Возможности художественной литературы в научно-практической работе психологов и педагогов

Возможности художественной литературы в научно-практической работе психологов и педагогов

Возможности художественной литературы в научно-практической работе психологов и педагогов

А.А. Борисова

Общепризнанным в классификации методов исследования является то, что все методы делятся на теоретические и эмпирические.

Одним из теоретических методов исследования является метод изучения документации.

Документацией в социологии называют любую информацию, фиксированную в печатном или рукописном тексте, на магнитной ленте, фото или киноплёнке.

В зависимости от статуса документального источника выделяют документы официальные и неофициальные.

К официальным документам относятся правительственные материалы, постановления, коммюнике, стенограммы официальных заседаний, данные государственной статистики и т.п.

К неофициальным – многие личные материалы, а также составленные частными гражданами безличные документы (например, статистические, обобщения на основе собственных наблюдений).

Особую группу документов образуют многочисленные материалы средств массовой информации: газет, журналов, радио, телевидения, кино, а также художественная литература.

Психологов, пользующихся методом анализа художественной литературы, в нашей стране немного. Самым известным является Иван Владимирович Страхов. По художественным произведениям Л.Н. Толстого он изучал внутреннюю речь, язык чувств, сущность сновидений, характеры и многое другое. За свой труд по изучению литературного творчества Л.Н. Толстого И.В. Страхов был включён в серию издания избранных психологических трудов “Психологи отечества” в 70 томах.

К сожалению, в настоящее время художественная литература почти не используется психологами как метод изучения документации.

Между тем, ещё Г.В. Плеханов указывал на непосредственную связь искусства с психологией, говоря о том, что нередко художники постигают истину интуитивно гораздо раньше, чем учёные дойдут до неё путём доказательств [2].

Задачами настоящей статьи являются: 1. Показать на конкретных примерах, что подлинно художественная литература является неисчерпаемым источником гипотез для психологических исследований, что на многие психологические феномены писатели указали гораздо раньше, чем психологи-исследователи обратились к их экспериментальному изучению. 2. Художественная литература является мощным средством формирования личности.

Необходимым условием использования указанных выше возможностей художественной литературы является безусловное знание последней. К сожалению, для многих педагогов названное условие является серьёзным барьером в использовании художественной литературы как средства воспитания. В качестве доказательства приведу факты из личной практики, которые отнюдь не единичны.

Ситуация защиты дипломной работы. Дипломник говорит о необходимости экологического воспитания и в контексте выступления цитирует И.С. Тургенева, где его герой утверждает, что природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник! Вижу, что студент не совсем понимает, то что говорит. Тема дипломной работы требует почти противоположной по содержанию цитаты, где бы говорилось, что пора относиться к природе, как к храму. Прошу назвать автора  цитаты. И что же? Не моргнув глазом, выпускник отвечает: “Емельян Ярославский”. А ведь роман “Отцы и дети” Тургенева является программным произведением школьного курса литературы! Другой пример. Семинарское занятие по нравственному воспитанию.

Предлагаю для размышления студентам ситуацию из романа Е.А. Евтушенко “Ягодные места”. Суть ситуации. Главный герой романа Виктор Петрович Коломейцев, начальник геолого-разведочной экспедиции, спорит с участником экспедиции Борисом Абрамовичем Бурштейном о том, можно ли представить себе князя Мышкина, искусанного мошкарой, с рюкзаком, полным образцов, набившим до крови его спину. Коломейцев этого представить не может, а Бурштейн может и своё мнение отстаивает так: “Он бы выдержал. И его проповеди нам бы пригодилось. Проповедь – это тоже действие. Если бы это зависело от меня, я бы везде, и в нашей экспедиции тоже, ввёл должность человека, перед которым стыдно. “А я бы ввёл должность человека, которого боятся”, – ответил Коломейцев. Бурштейн настаивает на своём и аргументирует своё мнение так: “Между стыдом и страхом огромная пропасть.

Стыд учит мыслить, а страх отучивает”.

Предложив эту ситуацию для размышления, задаю вопрос: “Чью точку зрения Вы поддерживаете?” В ответ – тишина. Жду. Шушуканье и снова тишина. Через несколько минут спрашиваю, что означает это молчание? Встаёт староста и отвечает, обращаясь ко мне: “Мы не знаем, кто такой князь Мышкин”.

Будущие учителя не знают Достоевского, которого знает весь мир, о котором Генри Миллер в своём романе “Тропик рака” писал, что Достоевский – это сумма всех тех противоречий, которые или парализуют человека, или ведут его к вершинам. Для Достоевского не было ни слишком низкого, ни слишком высокого. Он прошёл весь путь – от пропасти к звёздам. И как жаль, что мы никогда уже не увидим этого человека, сумевшего дойти до самой сердцевины тайны и вспышками своего таланта осветившего глубину и огромность тьмы.

Как же мало мы продвинулись в культуре чтения художественной литературы за полвека! Об этом можно судить по следующему факту. Учительница Н.

Долинина начала работать в начале пятидесятых годов, окончив Ленинградский университет. О своих первых шагах на этом поприще она рассказала в журнале “Нева”, No 1, 1988. Воспользуюсь фрагментом её рассказа, который поможет ощутить убогость эстетически не воспитанных людей и понять, что опоздание в деле привития художественного вкуса детям очень нежелательно. “Мы читали, – пишет Н. Долинина, – стихотворение Пушкина “Пророк”. Я старательно объясняла каждую строчку, потом, ещё раз с упоением прочла: Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, – И шестикрылый серафим На перепутье мне явился… Потом вызвала ученицу, чтобы она рассказала о своём восприятии стихотворения. Ученица начала так: “Пушкин шатался по пустыне и на путях встретил Симферополя…” Класс не (выделено автором – А.Б.) грохнул от смеха. Никто в классе не заметил, не почувствовал ничего особенного в её словах. Мне захотелось повеситься тут же, не выходя в коридор”. Мне представляется, что она повесилась бы на самом деле, услышав как уверенно выпускник педуниверстета приписывает известнейшую цитату Тургенева Емельяну Ярославскому.

Художественная литература имеет не только огромный воспитательный потенциал, она содержит массу идей для научных психологических исследований.

Многие психологические феномены были описаны в художественной литературе раньше, чем стали предметом психологических исследований. К примеру.

Впервые в психологической науке деление способностей на природные и духовные осуществил В.Д. Шадриков [8]. Природные способности, по его мысли, это способности действия, а духовные – способности поступка. Духовное поведение, по мысли учёного, безгрешно и добродетельно. Но задолго до научных изысканий академика Шадрикова А.С. Пушкин утверждал, что гений и злодейство – две вещи несовместные, имея в виду духовные способности Моцарта (“Моцарт и Сальери”). Однако ещё раньше В.Д. Шадрикова способности к искусству и способности к технике на предмет совершения злодейства обладателем этих способностей разделил Е.А. Евтушенко в романе “Ягодные места”. В этом романе автор писал, что наука прекрасно может сочетаться с безграмотностью души.

Прежде чем создать мыслящие машины, нужно создать этику мыслящих машин (выделено мною – А.Б.), иначе они будут образованными убийцами. Но кто заложит в машину этическую программу, если у их создателей не будет никаких моральных устоев? Гений и злодейство – две вещи не совместные. Но это – в искусстве. А в технике – совместные. Как видим, идея деления способностей на природные и духовные в художественной литературе появилась раньше, чем она была осмыслена в науке.

Идея информационной теории эмоций П.В. Симонова также имела место в художественной литературе. Примеры, иллюстрирующие эту теорию, можно найти в разных произведениях.

Мы обратимся к произведению А.П. Чехова “Драма на охоте”.

Как известно, суть информационной теории эмоций Симонова заключается в следующем. Благодаря эмоциям человек стремится к полезному и избегает вредного. Чтобы стремиться к полезному, надо знать, что полезно, что вредно.

Не знаешь, с чем имеешь дело – не испытаешь эмоций. Например, маленький ребёнок сидит на железнодорожных путях и играет с песком или собирает камушки.

Он видит, что к нему приближается поезд, но не собирается уходить и не испытывает эмоций страха, так как не знает, чем эта ситуация может закончится. В аналогичной ситуации взрослый перейдёт через железнодорожные пути, если поезд достаточно далеко, или подождёт, когда пройдёт поезд, если он достаточно близко. И в том, и в другом случае эмоции не возникают. П.В. Симонов видит здесь логический тупик: неведение делает невозможным возникновение чувств, а знание делает их ненужными. Но существование эмоций – непреложный факт.

Трудно допустить, чтобы их наличие было биологически бессмысленным. Эмоция, по мысли учёного, возникает при недостатке сведений, необходимых для достижения цели. Замещая, компенсируя этот недостаток, она обеспечивает продолжение действий, способствует поиску новой информации и тем самым повышает надёжность живой системы.

Следовательно, считает Симонов, эмоция связана с потребностью и возможностью её удовлетворения. Свою теорию Симонов кратко выражает формулой: Э = П (Н – С), где Э – эмоция; П – потребность; Н – информация, необходимая для организации действий по удовлетворению данной потребности; С – информация, имеющаяся в наличии для использования целенаправленного поведения.

Из данного выражения с неизбежностью вытекает минимум четыре следствия: 1. Э = 0 при П = 0; то есть эмоция не возникает в отсутствии потребности и исчезает при её удовлетворении.

2. Э = 0 при Н = 0; то есть эмоция не возникает (или резко ослабляется) у вполне информированной системы, даже при больших значениях П.

3. Э – максимальна, если С = 0; при наличии потребности живая система в известных пределах тем эмоциональнее, чем менее она информирована.

4. При С > Н – Э – изменяет свой знак [4].

Теперь посмотрим, насколько соответствует максимальная эмоция героини “Драмы на охоте” Надежды Калининой формуле Симонова. Героиня влюблена в Сергея Петровича Камышева. Он  же ведёт себя по отношению к ней настолько неопределённо, что Наденька мучительно переживает вопрос, можно ли ей надеяться? Когда страдания её стали невыносимыми, она отваживается на откровенный разговор с возлюбленным: “Сергей Петрович! Мне всё кажется, что вас… отделило от меня какое-то недоразумение, каприз, мне кажется, что выскажись мы – и всё пойдёт по-старому… Если бы мне так не казалось, то у меня не хватило решимости задать вам вопрос, который вы сейчас услышите... Я, Сергей Петрович, несчастна… Вы должны это видеть… Жизнь моя не жизнь. Вся высохла… А главное – какая-то неопределённость. Не знаешь, надеяться или нет… Поведение ваше по отношению ко мне так непостоянно, что невозможно вывести никакого определённого заключения… Скажите мне, и я буду знать, что мне делать. Тогда моя жизнь получит хотя какое-нибудь направление… Я тогда решусь на что-нибудь”.

Здесь С = 0, следовательно, эмоция максимальная. Примеров и в литературе, и в жизни предостаточно, когда эмоция меняет свой знак, если С > Н. Например, в поговорке “не было ни гроша, и вдруг алтын!” Какая радость! Или наоборот. В рассказе В.М. Гаршина “Надежда Николаевна”, где герой художник Андрей Лопатин добился несказанного счастья взаимной любви Надежды Николаевны, он ликует и вдруг теряет её навсегда по вине своего приятеля. В результате эмоция меняет свой знак. Герой смертельно заболевает.

А сколько копий было сломано в диспутах о значении биологического и социального в развитии личности! В угоду идее равенства и братства всех народов на земле в своё время были разгромлены педология, генетика и др., хотя сам Буревестник революции писал, что рождённый ползать – летать не может.

Позднее В.Д. Дудинцев в своём романе “Белые одежды” более чётко и ясно скажет устами героя Свешникова в беседе с другим героем, Дежкиным, о большом учёном Стригалёве. “Равенство – понятие абиологическое, – любил говорить Стригалёв. – В природе равенства нет. Равенство придумано человеком, это одно из величайших заблуждений, породивших уйму страданий. Если бы было равенство – не было бы на Земле развития.

Интересно, что высказал эту мысль не заинтересованный в своём превосходстве богач, а человек бедный, каким мог бы показаться Иван Ильич тому, кто посмотрел бы на него с денежной стороны. Сам он был доволен своим имущим положением. Правда, не мог бы объяснить почему”. Но Фёдор Иванович (Дежкин. – А.Б.) легко ответил бы на этот вопрос: потому, что Стригалёв владел такими богатствами, которые не давали спать даже академику Рядно, чьи денежные доходы превышали заработную плату заведующего проблемной лабораторией по меньшей мере в восемь раз. Академик очень остро чувствовал неравенство, он был обделён!… Идея равенства позволяла бездарному жить за счёт одарённого, эксплуатировать его. Иван Ильич признавал только одно равенство для всех: равенство предварительных условий для деятельности… Нигде в мире не сыщешь двух человек с одним рисунком капиллярных линий на пальцах. Линии эти – штамп неравенства, который природа выслала на поверхность.

Этот пример показывает также, как разрушительна зависть, мало изученная психологами. У А.С. Пушкина Сальери добился славы и признания самоотверженным трудом, усердием. В то время он не был завистником.

Не завидовал ни Пуччини, ни Глюку.

А ныне – сам скажу – я ныне Завистник. Я завидую; глубоко, Мучительно завидую. – О небо! Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений – не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан – А озаряет голову безумца,  Гуляки праздного…? О Моцарт, Моцарт!” Зависть продиктовала злодейство Сальери! Как доходчиво и просто объясняет Пушкин устами Моцарта неравенство способностей у людей, их назначение.

Уже выпив яд, Моцарт отвечает Сальери на комплимент за “безделицу”, сочинённую Моцартом ночью во время бессоницы: Когда бы все так чувствовали силу Гармонии! Но нет: тогда б не мог и мир существовать; Никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни; Все предались бы вольному искусству.

Нас мало избранных, счастливцев праздных, Пренебрегающих презренной пользой, Единого прекрасного жрецов.

Не правда ль? Задолго до того, как появился системный подход в изучении психических явлений и оценена перспективность этого подхода психологами, А.С. Пушкин писал: Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим (выделено мною – А.Б.) и вечен…” Мысль о том, что взрослые люди редко используют свои инстинкты, интуицию продуктивно, что этому мешают привычки, рассуждения, могущие изменить путь первоначального импульса, тоже давно отражена в художественной литературе, в частности в романе японского писателя Кобо Абэ “Чужое лицо”.

Герой романа, учёный-химик, в рискованном эксперименте опрокинул на своё лицо жидкий воздух. Остался “без лица”.

Задумал сделать маску из синтетических смол. Для её изготовления учёный снимает комнату за городом. Лицо забинтовано абсолютно всё. У всех взрослых людей он вызывал либо отвращение, либо испуг. В отличие от них девочка, дочь управляющего домом, глупая, умственно отсталая, увидев его, заплакала (выделено мною – А.Б.).

Когда маска была изготовлена, герой представился окружающим как младший брат забинтованного. Разговорился с девочкой и обещал купить ей новую игрушку йо-йо (куклу – А.Б.).

Следующая встреча с девочкой произошла с “забинтованным лицом”.

Дочь управляющего требовала йо-йо. Герой был смущён и озадачен. Вот как он рассказывает об этой встрече: “Я едва было не ответил, но это продолжалось лишь мгновение, а потом, в ужасе запрокинув голову, я чуть не убежал. Договаривался ведь с девочкой не я, а маска. С трудом сдерживаясь, в смятении, я жестом показал, что не пониманию, о чём идёт речь! – единственное, что мне оставалось. Нужно было показать девочке, будто я думаю, что она просто обозналась. Но девочка, не обращая, никакого внимания на устроенный мной спектакль, повторила своё требование: йо-йо. Может быть, она думала примитивно, что, поскольку “маска” и “бинты” – братья, договор с одним автоматически распространяется и на другого? Нет, это заманчивое объяснение было начисто разбито словами девочки: – Не волнуйтесь… Ведь мы играем в секреты… Неужели она меня с самого начала раскусила! Как же ей это удалось? Где я допустил ошибку? Может быть, она сквозь щель в двери видела, как я надеваю маску? Но девочка, недоверчиво покачивая головой, без конца повторяла, что не понимает, зачем я делаю вид, что не понимаю. Наверное, моя маска не в состоянии обмануть даже глаза недоразвитой девочки… Нет, наоборот, пожалуй именно потому, что девочка умственно отсталая, она смогла увидеть меня насквозь. Так же как моей маске не удаётся провести собаку. Нерасчленяющаяся интуиция (выделено мною – А.Б.) часто оказывается острее аналитического взгляда взрослого человека”.

То, что из всех видов речи письменная монологическая речь, является самой сложной по структуре, не допускает опущений структурных компонентов, возможных в устной диалогической речи, что она максимально развёрнута, позволяет многократно обращаться к уже написанному, обеспечивает сознательный контроль за протекающими операциями, позволяет уточнить и отработать мысли, ярко показал М.А. Булгаков в романе “Мастер и Маргарита”.

Герой романа поэт Иван Бездомный попадает в лечебницу для душевнобольных после того, как перенёс тяжелейший стресс, оказавшись свидетелем гибели Берлиоза.

Все его попытки объяснить медперсоналу, что он не шизофреник, что ему необходимо уйти из лечебницы немедленно, не приводят к успеху, так как его устная монологическая речь постоянно соскальзывает на аффективную и ещё больше убеждает персонал лечебницы в своём диагнозе. Только высококвалифицированный и проницательный профессор Стравинский предложил Ивану изложить на бумаге все подозрения и обвинения против человека, которого Иван называл Понтием Пилатом, и распорядился выдать Ивану бумагу и карандаш.

Обрадованный поэт начал довольно бойко: “В милицию. Члена МАССОЛИТа Ивана Николаевича Бездомного. Заявление. Вчера вечером я пришёл с покойным М.А. Берлиозом на Патриаршие пруды…” И сразу поэт запутался, главным образом из-за слова “покойным”. С места выходила какая-то безделица: как это так – пришёл с покойным! Не ходят покойники! Действительно, чего доброго, за сумасшедшего примут.

Подумав так, Иван Николаевич начал исправлять написанное. Вышло следующее: “… с М.А. Берлиозом, впоследствии покойным…” И это не удовлетворяло автора.

Пришлось применить третью редакцию, а та оказалась ещё хуже первых двух: “…Берлиозом, который попал под трамвай…” – а здесь ещё прицепился этот никому не известный композитороднофамилец, и пришлось вписывать: “… не композитором…” Намучившись с этими двумя Берлиозами, Иван всё зачеркнул и решил начать сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно привлечь внимание читающего… Мучился Иван долго, почувствовал, что обессилел, что с заявлением ему не совладать, и тихо и горько заплакал”. Иван понял, что профессор Стравинский прав, что голове надо дать отдохнуть. То, что казалось простым в устной речи, в письменной оказалось непосильным.

Избирательность восприятия, направленная на людей, особенно на их лица, у психологически проницательных людей проявляется с детства. Вот как описывает И.А. Бунин момент, когда он заметил за собой интерес к лицам в своей повести “Жизнь Арсеньева”. Это случилось во время путешествия, когда герой был ещё ребёнком, во всяком случае, до поступления в гимназию. “Путь наш лежал прямо на запад, на закатное солнце, и вот вдруг я увидел, что ещё один человек, который тоже смотрит на него и на поля: на самом выезде из города высился необыкновенно огромный и необыкновенно скучный жёлтый дом, не имевший совершенно ничего общего ни с одним из далее виденных мною домов, – в нём было великое множество окон, и в каждом окне была железная решётка, и стоял за решёткой в одном из этих окон человек в кофте из серого сукна и в такой же бескозырке, с жёлтым пухлым лицом, на котором выражалось нечто такое сложное и тяжёлое, что я ещё тоже отроду не видывал на человеческих лицах: смешение глубочайшей тоски, скорби, тупой покорности и вместе с тем какой-то страстной и мрачной мечты...” Запись Ф.М. Достоевского в своей записной книжке: “Никто не может быть чем-нибудь или достигнуть чего-нибудь (выделено автором – А.Б.), ни быв сначала самим собою” была сделана гораздо раньше, чем американский учёный Роджерс создал свою теорию развития личности, центрированную на человеке [7. С. 273 – 306].

По мысли Роджерса, для здорового, интегрированного приспособления человек должен постоянно оценивать свои переживания, чтобы увидеть, насколько они требуют изменения ценностной структуры. Если всё больше “истинных” (присущих человеку в действительности. – А.Б.) ценностей замещаются ценностями, перенятыми или заимствованными у других, но воспринимаются как собственные, Я становится саморазрушающим домом. Такой человек будет чувствовать напряжённость, дискомфорт, ощущать себя “не в своей тарелке”.

Известно, что одним из главных новообразований личности подростка является чувство взрослости. Но задолго до того, как оно было описано в учебниках по возрастной психологии, Ф.М. Достоевский описал его проявление у тринадцатилетнего Коли Красоткина в “Братьях Карамазовых”.

Через две недели Коле должно исполниться 14 лет. Среди одноклассников он самый младший, а потому несколько презираемый старшими, из самолюбия или беспардонной отваги предложил, что он ночью, когда придёт одиннадцатичасовой поезд, ляжет между рельсами ничком, пока поезд пронесётся над ним на всех парах. И сделал. Ещё пример из общения со взрослыми: Коля ждёт свидания с Алёшей Карамазовым. Это будет первое знакомство. Ему очень хочется понравиться Алёше, он очень волнуется.

Коля решил, во-первых, надо себя в грязь лицом не ударить, показать независимость, чтобы Алёша не подумал, что ему тринадцать лет и принялся за такого же мальчишку (меньше его – А.Б.), как эти.

… “Скверно, однако же, то, что я такого маленького роста. Тузиков моложе меня, а на полголовы выше. Лицо у меня, впрочем, умное; я не хорош, я знаю, что я мерзок лицом, но лицо умное. Тоже надо не очень высказываться, а то сразу-то с объятиями, он и подумает… Тьфу, какая будет мерзость, если подумает!… Так волновался Коля, изо всех сил стараясь принять независимый вид. На примере общения Алёши с Колей можно видеть, как надо щадить чувство взрослости у подростка: Алёша появился скоро и спеша подошёл к Коле… Он прямо протянул Коле руку.

– Вот и вы (выделено мною – А.Б.) наконец, как мы вас все ждали.

Уважительное общение Алёши с Колей на равных развеяло все Колины сомнения. Он был чрезвычайно доволен Алёшей. Его поразило то, что с ним Алёша – в высшей степени на равной ноге и что тот говорит с ним как с “самым большим”.

То, что красота – это прежде всего экспрессия умного и доброго человека, показал в своих романах Л.Н. Толстой, например, в романе “Война и мир”, доказал учёный И.А. Сикорский в своём труде о психических директивах. Правильные черты лица не сделают красивым глупого или злого человека. Такие душевные качества, как терпение, кротость, деликатность, изящество, нежность, благородство и весь огромный инвентарь высшей жизни есть плод нравственного опыта и упражнения, выработанного на основании директив и поддерживаемого их неустанным действием… пока директивы высшего порядка не сделаются нашей второй натурой [3].

Вот какой увидел княжну Марью Николай Ростов, освободившуюся от постоянного страха перед отцом, от страха сделать что-нибудь не так или сказать что-нибудь не то в Воронеже у тётки: Когда Ростов вошёл в комнату, княжна опустила на мгновение голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с тёткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки.

Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она, ещё  более, чем мадемуазель Бурьен, удивились бы перемене, происходящей с ней.

С той минуты как она увидела это милое лицо, любимое лицо, какая-то новая сила жизни овладела ею и заставила её, помимо воли, говорить и действовать. Лицо её, с того времени как вошёл Растов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенах расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, тёмною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу.

Вся её внутренняя, недовольная собой работа, её страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – всё это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте её нежного лица.

Ростов увидел всё это так же ясно, как будто он знал всю её жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее главное, чем он сам”.

Надеюсь, что примеров, приведённых в статье, достаточно, чтобы убедиться в том, что подлинно художественная литература содержит море мыслей, которые могут быть облечены в научные гипотезы и проверены и подтверждены жизненными наблюдениями или экспериментально.

Для этого надо знать художественную литературу и любить её. Любовь к ней необходимо прививать с детства, прежде всего через сказку, читать или рассказывать которую надо не торопясь, выразительно, предварительно защитив ребёнка своей любовью, молитвой от всех страхов, содержащихся в сказке, как это делала няня Пушкина, а не записывать её на магнитную ленту, чтобы положить под подушку ребёнку перед сном.

Поэт неоднократно воспевал няню в своих стихах. Приведу для примера несколько строк: Ах! умолчу ль о мамушке моей, О прелести таинственных ночей, Когда в чепце, в старинном одеянье, Она, духов молитвой уклоня, С усердием перекрестит меня И шёпотом рассказывать мне станет, О мертвецах, о подвигах Бовы… От ужаса не шелохнусь, бывало, Едва, дыша, прижмусь под одеяло, Не чувствую ни ног, ни головы! Кроме того, ребёнка защищал от всех страшных историй непосредственный контакт любящего человека, рассказывающего сказку. В то же время эти страшные истории сказок, когда ребёнок “не чувствовал ни ног, ни головы”, являлись своебразной прививкой против ситуаций, вызывающих отрицательные эмоции в жизни. Защищённость была обеспечена ещё и тем, что события в сказках проходили далеко, далеко… Вот как об этом пишет И.А.Бунин в “Жизни Арсеньева”. "Вспоминая сказки, читанные и слышанные с детства, до сих пор чувствую, что самыми пленительными были в них слова о несущественном и необычном. “В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель… за горами, за лесами, за синими морями…” В дальнейшем, когда ребёнок подрастёт и научится читать сам, вкус к художественной литературе могут продолжить развивать семейные чтения, когда все члены семьи поочерёдно продолжают читать произведение, все остальные слушают, потом обсуждают прочитанное.

Очень широко использовал художественную литературу в своей монографии Ф.Д. Горбов “Я – второе я”, один из немногих психологов, имеющих высокие правительственные награды. За полёт Юрия Гагарина в космос он был награждён орденом Красной Звезды. В своём труде он использует очень многие художественные произведения (и поэзию, и прозу) как отечественных, так и зарубежных авторов, от Байрона до Есенина.

Поэзия – это “пророчество”, по выражению А. Белого. В подтвержение этой мысли Ф.Д. Горбов цитирует А. Белого: “Мир рвался в опытах Кюри  Атомной, лопнувшей бомбой эти слова стали пророческими.

“Для меня, – пишет Горбов в своей книге, – родившегося в семье литератора и глубоко признательного литературе вообще и поэзии, в частности, данные художественных источников (выделено мною – А.Б.) были и остаются уникальными” [1. с.216].

На неизученность суицидных явлений наукой обратил внимание немецкий писатель Герман Гессе. В своём романе “Степной волк” он пишет о том, что есть люди, принадлежащие к самоубийцам, хотя они не обязательно кончают самоубийством, и есть люди не принадлежащие самоубийцам, хотя многие из них и кончают самоубийством. Если бы у нас была наука, считает Гессе, обладающая достаточным мужеством и достаточным чувством ответственности, чтобы заниматься человеком, а не просто механизмами жизненных процессов, если бы у нас было что-то похожее на антропологию, на психологию, то об этих фактах знали бы все. Художественная литература может помочь психологам, желающим заниматься человеком.

Что же касается воспитательного потенциала подлинно художественной литературы, то он просто не исчерпаем.

Итак, конкретные факты, приведённые в статье, подтверждают мысль о том, что художественная литература является неисчерпаемым источником идей для научных психологических исследований.

Желательно шире использовать метод анализа художественной литературы как особой группы документов.

Художественная литература является мощным средством формирования личности.

Условием для использования возможностей художественной литературы в научно-практической деятельности психологов и педагогов является потребность в её чтении, которую надо воспитывать с детства, иначе она не только не будет вызывать интереса, но будет быстро приводить к утомлению.

Список литературы

1. Горбов Ф.Д. Я – второе я. М. Воронеж, 2000. 224 с.

2. Плеханов Г.В. Искусство и общественная жизнь. Избранные философские произведения в 5-ти томах. М.: Госполитиздат, 1956 – 1958. Т.5.

3. Сикорский И.А. Всеобщая психология с физиогномикой в иллюстрированном изложении. Изд. второе, доп. Киев: Типография С.В. Кульженко, 1912. 330 с.

4. Симонов П.В. Что такое эмоция. М.: Наука, 1966. 96 с.

5. Страхов И.В. Психология литературного творчества.М. Воронеж, 1998. 384 с.

6. Художественная культура и развитие личности. М.: Мысль, 1978. 211с.

7. Центрированная на человеке теория Роджерса. Теории личности. М.: КСП+ 1997. 701 с.

8. Шадриков В.Д. Духовные способности. М.: Магистр, 1996. 36 с.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.yspu.yar.ru