Современный терроризм: фанатизм и оружие массового уничтожения

Современный терроризм: фанатизм и оружие массового уничтожения

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

Кубанский государственный университет

Отделение иностранных языков в профессиональной сфере

Допущена к защите:

Зав. отделением,

д.ф.н., профессор

З.И. Гурьева

Выпускная работа на тему:

«Современный терроризм: фанатизм и оружие массового уничтожения»

«The new terrorism: Fanaticism and the Arms of Mass destruction»

Выполнила:

студентка

Арустамян Регина Арменовна

Научный руководитель:

Волошина Карина Сергеевна

Краснодар 2013 г

Table of Contents

I. Essay

II. ENGLISH TEXT

Introduction

ZEALOTS AND ASSASSINS

ORIGINS OF TERRORISM

MODERN TERRORISM

THE PHILOSOPHERS OF MASS DESTRUCTION

TERRORISM IN THE TWENTIETH CENTURY

RULES OF ENGAGEMENT?

CHECHNYA

III. RUSSIAN TRANSLATION

Пролог

ФАНАТИКИ И УБИЙЦЫ

КОРНИ ТЕРРОРИЗМА

СОВРЕМЕННЫЙ ТЕРРОРИЗМ

ФИЛОСОФЫ МАССОВОГО УНИЧТОЖЕНИЯ

ТЕРРОРИЗМ В ДВАДЦАТОМ СТОЛЕТИИ

КАКОВЫ ПРАВИЛА ВЕДЕНИЯ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ?

ЧЕЧНЯ

IV. Linguistic Analysis of the Text

V. Bibliography

IV. Glossary

I. Essay

graduation paper consists of several chapters from the book The new terrorism: Fanaticism and the Arms of Mass destruction written by one of the foremost experts on terrorism and international strategic affairs Walter Laqueur.main reason why I have chosen this book for my translation is that being a student of Management and Psychology Department I am interest in political science. In addition terrorism is actual nowadays. It was very interesting to translate the book I was excited in. During the translation Ive found out a lot of amazing facts about terrorism itself, about gangs and organized crime. book offers a thorough account of terrorism in all its past and current manifestations. It casts a sober eye to the future, when the inevitable marriage of technology and fanaticism will give us all something new to think about. author pays close attention to terrorism issue and and the ways of its interpretation.has been with us for centuries, but it has always been transformed in different forms. Originally it was a form of liberation of the people from tyranny and oppression. But nowadays the term is usually used with a negative connotation and refers to crime, that is not quite true.working with the original English text I was keen not only on its content but also the process of the translation itself. While translating the text I found a number of terms. Some of these terms are simple (belligerence - воинственность), others are compound (state-political - государственно-политический) or word-combinations (economic liberalism - экономический либерализм). To achieve the complete correspondence I had to use the following translation techniques as calque (extreme left - ультралевые,), transliteration and transcription (taqfir - такфир, retrospect - ретроспектива).the process of translation I employed such lexical transformation techniques as omission and addition. Omission is used when there is the so-called redundant and unnecessary information. Addition is used when a translator needs an explanation of meaning by using extra words.also resorted to some contextual replacements especially modulation to get the correct translation according to the original text. main difficulty for me was to translate overcrowded sentences, which are so typical of the specialized literature. To achieve the complete correspondence of the translation of such sentences to the norms of the Russian literary language I had to use a splitting technique in translating, dividing one English sentence into several Russian ones. But there were also sentences which didnt finish their idea. In these cases I used merging technique - joining two or more small sentences into one.the process of translation I acquired an experience of a translator. To my mind the detailed analysis of translating techniques is an efficient method for getting a thorough mastery of good professional English. This experience will be useful in my career. It also lets me estimate my level of the command of English. As any other language, English demands permanent training. Furthermore, such training as writing the graduate paper is very helpful for me. I am sure that knowledge of English is a strong competitive advantage in the modern world and being not knowledgable it gives you no chance to find a good job.

. ENGLISH TEXT

hundred twelve men, women, and children were hacked to death by terrorists on the night of December 29, 1997, in three isolated villages in Algerias Elizane region. Four hundred perished when a group of the Shahs opponents burned a cinema in Abadan during the last phase of the monarchy in Iran. There were 328 victims when an Air India aircraft was exploded by Sikh terrorists in 1985, and 278 were killed in the Lockerbie disaster in Scotland in 1988 which was commissioned by Libyas Colonel Khadafi and carried out by terrorists. Two hundred forty-one U.S. marines lost their lives when their barracks were attacked by suicide bombers in Beirut in 1983, 171 were killed when Libyan emissaries put a bomb on a French UTA plane in 1985. The largest toll in human life on American soil was paid when 169 men, women, and children died in the bombing of the Alfred P. Murrah building in Oklahoma City in 1995. has been with us for centuries, and it has always attracted inordinate attention because of its dramatic character and its sudden, often wholly unexpected, occurrence. It has been a tragedy for the victims, but seen in historical perspective it seldom has been more than a nuisance. the bloodiest terrorist incidents in the past, such as those just recounted, affected only a relatively few people. This is no longer true today, and may be even less so in the future. Yesterdays nuisance has become one of the gravest dangers facing mankind. For the first time in history, weapons of enormous destructive power are both readily acquired and harder to track. In this new age, even the cost of hundreds of lives may appear small in retrospect. Science and technology have made enormous progress, but human nature, alas, has not changed. There is as much fanaticism and madness as there ever was, and there are now very powerful weapons of mass destruction available to the terrorist. A hundred years ago a leading interpreter of international law, T. J. Lawrence, wrote that attempts made to prevent the use of instruments that cause destruction on a large scale are doomed to failure. Man has always improved his weaponry, and always will as long as he has need for them. What Lawrence said then about warfare is a fortiori true with regard to terrorism. the near future it will be technologically possible to kill thousands, perhaps hundreds of thousands, not to mention the toll the panic that is likely to ensue may take. In brief, there has been a radical transformation, if not a revolution, in the character of terrorism, a fact we are still reluctant to accept. Even though Algerian terrorists never made a secret of their operations, there was disbelief in Europe that such atrocities as the Algerians committed were possible, and many thought some mysterious force was responsible for the mass slaughter.is public reluctance to accept the possibility that a few individuals could make use of the tremendous destructive power developed recently. It is the story of Prometheus and Epimetheus all over again: Prometheus tricked Zeus into giving him fire. But Zeus got his revenge; he sent to Epimetheus, Prometheus less clever brother, Pandoras box, which he opened despite instructions not to do so under any circumstances .Out fluttered a host of calamities which have afflicted humankind ever since.do not suggest that most terrorist groups will use weapons of mass destruction in the near future; most of them probably will not. It is also quite possible that access to and the use of these weapons will not take a year or two but ten or fifteen. The technical difficulties standing in the way of effective use of the arms of mass destruction are still considerable. But the danger is so great, the consequences so incalculable, that even the occurrence of a few such attacks may have devastating consequences.traditional, nuisance terrorism will continue. But fanaticism inspired by all kinds of religious-sectarian-nationalist convictions is now taking on a millenarian and apocalyptic tone. We are confronting the emergence of new kinds of terrorist violence, some based on ecological and quasireligious concerns, others basically criminal in character, and still others mixtures of these and other influences. We also are witnessing the rise of small sectarian groups that lack clear political or social agendas other than destroying civilization, and in some cases humankind. There was once a relatively clear dividing line between terrorists and guerrillas, between political terrorists and criminal gangs, and between genuine homegrown terrorism and state-sponsored terrorism. Today these lines have become blurred, and the situation is even more confused than it used to be. the traditional terrorist movements historically consisted of hundreds, sometimes even thousands of members, the new terrorist groups can be very small, consisting of a few people or sometimes even one individual. The smaller the group, the more radical it is likely to be, the more divorced from rational thought, and the more difficult to detect. A sizable terrorist movement can be infiltrated by informers, but it is nearly impossible to infiltrate a small, closely knit group, perhaps composed of members of the same family or clan, let alone a single human being. believe it is unlikely that extremists or fanatics possess the technological know-how and the resources to make use of weapons of mass destruction. But the technological skill, as will be shown, is not that complex, and the resources needed, not that rare or expensive. It is also possible that rogue governments, which may themselves not use these weapons for fear of retaliation, can readily supply the raw materials or the finished product to terrorists either by political design or for commercial gain.

Some believe that the horrific consequences of using weapons of mass destruction will deter even fanatics from using them. But this underrates the element of blind aggression, of rage, of suicidal impulses, of sheer madness, which unfortunately has always been part of human nature. Emperor Caligula reportedly said that he wished the Roman people had but one neck, so that it could be easily cut. Caligula was not a unique case, merely the best known of a kind that will be examined in this book. terrorism be defined? And is it not possible that in certain circumstances terrorism might be a legitimate form of resistance against tyranny? More than a hundred definitions have been offered (including a few of my own) for the phenomenon, and over the past three decades, a great deal of thought has been invested in the latter question. One of the better definitions of terrorism was provided by the U.S. Department of Defense, which in 1990 described terrorism as the unlawful use of, or threatened use, of force or violence against individuals or property to coerce and intimidate governments or societies, often to achieve political, religious, or ideological objectives. But even this working definition has not found acceptance among those studying the subject. Perhaps the only characteristic generally agreed upon is that terrorism always involves violence or the threat of violence. Students of terrorism have received advice from philosophers and theologians, psychologists and even economists, on how to gain deeper insights into the subject. Some have suggested that we include every possible kind of violence and motivation in our analysis, from rape to income tax. Still others have insisted that unless Hitler, Stalin, and Pol Pot be considered terrorists, and feudalism, imperialism, repression, and slavery looked at as causes, our analysis of terrorism is bound to be shallow. is it so difficult to find a generally accepted definition? Nietzsche provided part of the clue when he wrote that only things which have no history can be defined; terrorism, needless to say, has had a very long history. Furthermore, there has not been a single form of terrorism, but many, often with few traits in common. What was true of one variety was not necessarily true of another. Today there are more varieties than existed thirty years ago, and many are so different from those of the past and from each other that the term terrorism no longer fits some of them. In the future, new terms will probably be found for the new varieties of terrorism.of the legitimacy of terrorism in certain conditions? Terrorism seldom appeared in brutal dictatorships such as in Nazi Germany or Stalinist Russia, for the simple reason that repression in these regimes made it impossible for the terrorists to organize. Even in less effective dictatorships, such as Francos Spain, there was little terrorism; it reared its head only after the regime was replaced by a democratic one. There have been some exceptions to this rule, but not many. But this, too, is no guide to the future: brutal, totalitarian dictatorships could prevent terrorism in Germany and Russia, but it is doubtful that even totalitarianism could cope with the chaos that might come to exist in some of the megacities of Asia, Africa, and Latin America in the twenty-first century. if one could justify or at least find mitigating circumstances for certain terrorist acts in the past, how could anyone defend the kind of genocidal and indiscriminate murder that has taken place, for instance, in Algeria and, above all, justify the use of weapons of mass destruction? Even if the terrorists goal is not without merit, it is increasingly likely that the amount of suffering and the number of victims they cause will be wholly out of proportion. When they meet at a tavern, novelist Dostoevskys character Ivan Karamazov tells his brother Alyosha that the happiness of all mankind is not worth the tears of a tortured child. But these days terrorists are willing to kill a great many children and their aim is by no means the happiness of mankind. Can there be any kind of just terrorism under these circumstances?an earlier work, I warned against overrating the danger of terrorism, which was neither a new phenomenon nor as politically effective as we are often led to believe. I argued that more often than not the political effect of terrorism was in inverse ratio to the publicity it received. This contrasts with the work of guerrillas, who in the twentieth century have been more successful. But guerrilla warfare has now become quite rare, and given the few current exceptions of Afghanistan and Chechnya, it has also become less effective. While I decried the idea that terrorism was steadily growing into a global threat, I also wrote that it could become one as the result of technological developments. ready availability of weapons of mass destruction has now come to pass, and much of what has been thought about terrorism, including some of our most basic assumptions, must be reconsidered. The character of terrorism is changing, any restraints that existed are disappearing, and, above all, the threat to human life has become infinitely greater than it was in the past.is violence, but not every form of violence is terrorism. It is vitally important to recognize that terrorism, although difficult to define precisely, as this brief historywill show, is not a synonym for civil war, banditry, or guerrilla warfare. term guerrilla often has a positive connotation in our language, whereas terrorism almost always has a negative meaning. British and French news media will take a dim view of those engaging in terrorist operations in London and Paris, and will not hesitate to call the perpetrators terrorists. But they are more reluctant to use such harsh terms with regard to those throwing bombs in distant countries, preferring more neutral terms such as gunmen, militants, Islamic or otherwise, or indeed urban guerrilla. In fact, the term urban guerrilla is a contradiction in terms. The strategy of guerrilla warfare is to liberate territory, to establish counterinstitutions and eventually a regular army, and this is possible in jungles, mountains, or other sparsely inhabited zones. The classic case of guerrilla warfare is China in the 1930s and 1940s; others, such as Vietnams defeat of the French colonials and Castros struggle in Cuba, are roughly similar. It is virtually impossible to establish free zones in a city, and for this reason the inaccurate and misleading term urban guerrilla is usually politically motivated or based on a simple misunderstanding of the difference between the guerrilla and the terrorist. What makes the situation even more complicated is the fact that quite often guerrillas engage in terrorist acts both in the countryside and in urban centers. Algeria in the 1990s is a dramatic example. are other misunderstandings concerning the motives and the character of terrorism. For a long time there has been resistance in some circles to the use of the term to apply to small groups of people who engage in futile violence against the political establishment or certain sections of society. It was argued that the term should be reserved for states. It is perfectly true that tyrannies have caused infinitely more harm in history than terrorists, but it is hardly a relevant argument; with equal justice one could claim that it is not worthwhile to look for a cure for AIDS because this disease kills fewer people than cancer or heart disease, or that teaching French should be discontinued because there are twenty times as many Chinese as French people in the world. the 1960s and 1970s, when most terrorism was vaguely left wing in inspiration, arguments were made that terrorism was a response to injustice. Hence, if there were more political, social, and economic justice, terrorism would more or less automatically vanish. Seen in this light, terrorists were fanatical believers in justice driven to despair by intolerable conditions. But in the 1980s and 90s, when most terrorism in Europe and America came from the extreme right and the victims were foreigners, national minorities, or arbitrarily chosen, those who had previously shown understanding or even approval of terrorism no longer used these arguments. They could no longer possibly explain, let alone justify, murder with reference to political, social, or economic injustice. the other extreme, it has been proclaimed that all and every form of terrorism is morally wrong. But such a total condemnation of violence is hardly tenable in the light of history. Catholic theologians in the Middle Ages found arguments in favor of killing tyrants, and more recently, the attempted assassination of Hitler and the successful killing of Heydrich Hitlers man in Prague, among many other examples, can hardly be considered morally reprehensible. Terrorism might be the only feasible means of overthrowing a cruel dictatorship, the last resort of free men and women facing intolerable persecution. In such conditions, terrorism could be a moral imperative rather than a crime-the killing of a Hitler or a Stalin earlier on in his career would have saved the lives of millions of people.trouble with terrorism is not that it has always been indefensible but that it has been chosen more often than not as the prima ratio of self-appointed saviors of freedom and justice, of fanatics and madmen, not as the ultima ratio of rebels against real tyranny.

ZEALOTS AND ASSASSINS

murder appears in the earliest annals of mankind, including the Bible. The stories of Judith and Holofernes, of Jael and Sisara the Old Testament heroes and villains, have provided inspiration to painters as well as to theologians and moral philosophers for ages. Seneca wrote that no sacrifice was as pleasing to the gods as the blood of a tyrant, and Cicero notes that tyrants always attracted a violent end. Harmodius and Aristogeiton, who killed the tyrant Hipparchus, were executed, but a statue was erected in their honor soon after. The civic virtues of Brutus were praised by his fellow Romans, but history-and Shakespeare-were of two minds about whether the murderer of Caesar was an honorable man. murder of oppressive rulers continued throughout history. It played an important role in the history of the Roman Empire. The emperors Caligula and Domitian were assassinated, as were Comodius and Elagabal, sometimes by their families, sometimes by their praetorian guards, and sometimes by their enemies (probably a few others were poisoned). Similar events can be found in the history of Byzantium.assassination of individuals has its origins in the prehistory of modern terrorism, but it is of course not quite the same. Historical terrorism almost always involves more than a single assassin and the carrying out of more than one operation. An exception might be the assassination of King Henri IV by a fanatic who believed that he had carried out a mission imposed on him by God; it might have been part of a conspiracy, but this we shall never know, because his interrogators were not very eager to find out. Another famous example from the same century was certainly part of an intrigue: the murder of Wallenstein, the famous seventeenth century warlord. Historically, the favorite murder weapon has been the dagger, even though there were a few exceptions; William the Silent, Prince of Orange, was shot in Holland in 1584, when rifles and pistols were still new devices.

ORIGINS OF TERRORISM

were also organized groups committed to systematic terrorism early in recorded human history. From Josephus Flaviuss writings, a great deal is known about the sicari, an extreme Jewish faction, who were active after the Roman occupation of Palestine (they give us the word zealot). They were also involved in the siege of and the collective suicide at Masada. These patriots (or ultrapatriots, as they would be called in a later age) attacked their enemies, mainly other Jews, by daylight, very often during the celebrations of holidays, using a short dagger (sica) hidden under their coats. It was reported that they killed one high priest, burned the house of another, and torched the archives and the palace of the Herodian dynasts. There seems to have been a social element as well: their attacks were also directed against moneylenders. Whereas the zealots engaged in guerrilla warfare against the Romans outside the cities, they apparently concentrated their terrorist activities in Jerusalem. When the revolt of the year 66 took place, the sicari were actively involved; one of them was the commander of the fortress Masada. Josephus called them brigands of a new type, and he considered them mainly responsible for the national catastrophe of the year 70, when the second Temple was destroyed and the Jewish state ceased to exist. early example of terrorists is the Order of the Assassins in the eleventh century, an offshoot of the Ismailis, a Muslim sect. Hassan I Sabah, the founder of the order, was born in Qom, the Shiite center in northern Persia. Sabah adopted an extreme form of Ismaili doctrine that called for the seizure of several mountain fortresses; the first such fortress, Alamut, was seized in 1090. Years later the Assassins decided to transfer their activities from remote mountain regions to the main urban centers. Their first urban victim was the chief minister of the Sultan of Baghdad, Nazim alMulq, a Sunnite by religious persuasion and therefore an enemy. During the years that followed, Assassins were active in Persia, Syria, and Palestine, killing a great number of enemies, mainly Sunnis but also Christians, including Count Raymond II of Tripoli in Syria and Marquis Conrad of Montferrat, who ruled the kingdom of Jerusalem. There was a great deal of mystery about this movement and its master, owing to both the secrecy of its actions and the dissimulation used. Monferrat, for instance, was killed by a small group of emissaries who had disguised themselves as monks. in retrospect, the impact of the Assassins was small-they did not make many converts outside their mountain fortress, nor did they produce any significant changes in Muslim thought or practice. Alamut was occupied by Mongol invaders around 1270, but the Assassins had ceased to be a major force well before then. (Their main contribution was perhaps originating the strategy of the terrorist disguised-taqfir, or deception- as a devout emissary but in fact on a suicide mission, in exchange for which he was guaranteed the joys of paradise.)the considerable violence in Europe during the Middle Ages and, even worse, during the religious wars of the sixteenth and seventeenth centuries, in which monarchs as well as religious leaders were killed, there were no sustained terrorist campaigns during this time. cultures such as China and India secret societies have flourished from time immemorial. Many of these societies practiced violence and had their enforcers. Their motivation was usually religious more than political, even though there was a pronounced element of xenophobia in both cases, such as the attacks against foreign devils culminating in the Boxer Rebellion of 1900. In India, the motivation of the thuggee (from which we get the word thug), who strangled their victims, was apparently to make an act of sacrifice to the goddess Kali. Chinese gangs of three or four hundred years ago had their own subculture, which practiced alternative medicine and meditation coupled with belief in all kinds of magic formulas. But they were not ascetic millenarians, as the Assassins are believed to have been, and they had more in common with the Mafia than with modern political terrorism.

MODERN TERRORISM

nineteenth century, a time of great national tension and social ferment, witnessed the emergence of both modern-what I will call traditional- terrorism and guerrilla warfare. Guerrilla warfare appeared first in the framework of the Napoleonic Wars in Spain and Russia, then continued in various parts of Asia and Africa, and reached its high tide after the Second World War with the disintegration of the European empires. Terrorism as we know it grew out of the secret societies of Italian and Irish patriots, but it also manifested itself in most Balkan countries, in Turkey and Egypt, and of course among the extreme Anarchists, who believed in the strategy of propaganda by deed. Last but not least were the Russian terrorists, who prior to the First World War were by far the most active and successful. Terrorism was widely discussed among the European far left, not because the use of violence as a political statement was a monopoly of the left but because the right was the political establishment, and prior to World War I the left was the agent of change, trying to over throw the party in power. However, most leaders of the left rejected terrorism for both philosophical and practical reasons. They favored collective action, such as strikes, demonstrations, perhaps even insurgency, but neither Marx nor the anti-Marxists of the left believed in the philosophy of the bomb. They gave political support to the Irish patriots and the Russian revolutionaries without necessarily embracing their tactics.

PHILOSOPHERS OF MASS DESTRUCTION

two main exceptions to this aversion to terrorism were Karl Heinzen and Johann Most, German radicalswho pioneered the philosophy of using weapons of mass destruction and a more or less systematic doctrine of terrorism. Both believed that murder was a political necessity. Both left their native country and migrated to the United States, and both were theoreticians of terrorism-but, ironically, not practitioners of the activities they recommended in their writings. , a radical democrat, blamed the revolutionaries of 1848 for not having shown enough resolution and ruthlessness. The key to revolution, as he saw it, was in improved technology. He anticipated weapons of mass destruction such as rockets, poison gases, and land mines, that one day would destroy whole cities with 100,000 inhabitants, and he advocated prizes for research in fields such as the poisoning of food.Heinzen was firmly convinced that the cause of freedom, in which he fervently believed, would not prevail without the use of poison and explosives. But neither in Louisville, Kentucky, nor in Boston, where he later lived and is now buried, did he practice what he preached. The Sage of Roxbury (as he was called in radical circles in later years) became a staunch fighter for womens rights and one of the extreme spokesmen of abolitionism; he was a collaborator of William Lloyd Garrison, Horace Greeley, and Wendell Philips and a supporter of Abraham Lincoln. He attacked Marx, perhaps prophetically, since he believed communism would lead only to a new form of slavery. In a communist America, he wrote, he would not be permitted to travel from Boston to New York, to make a speech in favor of communism, without having official permission to do so. On his grave, in a cemetery in the Boston suburb of Forest Hill, there are two inscriptions, one in German to the effect that freedom inspired my spirit, truth rejuvenated my heart, and one in English: His life work-the elevation of mankind. Most belongs to a younger generation. Having been a radical social democrat in his native country, he came to America in the early 1880s. His New York based newspaper, Freiheit, became the most influential Anarchist organ in the world. Most did not believe in patient organizational and propagandistic work; people were always ready for a revolution, he believed, and all that was needed was a small minority to show the lead. The present system was essentially barbaric and could be destroyed only by barbaric means. the masses to be free, as Most saw it, the rulers had to be killed. Dynamite and poison, fire and the sword, were much more telling than a thousand revolutionary speeches. Most did not rule out propaganda in principle, but it had to be propaganda by deed, sowing confusion among the rulers and mobilizing the masses. fully appreciated the importance of the media, which he knew could publicize a terrorist action all over the globe. He pioneered the concept of the letter bomb, even though the technical difficulties in producing such bombs were still enormous at the time, and, although then a flight of fancy, he imagined aerial terrorist attacks. He predicted that it would be possible to throw bombs from the air on military parades attended by emperors and tsars. Like Heinzen, Most believed that science would give terrorists a great advantage over their enemies through the invention of new weapons. He also was one of the first to advocate indiscriminate bombing; the terrorist could not afford to be guided by considerations of chivalry against an oppressive and powerful enemy. Bombs had to be put wherever the enemy, defined as the upper ten thousand, meaning the aristocracy and the very rich, congregated, be it a church or a dance hall. later years, beginning about 1890, Most mellowed inasmuch as he favored a dual strategy, putting somewhat greater emphasis on political action and propaganda. Killing enemy leaders was important, but obtaining large sums of money was even more essential; he who could somehow obtain $100 million to be used for agitation and propaganda could do mankind a greater service by doing so than by killing ten monarchs. Terrorist acts per se meant little unless they were carried out at the right time and the right place. He accepted that there had to be a division of labor between a political movement and its terrorist arm. Not every political revolutionary was born to be a terrorist; in fact, the less political leaders knew about terrorism, the better for everyone concerned. his younger years Most had worked for a while in an ammunition factory in Jersey City, and, based partly on his own experience with dynamite and partly on a book published by the Austrian General Staff, he wrote a little book on revolutionary warfare. This book became the inspiration for The Anarchist Cookbook, a book that was published by a faction of the American New Left in the 1960s and that remains a standard text in terrorist circles. (There have been similar texts issued by extremists in recent years, but all of them owe a debt of gratitude to Most.) New York atmosphere where Most lived in later years softened him. Gradually, his German group with its beer evenings, weekend excursions, and amateur theatricals came to resemble more a club, a Verein, than a terrorist action group. Most was not a practicing terrorist, and though he was a leading figure on the extreme left in the United States, the police did not regard him as a very dangerous man. They by and large left him alone and did not even ban his periodical and books. third great nineteenth-century theoretician of terrorism, and the best known by far, was Michael Bakunin. He was active in Russia as well as in Germany (during the revolution of 1848), and in France and Switzerland. In his Principles of Revolution, published in 1869, Bakunin wrote that he and his friends recognized no other action except destruction- through poison, knife, rope, etc. Their final aim was revolution: evil could be eradicated only by violence; Russian soil could be cleansed only by sword and fire. also published the Revolutionary Catechism, which presented the rules of conduct for terrorists. The terrorist, according to Bakunin, was a lost soul, without interests, belongings, or ties of family or friendship; he was nameless. (The idea of the anonymous terrorist was later taken up by other terrorist movements whose members were known by number rather than by name.) The terrorist had broken with society and its laws and conventions, and he was consumed by one passion: the revolution. Hard on himself, he had to be hard on others. Bakunin also provided tactical advice about infiltrating the old order byway of disguise and dissimulation, the Islamic taqfir in Russian style. The army, the bureaucracy, the world of business, and especially the church and the royal palace were all targets of infiltration. recommended that terrorists single out the most capable and intelligent enemies and kill them first, for such assassinations would inspire fear among society and the government. They should pretend to be friendly toward liberals and other well-wishers, even though these were dubious elements, only a few of whom would eventually become useful revolutionaries. A closing reference is made in this catechism to robbers and brigands, the only truly revolutionary element in society; if they would only unite and make common cause with the terrorists, they would become a terrible and invincible power. Seen in historical perspective Bakunin was, among many other things, also the ideological precursor of a tactical alliance between terrorists and crime syndicates, though it is doubtful he would have thought so highly of the revolutionary potential of the Mafia or the Cali drug syndicate. catechism stresses time and again the need for total destruction. Institutions, social structures, civilization, and morality are to be destroyed root and branch. Yet, in the last resort, Bakunin, like Heinzen and Most, lacked the stamina and the ruthlessness to carry out his own program. This was left to small groups of Russian terrorists. The duo of Nechaev and Ishutin are an example, but the groups they purported to lead, with grandiloquent names such as European Revolutionary Committee,were largely a figment of their imagination. Although they would occasionally kill one of their own members whom they suspected of treason, they did not cause physical harm to anyone else. Ishutins largely imaginary terrorist group, called Hell, was an interesting anticipation of the millennial sects of the next century. , when the Russian terrorist movement of the late 1870s emerged, and culminated in the assassination of the tsar, its characteristics were very different from those described by Bakunin. Bakunin is remembered today mainly as one of the godfathers of modern anarchism, as a critic of Marx and Engels, and not as a terrorist.

IN THE TWENTIETH CENTURY

the end of the nineteenth century and up to the outbreak of the First World War, terrorist attacks took place in many places all over the globe. They were widespread in the Ottoman Empire, then in its last phase of disintegration. Armenian terrorism against the Turks began in the 1890s but ended in disaster with the mass murder of Armenians in World War I. This terrorist tradition among the Armenians continued outside Turkey after the massacres of the First World War and was directed against individual Turkish military leaders. There was a third wave of Armenian terrorism in the late 1970s and 1980s, when the Turkish ambassadors to Austria and France were killed. terrorist group was IMRO, the Macedonian Revolutionary Organization, which for almost three decades engaged not only in terror-ism but in political activity and in the preparation for a mass insurrection. The longevity of sustained Macedonian terrorism can be explained with reference to the support it received (in contrast to the Armenians) from governments protecting them, mainly the Bulgarians. The price the IMRO had to pay was high, because it became for all intents and purposes a tool of the Bulgarian government, and was used mainly against Yugoslavia as well as against domestic enemies. IMRO dependence on Sofia led eventually to internal splits and internecine warfare-more Macedonians were killed by IMRO than were enemies of Macedonian statehood. In the end Macedonia did not gain independence, except in part-and only very recently-after the disintegration of Yugoslavia. also occurred in India and Japan. Two prime ministers were killed in Tokyo toward the end of the last century, another in 1932, not to mention a variety of other government ministers. There was even an attempted assassination of the emperor. In India political murders became frequent during the decade prior to World War I, but a Viceroy, Lord Mayo, had been killed as far back as 1872. most striking terrorist movement prior to World War I was that of the anarchists, whose deeds all over Europe preoccupied public opinion, police chiefs, psychologists, and writers, including Henry James and Joseph Conrad, for many years. The French anarchists Ravachol, Auguste Vaillant, and Emile Henri created an enormous stir, giving the impression of a giant conspiracy, which, in fact, never existed. Ravachol was a bandit who would have robbed and killed even if anarchism had never existed; Vaillant was a bohemian; and Emile Henri was an excited and excitable young man. The three really did not have much in common. But as far as the general public was concerned, anarchists, socialists, and radicals were all birds of a feather. Governments and police chiefs probably knew better, although they saw no reason to correct this mistaken impression. panic was not entirely unjustified, inasmuch as there were a great many attempts on the life of leading statesmen between the 1880s and the first decade of the twentieth century. American presidents Garfield and McKinley were among those killed. There were several attempts to assassinate Bismarck and Emperor Wilhelm I of Germany. French president Carnot was killed in 1894; Antonio Canovas, the Spanish prime minister, in 1897; Empress Elizabeth (Zita) of Austria in 1898; and King Umberto of Italy in 1900. If one adds the sizable number of lesser figures and, of course, the Russian rulers and politicians, it should come as no surprise that a large public was fascinated and horrified by the mysterious character of these assassins and their motives. But closer examination of the phenomenon shows that although a few of the attackers were anarchists, they all acted on their own, without the knowledge and support of the groups to which they belonged. Terrorism was regarded as a wholly new phenomenon, and it was conveniently forgotten that political murder had a very long history. (In France, there had been countless attempts to murder Napoleon and Napoleon III in an age well before the rise of anarchism.) However psychologically interesting, this иre des attendants, as it was called, was of no great political consequence. By 1905, the wave of attacks and assassinations had abated, and though there were still a few isolated occurrences in Paris and London (for example the Bonnot gang and Peter the Painter), these were small criminal or semicriminal gangs. The era had come to an end. the years of World War I, few terrorist acts took place; one of the exceptions was the assassination of the Austrian chancellor Graf Stuergkh by a leading socialist, a dramatic form of protest against the war and against a not altogether appropriate target. By and large, individual terror seemed pointless at a time when millions of people were being killed on the battlefields. Under those circumstances the death of a politician, however prominent, would hardly attract much attention.

OF ENGAGEMENT?

violence is found almost everywhere, among Hindus destroying an old mosque and slaughtering Muslims and Sikhs, among Israelis plot-ting to kill Arabs, and in Christian Europe and America. It may even increase in the future, as the result of the emergence of some new sects preaching their violent message or because of social or political upheavals. War has certainly become more brutal in many respects since the eighteenth century. Emmerich de Vattel, one of the fathers of international law, wrote in 1740: Let us never forget that our enemies are men. We cannot count how often that has been forgotten in the twentieth century. in warfare goes back to ancient days. When the Greeks sent emissaries to Troy, Homer notes that they were treated in accordance to the laws which govern the intercourse between nations. The fighting between the two sides was to stop at nightfall, and the heroes would exchange presents, such as swords. (But it is also true that Diomedes and Odysseus on occasion did attack and kill sleeping enemies.) As for the civilian population, less humane standards prevailed; if they were lucky, they survived as slaves. In the age of chivalry, Orlando or Roland would never fight at night, and he and the Saracen nobleman with whom he had been engaged in a heroic duel would sleep peacefully side by side. There was no fighting during winter in those days, and there were other laws, written and unwritten, such as the obligation to help the shipwrecked, even of the enemy. 1139, the Second Lateran Council not only banned certain treacherous weapons such as the crossbow and siege machines but established the Treuga Dei, the Truce of God, according to which whole categories of people were protected: travelers, pilgrims, merchants, and peasants and their animals. Fighting, at least in theory, could take place only on certain days. These rules applied only to conflicts among Christians, and not to wars against infidels. The Saracens and the Turks behaved then, by and large, as the Christians did during the age of chivalry. Curiously, the IRA and some other terrorist groups retained something of this tradition in the age of terrorism by announcing truces over holiday periods. And longer truces were declared by the IRA, the ETA, and other terrorist groups while political negotiations went on with the authorities. in Europe in the Middle Ages, except for the wars of religion, were more of a game of kings; this was also true with regard to the Indian subcontinent. Then, during the seventeenth century, an international law of war developed, which was followed around the turn of the last century by various conventions that established rules for land and sea warfare. After the Second World War, the Geneva Conventions (1949) brought these rules up to date. In several subsequent international agreements, biological weapons were outlawed (London, 1972), as were the develop-ment, production, and stockpiling of chemical weapons (Paris, 1992). The use of nuclear and thermonuclear weapons was banned by resolutions of the General Assembly of the United Nations (1961-62). conventions dealt specifically with terrorist attacks. One of these referred to crimes against diplomats, another to hostage taking, and a third to the hijacking of aircraft. These conventions were not universally welcomed. To justify the production and use of nonconventional weapons some radical Arab states, such as Iraq, argued that Europe and North America should not be allowed to keep at least some of their arsenal of unconventional weapons while Third World countries were forbidden to make and use them. The same spokesmen maintained that it was impossible to apply in the Middle East rules that had developed in Europe and America. For while war between two European countries was unthinkable except perhaps in the Balkans, the Middle East was far less stable and to defend themselves governments had to consider all kinds of weapons- or, in the case of Iraq, to use in an attack. Earlier, in 1973,a United Nations resolution had declared that the struggle of people under colonial or alien domination and racist regimes for their self-determination and independence was in full accordance with the principles of international law. This referred specifically to guerrilla warfare and terrorism, and, because alien domination and racist regime could be claimed by almost any ethnic minority in the world, this legitimized a great deal of terrorism all over the globe. of the international conventions listed have been observed, but most of them have not. Why this is the case is of considerable interest but is of little relevance in a discussion of terrorism, because terrorists have not been bound by international law and conventions. Terrorists might argue with some degree of justification that to accept humanist rules would condemn them to impotence, for their only chance to succeed is precisely through breaking established norms. There was a code of behavior among European terrorists before World War I, such as not deliberately killing innocent people. But nationalist terrorists seldom observed this rule, for the victims were likely to belong to the enemy ethnic group and for this reason were unworthy of special consideration. Before the turn of the century, one anarchist terrorist proclaimed that there were no innocents, the first argument justifying the killing of uninvolved bystanders. idea of finding an acceptable code of behavior for contemporary terrorists is a contradiction in terms. To rule out the indiscriminate violence of terrorism is to emasculate it, to defang it. Terrorist groups may refrain from using weapons of mass destruction, but only for pragmatic reasons-that is to say, for the same reasons that chemical weapons were not used on the battlefields of World War II. what extent will the stigma attached to the use of biological and chemical weapons influence terrorist groups? Various reasons have already been given for the fact that many terrorist groups will probably refrain from using weapons of mass destruction. It is also possible that the more radical elements will be restrained by their own comrades. But it would be unrealistic to build on this hope at a time when many governments are undertaking major efforts to acquire such weapons. Governments have obviously more to fear from using such weapons or even merely threatening to do so than do small, sometimes anonymous groups. if nationalist passions and religious fanaticism should abate, there is not much ground for optimism, because the idea of a holy war that is a sacred duty and permits the use of all weapons and unlimited bloodshed may be put in service of nonreligious interests. The baby killers of Algeria are not pious Muslims, for according to Islam, Muslim women and children should not be killed or mutilated, even in the course of a jihad. In fact, most historians believe that the Islamic wars of conquest in the past were motivated more by secular than religious reasons. The sad truth is that the new terrorists may appear on the fringes of nearly any extremist movement. Even if radicals should become more moderate, there will be for the foreseeable future individuals firmly convinced that, in the words of Goethes Mephisto, all that comes into being is worthy of destruction. Neither madness nor fanaticism will vanish from the world, even if the current terrorist frenzies give way to more sober trends. All that one can hope for is that the damage will be limited to one country or two and not cause a general conflagration, and that the punishment meted out to transgressors will be so devastating as to deter imitators. But the new terrorists do not seem to be skilled in balancing the liabilities and assets that accrue as consequences of their actions. has never been a just terrorism doctrine analogous to the idea of a just war, but some of the terrorist campaigns of the past were fought for a just cause, with self-imposed rules of engagement, against oppressors and tyrants. But this notion belongs to a period in which terrorist acts were directed against individuals who were considered personally guilty for one reason or another. Since then terrorism has proceeded from limited to total and indiscriminate warfare, certainly as far as the targets are concerned, quite often the aim is simply to kill or maim as many people as possible. For some terrorist groups, the campaigns have become total with regard to not only the acts but also the objectives: the Islamic radicals active in Algeria or Egypt or elsewhere in the Middle East want not reform or a negotiated peace but the overthrow of the system, and those fighting against Israel want its annihilation. (There are exceptions: the objectives of other terrorist groups, such as the IRA and the ETA and the Tamil Tigers, have been more limited.) there be a just terrorist campaign that is total in character and aims at the complete destruction of the enemy? The answer of the protagonists of holy war will be affirmative, but the philosophers of inter-national law will hardly agree. Once the number of victims produced by a war that is trying to right a wrong becomes incommensurate, the carnage cannot be justified by any accepted moral standards. The terrorists, of course, do not accept this but the escalation of terrorism in the future will not occur without a response from the attacked.

is not always easy to draw the dividing lines between patriotism, wars of liberation, and organized crime. Recent events in Chechnya offer a good demonstration. declared itself a sovereign country in 1991 under General Dudaev, a senior official in the Soviet air force. This decision was sup-ported initially only by part of the Chechen public, but the aggressive handling of the crisis by a bellicose faction in the Moscow leadership led to a bloody and protracted conflict, which began in November 1994 and ended only two years later with the massive withdrawal of Russian troops. In their wake arose a state of lawlessness and banditry inside a Chechnya that was close to civil war-like conditions. In the course of this war enormous destruction was caused to Chechnya, but the damage caused to Russia was equally great. The Russian armed forces showed themselves unprepared for a conflict they thought they could end in a matter of weeks if not days; many thousands of ill-trained soldiers were killed and Russias loss of international prestige was enormous. took the Russians more than twenty years to occupy and pacify the region in the nineteenth century. The Russian military leadership seems to have believed that the guerrilla tactics used with considerable success by Shamil, the Chechens legendary commander, were no longer feasible under modern conditions, and this proved to be a costly mistake. Much of the fighting on the part of the Chechens was in fact guerrilla warfare in the classic style, and, ironically, it was planned and led by Chechen fighters who had graduated from the KGB and GRU training schools for saboteurs near Ryazan and in other parts of the former Soviet Union. It was at these schools that some well-known international terrorists had also received their training in earlier years. These Chechen fighters were involved in two of the best-known guerrilla raids: the raid on Budennovsk in June 1995, and the one on Kizlyar (in the neighboring region of Dagestan) in January 1996. In both instances thousands were taken hostage and hundreds were killed. the outside world, the war between Russia and Chechnya was widely seen as a confrontation between David and Goliath, a small but brave people defending its religion, Islam, its way of life, and its cultural values against a brutal, imperialist oppressor. But the real situation in Chechnya did not fit into this simplistic picture. The influence of Islam in Chechnya was not very deep. Many mosques had been built there with Saudi money, but these were not well attended, and the Chechen leaders did not obey the injunctions of Islam. At the peace negotiations, the Chechen leaders partook of vodka and pork with the same gusto as their Russian counter-parts. It was only after the war against the Russians that militant Islam-inspired terrorist groups emerged in Chechnya and the neighboring regions such as Dagestan. They were often called Wahhabites, a reference to the radical sect that had emerged in the Arab peninsula in the eighteenth century. is no denying the fanaticism of the Chechen fighters, but its roots seem to have been cultural rather than religious, and the struggle for power and money also figured highly on the Chechen agenda. The oil pipelines were at least as important a factor as the Sharia, and the Chechen Mafia, which greatly helped to finance the war effort, was also of crucial importance. the breakdown of the Soviet order, major criminal gangs developed in Russia and the Near Abroad. When the Chechen war broke out, some 150 such gangs were at work in Moscow, out of which six belonged to the major league by any standards. Of these six, three were : the Tsentralnaya, one based in Ostankino (where Russian TV headquarters are located), and the Avtomobilnaya (named after the car factory). The number of members in these three gangs was estimated at over two thousand, and they were feared both for their cruelty and their sophistication. They had intelligence as well as legal departments, they bribed officials on a massive scale, and they maintained international connections with many countries, including several in Eastern and Western Europe and the Middle East. The Chechen gangs concentrated their foreign activities in London, which they seem to have preferred to Switzer-land as a financial center. was a certain division of labor among these gangs along both functional and geographical lines. The Ostankino gang concentrated on road haulage and drug and arms smuggling, while the Tsentralnaya focused on kidnapping and extortion as well as counterfeiting, smuggling of food, and providing protection to hotels and restaurants. Avtomobilnaya specialized in the car trade, legal and illegal, stealing and reselling cars, and extortion of money from car importers and dealers, local and foreign. the Chechen gangs coordinated their activities to a large extent, they found themselves under constant pressure from the major Russian gangs in the capital, above all the Solntsevskaya. Dozens of gangsters on both sides were killed in gang warfare, and eventually the Chechensfound themselves on the defensive. The struggle wa snot primarily about political and religious issues but rather a fight for turf. However, ethnicelements did play a role in the criminal subculture of the late Soviet Union. The Russian criminals resented the invasion of the Caucasians that began in the 1980s, as Georgians and other persons of Caucasian appearance were described in the media. Above all they resented the Chechens, who established a strong presence in Moscow, running protection markets and trying to monopolize the black market. causes of the Russian-Chechen war do not concern us here, but the interplay between organized crime, politics, and terrorism does. The Chechen members of the Moscow gangs, or at least most of them, were patriots, and hundreds of them returned to their native country to defend it against the Russians. They used their infrastructure to obtain weapons and ammunition, including sophisticated war materials, from inside Russia and abroad. There is reason to believe that they were bribing Russian military personnel in order to obtain intelligence, and, while they continued to invest a considerable amount of their gains abroad, they also seem to have bankrolled the Chechen war effort. At the same time, they refrained, by and large, from launching major terrorist attacks in the Russian capital, which should have been easy for them from a technical point of view. They must have realized that this would have resulted in a backlash that might have destroyed the main base from which they were transacting their business. (For similar reasons Russian gangs have been reluctant to expand their violent activities to Switzerland, their main laundering center, which they do not want to endanger.) this shows how difficult it is to define the relationship between criminal and terrorist activities in individual cases. If one knew how much money the Chechen Moscow gangs allocated to financing the war and how much they continued to take abroad, one could perhaps engage in a quantification of patriotism and gangsterism. But these figures will never be known. the breakdown of the Communist system, Russia became the most widely discussed and the most important center of organized crime in the world. Organized crime has existed throughout Russian history; indeed, it is difficult to think of another people in the memory of which rebels and social bandits such as Stenka Razin and Pugachev played such a central role. But under tsarism such crime was not always widely reported, and during the Soviet period its ability to maneuver was limited. All this changed with the breakdown of the Communist sys-tem and the ensuing free-for-all race for the assets of the Soviet economy. The KGB took part in this race; officially it had been abolished, but in fact, as one wit said, no other organization in history had grown as rich at its own funeral as the dreaded secret police. Another important competitor in the race were the new Russians, capitalists who had suddenly come to the fore owing to their special aptitude, good luck and connections, and the local crime chieftains who emerged during the Brezhnev period. extent of Russian organized crime is sometimes exaggerated, insofar as all successful business activities are popularly believed to be carried out by the mafia, a term used quite indiscriminately. But even shorn of such exaggerations, the ramifications of Russian organized crime have been enormous, and the spoils mindboggling. The operations have included all the usual activities carried out by gangsters, such as protection rackets, robberies, kidnapping and extortion, prostitution, smuggling, contract killing, drug trafficking, and so on. Within a very short time these activities were expanded to many foreign countries and contacts were established with organized-crime cartels abroad. Among those assassinated were not only businessmen, bankers, and government officials, but also journalists, Soviet sportsmen, war veterans, and many others. The perpetrators of these murders were rarely apprehended, and never in the more important cases. extent of Russian army and police corruption is virtually unprecedented in history. Such organized crime has become a matter of increasing concern to many countries, since it has been a threat not only to the stability of Russia but to the security of other countries. One example is the smuggling of nuclear material and sophisticated weapons. While there does not exist, in all probability, a nuclear mafia in Russia, there have been several major and well-known cases of nuclear black market activity. In the Munich affair, and the Yatsevich, Smirnov, and Vasin cases, nuclear material, though mostly not of weapons-grade quality and of no conceivable interest to anyone but terrorists, was seized. On the other hand, it has been convincingly argued by Russian officials that, rather than smuggling radioactive material in relatively small quantities, it would be far more effective and safer were purchasers to simply order it through a firm belonging to the Russian Ministry of Atomic Energy. Under these conditions, weapons-grade material could be exported, and plutonium substituted for cesium 137. Most of the Russian border stations are not equipped with monitors and radiometers, and export licenses are not difficult to obtain in the circumstances now prevailing in Russia. is the danger that in addition to significant sectors of the Russian economy, state organs could be taken over by organized crime, and as a reaction against the criminalization of society, a harsh dictatorship might be established. In the past, the heads of organized crime have not shown political ambitions; they have usually preferred to act in the shadows rather than the light. Gangsters with political ambitions have usually failed. Given the parasitic character of their business, they typically support weak governments from the shadows and dont run for office. But it is no longer impossible, given the depth of the corruption and the absence of a developed civil society, to imagine the political structures of Russia collapsing, just as the Communist system imploded in the recent past. In such circumstances, the leading crime syndicates might transform them-selves into legitimate business organizations and become the new pillars of society. , there has been little traditional terrorism in Russia proper since the downfall of the Soviet Union. There were a few explosions on trains and in public places for which no one claimed credit, and scattered threats by an organization called The Revolutionary Military Council of the RSFSR and a group calling itself Soviet Khmer. True, there were also several political assassinations, such as the murder of Galina Starovoitova in November 1998. it be that the massive extent of organized crime in Russia has inhibited, to a certain extent, traditional terrorism? The answer may be yes, because the gangsters, drug traders, and their private armies appeared on the scene earlier than the terrorists-in contrast to the situation in Colombia. A famous sociologist, Werner Sombart, asked around one hundred years ago: Why is there no socialism in America? The same question could be asked with regard to terrorism in Russia after the fall of communism. But it refers only to traditional, old-style terrorism, and only applies to the Russian heartland, not the outlying regions. And it could be a temporary phenomenon. who are puzzled by the absence of traditional terrorism in to-days Russia may be asking the wrong question. Politically motivated assassinations are taking place, and new variations of terrorism have appeared in accordance with new conditions. The enemy is no longer tsarism and its entourage, as it was in the last century, but rival groups representing competing interests. Some of these interests represent genuine political issues-for instance, national against international gangsterism, or ethnic gangsterism pitting criminals of one national minority against another, or diverging regional interests. If these criminal groups transform themselves into political movements, it would not be difficult to find ideological causes to justify their existence. They all appear as friends of the people; Russian cartels have been buying up newspapers and television stations to extend their influence, and the establishment of political parties or movements would be the next logical step. Changing times call for new forms of organized crime, terrorism, and politics, a process that in Russia may only be beginning. Organized crime and terrorism may still be different species of lawlessness, but providing precise definitions of each species has become incomparably more difficult. has been made of the Chechen example, which combined guerrilla-terrorist activities and organized crime. The case of Chechnya is not an exception; similar mergers have occurred in other parts of the Caucasus and Central Asia. According to 1995 Moscow crime statistics, thirty-two Azerbaijani criminal gangs had been identified in the Russian capital, twenty from Dagestan, the same number from Chechnya, seven-teen from Armenia, six from North Ossetia, and five from Ingushetia. Large parts of the Caucasus are poor; Daghestan and Ingushetia, for in-stance, would collapse without Russian financial help. In addition, there are countless ethnic armed conflicts-between Chechnya and Russia, between Armenia and Azerbaijan, and between Georgia and Abkhasia-and there are tensions between the Ossets and the Ingush, and between Daghestan and its neighbors. What has been noted with regard to the absence of terrorism in Russia is certainly not true concerning the Caucasus. There have been several attempts to assassinate the presidents of Georgia, Dagestan, and Chechnya. Kidnappings and major acts of sabotage have be-come daily occurrences in Chechnya, Daghestan, and elsewhere. fact, it is difficult to think of peaceful relations among any of the numerous nationalities in the Caucasus; borders were drawn arbitrarily and there were frequent deportations and expulsions. Poverty by itself does not necessarily breed terrorism, but the mixture of poverty, national tensions, and opportunities to make money through organized crime will lead sooner or later to various forms of armed conflict, including terror-ism. Small nations cannot afford to keep sizable standing armies, navies, and air forces, and such conflicts will manifest themselves in guerrilla warfare and terrorism. situation in Central Asia is different. These republics are richer in natural resources and lack the experience needed for successful organized crime. But, as in Tadzhikistan, there is conflict between regional clans and new elites, each of which wants to have a share in power and the spoils. Outside intervention or support could fan the conflict and provoke partisan warfare on an even larger scale than exists now. , I should mention the militant Russian groups on the extreme right who still provide a breeding ground for terrorism. They are small- but contemporary terrorism does not need a mass basis-and they have contacts with like-minded elements in the armed forces. There was a ten-dency in the West in recent years to underestimate the destructive and terrorist potential of the extreme right in Russia following the breakdown of the Soviet Union. It is true that only a few trained militants belong to these groups, but in a time of growing social tensions and a deepening economic crisis, even a small, well-organized group can have a considerable impact on society. On a local basis, these armed units of the extreme right have been mobilized by the authorities to help the police maintain law and order. They also have served as bodyguards for major black-market figures or engaged in the blackmail of minor black-marketeers. The then chief of Russian counterintelligence, Mikhail Barzukov, only stated the obvious in an interview in Vek 30 in March 1996 when he spoke about the criminalization of the economic sphere and the simultaneous politicization of the criminal sphere occurring throughout society. nature nor politics can endure chaos indefinitely. There are too many strong interests involved that need a minimum of law and order; business as much as the black market and smuggling needs a minimum of stability. If chaos should rule, organized crime may be among those calling for the restoration of order. One can only guess at what kind of order this might be; it might lead to the takeover by organized crime, not just of part of the economy but of the state apparatus as a whole. crime has become increasingly politicized, and not only in Russia. This reflects not only an interest in material gain but also an interest in power. This trend may involve something greater than the personal ambitions of the leaders of these cartels and syndicates; acquiring political power may be inevitable, as pointed out earlier, in order for these groups to secure their holdings and areas of influence. At the same time, terrorist groups in some countries have increasingly engaged in activities that in the past were the domain of organized crime, and, of course, the opportunities to make money, for terrorist or gangster, have never been greater. Organized crime and terrorism have moved closer to each other and in a number of cases have interacted. The deep, irreconcilable differences that once existed between them have become fainter, and there is no telling what the future will hold. But as weapons of mass destruction have become more accessible, a future in which terrorists act as much from greed as ideology may hold danger of an unprecedented magnitude.

III. RUSSIAN TRANSLATION

Пролог

человек, в том числе женщины и дети, были зарезаны террористами в ночь на 29 декабря 1997 года в трех отдельных деревнях на территории Элизан в Алжире. 400 человек погибли при поджоге кинотеатра в Абадане, который устроили оппоненты Шаха на последнем этапе монархии в Иране. 328 жертв - результат теракта сикхских террористов в самолете Air India в 1985 году, и 278 человек погибли из-за стихийного бедствия в округе Локерби, Шотландия, в 1988 году, которое было заказано ливийским полковником Каддафи и инициировано террористами. В Бейруте в 1983 году 241 американский морской пехотинец погиб, когда их казармы были атакованы террористами-смертниками. 171 человек был убит, когда ливийские эмиссары взорвали бомбу во французском самолете UTA в 1985 году. Самая крупная трагедия на американской земле, 169 человек, в том числе женщины и дети, произошла во время взрыва здания имени Альфреда П.Марра в Оклахома-сити в 1995 году.

Терроризм преследует нас на протяжении веков, он привлекает чрезмерное внимание из-за своих драматических последствий и абсолютной внезапности. Для пострадавших - это трагедия, но с точки зрения истории - не больше, чем просто статистика.

Даже самые кровавые теракты прошлого, такие как те, о которых говорилось выше, затронули относительно небольшое количество людей. Это было в прошлом, и возможно, не участится в будущем. Не учиться на ошибках прошлого - главная серьезная ошибка человечества. Впервые в истории, оружие массового поражения стало так доступно приобретести и одновременно легко скрыть. В эту новую эпоху даже цена в сотни жизней может показаться в ретроспективе небольшой. Наука и техника добились огромного прогресса, но человеческая природа, увы, не изменилась. Фанатизм и безумие охватили людей, как никогда, и сегодня мощнейшие оружия массового уничтожения вполне доступны террористам. Сто лет назад ведущий переводчик в международном праве, Т.Дж. Лоуренс, писал, что попытки, предпринятые для «предотвращения использования оружия, вызывающего разрушения в широком масштабе, обречены на провал. Человек всегда совершенствовал свое оружие и будет продолжать делать это, пока у него есть такая потребность». То, что Лоуренс тогда сказал о войне, заведомо верно по отношению к терроризму.

В ближайшем будущем, станет технологически возможным уничтожать тысячи и даже сотни тысяч людей, не говоря уже о панике, которая охватит все и вся. Проще говоря, произошло радикальное преобразование, если даже не революция, в характере терроризма, которое мы до сих пор осознаем не полностью. Даже не смотря на то, что алжирские террористы никогда не скрывали своих действий, в Европе долго не признавали, что такие зверства, которым подвергались алжирцы, могут быть возможны в принципе, и многие верили в то, что к массовым убийствам была причастна какая-то мистическая сила.

В обществе царит нежелание принять возможность того, что некоторые люди в наше время могут использовать оружие огромной разрушительной мощности. Это как повторение истории в Прометее и Эмитее, которая повторяется: Прометей обманул Зевса, забрав огонь. Но Зевс отомстил, он послал Эмитею, менее сообразительному брату Прометея, ящик Пандоры, который он вскрыл, не смотря на инструкцию, в которой говорилось не делать этого ни при каких обстоятельствах. Из него развеялся целый ряд бедствий, от которых человечество страдает по сей день.

Я не утверждаю, что большинство террористических группировок будут использовать оружие массового поражения в ближайшем будущем; вероятно, даже не будут. Кроме того, вполне возможно, что доступ к использованию этого оружия займет не год-два, а все десять или пятнадцать лет. Технические трудности, стоящие на пути эффективного использования оружия массового поражения, по-прежнему имеют вес. Но опасность настолько велика, последствия настолько неисчислимы, что даже несколько таких атак могут привести к невероятным разрушениям.

Традиционно, террористическая активность продолжается. Фанатизм, вдохновленный всеми видами религиозно-сектантско-националистическими убеждениями все больше приобретает милленаристские и апокалипсические тона. Мы сталкиваемся с новыми видами террора и насилия, некоторые из них носят экологический характер, другие - якобы религиозный, третьи базируются на криминале, и остальные имеют смешанный характер. Мы также являемся свидетелями роста небольших сектантских групп, которые не имеют четких политических или социальных идеологий, кроме уничтожения цивилизации, и в некоторых случаях всего человечества. Когда-то существовало относительно четкая разница между террористами и боевиками, политическими террористами и преступными группировками, подлинным доморощенным и государственным терроризмом. Сегодня эта граница стала расплывчатой, а ситуация - еще более запутанной, чем это было когда-либо.

В то время как традиционные террористические движения состояли из сотен, может, тысячи членов, новые могут быть очень маленькими, состоящими из нескольких человек, а иногда даже из одного. Чем меньше группа, скорее всего, тем она будет более радикального мышления, более далекой от рациональности, и более трудно обнаружимой. В значительное по размерам террористическое движение могут проникнуть осведомители, но практически невозможно провернуть то же самое с небольшой, тесно сплоченной группой, возможно, состоящей из членов одной семьи или клана, не говоря уже об одном человеке.

Кто-то может сомневаться в том, что экстремисты или фанатики могут обладать технологическими ноу-хау, а также ресурсами для создания оружия массового поражения. Но технические навыки, как показывает практика, не так уж сложны, а требующиеся ресурсы не редки и не дороги. Имеет место теория, что изгои правительства, которые не могут применять это оружие самостоятельно из страха возмездия, с легкостью поставляют сырье или готовую продукции. террористам как из политических убеждений, так и в коммерческих целях.

Существует мнение, что ужасающие последствия применения оружия массового поражения будет сдерживать от его использования даже фанатиков. Это не что иное, как недооценка таких элементов, как слепая агрессия, гнев, суицидальные импульсы, чистого безумия, которые, к сожалению, всегда были частью человеческой природы. Император Калигула, по поверьям, сказал, что хотел бы, чтобы у римского народа была одна шея, чтобы ее было легко перерезать. Калигула - это не единственный случай, просто самый известный в своем роде из тех, которые будут рассмотрены в этой книге.

Почему же так трудно прийти к общепринятому определению? Ницше дал ключ к разгадке, когда написал, что только те вещи, у которых нет истории, подлежат определению; необходимо отметить, что у терроризма очень богатое прошлое. Кроме того, не существует одной единственной формы терроризма, их множество, часто с общими чертами. Что происходило в одной разновидности - не обязательно встречалось в другой. Сегодня существует гораздо больше видов, чем тридцать лет назад, и многие из них настолько отличаются от прошлых, что термин «терроризм» им уже не соответствует. Возможно, в будущем, будут представлены новые термины для новых вариаций терроризма.

Что же легитимного в терроризме при определенных условиях? Терроризм редко проявлял себя при жесткой диктатуре, такой как в нацисткой Германии или сталинской России, по той простой причине, что такие обстоятельства сделали невозможной организацию репрессий для террористов. Даже в менее жестких диктатурах, как Испания Франко, практически не было терроризма; он дал о себе знать только после того, как режим сменился демократическим. Все же были исключения из правил, но немного. Но это тоже не выход: жестокий тоталитаризм может предотвратить терроризм в Германии и России, но вряд ли сможет справиться с хаосом, который может воцариться в некоторых мегаполисах Азии, Африки и Латинской Америки в двадцать первом веке.

Но если для определенных террористических актов прошлого и можно найти оправдания или, по крайней мере, смягчающие обстоятельства, то как возможно отстаивать правоту геноцида и неизбирательных убийств, которые произошли, например, в Алжире, и, прежде всего, оправдать применение оружия массового поражения? Даже если террористы преследуют благие цели, итак понятно, что причиненные ими страдания и полученные жертвы не идут ни в какое сравнение. Герой Достоевского, Иван Карамазов, во время встречи со своим братом Алешей в таверне говорит, что счастье всего человечества не стоит слез замученного ребенка. Но в наши дни террористы жаждут убить как можно больше детей, и их цель, отнюдь, никак не счастье всего человечества. Можно ли при таких обстоятельствах говорить о «простом терроризме»?

В более ранней работе я предостерегал от переоценки терроризма, который, по сути, - не новое явление и одновременно малоэффективен с политической точки зрения, в отличие от того, как нас с вами заставляли думать. Я утверждал, что он приводит в обществе не к политическому эффекту. Это идет в разрез с работой партизан, которые особенно прославились в двадцатом веке. Но партизанская война стала встречаться реже, за исключением Афганистана и Чечни, она также стала менее эффективной. Когда я осуждал гипотезу того, что уровень терроризма неуклонно растет в глобальных масштабах, я также упомянул, что это может быть следствием развития технологий.

Доступность оружия массового поражения стала реальностью, и многое из того, что раньше думали о терроризме, в том числе некоторые наши основные предположения, должны быть пересмотрены. Характер терроризма меняется, любые существующие ограничения рано или поздно исчезают, и, прежде всего, по сравнению с прошлым, возросла угроза для человеческих жизней.

Терроризм - это насилие, но не каждая форма насилия - это терроризм. Жизненно важно признать, что терроризм, хотя и трудно поддающийся определению, по опыту прошлых лет, не является синонимом гражданской войны, бандитизма или партизанской войны.

Термин «партизанский» в большинстве случаев в нашем языке имеет положительную коннотацию, в то время как «терроризм» почти всегда имеет негативный смысл. Британские и французские новостные издания, имея смутные представления о привлечении в террористические операции в Лондоне и Париже, без колебаний называют виновных «террористами». Но более неохотно они используют этот резкий термин в отношении тех, кто сбрасывает бомбы в далеких странах, предпочитая более нейтральные определения, такие как «боевики», «военные», «исламисты» и даже «городские партизаны». На самом деле, последний термин - вообще явное противоречие. Стратегия партизанской войны состоит в освобождении территорий, создании оппозиции и, в конечном итоге, регулярной армии, и это представляется возможным в джунглях, горах и других малонаселенных зонах. Классическим примером партизанской войны является Китай в 1930-40х гг; другие примеры, такие как поражение французских колонистов во Вьетнаме или противостояние Кастро на Кубе, примерно одинаковы. Практически невозможно обосновать свободные зоны в большом городе, и по этой причине неточный и вводящий в заблуждение термин «городские партизаны», как правило, политически обоснован на банальном непонимании разницы между партизаном и террористом. Еще больше ситуацию усугубляет тот факт, что довольно часто партизаны принимают участие в террористических актах как в сельской местности, так и в городских центрах. Трагическим примером является Алжир в 1990х.

Есть и другие недоразумения относительно мотивов и характера терроризма. В течение долгого времени в некоторых кругах существовало сопротивление, применять ли термин применительно к малым группам людей, занимающихся неоправданным насилием в отношении политического устройства, либо применительно к определенным слоям общества. Было отмечено, что термин следует оставить государству. Совершенно верно, что тирания причинило гораздо больше вреда истории, чем террористы, но вряд ли это стоящий аргумент; с таким же успехом можно утверждать, что не стоит искать лекарство от СПИДа, потому что эта болезнь убивает меньше людей, чем рак или заболевания сердца, или что преподавание французского должно быть прекращено, потому что китайцев в мире в двадцать раз больше, чем французов.

В 1960е и 1970е годы, когда терроризм по смутным представлениям начинал развиваться, были сделаны выводы, что он - не что иное, как ответная реакция на несправедливость. Следовательно, если бы политическая, экономическая и социальная сфера были бы более справедливыми, то терроризм рано или поздно был бы ликвидирован автоматически. Исходя из этого, террористы - фанатики, верующие в справедливость и доведенные до отчаяния невыносимыми условиями. Но в 1980х и 90х годах, когда подавляющая часть терроризма пришла в Америку и Европу с экстремистского востока, а жертвами его стали иностранцы, национальные меньшинства или люди, выбранные произвольно, те, кто ранее выражал понимание и даже одобрение терроризма, больше не используют эти аргументы. Убийства с ссылкой на политическую, социальную или экономическую несправедливость не поддаются объяснению, не говоря уже об оправдании.

С другой стороны, было сказано, что любые формы проявления терроризма являются аморальными. Но такое общее осуждение в свете истории не совсем логично. В средние века католические богословы находили аргументы в пользу убийства тиранов, а в недавнее время, покушение на Гитлера и успешное убийство Гейдриха, человека Гитлера в Праге, среди многих других примеров, вряд ли можно считать морально предосудительными. Терроризм может быть единственным возможным средством свержения жесткой диктатуры, последним прибежищем свободных людей, столкнувшихся с невыносимыми условиями. При таких обстоятельствах терроризм может быть нравственным императивом, а не преступлением - убийства Гитлера или Сталина на начальной стадии их деятельности могли бы сохранить жизни миллионам людей.

Проблема терроризма не в том, что он всегда остается непростительным, а в том, что он часто является основным доводом самопровозглашенных борцов за свободу и справедливость, фанатиков и сумасшедших, а не повстанцев простив реальной тирании.

ФАНАТИКИ И УБИЙЦЫ

Убийства, совершенные на политической почве, имеют место в жизни человечества еще с самых ранних летописей, в том числе Библии. Истории Юдифи и Олоферна, Иаили и Сисара, - героев и злодеев Ветхого Завета, веками служили вдохновением как для художников, так и для богословов и философов. Сенека писал, что ни одно жертвоприношение не угодно богам настолько, как кровь тирана, и Цицерон отмечал, что деспотов всегда ждет суровый конец. Гармодия и Аристогитон, убившие тирана Гиппарха, были казнены, но вскоре после этого в их честь была воздвигнута статуя. Общественные деятели Брута были восхвалены своими потомками римлянами, но история и Шекспир имеют двоякие представления о том, был ли убийца Цезаря добропорядочным человеком.

Убийства репрессивных правителей продолжались на протяжении всей истории человечества. Они сыграли важную роль в становлении Римской Империи. Императоры Калигула и Домициан, как и Комодиус, и Елагабал, были убиты, кто-то членами их собственных семей, кто-то преторианскими охранниками, а кто-то врагами (возможно, что были случаи отравления). Идентичные события мы можем наблюдать в истории Византии.

Убийства людей берут начало в предыстории современного терроризма, но, конечно, это не одно и то же. В историческом терроризме практически всегда более одного убийцы и более одной проведенной операции. Исключением можно считать убийство фанатиком короля Генриха IV, который думал, что выполнял задание, возложенное на него Богом; возможно, это было частью конспирации, но мы этого уже никогда не узнаем, поскольку следователи не очень то и стремились раскрыть дело. Другим известными примером из того же столетия является убийство Валленштейна, знаменитого военачальника семнадцатого века. Исторически так сложилось, что излюбленным орудием убийства у преступников был кинжал, даже не смотря на некоторые исключения; Уильям Молчаливый, принц Оранский, был застрелен в Голландии в 1584 году, когда винтовки и пистолеты считались новыми изобретениями.

КОРНИ ТЕРРОРИЗМА

Даже в начале человеческой истории уже существовали организованные группы, преданные идее систематического терроризма. Из работ Иосифа Флавия известно о Сикари, экстремисткой еврейской фракции, проявившей активность во время римской оккупации Палестины (они используют слово «фанатики»). Они также принимали участие в осаде и коллективном суициде в крепости Масада. Эти патриоты (или ультрапатриоты, как их назовут позднее) нападали на своих врагов, в основном других евреев, днем, очень часто во время праздников, используя короткий кинжал (СЦАИ), который они прятали под пальто. Известно, что они убили одного первосвященника, сожгли дом другого, подожгли архивы и дворец династии Ирода. Есть предположения, что в этом присутствовал и социальный элемент: их атаки были направлены против ростовщиков. В то время как фанатики организовали партизанскую войну против римлян в пригороде, они, видимо, сосредоточили свою террористическую деятельности в Иерусалиме. Когда происходило восстание 66 года, Сикари принимали в нем активное участие; их представитель был командиром крепости Масада. Иосиф Флавий называл их бандитами нового поколения и считал их главными виновниками национальной катастрофы 70 года, когда пал второй Храм, а еврейское государство перестало существовать.

Другой пример раннего терроризма - Орден Ассасинов в одиннадцатом веке, который стал ответвлением исмаилитов, секты мусульман. Хасан I Сабах, основатель Ордена, родился в Кум, центре Шиита в северной Персии. Сабах принял экстремисткою форму доктрины исмаилитов, которая призывала к захвату нескольких горных крепостей; первая такая крепость, Аламут, была захвачена в 1090 году. Годы спустя, Ассасины решили перенести свою деятельность с отдаленных горных районов на основные городские центры. Их первой жертвой города стал министр султана Багдада, Назим аль Мулк, суннит по религиозным убеждениям, а, следовательно, враг. В последующие годы, Ассасины проявляли активность в Персии, Сирии и Палестине, убивая множество «врагов», не только суннитов, но и христиан, в том числе графа Раймонда II Триполи и маркиза Кондрата Монферрат, которые управляли царством Иерусалим. Это движение и их мастер были покрыты тайной, благодаря скрытности их действий и лицемерию. Монферрат, например, был убит небольшой группой эмиссаров, которые маскировались под монахов.

В ретроспективе, влияние Ассасинов было небольшим - они не получили много новообращенных за пределами своей горной крепости, при этом они не внесли никаких значительных изменений в мусульманскую теорию и практику. Аламут был оккупирован монголами около 1270 года, но Ассасины потеряли свое влияние задолго до этого (основным их вкладом, возможно, стало введение маскировки в террористическую стратегию - такфир, или обмана, как набожные эмиссары, совершающие убийство, в обмен на которое им обеспечено место в раю).

Несмотря на внушительное насилие в Европе в Средние Века, и, что еще хуже, во время религиозных войн XVI-XVII вв., во время которых были убиты монахи и религиозные деятели, в это время не существовало никаких устойчивых террористических кампаний.

В таких культурах, как Китай и Индия, тайные сообщества существуют с незапамятных времен. Многие их этих сообществ практиковали насилие и имели свои собственные «органы». Их мотивация, как правило, была больше религиозной, чем политической, даже если элемент ксенофобии имеет место в обоих случаях, такой как атака на «заморских чертей», достигший кульминации в боксерском восстании в 1900 году. В Индии мотивацией удушения (от которого возникло слово «головорез»), когда душили своих жертв, видимо, стал акт жертвоприношения богине Кали.

У китайских группировок, существовавших около трех или четырех сотен лет назад, была своя субкультура, практикующая альтернативную медицину и медитацию в сочетании с верой во все виды магических формул. Но они не были аскетичными милленаристами, как Ассасины, у них было больше общего с мафией, чем с современным политическим терроризмом.

СОВРЕМЕННЫЙ ТЕРРОРИЗМ

Девятнадцатый век, время великой национальной напряженности и социальных волнений, стал свидетелем появления как современного терроризма - который далее я именую «традиционным» - так и партизанской войны. Второе явление впервые появилось в рамках наполеоновских войн в Испании и России, а затем нашло продолжение в различных частях Азии и Африки, и достигло своего апогея после Второй мировой войны с распадом европейских империй. Терроризм, как мы знаем, развился из тайных сообществ, созданных итальянскими и ирландскими патриотами, но также нашел проявление в большинстве балканских стран, в Турции и Египте, и, конечно, у экстремистских анархистов, которые верили в стратегию пропаганды подвигами. Последними, но не по значимости, были русские террористы, которые еще до Первой мировой войны стали самыми активными и успешными. Терроризм широко обсуждали в своих кругах ультралевые не по той причине, что насилие в качестве политики стало их монополией, а потому, что у ультраправых образовался политический истэблишмент, и до Первой мировой войны ультралевые были сторонниками перемен, пытающимися свергнуть правящую партию. Однако, большинство правителей ультралевых не принимали терроризм как по философским, там и по практическим причинам. Они выступали за коллективные мероприятия, такие как забастовки, демонстрации, возможно, даже и восстания, но ни марксисты, ни антимарксисты ультралевых не принимали «философию бомбы». Они оказали политическую поддержку ирландским патриотам и российским революционерам без обязательного принятия их тактики.

ФИЛОСОФЫ МАССОВОГО УНИЧТОЖЕНИЯ

Двумя основными исключениями из этой антипатии к терроризму были Карл Гейнцен и Иоганн Мост, немецкие радикалы, которые первыми обратились к философии использования оружия массового поражения и к более или менее систематизированному учению о терроризме. Оба считали, что убийства являются политически необходимыми. Оба покинули свою родную страну и мигрировали в Соединенные Штаты, и оба были теоретиками терроризма - но, по иронии судьбы, ни разу не практиковали деятельность, которой занимались в своих работах.

Гейнцен, радикал - демократ, обвинил революционеров 1848 года за то, что они не проявили достаточной жестокости. Ключ к революции, каким представлял себе его он, был в совершенной технологии. Он имел в виду оружия массового уничтожения, такие как ракеты, отравляющие газы, мины, которые в один прекрасный день могли уничтожить целые города с населением в 100000 человек, и он выступал за поощрения исследований в таких областях, как отравление пищи. Гейнцен был твердо убежден, что та свобода, в которую он горячо верил, не будет иметь преимущественную силу без применения ядов и взрывчатых веществ. Но не в Луисвилле, штат Кентукки, ни в Бостоне, где он жил позже и был похоронен, он не практиковал то, что проповедовал. Мудрец Роксбери (как его позже прозвали в кругах радикалов) был отверженным борцом за права женщин и одним из экстремистских представителей аболиционизма; он был сотрудником Уильям Ллойд Гаррисон, Хорас Грили, Венделл Филипс, а также являлся сторонником Линкольна. Он осуждал Маркса, возможно, пророчески, так как считал, что коммунизм приведет лишь к новой форме рабства. В коммунистической Америке, как он отмечал, не будет позволено выезжать из Бостона в Нью Йорк, выступать с речью в поддержку коммунизма, не имея на это официального разрешения. На его могиле, на кладбище в пригороде Бостона Форест Хилл, есть две надписи, одна на немецком, которая гласит «свобода вдохновила мою душу, правда омолодила мое сердце», и вторая, на английском языке: «Работа всей его жизни - совершенствование человечества».

Иоганн Мост принадлежит к молодому поколению. Будучи социал-демократом на родине, он иммигрировал в Америку в ранних 1880х. Его нью-йоркская газета, Freiheit, стала самым влиятельным органом анархистов по всему миру. Мост не верил, что для организаторской или пропагандистской деятельности необходимо терпеливо подготавливать почву; по его мнению, люди всегда были готовы к перевороту, и все, что для этого требовалось - проявить лидерские качества. Система того времени, по сути, была варварской, и сломать ее было возможно только варварскими методами.

Внесение свободы в массы, как это видел Мост, предполагало убийство правителей. Динамитом и ядом, огнем и мечом можно было сказать гораздо больше, чем тысячами революционных выступлений. Мост не исключал пропаганду в принципе, но это должна была быть действенная пропаганда, которая сеяла бы замешательство среди правителей и могла бы мобилизовать массы.

Мост полностью оценивал важность СМИ, которые сообщали бы о террористических актах по всему миру. Он был одним из первых, кто заговорил о концепте «печатной бомбы», несмотря на то, что в то время существовали огромные трудности в создании подобного орудия, также он, в полете своей фантазии, представлял террористические атаки с воздуха. Он предсказывал, что бросать бомбы с воздуха на военные парады с участием императоров и царей будет возможно. Как и Гейнцен, Мост считал, что наука может дать террористам огромные преимущества над своими врагами благодаря изобретению новых видов оружия. Он также был одним из первых, кто защищал стратегию беспорядочных бомбардировок; террорист не мог позволить себе руководствоваться соображениями рыцарства в борьбе с угнетающим мощным врагом. Бомбы должны были быть там, где враг, определенный как «высшие десять тысяч», что подразумевало аристократию и очень богатых людей, а именно места их скопления, будь то церковь или танцевальный зал.

Позже, в начале 1890х, Мост смягчил свои позиции, поскольку он выступал за двойную стратегию, делая несколько больший акцент на политических действиях и пропаганде. Убийство вражеских лидеров было важным, но получение крупных сумм денег было еще более существенно; тот, кто мог каким-то образом получить сто миллионов долларов, которые будут потрачены на агитацию и пропаганду, мог принести человечеству тем самым большую пользу, чем убийством десяти монархов. Террористические акты сами по себе мало что значили, если не были проведены в нужное время и в нужном месте. Он признавал, что между политическим движением и его террористическим ответвлением должна быть грань. Не каждый политический революционер - с рождения террорист; на самом деле, чем меньше политические лидеры знали о терроризме, тем лучше для всех заинтересованных сторон.

В молодости Мост некогда работал на заводе по производству боеприпасов в Джерси Сити, и, основываясь частично на своем опыте работы с динамитом, а частично на знаниях, полученных из книги, изданной австрийским генеральным штабом, он выпустил небольшое издание о революционной войне. Оно послужило источником вдохновения для Поваренной книги анархиста - книги, которая была опубликована фракцией новых ультралевых в 1960х годах и до сих пор остается текстовым стандартом в террористических кругах (есть и другие похожие книги, изданные экстремистами, но все они отдают дань благодарности Мосту).

Атмосфера Нью Йорка, где Мост позже проживал, смягчила его мировоззрение. Постепенно, собрания немецкой группы с пивными вечерами, экскурсиями по выходным и любительскими спектаклями стали больше напоминать Verein, что по-немецки значит «клуб», чем террористическую группировку активистов. Мост не практиковал терроризм, и хотя он был ведущей фигурой у американских ультралевых, полиция не рассматривала его как опасного человека. Они по большому счету оставили его в покое и даже не запретили издание его книг и журналов.

Третьим великим теоретиком терроризма девятнадцатого века, и самым известным на сегодняшний день, является Михаил Бакунин. Он осуществлял свою деятельность в России, Германии (во время революции 1848 года), а также во Франции и Швейцарии. В своей книге «Принципы и организация интернациональной революции общества», опубликованной в 1869 году, Бакунин писал, что ни он, ни его друзья не признали ни единого другого способа, кроме как уничтожение путем отравления, резни, повешения и так далее. Их конечной целью была революция: зло можно искоренить только насилием; русскую землю можно очистить только огнем и мечом.

Бакунин также опубликовал «Революционный катехизис», в котором он описал правила поведения террористов. По Бакунину, террорист - это потерянная душа, без интересов, без принадлежности, не связанный узами семьи или дружбы; он безымянен (идею анонимного терроризма позже подхватили другие террористические движения, члены которого были известны количеством, а не именем). Террорист обрывает отношения с обществом и его законами и конвенциями, он полностью поглощен одной страстью: революцией. Будучи жестким к себе, он обязан быть жестким по отношению у другим. Бакунин также дает практические советы о внедрении в доверие старым добрым способом маскировки и притворства, исламский такфир в русском стиле. Армия, бюрократия, мир бизнеса, и особенно церковь и царский дворец были целями внедрения.

Он рекомендовал террористам выделять наиболее способных и умных врагов и убивать их в первую очередь, потому что такие убийства сеяли бы панику среди общества и государства. Они должны производить дружелюбное впечатление на либералов и других доброжелателей, даже если эти элементы сомнительны, и лишь немногие из них в конечном итоге окажутся полезными для революционеров. Эпилог в окончании катехизиса посвящен грабителям и разбойникам, единственно верному революционному элементу в обществе; если бы только они объединились в общее дело с террористами, то стали бы страшной и непобедимой силой. Рассматриваемый в исторической перспективе, Бакунин, помимо остальных вещей, был идеологическим предшественником тактического союза между террористами и преступными синдикатами, хотя вряд ли он оценил бы так высоко революционный потенциал Мафии или наркотического синдиката Кали.

Катехизис снова и снова подчеркивает необходимость уничтожения. Учреждения, социальные структуры, цивилизации и мораль должны быть уничтожены как на корню, так и на уровне разветвлений. Тем не менее, Бакунину, как Гейнцену и Мосту, не хватило выдержки и беспощадности, чтобы осуществить свою собственную идею. Эта участь была уготовлена небольшим группам российских террористов. Примером может послужить дуэт Нечаева и Ишутина, но группы с высокопарными названиями, как например «Европейский революционный комитет», которыми, как предполагается, они управляли, в большей степени были плодом их воображения. Несмотря на то, что иногда они могли убить члена своей группы, подозреваемого в измене, они не причиняли физического вреда никому другому. Воображаемая террористическая группировка Ишутина под названием «Ад» стала прототипом миллениумных сект следующего столетия.

По иронии судьбы, когда террористическое движение образовалось в конце 1870х годов в России, и достигло кульминации с убийством царя, его характеристики сильно отличались от тех, которые упоминал Бакунин. Сегодня Бакунина помнят как, главным образом, одного из крестных отцов современного анархизма, как критика Маркса и Энгельса, но не как террориста.

ТЕРРОРИЗМ В ДВАДЦАТОМ СТОЛЕТИИ

В период с конца девятнадцатого века и до начала Первой мировой войны теракты происходили во многих местах по всему миру. Часто события такого характера происходили в Османской Империи, особенно на последней стадии распада этого государства. Армяно-турецкое противостояние началось в 1890х годах и закончилось катастрофой и массовым истреблением армян в период Первой мировой войны. Конфликт продолжался и после массовой резни Первой мировой и был направлен против отдельных турецких предводителей. Третья волна конфликта произошла в период с конца 1970х по 1980е годы, когда были убиты турецкие послы в Австрии и Франции.

Следующая террористическая группа - ВМРО, Внутренняя Македонская революционная организация, которая на протяжении почти трех десятилетий занималась не только организацией терроризма, но и политической деятельностью, а также подготовкой массового восстания. Длительное существование устоявшегося македонского терроризма объясняется поддержкой (в отличие от армян), которую им оказывало правительство, в основном болгары. Цена, которую платила ВМРО, была слишком высока, потому что она стала инструментом болгарских властей для всех целей и намерений, и использовалась в основном против Югославии, а также против внутренних врагов. Зависимость ВМРО от Софии в конечном итоге привела к внутреннему расколу и междоусобной войне - организация убила больше мирных жителей, чем врагов македонской государственности. В итоге только часть Македонии получила независимость - и то, совсем недавно, после распада Югославии.

Терроризм имел место также в Индии и Японии. В конце прошлого века в Токио были убиты два премьер-министра, один в 1932, и это не считая множество других министров из правительства. Даже на императора было совершено покушение. В Индии политические убийства стали частыми в течение десятилетия до начала Первой мировой войны, но вице-король, Лорд Майо, был убит еще в далеком 1872 году.

Наиболее ярким террористическим движением в период до Первой мировой войны стало движение анархистов, чьей деятельностью долгие годы были озабочены общественность, начальники полиции, психологи и писатели, в том числе Генри Джеймс и Джозеф Конрад. Французские анархисты Равашоль, Огюст Вальян и Эмиль Генри организовали огромное движение, создавая впечатление гигантского заговора, которого, по сути, никогда не существовало. Равашоль был бандитом, который грабил и убивал бы, даже если бы не было такого понятия, как анархизм; Вальян - был богемным; а Эмиль Генри был экзальтированным и азартным молодым человеком. По большому счету, у них троих не было ничего общего. Но, по сложившимся представлениям общественности, анархисты, социалисты и радикалы - одного поля ягоды. Правительство и начальники полиции, вероятно, разбирались в этом лучше, но несмотря на это, они не видели причин, чтобы исправлять это ошибочное впечатление.

Паника была вполне оправданной, потому как в период с 1880 года по первое десятилетие двадцатого века на жизнь ведущих государственных деятелей было совершено не одно покушение. В числе убитых были американские президенты Гарфилд и МакКинли. Произошло несколько попыток покушение на Бисмарка и императора Германии Вильгема I. Французского президента Карно убили в 1894 году; Антонио Кановаса, испанского премьер-министра, - в 1897 году; императрицу Елизавету (Зиту) австрийскую - в 1898 году; а короля Италии - Умберто - в 1900 году. Если добавить значительное число фигур меньшей значимости, и, конечно, российских правителей и политиков, становится очевидным, что большая часть общественности была шокирована и испугана мистическими персонажами-убийцами и их мотивами. Но при подробном разбирательстве этого явления выясняется, что хотя некоторые из нападавших и были анархистами, они все действовали в одиночку, без ведома и поддержки групп, к которым они принадлежали. Терроризм в историческом контексте рассматривается как относительно новое явление, а тот факт, что политические убийства существуют в истории очень давно - не лучшим образом отражается на этом утверждении (во Франции, во времена, далекие от бума анархизма, на Наполеона и Наполеона III было совершено бесчисленное множество покушений). Однако эти интересные с точки зрения психологии, ire des attentas, что с французского значит «нападения», не имели особого политического значения. К 1905 году волна атак и убийств поутихла, и хотя были случаи нападений в Париже и Лондоне (например, банды Бонно и Петериса Художника) - они осуществлялись мелкими уголовными или полукриминальными группировками. Эпоха подошла к концу.

В годы Первой мировой войны состоялось несколько террористических актов; одним из исключений стало убийство министра-президента Цислейтании Карла фон Штюргка социал-демократом, что явилось впечатляющей формой протеста против войны и политики, несоответствующей общим целям. По большому счету, одиночные нападения в то время, как миллионы людей умирали на поле сражений, казались бессмысленными. При таких обстоятельствах, смерти политиков, даже выдающихся, вряд ли привлекли бы достаточно внимания.

КАКОВЫ ПРАВИЛА ВЕДЕНИЯ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ?

Фанатичное насилие встречается практически повсеместно, среди индусов, уничтожающих старые мечети и убивающих мусульман и сикхов, среди израильтян, состоящих в заговоре с целью убийства арабов, а также в христианской Европе и Америке. В будущем его уровень может даже возрасти, в результате появления новых сект, проповедующих насильственную идеологию, или общественных и политических потрясений. Безусловно, с восемнадцатого века война только ужесточилась. Эммерих де Ваттель, один из основателей международного права, писал в 1740 году: «Давайте не будем забывать, что нашими врагами являются люди». Мы не в силах подсчитать, как часто в двадцатом веке об этом забывали.

Умение сдерживать военные действие уходит корнями в древность. Когда греки послали своих эмиссаров в Трою, Гомер отмечает, что они были обучены в «соответствии с законами, регулирующими отношения между нациями». Битва между двумя сторонами останавливалась с наступлением темноты, а герои обменивались подарками, такими как мечи (Но имеет место и такой случай, когда Диомед и Одиссей напали на спящего врага). Так как на гражданское население распространялись менее гуманные стандарты, если им повезло остаться в живых, они становились рабами. В эпоху рыцарства, Орландо или Роланд никогда не стал бы нападать ночью, поэтому и он, и дворянин Сарацинов, с которым они вступали в героическое единоборство, могли спать спокойно бок о бок. Боевые действия не могли происходить зимой, также существовали другие писаные и неписаные правила, такие как обязанность оказать помощь потерпевшим, даже неприятелям, кораблекрушение.

В 1139 году Второй Латеранский Собор не только запретил использование некоторых видов оружия, таких как арбалет и осадные машины, но и создали Treuga Dei, что значит «Мир Божий», который гарантировал защиту отдельным категориям людей: путешественникам, паломникам, купцам, а также их крестьянам и животным. В конце концов, по их теории, военные действия могли проходить в определенные дни. Эти правила были применимы только по отношению к конфликтам с христианами, но никак не с неверными. Сарацины и турки, по большому счету, вели себя также, как христиане в эпоху рыцарства. Любопытно, что Ирландская республиканская армия и некоторые террористические группировки переняли кое-что из этих традиций в эпоху терроризма, объявляя о перемирии на время праздников. Еще более долгие перемирия были объявлены Иранской республиканской армией, ЭТА, а также другими террористическими группировками на период политических переговоров с властями. Войны в Европе в Средние века, за исключением тех, что происходили на религиозной почве, больше напоминали игры королей, это также касается и индийского субконтинента. Тогда, в семнадцатом веке, развивалась тенденция на международные военные соглашения, что нашло отражение в различных конвенциях на рубеже прошлого века, которые устанавливали правила ведения сухопутных и морских военных действий. Принятые после Второй мировой войны Женевские конвенции (1949 год) пронесли эти правила до настоящего времени. В некоторых последующих международных соглашениях использование биологического оружия было объявлено незаконным (Лондон, 1972 год), так же, как и разработка, производство и хранение химического оружия (Париж, 1992 год). Применение ядерного и термоядерного оружия было запрещено резолюциями Генеральной Ассамблеи ООН (1961-1962 годы).

Другие конвенции рассматривали конкретно вопросы террористических атак. Некоторые из них были направлены на преступления против дипломатов, другие - против захвата заложников, третьи - против угона самолетов. Эти конвенции были подписаны не всеми государствами. Некоторые радикальные страны, такие как Ирак, для того, чтобы обосновать производство и использование видов оружия, которые не допускали конвенции, утверждали, что в Европе и Северной Америке должны запретить хранение, по крайней мере, части их арсенала того самого оружия, в то время как странам третьего мира было запрещено их производство и использовать. Те же представители говорили, что правила, сложившиеся в Европе и Америке, не применимы к странам Ближнего Востока. В то время как война между двумя европейскими государствами - немыслима, за исключением, возможно, Балкан, ситуация на Ближнем Востоке гораздо менее стабильна, и, чтобы обезопасить себя, правительство вынуждено рассматривать все виды оружия, или, в случае Ирака, применять в действии. Ранее, в 1973 году, в резолюции ООН говорилось, что борьба народов, находящихся под колониальным или иностранным господством, а также подверженных расистским режимам для достижения их самоопределения и независимости, полностью соответствует нормам международного права. Это относилось, в большей мере, к партизанской войне и терроризму, а так как «иностранному господству» или «расистскому режиму» может быть подвержено абсолютно любое национальное меньшинство в мире, то другими словами это - всемирная легализация терроризма.

О некоторых международных конвенциях упоминалось выше, но о большинстве, все-таки, не было сказано. Дело в том, что эта тема представляет значительный интерес, но имеет мало общего с обсуждением терроризма, так как террористы не связаны с международным правом и конвенциями. Террористы могут утверждать, в некотором роде даже обоснованно, что принятие гуманистических правил обречет их на бессилие, соответственно нарушение установленных норм - для них единственный шанс преуспеть. Среди европейских террористов в период до Первой мировой войны существовал кодекс чести, например, нельзя было преднамеренно убивать невинных людей. Но террористы-националисты редко следовали этому правилу, так как их жертвы, вероятнее всего, принадлежали к другой этнической группе, а поэтому не были достойны особого внимания. В конце прошлого века один террорист-анархист заявил, что невинных людей не бывает - главный аргумент на убийство случайных прохожих.

Идея создания кодекса чести для современного террориста уже противоречит сама себе. Чтобы устранить беспорядочное насилие терроризма необходимо его обессилить, обезвредить. Террористические группировки могут воздержаться от использования оружия массового уничтожения, но только по прагматическим соображениям, то есть, по тем же причинам, по которым химическое оружие не использовалось на полях сражений во времена Второй мировой войны.

В какой степени стигматизация применения биологического и химического оружия отразится на террористических группировках? Уже существует ряд причин, по которым террористы, скорее всего, воздержатся от использования оружия массового поражения. Возможно даже то, что более радикальные единицы будут сдерживать своих товарищей. Но в то же время нереально возлагать на это надежды, когда правительства многих стран прикладывают серьезные усилия для того, чтобы приобрести такое оружие. Очевидно, что нужно больше опасаться применения или угрозы применения этого оружия правительством, чем маленькими, иногда анонимными, группами.

Даже если националистические страсти и религиозный фанатизм должны поутихнуть, оснований для оптимизма будет не так много, так как идея священной войны, которая является священным долгом и позволяет использовать все виды оружия и не ограничивает в кровопролитии, может быть поставлена на службу совсем не религиозных интересов. Убийцы детей в Алжире - неблагочестивые мусульмане, потому что согласно Исламу, женщины и дети не должны быть изувечены или убиты, даже в ходе джихада. На самом деле, большинство историков считает, что исламские захватнические войны прошлого были больше мотивированы социальными причинами, чем религиозными.

Печальная истина состоит в том, что новые террористы могут быть выходцами практически с любого экстремистского движения. Даже если радикалы станут более умеренными, в обозримом будущем обязательно появятся лица, твердо уверенные в том, что по словам Мефистофеля Гете, все, пришедшее в бытие, достойно уничтожения. Ни безумие, ни фанатизм не исчезнут из этого мира, даже если сегодняшний террористический беспредел уступит место более трезвым тенденциям. Единственное, на что можно надеяться, - это то, что ущерб затронет одну-две страны, а не обернется всеобщим хаосом, а также то, что наказание, которое понесут агрессоры, будет настолько суровым, что отпугнет их последователей. Однако, не похоже на то, что современные террористы адекватно оценивают все составляющие, которые накапливаются как последствия их действий.

Никогда не существовало такой доктрины, как «просто терроризм», аналогично - «просто война», но некоторые из террористических кампаний прошлого боролись за правое дело, с добровольными правилами применения вооруженной силы против угнетателей и тиранов. Но это понятие относится к периоду, когда террористические акты были направлены против лиц, которые несли личную ответственность за те или иные несчастья. С тех пор терроризм перерос с ограниченной во всеобщую неизбирательную войну, конечно настолько, насколько это соответствует заданным интересам, но нередко цель состоит в том, чтобы просто убить или изувечить как можно больше людей. Для некоторых террористических группировок, кампании стали обобщенными не только в отношении действий, но и целей: исламские радикалы, орудующие в Алжире, Египте или других странах Ближнего Востока, не борются за реформы или мирные соглашения - они хотят сломать систему, а те, кто сражается против Израиля - хотят его уничтожения (есть и исключения: цели других террористических группировок, таких как Ирландская республиканская армия, ЭТА, тамильские тигры, более ограничены).

Может ли существовать просто общая по своему характеру террористическая кампания, направленная на полное уничтожение врага? Ответ идеологов священной войны будет положительным, но философы международного права вряд ли согласятся. Как только число жертв войны, которая направлена на восстановление справедливости, становится несоразмерным, кровавая бойня не может быть оправдана никакими устоявшимися моральными стандартами. Террористы, естественно, не принимают это, но наращивание мощности терроризма в будущем не будет происходит без ответа со стороны тех, на кого направлена агрессия.

ЧЕЧНЯ

Бывает сложно провести четкую грань между патриотизмом, освободительными войнами и организованной преступностью. Наглядной иллюстрацией могут послужить недавние события в Чечне.

Чечня объявила о суверенитете в 1991 году под эгидой Дудаева - высокопоставленного чиновника в военно-воздушных силах СССР. Первоначально, данное решение не было поддержано большей частью чеченского населения, но агрессивные обращения воинственно настроенных фракций в Парламенте Москвы стали переломными и привели к кровавому и затяжному конфликту, который начался в ноябре 1994го и завершился массивным выводом российских войск спустя два года. За этим последовало состояние беззакония и бандитизма внутри Чеченской республики. В таких условиях было недалеко до гражданской войны. В результате Чечня была практически разрушена, но ущерб, который понесла Россия, ничуть не уступал. Российские вооруженные силы были не готовы к конфликту, который, как казалось, можно было отрегулировать в течение нескольких недель, если не дней; были убиты тысячи плохо-обученных солдат, потеря международного авторитета России оказалась неимоверной.

В 19 веке России потребовалось больше 20 лет, чтобы навести порядок в стране. Российские власти посчитали, что партизанская тактика, успешно использовавшаяся легендарным чеченским командиром Шамилем, уже не актуальна в современных условиях, и это оказалось дорогостоящей ошибкой. Большая часть военных действий со стороны чеченцев была на самом деле партизанской войной в классическом проявлении, и, по иронии судьбы, это и было планом чеченских боевиков, которые окончили школы КГБ и ГРУ для диверсантов под Рязанью, а также в других уголках бывшего СССР. В этих школах также были подготовлены некоторые известные на весь мир террористы. Чеченские боевики устроили два знаменитых партизанских рейда: захват Буденновска в июле 1995 года и Кизляра (соседний регион - Дагестан) в январе 1996 года. В обоих случаях тысячи людей были взяты в заложники и сотни были убиты.

За границей принято считать, что Российко-чеченская война не что иное, как противостояние Давида и Голиафа, немногочисленного, но смелого народа, защищающего свою религию, ислам, свой жизненный уклад и культурные ценности против грубого угнетателя-империалиста. Но на самом деле все гораздо сложнее. Чечня не была настолько подвержена влиянию ислама. Многие мечети были построены на деньги из Саудовской Аравии, но это никто не принимает во внимание, а чеченские лидеры не соблюдали предписания Ислама. На мирных переговорах они наслаждались водкой и свининой наравне с российскими оппозиционерами. Это было зафиксировано сразу после войны с Россией, которую спровоцировали ваххабиты - радикально настроенная секта, возникшая в арабских странах в 18 веке - в Чечне и близлежащем Дагестане.

Никто не отрицает фанатизма чеченских боевиков, но корни проблемы не столько религиозны, сколько культурны, в то время как борьба Чечни за власть и деньги была далеко не на последнем плане. Нефтепроводы не уступали в значимости законам Шариата. Решающую роль также сыграла чеченская мафия, которая профинансировала войну.

С распадом Советского Союза доминирующие преступные группировки образовались именно в пределах России и на прилежащих территориях. После того, как разгорелась чеченская война, около 150 таких группировок функционировало в Москве, шесть из которых принадлежали к высшей лиге по всем стандартам. Из этих шести три были чеченскими: базирующаяся в Останкино (где расположены офисы российских телеканалов), Центральная и Автомобильная (названная, в честь автопрома). Число членов этих банд зашкаливало за две тысячи, и они пугали одновременно своей жестокостью и изощренностью. Они обладали такой же информацией, как законные представительства, подкупали чиновников в массовом масштабе и поддерживали международную связь со многими странами, включая Восточную и Западную Европу, а также Ближний Восток. Чеченские группировки сконцентрировали свое иностранное представительство в Лондоне, который предпочли Швейцарии в качестве финансового центра.

Между этими бандами существовало определенное разделение по видам деятельности по функциональным и географическим признакам. Останкино занималась контрабандой наркотиков и оружия, в то время как Центральная сконцентрировалась на похищении людей, вымогательстве, а также фальшивомонетчестве, контрабанде еды и «крышевании» отелей и ресторанов. Автомобильная специализировалась на легальной и нелегальной автомобильной торговле, краже и перепродаже автомобилей, вымогательстве денег у автоимпортеров и дилеров, как местных, так и иностранных.

Во время координации своей деятельности полном масштабе, чеченские банды оказались под постоянным давлением со стороны доминирующих российских столичных группировок, прежде всего Солнцевской. Десятки бандитов были убиты в междоусобных разборках, и в итоге чеченцы оказались в обороне. Борьба шла не сколько о политических и религиозных вопросах, сколько о праве доминанты. Тем не менее, «этнические» элементы действительно играют определенную роль в криминальной субкультуре позднего СССР. Русские преступники были возмущены вторжением «кавказцев», которое началось в 1980-х годах, а грузины и прочие «лица кавказской национальности» были описаны в средствах массовой информации. Прежде всего их возмущали чеченцы, которые прочно обосновались в Москве, практиковали «крышевание» и пытались монополизировать черный рынок.

Здесь мы касаемся не причин русско-чеченской войны, а взаимосвязи между организованной преступностью, политикой и терроризмом. Члены группировок в Москве чеченского происхождения, или по крайней мере их большинство, были патриотами и сотни из них вернулись на родину, чтобы защищать ее от русских. Они пользовались своей инфраструктурой для получения боеприпасов и оружия, даже самого изощренного, как в самой России, так и зарубежом. Существует мнение, что они подкупали российский военный персонал для того, чтобы получить информацию, и, продолжая инвестировать значительные суммы за границу, они тем самым финансировали чеченскую войну. В то же время они, по большому счету, воздерживались от подготовки терактов в столице, что было бы просто для них, с технической точки зрения. Они, должно быть, осознавали, что это чревато обратной реакцией, которая могла бы уничтожить основу их бизнеса. (По этой же причине русские банды не спешат расширять свою бурную деятельность в их главном центре деятельности - Швейцарии, чтобы не подвергать ее опасности).

Вышеописанное демонстрирует, насколько трудно в некоторых случаях бывает определить связь между «преступной» и «террористической» деятельностью. Если бы было известно, сколько денег чеченские бандиты из Москвы выделили на финансирование войны и сколько они продолжали вывозить за границу, возможно, удалось бы подсчитать стоимость патриотизма и преступности. Но эти цифры навсегда останутся тайной.

После распада коммунистической системы, Россия превратилась в самый обсуждаемый и важный центр мировой организованной преступности. Организованная преступность существовала на протяжении всей истории России; на ум не приходит ни один другой народ, в чьей жизни сыграли бы столь важную роль повстанцы и «освободители народа», такие как Стенька Разин и Пугачев. Но при царизме преступность не освещалась широко, да и в советский период подобные маневры находились под запретом. Все изменилось с распадом коммунистической системы и последующей общедоступной гонкой за активами советской экономики. КГБ также принял участие в этой гонке; официально комитет был упразднен, но в действительности, как отметил один мудрый человек, ни одна другая организация в истории не обогатилась настолько на своих собственных похоронах, как строго засекреченная полиция. Другими серьезными конкурентами в гонке стали «новые русские» - капиталисты, которые вдруг вышли на первый план благодаря своим выдающимся способностям, везению и связям, а также местные криминальные авторитеты, появившиеся еще во времена Брежнего.

Уровень русской организованной преступности иногда возводят в степень, поскольку в народе принято считать, что любой успешный бизнес осуществляется «мафией» - термином, который употребляется практически без разбора. Но даже лишенная такого преувеличения русская организованная преступность привела к огромным последствиям, непоправимому вреду. В обычные бандитские мероприятия были включены рэкет, грабежи, похищение людей и вымогательство, проституция, контрабанда, заказные убийства, незаконный оборот наркотиков и т.д. За очень короткое время эта деятельность расширилась за пределы российской границы, а с картелями организованной преступности зарубежья были установлены прочные связи. Среди жертв были не только бизнесмены, банкиры и чиновники, но и журналисты, советские спортсмены, ветераны войны и другие. Убийц редко задерживали, а в особо важных случаях - вообще никогда.

Существует опасность того, что в дополнение к наиболее значимым секторам российской экономики, государственные органы могли бы взять на себя организованную преступность, и тогда, в качестве реакции на криминализацию общества, могла бы иметь место жесткая диктатура. В прошлом криминальные авторитеты не проявляли политических амбиций; они всегда предпочитали действовать в тени, нежели придавать гласность. Гангстеры, углубившиеся в политику, как правило, не продвигались далеко. Учитывая паразитический характер своего бизнеса, они обычно поддерживают слабых политиков теневыми способами, но не баллотируются сами. Но, учитывая глубокий уровень коррупции и отсутствие развитого гражданского общества, можно представить, как разрушается политическая структура в России, ровно как в недавнем прошлом рухнула коммунистическая система. При таких обстоятельствах, ведущие криминальные синдикаты могут превратиться в легитимные бизнес организации и стать новыми столпами в обществе.

Интересен тот факт, что традиционный терроризм в самой России после падения Советского Союза практически не существовал. Были случаи подрыва поездов и взрывов в общественных местах, которым никто не придавал значения, и рассеянные угрозы со стороны организации «Реввоенсовет РСФСР» и группы, называющей себя «Советские красные». По правде говоря, были и случаи покушения с политическим умыслом, такие как убийство Галины Старовойтовой в ноябре 1998.

Может ли быть такое, что массовое развитие организованной преступности, пресекло, в определенной степени, традиционный терроризм? Ответ может быть положительным, потому что бандиты, торговцы наркотиками и их теневые сторонники проявляли себя в действии раньше, чем террористы - в отличие от ситуации в Колумбии. Известный социолог, Вернер Зомбарт, около ста лет назад задался вопросом: «Почему в Америке нет социализма?». Тот же вопрос можно поставить в отношении терроризма в России после падения коммунизма. Но это имеет отношение только к традиционному терроризму старого стиля, который имел место в глубинке России, а не на периферии и который выступал временным феноменом.

Те, кто озадачен традиционным терроризмом в современной России, могут не правильно ставить вопрос. Убийства с политическими умыслами имеют место быть, а новые варианты террора возникают с появлением новых условий. Врагом народа уже выступает не царь со своим окружением, как это было в прошлом веке, а конкурирующие банды, защищающие свои интересы. Некоторые из них представляют интересы подлинно политических мотивов, например, противостояние нации международному бандитизму или этническому, порождающему точечную борьбу между представителями разных наций, либо подрывающему интересы регионов. Если бы эти преступные группы превратились в политические движения, было бы не сложно оправдать их существование соответствующими идеологическими причинами. Они все прикрываются целями «для народа»; российские картели скупают газеты и телевизионные станции, чтобы расширить сферу своего влияния, и создание политических партий и движений будет следующим вполне логичным шагом. Смена обстоятельств призывает к новым формам организованной преступности, террора и политики. Вполне возможно, что этот процесс в России только начинается. Организованная преступность и терроризм по-прежнему могут быть рассмотрены как разные ступени беззакония, но точное определение каждого из понятий становится все более сложным.

Выше было упомянуто о сочетании партизанской террористической деятельности и организованной преступности на примере Чечни. Этот регион не является исключением, подобные кооперации происходили и в других частях Кавказа и Центральной Азии. Согласно московской статистике 1995 года, в столице было выявлено 32 азербайджанских криминальных группировок, 20 дагестанских, столько же чеченских, 17 армянских, 6 из Северной Осетии и 5 из Ингушетии. Большая часть Кавказа - бедные регионы. Дагестан и Ингушетия, например, не смогут существовать без российского софинансирования. Кроме того, существует бесчисленное множество вооруженных конфликтов между Чечней и Россией, Арменией и Азербайджаном, Грузией и Абхазией. Напряженные отношения также у Осетии и Ингушетии, у Дагестана с соседними регионами. Таким образом, выводы в отношении отсутствия террора в России ошибочны касательно Кавказа. Имели место быть несколько попыток покушения на президентов Грузии, Дагестана и Чечни. Похищения людей и крупные диверсии стали обыденными для Чечни, Дагестана и так далее.

На самом деле, трудно представить себе мирные отношения между любыми из многочисленных национальностей на Кавказе. Границы между регионами были составлены произвольно, также часто были случаи депортации и высылки. Бедность сама по себе не обязательно является средой, порождающей терроризм. Но смесь ее с национальной напряженностью и возможностью заработать деньги при помощи организованной преступности рано или поздно приведет к различным формам вооруженного конфликта, включая и терроризм. Маленькие страны не могут позволить себе содержать внушительную армию, военно-морской флот и воздушные силы, и такие конфликты будут проявляться в виде партизанской войны и террора.

В Центральной Азии другая ситуация. Эти республики обладают богатыми природными ресурсами и отсутствием опыта в успешном ведении организованной преступности. Но существует противостояние между национальными кланами и новой элитой, как, например, в Таджикистане, где каждый хочет иметь свою долю во власти и ресурсах. Без постороннего вмешательства это может привести к более тяжелому конфликту и спровоцировать партизанскую войну в еще больших масштабах, чем есть сейчас.

Наконец, не стоит забывать о воинственных российских группировках с дальневосточной части, которые до сих пор создают почву для развития терроризма. Они немногочисленны, но современный терроризм не нуждается в массах, к тому же у них есть связи с единомышленниками в вооруженных силах. В последние годы на Западе существовала тенденция недооценивать деструктивный и террористический потенциал Дальнего Востока России после распада СССР. На самом деле, лишь несколько особо опасных боевиков являются выходцами с таких группировок, но в период роста социальной напряженности и углубления экономического кризиса, даже небольшая, но хорошо организованная группа может иметь на общество огромное влияние. На местном уровне эти дальневосточные объединения были мобилизованы властями, чтобы помочь полиции поддерживать закон и порядок. Они также выступали телохранителями для авторитетов теневого рынка или шантажировали незначительных фарцовщиков. Начальник контрразведки в то время, Михаил Барзуков, только констатировал очевидное в интервью для «30й век» в марте 1996 года, когда он говорил о криминализации экономической сферы и одновременной политизации криминальной сферы, происходящих в обществе.

Ни природа, ни политика определенно не терпит хаоса. Существует слишком много сильной заинтересованности в минимуме соблюдения закона и порядка; бизнес, ровно как и черный рынок и контрабанда, требует минимум стабильности. Если воцарится хаос, то организованная преступность может оказаться среди тех, кто призывает к восстановлению порядка. Можно только догадываться, в какой последовательности это произойдет; но случившееся может привести к поглощению организованной преступностью не только части экономики, но и всего государственного аппарата в целом.

Организованная преступность становится все более политизированной, и это касается не только России. Она является отражением не только стремления к выгоде, но и ко власти. Эта тенденция может включать в себя нечто большее, чем личные амбиции лидеров этих картелей и синдикатов; сосредоточение политической власти в их руках может быть неизбежным, как отмечалось ранее, для того, чтобы эти группировки могли обезопасить свои владения и сферы влияния. В то же время, террористические группы в некоторых странах все чаще занимаются деятельностью, которая в прошлом доминировала в организованной преступности, и, конечно, возможность подзаработать никогда не оставалась у террориста или бандита на заднем плане. Организованная преступность и терроризм во многих случаях сблизились и взаимодействовали. Глубокие непримиримые разногласия, которые существовали между ними, ослабли, и никто не знает, что нас ждет в будущем. Но, с учетом того, насколько доступнее стало оружие массового уничтожения, будущее, в котором террористы действуют исходя из собственной жадности ровно настолько, насколько из идеологии, может нести в себе опасность беспрецедентного масштаба.

терроризм политический убийство организованная преступность

IV. Linguistic Analysis of the Text

lexical peculiarities of the source text:

.1 Terms

The translated article devoted to terrorism contains a lot of specialized terms. To translate them I exploited different ways of translation: transliteration, transcription, corresponding Russian words, etc. Some examples of the terms are presented in Table 1.

Table 1.

TermWay of translationEnglish sentenceRussian sentenceBelligerenceRussian correspondenceIn foreign affairs, the regime sought allegedly to emulate the former Soviet Union's grandeur, belligerence and expansionism.В области внешней политики, режим Путина напоминает величие бывшего Советского Союза, воинственность и экспансионизм.Extreme leftCalqueMost was not a practicing terrorist, and though he was a leading figure on the extreme left in the United States, the police did not regard him as a very dangerous man.Мост не практиковал терроризм, и хотя он был ведущей фигурой у американских ультралевых, полиция не рассматривала его как опасного человека.State-politicalCalqueThe author stressed the importance of strengthening the state: «The key to recovery and growth today lies in the state-political sphere». Также, автор подчеркивает важность укрепления государства: «Ключ к восстановлению и росту сегодня находится в государственно-политической сфере».TaqfirTransliteration Their main contribution was perhaps originating the strategy of the terrorist disguised-taqfir, or deception- as a devout emissary but in fact on a suicide mission, in exchange for which he was guaranteed the joys of paradise.Основным их вкладом, возможно, стало введение маскировки в террористическую стратегию - такфир*, или обмана, как набожные эмиссары, совершающие убийство, в обмен на которое им обеспечено место в раю. Translaters commentary: Такфир - в Исламе, обвинение в неверииCatechismNeutralization Bakunin also published the Revolutionary Catechism, which presented the rules of conduct for terrorists.Бакунин также опубликовал «Революционный катехизис», в котором он описал правила поведения террористов.AssassinsTransliteration Another early example of terrorists is the Order of the Assassins in the eleventh century, an offshoot of the Ismailis, a Muslim sect.Другой пример раннего терроризма - Орден Ассасинов в одиннадцатом веке, который стал ответвлением исмаилитов, секты мусульман.SicariiTransliteration From Josephus Flaviuss writings, a great deal is known about the sicarii, an extreme Jewish faction, who were active after the Roman occupation of Palestine (they give us the word zealot).Из работ Иосифа Флавия известно о Сикари, экстремисткой еврейской фракции, проявившей активность во время римской оккупации Палестины (они используют слово «кинжальщики»).

1.2 Figure of speechare a few sentences with metaphor and simile, some of which are presented in the table below.

2.

English sentenceRussian sentenceFigure of speechTo the outside world, the war between Russia and Chechnya was widely seen as a confrontation between David and Goliath, a small but brave people defending its religion, Islam, its way of life, and its cultural values against a brutal, imperialist oppressor.За рубежом принято считать, что российко-чеченская война не что иное, как противостояние Давида и Голиафа, немногочисленного, но смелого народа, защищающего свою религию, Ислам, свой жизненный уклад и культурные ценности против угнетателя-империалиста.metaphorTheir motivation was usually religious more than political, even though there was a pronounced element of xenophobia in both cases, such as the attacks against foreign devils culminating in the Boxer Rebellion of 1900.Их цель, как правило, была больше религиозной, чем политической, даже если элемент ксенофобии имеет место в обоих случаях, такой как атака на «заморских чертей», достигший кульминации в боксерском восстании в 1900 году.metaphorThis book became the inspiration for The Anarchist Cookbook, a book that was published by a faction of the American New Left in the 1960s and that remains a standard text in terrorist circles.Оно послужило источником вдохновения для Поваренной книги анархиста - книги, которая была опубликована фракцией новых ультралевых в 1960х годах и до сих пор остается образцом в террористических кругах.metaphor

.3 Abbreviation

Abbreviation is a shortened form of a word or phrase. Usually, but not always, it consists of a letter or group of letters taken from the word or phrase. The examples of abbreviated words are shown in the following table.

Table 3.

ABBREVIATIONTYPE OF FORMINGTRANSLATIONUTA letter abbreviationОбъединенные авиалинии ФранцииAIDS letter abbreviationСПИДQ&A letter abbreviation+signВопросы и ответыIMRO (Internal Macedonian Revolutionary Organization)letter abbreviationВМОРО - внутренняя македонско-одринская революционная организация RSFSR letter abbreviationРСФСР - Российская Советская Федеративная Социалистическая республикаIRA (Irish Republican Army)letter abbreviation Ирландская республиканская армияETA ( исп. Euskadi Ta Askatasuna)letter abbreviationЭТА - «страна басков и свобода»

1.4 Acronymsabbreviations are used as self-sufficient terms and are called acronyms. They are presented in the Table 4.4.

ACRONYMTRANSLATIONNATO НАТО - Организация североатлантического договораGLONASS ГЛОНАСС - Глобальная навигационная спутниковая система

1.5 International words or «Faux Amis»you take a look at the next table, youll see that there are a few faux amis the source text has.

5.

WordEnglishRussian dataAccording to the data when the most of terrorism in Europe and America came from the extreme right and the victims were foreigners, national minorities, or arbitrarily chosen, those who had previously shown understanding or even approval of terrorism no longer used these argumentsСогласно данным, когда подавляющая часть терроризма пришла в Америку и Европу с экстремистского востока, а жертвами его стали иностранцы, национальные меньшинства или люди, выбранные произвольно, те, кто ранее выражал понимание и даже одобрение терроризма, больше не использовали эти аргументы.authorityThe economy was "totally decentralized", and "the state had lost central authority, while the oligarchs robbed the country and controlled its power institutions."Экономика была "полностью децентрализована" и "государство потеряло центр власти, в то время как олигархи грабили страну и управляли ее институтами власти".listSome of the international conventions listed have been observed, but most of them have not.О некоторых международных конвенциях упоминалось выше, но о большинстве, все-таки, не было сказано.departmentThey had intelligence as well as legal departments, they bribed officials on a massive scale, and they maintained international connections with many countries, including several in Eastern and Western Europe and the Middle East.Они обладали такой же информацией, как законные представительства, подкупали чиновников в массовом масштабе и поддерживали международную связь со многими странами, включая Восточную и Западную Европу, а также Ближний Восток.instinctively More often than not, instinctively undemocratic, oligarchic and corrupt national elites find that an appearance of democracy, with parliamentary trappings and a pretence of pluralism, is much more attractive, and manageable, than the real thing.Чаще всего изначально недемократическая, олигархическая и коррумпированная национальная элита считает, что появление демократии с парламентскими играми и ложным плюрализмом намного привлекательнее и податливее, чем реальность.

1.6 Neologisms development of our society and science affects the language, which is traced in the article. Neologisms constantly appear in the languages and enrich the vocabulary.

Table 6.

gangsterismNoun + suffix преступностьpetrostateNoun +nounнефтегосударствоSilogarchs Siloviki+olygarchsSyllable + syllable Олигархи, которые в прошлом или в настоящем были силовикамиneo-StalinismPrefix + nounОбновленный сталинизмRunet Russian+ internetSyllable + syllableМатериалы и проекты, посвященные анализу состояния российского сегмента Интернета.Tandemocracy Tandem+ democracyNoun + syllableТандемократия

.7 Idioms

Idioms which are phrases where the words together have a meaning that is different from the dictionary definitions of the individual words are sometimes hard for understanding and it is necessary to employ special dictionaries. Неге are some examples of idioms in the table below.

Table 7.

ExampleTranslationIt is no longer the old Soviet Union to be sure, but now Russia is not yet a fully fledged democracy either. to be fully fledged - быть полноценным Это уже не прежний Советский Союз, для полной уверенности, но современная Россия, также, еще не является полноценной демократией. In his new position, President kept an eye out for an army recruits. to keep an eye - следить В своей новой должности, президент следил за армией.With equal justice one could claim that it is not worthwhile to look for a cure for AIDS because this disease kills fewer people than cancer or heart disease, or that teaching French should be discontinued because there are twenty times as many Chinese as French people in the world. with equal justice - с равноценным успехомС таким же успехом можно утверждать, что не стоит искать лекарство от СПИДа, потому что эта болезнь убивает меньше людей, чем рак или заболевания сердца, или что преподавание французского нужно прекратить, потому что китайцев в мире в двадцать раз больше, чем французов.But as far as the general public was concerned, anarchists, socialists, and radicals were all birds of a feather. birds of a feather - одного поля ягодыНо, по сложившимся представлениям общественности, анархисты, социалисты и радикалы - одного поля ягоды.

It was even more interesting to trace how the American author translated Russian idioms and metaphors in English.

Table 8.

ExampleTranslationПахал, как раб на галерах - literally, Ploughed like a slave on a galley (the Russian verb пахать also has the general meaning of "to do hard work"). Пахал, как раб на галерах - (от русского глагола пахать также имеет значение "выполнить тяжелую работу").Шакалить у иностранных посольств - Jackaling <#"justify">1.8 Geographical Names

As the author describes the political situation in the world there are a lot of geographical, proper and personal names in the text, which are presented in Tables 10, 11, 12. It is interesting to note how Russian words are translated into English.

Table 9.

EnglishRussianMethod of translationRussiaРоссияTranscriptionAlgeriaАлжирTranscriptionScotlandШотландияTranscriptionOklahoma CityОклахома ситиTransliterationDresdenДрезденTransliterationRiviera Ривьера TransliterationMoscow МоскваTranscriptionRyazanРязаньTransliterationIndiaИндияTransliterationIranИранTransliterationDagestanДагестанTransliterationChechnyaЧечняTransliteration KizlyarКизлярTransliteration ArmeniaАрменияTransliterationBudennovskБуденновскTransliterationAbkhaziaАбхазияTransliteration

1.9 Proper names

10.

EnglishRussianMethod of translationBusiness WeekБизнес ВикTranscriptionThe Financial TimesФайненшиал ТаймсTranscriptionForeign AffairsФориен ЭффеэрсTransliterationThe Washington TimesВашингтон ТаймсTranscription+ TransliterationThe GuardianГардианTranscription+ TransliterationDer SpiegelДер ШпигельTransliteration+TranscriptionThe International Herald TribuneИнтернешнл Херальд ТрибунTransliteration+Transcription

1.10 Personal Names

Table 11.

EnglishRussianMethod of translationVladimir Vladimirovich PutinВладимир Владимирович ПутинTransliterationShamil DudaevШамиль ДудаевTransliterationDmitry MedvedevДмитрий МедведевTransliterationLeonid BrezhnevЛеонид БрежневTransliterationStenka Razin Стенька РазинTransliterationPugachevПугачевTransliterationGalina StarovoitovaГалина СтаровойтоваTransliterationBarak Obama Барак ОбамаTransliterationWerner SombartВернер СомбартTransliterationMikhail BarsukovМихаил БарсуковTransliterationHitlerГитлерTransliterationHeydrichХайдрихTranscriptionCaesarЦезарьTranscriptionWilliam the Silent, Prince of OrangeУильям Молчаливый, принц ОранскийTranscription + Russian correspondenceYuriy LuzhkovЮрий ЛужковTransliterationYevgeniy PrimakovЕвгений ПримаковTransliterationMikhail GorbachevМихаил ГорбачевTransliterationJosephus FlaviusИосиф ФлавийTranscriptionCount Raymond II of Tripoli in Syriaграф Раймонд II ТриполиTranscriptionMarquis Condrat of Montferratмаркиз Кондрат МонферратаTranscriptionKarl HeinzenКарл ГейнценTranscriptionJohann MostИоганн МостTranscription

II. Lexical transformations and contextual replacementstransformations

Omission and Addition

some cases I had to make some omissions or additions to remain within the frame of norms of contemporary Russian literature language. The examples are presented in the following table.

Table 12.

English sentenceRussian translationIt is virtually impossible to establish free zones in a city, and for this reason the inaccurate and misleading term urban guerrilla is usually politically motivated or based on a simple misunderstanding of the difference between the guerrilla and the terrorist. Практически невозможно обосновать свободные зоны в большом городе, и по этой причине неточный и вводящий в заблуждение термин «городские партизаны», как правило, политически основан на банальном непонимании разницы между партизанами и террористами. (Omission)The trouble with terrorism is not that it has always been indefensible but that it has been chosen more often than not as the prima ratio of self-appointed saviors of freedom and justice, of fanatics and madmen, not as the ultima ratio of rebels against real tyranny. Проблема терроризма не в том, что он всегда остается непростительным, а в том, что он часто является главным доводом самопровозглашенных борцов за свободу и справедливость, фанатиков и сумасшедших, а не повстанцев против реальной тирании. (Omission)Terrorism has been with us for centuries, and it has always attracted inordinate attention because of its dramatic character and its sudden, often wholly unexpected, occurrence. Терроризм преследует нас на протяжении веков, он привлекает чрезмерное внимание из-за своих драматических последствий и полнейшей внезапности. (Omission)Can there be any kind of just terrorism under these circumstances? Можно ли при таких обстоятельствах говорить о «простом терроризме»? (Addition)It played an important role in for the Roman Empire. Это сыграло важную роль в становлении Римской Империи. (Addition)Then, during the seventeenth century, an international law of war developed, which was followed around the turn of the last century by various conventions that established rules for land and sea warfare. Тогда, в семнадцатом веке, развивалась тенденция на международные военные соглашения, что нашло отражение в различных конвенциях на рубеже прошлого века, которые устанавливали правила ведения сухопутных и морских военных действий. (Addition)In his Principles of Revolution, published in 1869, Bakunin wrote that he and his friends recognized no other action except destruction- through poison, knife, rope, etc. В своей книге «Принципы и организация интернациональной революции общества», опубликованной в 1869 году, Бакунин писал, что ни он, ни его друзья не признали ни единого другого способа, кроме как уничтожение путем отравления, резни, повешения и так далее. (Addition)replacements

.1 Modulation

To remain within the frame of norms of contemporary Russian literature language and give the reader better understanding it was also necessary to use such a technique as modulation. The results of this analysis are shown in the following table.

13.

English sentenceRussian translationMore than a hundred definitions have been offered (including a few of my own) for the phenomenon, and over the past three decades, a great deal of thought has been invested in the latter question.Для этого явления было предложено более ста определений (в том числе и мои собственные), и в последние три десятилетия этому вопросу уделяется особое внимание.But the technological skill, as will be shown, is not that complex, and the resources needed, not that rare or expensive.Но технические навыки, как показывает практика, не так уж сложны, а требующиеся ресурсы не редки и не дороги.Nietzsche provided part of the clue when he wrote that only things which have no history can be defined; terrorism, needless to say, has had a very long history.Ницше дал ключ к разгадке, когда написал, что только то, у чего нет истории, подлежит определению; необходимо отметить, что у терроризма очень богатое прошлое.Even if the terrorists goal is not without merit, it is increasingly likely that the amount of suffering and the number of victims they cause will be wholly out of proportion.Даже если террористы преследуют благие цели, итак понятно, что причиненные ими страдания и жертвы не идут ни в какое сравнение.

2.2 Specificationworking with my translation I had to refer to such technique as specification. A couple of examples you can see in the following table.

14.

WordTranslationEnglishRussianExcitedвозбужденный, взволнованный, экзальтированный.Emile Henri was an excited and excitable young man.Эмиль Генри был экзальтированным и азартным молодым человеком.Excitableлегкий на подъем, азартный.Examinationэкспертиза, рассмотрение, обследование, экзамен, исследование, изучение, осмотр, проверка, освидетельствование, допрос, досмотр, разбирательство.But closer examination of the phenomenon shows that although a few of the attackers were anarchists, they all acted on their own, without the knowledge and support of the groups to which they belonged.Но при подробном разбирательстве этого явления выясняется, что хотя некоторые из нападавших и были анархистами, они все действовали в одиночку, без ведома и поддержки групп, к которым они принадлежали.tellсказать, говорить, рассказывать, объяснять, сообщать, указывать, отличать, сказываться, показывать, приказывать, доносить.They have shown that their people could tell the difference between a desire for renewal and political provocation that only aims to split the country and to usurp the power.Они показали, что их люди могут объяснить различие между стремлением к обновлению и политической провокацией, которая направлена только на разделение страны и узурпирование власти.sayсказать, говорить, утверждать, произносить, заявлять, отмечать, пояснять, указывать, гласить.Nietzsche provided part of the clue when he wrote that only things which have no history can be defined; terrorism, needless to say, has had a very long history.Ницше дал ключ к разгадке, когда написал, что только то, у чего нет истории, подлежит определению; необходимо отметить, что у терроризма очень богатое прошлое.What Lawrence said then about warfare is a fortiori true with regard to terrorism. То, что Лоуренс тогда сказал о войне, заведомо верно по отношению к терроризму.easeоблегчать, ослаблять, смягчать, продлевать.He eased the Presidential term.Он продлил срок президентства.

III. Ways of Rendering Some Grammatical Categories and Types of Grammatical transformations and Merging

The main difficulty of specialized literature is to translate overcrowded sentences. Not to violate the style of presenting material in Russian I had to divide such sentences into several ones.

15.

English sentenceRussian translationThe oil pipelines were at least as important a factor as the Sharia - but the Chechen Mafia, which greatly helped to finance the war effort, was also of crucial importance. Нефтепроводы не уступали в значимости законам Шариата. Решающую роль также сыграла чеченская мафия, которая профинансировала войну. (splitting) But it refers only to traditional, old-style terrorism, and only applies to the Russian heartland, not the outlying regions. It could be a temporary phenomenon. Но это имеет отношение только к традиционному терроризму старого стиля, который имел место в глубинке России, а не на периферии, и который выступал временным феноменом. (merging)Changing times call for new forms of organized crime, terrorism, and politics, the process that in Russia may only be beginning. Смена обстоятельств призывает к новым формам организованной преступности, террора и политики. Вполне возможно, что этот процесс в России только начинается. (splitting)In addition, there are countless ethnic armed conflicts-between Chechnya and Russia, between Armenia and Azerbaijan, and between Georgia and Abkhasia, there are tensions between the Ossets and the Ingush, and between Dagestan and its neighbors. Кроме того, существует бесчисленное множество вооруженных конфликтов между Чечней и Россией, Арменией и Азербайджаном, Грузией и Абхазией. Напряженные отношения также у Осетии и Ингушетии, у Дагестана с соседними регионами. (splitting)In fact, it is difficult to think of peaceful relations among any of the numerous nationalities in the Caucasus; borders were drawn arbitrarily and there were frequent deportations and expulsions. Poverty by itself does not necessarily breed terrorism, but the mixture of poverty, national tensions, and opportunities to make money through organized crime will lead sooner or later to various forms of armed conflict, including terrorism. На самом деле, трудно представить себе мирные отношения между любыми из многочисленных национальностей на Кавказе. Границы между регионами были указаны произвольно, также часто были случаи депортации и высылки. Бедность сама по себе не обязательно является средой, порождающей терроризм. Но ее смесь с национальной напряженностью и возможностью заработать деньги при помощи организованной преступности рано или поздно приведет к различным формам вооруженного конфликта, включая и терроризм. (splitting)Passive Voice

It is also worth mentioning that the passive voice is much more often used in English that in Russian, especially in scientific works. So it was not always possible to translate them by analogical structures in Russian. Instead I replaced them by active voice or by impersonal sentence.

16.

Way of translationEnglish sentenceRussian translationPassive into ActiveThis decision was supported initially only by part of the Chechen public, but the aggressive handling of the crisis by a bellicose faction in the Moscow leadership led to a bloody and protracted conflict, which began in November 1994 and ended only two years later with the massive withdrawal of Russian troops. Первоначально, большая часть чеченского население не поддержала данное решение, но агрессивные обращения воинственно настроенных фракций в Парламенте Москвы стали переломными и привели к кровавому и затяжному конфликту, который начался в ноябре 1994го и завершился массивным выводом российских войск спустя два года.Passive into PassiveIn the course of this war enormous destruction was caused to Chechnya, but the damage caused to Russia was equally great. В результате Чечня была практически разрушена, но ущерб, который понесла Россия, ничуть не меньше. Passive into PassiveMany mosques had been built there with Saudi money, but these were not well attended, and the Chechen leaders did not obey the injunctions of Islam. Многие мечети построены на деньги из Саудовской Аравии, но это никто не принимает во внимание, а чеченские лидеры не соблюдали предписания Ислама.

Antonymous translationtranslation is a complex transformation when a source language construction is shifted to a target language construction, whose components are of opposite meanings.

Table 17.

English sentenceRussian translationThe panic was not entirely unjustified, inasmuch as there were a great many attempts on the life of leading statesmen between the 1880s and the first decade of the twentieth century.Паника была вполне оправданной, потому как в период с 1880 года по первую декаду ХХ века на жизнь ведущих государственных деятелей было совершено не одно покушение.To justify the production and use of nonconventional weapons some radical Arab states, such as Iraq, argued that Europe and North America should not be allowed to keep at least some of their arsenal of unconventional weapons while Third World countries were forbidden to make and use them.Для того, чтобы обосновать производство и использование видов оружия, которые не допускали конвенции, некоторые радикальные страны, такие как Ирак, утверждали, что в Европе и Северной Америке должны запретить хранение, по крайней мере, части их арсенала того самого оружия, в то время как странам третьего мира было запрещено их производство и использование.For the first time in history, weapons of enormous destructive power are both readily acquired and harder to trackВпервые в истории, оружие массового поражения стало так доступно приобрести, так и одновременно легко спрятать.Some believe it is unlikely that extremists or fanatics possess the technological know-how and the resources to make use of weapons of mass destruction.Кто-то может сомневаться в том, что экстремисты или фанатики могут обладать технологическими ноу-хау, а также ресурсами для создания оружия массового поражения.Even in less effective dictatorships, such as Francos Spain, there was little terrorism.Даже в менее жестких диктатурах, как Испания Франко, практически не было терроризма.