Методология 'вдумчивого чтения' и метод 'контекстуального' анализа К. Скиннера и Л. Штрауса
Методология "вдумчивого чтения" и метод "контекстуального" анализа К. Скиннера и Л. Штрауса
1.«Спор» о методологии
За последние несколько десятков лет очевидным представляется то, насколько Кембриджская школа оказала глубокое влияние на изучения политической мысли не только на континенте, но и в США. Такие историки как Квентин Скиннер, Джон Покок и Джон Данн практически в одиночку сформулировали и определили понятийный аппарат и методологию, с которой современные политологи преступают к анализу мысли модерна, и, следовательно, либерализма, его вариаций и возможных альтернатив. В данном реферате мы проанализируем работу Скиннера «Значение и понимание в истории идей» [Skinner, 1969] и главу «Свобода и историк» его сочинения «Свобода до либерализма» [Скиннер, 2006], как наиболее показательные для демонстрации метода предложенного представителями Кембриджской школы. В отличие от Скиннера, мы постараемся показать, что Лео Штрауса в не меньшей степени, был озабочен проблемой подлинности исторического понимания, чем это представляется кембриджскому историку. Для формулирования позиции Штрауса, мы обратимся к анализу его программной работы «Преследование и искусство письма» [Штраус, 2012].
Во второй половине XX века «герменевтические» споры в области гуманитарных наук имели самое широкое распространение. «Герменевтический поворот» и связанные с ним противоречия оставили свой отпечаток на политической теории не меньше, чем на других дисциплинах, отчасти, в силу важности, затрагиваемых ключевыми герменевтическими фигурами, Гадамером Х.-Г. и Рикером П. [Гадамер, 1988; Рикер, 1995], проблем, частично же за счет возросшего методологического самосознания политических теоретиков, занимающихся толкованием текстов мыслителей прошлого. На волне этого «герменевтического поворота» методологии Штрауса и Скиннера оказались принципиально важными для дальнейшего развития дисциплины. Их подходы к прочтению текстов политических мыслителей прошлого считаются «конкуретными», а некоторые утверждают, что они и вовсе несовместимы [Ward, 2009: 235]. Мы постараемся показать, что это, по крайней мере, не совсем так. Несмотря на базовое различие в их методологии, результаты их исследований в некоторых аспектах оказываются близки друг другу.
Здесь стоит заметить, что, несмотря на популярность методологий, представленных Штраусом и Скиннером, они все же не являются единственными в современной политической теории, и ими не исчерпывается все многообразие подходов к изучению политической мысли прошлого. Кратко отметим некоторых ученых, чьи интерпретации, безусловно, заслуживают не меньшего внимания для «герменевтического» спора, но выходящих за пределы фокуса данного исследования: Макинтайр А., Берлин И., Тейлор Ч., Вуд А., Волин Ш. Шклар Дж. и др.
Теперь, обозначив основные моменты исследования, которому посвящен данный реферат, мы можем приступить непосредственно к анализу методологии Штрауса.
2.Лео Штраус. Методология «вдумчивого чтения»
контекстуальный герменевтика методология
Одна из ключевых идей Лео Штрауса, затрагивающая не только его методологию, но и его исследовательские интенции в целом - это призыв к возвращению к «великим книгам» (great books), за метафоричностью которого, скрывается его стремление исследовать только самых признанных философов прошлого. Он резко негативно относился к романтической герменевтике, стремящейся понять автора лучше, чем он сам понимал себя, поэтому в своей методологии, и в этом заключается ее революционный характер, он стремиться понять «автора, как он сам понимал самого себя» [Штраус, 2000: 24]. Для того чтобы постичь идеи великих мыслителей, Штраус и разрабатывает свою методологию «чтения» текстов. Будучи также противником релятивизма и историзма, он считал, что обращаясь к прошлому, мы получаем четкое понимание современной ситуации, свободной от рамок и интеллектуальной ограниченности нашей современной эпохи. Его подход также предполагает такие понятия как «экзотеризм» и «эзотеризм» текста, которые нам еще предстоит прояснить.
Идея Штрауса о возврате к «великим книгам» сопряжена с его твердой верой в то что, если что-то истинно, та эта истинность вечна. Отсюда интенция Штрауса к исследованию Томаса Гоббса, чей «Левиафан», безусловно, относится к «великим книгам». Как бы возвышенно и претенциозно не звучала эта мысль, он использует ее как предпосылку для философской интерпретации текстов. Как такова, она также является основой для того, что Штраус называл «либеральным образованием»: «Для всех практических целей, учащиеся, независимо от степени владения языком, имеют доступ к (...) величайшим умам, только через великие книги. Тогда либеральное образование будет заключаться в изучении, при надлежащем уходе, великих книг, которые величайшие умы оставили после себя - исследование, в ходе которого более опытные ученики помогают менее опытным ученикам, в том числе начинающим" [Strauss, 1968: 3].
Основная идея либерального образования, которое для Штрауса означает, прежде всего, университетское образование, - это изучение документов прошлого. Он, следовательно, направляет свой фокус исследования на то, что кажется уже давно забытым: средневековая мысль, новоевропейская философия, библейская экзегетика. Это выглядит так, как будто Штраус не доверял современным мыслителям. Он сомневается, что современные мужчины - ученые, мыслители, авторы - способны на беспристрастное, справедливое толкования текстов прошлого. Чтобы понять, каков источник этого недоверия, мы должны вспомнить еще одну из известных аллегорий Штрауса - так называемую «вторую пещеру». Говоря о «Государстве» Платона, Штраус предполагает что существует другая, более глубокая пещера, в которую мы «свалились». Эта ситуация является искусственной и ставит серьезным препятствия на пути к тому, что должно быть отправной точкой для философии «Вполне возможно, что определенные псевдо-философии (pseudo-philosophy) могут обладать такой власти, которая может быть нарушена только наиболее интенсивным чтением старых книг» [Strauss, 1948: 82]. Эту псевдо-философию, с точки зрения Штрауса, можно «победить», пользуясь историческим подходом в изучении текстов, то есть, отказываясь от имеющегося опыта и достижений науки и пытаясь понять текст мыслителей прошлого в соответствии с их собственными намерениями (intentions). Штраус делает особый акцент на необходимости интерпретации исторических событий, четко отличающие его от историзма, доминирующего, по его мнению, в современном подходе и характеризующегося попыткой понять старых авторов лучше, чем они понимали сами себя.
Современная герменевтика, по мнению Штрауса, ошибочно предполагает, что каждая интерпретация текста является правильной. Тот факт, что существует бесконечно много вариантов для прочтения текста, не означает, что сам автор понимал свой собственный в одном конкретном ключе. Зачастую комментатор смотрит на автора и не видит в нем «равноправного интеллектуального партнера», которые мог бы поделиться своим понимание истины. Штраус опасается, что сегодняшний подход к старым текстам почти исключительно антикварный: современные ученые хотят только собрать и классифицировать эти интересные, хотя уже и устаревшие идеи. В своих рассуждениях о препятствиях, которые стоят на пути в изучение классической философии, Штраус говорит о том, как избежать опасности (или пещеры) историзма: «Только если изучение классической философии сопровождается постоянной и неустанной рефлексией над современными принципами (modern principles), и, следовательно, над освобождением от принятия этих наивных принципов, на веру, является единственной перспективой адекватного понимания классической философии, современными мужчинами» [Straus, 1946: 328]. Таким образом, только осознание своих собственных когнитивных ограничений может предотвратить комментатор текста от излишней "смелости" толкования. Но освобождение от наивности - это лишь первый шаг в миссии комментатора.
Герменевтика, принципы которой Штраус формулирует, используя только намеки и метафоры, кажется, неразрывно связана с его проектом возобновления классической политической философии. В единственной работе посвященной такому важному вопросу, как «правильной» интерпретации исторических текстов, «Преследование и искусство письма», Штраус решает представить связь, которая существует, по его мнению, между авторским способом писания (author's way of writing) и авторским взглядом (author's views), или в более широком смысле - авторской философией. Этот способ написания - "искусство письма", как Штраус называет его - один из самых спорных элементов в его учении.
Вслед за Лессингом, Лео Штраус считает, что учение древних может быть разделено на два уровня: «экзотерический» и «эзотерический»: «Лессинг, один из глубочайших специалистов в гуманитарной науке всех времен, обладавший предельно редким сочетанием учености, вкуса и философского склада ума и считавший, что бывает истина, которая не должна или не может быть озвучена вслух, утверждал, что «все древние философы» разделяли свои учения на «явное» (общепонятное, экзотерическое) и «тайное» (эзотерическое)» [Штраус, 2012: 17]. «Экзотерическая» форма письма предстает как «щит», цель которого обеспечит защиту взглядов мыслителя прошлого. Это важный аспект, без которого никак нельзя обойтись не вызвав бурю «преследований». Передача философии для широких масс, если это вообще возможно, происходит только через экзотерическую структуру философской коммуникации. Штраус предлагает расшифровывать "код", с помощью которого шифруется сообщение. Согласно его концепции, в политической традиции Запада нет идеи или текста, которые не должны или не могут быть прочитаны в соответствующем ключе. На этот специфический подход к проблеме правильного чтения текста Штрауса вдохновил его великий учитель, Маймонид, который «изобрел» всевозможные методы экзегезы текст. Он применяет метод «двойного» прочтения к отрывкам из Библии, которые, по его мнению, имеют два значения, внутреннее и внешнее. Это открытие, по выражению Глухова А.А., «было основано на очевидном, но невероятном предположении, которое Штраус называет «бомбой»: философия и иудаизм, мышление и вера, взаимно исключают друг друга» [Глухов, 2014].
Само понятие «теории прочтения текстов» может натолкнуть нас на мысль о том, что Лео Штраус стремится создать какой-то универсальный и безошибочный способ для чтения текстов древних. Однако это не так. Герменевтика Штрауса не ограничивается набором схем и правил, необходимых для чтения трудов мыслителей прошлого. Штраус никогда не хотел написать универсальный "учебник" для тех, кто хочет научиться «читать». Напротив, он считал, что такого рода конкретные инструкции являются совершенно ненужными для «вдумчивого» читателя, способного внимательно посмотреть на текст и использовать внутренние подсказки, включенные в него, чтобы раскрыть свой истинный смысл. В статье «О забытом виде письма» Штраус в ответ на критику Белавала признает, что его метод никогда не будет абсолютно достоверным, но он и не претендует на это и тут же справедливо вопрошает: «…разве другие методы чтения абсолютно достоверны? Разве другие методы чтения не основаны на очевидно ложных предпосылках, так что при интерпретации книги можно опустить слова автора о необходимости осторожности, и можно полностью пренебречь уникальными или редко встречающимися утверждениями по важным вопросам ради того, о чем автор говорит чаще всего или даже практически всегда?» [Strauss, 1954: 75].
Однако, в редких случаях, Штраус позволяет себе сформулировать более откровенно, некоторые общие принципы, согласно которым он читает философские тексты, и, согласно которым, мы можем предположить, он хочет, чтобы прочтены его собственные тексты. Одним из таких примеров может служить работа Штрауса «Как изучать Богословско-политический трактат Спинозы», который стал критическим введением к английскому переводу этого произведения XVII века. Штраус использует это введение как возможность поделиться своим мнениям по поводу толкования Библии, в частности, и текстов античных авторов в целом. Вот как Штраус формулирует свою основную предпосылку: «Слова другого человека, живого или мертвого, могут быть поняты двумя разными путями, которые на данный момент мы назовем толкованием (interpretation) и разъяснением (explanation). Под толкованием мы имеем в виду попытку выяснить, что спикер говорит, и как он на самом деле понял, что он сказал, независимо от того, выразил он это понимание эксплицитно или нет. Под разъяснением мы имеем в виду попытку установить те последствия, которые имело его заявление и о которых он не был осведомлен (...) Столь же очевидно, что в толковании понимание явного смысла высказывания должно предшествовать пониманию того, что автор знал, но не сказал прямо: никто не может знать, или, во всяком случае, нельзя доказать, что утверждение является ложью, прежде чем оно понято само по себе» [Strauss, 1997: 70].
Неоднозначность «понимания» составляет, по мнению Штрауса, одну из основных трудностей, с которыми мы сталкиваемся при чтении текста. Чтобы облегчить задачу добросовестного читателя, Штраус и выделяет два этапа чтения: толкование и разъяснения. В широком смысле, первый подразумевает анализ, а второй - суждение читателя. Смысл, которым Штраус наделяет эти понятия может удивить нас- обычно в естественном языке, мы, как правило, возлагаем на них ровно противоположный смысл: мы представляем разъяснение как попытку беспристрастного исследования и толкование как своего рода мнение о тексте его комментатора. Таким образом, деление, предлагаемое Штраусом, может показаться нелогичным. Тем не менее, если мы посмотрим на это с точки зрения субъективности и объективности (категорий чуждых риторики Штрауса), мы сможем обосновать «оптику» или точки зрения, установленную нашем мыслителем.
Простая, на первый взгляд, цель, которую ставит Штраус перед читателем, оказывается трудно достижимой. Понять автора значит не только определить, что именно он сказал, но и то, что он имел в виду, используя эти (а не другие) слова. Необходимо осознать, - часто подчеркивает Штраус, - что автор выражает свои взгляды не только буквально, но и в завуалированной форме. Даже самый скрупулезный анализ высказываний автора, это лишь первый шаг в интерпретации текста. Также необходимо уметь идентифицировать иронические или ложные утверждения автора, которые, по мысли Штрауса, никогда не бывают случайными. Таким образом, не только знание авторских техник письма, но и понимание его литературных наклонностей и привычек, а также образа его мыслей - вот, что характеризует зрелую интерпретацию.
Поиск «точного значения» (explicit meaning) есть не что иное, как лингвистический анализ. Штраус достигает такого уровня щепетильности в чтении текстов, что он анализирует отдельные слова, обращая внимание на их истоки и не самые очевидные смыслы. «Хорошим примером приверженности Штрауса этого метода является его объяснение, данное в эссе Прогресс или возврат?, еврейского слова teshuvah: его обычный смысл покаяние, как замечает Штраус, но его настойчивость (emphatic) означает возвращение. И возвращение может также означать возвращение от неправильного пути к правильному, иными словами - возвращение на родину. Так Штраус анализирует слова, наделяя их не таким уж и очевидным смыслом» [Bahyrycz, 2014: 8]. И здесь мы уже можем заметить, что Штраус не так уж далек от Кембриджской школы, как это кажется на первый взгляд.
Помимо уже обозначенных советов по интерпретации текстов древних, Штраус в работе «Преследование и искусство письма» бегло формулирует несколько «технических» правил, не заостряя на них особого внимания. Следует так же отметить, что здесь Штраус называет «читателя», с которым «делится» своими советами «историком». Это примечательно, т.к Квентин Скиннер, как это будет показано далее, подобным же образом видит в своем читателе «историка». Штраус предлагает следующие правила: 1) «чтение между строк строго запрещено во всех случаях, когда применение этого метода будет менее правильным, чем его неприменение»; 2) «прежде чтения между строк должен быть произведен подробный анализ недвусмысленных высказываний автора»; 3) «до того как интерпретация текста сможет обоснованно притязать на адекватность и даже правильность, должны быть детально рассмотрены контекст, в котором встречается то или иное суждение, литературные особенности всей работы, ее план»; 4) «удалять отрывок или исправлять его нельзя, прежде чем будут рассмотрены все варианты его интерпретации, - в том числе тот вариант, при котором текст несет ироничный оттенок»; 5) «Взгляды одного из героев (даже - положительного героя) драмы или диалога не должны восприниматься как взгляды самого автора» [Штраус, 2012: 18].
Второй уровень чтения - разъяснение - состоит в «объективации» текста. Здесь мы должны обратиться к фактическому содержанию или смыслу текста вне зависимости от намерений и усилий автора. Объективное содержание текста каким-то образом существует вне сознания его создателя. Необходимо понимать интеллектуальный климат того времени, в которое автор создавал свой текст, а также социально-историческую среду, из которой он возник. Штраус очень часто подчеркивает значимость интерпретации при чтении текстов. Он также отводит читателю (и самому себе) важную, если не решающую роль, которая превышает компетенцию заурядного читателя. То, что Штраус владел навыком чтения «между строк» не вызывает сомнения. Куда провокационнее звучит вопрос о том, владел ли Штраус «искусством письма» и если владел, то пользовался ли он им? Павлов А.В. в статье «Лео Штраус: искусство писать и искусство читать» отмечает, что проблема как раз и состоит в том, что «Штраусу есть что зашифровывать между строк» [Павлов, 2012: 10]. А вот ответ на вопрос есть ли у Штрауса «эзотерическая» составляющая его учения уже не может быть дан столь определенно.
Методология работы с текстами мыслителей прошлого, представленная Лео Штраусом, отвергает предположение о том, что невозможно понять автора так, как он сам понимал себя. Такая установка оказывается явным противоречием принципа историзма, релятивизма и контекстуализма. Штраус всегда старались дистанцироваться от такого рода модных изм, что стало типичными для нашего времени. Его искренняя преданность к поиску философской истины может выглядеть немного «старомодной». Однако Штраус дает нам, современным мужчинам, некоторые очень интересные инструменты для самостоятельного мышления.
3.Квентин Скиннер. Метод «контекстуального» анализа
Теперь мы можем приступить к анализу методологии, предложенной Квентином Скиннером. Как уже было сказано ранее, его по праву считают одним из ключевых представителей и основоположников Кембриджской школы. Само понятие «Кембриджской школы», к которой относят Скиннера, не является самоназванием, а скорее указывает на тесную связь между группой исследователей со схожей (но далеко не во всем) методологией. Доподлинно неизвестно кто ввел данный термин в научный оборот. Атнашев Т. и Велижев М. предполагают, что «устоявшееся название связано с книжными сериями Кембриджского университета «Cambridge Texts in the History of Political Thought» и «Ideas in Context». Символическое начало Кембриджской школы было положено в 1949 году, когда Питер Ласлетт выпустил (что характерно - в Оксфорде!) отдельное издание трактата «О патриархе» английского политического мыслителя середины XVII века Роберта Филмера. Ученый четко разграничил «контексты» создания, публикации и активной рецепции текста, отделив тем самым авторскую интенцию от идеологического воздействия, которое оказало сочинение [Атнашев, Велижев, 2015].
Синонимом для «Кембриджской школы» стало понятие «контекстуализма», указывающее на ведущую роль, которая отводилась историческому контексту при интерпретации текстов мыслителей прошлого. Этот методологический подход развивался в оппозиции традиции политической философии, «эмблемами которой для Покока и Скиннера служили «антиисторичные» Артур Лавджой и Лео Штраус» [Атнашев, Велижем, 2015]. Несмотря на противоречия, возникшие на заре становления Кембриджской школы и продолжавшиеся несколько десятилетий, сейчас это вполне оформленная и общепризнанная академическая школа, характеризующаяся в первую очередь методологическим педантизмом. Для нее также характерно пристальное внимание к языку при исследовании политической сферы, т.к. предполагается, что само знание о политических процессах политично.
Куда сложнее обстоят дела с определением понятия «интеллектуальная история», которым оперирует Скиннер в своих работах. Отсутствие строго определения и размытость самого термина делают возможным использование понятия «интеллектуальной истории по отношению к практически любой области гуманитарной науки, изучающей тексты прошлого. Подобно понятию «Кембриджской школы» «интеллектуальную историю» следует определять не через объект ее исследования, а через ее методологическую основу. Однако не все исследователи, которых относят к этому течению, согласны с такой классификацией. Так Джона Покока не устраивают, ставшими общеупотребительными, названия «Кембриджская школа» и «интеллектуальная история» - сам он предпочитает говорить о себе как об «историке дискурсов» [Аташев, Велижев, 2015]. Понятие «интеллектуальной истории» встречается уже в в 30-ых годах ХХ столетия и связано с именами ученых, чьи концептуальные подходы подчас имели диаметрально противоположный характер: Лавджой А.О., Уэллек Р., Козеллек Р., Скиннер Кв., Гартье Р., Уайт Х. и др. Однако эти выдающиеся мыслители так и не пришли к компромиссу относительно главенствующего метода в интеллектуальной истории. Выражаясь словами Томаса Куна, чье понятие «парадигмы» было взято на вооружение Скиннером и его коллегами, «интеллектуальная история» так и не вступила в «парадигмальную» стадию. Теперь нам следует обратиться к двум программным статьям Квентина Скиннера, в которых он формулирует свою оригинальную методологию - «Значение и понимание в истории идей» и «Свобода до либерализма» [Skinner, 1969; Скиннер, 2006]. Подобно Штраусу, Скиннер убежден, что разрабатываемый им метод должен помочь исследователям лучше интерпретировать тексты мыслителей прошлого, не совершая досадных ошибок.
Квентина Скиннера всегда занимала методологическая сторона исследовательской работы и на сегодняшний день его труды по истории идей занимают примерно такой же объем, что и труды по аналитической философии и методологии чтения классических текстов. Работа «Значение и понимание в истории идей», опубликованная в 1969 году, стала ключевым текстом зарождающегося метода интерпретации. «Суть этой полемической публикации хорошо передает название доклада, который стал для нее основой: О маловажности великих текстов» [Дмитриев, 2004]. Скиннер здесь задается следующим вопросом: каким набором методов и техник должен пользоваться исследователь, приступающий к изучению конкретного текста или отдельного понятия или идеи? [Skinner, 1969: 3]. Рассмотрев предшествующую традицию интерпретации текстов, он приходит к выводу, что все существующие варианты методологической работы с текстами прошлого оказываются неприемлемыми. Среди их многообразия Скиннер выделяет две наиболее авторитетных «ортодоксии», чтобы сконцентрировать на них свою критику и развить свою собственную методологию, возникающую как оппозицию по отношению к ним. Первая традиция, активно поддерживаемая представителями истории идей, утверждает главенствующую роль контекста, т.е. обращает больше внимания на внешние по отношению к тексту факторы (политические, экономические, религиозные). Вторая традиция утверждает полную автономию текста, таким образом, сам текст является единственным ключом для понимания смысла, заложенного автором. Последняя оказывается куда более опасной, по мнению Скиннера, т.к. она «все еще принимается большинством» [Skinner, 1969: 3.].
Уже здесь, на первой странице работы, несмотря на то, что Скиннер не называет конкретных имен, становится очевидно, что весь его фокус критики направлен против Лео Штрауса. Его собственный проект ознаменован стремлением оградить академическое сообщество от неправильного понимания исторических текстов. «Текстуальный» подход Штрауса Скиннер считает неприемлемым, т.к. он обязательно предполагает наличие «вечных истин», которые историк надеется извлечь из текстов прошлого, а, в некоторых случаях, даже «научиться» у мыслителей прошлого. Это ошибочное предположение о существовании «вечных истин» и «извечной мудрости» уже стало причиной многочисленных ошибок, которые совершили ничего не подозревающие историки, принявшие на веру эту методологию работы с текстами. Но еще гораздо опаснее, с точки зрения Скиннера то, что «текстуальный» историк пытается уловить «сердцевину» творчества мыслителя прошлого, игнорируя его интеллектуальное развитие, изменения взглядов и интересов в исторический перспективе. Ошибки и несоответствия, обнаруженные в тексте, трактуются им как намеренные и крайне важные. Пытаясь извлечь из текста «вечные истины», он постоянно проецируют на автора свои собственные интересы и взгляды [Skinner, 1969: 5]. Скиннер подробно разбирает заложенные в этом подходе концептуальные «ловушки», ключевая из которых - «мифология доктрины», ситуация при которой такие мыслители как Платон или Руссо воспринимаются как предтечи тоталитаризма.
Значения терминов меняются со временем, а в самом тексте не содержится принципов, согласно которым автор использует эти термины. Задача историка, согласно Скиннеру, состоит в определении значений терминов, с которыми он сталкивается в данном тексте, и это можно сделать, только если он готов выйти за рамки текста. Также, чисто текстологическое исследование не позволяет историку понять скрытые или косвенные ссылки, которые делает автор. Для них, опять же, надо изучать язык самого языка, его личный бэкграунд, взгляды и т.д [Skinner, 1969: 6-7]. Таким образом, многочисленные аргументы Скиннера против «текстуального» подхода Штрауса могут быть редуцированы к двум основным - неприятие во внимание исторической перспективы и неадекватность самого тезиса о наличии неких «вечных идей» и неизменных понятий.
Теперь обратимся непосредственно к методологии предлагаемой самим Скиннером. Он воспринимает труды древних как определенный набор высказываний, сформулированных автором в прошлом, с намерением донести определенный смысл до своих читателей. Основной задачей историка, согласно Скиннеру, является выяснение «намерения» (intention) автора при написании работы. Отсюда следует, что для того чтобы понять текст, историк должен, в первую очередь определить «спектр описаний» (range of descriptions), доступный автору, а уже потом постараться выяснить каковым было фактическое намерение автора. Другими словами, только определив намерение автора, историк может рассчитывать на понимание того, что он хотел сказать своим сочинением. Таким образом, историческое изучение текстов и контекстов, относящихся к сочинениям древних, стремится к изучению их «намерений» (intention) [Skinner, 1969: 29].
Нет ничего удивительного в том, что для Скиннера категория «намерения» приобретает столь важно значение. Сам Скиннер и его коллеги по Кембриджской школе, находились под сильным влиянием школы аналитической философии. Скиннер был прекрасно знаком с теорией перформативных речевых актов Остина и использовал несколько его понятий в своей теории - «намерение» (intention), «значение и контекст» (meaning and context), «иллокутивная сила действия» (illocutionary force).
Это, в свою очередь, предполагает, что «намерение» автора должно всегда выражаться с помощью определенного набора языковых средств: слов, выражений, фраз и т.д. Здесь Скиннер апеллирует к идеям «позднего» Витгенштейна, заимствуя у него понятие «языковой игры». Подобно Витгенштейну Скиннера интересует не столько этимологические особенности употребляемых слов и выражений, но их применение в определенном контексте. «Именно Витгенштейну и его языковой теории («words are deeds») Скиннер и Покок обязаны своим понятием «контекста» - совокупности значений, возникающих при конкретном использовании того или иного понятия» [Атнашев, Велижем, 2015].
Для определения «контекста» необходимо проанализировать использование тех или иных понятий, дабы прояснить смысл авторских интенций. И здесь совершенно бесполезным оказывается сколь угодно пристальное чтение «великих трудов» мыслителей прошлого, а требуется кардинальное расширение набора изучаемых текстов и авторов. С точки зрения Скиннера, изучение мыслителей «второго порядка» является единственным способом уловить широкие парадигмы политической мысли прошлого. Любое высказывание мыслителя прошлого, несмотря на степень его значимости, всегда является «политичным» и вступает в дискуссионное поле политики.
Резюмируем позицию Скиннера. Он, твердо убежден, что даже самое въедливое прочтение текста не гарантирует его верной интерпретации. Даже обращаясь к историческому контексту, мы не можем «понять» текст, а лишь «объяснить» его. Нет никаких «вечных» и «неизменных» идей в политической сфере. Все известные нам понятие претерпевали существенные изменения с развитием истории, некоторые из них и вовсе оказались забыты. Поэтому когда мы приступаем к изучению наследия древних, нам следует разобраться сначала в самих этих понятиях. Отсюда становится ясно, почему Платон и Аристотель так низко оценивали демократический строй, тогда как в современном мире в сознании людей он крепко связан с идеей свободой и является чуть ли не единственным, в котором человек может и должен (во всяком случаи, так нам говорит господствующая идеология) существовать и действовать свободно. Историки политической мысли должны, согласно Скиннеру, изучать не многообразие «идей» в исторической перспективе, но те общие темы, к которым обращались мыслители разных исторических эпох. На основе пристального исследования «понятий» и «высказываний» мы можем уловить изменения в сфере политического.
Таким образом, Квентин Скиннер применил методы современной ему аналитической философии к анализу политических текстов. «Чтобы понять текст, необходимо, понять его как комплекс лингвистических действий и вскрыть то, что делал автор, когда писал его. Существо или сила текста (кого или как пытался убедить автор), поскольку они имеют ключевое для его смысла и для того, каким образом разворачиваются аргументы, можно распознать, только поместив текст в конвенциональный лингвистический контекст. Если принять эту мысль Витгенштейна всерьез, следует задавать вопросы о природе и месте текста» [Skinner, 2002: 2-3]. Этот метод, согласно Скиннеру, ужа дал свои плоды в «разрушении стены», которая отделяла историю политической теории от политической истории и будущем окажет еще большую пользу. Не менее важен для Скиннера оказался новый подход в философии науки, связанный с работой Томаса Куна «Структура научных революций» [Кун, 1975], опубликованной в 1962 году, и его понятием «парадигмы», которое активно использовал Скиннер в своих трудах.
Несмотря на то, что предложенный Скиннером метод интерпретации политических текстов заложил основу Кембриджской школы интеллектуальной истории, он все же имеет ряд очевидных недостатков. Приведем наиболее примечательные из них: 1) в некоторых случаях смысл текста заключен в нем самом и может быть понят без обращения к контексту; 2) ни один историк идей никогда не может полностью надеяться абстрагироваться от интеллектуального, социального и политического климата своего времени. Ценности, интересы и проблемы, распространенные в данном обществе, как это следует из рассуждений самого Скиннера, неизбежно определяют характер исследователя; 3) Скиннер стремиться исследовать «лингвистический» и «идеологический» контекст эпохи, в которой жил мыслитель прошлого, забывая при этом, про контекст «социальный» - «…идеи, описываемые Скиннером или Пококом, существуют и трансформируются не только в полемических идеологических контекстах, но в социально насыщенной и разнородной среде, где они включаются в механизм культурных опосредований, перетолкований и определенной вульгаризации (в целях усвоения и использования)» [Дмитриев, 2004]. Также следует отметить, что подход Кембриджской школы, по выражению Бикбова А., характеризуется чрезмерной «филологичностью». «Филологичность» их методологии заключается не столько в особой чувствительности к парадигмам и идиомам, сколько в их стремлении выявления авторской интернациональности [Бикбов, 2014: 17].
При очевидно различии методологических подходов Лео Штрауса и Квентина Скиннера в концептуальном плане между ними все же имеются точки пересечения. Во-первых, они оба высоко ценят труд историка, обращающегося к корпусу философских работ мыслителей прошлого. Они уважительно «общаются» со своим читателем, с той лиь разницей, что Штраус обращается к «молодому поколению», студентам, а Скиннер - к коллегам-историкам. Они и сами оба называют себя «историками» («интеллектуальный историк», «историк политической мысли»), но не философами. Во-вторых, Лео Штраус и Квентин Скиннер ратуют не только за точность исторических исследований, но и заботятся о подлинном понимании самих себя. Наиболее важный в теоретическом смысле тезис Скиннера заключается в том, что изучение истории не только знакомит нас с «общими истинами» (general truth), но и предоставляет возможность лучше понять себя самих [Skinner, 1969: 53]. Изучение истории помогает нам сформировать свою собственную точку зрения, с которой можно подвергнуть критической рефлексии наши собственные установки и взгляды, навязанные традицией или окружающей действительностью. В-третьих, разрабатывая свои собственные методологии работы с текстами прошлого, они оба, намеренно или нет, формируют «школу» своих последователей - школа «Штраусианства» и Кембриджская школа. И, наконец, в-четвертых - несмотря на принципиально разные подходы к методологической работе, и Лео Штраус, и Квентин Скиннер, приходят к выводу о том, насколько огромным было значение политической философии Томаса Гоббса не только для его эпохи, но и для всей истории политической мысли.
Литература
.Арендт Х. 2011. О революции. - М.: Издательство «Европа». - 464 с.
.Атнашев Т., Велижев М. 2015. Кембриджская школа. «Context is king»: Джон Покок - историк политических языков // НЛО. - № 134 // #"justify">.Бикбов А.Т. 2014. Грамматика порядка: Историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность. М., 2014.
.Глухов А.А. 2014. Перехлест волны. Политическая логика Платона и постницшеанское преодоление платонизма. - М.: Изд. дом Высшей школы экономики. - 584 с.
.Гоббс Т. 1989. Избранные сочинения в двух томах. - М.: Мысль, - 623 с.
.Гоббс Т. 2001. Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. - М.: Мысль, - 478 с.
.Дмитриев А.Н. 2004. Контекст и метод: (Предварительные соображения об одной становящейся исследовательской индустрии) // НЛО. - № 66 // #"justify">.Зырянов А.Е. 2015. Феномен «страха» в политической философии Томаса Гоббса // Философия. Язык. Культура. Вып.6. - СПб.: Алетейя. - С. 341-353
.Майер Х. 2012. Карл Шмитт, Лео Штраус и «Понятие политического». О диалоге отсутствующих. - М.: Скименъ, - 192 с.
.Оукшот М. Рационализм в политике и другие стать. Перевод с англ. - М.: Идея-Пресс, 2002. - 288 с.
.Павлов А. В. 2012. Лео Штраус: искусство писать и искусство читать // Социологическое обозрение. - Т. 3. - № 3. - С. 4-11
.Покок Дж. 2015. Квентин Скиннер: история политики и политика истории // НЛО. - № 134 // #"justify">.Рикёр, П. Герменевтика. Этика. Политика. - М.: АО «КАМI», Изд. центр «Academia», 1995. - 160 с.
.Робин К. 2013. Реакционный дух. Консерватизм от Эдмунда Бёрка до Сары Пэйлин. - М.: Изд. Института Гайдара, - 312 с.