Проследить особенности формирования «доктрины Монро» и ее влияния на складывание концепции безопасности США, а также перенос идей «политики изоляционизма» в идеологему «американской исключительности».
Степень изученности темы. Проблемное поле диссертационного исследования включает в себя несколько актуальных научно- исследовательских направлений.
Первое направление исследований представлено комплексом исследований, связанных с изучением становления общетеоретических вопросов становления пуританского движения в колониях Нового света, утверждении авторитарного доминирования в политической сфере протестантских лидеров, а также характеристики наиболее популярных теократических моделей в творческом дискурсе последних. К данному направлению относятся труды Н.Э. Адамовой, С.А. Коротковой, Е.Б. Гуревич, Л.В. Полосиной.
Иным, немаловажным направлением исследований выступает ряд трудов, посвященных изучению проблемного поля гендерных, этнорелигиозных, социокультурных и иных аспектах общества Северной Америки в условиях Американской революции. Здесь уместно указать изыскания Е.С. Манченко, П.Г. Космач, С.А. Коротковой.
Еще одно достаточно мощное исследовательское направление затрагивает проблемное поле американской практической идеологии, направленной на обоснование курса внешнеполитической экспансии. В контексте этого направления следует указать труды Н.Н. Болховитинова, К.В. Миньяр-Белоручева, В.В. Согрина.
Источниковая база. При исследовании данного проблемного поля был использован достаточно обширный комплекс источников. В частности, источниковый материал исследования представляется возможным группировать по следующим направлениям: письменные источники официального характера, неофициальные материалы публицистического характера; данные статистических исследований.
В рамках первой группы, источниками выступили материалы официального законодательства США, дающие представление о формировании специфического политико-правового пространства, уникального для Нового времени. Это Декларация независимости США 1776 г., Конституция США 1787 г., указы и распоряжения президентов, американского Конгресса, а также законодательных ассамблей штатов в колониальный период. Сюда же следует отнести такие материалы, как официальная переписка между лидерами стран и отдельными политиками, а также речи и обращения президентов США к конгрессу, в частности, «доктрина Монро» 1823 г.
Вторую группу источников представляет публицистика неофициального характера, направленная на трансформацию политико-правового пространства Нового света в соответствии с воззрениями ее авторов. В частности, сюда следует отнести петиции, памфлеты, политические повести, сочинения-проекты, такие как «Доводы в пользу колонизации Новой Англии» и «Дневники» Дж. Уинтропа, «Королевство Басаруа» Дж. Моргана, «Здравый смысл» Т. Пейна и другие.
К категории третьей группы следует отнести материалы статистических сборников, характеризующих фактическое состояние социально-политического развития Нового Света и формирующегося американского государства и демонстрирующие последствия теории и практики американского политического истеблишмента в трансформации политико-правового пространства региона.
Методология. В рамках данного исследования используется методологический аппарат «новой социальной истории», системного (структурного) анализа, институционального анализа, а также формально- юридический метод. Однако ключевым методологическим направлением в данном ключе будет выступать направление «интеллектуальной истории». Методологические дискуссии в дисциплине интеллектуальной истории, как правило, сосредоточены на шести важных вопросах. Во-первых, цель интеллектуальной истории: если стремления ученых в этой области, прежде всего, направлены на восстановление исторического развития мысли, в основном ограничиваясь пересмотром и воссозданием «архивов» идей, или же они обсуждают актуальные проблемы ориентированной на будущее «лаборатории» Ideenpolitik. Во-вторых - и это связано с первым вопросом - существование многолетних вопросов: могут ли интеллектуальные историки исследовать свой предмет, не впадая в ловушку анахронизмов, смогут ли они изобрести новые способы анализа, отличные от тех, которые использовали мыслители, начиная с Платона, смогут ли они рассмотреть вопросы, которые принимаются как «вневременные» и, очевидно, способны игнорировать исторические периоды? В-третьих, объяснение интеллектуальных трансформаций: как интеллектуальные историки отмечают изменения идеи с течением времени? Какие стратегии они могут принять, чтобы разгадать сложные отношения между интеллектуальными и социальными изменениями? В-четвертых, взаимосвязь текста и контекста, часто называют, хотя и несколько обманчиво, как внутреннее и внешнее взаимодействие, которое относительно. Как интеллектуальные историки должны расположить идеи, которые прослеживаются в текстовых высказываниях, в дискурсивной сети других текстов, а также в контексте социальных структур, культурных средах, политических систем и институтов? В-пятых, объекты исторического исследования: должны ли интеллектуальные историки, прежде всего, исследовать идеи, концепции, идеологии или «языков»? Если они, прежде всего, имеют дело с одним или двумя лицами, или они должны исследовать большие группы людей, возможно даже «коллективы мысли»? Если они сосредоточены на «великих мыслителях» и/или «интеллектуалах» (общеизвестно оспариваемый термин), или они должны сосредоточиться на других, потенциально менее эзотерических агентах мысли, в том числе, народных массах? В-шестых, и это связано с первым вопросом, источниковедение интеллектуальной истории: если интеллектуальные историки ограничиваются текстовыми высказывания (в строгом смысле - словами), или они должны протянуть пределы своей области и обратиться к визуальному и звуковому материалу, и если да, то следует учитывать все необходимые условия.
Интеллектуальная история сопротивляется платоническому ожиданию того, что идея может быть определена прежде поставленных условий, ставшими внешними причинами её возникновения и это, как правило, вместо того, чтобы рассматривать идеи как исторически обусловленные особенности времени, которые могут быть поняты в каком-то более широком контексте, будь то контекст социальной борьбы и институциональных изменений, интеллектуальной биографии (индивидуальной или коллективной), или более широкий контекст культурных или языковых диспозиций («дискурсов»). Чтобы быть уверенным, иногда необходимый контекст является контекстом других, исторически обусловленных идей интеллектуальной истории, что не обязательно требует изучения в рамках более крупной, концептуальной системы. Правда, последний пункт может быть спорным: некоторые интеллектуальные историки принимают его за чисто «интерналистский» подход, то есть, они устанавливают мысли по отношению к другим мыслям, без ссылки на какую-либо обстановку вне их самих. Этот метод, как правило, наиболее показателен, когда отношения между идеями помогают увидеть ранее непризнанную связь между различными сферами интеллектуальных вопросов, например, отношений между богословскими и научными методами познания, или между метафизической и политической концепциями причинности. Но этот метод имеет тенденцию воспроизводить платонизм, которые оказали на историческую науку гораздо больше влияния, нежели «история идей».
Из вышеизложенного можно сделать вывод, что есть много видов интеллектуальной истории, и каждый из них имеет свои собственные методологические особенности. Пожалуй, наиболее полезный способ думать о различных тенденциях в интеллектуальной истории сегодня - сравнить их с внутренними дисциплинами интеллектуальной истории и теми дисциплинами, что находятся на её «орбите». К ним относятся: философия, политическая теория, история культуры и социология.
Научная новизна данного исследования состоит в том, что для исследования используется совокупность актуальных методологических подходов, разрабатываемых в свете «вновь открытого» направления «интеллектуальной истории». В частности, методологически ответвления «новой биографии» и «интеллектуальной биографии» позволяют трансформировать привычное в отечественной и зарубежной биографии поле деятельности видных представителей протестантского теократического политического процесса Нового Света XVII-XVIII столетий (Дж. Уинтроп, Дж. Морган), деятелей американского Просвещения и Войны за независимость (Т. Пейн, Б. Франклин, Т. Джефферсон, Дж. Вашингтон), американских лидеров страны и политиков XIX-XX столетий (Дж. Монро, Дж. К. Адамс, Р. Рейган). Еще одной отличительной чертой исследования является использование методов ментальной реконструкции при выявлении характерных черт структуры повседневности и политического процесса пуританских общин Северной Америки, а также государственных органов вновь образованных США в конце XVIII столетия.
Положения, выносимые на защиту:
1.В становлении и развитии уникального политико-правового пространства США в XVII-XVIII в. значительную роль играло движение пуританизма и связанные с ними религиозно-политические практики. Харизматическая направленность политической культуры пуритан способствовала вытеснению иных общественно-политических сил и фактическому достижению интеллектуальной гегемонии протестантских политиков в XVII - начале XVIII столетия в британской Северной Америке. Необходимость выживания в жестких природно-климатических условиях Нового Света способствовали утверждению в протестантских общинах штатов авторитарно-теократического стиля управления с сочетанием элементов «англосаксонской демократии»;
2.В условиях Войны за независимость произошла условная политическая мобилизация всех слоев общества; активизировалась проектная деятельность политически активного населения. Элементы влияния британской короны (лоялисты, англиканская церковь, колониальная администрация) практически не были подвергнуты прямым репрессиям, однако были органично «вытеснены» с политико-правового пространства американского государства во второй половине XVIII - начале XIX столетия;
3.В результате событий Американской революции оказались затронуты многие наболевшие проблемы Нового Света, в частности, гендерная дискриминация и проблема правового позиционирования рабства. Отсутствие насущных целей и мотивации в решении данных проблем в восприятии политической элиты США значительно затормозили их разрешение;
4.На протяжении изучаемого периода происходило укрепление популярных для американского общества мифологем - идеи «особого пути», «богоизбранности», «американской исключительности». Закрепление данных социокультурных паттернов на ментальном уровне осуществлялось с помощью разрабатываемых интеллектуально- политической элитой США концептуальных построений.
Практическая значимость работы. Материалы диссертационного исследования могут быть использованы в практике преподавания отечественной истории, истории стран Европы и Америки, а также специализированных учебных курсов в рамках образовательных программ бакалавриата и магистратуры, в частности посвященных вопросам изучения внешнеполитического дискурса зарубежных стран в Новейшее время. Апробированная в рамках данной работы практика методологического анализа и синтеза различных подходов в цикле социогуманитарного знания может быть использована при изучении проблем научной сферы и социокультурного развития современного общества, в том числе в рамках магистерских и аспирантских диссертационных работ.
Апробация исследования. Положения и выводы диссертационного исследования были представлены в выступлениях на научно- исследовательском семинаре и отражены в статье, сданной для публикации в сборник научных работ «CLIO-SCIENCE: Проблемы истории и междисциплинарного синтеза. Сборник научных трудов».
1. Становление ментальных структуры и традиций политической культуры нового света в XVII - начале XVIII столетия.
.1 Влияние англо-саксонской политической культуры Нового времени на становление ментальной традиции переселенцев
Переселенческие миграционные волны, ступившие на территории Нового Света, вместе с материальным имуществом и концепциями о «земле обетованной» в новь открытых землях привносили с собой элементы традиционной политической культуры Старого Света, и в частности, британского общества. Период первой волны активного переселения мигрантов пришелся на конец XVI - начало XVII века - верхняя дата исторической эпохи, которые некоторые исследователи (А.И. Фурсов) склонны именовать как «долгий XVI век», именно события с открытия североамериканского континента и первых реформационных процессов и завершавшийся событиями Тридцатилетней войны 1618-1648 гг.
Период знаменовался множеством довольно неоднозначных события и процессов, и в первую очередь - началом трансформации средневековой политико-правовой культуры, как «низов» общества, так и представителей политического истеблишмента. В частности, данный процесс выразился формировании особых типов взаимоотношения общества с устоявшимся режимом правления - монархией. Реформационные процессы радикально трансформировали картину мира индивида в Старом Свете. Эволюция ментальных доминант человека уже несредневекового типа повлекла за собой появление идей о принципиально иной модели государства. Благодаря протестантским сакрально-мистическим идеологемам и специфической социальной инженерии церковь как некий «условный» посредник между Богом и «паствой» стала постепенно выпадать; подвергался демократизации и приведению к новым социально-экономическим условиям церковный культ. Формировавшаяся протестантская этика (М. Вебер) уже совсем по- другому рассматривала в данном контексте персону монарха - представители королевской власти рассматривались не столько как «наместники Бога» на земле, сколько как «Божественные избранники», которым предстояло доказать свою праведность либо неправедность, а как следствие и статус-кво своего привилегированного положения. Это спровоцировало возникновение новой политико-правовой концепции в противовес уже имеющейся. Речь идет о доктринах «теория порядка» и «теория разума», столь распространенных в практике королевских юристов и ученых высокого Средневековья. Концепция «теории порядка» подразумевала, что подчинение королевской власти должно происходить априорно, также как вера в Бога, и схоластической формуле «верую, ибо абсурдно», была разработана тождественная по смыслу формула для политической сферы ранних абсолютистских режимов - «подчиняюсь, ибо должно». Таким образом, формировалось типично подданническая, и частично абсентеистская политическая культура.
Ей была крайне противоположна «теория разума», сформировавшаяся под воздействием теоретических изысканий гуманистов XIII-XV вв., и получившая свое законченное оформление к XVI столетию (Т. Мор). В содержании этой концепции были отражены идеи полноценного взаимодействия всех слоев и институтов в обществе, идея социального консенсуса, при условной монархической форме правления. Однако, монархию предполагалось ограничить положениями конституционного закона, и в тоже время расширить участие широких слоев общества в управлении государства посредством разнообразных представительных форм. Как справедливо заметила по этому вопросу М.П. Айзенштат, «в зарождении и упрочении этого течения сказались особенности политического развития, заключавшиеся в парламентских традициях, восходящих к раннему средневековью». И если в правление Елизаветы I Тюдор превалировавшей была первая политологическая концепция, и даже штат профессоров из Оксфордского университета работал по вопросам практического совершенствования данной теории, то уже к началу XVII столетия в британском обществе развернулась острая полемика по этому вопросу.
Центральным элементом вышеуказанных общественных дискуссий выступала идея народного представительства, как стержневое положение «теории разума». Восприятие высшими сословиями недостойности допуска к государственному управлению «подлого люда» было вполне очевидно. Британский исследователь проблем ранней королевской власти Н. Хеншелл в своих исследованиях доказывает, что одним из ведущих социально- политических трендов эпохи было стремление дворянства отнюдь не достичь демократии, а удержать усиливающуюся королевскую власти на позициях «первый среди равных». В частности, историк отмечает, что «все же английский парламент никогда не был сословной ассамблеей. На раннем этапе своего существования в нем была представлена только знать, клирики и юристы. Высшее и низшее дворянство в конце концов оказалось в разных палатах, и джентри пришлось уживаться с небольшим количеством буржуа и представителей свободных профессий. По-видимому, французские парламенты не избирались, как не избирал ась и палата лордов, верхняя палата английского парламента». С другой стороны, гуманистически настроенные интеллектуалы в политическом истеблишменте Британии раннего Нового времени, напротив, считали в таком случае идею народного представительства неполной.
Постепенно стала формироваться пресловутая протестантская этика, где показателем «достойности» для свершения государственных дел стала выступать праведность, критерием верификации коей выступала успешность в делах - в первую очередь, в коммерческих и административных, в целом - во всем социальном срезе индивида. К концу XVI столетия особо острая полемика протекала в стенах так называемого «Общества любителей древности». Члены общества сочетали историко-культурную деятельность и археографические практики с политическими изысканиями, и активно апеллировали к содержанию вновь находимых источников, пытаясь найти там сведения об архаичных фактах и примерах парламентских форм управления обществом, их старшинстве по отношению к королевской власти. Деятельность общества приобрела столь широкий размах в среде политически активной интеллектуальной элиты британского общества, что консервативно настроенный первый же монарх из династии Стюартов, Яков издал указ о роспуске данной организации. Тем не менее, в деятельности этого социально-политического института можно обнаружить уже ранние примеры складывания и существования элементов гражданского общества в британском социуме - которые позднее будут перенесены мигрантами на земли Северной Америки и станут неотъемлемой чертой демократической политической системы США.
В итоге, в менталитете политически активной части общества на основании данных тенденций стала складываться некая «оппозиционность» мышления. В частности, если рассмотреть подробно эпизоды взаимодействия первых двух Стюартов и британского парламента, то налицо видны проявления разбалансировки предшествующей формы правления, а именно неспособности формы сословно-представительной монархии XV-XVI столетия адекватно отвечать вызовам времени. XVI-XVII вв. - время постепенного, но неуклонного формирования элементов абсолютистской монархии, однако если для континентальной Европы этот процесс фактически не был осложнен значимым сопротивлением народа и для короля Франции ничего не стоило разогнать Генеральные штаты (за исключением ряда восстаний ремесленных организаций, которые, однако были быстро подавлены), то в британской политической истории данный процесс не только встретил ожесточенное сопротивление, но и был знаменован обратными тенденциям. Среди причин, повлекших за собой формирование специфической британской политической культуры следует указать:
üФактически минимальный элемент римского имперского влияния на культуру Британских островов. В отличие от континентальной Европы, где к III-V вв. в результате ассимиляционных процессов сформировался устойчивый галло-римский сегмент местного населения, аборигенные жители Британии не только не приняли определенной части римских цивилизационных воздействий, но и оказали ожесточенное сопротивление. Это касалось и политической структуры и политического мышлении общества - бритты, каледонцы и другие кельтские племена, несмотря на внешнее подчинение римскому господству, слабо испытали ассимиляционные процессы в политической сфере, в частности, монархический элемент правления;
üВысокая степень смены миграционных волн. В рамках раннесредневековой истории страны Британские острова подверглись нескольким волнам завоевателей - саксы, датчане, норманны и т.д. Это формировало довольно пеструю и неоднозначную картину повседневности индивида в данном регионе, в том числе и в политической сфере;
üМинимальный объем пригодный для ведения сельского хозяйства территорий и ориентация на морские коммуникации как источник получения всех необходимых экономических ресурсов и благ, а также основное пространство логистического сообщения. В следствие этого, политический истеблишмент Британии оказался в высшей степени талласократичен, формируя концепцию восприятия государства как некоего «корабля», окруженного агрессивной средой («океаном»), противостояние с которой является вопросом выживания государственной системы и всех ее составных элементов.
Таким образом, вышеперечисленное предопределило характерные черты англо-саксонской государственности. Еще одним немаловажным аспектом были определенные специфические гендерные установки по отношению к власти. В частности, Британия выступила одной из первых держав высокого Средневековья, где королевский престол неоднократно занимали женщины (Мария Кровавая, Елизавета I), причем представительницы достаточно жесткой авторитарной политической культуры, что само себе нетипично для общества с традиционалистскими социокультурными паттернами. Если рассматривать раннюю политическую историю североамериканских колоний Британии XVII-XVIII столетия, а также США XIX в., ты мы можем обнаружить, что женщины в политическом процессе данного региона играли далеко не последнее место, зачастую выступая не только как объект социального антагонизма (процесс «салемских ведьм), но и как направляющая и организующая сила (Энн Хатчинсон).
Еще одним наиболее важным аспектом политической системы Великобритании в указанный период являлась очень сильная привязка политического процесса к проблемам двух типов - хозяйственно- экономического и религиозно-сакрального. В частности, характеризуя первое направление совокупности проблем, следует отметить, что кризис высших органов власти в Британии в первой воловине XVII столетия начался во многом по причине острой полемики между королем и парламентом по вопросам перераспределения финансовых и земельных потоков. Попытка королевской власти реструктуризировать свою расходную смету посредством восстановления старых и уже отживших форм фискального налогообложения («корабельные деньги») вызвало серьезное сопротивление со стороны парламента - не по причине отсутствия потенциала у экономически активного населения к возмещению дефицита государственных средств, а по причине явного нарушения королевской властью своих прерогатив. Причем, нарушение подразумевалось именно с точки зрения позиций сословно представительной монархии. В восприятии сторонников представительных форм правления такие действия были недопустимы. Помимо этого, парламент активно вмешивается в «святая святых» монарха, пытаясь сделать подотчетными его траты и указывая на неуместности столь значительных трат на обеспечение обороны страны в ущерб развитию отраслям экономики страны.
Еще более острые социальные противоречия, которые мигранты перенесли на американскую «почву», было неоднозначное состояние религиозно-политической структуры британского общества в условиях революции и гражданской войны XVII столетия. В частности, обострение противоречий между различными противоборствующими политическими силами вызвала непоследовательная политика короля Карла I в отношении как Англиканской церкви, так и более радикальных протестантов. В частности, в Шотландии, территории, находившейся под полным влиянием пресвитериан, монарх замыслил произвести значительную структурную реформу церковного устройства, введя епископальную организацию с заметно привносимыми элементами католических догматов веры и религиозного культа. Для шотландцев, настрадавшихся в условиях террора «Кровавой Марии», подобные настроения монарха были опасным сигналом, и результат не заставил себя ждать: произошло наступление шотландского ополчения и разгром королевских войск. Тем самым Карл еще более осложнил финансово-экономическое положение короны и обострил противостояние с парламентом: отсутствие регулярных воинских подразделений, могущих противостоять наступлению шотландцев, порождали острую нужду в денежных вливаниях, которые Карл осуществлял, прибегая к непопулярным мерам в виде дополнительных поборов и налоговых дополнений.
Невозможность персоны монарха противостоять парламентским требованиям была предопределена еще и личностным фактором. Данная тенденция косвенно и подтверждается политической практикой глав общин Нового Света в XVII-XVIII столетии. Будучи преимущественно протестантским, политический истеблишмент Британии раннего нового времени ожидал от персоны монарха харизматического образа поведения, замешенного на религиозно-проповеднической стилистике обращения с подданными, ретрансляции целей общественного развития в ключе мессианских формулировок. В фигуре Карла отсутствовали многие подобные черты и это самым негативным образом сказалось на восприятии его как самими общественными массами, так и кругом приближенных к нему лиц, что в конечном счете предопределило крах его правления. Кроме того, в социокультурных паттернах британских джентри и йоменри устойчиво сформировалось восприятии любых авторитарных действий правителя, не учитывавших (по мнению первых) интересов широких слоев общества, как проявление личной тирании правителя или уполномоченного лица, и провоцировало соответствующие протестные реакции.
Особое значение в условиях формирования первичных капиталистических отношений стал играть имущественный ценз и уровень дохода. Ориентация общественных масс в стиле морали Нового времени на получение коммерческого успеха выдвигало на первый план в интересах общества такие личностные ориентиры, как предприимчивость, умение добиваться максимальных выгод в переговорных процессах, достижение целей любой ценой. Политическую культуру индивида англо-саксонского социума во многом стал определять протестантский прагматизм. Как справедливо замечает в своем труде М. Вебер, «повсеместное господство абсолютной беззастенчивости и своекорыстия в деле добывания денег было специфической характерной чертой именно тех стран, которые по своему буржуазно-капиталистическому развитию являются «отсталыми» по западноевропейским масштабам». Однако это вступало в острые противоречия с еще продолжавшими существовать остатками медиевальной картины мира, в частности, сочетание элементов формирующейся демократической культуры (самоуправляющиеся общины Нового Света, каждая из которых представляет собой «мини-государство» - прообразы будущих штатов страны) с элементами ограничительных черт в гендере и сохранении околомистических суеверий (твердое закрепление и сохранение политико-правовой дискриминации социального статуса женщин, процесс «салемских ведьм»). Весьма сильная была традиционалистская парадигма мышления индивида того времени, и в структуре повседневного быта, и в пространстве политического мышлении патриархальность и традиционализм все еще занимали важные позиции. Распространялись они и на обновленные экономические отношения, о чем писал Вебер: «И тем не менее это «традиционалистское» хозяйство, если принять во внимание дух, которым оно проникнуто. В основе подобного хозяйства лежало стремление сохранить традиционный образ жизни, традиционную прибыль, традиционный рабочий день, традиционное ведение дел, традиционные отношения с рабочими и традиционный, по существу, круг клиентов, а также традиционные методы в привлечении покупателей и в сбыте - все это, как мы полагаем, определяло «этос» предпринимателей данного круга».
Вместе с тем, элементы обновленного политико-интеллектуального пространства нашли свое места в землях Нового Света и получили самое активнейшее распространение также благодаря и высокой степени эклектизма и условной открытости англо-саксонской ментальности. Особо важную роль в данном процессе играли политические мифологемы и идеологемы представителей протестантства, в частности, пуритан, что частично проявлялось и в формировании наиболее распространенных политико-идеологических мифов современного американского общества, в частности, социокультурный паттерн «американская мечта» и связанный с ней социальный заказ и социокультурные ожидания рядовых индивидов.
1.2 Структура религиозно-политического пространства пуританизма и управленческие практики пуританских общин
Ключевую роль в становлении американской политической культуры Нового времени играло влияния протестантизма, в частности, наиболее радикального его ответвления - пуританства. Характеризуя роль пуританских общественно-политических деятелей периода, Л.В. Полосина отмечает характерную черту политико-интеллектуального «тренда» того периода: «Анализируя идеологию второй половины XVI - начала XVII веков, казалось бы, что в это время религиозное мировоззрение уже во многом утратило свои позиции. На место ей пришла светская идеология, которая благодаря трудам мыслителей и ученых, расширила границы познания, и во многом изменила представления о человеке, и о мире в целом. Но, несмотря на изменения в обществе, религиозное мировоззрение не утратило полностью свою роль, являясь по-прежнему важным фактором европейского общества. Но стоит отметить, что его также затронули перемены, обозначившиеся и в церковно-государственных отношениях, и в личной жизни людей». Пуританство играло огромную роль в политической жизни общества «альма-матер» большинства переселенцев Нового Света - Британии раннего Нового времени.
Следует учитывать и социальный состав переселенцев, оказавшихся на территории почти что враждебного им Нового Света. В большинстве своем социальные массы, оказавшиеся на территории Британской Северной Америки, оказались людьми довольно-таки маргинального склада, потерявшие жизненные ориентиры и социально-статусное положение в родных регионах. Ю.Л. Слезкин, характеризуя социальный срез тех, кто стоял у истоков американской политической культуры, во многом верно отметил общий социальный тренд: «Будущие колонисты, нанятые частными лицами или компанией, рекрутировались в основном из людей, оказавшихся в Англии без земли и занятий, главным образом в результате обезземеливания крестьян; из военных, не нашедших себе применения; бедняков, от которых хотел отделаться приход; неугодных членов семьи, должников и т.д. Сервентов также отбирали из тех, кому ссылкой в колонии заменяли тюремное наказание. Таким образом, значительная часть колонистов отправлялась в Виргинию против собственной воли или в силу крайней нужды». Однако к этому стоит добавить весьма важный фактор, характеризовавший многих из вновь прибывших, а именно высокую степень сакрально-религиозной экзальтированности. Многие из них были как раз представителями пуританского вероисповедания и поэтому следует более подробно охарактеризовать религиозно-политические паттерны мировоззрения представителей данного ответвления протестантизма.
Пуританизм как течение зародилось в результате реакции первых британских протестантов на государственное обеспечение проведения реформы церкви. Сторонники идеологии пуританизма (purus - чистый, очищенный) требовали полномасштабного преобразования структуры религиозного культа, поскольку полагали, что несмотря на разрыв официального Лондона с папской властью, идейно-политические основы католицизма прочного обосновались в ментальных установках политического истеблишмента страны. Реакция в лице Марии I Тюдор (которую еще именовали Мария Католичка) дало пуританам все основания понять, что религиозно-философские «шатания» государственной системы создают риски гражданской разобщенности, поэтому предприняли решительные действия. Следует отметить, что британское духовенство (в лице соответствующих структур Англиканской церкви) не могло выступить серьезным политическим оппонентом начинаниям пуританского движения, поскольку его потенциал и морально-волевая готовность к сопротивлению были серьезно надломлены в правление Генриха VIII Тюдора.
Представители пуританства идеалом и моделью для религиозных, а затем и политических преобразований видели времена апостольской миссии, когда христианство было представлено простотой и логичной упорядоченностью культа. Это, в частности, провоцировало серьезные контркультурные инсинуации в общественно-политической практике движения: пуритане уничтожали элементы богатого убранства культовых сооружений католического типа, разбивали памятники скульптуры и увечили внешний облик архитектурных построек.
Весьма интересны морально-этические установки пуритан, предопределявшие, в дальнейшем, структуру повседневности пуританского общества. Так, в частности, пуритане всецело разделяли догмат Ж. Кальвина и кальвинистов о предопределенности спасения человека. По мнению представителей пуританства, набор положительных качеств человека должен проявляться в каждом его деловом начинании, чтобы это могло засвидетельствовать его «богоизбранность». Таким образом, уже в подобных установках можно предусматривать чуть более позднее сформировавшуюся идею мессианства, ставшую привычной для современной американской политической культуры.
Так, согласно пуританской общественно- политической концепции, любой человеческий индивид, если он добропорядочный христианин, своим жизненным путем должен демонстрировать тотальное служение божественному промыслу - он является инструментом Божьей воли и должен не только ретранслировать посредством проповедей и обращений Божественный замысел, но и повседневными деяниями способствовать пришествию Божьего царства. Основным видом «доказательства» «богоизбранности» выступало участие индивида в трудовой деятельности. Если, инициируя какое-либо дело или род занятий, человек значительно преуспевал там, и его благосостояние росло, то, в рамках морально-этических установок пуританина, такой человек был добропорядочным, а следовательно, ему было уготовано спастись. В противном случае, если преуспевание не становилось жизненным кредо индивида, то это напрямую свидетельствовало о его изначальной греховности, по мнению пуритан, и уготованности ему посмертной гибели души. Как отмечает Л.В. Полосина, именно «поэтому особое значение приобретало денежное выражение жизненного успеха пуританина, позволявшее не только сопоставлять результаты, но и оценивать путем калькуляции доходов степень «богоугодности» различных видов деятельности, осуществлявшихся им». Особый интерес у исследовательского сообщества вызывает социальный срез пуританства на ранних стадиях его формирования. В частности, не оставляет сомнения тот факт, что ввиду вышеуказанных морально-этических установок движение пуританизма было наиболее популярно в тех локациях Британии XVI-XVII вв., где люди наиболее всего преуспели в формировании и осуществлении своей предпринимательской деятельности; не оставляет также сомнения, что в основном это были представители городской культуры, однако и здесь подобный вывод не совсем однозначен, поскольку основные сырьевые предприятия по производству овечьей шерсти - ходового продукта легкой промышленности того времени - были сконцентрированы как раз таки в сельской местности. Тем не менее, статистические данные наглядно демонстрируют, что существовало немало городских центров, которые веяния пуританизма не сколько не затронули, и в то же время в депрессивных регионах наличествовала достаточно мощная поддержка пуританского движения. Вследствие этого в данном ключе уместнее всего говорить об индивидуальных религиозно-сакральных поисках каждого представителя течения, нежели о наличии какого-либо устойчивого социального тренда, присущего всему британскому обществу на тот момент. Однако такая тенденция получила всеохватное распространение лишь уже к середине XVII в., в XVI столетии же, «очень немногие бы стали хвастаться, что они пуритане». Причиной этого была специфическая для медиевальной культуры английского общества тенденция пуритан к жесткой регламентации всех сторон общественной жизни, и вмешательство даже в достаточно личностные стороны жизни каждого индивида. Для этики тюдоровской Англии такое поведение было проявлением абсолютной невоспитанности и нанесения едва ли не личного оскорбления.
Однако данные общественные установки пуритан не были следствием какой-либо коллективной маниакальной асоциальности. Стремление представителей пуританизма столь жестко и явно регламентировать все насущные стороны жизни членов британского общества было вызвано, в частности, вполне себе прагматичными причинами. Для многих поразительным фактом выступали жесткие внутрисоциальные санкции пуритан по отношению к тем единоверцам, кто, в частности, игнорировал церковное соблюдение воскресенья, занимаясь какими-либо производственными или иными деловыми вопросами. Тем не менее, ряд исследователей пуританизма (К. Хилл), отмечали, что прагматизм данной социальной установки, в частности, заключался в трудовой этике пуританизма: тяжелый изнуряющий труд в течении недели был святой обязанностью любого пуританина, вследствие этого наличие воскресенья как выходного дня было средством борьбы с трудовым выгоранием. Были также и иные, психосоциальные причины. Важным элементом общественно- политической риторики пуритан выступала религиозная проповедь. Такая тенденция, следует сказать, сохранилась и в актуальной практике президентов и лидеров американских партий и движений в XX столетии, например, в речах Ф.Д. Рузвельта и Р. Рейгана. В рамках воскресных собраний происходила максимальная единовременная концентрация всех членов общины или квартала и это позволяло осуществить пропагандистский охват практически всех представителей социума. Семьи пуритан были строго патриархальны и особенно это ощущалось в воспитании детей. В противовес гуманистическим тенденциям Нового времени, в скором приведшим к педагогике Просвещения и либеральном отношении к детству и интересам подростков, пуританизм ретранслировал идеалы авторитарной педагогической модели. Согласно убеждениям пуританских лидеров, следовало проявлять максимальную степень строгости по отношению к воспитуемым и все негативные черты, такие как замкнутость, чопорность, гордыня, и уж тем более непослушание по отношению к более старшему поколению должны немедленно пресекаться, причем во всех случаях с применением физического насилия. Исходя из этого, можно было бы предположить, что семейные ячейки пуритан представляли собой «поле боя» для конфликта поколений, однако данная позиция не является верной: «не значит, что в семьях пуритан была одна строгость. Как отмечает П. Коллинз, теплые отношения между родителями и детьми не были редкостью». Тем самым происходило закрепление мощных социальных связей; в особой чести у пуритан были «договорные» браки, тогда пару скрепляли договоренностью о брачном союзе еще в детском возрасте.
Особое место в мировосприятии и повседневном устройстве пуританской общины играла женщина. Несомненно, что пуританские семьи, будучи семьями патриархального типа, диктовали свой определенный набор статусных предписаний и функционала для «хранительниц очага». Одним из первичных таких предписаний, естественно, выступали модели допустимой внешности для пуританской женщины. В целом, в восприятии пуританина, активно заниматься своим внешним обликом может только крайне безнравственный и безбожный человек; данный социокультурный стереотип вдвойне затрагивал позицию женщины в этом вопросе. В частности, длинные одеяния неярких тонов, неброская скромная «прилизанная» прическа, строгое выражение лица и не менее строгие манеры обращения в общественных местах представляли собой комплексный набор дресс-кода и кодекса поведения пуританки в обществе. Характеризуя общецивилизационную тенденцию такого подхода, Л.В. Полосина отмечает:
«В этой связи уместно сравнить пуританских женщин с представительницами высшего общества в Российском государстве, где также господствовал патриархат, а мир женщины ограничивался высоким теремом. В отличие от пуританок русские княгини и боярыни активно пользовались косметикой, но лишь для того, чтобы скрыть свою красоту. Эта параллель указывает на то, что восприятие женщины, как существа неполноценного, не равного мужчине, являлось поликультурным и характерным для общественного развития и Европы, и России». Парадоксально, но именно в пуританской общественно-политической среде сложились все предпосылки для денонсации подобного социального тренда.
В частности, в британских североамериканских колониях сложился одиночных позиций и выступлений женщин (Э. Хатчинсон), которые выступали против такого подхода к социально-статусному размещению женщины в структуре общества. Подобные выступления встретили самый ожесточенный отпор со стороны теократических организации пуританский общин в Северной Америке, однако сама направленность умонастроений свидетельствует о наличии позитивных сдвигов в восприятии места и роли женщины.
Особенно взвешенным и прагматичным было отношение пуритан к элементам культуры. В частности, пуритане, в отличие от сторонников У. Цвингли, не считали культуру «порождением лукавого», однако обосновывали ее необходимость и существование лишь прикладными целями - произведения культуры, музыка, скульптуры, живопись ценны до тех пор, пока они служат целям упрочения христианской веры и индоктринации идеологических доктрин пуританизма; все это именовалось проявлением Божьей воли. Крайне негативную реакцию у представителей пуританского движения вызывали элементы народной культуры, в частности, «языческие праздники» (сложившиеся в результате двоеверия - Самайн), что уже само по себе было посягательством на веру, в тоже время консолидация населения во время данных мероприятий не учитывалась пуританами как заслуживающий внимания фактор; это было существенной ошибкой их социальной политики.
Пуританское движение стало одним из социально-политических трендов, значительно повлиявших на уровень развития образовательных сфер британского общества. Это в частности, объяснялось исходом из страны католической церкви, одной из ключевых прерогатив которой являлась культивация образованности населения, и переход инициативы в руки пуритан. Для того, чтобы эффективно вести общественную полемику, пуританским лидерам и духовным проповедникам приходилось постоянно повышать свой образовательный уровень, что позитивным образом отражалось и на их сторонниках. Кроме того, последствия роста предпринимательской активности и существенные изменения социально- экономических сторон британского общества, вызвавшие рост показателей жизни населения, приоткрыли новое направление личных расходов английских семей: стало не просто модным, но едва ли не обязательным в среде категорий среднего достатка и определенного социального статуса тратить средства на повышение образовательного уровня подрастающего поколения. Как проявление богоугодности человека, поощрялось меценатство на «благие дела», и одним из направлений меценатской деятельности пуритан явилось выделение средств на открытие частных образовательных учреждений; само собой разумеется, что помимо получения общетеоретических знаний и навыков, обучающиеся в данных образовательных организациях неизбежно испытывали на себе индоктринацию основных догматов пуританизма, а также моделей его политико-правовой культуры. Таким образом, в частности, «постепенное распространение пуританизма… повлекло за собой образование особенной пуританской ментальности. Пуритане считали, что по сравнению с остальными англичанами, они понимают Библию наиболее глубоко, и соответственно, знают, как лучше всего организовать церковное устройство». Однако далеко не все ветви пуританства смогли достичь властных или околовластных позиций в новой политической картине британского общества XVII столетия. Значительные массы пуританских идеологов - пресвитериан, индепендентов, диггеров - устремлялись в Новый Свет, как некую «землю обетованную» с цель обретения там возможности максимально реализовать собственное видение общественно-политических идеалов и моделей государственного устройства. Структура политико- правового пространства середин XVII - середины XVIII столетий продемонстрирует, что в конечном счете данная тенденция вылилась в образование ряда специфических, частично теократических, частично гражданско-правовых образований на территории британской Северной Америки
1.3 Образно-символическое пространство политических моделей пуритан Нового Света в конце XVII - первой половине XVIII столетия
Утверждение широких слоев пуританских мигрантов на территории британской Северной Америки сопровождалось практической реализацией их видения идеальных общественно-политических моделей. В пользу расширения пуританского сегмента в колониях Нового Света, и роста их общественно-политического значения играло множество факторов; Л.В. Полосина указывает: «Постепенно число пуритан, прибывавших в Америку, росло. Вместе с ними ехали и обычные люди, стремившиеся начать новую жизнь за океаном. Однако, так или иначе именно пуритане играли решающую роль в местной жизни. Они вскоре слились с местным обществом, стали подчиняться местной администрации, но сохранили дух борьбы и независимости от метрополии. Войны, начавшейся в Англии, способствовали росту пуританских общин». Причинами столь активного разрастания пуританских общин, равно как и приобретения ими все большей политической власти и значения во внутренней структуре и иерархии выступали уникальные черты политико-правовой культуры пуританизма, а также соответствующие морально-этические предписания. Движущим «локомотивом» переориентации политического процесса в колониях и незаселенных землях «на себя» в политико-правовой практике пуританизма послужила также их особая предприимчивость, умение идти на риск, и эффективный стиль ведения хозяйственной деятельности. Так, например, в 1607 г. британским переселенцам удалось основать долговечное поселение английской короны в Новом Свете, получившей наименование «Джеймстаун» в честь монарха. Однако последовавшие почти полутора десятка лет характеризовались высокой степени депрессивности в ведении внутреннего хозяйства данного колониального владения. Ситуация коренным образом изменилась с момента прибытия в данный населенный пункт пуритан. Именно с подачи пуританского лобби был инициирован активный партнерский контакт с аборигенным индейским населением, причем с позиций обоюдовыгодных договоренностей. Представители пуританской общины в Джеймстауне первыми поняли и извлекли максимальную выгоду из технологических решений, предложенных индейцами поселенцам в сфере аграрного производства, по-своему смогли оценить значение таких технических и иных аграрных культур, как табак, томаты, бобовые и пр.
Практически сразу с момента появления первых мигрантов на территории Нового света особое распространение в пуританских обществах стали иметь мифологемы эсхатологического характера. Н.Э. Адамова, характеризуя специфику данного процесса, отмечает: «Милленаристский миф о конце света и наступлении царствия праведников уходит корнями в древний античный миф о золотом веке. Заимствованный в средние века, он заключался в надежде на наступление времени всеобщего равенства, не знающего властей и разделения на классы. Американский континент, казалось, стал воплощением этого мифа». Для индивида XVII столетия с сохранявшимися элементами медиевальной картины мира не существовало значимых отличий между миром земным и миром сакральным, вплоть до конца XVIII столетия даже многие интеллектуалы помещали территории из сюжетов Библии и средневековых легенд на мировую карту, равно как и высказывали концепции о существовании сказочных либо необычных существ. Индейский сегмент населения частично способствовал укреплению идей восприятия американского континента как «земного рая». Находившиеся на первобытном уровне общественных отношений, они воспринимались европейцами как незатронутые грехом потомки первых людей, персонажи «золотого века» из легенд и былей. Однако, следует подчеркнуть, что в воззрения колонистов такое восприятие довольно быстро улетучилось и миф о характере индейцев как детей «золотого века» оставался привычен исключительно для европейских интеллектуалов XVII-XVIII столетия.
Особое место в концептуальных построениях пуритан к указанному времени занимала концепция «града на холме», авторство которой условно принадлежит Дж. Уинтропу, выдающемуся юристу своего времени, богослову и проповеднику. Уинтроп происходил родом из довольно состоятельного семейства британских аграриев, и с юношеского возраста активно стал интересоваться проблемами политико-правового устройства и финансово-экономического развития общества. Будучи по убеждениям радикальным пуританином пресвитерианского толка, Уинтроп полагал, что реформы Елизаветинской эпохи в сфере общественно-политического и религиозного обустройства общества были во многом половинчаты, и считал, что необходимо продолжить данный процесс. С 1618 г. начинается самостоятельная практика Дж. Уинтропа как юриста и на этом поприще он инициировал ряд юридических прецедентов, призывая правительство Якова I, а затем и его сына Карла пересмотреть политическую систему общества, устранив из нее наиболее насущные пороки. В числе недостатков, указываемых данных деятелям в некоторых из петициях, отмечались: а) коррупционные схемы; б) несовершенство судебной системы; в) несовершенство налоговой системы, в частности, спонтанное возникновение ничем не мотивированных (кроме личной выгоды королевской власти) податей и сборов. Таким образом, к середине 20-х гг. XVII в. Уинтроп находился в жесткой политической оппозиции к королевской власти, что и предопределило его дальнейшую судьбу. Между тем, подобная деятельность не могла не остаться незамеченной. В условиях роспуска парламента королем в 1629 г. Уинтроп утрачивает должность королевского судьи, что тем самым больно ударяет по его имущественному состоянию (годовой доход от занятия должности составлял порядка 700 фунтов стерлингов - колоссальная сумма для XVII столетия). В поисках способов разрешить сложившуюся ситуацию юрист обращает внимание на все возможные варианты пока не сталкивается с деятельностью компаний, занимавшихся колонизацией британских владений в Северной Америке - Виргинской, Масачуссетской. В данном случае, проявляется характерная черта ментальности пуританского лидера - уверенность в неизбежности успеха даже в условиях жизненных провалов. Тем более что Новый Свет был достаточно желанный объектом реализации своих духовных и престижных потребностей для многих мыслящих и предприимчивых людей данной эпохи. Так, исследователь Т.С. Паниотова, характеризуя идеалистические концепции мыслителей Высокого Средневековья и раннего Нового времени, отмечала, в частности, что «уже одно обстоятельство, что именно американский континент, единственный их всех получил наименование «Нового Света» подразумевал утопическую составляющую. Америка превратилась в клапан, выпустивший пар бесчисленных мечтаний и надежд, подпитываемых «золотыми снами» античности, библейской традицией и не в последнюю очередь иллюзиями более счастливого и гуманного мира».
Для постулирования своей позиции в отношении освоения новых территорий Дж. Уинтроп создает истинно пуританское произведение -
«Доводы в оправдание колонизации Новой Англии». По сути, данный документ стал нечто вроде малоизвестного манифеста пуританского движения, посвященного их финансово-экономической, социокультурной и политико-правовой стратегии в Новом свете. Содержание данной работы сделало бы честь любому экономисту: в рамках «Доводов…» Уинтроп отмечает в качестве базовых экономических проблем страны, которые может разрешить колонизация, ее перенаселенность, отсутствие достаточного ресурсного потенциала и перспектив роста для многих представителей аграрной сферы, обедненность земельного фонда. Разумеется, что как истый представитель пуританизма, автор не мог не указать и исключительно религиозно-философские истоки проблемы: духовная неустойчивость, растлевающее влияние «косного» общества на подрастающего поколение и многие другие негативные аспекты. Вследствие этого, отмечал Уинтроп, складывается насущная необходимость для осуществления такого мероприятия, как миграция в североамериканские колонии. В частности, любой истый пуританин, доказывал юрист, обязан предпринять все усилия для того, чтобы идеалы «Царства Божия» распространились на подобных девственных территориях.
В 1630 г. была знаменована очередная экспедиция Масачуссетской компании, доставившей очередную партию колонистов в новые земли, в их числе был и Уинтроп. Вероятнее всего, уже в этот момент предприимчивый юрист уже ментально не ассоциировал себя с политическим истеблишментом Старого Света, осознавая, какую власть он может получить здесь. В частности, Ю.Л. Слезкин так характеризует первые меры Уинтропа по выстраиванию ячейки гражданского общества на территории вновь основанного поселения Чарльзтаун: «Хартия, пожалованная Массачусетской компании королем, предусматривала такое избрание, а также решение других важнейших дел колонии общим собранием свободных колонистов. Текущими же делами должен был заниматься магистрат: губернатор, его заместитель и избранные общим собранием ассистенты в количестве не менее пяти человек - всего не менее семи человек. Пользуясь тем, что многие колонисты были незнакомы с хартией или вообще не имели о ней представления, а также тем, что первых ассистентов избрали еще в Англии члены компании, Уинтроп и его помощники, собравшись 23 августа, присвоили себе функции общего собрания колонистов. Свои полномочия они расширили, возложив на магистрат судебные функции. В сентябре был создан институт констеблей - полицейских и судебных исполнителей, назначаемых магистратом. Значительная власть концентрировалась в руках губернатора, который между собраниями ассистентов руководил колонией единолично». Таким образом, Уинтроп действовал в духе авторитарной теократической традиции, характерной для всех пуританских лидеров эпохи и региона. Следует отметить при этом, что в данной тенденции к единовластному управлению просматривалась не столько жажда власти данного общественно-политического деятеля, сколько осознание последним насущной необходимости. Негостеприимные условия Нового Света, наличие неизвестных растительных культур и животных, нараставшая отчужденность, а затем и агрессия со стороны индейских племен побуждали лидера колонистов формировать жесткую теократическую вертикаль власти.
С собой решимостью Дж. Уинтроп и его сторонники проводили в жизнь идеи пуританской социальной инженерии. В частности, губернатор Масасуссетса ввел специальные законодательные ограничения на премирование работников и сервентов свыше указанного в договорах вознаграждения. Как отмечает Л.Ю. Слезкин, «логика Уинтропа соответствовала кальвинистской теории «земного призвания». Призвание работников - работать. «Излишняя» оплата их труда порождает праздность и пороки, т. е. мешает следовать определенному богом «призванию», а значит служить собственному и общему благу в системе богом же определенных человеческих отношений, способствует грехопадению. Призвание торговцев - торговать. Торговля ведется для получения прибыли. Чем больше прибыль, тем вернее путь призванного торговать, тем больше его вклад в пользу общества, тем усерднее служение». То есть, таким образом пуританская администрация стремилась сдерживать так называемое «демонстративное потребление» среди низов и среднего класса колоний, а также бороться с такими распространенными пороками как пьянство и азартные игры. Вместе с тем, Уинтроп активно способствовал развитию концепции «ковенантной» (т.е. договорной) структуры политико-правовых взаимоотношений в обществе, при которой у людей перед Богом и друг перед другим существовали некоторые «договорные» обязательства, которые обе стороны обязались выполнять. Таким образом, Дж. Уинтроп, равно как и другие «отцы-пилигримы» Нового Света, пошел гораздо дальше европейских протестантов в придании «капиталистического» характера сакрально-мистическим отношениям человека со сферой религиозного.
Свои взгляды на специфику политико-правового пространства Нового Света Морган изложил в вышеназванном произведении. Описывая ситуацию в якобы существовавшем государстве, публицист изложил свою идеальную модель государственности, основанную на постулатах кальвинизма, личной общественной практики, а также трудов других протестантских лидеров. Морган рассматривает ситуацию, сложившуюся в данном «королевстве» как идеалистическую и как образец для переустройства современного им общества. Также, он отмечает, что правовая система данного государства весьма тривиальна, опирается на соблюдение божественных заповедей, а всех преступивших данное предписание ожидает ссылка в местность под названием «горящее озеро» (символическая аллегория преисподней). Важнейшей «производственной» задачей граждан Морган указывает следующее: «Там практиковались ремесла, называвшиеся страдание за веру, обращение грешников, подаяние страждущим, чем больше средств туда вкладывалось, тем больше был доход». Таким образом публицист вкладывает идею духовного подвига и постоянных социальных трансформаций общества североамериканских колоний как главную цель социального заказа в интересах всего их населения. В совокупности, образно-символическое видение проблем развития общества пуританскими лидерами отражало насущные задачи того времени, состоявшие в изменении общества до такого уровня развития, в котором уровень духовного развития всей их паствы максимально бы соответствовал социальной образности утопий, представленных в их произведениях и концепциях.
2. Конструирование патриотического дискурса и традиционной американской демократии в условиях войны за независимость.
.1 Конструирование дискурса франко-американского сближения в Войну за независимость
Нарастание социально-экономических и политико-правовых противоречий со стороны взаимоотношений североамериканских колоний и «старой, доброй Англии» привело к политическому отмежеванию истеблишмента североамериканских территорий. Вследствие этого, у американской стороны появилась насущная необходимость в выстраивании мощного военно-политического блока с какой-либо из значимых государств Старого Света. Примечательно, что события в североамериканских колониях были встречены европейской интеллектуальной элитой и многими общественными деятелями крайне приветственно: «Войну за независимость поддерживали многие передовые люди Европы: маркиз Лафайет, будущий социалист-утопист граф Сен-Симон, Костюшко и многие другие, отправившиеся из Европы в Америку, чтобы принять участие в войне против Англии. Двадцатитрехлетний маркиз Лафайет снарядил на свои средства целый корабль с волонтерами, назвал его «Победа» и, вопреки запрету короля, отплыл в Америку». Тем не менее, наиболее оптимальным в данном ключе представлялся закономерный союз с претерпевавшей состояние социальной напряженности Францией. На необходимости установление партнерских отношений с восставшим колониальным владением британцев указывал и французский МИД, подчеркивая, что Великобритания издавна выступала как естественный геополитический соперник государства:
«Англия естественный враг Франции, алчный враг, корыстолюбивый, неверный и предательский. Неизменный и излюбленный принцип ее политики - если не уничтожение Франции, то, по крайней мере, ее унижение и разорение». Вследствие этого политическая элита формирующихся США стала последовательно разрабатывать концепцию долгосрочного сотрудничества с французской короной (а позднее и республикой).
Проводником американских интересов во Франции с 1774 г. выступала группа американских дипломатов во главе с одним из «отцов-основателей США» Б. Франклином. Выбор был не случаен - Франклин был фигурой, высоко ценимой интеллектуальным сообществом Старого Света, и в частности, имевшим огромное влияния при французском королевском дворе Вольтером. Последний был крайне заинтересован в общении с дипломатической элитой США и находился под большим впечатлением от личных качеств американского политика и изобретателя. В присущем ему околопафосном стиле философ написал к монарху Франции трактат- обращение, где призывал приложить все дипломатические усилия для выстраиванию союзнической оси с США. Рассматривая режим Георга III как «тиранический», Вольтер именовал военные подразделения генерала Дж. Вашингтона как «бойцы народной свободы» Франклина и в своих идеалистических представлениях воображал всю американскую нацию подобной ее передовому гражданину. Однако дипломатическая служба Версаля была далека от романтизации внешнеполитических перспектив. В восприятии государственных деятелей королевской Франции США пока выступали малозначимой единицей, скорее геополитической «занозой» в реализации внешнеполитической стратегии Великобритании, нежели значимым союзником. Тем не менее стратегами французской дипломатии были сделаны определенные шаги по поддержанию молодого заокеанского республиканского государства. В частности, была разработана сложная и законспирированная схема поставок вооружений и снаряжения из французских королевских арсеналов в США на основе контрабандных перевозок, осуществление которых было поручено заниматься компанией, председательствовал в которой великий французский драматург П. Бомарше. К настоящему времени лишь ограниченному кругу специалистов (Н.А. Краснов) примерно известен объем поставок, осуществленных компанией выдающегося драматурга, стоит лишь отметить, что судя по мемуаристке американских отцов основателей, эти показатели были колоссальны для своего времени. В тоже время. Следует заметить, что качество военной продукции порой оставляло желать лучшего, например, поставленная в американские войска обувь была едва ли не на несколько размеров меньше, чем привычные для американцев размеры; среди образцов огнестрельного оружия, предоставленного американской стороне, встречались фузеи образца англо-французской войны в Канаде 1740 г., а то и вовсе мушкеты времен правления Людовика XIV. При этом, стоит отметить, участвовавший в данной тайной операции драматург обогатился на астрономические по тем временам суммы.
Стремление американской стороны обрести союзников в Старом Свете не прошло незамеченным для правительства Георга III, что повлекло со стороны британской короны ответные меры. В частности, британским королевским спецслужбам и дипломатическому корпусу Великобритании была поставлена задача по срыву переговорных процессов американцев как с французской стороной, так и с любыми другими потенциальными европейскими союзниками. Следует сказать, что выполнение данной задачи облегчал ряд очевидных аспектов:
üВысокий профессионализм как специальных служб Соединенного Королевства, так и дипломатических сотрудников, имевших колоссальный опыт в формировании выгодного политического дискурса, равно как и в эффективном саботаже переговорных процессов третьих сторон;
üФактическое пребывание жителей новообразованного государство британскими подданными и желание части из них («тори», «лоялисты») сохранить статус-кво жителей Британской империи; как следствие, данная категория населения выступала в качестве добровольно вербуемого личного состава;
üБюджет специальных служб и дипломатических организацией Соединенного Королевства был колоссален, вследствие этого представлялись широкие возможности для использования коррупционных схем в перевербовке американских служащих - политиков, дипломатов, военных. Так, согласно подсчетам специалистов, основное разведывательно-диверсионное ведомство Британской империи того времени, Секретная служба «не испытывала недостатка в деньгах, ее годовой бюджет составлял 80 000 ф. ст., огромная сумма для того времени, близкая к 2 млн. французских ливров».
Таким образом, сложилась вполне благоприятная обстановка как для создания мощной шпионской сети в среде американского политического истеблишмента, равно как и прямого подкупа с целью перенаправить дипломатические усилия представителей США в нужное для Лондона русло. Так, весьма показательна ситуация с вербовкой одного из сотрудников специальной дипломатической группы американцев в Париже, Э. Банкрофта. Непосредственным вербовщиком Банкфорта выступал родственник губернатора североамериканской колонии Нью-Гемпшир и владелец латифундий в данном регионе П. Уэнтуорт. В Лондоне по поручении Секретной службы он изображал состоятельного мецената, не скупящегося в тратах и благодаря этому обстоятельству вращавшемуся в широких кругах британского общества. Секретной службой для своего спецагента была поставлена задача по хищению материалов переписки Б. Франклина и главы американской миссии в Париже С. Дина с высокопоставленными французскими чиновниками и политиками для компрометации последних и недопущения франко-американского соглашения. Неизвестно, когда и при каких обстоятельствах Банкфорт был завербован, однако, основываясь на материал переписки, установлено, что уже с лета 1776 г. Э. Банкфорт заключил «договор о шпионской деятельности» с Секретной службой Британской империи. Размер вознаграждения, поставляемого Банкфорту, составлял от единовременных выплат в размере 100-500 фунтов стерлингов, до годичного оклада в составе 1 тыс. фунтов. Работа Банкфорта было организованна по двум направлениям. Одно, «разведывательное», заключалось в выявлении и передаче британской стороне актуальной информации о переговорах, состоянии договоренностей французских сановников с американцами и проч. Другое, «дезинформационное», представляло собой распространение компрометирующих или заведомо ложных сведений для дипломатической группы и Конгресса. Как отмечает Н.А. Краснов, «Информация, якобы секретная, доставляемая Банкрофтом из Англии, на самом деле представляла собой набор светских сплетен или, надо думать, была подсказана секретной службой, особенно, если речь шла о военных действиях». Еще одним ценным сотрудником британской агентуры являлся священник-лоялист Нью-Йоркской кафедры Дж. Вардилл. Испытывая огромное почтение к британской короне и будучи убежденным монархистом, Вардилл организовал похищение значительной части материалов секретной корреспонденции британской миссии. Тем не менее, стоит резюмировать, что несмотря на значимые достижения британской разведки в получении актуальных разведданных, ни военно-морские силы Великобритании, ни дипломатические службы страны не смогли должным образом «монетизировать» данный успех.
Огромное значение в условиях Войны за независимость играло констиутирование статуса церковных институтов. В частности, немалый интерес представляет позиция англиканской церкви в происходившем политическом процессе. Следует сказать, что «костяк» политической элиты США в XVII-XVIII столетии был круто замешан на массах религиозно-политических диссидентов, находившихся в достаточно жесткой оппозиции как к британской короне, так и ее конфессиональной провозвестнице в лице англиканской церкви. Поэтому статус колониальной англиканской церкви, как можно предположить, почти два столетия в колониях Северной Америке держался исключительно на политико-правовых власти и полномочиях королевских чиновников, и защите со стороны британских контингентов. Следует заметить, что уже в условиях после завершения Американской революции позиции англиканской церкви не просто пошатнулись, а были фактически вытеснены с интеллектуально-политического и сакрально- мистического пространства молодого государства. П.Г. Космач, детально анализируя последствия данных событий, в частности указывает следующую тенденцию: «Религиозный фактор действительно имел место в конфликте между колониями и метрополией, так как официальный Лондон рассматривал англиканскую церковь как опору и орудие своей политики. В результате Американской революции англиканская церковь понесла колоссальные организационные, материальные и репутационные издержки. Ее преемнице - протестантской епископальной церкви - потребовалось время для адаптации к условиям свободной межденоминационной конкуренции». Таким образом, как можно обнаружить, с социокультурных позиций данный конфессиональный институт изначально был чуждый образованием для социального организма американского государства. Иначе и быть не могло - согласно принятой в англиканской церкви традиции каждый священнослужитель при получении сана и назначении на кафедру понуждался к приведению клятвы верности королевской власти и обязался всячески содействовать ее идеологическому укреплению в умах паствы. Следовательно, в условиях противостояния колонистов и метрополии в 1760- 1780-х гг. конфессиональная элита англиканской церкви в Новом свете активно призывала не выходить за рамки дозволенного и действовала в духе евангелического политико-абсентеистского принципа «Рабы, подчиняйтесь господам вашим» - т.е. всячески призывала не допускать эскалации населения окраины с центром. Все это, само собой разумеется, негативным образом настраивало экзальтированные массы американского общества на недоверие проповедническому дискурсу священников-англикан и восприятии их как заведомых противников и предателей нации. Последнее, кстати, было не так было далеко от истины, если учесть род деятельности главы кафедры англиканской церкви в Нью-Йорке Дж. Вардилла, священника, уличенного в создании целой шпионской сети на территории США. В целом, согласно оценкам специалистов, конфессиональная картина конфликта, сложившаяся на тот момент в Новом Свете, была достаточно уникальна. А.В. Ефимов характеризовал ее следующим образом: «королевский торийский лагерь был в то же время лагерем, где господствовала возглавленная королем англиканская церковь. Но в лагере вигов, хотя и избрали командирами рот лучших проповедников, не было единой церкви. Декларация независимости апеллировала к богу, но только как к творцу людей. Написавший ее Т. Джефферсон был деистом и оставлял богу лишь право сотворить человека. Во всем остальном, по его убеждению, человек действовал без вмешательства провидения. Закончилась революция провозглашением принципа отделения церкви от государства, хотя этот принцип и не был проведен последовательно в жизнь. Таким образом, в период войны за независимость в Америке религиозные традиции боролись с новыми, светскими устоями общественной жизни, причем побеждали последние». Тем не менее нельзя однозначно сказать, что благодаря данной тенденции в США полностью возобладал «мирской» настрой всех слоев общества. Напротив, сплав патриотизма, сохранявшегося пуританизма и концепции мессианства породил тот феномен, который практически основная масса исследователей-американистов обозначает как идея «американской исключительности». Вместе с тем, нельзя не заявить, что в отношении к присвоению новых религиозных течений, а также образовании на основе протестантских ответвлений специфических харизматических культов американское общество оказалось закрытым - напротив, события противостояния с британской короной, активизация «доктрины Монро» и реализация ее принципов в XIX столетии поспособствовали тому факту, что практически каждое сакрально-мистическое учение, если оно отвечало теории о «богоизбранности» американской нации, тут же абсорбировалось определенными категориями социума США, каким бы абсурдным это учение не являлось на самом деле. В конечном счете, такой подход породил довольно разнообразную конфессиональную структуру общества современного американского государства.
Весьма интересно участие женщин-американок в событиях Войны за независимость. Как уже указывалось выше, существовала определенная степень дискриминации статуса женщины в обществе пуританского типа; с другой стороны, суровость и неприветливость условий Нового света способствовала укреплению характера представительниц «прекрасного пола». Поэтому ситуация противостояния с британской короной, которую женщины, как владетельницы хозяйств, прекрасно ощутили на себе, вызвало особое, специфическое отношение к войне, и достаточно интересный для истории западного общества феномен - обилие патриотически настроенных женщин, активно участвовавших в борьбе против британской армии и лоялистов. В 1777 г. американки Сивил Лудингтон осуществила подвиг, характерный забегу воина-марафонца; девушка в бешеном галопе проскакала порядка нескольких десятков миль, чтобы предупредить находящиеся, казалось бы, в глубоком тылу американские войска о приближавшейся опасности в виде корпуса британских военных. Совершив свой подвиг и проскакав по довольно-таки небезопасной местности, миссис Лудингтон благополучно вернулась в родную местность с извещением о завершении своей миссии. С.А. Короткова, характеризуя препозицию женского гендера в контексте военных действий в колониях, справедливо отмечает: «Женщина и война… Но такое вот «соединение» войны и женщины переворачивает все смыслы, заставляет изменить привычное восприятие реальности. Зло в этом случае вдруг приобретает такой вселенский размах, что, кажется, будто в мире вовсе не было и нет добра, и что именно жестокость является правдой жизни. Такое вот «соединение» войны и женщины приводит нас к мысли, что мы знаем о Войне за независимость мало. Российской историографии по этой проблеме практически нет. А между тем, женщины сыграли немаловажную роль в завоевании колониями независимости. И список их имен отнюдь не мал»27. Описанные случаи были далеко не единичны, американки занимались шпионской деятельность, саботажем, уничтожали продовольствие и иные ресурсы, необходимые для ведения военных действий.
2.2 Становление демократической культуры и политико-правовых механизмов в контексте концептуального наследия «отцов- основателей»
Контуры совокупного облика современной политико-правовой культуры США были заложены в концептуальном наследии «отцов- основателей» - плеяды наиболее выдающихся политиков, юристов и дипломатов своего времени, организовавшихся сопротивление британской короне. Конструирование специфических паттернов внутри- и внешнеполитического дискурса американского государства происходило в условиях ожесточенного противостояния с Британской империей за обособление своей национально-политической идентичности и трансформации местных региональных образований в мировую державу, а статуса администрации - к уровню политических элит мирового масштаба.
События провозглашения независимости спровоцировали бурную проектную деятельность со стороны американского интеллектуального сообщества. Это было типичным проявлением американской демократической политико-правовой культуры, выражавшейся в стремлении оказать влияние на процесс развития государственной системы посредством ее юридический трансформации. Впрочем, такая тенденция характерна в целом для англо-саксонской модели государства - следует привести в пример аналогичную ситуацию событий английской революции XVII столетия, когда политически активная часть общества буквально разразилась шквалом петиций, воззваний, различного рода материалов, направленных на изменение основ британского политического строя и выраженную в виде петиций, воззваний, иных форм политически ангажированных произведений. Т. Джефферсон, характеризуя сложившуюся ситуацию в интеллектуальном пространстве политического истеблишмента и гражданского общества США, критически указывал: «Сейчас это, по сути, самое увлекательное занятие, которому желает посвятить себя каждый гражданин. В нем смысл всей нашей нынешней борьбы. Если у нас утвердится плохое правительство, это будет означать, что американцы вполне могли удовлетворяться дурным правлением, навязываемым из-за океана, не подвергая себя ненужному риску и не принося жертв на полях сражений». По сути, данная традиция уходила конями еще и в творчество «отцов-пилигримов» и протестантских лидеров первой половины XVIII столетия, занимавшихся разработкой религиозно- политических моделей переустройства еще зависимых от британской короны территорий. Характерной чертой комплекса данных проектов было то, что каждый слой в конструировании содержания документов выражал наиболее насущные чаяния, связанные с достижением государством независимости, и по сути эти «проекты» частично носили характер своеобразных «наказов» и «челобитных» для высокопоставленных разработчиков Конституции США. Идейной «подпиткой» для подготовки данных материалов выступала совокупность разнообразных политических течений, актуальных мировосприятию интеллектуала конца XVIII в.: постулаты гуманистической идеологии, теоретические построения европейских авторов Просвещения, в частности, популярная концепция Дж. Локка, Т. Гоббса и Ж.Ж. Руссо о механизмам разделения ветвей государственной власти. Ведущие интеллектуалы североамериканских территорий с готовностью восприняли их идейные конструкции.
Североамериканский континент знал и свое Просвещение, которое было представлено выдающимися умами эпохи в данном регионе - Т. Пейн, Т. Джефферсон, Б. Франклин. Каждый из них был уникальной интеллектуальной величиной в политико-правовом пространстве США и заслуживает отдельного внимания.
Выходец из социальных низов, Б. Франклин, достигал жизненного успеха на основе личной мотивации, воли и самодисциплины и вскоре уже преуспел, открыв типографии в г. Филадельфии, а позднее развернув сеть филиалов по всему северо-востоку страны. Уже в зрелом возрасте, достигнув состоятельности, Франклин перепрофилировал свои устремления, обратив внимание на с финансово-экономической на политико-правовую и научно- исследовательскую деятельность.
Как ярого американского патриота, Франклина настораживала и почти что оскорбляла деятельность высших органов власти метрополии по дискриминации и социально-экономическом уничижении североамериканского региона; несмотря на то, что политик происходил из «промышленно-мануфактурного» Севера, проблемы аграрных регионов страны были ему необычайно близки. В торговле аграрной продукцией и политике меркантилизма Франклин видел основу стабильного развития американской государственности. Как считает ряд специалистов, в течении длительного времени публицист не рассматривал метрополию как чуждое образование. Например, А.В. Ефимов указывает, что «в течение длительного времени Франклин, как и другие лидеры американской буржуазии, был против разрыва с Англией. Тогда он полагал, что нельзя «отколоть кусок от вазы», нельзя отделить колонии от Британской монархии. Франклин представлял петиции колоний в парламент и опубликовал несколько памфлетов, например «Как из великой империи сделать маленькое государство». Из заглавия и содержания этого памфлета, написанного в 1773 г., видно, что у Франклина к этому времени уже появилась мысль о возможности отделения колоний, а эту идею в то время вряд ли кто разделял». Однако данный тезис не совсем точен, поскольку еще в 1740-х гг. Франклин высказывал похожие идеи о частичном сепаратизме североамериканских колоний, выраженном в виде гомрула - своеобразного самоуправления местной администрации. Высшим представительным органом на территории самоуправляющейся автономии, по мнению Франклина, должны были бы выступать местные провинциальные конгрессы, или ассамблеи, совет которых принимал бы уже совокупное решение для всего региона. При этом, законодательной основой, по мнению публициста, должны были выступать специально принимаемые большинством хартии - нечто вроде местных «мини-конституций», каждая с учетом социально-экономических особенностей, и производственной, правовой и этнорелигиозной специфики провинции.
Парадоксально, но последовательным сторонником идей эгалитаризма и демократических начал в американском Просвещении выступал человек, по происхождению долженствовавший примкнуть к реакционным слоям американского общества - Т. Джефферсон. Будучи выходцем из семейства очень состоятельных аграриев-плантаторов Юга, Джефферсон активно выступал не только за трансформацию политических взаимоотношений с метрополией, но и пересмотра многих социальных стереотипов. В частности, по мнению политика, необходимо было пересмотреть систему производственных механизмов и перераспределения произведенной продукции на южных плантациях. В частности, публицист считал, что существовавшая с 1619 г. практика применения подневольного труда темнокожих рабов не только аморально с аболиционистских позиций, но еще и экономически невыгодна, о чем он пытался заявить на страницах периодических изданий Виргинии. Огромную роль в становлении политико- правовых взглядов Т. Джефферсона играл климатогеографическая и социокультурная специфика родного штата - Виргинии. Так, В.В. Согрин, характеризуя аспекты становления личности политика, отмечал, что «крупные плантации встречались тут и там на Атлантическом побережье. Но по мере удаления на Запад, вглубь материка, они попадались все реже. А в западной глубинке их не было вообще. Здесь, в том числе и в западных районах Виргинии, развивался другой уклад: сюда устремлялись попытать счастья менее удачливые и зажиточные плантаторы, малоземельные фермеры и безземельные арендаторы, попросту белые бедняки. В западных поселениях властвовали более демократические законы и нравы, здесь одевались скромнее и питались дешевле, чем в приатлантических районах». Возможно, во многом это было идеализацией, поскольку дальнейший карьерный путь Т. Джефферсона демонстрирует достаточно жесткого и умелого политика, не склонного романтизировать политико-правовой процесс. В равной степени западная, а также поздняя советская историография аналогичным образом идеализируют отношение Джефферсона к аболиционизму, полагая его мнение о смягчении рабства и замене его вольнонаемным трудом проявлением высшей степени альтруизма к афроамериканскому сегменту населения США. Между тем, политику принадлежит фраза следующего содержания: «ни один негр никогда ни поймет ни слова в Евклиде, и ни одного учителя (или учебника), который будет ему объяснять евклидову геометрию, он никогда не поймет», что в целом, достаточно характеризует данную сторону вопроса в отношении позиции президента США к своим неевропиоидным согражданам.
Американское Просвещение невозможно представить без коренного британца, мигрировавшего из метрополии - Т. Пейна. Будучи серьезно преследуемый в «старой, доброй Англии» за разработку своих концепций, отличающихся конституционализмом и неприятием монархической формы правления в ее абсолютистском виде, Пейн прибыл на американский континент с целью организации политико-правового противостояния интересам метрополии в регионе. В отличие от большинства местных политиков, и в том числе Б. Франклина, Пейн решительно отверг гомурулу, заявив, что данный подход никоим образом не содействует демократической модернизации североамериканской государственности, и только способствует дальнейшему укреплению британского влияния в регионе. Пейн решительно отвергал идеи монархического устройства государства, заявляя, что даже при попытках внедрить принципы представительства, монархия в скором времени все равно неизбежно выродиться в тиранию, с самой жесткой эксплуатацией интересов широких слоев населения. Характеризуя британскую монархию, Пейн заявлял, что правление Георга III окончательно сделало пародией британский парламент, что даже выборная Палата общин не может обуздать самодурства монарха в реализации его «тиранических идей». Столь же уничижительно политик отзывался о пакете конституционных и правозащитных актов парламента, заявляя, что по факту вся эта правовая база уже на протяжении десятилетий является фикцией: декларируемые в ней права и свободы британских граждан не реализуются на самом деле, а имущественный ценз при выборах в парламент попирает саму идею полноценного народного представительства. Поэтому единственно приемлемой формой правления Пейн полагал исключительно республиканскую форму правления. Не стесняясь в выражения в своих сочинениях и памфлетах, политик уничижительно отзывается о самой идее династического наследования власти, заявляя, что даже на уровне генетико-биологических качеств прослеживается деградация правящих семей. Одним из центральных трудов Т. Пейна, опубликованных во время Американской революции, является «Здравый смысл». Броское и пафосное название работы апеллировало к ментальным доминантам еще пуританского прагматизма североамериканских колонистов, призывая последних пересмотреть свое отношении к правительству метрополии и инициировать самостоятельное управление без идей протектората.
Следует при этом отметить, что в отличие от распространенной европейской традиции, американские политические интеллектуалы были не только теоретиками, но и практическими воплотителями разрабатываемых ими концептуальных построений. Все они являлись активными участниками событий Американской революции, многие из них, по сути, «на переднем рубеже обороны», как, к примеру, Б. Франклин, активно осуществлявший руководство американской дипломатией. И события борьбы за независимость максимально обострили их персональные таланты и личные качества, специфически сформированные социокультурной средой Нового Света. В.В. Согрин, характеризуя особенности политического процесса в период Войны США за независимость, указывает, что «именно в революционную эпоху ими были выдвинуты наиболее оригинальные, всесторонне обоснованные концепции и программы. Таков закон развития общественной мысли: повышенный спрос на обновленческие теории и идеалы революционных и переходных эпох вдохновляет их духовных лидеров на неординарные, радикальные способы решения общественных проблем, которые не могут родиться в спокойные времена». Именно условиях «мобилизационного» характера, как показывает политическая история США, способствовала наивысшей степени активизации политического процесса в стране.
Помимо собственных идей и воззрений, лидера Американской революции апеллировали к духовному наследию и политико-правовому творчеству представителей европейского Просвещения. Разумеется, что наибольшее внимание было уделено концепции естественного права человека, активно разрабатываемой в свое время Ш. Монтескье и Ж.Ж. Руссо. Отказ от идей разделения людей в рамках социальной дифференциации и в некотором роде возврат к «золотому веку» человечества в какой-то степени стал демократическим идеалом США в указанный период. В тоже время, воспитанные в духе пуританской экономической этики, лидеры Американской революции рассматривали индивидуальные доходы и частную собственность как некую «священную корову», тот раздел личного у гражданина, к которому не могут быть применены никакие формы посягательства. К примеру, Б. Франклин, характеризуя свое видение данной проблемы, в частной переписке указывал следующее: «Вся собственность, за исключением временной хижины дикаря, его лука, шкуры и других мелких приобретений, абсолютно необходимых для его существования, представляется мне продуктом общественного соглашения. Следовательно, общество имеет право на контроль за отступниками и всеми другими, заключившими соглашение о собственности, и даже право на ограничение ее количества и способов использования». Тем не менее, разрабатывая Декларацию независимости, Т. Джефферсон не включил постулаты об имущественной безопасности в ее положения, очевидно, рассматривая это как само собой разумеющееся в американском обществе.
При этом было бы несправедливо утверждать, что распространяемые идеи равенства граждан, республиканского управления и демократических свобод являлись механическим копированием и искусственным привнесением из построений европейских мыслителей теоретиков на американскую политическую «почву». Вопросы справедливого распределения национальных богатств впервые зазвучали практически с первых дней демонстраций в поддержку национальной независимости. Тем самым, шло подкрепление чаяний населения в отношении идей создания равных возможностей. Этот момент следует подчеркнуть особенно, поскольку речь шла не вовсе о каких-либо социалистических воззрениях в стиле концепций Р. Оуна. Сами лидеры американской революции, понимая всю остроту социальной напряженности в обществе, тем не менее не стремились к ликвидации института частной собственности, напротив, выступали за ее обособленность. Критике лишь подвергалась высокая степень поляризации доходов в американском обществе, которая могла возникнуть только в ситуации неправильной, «искалеченной» экономической системы, в которой качественным образом не работали механизмы распределения прибавочного продукта. Именно со времен американской революции постепенно начинается утверждаться социально-политический постулат о необходимости формирования среднего класса как стабильного слоя защиты и неприкосновенности американского общества от посягательств «тирании» отдельных политиков. В тоже время, во главу угла идеологи Американского просвещения ставили идею «царства» интеллектуалов и профессионалов - мастеров своего дела, в рамках которого каждый, реализуя свою общественно-полезную функцию, позволил бы обществу США достичь максимальной степени развития. Это были утопические проекты, однако они имели под собой вполне реальные основания. Достаточная удаленность от европейского театра политических событий, отсутствие на тот момент в Западном полушарии серьезных геополитических противников вселял в «отцов-основателей» политический оптимизм и уверенность в реализации своих идеалистических построений. Политическим идеалом государственного устройства все трое основных идеологов Американской революции выдели структуру государства, которую В.В. Согрин поименовал как «аграрно-демократическую» - формирование на территории страны класса свободных земледельцев, которые, осозновая свой политический выбор, выступали бы основой государственных лидеров как в реализации стоящих перед обществом задач развития, так и отстаивании традиционных демократических свобод и ценностей.
2.3 Механизмы идентификации политического процесса Войны за независимость в освещении британских СМИ
Особое значение при изучении процессов трансформации интеллектуально-политического пространства североамериканского государства в конце XVIII столетия представляет «взгляд со стороны», а именно восприятие одним из основных геополитических противников - метрополией. Наиболее полную картину данного процесса могут представить материалы британских СМИ. В частности, к указанному периоду коммунитивно-информационная среда периодической печати Великобритании оказалась развитой в достаточной степени, чтобы относительно полноценно характеризовать основные события политической жизни, касавшихся интересов страны и общества.
Следует частично охарактеризовать ситуацию с британскими СМИ в XVII - XVIII столетии. Так, например, несмотря на существование первых печатных изданий, еще с начала XVII века, только специальный указ от 1689 г., а также прекращение действия парламентского акта о политической цензуре сделало материалы СМИ более интересными с точки зрения содержания и апелляции к политически актуальным сведениям. Но даже в этих условиях жесткие тиски политического надзора со стороны британской королевской власти, а также парламентских комитетов давали о себе знать, манипулятивно направляя общественное мнение в нужное для себя русло. Так, в частности, дореволюционный отечественный исследователь В.О. Дерюжинский, характеризуя процесс трансформации СМИ и свободы слова в Великобритании, отмечал: «привычка писать против правительства сама по себе имеет вредное влияние. Ибо у того, кто привык писать против правительства, входит в привычку нарушение закона, а привычка нарушать, хотя и бессмысленный закон, способна развивать в людях полнейшее беззаконие. Как бы ни был нелеп таможенный тариф, контрабандист есть все-таки мошенник». Стюарты, понимая всю опасность, общественной полемики, тщательно пытались отслеживать состояние политической реакции на страницах периодических изданий.
Ситуация изменилась со вступлением новой династии на престол в начале XVIII столетия - то стал «золотой век» британской прессы. Издатели газет из любителей типографского дела становились реальной силой политического процесса, многие политические или социально- экономические вопросы стали помешаться на страницы печатных изданий («дело Уилкса») и обсуждение в прессе означало для заинтересованных лиц самые серьезные последствия.
Газеты британской периодической печати не могли обойти вниманием события последней трети XVIII столетия, и, в частности, исходные причины начала противостояния Британии со своими колониями. Военные достижения английской короны в отгремевшей Семилетней Войне стали едва ли не «Пирровой победой» и хотя принесли, казалось бы, приток огромных земельных приобретений монархии, - но земель, которые требовалось осваивать и ассимилировать, как и любые другие колониальные владения. Вследствие этого, требовались мощные финансовые потоки которые могли бы утолить потребности истерзанного военными событиями бюджета страны. К указанному времени периодическая печать не просто набрала силу, но и постепенно стала набирать в британском социуме, все более приобретавшем черты гражданского общества. Роль поистине «четвертой власти». М.П. Айзенштат, в частности, указывает, следующий социальный тренд: «Быстрый рост численности населения метрополии, которое к 1800 году составляло 9 миллиона человек, а также значительный уровень урбанизации, привели к необходимости организации досуга многочисленного населения динамично развивающихся городов, способствовали увеличению числа различных кофеен, а так же клубов и собраний по интересам. Помимо отдыха, все эти заведения представляли собой так же и место обмена мнениями и получения информации. Немаловажной причиной развития периодической печати в стране стало также увеличение процента грамотного населения, которое уже не удовлетворяли традиционные источники получения новостей» 35 . Дефицит государственной казны составил около 300 млн. фунтов в середине 60-х гг. XVIII столетия - колоссальнейшая по тем временам сумма. Правительство британской короны решило восполнить «бреши» в имперской казне за счет введения новой расширенной системы налогов и сборов в своих североамериканских владениях.
Попытка введения Гербового сбора вызвало самое ожесточенное сопротивление политической оппозиции в парламенте. Сторонники законопроекта заявляли об излишне «привилегированном» положении североамериканских владений, призывая более активно вовлечь в структуру расходов на военную оборону империи. В свою очередь, явные противники принимаемого законопроекта, заявляли о необходимости сохранять подобный статус-кво у данной колонии, считая недопустимым подобное вмешательство во внутреннюю жизнь данных заморских территорий, и полагая что это больно ударит как по уровню развития хозяйств американских свободных фермеров и плантаторов, так и по репутации короны в регионе. Один их основных депутатов Палаты общин - противников закона в парламентских прениях, попавших в открытую печать, яростно заявлял: «Они пользовались Вашей заботой! Нет, Ваши притеснения вынудили их бежать в Америку! Они бежали от Вашей тирании в безлюдный негостеприимный край, где подвергли себя всем возможным тяготам… все это они встретили с удовольствием, так как это было ничто по сравнению с тем, что им пришлось вытерпеть в своей стране от руки тех, кто должны были стать их друзьями. Они пользуются привилегиями! Они долгое время жили, видя только наше пренебрежение… вся Ваша забота выразилась в отправке в колонии управляющих, посланных туда с целью наживы, многие из которых с радостью перебрались в другую страну, чтобы избежать наказания в своей собственной. Вы говорите о защите колонистов нашим оружием! Они благородно взялись за оружие для Вашей защиты, для обороны страны, чьи
границы были залиты кровью… и поверьте мне тот же самый дух свободы все еще с ними… Бог свидетель, я слишком эмоционален, но я утверждаю, что знаю об Америке больше, чем большинство из Вас. Эти люди так же лояльны, как и остальные подданные королевства, но они ревностно охраняют свои свободы» 36 . Несмотря на подобное острое сопротивление, законопроект был одобрен и принят, а позднее соответствующим образом доведен до сведения жителей колонии. Разумеется, что подобный выпад вызвал самую острую полемику в интеллектуально-политической пространстве североамериканских колоний. Но, как ни парадоксально, в пространстве британских медиа на тот момент проблема практически не была освещена. Передовица ведущих газет размещали незначительные события соседних стран Старого Света - коронации, балы, курьезные происшествия, информацию о проведениях концертов и фестивалей, словом, материал «желтой» направленности. Информация же о таком, казалось бы, крайне важном событии для политического процесса империи оказалась затерта в вышеуказанной информационной шумихе. Вероятнее всего, правительство не желало особого раздувания конфликта, стремясь минимизировать внимание к таким «постыдно грабительским» мерам, осуществляемым правительством короны. Вместе с тем, с другой стороны, данный акт был совершенно обыденным с точки зрения рядового британца - тривиальная деятельность парламента, посвященная проблемам совершенствования фискально-финансового законодательства, никоим образом не могла завлечь внимание воспринимающей аудитории, повысить тиражи, и как следствие, доходы издателей. Поэтому внимание к проблеме было максимально затушевано. Гораздо более активно в среде периодической печати метрополии подверглась обсуждению рефлективная реакция американской стороны на законодательные новшества. Так, в августе 1765 г. в ряде лондонских ведущих газет («Каледониан Меркьюри») была размещены данные о намерениях политического истеблишмента североамериканских владений империи провести ряд консультативных встреч, на которых предполагалось обсудить юридические решения короны по вопросам налогообложения; помимо этого, указывалась поддержка всем, кто разделяет идею денонсации закона о Гербовом сборе.
Со временем по нарастающей экспоненте стали нарастать тревожные сообщения о росте недовольства политически активных жителей колонии в отношении указанного законопроекта. Собиравшийся народ выражал яростно критиковал положения акта, указывая, что подобные законодательные меры нивелируют их положение как равноправных сограждан империи и являются прямым фактом дискриминации их юридического и финансово-экономического статуса. Особое возмущение предпринимателей и плантаторов провоцировала абсентеистская и верноподданническая позиция местной колониальной администрации. Возникшее социально недовольство в среде колонистов было столь велико, что ряд представителей последней обратились к метрополии с просьбой о дальнейших инструкциях в ситуации нарастании общественных волнений. Так, СМИ указывает, что в ответ на запрос губернской власти ряда провинций Нового Света были высланы специальные «регламенты», где предположительно, указывалось выстраивание механизмов сбора нового налога без провоцирования ситуации к обострению.
Следствием рефлексии политически и экономически активной части колониального сообщества стали меры санкционного характера. Так, торгово-промышленная элита ряда прибрежных городов Северной Америки объявило об эмбарго товаров метрополии; для сообщения был закрыт ряд гаваней, куда допускались все корабли, кроме британских. Тем самым королевское правительство положениями своего закона добилось обратных мер - лишившиеся рынков сбыта английские купцы стали массово разорятся, что самым негативным образом сказалось на налоговых поступлениях в казну от сферы доходов. В итоге, оказавшись в почти что отчаянном положении, цвет финансово-торговой элиты Британской империи подготовил и направил в парламент воззвание, где, в частности, указывалось: «Мы обращаемся к Палате Общин, чтобы спасти себя и свои семьи от неминуемого разорения, чтобы предотвратить превращение многих промышленников в бремя для общества…, чтобы обеспечить могущество всей нации, расцвет ее торговли, рост доходов мореплавания, составляющего оплот королевства, чтобы все это находилось в состоянии неуклонного развития, чтобы колонии были крепко привязаны к метрополии по внутренней склонности, из-за соображений долга и выгоды». Купечество метрополии были не единственной социально-политической силой, попытавшейся воздействовать на высшие органы власти империи. Торгово-промышленный истеблишмент североамериканских колоний также апеллировал к парламенту и королевским советникам с просьбами пересмотреть Акт о гербовом сборе, создавали специальные депутации из региона в Лондон с целью наглядной демонстрации ущерба, причиненного положениями данного законопроекта. Сами СМИ при этом пытались «сгладить углы», ретушируя или умалчивая события, связанные с фактическими проявлениями недовольства и выражавшиеся в бунтах, погромах, иных асоциальных акциях. Так, в частности, дом главы администрации в Бостоне подвергся атаке радикально настроенных колонистов. И хотя никто из членов семьи политика не пострадал, само здание было полностью уничтожено. В Виргинии и Нью-Гемпшире прибывшие чиновники королевской администрации были освистаны, после чего их «убедительно» попросили отбыть назад в метрополию, заодно донеся до британского монарха волю его подданных. Однако все эти факты игнорировались и старательно замалчивались газетами. Ситуация была доведена настолько до предела, что чиновники не просто изгонялись из колониальных владений, но и получали письменные заявления о возможной физической расправе над ними.
В связи с этим следует указать ряд характерных аспектов процесса. Прежде всего, получаемые письма с критикой и указанием об убийстве совершались при наличии мощной охраны со стороны британской армии. Однако наличие военизированной стражи не вселяло уверенности в чиновников короля. Причиной этому было явное осознание управленцами Георга III того факта, что британские солдаты, отнюдь не боясь бунтующих масс американцев, не отделяли себя от них и вряд ли бы в тот момент стали бы выступать против бунтующих - и у той и у другой стороны была одинаковая англо-саксонская идентичность. Вследствие этого, королевская администрация прекрасно понимала все последствия затягиваний в решений данной острой проблемы. Уже в следующем году «Ньюкасл Курант» поспешно убеждает подданных империи, то что уже принят и приведен в действие закон, по сути отменивший положение о гербовом сборе и кроме того, было объявлено о компенсации финансовых потерь всех заинтересованных в данном процессе категорий. Однако обострение ситуации не закончилось на данном витке противостояния. Е.А. Ефимов характеризует динамику противостояния североамериканских территорий и метрополии следующим образом: «Отмена в 1766 г. закона о гербовом сборе отсрочила на некоторое время создание революционной ситуация в колониях и сняла вопрос о подготовлявшемся уже объединении местных революционных организаций - «Сыновей свободы» в масштабе всех колоний. Отменяя закон о гербовом сборе, английское правительство, однако, специально оговорило свое право облагать колонистов налогами. Уже в июне 1767 г. парламент издал закон, получивший имя его автора «лорда-канцлера шахматной доски», т.е. министра финансов Тауншенда. Этим актом в американских колониях вводились косвенные налоги на промышленные изделия - на стекло, бумагу, а также на чай и другие предметы английского импорта. Закон Тауншенда тотчас же вызвал новый взрыв возмущения и противодействия. Если движение 1765-1766 гг. против закона о гербовом сборе было первой грозной вспышкой неповиновения колоний, то начиная с 1767 г. тянется цепь почти непрерывных разрозненных восстаний, слившихся потом в общее восстание колоний, в колониальную революцию». Таким образом, британская корона неоднократно позиционировала нежелание признавать жителей заокеанских владений равными со всеми другими землями страны подданными; видя достаточное преуспевание населения региона в вопросах торгово-экономического развития, политическая элита страны решила осуществить своеобразное перераспределение обращавшихся в регионе доходов с целью насытить нужды бурно развивавшейся мануфактурной промышленности и обеспечить финансированием развитие военно-морского флота; потенциальное снижение уровня жизни жителей Северной Америки мало волновало чиновников метрополии, несмотря на одинаковое национальное происхождение и идентичность считавших коренных англосаксов колонии все-таки людьми «второго сорта».
Тем не менее Георг III принимает также ряд законов, смягчавших положение колонистов, равно как и воинских подразделений, находящих в заокеанских владениях, о чем с высокой долей политического пафоса пишут лондонские и провинциальные СМИ. Вместе с тем, это не остановило продолжавшейся в парламенте дискуссии на тему потенциальных полномочий короны создавать новые налоговые механизмы для дополнительного обложения американской стороны с целью выровнять дисбаланс финансирования и пополнить изрядно оскудевшие королевские фонды. Последовавшая затем острая полемика привела к череде разработки новых законов, ущемлявших финансовое положение колонистов, и как следствие, провоцировавших последних на новые выступления против королевской власти. Характерно, что как и в предшествующем случае, данные факты британская пресса предпочла деликатно умолчать, заполнив «передовицы» очередными сюжетами «информационной шумихи» Старого Света.
3. Эволюция социологических концепций и идей американской исключительности в конце XVIII - первой четверти XIX столетия
.1 Позиционирование проблем рабства в США в структуре мировоззрения американской политической элиты
Одним из краеугольных камней политико-интеллектуального дискурса США выступала проблема рабства. Начиная с XVII столетия подневольный труд был одним из неотъемлемых ключевых элементов хозяйственной действительности страны. Рабский труд возник как потенциальная необходимость в условиях аграрного кризиса поселенцев Нового Света в 1610-1620-х гг. Возникла насущная необходимость в рабочей силе, могущей обеспечить нужды аграрного производства; человеческого потенциала одних только белых наемных рабочих катастрофически не хватало. В частности, необходимы были рабочие руки, для подготовки на экспорт основной продукции технических сельскохозяйственных культур - табака. Существовала специальная рабочая категория среди белых - так называемые «сервенты», однако они по сути были вольными гражданскими специалистами, по завершении пятилетнего контракта становившимися такими же равноправными колонистами. Более того, учитывая маргинальные качества миграционных масс, прибывавших на территории Северной Америки, ситуация была такова, что многих из них приходилось понуждать силой к производственной деятельности. Таким образом, кадровый вопрос на некоторое время оставался нерешенным.
Попытка принудить к подневольному труду индейский сегмент населения не увенчалась успехом. Массированное обращение индейцев в рабство спровоцировало бы ответные радикальные меры со стороны последних, и привело бы к физическому истреблению и вытеснению поселенцев из региона, поскольку на стороне индейских племен был фактор численного преимущества и фактор «территории». Это нельзя было сказать об африканцах - несмотря на постепенно возраставшее их количество все они были разобщены и более того, оторваны от родных территорий и оказались в негостеприимных условиях. Цифры вывоза темнокожих с «Черного континента» колоссальны - так, к 1619 г. было вывезено в Новый Свет порядка 1 млн. африканцев; большинство из них погибало во время транспортировки от невыносимых условий; так в частности, «Ужас, что творится на этих кораблях, - слова одного из современников, которому пришлось пережить такую перевозку, - зловоние, испарения, рвота, различные стадии морской болезни, лихорадки, дизентерии, горячка, нарывы, цинга. Многие погибают ужасной смертью». Явление стало настолько массовым и распространенным, что любой очутившийся в Северной Америке африканец потенциально считался подневольным. Более того, создавались специальные правовые прецеденты для закрепления подчиненного положения африканцев.
События Американской революции, провозгласившие идеи эгалитаризма, казалось бы, должны были привести политический истеблишмент к мысли об инициировании аболиционистского процесса. Однако на деле попытка Т. Джефферсона внести в Декларацию независимости специальное положение об отмене рабства для темнокожих было встречено более чем прохладно и с негодованием отметено богатыми южными аграриями. Уже в основном законе США было постулировано состояния рабства как естественная социальная черта вновь образовавшегося государства. Возрастание в развитых экономиках мира промышленного спроса на хлопок делало сложившуюся рабовладельческую систему южных плантаций крайне выгодным коммерческим предприятием. Положением 1808 г. законодательное собрание США ввело официальный запрет на ввозимых на территорию США рабов, что сделало рабство условно «эндогенным». К тому же, это вызвало своеобразный перекос рабовладельческой системы - часть территорий США стала специализироваться на «производстве кадров» для работы на плантациях.
Следует при этом отметить, что рабство изначально не было исключительно «черным». Категория так называемых сервентов - людей, становившихся должниками и отрабатывавших долг перевозки в Новый Свет, почти что крепостных, также можно считать определенной категорий рабства. Однако к середине XVIII столетия данная тенденция практически была вытеснена феноменом темнокожего рабства. Еще одной оригинальной категорией рабовладельческих отношений стало использование подневольного и зачастую тяжелого и вредного труда преступников. Однако, что само собой разумеется, сравнительно невысокий процент преступного элемента не мог насытить кадровые потребности бурно развивавшейся колониальной экономики. Отметим, что в XVII столетии юридический статус-кво «белых» и «черных» работ был полностью идентичен, их всех подвергали в одинаковой степени физическим наказаниям, объем работ для них был неограничен, но ограничено было право вступления в брак, которое допускалось только с полного разрешения владельца. Существовали и другие позиции, существенно усугублявшие положение сервентов. Так, в частности, в Виргинии были введены высочайшие штрафы для тех свободных белых, которые помогали укрываться у себя сервентам, и еще больше - для тех кто переманивал к себе чужого сервента. Разумеется, что столь жестокое обращение провоцировало восстания белых рабов; наибольший пик восстаний пришелся на 1670-е гг. Однако данные процессы не приводили к существенным изменениям в отношении подневольных, их также продолжали рассматривать с уничижительных позиций. Нередки были случаи прецедентного, единичного наказания хозяев, чрезмерно преступивших закон в обращении со своими сервентами, однако в целом тенденция оставляла желать лучшего.
Несмотря на это, со временем рабовладельцы стали осознавать, что «черный» раб оказывался гораздо более выгоднее в силу дешевизны своего содержания, нежели «белый» сервент. Кроме этого, формально это никоим образом не влияло на политико-правовую ситуацию общества, в отличие с эпизодами закабаления своих же «собратьев». Чернокожий раб обходился вдвое дешевле, а главное, в отличие от пятилетнего контракта, в условиях истечения коего приходилось искать нового сервента, африканец приобретался насовсем. Существовали и иные, биологические аспекты закабаления. В частности, темнокожие рабы демонстрировали максимальную выносливость по сравнению с белыми и индейским сегментом населения. При этом, процесс закабаления темнокожих в XVII столетии только набирал силу. Так, к примеру, к концу века в Бостоне присутствовало не более полутысячи чернокожих невольников. В 60-х гг. XVII века в Вирджинии ассамблея приняла ряд законопроектов, официально узаконивших пожизненное рабство для темнокожего населения континента. Вскоре за этим последовали аналогичные законы и акты в других штатах, преимущественно южных. А.В. Ефимов следующим образом характеризует структуру повседневности рабов: «их ввозили преимущественно для табачных плантаций южных штатов. Их выгоняли на работу партиями; они работали до 18-19 часов в сутки, подгоняемые бичом надсмотрщика. В среднем продолжительность жизни негра-раба на плантациях составляла 10 лет, а в XIX в. даже 7 лет. Трудовая неделя на плантациях Юга Соединенных Штатов состояла из шести рабочих дней, 12-13 часов осенью и зимой, 14-15 часов в остальное время года. Иногда невольников использовали на сахарных плантациях и по воскресеньям, когда это считалось необходимым или когда они подвергались наказанию». Повседневной жизни раба соответствовала также повсеместная регламентация его распорядка дня. Местом проживания темнокожих были околоугробленные землянки, с соломой и дощатым покрытием пола, крайне тесные неблагоустроенные. Существовал и иной ряд ограничительных мер. Так, в частности, под строжайшим запретом находилось право рабов на получение образования. Кроме того, транспортировка рабов осуществлялась строго минимальными партиями, как мера против побегов темнокожих. Попытка какого-либо ответного действия в случае избиения раба с его стороны означало для последнего неминуемую казнь.
Естественно, что со стороны политического истеблишмента США предпринимались попытки обосновать законность происходивших процессов и наличия рабовладельческой системы в демократической стране. В частности, это выражалось в формулировании специфических теорий расизма, ставивших своей целью доказать не только справедливость, но и необходимость угнетения темнокожего населения страны, как меры некоего социального патернализма. Существовал и ряд ученых, подводивших к этому «научное» обоснование. Так, исследователи указывают, что «очень выразительно расизм сформулировали антрополог Мортон и его последователи Н. Нортон и Д. Глиддон, они пытались «с научных позиций» укрепить положение рабовладельцев, доказывали необходимость и справедливость сохранения рабства негров на том основании, что негры - низшая раса, не способная жить без посторонней опеки»41. В США главным идеологом и активным сторонником распространения практики рабовладения выступал политик Дж.К. Кэлхун. Он не только выступал с позиций поддержки рабовладельческой системы, но и разработал специальную, довольно-таки стройную идеологию, «логично» обосновывавшую наличие таких специфических отношений в американском обществе. Пик его выступлений против аболиционистского движения пришелся на 30-40 гг. XIX столетия. Кэлхун доказывал, что экономическая система США сложилась на основе повсеместной эксплуатации темнокожего сегмента населения, поэтому отменить рабство как таковое означало бы погубить всю систему американского хозяйства. Поэтому рабства, указывал Кэлхун, является злом неизбежным, хотя он лично таковым его не считает ни для одной из сторон, участвующих в подобного рода отношениях. Как полагал политик, пребывание в рабстве для темнокожих представляет собой величайшее благодеяние, поскольку в результате этого процесса значительно повышается когнитивный уровень африканца. Кэлхун, в частности, отмечает: «сравните американских негров с африканскими, и вы увидите, что первые неизмеримо превосходят вторых и морально, и интеллектуально, и физически. А причиной тому является патриархальный характер американского рабовладения, при котором белые хозяева и черные рабы составляют единую дружную семью, при этом белая раса играет роль мудрых отцов и учителей, поднимающих своих черных детей и учеников до цивилизованного уровня». Подобная позиция умеренного «патриархализма» рабского состояния темнокожих была поддержана многим сторонниками Кэлхуна, состоятельными плантаторами южных штатов. Более того, политик настаивал, что социальное положение рабов и их фактическое состояние уровня жизни и основ цивилизационного развития выдвинуло их гораздо дальше, чем могло бы в любой другой стране и даже на их собственной родине: «Африка - дикий континент. Мы, европейцы, создали всемирную цивилизацию, построили города, мосты, корабли, университеты, а дикари-негры, как и тысячи лет назад, плясали голыми вокруг своих тамтамов. Дикарь неизбежно превращается в раба цивилизованного человека, ибо ни на что иное дикарь не годен. И рабство - благо для негра. Только поступив в услужение к белому человеку, негр приобщается к цивилизации»43. Вступая в полемику с представителями аболиционистского движения, Кэлхун как интеллектуал довольно профессионально обращается к практике исторических примеров. В частности, он приводит примеры античных полисов (Афин, Спарты, Фив), а также социальной практике Древнего Рима, где несмотря на наличие демократических механизмов в государстве институт рабовладения стоял достаточно прочно и не был отменен вплоть до падения Римской империи в 476 г. Таким образом, настаивал политик, рабовладельческая система со всеми ее недостатками является неизбежным и необходимым атрибутом экономических реалий любой развитой цивилизации. К этому моменту уже произошла торгово-промышленная специализация регионов страны и условно выделились «промышленный» Север и «аграрный» Юг. В контексте данной дифференциации производственного потенциала страны Кэлхун настаивал на необходимости признания политиками Севера традиционных экономических институтов южных плантаторов, заявляя, что политическому истеблишменту данного региона государства следовало бы подумать о более насущных проблемах штатов, а именно, о нарастании социальной напряженности на территории региона и все более обострявшемся противостоянии рабочих слоев общества и предпринимателей. Об этом и заявляли сторонники политика, в частности, один из них объявил: «Оно делает этот район уравновешивающим фактором всей системы, могучей охранительной силой необдуманных конфликтов. Таковы институты, уничтожить которые стараются изо всех сил эти заблудшие безумцы и которые мы призваны защитить во имя самых высочайших и торжественных обязательств, налагаемых на нас званием человека и патриота». Постоянно апеллируя к эмпирическому опыту античной истории, Кэлхун доказывал, что сотрудничество равных сил возможно лишь при наличии у обоих одинаковых биологических, интеллектуальных и социальных показателей, которые, по мнению политика, у африканцев находились едва ли не в зачаточном состоянии. В своей полемике с интеллектуалами «промышленного» Севера Кэлхуном обосновывалось несколько тезисов. Во-первых, доказывал политик, несмотря на кажущееся ужасным из-за несвобод своего положения, рабы на плантациях живут на порядок лучше и качественнее, нежели попавшие в самое «горнило» промышленного переворота наемные белые. Частично это было правда, поскольку участь рабочего в условиях формирования капиталистической экономики XIX столетия и в самом деле была крайне незавидна. Поэтому, стремился доказать публицист, распространенные на Севере порядки оказываются гораздо более негуманны, в них нет духа патриархальной «семейственности», как это присутствует на Юге в рамках взаимоотношений раба со своим хозяином. Политик постулировал мысль о неизбежности перманентного существования рабства, приводя в пример все туже историю античной Греции - несмотря на тысячелетний разрыв истории, заявляет Кэлхун, рабство как наиболее оправданная форма хозяйствования доказала свою живучесть, ибо демократическая система, будучи наиболее справедливой и разумной формой политической организации, наглядно демонстрирует, что все индивидуумы в обществе изначально не равны. Кэлхун, в частности, заявлял: «Несомненно, именно это неравенство общественного положения верхов и низов служит в процессе развития общества весьма сильным стимулом, побуждая первых сохранять свое положение, а вторых стремиться пробиться вверх, в ряды первых. А это дает величайший толчок прогрессу. Попытка насильственно столкнуть верхи вниз или поставить низы в один ряд с верхами путем вмешательства со стороны государства приведет к ликвидации этого стимула и тем саамы фактически приостановит прогресс». Идеи Кэлхуна оказали сильное влияние и впоследствии, были самым активным образом используемы пропагандистами конфедератов. Также, развитию рабовладельческой идеологии способствовал и другой политик и публицист, Дж. Фицхью. Как и Кэлхун, только в более мягких и обтекаемых формулировках, Фицхью постулировал неизбежность существования рабовладельческой системы в условиях «рискового земледелия» природно-климатического фактора Северной Америки. В своем труде «Социология Юга, или крах свободного общества» публицист активно критикует вольнонаемные капиталистические отношения, полагая, что они разрушают демократические начала, и провоцируют веяния «вульгарного социализма», никоим образом на практике не способствуя защите интересов белых наемных рабочих и только лишь провоцируя дополнительное обогащение высшего предпринимательского слоя без каких-либо позитивных последствий для всего американского общества.
3.2 «Доктрина Монро» и трансформация внешнеполитического дискурса американского общества в первой четверти XIX столетия
Успешное завершение для США Американской революции поспособствовало возрастанию очередного витка мессианских настроений; во многом эта тенденция стала проявляться в сфере реализации внешнеполитического дискурса. Особое место и значение в данном процессе стала играть так называемая «Доктрина Монро», а именно совокупность концептуальных построений президента США Дж. Монро о целях и задачах внешней политики страны, стержневой основой коей стала речь политика в декабре 1823 г., зачитанная перед собранием Конгресса. Выдержанная в духе мессианства и «позиции силы», данное послание законодательному собранию страны стало уникальным в своем роде политико-правовым произведением. Если, к примеру, ряд последующих президентов, были избирательны в своих формулировках, то основные позиции заявления Монро призывали к открытому доминированию американского государства. Да и до, в истоках американской государственности, встречались довольно специфические напутствия и концептуальные геополитические построения, однако они не содержали столь глобальных целей, и как правило были более абстрактны. К примеру, первый президент США Дж. Вашингтон в своей прощальной речи, уходя с поста лидера нации, говоря о внешнеполитических приоритетах для последующих глав государства и всей американской нации, заявил следующее: «Свободному народу следует быть постоянно настороже ввиду опасности коварных уловок иностранного влияния (заклинаю вас верить мне, сограждане), поскольку история и опыт свидетельствуют, что иностранное влияние является одним из злейших врагов республиканского правительства. Но для того чтобы эта настороженность приносила пользу, она должна быть непредвзятой, иначе она станет инструментом того самого влияния, которого следует избегать, вместо того чтобы быть защитой от него. Чрезмерное расположение к одному иностранному государству и чрезмерная неприязнь к другому приводят к тому, что те, в отношении которых проявляются эти чувства, видят опасность лишь с одной стороны и не замечают козней влияния - с другой. Истинные патриоты, которые могут сопротивляться интригам фаворита, становятся подозрительными и ненавистными, тогда как жертвы обмана удостаиваются аплодисментов и доверия народа, предавая его интересы». То есть, как можно обнаружить, ряд президентов страны больше призывал к своего рода «обтекаемой» политике и лавированию в условиях выполнения внешнеполитических задач, не заявляя напрямую о претензиях на очерчивание глобального превосходства в регионе или уж тем более целом полушарии. О наличии экспансионистского процесса во внешнеполитической парадигме США заявляют практически все современные исследователи. Так, Миньяр- Белоручев, в частности, справедливо отмечает, что «Развитие Соединенных Штатов с момента основания американского государства проходит под знаком экспансии. До начала XX в. магистральной линией развития США была экспансия территориальная - вначале в континентальной форме, а затем в колониальной. В XX в. ее вначале дополняет, а потом приходит ей на смену экспансия влияния - изначально доминирующим в этом процессе был экономический аспект, дополненный после Второй мировой войны военно-политической и идеологической составляющими, что позволяет говорить о глобальном характере американской экспансии. В комплексной - глобальной форме экспансия американского влияния продолжается до сих пор, несмотря на определенные сложности, которые в последние годы испытывают США в осуществлении этого процесса». Таким образом, как мы можем обнаружить, курс мессианства США, основываемый на идеях глобального превосходства, претерпевал трансформации на протяжении нескольких периодов. Первый период охватывает время с высадки колонистов с «Мэйфлауэр» в начале XVII столетия и заканчивается 90-ми гг. XVIII столетия - временем окончательного формирования американской государственности. В это время, по сути, произошло оформление стройной мессианской концепции США, нацеленной на достижение глобального доминирования в мире, основанной на пуританской концепции «богоизбранности» американской нации. Второй период охватывает временной промежуток с 90-х гг. XVIII в. и по 1820-е гг. - время активного прироста и «легальных» территориальных приобретений (в виде покупки Луизианны, постепенного захвата флоридских земель и т.д.). Наконец, следующий период продлился с 1820-х гг. и до середин XIX столетия и был уже выражен в «открытой» форме, т.е. с участившимися прямыми военными столкновениями, явными территориальными захватами и стремлении установить не только поселенческую, но и военную и дипломатическую гегемонию на захваченных территориях. В огромной степени важную роль в процессе экспансии в случае третьего периода играло активное железнодорожное строительство, значительно ускорившие процесс освоения западных территорий и поспособствовавших распространению американских интересов в сопредельных регионах. Процесс экспансии осуществлялся в три подхода, а именно, посредством миграционного охвата, установления политико-административного контроля, и наконец, создание инфраструктурных мощностей.
Еще с конца XVIII столетия тенденции внешнеполитического развития североамериканского государства знаменовались широким экспансивным приростом сопредельных территорий. Поскольку в США существовала рабовладельческая система землеобработки, экономическая эффективность которой вызывает сомнения, развитие сельскохозяйственной системы страны требовало постоянного увеличения земельного фонда, т.е. экстенсивный путь повышения производительности. Одним из характерных направлений политики расширение было поощрение переселенческих миграционных масс на запад и постепенное смещение вектора фронтира в том же направлении. Фронтир, т.е. «приграничная» территория в осваиваемых землях, заселялся преимущественно маргинальными элементами, постоянно сталкивавшимися с индейским сегментом населения. Прирост осуществлялся и с помощью внешнеполитического переговорного процесса. В частности, если в 1776 г. объем совокупных владений США составлял примерно около 300 тыс. кв. км., то уже в соответствии с положениями Версальского договора 1873 г. эта территория оказалась удвоена. Еще больший объем территориального прироста принесло США приобретение у французского правительства Луизианны (1803)- примерно около 600 тыс. кв. км.; французы, понимая что удержать столь объемную заокеанскую территорию не удастся учитывая территориальные «аппетиты» молодого быстро растущего государства, сочли за лучшее пойти на подобную сделку. Еще порядка 50 тыс. кв. км. было присоединено в рамках постепенно отвоевания территорий Флориды: к 1821 г. штат был присоединен окончательно.
Разумеется, что процесс присоединения земель, отнюдь не пустовавших, сопровождался далеко не мирными процессами. Так, в частности, на земли, осваиваемые американским правительством, помимо Британской империи, претендовал ряд других «игроков» мирового политического процесса. Разумеется, что не только иные державы, но и населявшие территории индейцы противились тенденциям американской экспансии. В связи с этим американское правительство с помощью разных мер пытались сподвигнуть индейские племена покинуть занимаемые территории. Однако, как справедливо замечает Н.Н. Болховитинов, «убедить индейцев очистить занимаемые ими издавна земли даже при наличии таких «веских» аргументов, как «прогресс человечества» и «намерение творца», было не так просто… Если у «белых братьев» отсутствовало преимущество в логике, то зато они обладали таким веским аргументом как сила огнестрельного оружия, а это оказывалось решающим, чтобы заставить «сомневающихся» дикарей признать справедливость требований колонизаторов». Был развернут широкий процесс освоения западных «диких» территорий страны, ставший особо массовым для всех, особенно маргинализированных слоев американского общества, после англо- американской войны 1812 г.
Отстаивая сове видение политики безопасности государства, Дж. Монро в своей речи, в частности, заявил: «….в интересах сохранения искренних и дружеских отношений, существующих между Соединёнными Штатами и этими державами, мы обязаны объявить, что должны будем рассматривать попытку с их стороны распространить свою систему на любую часть этого полушария как представляющую опасность нашему миру и безопасности. Мы не вмешивались и не будем вмешиваться в дела уже существующих колоний или зависимых территорий какой-либо европейской державы. Но что касается правительств стран, провозгласивших и сохраняющих свою независимость, и тех, чью независимость, после тщательного изучения и на основе принципов справедливости, мы признали, мы не можем рассматривать любое вмешательство европейской державы с целью угнетения этих стран или установления какого-либо контроля над ними иначе, как недружественное проявление по отношению к Соединённым Штатам». Многие склонны упрекать вследствие этого президента США в культивировании политики изоляционизма. Однако суть подхода американского лидера была гораздо глубже - Монро предпочитал рассматривать все Западное полушарие как некую своеобразную геополитическую «собственность» американского государства. Н.Н. Болховитинов склонен находить предтечи данной политики гораздо раньше, еще в процессах территориального прироста после Войны за независимость. Так, к примеру, исследователь указывает: «рассматривая идеологию американского национализма и экспансионизма, следует учитывать, что в то время руководителям молодой и относительно слабой республики реально трудно было осуществить эти грандиозные замыслы. Поэтому эти идеи не получили оформления в виде реальной и практически осуществимой программы. Это не означает, разумеется, что подобные идеи вообще не имели никакого значения. Не говоря уже об их влиянии на дальнейшее развитие националистической и экспансионистской идеологии, они нашли вскоре свое практическое применение в присоединении огромной Луизианны (1803 г.)». Таким образом, происходило постепенное утверждение прироста территорий и распространении идейно-политического влияния не как «вопрос выживания» страны, а скорее уже как священная миссия целой нации. Из глубины XVII столетия вновь восстали политико-теократические модели пуританских проповедников и провозвестников торжества «американского духа» в мировом пространстве («Град на холме» Дж. Уинтропа).
Естественно, что подобные устремления американской стороны мимо внимания «великих держав» времени, в частности Англии, Франции, России. Особую заинтересованность действиями США, граничащей с беспокойством, проявляла Испания - потомки конкистадоров справедливо полагали, что предприимчивые американцы намереваются установить свои торгово-экономический контроль в «свята святых» испанской короны - латиноамериканских странах и на островах Карибского бассейна.
В практике американских экспансионистских настроений особое значение приняла так называемая концепция «естественного фронтира» или «естественных рубежей». Суть данной концепции заключалась в том, что, как полагала политическая элита США, традиционные границы государства не могут отражать истинного состояния интересов страны, что потенциал нации, если на нее возложена «великая миссия», может простираться гораздо дальше установленных пограничных рубежей. Автором данной концепции в США выступил сенатор Дж. Тримбл. Соответственно, как пытался доказать политик, это должно вызывать за собой неизбежное перемещение и основных государственных границ, поскольку любая территория фактически должна быть закреплена военными форпостами и порубежной обороной. Так, прикрываясь данным политико-правовым обоснованием, американцы попытался произвести фактическую аннексию Техаса. Особое значение в истории США играл и фронтир - «подвижная западная граница». Американское правительство «сполна» расквиталось с индейским сегментом за помощь в войне против англичан. Многие индейские племена, в частности, сиу, крик, чероки, были объявлены вне закона и фактически истреблены. Американское правительство в борьбе с ненавистным им коренным населением Северной Америки не гнушалось даже прибегать к фактически настоящим методам бактериологической войны. Так, например, в 1834 г., в знак перемирия с одним из племенных союзов семинолов, ассамблея Флориды подарила совету вождей последних порядка 1 тыс. одеял. Немногим было известно, что данные одеяла были целенаправленно заражены спорами оспы посредством контакта с заболевшими. Данный «подарок» вызвал серьезную эпидемию в индейском населении, фактически под корень изведя один из мощных племенных союзов.
Необходимо заметить, что инициатором содержащихся в «Доктрине Монро» положений выступал не сам американский президент, сколько его ближайший советник и одаренный специалист в области геополитики, Дж.К. Адамс. Политик рассчитывал на достаточно мощный виток расширения
«естественных территорий» страны, однако полагал, что для реализации данного процесса требуется достаточно мощное политико-идеологическое обоснование. Уже в начале президентства Монро Адамс безапелляционно заявляет: «мир должен освоиться с мыслью считать в качестве нашего законного владения континент Северной Америки. С того времени, как мы стали независимым народом, то, что это стало нашей претензией, является в такой же мере законом природы, как и то, что Миссисипи течет в море…. Большая часть соседних с нами испанских владений уже стала нашей самым безукоризненным из всех возможных образом - путем справедливой покупки за значительное вознаграждение. Это сделало еще более неизбежным, что остальная часть континента в конце концов станет нашей…. в географическом отношении Соединенные Штаты и Северная Америка являются идентичным понятием». Тем самым, убеждения Дж. Адамса стали идейной основой для возникновения последующей доктрины. Еще одной краеугольной позицией в конституирования данного подхода выступила идея так называемой «американской системы». Сторонники данной политико- правовой теории высказывали мысль, что дипломатия и внешнеполитические акции Старого Света представляют собой устаревшее видение политического процесса и не способны адекватно отвечать на риски и вызовы времени. Вследствие этого, негостеприимные условия Нового Света поспособствовали формированию особого политического фона.
Следует сказать, что далеко не всегда настолько явный порыв американской стороны к защите полушария от «вторжения» европейских держав находил конкретное практическое подтверждение - в ситуациях, когда это действительно требовалось. С этим, к примеру, связано возникновение так называемой «доктрины Драго», названной так в честь аргентинского главы МИД. В начале XX столетия Великобритания, Германия и Италия организовали совокупную военную экспедицию против страны-должника латиноамериканского региона - Венесуэлы, с требованием немедленного погашения долга. Драго обратился со специальным воззванием к американскому дипломатическому корпусу и администрации президента с предложением вмешаться и вытеснить европейские державы из полушария - как того требовали положения «доктрины Монро». Однако американцы сначала заняли выжидательную позицию, а после и вовсе оставили без ответа предложения аргентинского МИДа. Тем самым, как можно обнаружить, «доктрина Монро» изначально создавалась не как концепция общественной безопасности политико-правового пространства обеих Америк, а как идейно-политическая основа для оправдания собственных экспансивных и глобалистских действий «у себя дома».
3.3 Реалии и практика проявлений мессианской политической культуры США в период Новейшего времени
Нарастание во внешнеполитической дискурсе США идей «богоизбранности» американской нации были столь значительны и по выражению современного политолога С. Пауэр, «столь надоедливы», что уже в конце XIX столетия папа римский Лев XIII под впечатлением от данной тенденции, издает специальную энциклику, в которой решительно подвергает критике «ересь американизма». Лидера католической церкви возмутило, что американский политический истеблишмент приписывает себе и своему народу те качества, которые в процессе развития государственности и христианского вероучения оказались присущи и многим другим народам. Тем самым, как утверждают сторонники социал-консервативного выпада папы, возникает своеобразный «плагиат» общецивилизационного наследия одним народом.
Идеи американской исключительности в начале XX века в значительной мере постулировались американским лидером В. Вильсоном в попытке навязать всему послевоенному миру свое видение общественного устройства, выраженное в пресловутом творчестве американского президента - «14 пунктах». Именно с подачи американской стороны возникла Лига Наций как некий надуниверсальный мировой организм, и именно в этой ситуации американцы постепенно начали переориентировать мировой политический процесс в необходимом им направлении. С укреплением коммунистического режима в России в список внешнеполитических ориентиров американского государства добавился еще один пункт - осуществлять всяческое противостояние распространению коммунизма в мировом пространстве, используя для этого все средства. Так, например, американские СМИ, характеризуя события Корейской и Вьетнамской войны, отмечали, что несмотря на значительный объем понесенных потерь, все это было сделано во имя великой цели, а именно недопущения распространения «коммунистической угрозы» в мировом пространстве. Помимо антикоммунистических выпадов, риторика американских политиков сводилась и к перманентному обоснованию причин глобальной гегемонии американского государства в мировом пространстве. Так, к примеру, Р. Никсон в одном из своих специальных обращении заявил: «Двести лет тому назад наша нация была слабой и бедной. Сегодня мы стали самой сильной и самой богатой страной в мире. И колесо судьбы повернулось таким образом, что любая надежда народов Земли на мир и свободу будет определяться тем, обладает ли американский народ достаточной моральной выдержкой и отвагой для того, чтобы справиться с ответственной задачей руководства свободным миром». Тем самым президент страны недвусмысленно намекнул, что США не просто претендуют на роль флагмана мировой политики, но и готовы взять под контроль национальные социальные организмы, структуры повседневности, экономические системы и иные элементы государственного устройства с целью переформатирования их по образу «единственно верной» американской идентичности. Подход ы к анализу американской исключительности показали, что, будучи сформированной еще в конце XVIII столетия, данная политико-правовая теория оказалась удивительно живучей. В.В. Согрин, характеризуя данный процесс, замечает: «американская исключительность выражалась в концепции «явного предначертания», объединив разные политические элиты с целью укрепления страны и ее территориального расширения. С тех времен и до сегодняшнего дня данная концепция использовалась при разработке и принятии стратегических документов, доктрин, директив и т.д. Так, например, «Доктрина Монро» объявила Американский континент «зоной исключительных интересов США». Данная доктрина относится к политической программе, популяризированной с 1830-х по 1850-е гг. Задачей доктрины являлось распространение демократии на большей части американского континента и открытость европейской иммиграции» 53 . Вместе с тем, недостаточно проработанное отношение данной концепции к месту и позиции других народов делали ее в высшей мере уязвимой в ситуации, когда внешнеполитическая полемика выходила на уровень уличения американской стороны в использовании стратегии «двойных стандартов»: в такой ситуации, идея «американской исключительности» становилась камнем преткновения, который американские политики умело маскировали в массе схожих политико-правовых построений и концепций.
Несмотря на протекание серьезных трансформационных процессов в политико-правовом дискурсе, лидеры США на протяжении конца XIX - XX столетия апеллировали к интеллектуальным практикам политической элиты прошлым эпох, абсорбируя наиболее ценное для выстраивания соответствующих идеологем уже в актуальных для настоящего времени реалиях. Наиболее активно в своей практике мессианский дискурс применял Р. Рейган. В частности, лидер США активно разыгрывал модель дуализма «Безбожный СССР» - «Богом благословленная Америка». Среди излюбленных риторических приемов Рейгана, в частности, встречается неоднократный призыв инициировать «крестовый поход» сил света против «империи зла». Особый интерес в данном контексте вызывает т.н. «доктрина Рейгана». Суть данной политико-правовой концепции сводилась к инициированию мощного «наступления» с помощью американского влияния, военной, дипломатической и финансовой мощи, против просоветских режимов в различных уголках мира с целью «окончательного искоренения» соцлагеря.
Рейган, по примеру А. Линкольна, реабилитировал и доработал теорию американского «явного предначертания». Более того, лидер США был активным сторонником идей Дж. Уинтропа и считал, что с крушением «социалистической системы» окончательное образование «Града на холме» является лишь делом времени. Уже завершая свою политическую карьеру и обращаясь к своим «дорогим американцам», Р. Рейган, в частности, указывал на следующее: «Всю свою политическую жизнь я говорил о выдающимся городе, однако я не совсем уверен, что передал именно то, что видел. В моем сознании это был гордый город, основанный на скалах, которые сильнее океанов, город, незащищенный от ветра, благословленный Богом, и полный разными людьми, живущими в гармонии и мире». Тем самым, урбанистический мотив «идеального города» как некоего средоточия уникальных ценностей, как следует полагать, демократического характера, постоянно преследует риторику американских общественно-политических деятелей, как это было и в случае с Дж. Морганом в его концептуальном труде «Королевство Басаруа». Тем не менее, крушение Советского Союза вместе с тем повлекло за собой и определенную геополитическую ловушку для политической элиты США. Вместе с исчезновением «любимого врага» в значительной мере оказалась неактуальной привычная риторика, кроме того, в условиях многополярного глобализующегося мира требовалась соответствующая трансформация интеллектуально-политического пространства с тем, чтобы не утратить своего превалирующего места в мировом политическом процессе. В итоге в лице Б. Клинтона, а позднее и Дж. Буша-младшего была сделана ставка на концепцию «экспорта демократии» в развивающиеся страны мира с целью установления политического единообразия на мировой карте, которое, по мнению разработчиков данной доктрины, способно привести человечество к достижению полной гармонии. Однако данная попытка во многом претерпела крах. Навязывание американских политико-правовых моделей и потребительского образа жизни прошло далеко не гладко в ряде государств и территорий с сильным влиянием местной традиционалистской ментальности. В свою очередь, это повлекло за собой обострение противоречий и переориентации агрессии уже в отношении самих США. События сентября 2001 г., если не брать во внимание всевозможные теории заговора, наглядно показали, что стремление американской элиты предоставить всему миру «единственно верную» парадигму общественного развития заведомо обречены на провал.
Заключение
англосаксонский политический пуританизм переселенец
Уникальное климатогеографическое положение Нового Света способствовало его обособлению как территории с особым потенциалом цивилизационного развития. С первых же волн колонизации североамериканский континент стал объектом миграции наиболее экзальтированных в религиозно-политическом отношении слоев британского общества. Основную волну миграции в Британскую Северную Америку возглавило протестантское движение, в частности, наиболее радикальное его ответвление - пуритане. Пуритане привносили с собой на территории Нового Света особую политическую культуру, знаменовавшую становление совершенно новой политической модели - своеобразной «сети» теократических обществ с элементами явных демократических начал. Отсутствие каких-либо мощных политических противников у представителей пуританского течения обеспечили им в первые десятилетия практически что монополию на трансформацию политико-правового пространства Нового Света и создали благоприятные условия для разработки ими концептуальных построений модели «идеального общества», «города на Холме» (Дж. Уинтроп). Постепенное выявление противоречий с официальной королевской администрацией в регионе побуждало представителей протестантизма апеллировать к практике конфликтной маргинальности, религиозной экзальтации и подготовки произведений утопического толка («Королевство Басаруа» Дж. Моргана).
События Американской революции, вызванной нежеланием королевской власти считаться с объективными проявлениями недовольства американского политического истеблишмента игнорированием специфики политической культуры региона. Отсутствие перспектив для утверждения гомрулы (Б. Франклин) США в структуре Британской империи побуждало патриотически настроенных американских политиков и публицистов изыскивать иные пути развития североамериканской государственности. Активизация общественного мнения выразилась в инициировании проектной деятельности широких слоев интеллектуалов, заинтересованных в качественном преобразовании правовой основы региона. Противостояние американских патриотов с британской короной, а также личностные взгляды представителей американского Просвещения (Т. Пейн) создали условия для явной невозможности утверждения монархической формы правления на территории США. Стремление максимально обеспечить защищенность свобод и частной собственности граждан выразилась в бурной законодательной деятельности «отцов-основателей». Огромную роль в достижении специфической демократической политико-правовой культуры США играл личностный фактор, а именно стремление активных членов американского политического истеблишмента создать такие условия в обществе, при которых существовала бы возможность реализации творческого и предпринимательского потенциала любого индивида. В этом происходил новый уровень трансформации образности американской государственности как некоего идеалистического «града на холме», с особенными условиями существования тех, кто наиболее «праведен», т.е., в новых политико-правовых условиях тех, кто честно и добросовестно исполняет «Правила игры» демократического режима. Восприятие произошедших событий институтами СМИ в метрополии наглядно продемонстрировало высшую степень непонимания британской стороной исходных причин произошедшего социального волнения и истоков, спровоцировавших выход Британской Северной Америки из орбиты влияния империи. Между тем, показателен факт минимального интереса, почти что игнорирования, в печатных источниках лондонских и провинциальных СМИ, к насущной политико-правовой проблематике североамериканских колоний в угоду несущественным и малозначительным событиям светской жизни Старого Света.
Несмотря на демократический пафос происходивших в ходе Американской революции преобразований, в социуме Нового Света к концу XVIII столетия существовал ряд острейших проблем, требовавших первостепенного внимания политического истеблишмента молодого государства. В первую очередь, это проблема рабства, робкая попытка отмены которого путем помещения Т. Джефферсоном пункта в Декларацию независимости повлекла за собой бурную негативную реакцию состоятельных кругов американского общества и в конечном счете была свернута. Рабство темнокожих, как один из очевидных социальных пороков, пришедших на смену довольно жесткой эксплуатации сервентов (белых должников, отрабатывавших свой долг за перевозку в Новый Свет), не только не подвергалось попыткам аболиционистского ограничения с последующей отменой, но и длительное время отстаивалась рядом одиозных политиков как наиболее приемлемая форма хозяйствования в ряде регионов стране и недопустимая с точки зрения экономического прагматизма мера. Теоретики рабовладения, вроде публицистов Кэлхуна, Фицхью, обладая высоким уровнем ораторского мастерства и определенными познаниями в области гуманитарных наук, а также обладая навыками манипулирования общественным мнением и социальной демагогии, умело снижали накал общественной полемики по данному вопросу, а в конечном счете и вовсе снимали данный вопрос с повестки дня «до лучших времен», которые наступили в виде Гражданской войны 1861-1865 гг. Другой вызывавшей острую полемику в американском обществе проблемой выступал очевидный факт дискриминации женского гендера, унаследованный от морально- этических установок пуританизма.
В начале XIX столетия начался виток экспансивного территориального прироста США. В частности, данный процесс поддерживался соответствующими концептуальными построениями, апеллировавшими к установлению тотальной гегемонии «американского мира» в западном полушарии. Логичным продолжением такой политико-правовой тенденции выступила «доктрина Монро» положениями которой по сути был объявлен государственный изоляционизм обеих Америк и недопущения вмешательства в их дела Старого Света. Потребности в идеологическом обосновании данного процесса порождали новые идеологемы в дискурсе интеллектуально-политической деятельности администрации президента США, а также частных политиков и ученых, такие как «естественные границы», «фронтир», «американская исключительность». «теория предначертания» и ряд других.
Тенденция к мессианскому дискурсу в формировании внешнеполитических приоритетов проявилась и в гораздо более позднее время, в практике президентов США и деятелей президентского окружения в XX столетии. Среди наиболее часто апеллировавших к стилю мессианизма президентов США можно указать В. Вильсона, Д. Эйзенхауэра, Р. Никсона, Р. Рейгана. К указанному моменту произошла смена парадигмы и на место довольно-таки расплывчатых идей обеспечения «торжества американского духа» вышла гораздо более измеримая цель - борьба с коммунистическим режимом и распространением родственных ему движений в странах «третьего мира». В отношении Советской России американские политики нарочиты стремились использовать дуализм противопоставления «безбожность» - «богоизбранность» и получить максимальное одобрение со стороны всего остального окружающего мира в исполнении своей «великой миссии». С крушением социалистической системы произошла определенная переориентация внешнеполитических целей и возврат к вильсоновской концепции «экспорта демократии» как способа эффективной и прагматичной трансформации теперь уже мирового политического процесса. Однако данная тенденция столкнулась с фактором национальной идентичности ряда стран, с элементами крайне высокой степени традиционализма, вследствие чего данная позиция претерпела крах и к настоящему времени привела внешнеполитические паттерны американского государства к мягкому и постепенному курсу на отказ от глобального доминирования и возврату к повторному витку изоляционизма.
Литература
1. Болховитинов Н.Н. Доктрина Монро: происхождение и характер. М.: Издательство ИМО, 1959. - 337с.
. История США. В 4-х тт. Т.1. / Под ред. Н.Н. Болховитинова. - М.: Наука, 1983. - 683с.
. Бурстин Д. Американцы: колониальный опыт. М.: Прогресс; Литера, 1993. - 480с.
. Бурстин Д. Американцы: национальный опыт. М.: «Прогресс» - «Литера», 1993. - 624с.
. Гонионский С.А. Территориальная экспансия США в начале XIX века // Новая и новейшая история. - 1958. - № 5. - С. 33-50.
. Гуревич Е.Б. Влияние протестантизма на раннюю американскую историю // Социологический журнал. - 1998. - № 1-2. - С. 168-195.
. Ефимов А.В. Очерки истории США 1492-1870. - М.: Учпедгиз, 1958. - 430с.
. Зинн Г. Американская империя. С 1492 года до наших дней. М.: Алгоритм, 2014. - 752с.
. Кислова А.А. Религия и церковь в общественно-политической жизни США первой половины XIX века. - М.: Наука, 1989. - 240с.