данной работы является роль участия Б.В. Савинкова в революционных событиях в развитии политической и социальной жизни и его влияния на революционные преобразования в России в начале XX в.
1. Б. В. Савинков: революционер, социалист и борец с самодержавием
.1 Детство и юность Бориса Савинкова. Становление революционера
Борис Викторович Савинков родился в январе 1879 года в Харькове, в семье Виктора Михаиловича Савинкова, потомственного дворянина, юриста по профессии и Софии Александровны Савинковой (урожденной Ярошенко) писательницы-актрисы1. Детство Борис Савинков провел в Варшаве (входившей тогда в Российскую империю), где его отец стал судьей. В семье было трое сыновей - Александр, Борис и Виктор, и трое дочерей - Надежда, Вера и Софья. Воспитанием детей занималась в основном Софья Александровна. Мать будущего террориста и писателя увлекалась литературной деятельностью. На рубеже веков она опубликовала (в некоторых случаях под псевдонимом С. А. Шевиль) довольно много рассказов, несколько повестей и пьес2, в том числе историческую драму «Анна Иоанновна»3. Как мы видим, Софья Александровна Савинкова так же как, и ее сын оставила нам не одно литературное произведение, но не передались ли Борису Савинкову от матери вместе с тягой к творчеству, революционные настроения? Каковы же были ее политические взгляды?
Свои воспоминания «Годы скорби» датируемые февралем 1906 года, Софья Александровна заканчивает следующими словами: «О, родина! Я жду твоего обновления! Каждым нервом своим я трепетно переживаю твое освободительное движение! И в тот день, когда наконец над тобой засияет солнце истинной свободы, в тот день и я пойму чувством, зачем нужны были такие жертвы!»1. Подобные высказывания, наводят на мысль о том, что она, разделяла многие идеи своих сыновей, из-за которых они впоследствии оказались под арестом. И скорее всего повлияла на их мировоззрение.
Старший брат Софии Александровны, художник-передвижник Николай Ярошенко тоже придерживался весьма революционных воззрений. В начале 1881 года Н. Ярошенко написал картину «Террористка», прототипом которой послужила Вера Засулич. Картина была написана под впечатлением судебного процесса по делу о покушении на петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова, на котором ее оправдали. 1 марта полотно появилось на очередной передвижной выставке, однако вскоре было снято с выставки представителями полиции. Художник подвергся домашнему аресту. «Он был большим либералом, интеллигентом-художником и военным, генералом в отставке» - писал о нем Я. Д. Минченков. Имя художника приобрело известность в связи с созданием им картины «Кочегар» (1878). Первым среди русских живописцев Ярошенко представил образ заводского рабочего, показав его не только жертвой изнуряюще тяжелого труда, но и новой могучей социальной силой. Начиная с
«Кочегара» Ярошенко создает ряд произведений, рисующих различные социальные типы его времени революционной интеллигенции, крестьянскую жизнь, бытовые сцены, лиричные картины. Художник стремится представить обобщенный образ поколения - мыслящего, целеустремленного, деятельного.
Отец Бориса Савинкова, был человеком «свободных взглядов». Виктор Михайлович Савинков, по воспоминаниям Софии Александровны старался нести свою службу не различая людей по национальности и социальному статусу. Сам Савинков, когда его в 1924 году судила советская власть, в своем заключительном слове указывал, что отец был выгнан с поста за революционные убеждения. Виктор Михайлович занимался не только юридической практикой, но и теорией, что отчасти подтверждает слова Софьи Савинковой, о том, что он был интеллигентным человеком. Ему принадлежит труд по истории военно-уголовного права3. В 1905 году Виктор Михаилович попал в психиатрическую клинику, толи слишком сильно переживая за сыновей, толи «не выдержав позора». Умер Виктор Михайлович в 1905 году в психиатрической клинике4. Известны и некоторые подробности симптомов болезни отца семейства Савинковых. Виктором Михайловичем овладела мания преследования. «тенью бродил он по комнатам, губы дрожали: «Жандармы идут... Жандармы идут»5.
Братья и сестры Бориса Савинкова в своих антимонархических убеждениях пошли дальше своих родителей. Старший брат Бориса Викторовича Александр, социал-демократ, покончивший жизнь самоубийством на каторге6, с юности боролся с самодержавием. Старшие сестры Бориса Савинкова помогали революционерами.
Надежда Викторовна вышла замуж за барона В.Х. фон Майделя, который по словам Б.В. Савинкова, был единственным офицером петроградского гарнизона, отказавшимся стрелять по рабочим шедшим к зимнему дворцу 9 января 1905 года7. А Вера Викторовна, по крайней мере один раз по мере сил помогала своим братьям Борису и Александру в их революционной деятельности.
«Из какой я семьи? Из революционной»1 - Говорил Савинков на своем последнем суде в 1924 году. Революционными были, не только семья юного Савинова, но и его внешнее окружение. Лучший другом Бориса Савинкова был сын Варшавского отставного околоточного надзирателя и польской дворянки Иван Каляев. Семья Савинковых помогала Каляевым материально, Иван Каляев с гимназических лет становится близок к революционным кругам. Еще в период своего обучения в гимназии, Каляев посредством своего старшего брата познакомился с нелегальной литературой и стал ходить в рабочие кружки.
В год окончания гимназии Борис Савинков привлекается к расследованию по поводу «беспорядков» в связи с открытием в Варшаве памятника М. Муравьеву - усмирителю польского восстания. На год Савинков был передан под гласный надзор полиции3. Поступив в 1897 году в Петербургский университет на юридический факультет, в девятнадцать лет Борис принял участие в студенческих беспорядках, был отчислен со второго курса и снова привлечен к дознанию. Эти беспорядки были связаны с тем, что 3 октября 1897 года в Вильно был установлен памятник известному усмирителю польского восстания 1863-1864 годов графу Михаилу Николаевичу Муравьеву. Петербургская газета «Свет» сообщала подробности беспорядков произошедших в связи с этим в Варшавском университете. Шесть профессоров этого университета ко дню освещения места для памятника Муравьева отправили в Вильно телеграмму следующего содержания: «Душой присоединяемся к настоящему торжеству по поводу начала постройки памятника вильненскому государственному деятелю России, графу Михаилу Николаевичу Муравьеву, освободившему северо-западный край от польско- католического ига и утвердившему ту истину, что край этот был и есть чисто русским. Да будет всегда благословлена память великого русского человека графа Муравьева».
Польские студенты возмутились, назвали эту телеграмму «позорным поступком» и обратились к «товарищам всех национальностей и вероисповеданий» с призывом прервать всякие личные сношения, возникающие на почве университетской жизни и вне ее с этими профессорами. Основными организаторами этой акции стали братья Александр и Борис Савинковы.
В середине декабря 1897 года варшавские жандармские власти не на шутку встревожились тем, что развернутая в связи с событиями вокруг муравьевского памятника агитация в среде студентов-поляков перешла и на русских студентов. В Варшаве и Петербурге студенты разделились на «Муравьевскую» и «анти- Муравьевскую» партии. Теми и другими была устроена активная кампания по составлению адресов, которые пересылались в Варшаву. Подобная деятельность стала поводом для первого в жизни ареста 18-летнего Бориса Савинкова и его 23-летнего брата Александра.
Подробности ареста братьев Савинковых можно узнать из отчета № 9677 полковника Мотова генерал-майору Оноприенко в департамент Полиции и Помощнику Варшавского Генерал Губернатора по полицейской части от 22 декабря.
Александр и Борис Савинковы остановившись на квартире своих родителей, распространяли адреса членов анти-Муравьевской партии. При обыске на этой квартире были обнаружены 19 конвертов с адресами. Кроме того, у Бориса Савинкова была обнаружена выписка из устава какой-то группы студентов и адрес Муравьевской группы студентов. Два адреса он отдал своей сестре Вере, которая их порвала под и спрятала подушку. Обрывки этих двух адресов Вера Савинкова представила при обыске.
На допросе Савинков не признал себя виновным в принадлежности к какому-то тайному сообществу и не рассказал от кого именно он получил адреса членов анти-Муравьевской партии. Часть этих адресов он разослал почтой профессорам Варшавского университета, но кому именно сказал, что не помнит. Два адреса найденных под подушкой у Веры спрятал он без ее ведома. Устав найденный у Савинкова, принадлежит кружку самообразования студентов Санкт-Петербургского университета, организован он им в ноябре этого года, так же Борис Савинков является председателем и кассиром этого кружка. В числе участников кружка один - Генрих Семенович Малкин, по словам Савинкова, не так давно арестован в Петербурге, за что именно, ему Савинкову неизвестно1.
Александр Савинков, также отрицая свою принадлежность к какому-либо тайному сообществу, объяснил, что за полторы недели перед отъездом в Варшаву он получил от одного лица, фамилию которого не пожелал называть 30 адресов анти-Муравьевской партии часть адресов он передал своему брату Борису, выехавшему на 8 дней раньше его из Петербурга, и поручил ему разослать их профессорам Варшавского университета, а остальные, найденные у него письма, он намеревался разослать сам по почте из Петербурга. Не зная адресов Варшавских профессоров, Александр Савинков обращался за этими сведениями к какому-то своему знакомому в Варшаве, от которого ответа не получил. От Бориса к тому времени находившегося в Варшаве, тоже не последовало ответа. Ввиду чего адреса были привезены в Варшаву и уже здесь должны были быть разосланы профессорам. Сведения о беспорядках Александр Савинков получил от своего знакомого, чью фамилию он отказался называть и из газеты «Свет».
В конце отчета полковник Мотов предложил «для более успешного хода возбужденной о братьях Савинковых переписки в порядке положения о Государственной охране передать таковую на распоряжение начальника С. Петербургского Жандармского Управления для дальнейшего производства, если со стороны Департамента Полиции к осуществлению этого не встречаются препятствия». Правда, первоначальное пребывание Бориса Викторовича за решеткой продолжалось всего четыре дня. 20 декабря 1897 года братьев препроводили в Варшавскую цитадель, а уже 24-го, мера пресечения была изменена1. Решающую роль в этом сыграло письмо их матери, к генерал- губернатору западного края князю Имеретинскому2. Однако в 1898 году Александра Савинкова вновь арестовывают, и выпускают почти через полгода тяжело больного.
В 1898 году Борис Савинков учится в Петербургском университете, и вместе со своей будущей невестой участвует в студенческих волнениях4. В 1899 году, в двадцать лет Борис женится на дочери писателя Глеба Успенского - Валентине и уезжает за границу, где в течение двух лет продолжает образование в Берлинском и Гейдельбергском университетах. Отец первой жены Бориса Савинкова был убежденным революционным демократом воспитанным на литературе Чернышевского, Добролюбова, Некрасова и Щедрина. В 1870-1880- е годы он близко соприкасался с революционным народничеством, а позже, заслуги Успенского перед русским революционным движением отмечали ранние русские марксисты, ленинская «Искра» и сам В. И. Ленин5.
Еще один факт из жизни Савинкова тех лет, мы встречаем в воспоминаниях Максимилиана Волошина. Вторая жена Максимилиана Александровича, Мария Степановна Заболоцкая, с которой он сошелся в 1922 г., знала Савинкова в юности и дружила с его сестрой Верой. В начале 1900-х она встречалась с ними в имении Степановское Калужской губернии, хозяевами которого были Е.П. Степанова и В.А. Ярошенко, брат художника. Борис Савинков приходился Ярошенкам племянником. Уже в 1930 году (28 мая) Волошин записал некоторые из рассказов жены о Степановском. В частности такой:
«Боря Савинков... Он, входя в столовую, подавал демонстративно всем лакеям руку. Это очень шокировало Ярошенок. Мы, дети, его обожали и слушались во всем. Он был тогда вегетарианец. И говорил нам: «Как Вы будете есть этих Павок, Машек, с которыми Вы играете?» И мы его так боялись, что за обедом умудрялись не есть мяса, а заворачивать в салфетки и уносить, несмотря на наблюдение гувернанток и лакеев».
Первый арест, исключение из университета и семейная трагедия не переубедили Бориса, и через два года, в мае 1901 года, он снова попадает за решетку, на этот раз по делу - сторонников Плеханова и Ленина. В то время, несмотря на молодость, он уже ведущий сотрудник газеты «Рабочее дело», один из основателей группы «Социалист», известный марксист и популярный пропагандист в рабочих кружках. Тогда он заявляет, что насилие «недопустимо ни в коем случае и ни для каких целей».
На тот момент Борис Савинков состоял в группе «Рабочее знамя». Эта группа образовалась из рабочих-революционеров, вышедших из местных социал-демократических организаций, руководство в которых захватили сторонники оппортунистического течения. Выступавшие против ограничения рабочего движения экономической борьбой, призывая пролетариат к активным политическим действиям, члены групп «Рабочие знамя» в то же время проповедовали организационный оппортунизм - отрицали централистский принцип построения партии. Политические взгляды членов групп «Рабочее знамя» не были однородными, часть их тяготела к народническому направлению. Связи между группами «Рабочие знамя» были не регулярными. За время своего существования группы издали три номера газеты «Рабочее знамя».
В 1898 петербургская группа «Рабочее знамя» объявила себя «Русской социал-демократической партией» и претендовала на объединение вокруг неё других социал-демократических групп, противопоставляя себя РСДРП, образование, которой провозгласил 1-й съезд РСДРП в марте 1898. Группа
«Рабочее знамя» создала в Петербурге ряд рабочих кружков, организовывала стачки, распространяла нелегальную литературу; подвергалась полицейским разгромам. В 1901 часть членов группы «Рабочее знамя» примкнула к ленинской «Искре» (С. В. Андропов, В. П. Ногин, А. А. Сольц и др.), позднее другая часть - к партии эсеров.
Итак, большую роль в том, что Б. В. Савинков стал революционером, сыграли либеральные взгляды его родителей. В пользу этого утверждения говорит тот факт, что братья и сестры Бориса Викторовича тоже, в большей или меньшей степени, сочувствовали революционным идеям.
Переход Бориса Савинкова от свободных взглядов к непосредственному участию в революционном процессе объясняется радикализацией общественно- политической обстановки в России на рубеже XIX-XX вв. Однако изначально Б.В. Савинков примыкает именно к марксистам, видимо, потому что во-первых его старший брат был марксистом, а во-вторых на тот момент это было самое передовое течение в революционном движении.
.2 Смена идейно-политических ориентиров Б.В. Савинкова
Отсидев пять месяцев в крепости и четыре в доме предварительного заключения Борис Савинков попадает в Вологодскую ссылку1. «В начале 1902 года, когда я был административным порядком сослан в г. Вологду по делу петербургских социал-демократических групп «Социалист» и «Рабочее Знамя». Социал-демократическая программа меня давно уже не удовлетворяла. Мне казалось, что она не отвечает условиям русской жизни: оставляет аграрный вопрос открытым. Кроме того, в вопросе террористической борьбы я склонялся к традициям «Народной Воли», - пишет Борис Савинков, вспоминая те дни. Оказавшись в Вологодской ссылке, Савинков знакомится с «бабушкой русской революции» Екатериной Брешко-Брешковской, которая приезжала в Вологду дважды - осенью 1902 г. и весной 1903 г., в следствии чего Савинков примыкает к партии социалистов-революционеров2. Надо заметить, что «бабушка» была очень активным и успешным вербовщиком, именно она оказала сыграла большую роль в решении первого главаря боевой организации Г.А. Гершуни прийти в террор3. Другие участники боевой организации партии социалистов-революционеров тоже находились под ее идейным влиянием. Егор Сазонов убийца В.К. Плеве тоже знал Брешко-Брешковскую, и относился к ней с большим уважением. Ивановская писала, что особенно радостно Сазонов вспоминал о «каком-то старом уфимском друге-наставнике» ( В. В. Леоновиче видном деятеле партии социалистов-революционеров) и о «бабушке». Из-за последней у него вышла серьезная ссора с отцом, едва не окончившаяся полным разрывом. Когда уводили арестованного Егора в тюрьму, отец, указывая на висевший портрет Брешко-Брешковской, сказал: «вот кто виноват, а вы его арестуете»1. Последовательный сторонник терроризма, социалист- революционер Виктор Чернов, вспоминал впоследствии, что она «в это время готова была каждому человеку дать револьвер и послать стрелять кого угодно, начиная от рядового помещика и кончая царем, и считала, что ЦК партии социалистов-революционеров «тормозит» революцию, желая направить ее по какому-то облюбованному руслу, когда нужно самое простое, во все стороны разливающееся половодье».
В Вологде Савинков, также познакомился с Н.А. Бердяевым, А.М. Ремизовым. Бердяев вспоминает: «Среди вологодских ссыльных по пристрастиям и характеру стихийно выделились две группы: «аристократия», к которой принадлежали Ремизов, Савинков, П.Щеголев, Бердяев , и «демократия», которую составили Луначарский, Богданов, А.Ванновский, другие. «Аристократия» была более независима в своих суждениях от коллектива, более индивидуалистична и свободна в своей жизни, имела связи с местным обществом, главным образом земским, отчасти с театром»3. В ссылке Савинков жил вместе со своей женой4. Луначарский бывший вместе с
Савинковым в Волгодской ссылке, в своей статье посвященной Борису Савинкову, рассказывает, как тот эксцентрично прервал собрание каторжников Вологодской ссылки «горячо дебатировавших какой-то из больших вопросов экономических или социологических, которые в то время так сильно волновали революционные круги», выйдя на сцену и призывая перестать болтать и преступить к делу. При этом никаких конкретных действий, по словам Луначарского, Савинков не предложил, но тем не менее все присутствовавшие там восхитились Савинковым. Луначарский называет поступок Савинкова «пустой выходкой». Савинкову тоже не нравился Луначарский, по воспоминаниям Гиппиус, Савинков пародировал его «развязное малограмотство».
В вологодской ссылке, Борис Викторович делает и первые «пробы пера». Савинков послал М. Горькому свои рассказы, но получил отрицательный отзыв. Ремизов вспоминал: «Весь день Савинков смотрел устюжской тучей - вот хлынет дождь». Но в этом же году московская газета «Курьер» опубликовала рассказы Савинкова, подписанные псевдонимом В. Канин3. Кроме того вологодской ссылке Борис Савинков написал статью для газеты «Рабочая мысль» «Петербургское рабочее движение и практические задачи социал- демократии», сам В. И. Ленин высоко оценил эту работу. Основная мысль статьи о необходимости создания сильной и сплоченной революционной организации совпадала с его собственными планами.
В июле 1903 года дело Савинкова пересматривают и приговаривают его к ссылке в Восточную Сибирь сроком на 5 лет. Не дожидаясь исполнения приговора, он бежит из-под надзора, покидает Россию и оказывается в Женеве, в штаб-квартире недавно организованной партии социалистов- революционеров5. После ареста Гершуни Савинков решает принять участие в терроре. Вместе с ним такое же решение принял его друг детства Иван Каляев и еще два других товарища. Савинков объяснял свое желание участвовать в терроре, тем, что предает террору решающее значение. Но при этом в разговоре с Гоцем Савинков, сделал оговорку, что готов принять участие в любой работе, которую ему даст партия социалистов-революционеров.
Для того чтобы выяснить причины перехода Савинкова в партию социалистов-революционеров, надо понимать, что она и ее боевая организация представляли собой на тот момент. Формальное объединение партии социалистов-революционеров было завершено в декабре 1901 года. Роль общепартийного центра принадлежала саратовскому отделению, которое возглавляла Екатерина Брешко-Брешковская вместе с И.И. Ракитниковым. А Боевая организация партии Социалистов-революционеров, по мнению Городницкого, стояла в авангарде многочисленных террористических групп, потрясавших Россию в период с 1901 по 1911 год.
Савинков присоединяется к партии социалистам-революционерам на втором этапе ее существования, характеризовавшемся ростом активности их деятельности. Причинами и предпосылками поворота в эсеровском движении были те изменения, которые происходили во всех сферах общественной жизни России. Разразившийся в то время экономический кризис показал, что политика индустриализации страны, проводившаяся в 90-е годы XIX века, не может быть успешной без модернизации ее политического строя и сельского хозяйства. Таким образом, на повестку дня всего общественно-политического движения были поставлены вопросы касающиеся крестьян, приоритетные для эсеров. Интерес к социалистам-революционерам со стороны радикально настроенной интеллигенции возрастал и в связи с тем, что кризис ослабил ее внимание к российским марксистам, поставив под сомнение их оптимистический прогноз относительно преобразующей роли капитализма. Вновь начинают приобретать популярность взятые на вооружение социалистами-революционерами идеи народников, об особом пути России к социализму, минуя капитализм, о большом значении крестьянства в общественном движении, а также пропагандировавшиеся ими радикальные методы борьбы. Революционное народничество пополняется, с одной стороны, вернувшимися из ссылки старыми народниками, сохранившими верность идеям своей молодости (Е.К.Брешко-Брешковская, М.Р.Гоц, О.С.Минор и др.), а с другой - радикально настроенной студенческой молодежью, многие представители которой были выбиты из колеи нормальной жизни репрессиями властей. В числе вторых были ставшие впоследствии видными деятелями партии и ее Боевой организации Н.Д. Авксентьев, В.М. Зензинов, Б.В. Савинков, С. В.Балмашов, Е.С.Созонов, И.П.Каляев.
К 1903 году боевая организация партии социалистов-революционеров уже отметилась рядом терактов, однако по своему «профессиональному» уровню эти акции сильно уступали действиям боевой организации проводимым под руководством Азефа и Савинкова. Так как первый глава боевой организации Г.А. Гершуни плохо умел вербовать нужных людей и организовывать теракты2. За время руководства боевой организацией Гершуни, были осуществлен лишь один успешный террористический акт - убийство министра внутренних дел Сипягина 2 апреля 1902 года3. После этого террористического акта боевая организация становится постоянным органом партии социалистов- революционеров и получает от нее «вполне определенные и широкие полномочия на будущее время»4. Далее следуют неудачная организация покушения на обер-прокурора Победоносцева и киевского градоначальника Клейгельса5, а также не увенчавшееся успехом покушение на губернатора Оболенского.
Первые два года существования боевой организации в нее входили: 5 лиц дворянского происхождения, 2 почетных гражданина, 1 сын купца, 3 мещанина и 2 крестьянина. Образовательный уровень у членов боевой организации в 1901 - 1903 был таков: у 2 - высшее образование, у 8 неоконченное высшее, 1 - среднее и у 2-их начальное. Возраст у состоявших в боевой организации был преимущественно молодым: 1 - старше 40, 4 - от 30 до 40, 8 - 20 -30 лет. Национальный состав: 8 - русских, 3 - еврея, 1 - украинец и 1 полька. В руководстве же было соотношение 3 еврея и 2 русских.
Любой желающий заниматься революционным террором, мог быть принят в Боевую организацию моментально с личной санкции Гершуни, которая давалась на словах. Изменения в составе боевой организации происходили одинаково стремительно, как в плане вступления в нее, так и в плане выбывания2. Именно Гершуни принял в боевую организацию провокатора Азефа. Проект устава боевой организации, впрочем не применяемый на практике, написал П.С. Поливанов. Застреливший себя в Лориане, в предсмертной записке, объяснив свой поступок тем, что не может по причине физической и моральной слабости участвовать в терроре.
После ареста Гершуни 13 мая 1903 года боевая организации состояла из 6 человек: Е.Ф. Азефа, М.Р. Гоца, П.С. Поливанова, А.Д. Покотилова, Е.О. Дулебова и Н. И. Блинова. Азеф, вставший во главе боевой организации, прибыл за границу из Петербурга в июле 1903 года и активно включился в работу по воссозданию новой боевой организации. Никто из принимаемых в нее членов, ни Савинков, ни Е.С. Созонов, ни М.И. Швецер друг друга не знали, и участия в создании боевой организации не принимали. Желающие вступить в боевую организацию съезжались за границу с разных концов России, Многие из них были в прошлом социал-демократами, как и Савинков. Все претенденты в боевую организацию сначала попадали на прием к Гоцу, а тот направлял их к Азефу. Азеф, как вспоминал Савинков, был сразу же поставлен начальником в боевой организации официальным указанием центрального комитета в лице М.Р. Гоца.
Какое отношение к террору, на тот момент, было у бывших союзников Бориса Савинкова социал-демократов? Систематический партийный террор в России до 1917 г. имеет два достаточно определенно выраженных пика: рубеж 1870-1880-х гг. XIX в. и начало XX в. Начало XX века ознаменовалось возобновлением индивидуального террора. В 1901 году раздались выстрелы П.В. Карповича и В.Ф. Лаговского, направленные в министра народного просвещения Н.П. Боголепова и обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева.
Второго апреля 1992 года пуля члена Боевой организации эсеров С.В. Балмашева сразила министра внутренних дел Д.С. Сипягина. Эти террористические акты вызвали одобрение среди значительной части революционеров, не исключая и социал-демократов3. Однако в стане социал- демократов отношение к террору было неоднозначным. Например, социал- демократ В.П. Ногин, состоявший, кстати, в 1898 году в одной с Савинковым социал -демократической группе «Рабочее знамя», в 1901 году пишет в письме С.В. Андропову о терроре, как о вынужденной самозащите4.
Поддерживали террор и некоторые эмигрантские социал-демократические группы, наиболее ярким примером можно назвать программную брошюру группы «Свобода» «Возрождение революционизма в России». Ее автор лидер
«Свободы» Е.О. Зеленский (Л.Надеждин) рекомендовал совмещать народовольческие методы с социал-демократическими теориями. В этой брошюре высказывались следующие доводы в пользу террора: «Террор не может не усилить движения, уже потому, что он - застрельщик политической борьбы, яркий симптом начала конца. Он является затем, чтобы бросить искру в уже собранный и сложенный горючий материал». Однако в газете «Искра» развернулась антитеррористическая компания начало которой положила опубликованная в апреле 1901 года статья Веры Засулич «По поводу современных событий». Она считала, что террор губительно действует на организацию революционных сил. Парируя образное утверждение Зеленского, что террор явился искрой для уже собранного и сложенного горючего материала, Засулич с иронией писала: «Вот именно это-то и сделал террор. Явившись симптомом начавшегося конца движения, он сжег на ярком костре «уже собранный» и «сложенный» в нелегальные организации «горючий материал»1. С августа по декабрь 1902 года в каждом номере газеты «Искра» помещалось от двух до четырех статей или заметок, направленных против партии социалистов-революционеров. П.П. Маслов, Ю.О. Мартов, П.Б. Аксельрод видели в аграрной программе социалистов-революционеров лишь опасное, вредное, мещанское, обывательское заблуждение, а саму партию считали исключительно интеллигентской, «несоциалистической и притом крайне слабой по своему фактическому влиянию и значению».
По воспоминаниям эсерки П.И. Ивановской эта «Искра» регулярно попадала ссыльным, рассекая ссылку на две враждебные друг другу группировки. Характерно было то, что предметом тогдашних бурных схваток чаще всего был вновь начавшийся террор, много раз потухавший как бы навсегда и бесповоротно.
В 1904 году пока в России взрывались бомбы, в культурной и спокойной Женеве шло горячее обсуждение целесообразности террора. В среде женевской эмиграции было два главных революционных течения, две сильные и большие партии: социал-демократов и социалистов-революционеров. Партия социалистов-революционеров имела в Женеве свою типографию, экспедиционную контору и другие технические учреждения. Благодаря этому их Партийный орган «Революционная Россия» выходил довольно исправно. В Женеве печаталось и много других изданий для быстро возраставшего в России круга читателей. Основным камнем преткновения социалистов- революционеров и социал-демократов был вопрос о терроре, причем споры вокруг него были очень горячи1. Если смотреть на этот вопрос более объективно, то у этих двух партий можно найти общие точки соприкосновения:
«И социал-демократы, и социалисты-революционеры ставили перед собой единую конечную цель - социализм. Обе партии являлись членами II Интернационала. У них совпадали многие программные и тактические установки, был общий враг - самодержавие, сажавшее их в одни тюрьмы и общие народнические корни. Многие из социалистов-революционеров и социал-демократов были связаны личными отношениями, иногда - дружбой. Первые русские марксисты - Г. В. Плеханов, П. Б. Аксельрод, Л. Г. Дейч, А. И. Потресов, В. И. Засулич - начинали как народники. С другой стороны, многие эсеры начинали свою политическую карьеру как социал-демократы (С. Н. Слетов, Б. В. Савинков, И. П. Каляев, А. Д. Покотилов, Б. Н. Моисеенко, Е. Ф. Кудрявцев, П. М. Рутенберг). Кроме того, можно говорить и об определенном взаимопроникновении идей. Четкой грани между этими идеологиями, как, скажем, между кадетами и социал-демократами, тогда не существовало. Конечно, кристаллизация и формирование российской социал-демократии шли под знаком отталкивания от идей и практики народничества. Однако Г.В. Плеханов еще в середине 90х гг. XIX в. говорил о социал-демократическом секторе в общей семье русских социалистов-революционеров, к которым относили землевольцев, чернопередельцев, народовольцев, народоправцев. В свою очередь, самоопределение эсеров шло путем отталкивания от идей социал-демократии, воскрешения некоторых постулатов старого народничества. В то же время влияние марксистских идей на формирование эсеровской официальной доктрины трудно переоценить. Достаточно сказать, что эсеры называли К. Маркса одним из своих учителей и признавали факт наличия в России капитализма. Социал-демократы, в свою очередь, заимствовали некоторые идейные постулаты социалистов-революционеров и учитывали их опыт на практике.
Работа боевой организации партии социалистов-революционеров, дестабилизировавшая и подтачивавшая политический уклад Российской империи, была нужна оппозиционным партиям и группам как фактор, способствовавший ослаблению и устранению общего врага всех радикалов - самодержавия.
Однако социалисты-революционеры были главными конкурентами социал- демократов и те без симпатий относились к деятельности партии социалистов- революционеров. В 1902 году Ленин следующим образом отзывается о партии социалистов-революционеров: «Течение нашей общественной мысли, известное под именем «социалистски-революционного», на самом деле отодвигается и отодвинулось от единственной международной теории революционного социализма, которая только существует в настоящее время, то есть от марксизма. [...] Ставя в свою программу террор и проповедуя его как средство политической борьбы в современной его форме, социалисты- революционеры приносят этим самый серьезный вред движению, разрушая неразрывную связь социалистической работы с массой революционного класса. [...] террор социалистов-революционеров является не чем иным, как единоборством, всецело осужденным опытом истории». Но эсеры подчеркивали: террор - средство самообороны народа от репрессий власти, ее дезорганизации, и он далеко не единственная и временная мера.
Именно в такой атмосфере противостояния двух партий Борис Савинков переходит от социал-демократов к социалистам-революционерам. По воспоминаниям В. М. Чернова в первый раз он увидел Савинкова или в 1900 или в 1901 году. Борис Викторович тогда был социал-демократом левого крыла, неудовлетворенным политическими буднями «экономизма», жаждущим «политики» и полным столь необычного, для молодых марксистов того времени, пиетета к террористам из Народной воли. Это был редкий случай: социал-демократ, ищущий встречи не только со своими заграничными учителями, но и с социалистами-революционерами.
Виктор Чернов так вспоминает свою первую встречу с Савинковым: «Он произвел на меня впечатление скромного, быть может, слишком сдержанного и замкнутого юноши. От этой «скромности» впоследствии не осталось и следа. Впрочем, сам Савинков не раз впоследствии со смехом вспоминал об этой нашей первой встрече, сознаваясь, что он тогда ужасно робел, чувствуя себя, как на экзамене, перед лицом «таких революционных генералов». Очень самолюбивые люди - понял я потом - бывают или резки или преувеличенно застенчивы и настороженны»2.
Савинкова в боевую организацию горячо рекомендовал Иван Каляев, сам не задолго до этого перешедший к социалистам-революционерам из стана социал-демократов. «Савинков хочет борьбы, яркой и подымающей, хочет гореть и сжигать, он тянется к партии социалистов-революционеров. После блестящих актов против Сипягина, Оболенского, Богдановича и после акта - предтечи боевой организации, одиночки Карповича» - говорил друг детства Бориса Савинкова. Но при этом Иван Каляев признавал, что идеология партии социалистов-революционеров чужда Савинкову и надо чтобы «она им овладела».
Однако Чернову не пришлось прилагать усилия к тому, чтобы сделать идеологию партии социалистов-революционеров близкой Борису Викторовичу.
«Савинков без возражений «принял» всё, во что веровала и что исповедовала партия. Не скоро, не сразу стало мне выясняться, что это было приятие чисто- формальное, как-то «в кредит». - «Ну, в делах аграрных уж я, извините меня, не специалист, - со смешком сказал он кому-то при мне» - вспоминает В.М. Чернов.
Этим по мнению Чернова Савинков сильно отличался от Каляева. «У Каляева была восторженная и непосредственная натура, натура энтузиаста вдумчивого, с большим сердцем и незаурядной глубиной. Печать чего-то не от мира сего была на всех его словах и жестах. В своих глубочайших переживаниях он давно обрек себя на жертвенную гибель и больше думал о том, как он умрет, чем о том, как он убьет.
А в то же время он с интересом отдавался ознакомлению со всей идеологией партии; он, террорист, более кого бы то ни было имевший право и говорить и писать о терроре (ведь для нас это было тяжелой и неловкой обязанностью, ведь мы привыкли твердить, что террор делают, но о терроре не говорят), целомудренно молчал об этом, а писал статью об аграрных исканиях у теоретиков польской социалистической партии, логически выводя из них необходимость перехода к нашей партийной программе социализации земли».
При этом Виктор Михайлович дает такую характеристику личности Савинкова: « это - своеобразная, сильная, страстная и замкнутая натура, с «выдумкой», с фантазией, с жаждой яркой жизни». Также он приводит еще один пример отдаленности Бориса Савинкова от идей Партии социалистов-революционеров: «Я, Виктор Михайлович, ведь в сущности анарх», - с каким- то смешком заявил Савинков после поездки в Лондон и нескольких разговоров с П.А. Кропоткиным. Если бы Савинков всерьез мог сделаться анархистом, он, конечно, выбрал бы не коммунистический анархизм Кропоткина, а какую- нибудь разновидность анархо-индивидуализма».
Большевик Карл Радек, оценивает перемену взглядов Савинкова следующим образом: «После короткого пребывания в социал-демократических кружках он из них бежит. Ему было скучно среди социал-демократической интеллигенции. Буйный темперамент его требовал «дела», немедленного, яркого протеста. Ему не хотелось терять время на умственную подготовку. Что ему марксизм, что изучение действительности, против которой надо бороться? Он знает, что надо бороться, и этого достаточно».
Савинков размышляет о терроре с самого начала своей революционной деятельности, когда пишет рассказ «В сумерках»3. Главный герой, которого - революционер, убивший сыщика, испытывает чувство отвращения и к себе, и к революционному делу4. В своем более позднем произведении «Конь бледный», в качестве главного героя Б.В. Савинков вводит революционера-террориста, рассуждения, которого представляют из себя, нечто, вроде, упрощенного пересказа некоторых мыслей Л.Н. Толстого. Приведем цитату из повести «Конь бледный»: «Если бы я мог, я бы убил всех начальников и правителей. Я не хочу быть рабом. Я не хочу, чтобы были рабы. Говорят, нельзя убивать. Говорят еще, что министра можно убить, а революционера нельзя. Говорят и наоборот. Я не знаю, почему нельзя убивать. И я не пойму никогда, почему убить во имя свободы хорошо, а во имя самодержавия дурно». В другом издании этого произведения написано немного по-другому, без открытого противопоставления убийства «во имя свободы» и «во имя самодержавия». «Говорят, нельзя убивать. Говорят еще, что одного можно убить, а другого нельзя. Всячески говорят»1. В конце произведения группа Жоржа «революционно» убивает генерал- губернатора, а сам Жорж расстреливает мешающего им с любовницей ее мужа. Жорж мучительно раздвоен теперь и этими, «высоким» и «низким», поводами к лишению людей жизни.
Итак, Борис Савинков перешел от социал-демократов к социалистам- революционерам заинтересовавшись индивидуальным террором, апологетами, которого была значительная часть эсеров, что отличало их от эсдеков, в массе своей сторонников пропаганды массовых выступлений среди рабочего класса. Стоит заметить и то, что когда Савинков примкнул к социал-демократам, такой альтернативы, как партия социалистов-революционеров для него еще не существовало.
Вологодская ссылка, в которую Б.В. Савинков был отправлен за социал- демократическую пропаганду, помогла завязать ему новые знакомства в революционных кругах, позволившие ему попасть в боевую организацию партии социалистов-революционеров. Кроме того его первая ссылка Б.В. Савинкова скорее всего, навела его на мысль, что если в условиях самодержавия, невозможно легально заниматься никакой антиправительственной политической деятельностью, то в таком случае лучше перейти к самым радикальным методам.
.3 Начало террористической деятельности Б.В. Савинкова. Убийства министра внутренних дел В.К. Плеве и великого князя Сергея Александровича
Под руководством Азефа и при участии Савинкова были осуществлены два самых громких теракта боевой организации - убийство министра внутренних дел В. К. Плеве и Великого князя Сергея Александровича.
Целями террористических актов боевой организации выбирались чиновники окружавшие Николая II, прежде всего потому что самого императора они считали фигурой несамостоятельной, и неспособной действовать в случае уничтожения политических фигур, которые, по их мнению, на самом деле определяли внутреннюю политику Российской Империи1.
В 1903 - 1905 годах на момент прихода Савинкова в боевую организацию ей фактически руководил Е. Азеф. Заграничный глава боевой организации М.Р. Гоц был прикован к постели и только раздавал директивы. Азеф же был самым деятельным членом партии, после ареста членов центрального комитета, он остался практически один и своими силами восстановил центральный комитет партии социалистов-революционеров, а также боевую организацию. Бывший жандармский начальник А.И. Спиридович, характеризовал Азефа так: «Человек выдающегося ума, математически аккуратный, спокойный, рассудительный, холодный и осторожный до крайности, он был как бы рожден для крупных организаторских дел».
Принимая управление боевой организацией Азеф решает перейти к новым формам террора - заменить огнестрельное оружие бомбами, сочтя их более эффективным средством. Для этой цели создаются несколько динамитных лаборатории в Швейцарии. Еще одной «реформой» Азефа стало отделение боевой организации от общепартийной среды - ее членам даже запретили пользоваться деньгами, документами и явками партии социалистов- революционеров. Азеф аргументировал это так: «при большой распространенности провокации в организациях массового характера, общение с ними для боевого дела будет гибельно»2. Кроме того при Е. Азефе была принята и более сложная тактика подготовки терактов. Участники боевой организации разделялись на: наблюдателей, изготовителей и непосредственных исполнителей. Боевая организация взяла на вооружение тактику наружного наблюдения, которая заключалась в том, что часть членов боевой организации под видом обычных граждан следила за «целью»3. Кроме этих двух принципиально важных нововведений изменился и принцип отбора новых членов в боевую организацию. Азеф внимательно выслушивал претендентов, стараясь понять мотивы их желания участвовать в терроре.
Первым терактом, в котором участвовал Б.В. Савинков, стало убийство В.К. фон Плеве, заменившего на посту главы министерства внутренних дел, убитого террористами Д.С. Сипягина. Плеве активно боролся с революционным движением, кроме того ему приписывали организацию черносотенных погромов. До этого социалисты-революционеры уже один раз готовили покушение на Плеве, силами террористической группы дворянки Серафимы Клитчоглу, однако эта подготовка закончилась арестом террористов в январе 1904 года в Петрограде.
В июле 1903 года Савинков бежит из ссылки за границу. Решению Бориса Викторовича бежать поспособствовало то обстоятельство, что его хотели отправить из вологодской ссылки в якутскую3. В начале осени 1903 года, в Женеву на встречу к решившемуся принять участие в терроре Савинкову приехал Евно Азеф. Азеф предложил Савинкову вернуться в Россию для осуществления покушения на Плеве. Через две недели, когда Савинков вместе со своим товарищем был уже во Фрейнбурге, Азеф опять встретился с ним и рассказал план покушения. Не раскрывая личного состава участников организации, Азеф рассказал о не применявшемся ранее методе наружного наблюдения, целью которого было выяснить, где удобнее убить главу министерства внутренних дел. Третий раз за границей Савинков и Азеф встречаются уже в Берлине. При встрече присутствовал и Каляев, который стал горячо рассказывать Азефу о «психической невозможности» для себя мирной работы. Характерно, что Азефа насторожил такой подход к делу, и когда Каляев удалился, Азеф заметил Савинкову, что Каляев кажется ему странным4. Отталкиваясь от этого мы можем увидеть, что Савинков в разговорах с Азефом, показал себя человеком гораздо более практичным чем Каляев, и говорил непосредственно по делу. А Иван Каляев уже со студенческих лет рассуждал, о том, можно ли убивать во имя великой цели или нет, и высказывал свои мысли на этот счет Борису Савинкову.
Во время подготовки убийства Плеве, старший брат Б.В. Савинкова, Александр отбывал наказание по тюрьмам и ссылкам, а его мать только и занималась тем, что околачивала пороги чиновников, пытаясь облегчить участь старшего сына1. Для подготовки к покушению на Плеве Азеф лично отобрал группу из членов боевой организации. Кроме Савинкова, в неё вошли Дора Бриллиант, Алексей Покотилов, Максимилиан Швейцер, Иван Каляев, Егор Созонов. Подготовка к теракту происходила в Париже, где на тот момент находился штаб боевой организации. Весной 1904 года все члены боевой организации, пересекли российскую границу по поддельным документам2. По приезду в Россию, между революционерами были распределены роли: заниматься работами с динамитом стали на А.Д. Покотилов, Б.Г. Билита и Д.В. Бриллиант3; двое других членов боевой организации должны были под видом извозчика и продавца табачных изделий вести наблюдение за министром внутренних дел, а Савинкову предстояло комбинировать полученные данные. После сбора всей необходимой информации террористы собирались взорвать карету К.В. Плеве, вместе с ним. В своих воспоминаниях Б.В. Савинков подчеркивает, что план покушения целиком принадлежал Азефу, и ранее такая тактика применялась революционерами, только во время организации убийства Александра II.
В ноябре 1904 года Савинков с товарищами уже изучал выезды министра, а Швейцер и Покотилов с динамитом и гремучей ртутью ожидали распоряжений Азефа, первый в Риге, второй в Москве. Но в декабре Савинков заметил за собой наблюдение, и кроме того Азеф не выходил на связь. Поэтому Борис Савинков перебирается в Женеву, где встречается с Гоцем, и ставит его в известность насчет сложившейся ситуации. Гоц отправляет Савинкова обратно в Россию, с инструкцией: в случае если он не встретиться с Азефом, своими силами продолжать начатое дело. Во время этого приезда Савинков, с разрешения Гоца забирает с собой Каляева, изначально не включенного в группу готовившую теракт против В.К. Плеве, для участия в покушении. С Азефом Савинков встречается уже в конце января 1905 года, причем при встрече у них возникает спор, кто был больше неправ, Савинков не дождавшийся начальника и прекративший наблюдение без поступавших на этот счет указаний, или Азеф больше месяца не связывавшийся со своими подчиненным1. После этого подготовка покушения на Плеве продолжилась, и в ходе нее Савинков постепенно знакомился со своими будущими товарищами по боевой организации. Сначала, в Москве он встретился с Покотиловым, потом в Петербурге со Швейцером, Сазоновым и Иосифом Мацеевским.
В феврале 1905 года Савинков получив руководящие указания от Азефа, снова организовывает наблюдение за Плеве. В начале марта, не смотря на то, что маршруты министра были изучены еще не достаточно хорошо, Савинков настаивает на осуществлении покушения. Азеф долго уговаривает его не торопиться, но наконец, уступает и покушение назначают на 18 марта. Назначив день покушения Азеф предупреждает директора департамента полиции, об опасности, не выдавая боевиков полностью, а лишь натолкнув полицию на те места, где они собираются работать. За несколько дней до покушения, Азеф уезжает в Париж, предварительно назначив Савинкову встречу в Двинске на 22- е марта.
Покушение сорвалось, в результате того, что двое бомбометателей Боришанский и Покотилов заметили агентов полиции и бежали от них. А третий террорист Егор Сазонов просто не заметил проезжающего министра. После этой неудачи члены боевой организации покинули Петербург.
После этого, когда Азеф не явился на назначенную им же самим встречу, и члены боевой организации стали решать, что им делать дальше. Савинков предлагал переключиться на более легко осуществимое убийство киевского генерал-губернатора Клейгельса, а Покотилов продолжать дело Плеве. В результате боевики разделились на две группы: Савинков, Каляев и Швейцер отправились убивать Клейгельса, а четверо остальных продолжали готовить покушение на Плеве.
Однако после неудачной попытки покушения на Плеве состоявшейся 25 марта 1904 г., Покотилов отправляется в Двинск, а 29 апреля возвращаясь в Петербург, в дороге случайно встречает Азефа. Азеф узнав о перемене плана действий, очень недовольный едет в Киев, к группе Савинкова. 1 апреля Покотилов случайно взрывается на своей бомбе. Известие о смерти Покотилова окончательно убедило всех членов боевой организации переключиться на покушение на Клейгельса.
В начале апреля Савинков встречается с Азефом в Киеве. Азеф отчитывает Савинкова за самовольное оставление дела Плеве, спрашивая у него: «Какое право имеете вы своей властью изменять решения центрального комитета?» Савинков снова пререкается с начальником, утверждая, что если нет сил для центрального террора, то необходимо делать хотя бы террор местный. Но Азеф заявил: не смотря ни на что, боевая организация должна убить министра внутренних дел потому, что кроме них этого никто не сделает. И распорядился продолжать подготовку убийства В.К. Плеве2. Ивановская вспоминает, что Азеф считал необходимым все силы боевой организации, сосредоточить на убийствах министров внутренних дел, снимать их одного за другим, не считаясь ни с характером деятельности занимавшего этот пост, ни с его личными качествами.
И делать так пока «не изменится существующее положение, ибо министр внутренних дел ответственен за весь строй жизни страны, он поддерживает и охраняет этот строй в России».
Через некоторое время Савинков под видом богатого англичанина поселяется в Петербурге в квартире на улице Жуковского, вместе с женой - Д. Бриллиант, лакеем - Е. Сазоновым и кухаркой - П.С. Ивановской. Эта троица очень убедительно играла свои роли. К тому времени, члены боевой организации не только познакомились между собой, но и стали крепко спаянным коллективом. Неудача 18 марта и смерть Покотилова объединили старых и новых членов боевой организации.
Посетив квартиру на улице Жуковского, Азеф оценил ее, как благонадежную в конспиративном отношении и упорно требовал от Савинкова, чтобы тот приобрел автомобиль, но Савинков не соглашался. По окончании деловых объяснений, Азеф становился простым, сердечным, обнимал «Барина», боролся с Афанасием, дурил с ним. Кроме того Евно Азеф указывал на неполную осведомленность наблюдателей, сообщив им однажды, что Плеве каждый день ходит по улице Морской к своей любовнице4. Тем не менее постоянное наружное наблюдение за министром внутренних дел, дало свои результаты. Террористы установили, что проще всего будет убить Плеве на дороге с Аптекарского острова на Балтийский вокзал, которой он ездил каждый четверг. В конце второй половины июня Азеф довольный ходом работы, уезжает из Петрограда. Примерно в тоже время, 19 июня он пишет письмо своему непосредственному начальнику, заведующему заграничной агентурой в департаменте полиции Л.А. Ратаеву. Целью этого письма было усыпить бдительность петроградской охранки, относительно безопасности К.В. Плеве. Перед покушением, террористы Савинков, Дора Бриллиант, Ивановская и Сазонов съезжают с квартиры. Сначала уезжает Сазонов (боевики разыграли сцену с увольнением лакея-Сазонова за грубость), потом Савинков, последними квартиру покидают Ивановская и Бриллиант2. Вскоре в Москве проходит съезд боевиков на котором Савинков, Каляев и Сазонов под руководством Азефа разрабатывают подробный план покушения. Следующее собрание проходит в Сестрорецке, где опять же под председательством Азефа принимаются окончательные решения. В покушении на Плеве должны были участвовать четыре метальщика бомб: Каляев, Сазонов, Боришанский и еще не принятый в боевую организацию Сикорский. 7 июля перед самым покушением Азеф уезжает в Вильну, откуда посылает Ратаеву письмо, в котором содержится много разнообразной дезинформации, но ни слова о боевой организации.
При подготовке убийства К.В. Плеве Савинков и Азеф вступали в разногласия по различным поводам. Еще одним камнем преткновения между Азефом и Савинковым стало и непосредственное участие Д. Бриллиант в покушении на Плеве. Савинков горячо протестовал против участия Доры в теракте в качестве непосредственного исполнителя. Но он не смог сказать ничего убедительного для собравшихся, его главным аргументом против участия Д. Бриллиант в теракте, было то, что его мать ему никогда бы не простила, если бы мужчины переуступили женщинам те обязанности, какие лежат на них.
Первая попытка покушения на министра внутренних дел, назначенная на 8 июля, провалилась из-за недоразумения. Но Савинков и Азеф были твердо уверены в успехе следующей попытки. Через неделю, утром бомбой Сазонова, была взорвана карета Плеве. Плеве погиб, а Сазонов был тяжело ранен и попал в руки властей.
Так Ивановская вспоминает о встрече с Савинковым на следующий день после убийства Плеве: «Азеф не пришел. Необходимо было торопиться в Уяздовскую аллею встретить Савинкова. Проблуждавши без толку по аллее изрядное время, я уже решила вернуться домой, когда неожиданно заметила издали знакомую фигуру. Совсем уже близко глянул на меня человек странный, почти незнакомый. Охваченная сомнением, не ошибаюсь ли, я запнулась, боясь сделать непоправимую ошибку. Лицо это было и то и не то, как местность после наводнения; оно отражало не пережитый еще ужас, наполнявший душу Савинкова. Нужно было внимательно и напряженно всмотреться в мертвенно-бледные черты, чтобы всякое сомнение исчезло».
Правда, и испуг Азефа после убийства В.К. Плеве Ивановская описывает очень красочно. Утверждая, что главной его чертой была «подлая трусость и корысть» она вспоминает картину, которую она видела в квартире жены Азефа в Париже: «На широчайшей кровати, полуодетый, с расстегнутым воротом фуфайки, лежал откуда-то вернувшийся Азеф, хотя было еще не поздно. Все его горой вздувшееся жирное тело тряслось, как зыбкое болото, а потное дряблое лицо с быстро бегавшими глазами втянулось в плечи и выражало страх избиваемой собаки в вверх поднятыми лапами. Это большое, грузное существо дрожало, словно осиновый лист (как я узнала это впоследствии), только при мысли о необходимости скорой поездки в Россию».
Убийство Плеве стало удачным дебютом для боевой организации, принесшим им большие денежные вливания от сторонников революционных методов борьбы. 15 июля 1904 года социалистами-революционерами было выпущено воззвание «Ко всем гражданам цивилизованного мира» на французском языке: «Вынужденная решительность наших средств борьбы не должна ни от кого заслонять истину: сильнее, чем кто бы то ни был, мы во всеуслышание порицаем, как это всегда делали наши героические предшественники «Народной Воли», террор, как тактическую систему в свободных странах. Но в России, где деспотизм исключает всякую открытую политическую борьбу и знает только один произвол, где нет спасения от безответственной власти, самодержавной на всех ступенях бюрократической лестницы, - мы вынуждены противопоставить насилию тирании силу революционного права»1. Убийство Плеве стало самым громким терактом боевой организации, который привел к либеральному повороту во внутренней политике самодержавия, став одним из наглядных образцов того, что терроризм при определенных обстоятельствах является вполне эффективным методом политической борьбы.
Все участники этого теракта, кроме Сазонова и Сикорского, смогли бежать от правосудия. Борис Викторович уехал в Швейцарию, где много общался с Михаилом Гоцем, который в то время тяжело болел, и был прикован к кровати.
Вставший на место Плеве князь Святополк-Мирской уже не решился волновать общество смертными казнями, и убийцы министра внутренних дел получили мягкий приговор: Сазонов - бессрочную каторгу, а Сикорский - 20 лет каторжных работ. Причем, позже по манифесту 17 октября 1905 года срок каторжных работ был им обоим сокращен4. Последовавшая за убийством В.К. Плеве либерализация внутренней политики Российской Империи, была с одной стороны истолковано большинством антиправительственных элементов, как успех террористической тактики, а с другой дало возможность развиться широкому противоправительственному движению.
После успешного покушения террористы, пользуясь подходящим моментом, все больше обособляются от партии социалистов-революционеров. Для того, чтобы не допустить слишком тщательного контроля над деятельностью боевой организации от высшего партийного управления в 1904 году принимается второй устав Боевой организации автором, разработанный Азефом, Савинковым, Швейцером и Каляевым. Согласно этому уставу верховным органом боевой организации объявлялся комитет боевой организации.
Кстати, будет отметить отношение некоторых «мирных» эсеров, членов ЦК к боевикам. Когда они приехали заграницу после убийства Плеве, Слетов и Селюк «встретили их ни как товарищей, а почти как врагов». Слетов даже заявил Д. Бриллиант: «Что, матушка, в гвардию попала?». В 1904 году, в период общественного подъема, общественного возбуждения и широкой террористической деятельности, уже существовала инициативная группа, называвшаяся «боевой организацией партии социалистов-революционеров». Все знали о ее существовании, хотя она жила замкнуто и обособленно. За границей же работа проходила тогда в приготовлении взрывчатых веществ и бомб, в переправе их в Россию, там же поднимался вопрос о вооружении масс для общего восстания.
В то время Азеф заявлял, что одна партия не в состоянии совершить революцию, даже партия социалистов-революционеров, так как все они еще слишком слабы, для того чтобы «свалить могучую организацию самодержавного правительства». Для победы над самодержавием, считал Азеф, необходим союз разных революционных сил. Тех кто считал по другому, он подвергал резкой критике.
К слову сказать, идейный облик членов боевой организации в ходивших в нее в период с сер.1904 - нач.1905 был неоднороден. Швейцер придерживался ортодоксальной эсеровской линии, Каляев склонялся к позициям, которые позже выразили максималисты, Савинков был близок по воззрениям к Каляеву - считает Городницкий. Однако боевикам по роду занятий было некогда заниматься теорией. Если рассматривать тактический вопрос, то все боевики кроме Швейцера считали, что центральный комитет партии социалистов- революционеров уделяет недостаточно внимания террору. На самой левой позиции в этом вопросе стоял Б.Н. Моисеенко, признававший террор и только террор. Д. Бриллиант делала оговорки насчет пропаганды в массах, центристских взглядов по этому вопросу придерживался Б.В. Савинков, И. Каляев был наиболее правым. При этом все члены боевой организации, были в оппозиции к центральному комитету партии социалистов-революционеров, считая, что «именно в лице центральной боевой организации партия больше, чем в лице своего какого-либо учреждения, служит всей российской революции без различия партий и направлений».
Комитет боевой организации разрабатывал новые проекты наступлений на самодержавие. Было решено провести следующие теракты в крупнейших городах России: в Санкт-Петербурге, Москве и Киеве. Целями были выбраны губернаторы этих городов: Ф.Ф. Трепов, великий князь Сергей Александрович и Н.В. Клейгельс. Планировалось осуществлять эти покушения тремя группами: Швейцер и Дулебов, готовили убийство Трепова, покушение на великого князя организовывал Савинков, Боришанский занимался делом Клейгельса. Следует заметить, что Б.В. Савинков сам просил комитет партии социалистов-революционеров поручить покушение на великого князя Сергия его отряду. Каждый из руководителей групп, самостоятельно отбирал участников для теракта.
С ноября 1904 года, по прибытию в Москву Савинкова и участников его отряда: Каляева, Моисеенко и Доры Бриллиант, начинается подготовка покушения на Сергея Александровича. Потом Борис Викторович так описывал настроение членов боевой организации на тот момент: «Успех дела Плеве не оставлял в нас сомнений в успехе предпринимаемых нами покушений. Мы не задумывались ни над тем, что петербургский отдел будет состоять из неопытных людей, ни над тем, что отдел Боришанского слишком малочислен. Мы были твердо уверены, что при отсутствии провокации предпринятые нами дела должны увенчаться успехом». Азеф в то время продолжает отвлекать внимание полиции от боевой организации посылая Ратаеву ложные донесения.
Начиная подготовку теракта против великого князя Сергея Александровича, боевики пользовались опытом покушения на В.К. Плеве. Савинков, как и во время первого покушения на министра внутренних дел выступает в роли организатора7. Кроме того, в этот раз Б.В. Савинков самостоятельно нашел необходимые террористам денежные средства, и одного из исполнителей для этого теракта - Петра Куликова из Баку.
Члены московского комитета партии эсеров, не будучи поставлены в известность о том, что в городе находится боевая организация, послали великому князю Сергею Александровичу и Трепову письма с угрозами. Это заставило Сергея Александровича, сменить место жительства на Нескучный дворец. Однако и это местоположение в скором времени было установлено боевиками. Борис Викторович получив от Евно Азефа инструкции, финансы и контакты Владимира Зензинова, который был членом московского комитета партии эсеров. 8 января Борис Савинков и Владимир Зензинов обсудили план покушения на великого князя, и договорились, что Зенинов снимет наблюдение с Сергея Александровича. Зензинов и весь московский комитет партии были арестованы, через день.
В первой половине января 1905 года Сергей Александрович, скрываясь от террористов, опять переезжает. Его новым местом жительства стал Николаевский дворец в Кремле. Это, безусловно, усложнило выполнение задачи боевой организацией. 9 января 1905 года в Москве проходят демонстрации, но Савинков не участвует в массовых выступлениях, а готовит покушение на великого князя.
Центральный комитет партии социалистов-революционеров из заграницы призывал Б.В. Савинкова принять участие в организации массовых выступлений рабочих. Но тот выслушав все поручения, наказы и просьбы, затруднялся их исполнением, и находил наилучшим отвезти их к питерскому отделению боевой организации, - Швейцеру, работавшему там с вновь организованной группой террористов.
Выраженное лично Савинкову, неудовольствие за его малую активность и малое внимание к уже совершившемуся тогда событию - 9 января - было принято им с должным вниманием, но он жаловался на трудность своего положения, на скудость средств и материалов1. Впрочем, партия социалистов- революционеров, как и все остальные партии не могла серьезно повлиять на бунтующую стихию пролетариата. Рабочее движение было слишком широко и хаотично. Социалисты-революционеры и социал-демократы, не управляли народным движением, а лишь пытались подстроиться под него, добиваясь незначительных результатов в частном порядке. При этом эти две партии конкурировали друг с другом, и у социал-демократов взаимодействие с протестными движениями выходило лучше, нежели у социалистов- революционеров. Однако социалисты-революционеры в то время активно вели пропаганду среди крестьян.
К тому же времени относиться один характерный случай, для иллюстрации настроений членов боевой организации, когда Швейцер не считаясь с мнением центрального комитета партии социалистов революционеров, дает согласие террористке Татьяне Леонтьевой на цареубийство. Савинков одобрил поступок Швейцера, сказав ему следующие слова: «царя следует убить даже при формальном запрещении центрального комитета». Кроме того члены питерского отделения боевой организации без ведома центрального комитета чуть не убили министра юстиции Муравьева3. Но Савинков все укреплялся во мнении, что в деле террора можно рассчитывать только на членов боевой организации, и считал, что боевая организация все больше становиться похожа на «дружную и тесную семью», чему не мешает разница характеров и мнений каждого в отдельности.
Террористы планировали убить Сергея Александровича 2 февраля 1905 года, рядом с Большим театром, в день благотворительного представления, проходившего под покровительством Елизаветы Федоровны. Однако покушение не состоялось из-за того, что И. Каляев не стал кидать бомбу в карету великого князя, увидев там не только его, но также Елизавету Федоровну и детей. Савинков находившийся неподалеку и лично наблюдавший эту сцену, отнесся с пониманием к решению Каляева1. Еще на фазе наблюдения за Сергеем Александровичем, Иван Каляев старался совершить убийство в одиночку, по мнению других участников боевой организации он хотел, чтобы погибло как можно меньше соратников.
Покушение на Сергея Александровича состоялось 4 февраля. Оно чуть не сорвалось из-за отказа одного из метателей бомбы Куликова, участвовать в теракте. Однако Каляев в одиночку справился с поставленной задачей. Любопытно, что, не смотря на угрозу срыва теракта, Савинков и не подумал о том, чтобы самому выступить в роли непосредственного исполнителя.
Днем 4 февраля Иван Каляев бросил бомбу в карету великого князя, когда тот проезжал рядом с Никольскими воротами. Сергея Александровича убило на месте, а Каляев выжил и был задержан стражами правопорядка на месте теракта. В начале апреля 1905 года И. Каляева приговорили к повешению. Великая княгиня приходила к нему перед казнью, и И. Каляев выразил ей сочувствие по поводу смерти мужа, но возмутился, когда его личная беседа стала предметом общего достояния4. Иван Каляев был повешен в ночь на 10 мая 1905 года5. «Когда казнили Ивана Платоновича Каляева, я был в Париже. Я не спал ни минуты четыре ночи подряд»6 - вспоминал через годы Борис Савинков. Центральный комитет партии социалистов-революционеров выпустил прокламацию, в которой обвинял убитого великого князя Сергея Александровича в «Ходынской катастрофе» и «зубатовщине». Эта прокламация была переиздана многими комитетами.
Итак, Борис Савинков придя в террор сразу становится организатором и правой рукой Азефа. Однако успешное осуществление терактов против В.К. Плеве и Сергея Александровича, зависело прежде всего от Азефа, который разработал план действий, и отдавал основные руководящие указания. Кроме того работа Азефа в департаменте полиции, в то время, шла на пользу боевой организации.
Общественно-политический результат убийства Плеве, оказался крайне выгоден не только для боевой организации и партии социалистов- революционеров (для партии социалистов-революционеров успех боевой организации, впрочем, он был «палкой о двух концах», так как воодушевленные этим успехом террористы все больше обособлялись от партии социалистов- революционеров и выходили из под контроля), но и для всей российской революции в целом. Практически все антиправительственные элементы выразили одобрение этому теракту, и вместе с тем, самой террористической тактике. Боевая организация заработала большой авторитет большей части оппозиции. Этот теракт, всколыхнул революционное движение в целом и заставил правительство идти на уступки, которые сыграли немаловажную роль в осуществлении первой российской революции 1905 года.
Для Савинкова убийство Плеве, при котором он со своим старшим братом впервые столкнулся с пенитенциарной системой Российской империи, стало боевым крещением. Он получил важный опыт конспирации, организации наблюдения за будущей жертвой и исполнения теракта. Во время организации своего второго теракта - убийства великого князя Сергея Александровича, Савинков и остальные террористы действовали уже более уверенно, и Азеф предоставил им большую самостоятельность.
.4 Кризис боевой организации и «внезапная» революция 1905 года
К началу 1905 года боевая организация, по словам Савинкова: окончательно окрепла, отлилась в твердую форму самостоятельного и подчиненного своим законам отдельного целого, т.е. достигла того положения, к которому, естественно, стремиться каждое тайное общество, и которое единственно может гарантировать ему успех».
Сразу после убийства Сергея Александровича, Савинков едет в Петербург, где встречается со Швейцером. Запланированное покушение на Ф.Ф. Трепова было невозможно, так как были арестованы два боевика из группы Швейцера, Марков и Басов, а еще один боевик просто исчез. Результатов наблюдения за маршрутами Трепова, на тот момент не было. Потому вместо этого Швейцер решил устроить покушение на великого князя Владимира Александровича, который приказал расстреливать демонстрантов во время «Кровавого воскресенья». Савинков одобрил решение Швейцера. Тем временем у группы Боришанского получилось установить наблюдение за Клейгельсом. Однако и этот теракт не получилось осуществить.
В середине февраля 1905 года Савинков встречается с Азефом находящимся в Швейцарии. Евно Азеф положительно отзывается о деятельности Боевой организации. Тогда же в Швейцарии Савинков познакомился с Гапоном, на которого после событий «кровавого воскресения», многие революционеры возлагали большие надежды. Гапон был единственным кто поздравил Бориса Викторовича с убийством великого князя Сергия.
Кроме того, Гапон, незадолго до этого вступивший в партию социалистов- революционеров (впрочем, скоро от туда вышедший), говорил о необходимости создания «боевого комитета» - учреждения, которое бы координировало центральный и массовый террор. Вместе с тем Гапон развивал идею террористического движения в крестьянстве, и предсказывал массовые вооруженные выступления. Эти планы Гапона встречали сочувствие среди социалистов-революционеров, особенно они нравились Е.К. Брешко- Брешковской и князю Д.А. Хилкову. Савинков оставался в меньшинстве, в своем мнении, что: «вооружение народа - задача неисполнимая, ибо ни одна партия не имеет достаточно сил для ее решения. А раз так, то благоразумнее и в интересах революции выгоднее употребить назначенные для этого силы и средства на развитие центрального террора».
Партийное большинство приняло решение учредить особую организацию в целях боевой подготовки масс. Руководить этим назначили П.М. Рутенберга. Первым шагом было приготовить квартиры для складов оружия в Петербурге, и найти возможность приобретения оружия в России4. Вторым - на деньги американских миллионеров (по другой версия эти деньги поступали от японского правительства) поступившие, через партию активного сопротивления Финляндии, снарядить груженный оружием корабль «Джон Графтон». Летом 1905 года, при содействии Азефа этот корабль отправился в Россию, однако оружие в руки масс не попало. Савинков не принимал участия в снаряжении этого корабля, и в остальных попытках организации массовых восстаний, если не считать его присутствия на нескольких собраниях посвященных этому, и покупки им в мае 1905 года в Антверпене транспорта револьверов предназначенных для России. На боевую организацию, из заграничного миллиона франков было отдано 100 тысяч франков.
Позже Савинков в романе «То, чего не было» пишет, что революция 1905 года застала революционеров врасплох: «Еще вчера они озабочено делали свое тайное партийное дело. Одни спорили в комитетах, другие готовили бомбы; третьи «организовывали» крестьян, рабочих, солдат; четвертые писали воззвания; пятые воззвания эти печатали; шестые говорили пылкие речи [...] и никто бы не мог догадаться, что революция уже на дворе, уже стучится в ворота». Впрочем, он добавляет, что и для власти революция произошла слишком внезапно. Причем, «как это произошло, никто не знал и никто бы не сумел объяснить».
Главный герой этого романа - революционер Андрей Болотов не знает, как ему жить вне подполья и конспирации. Ему даже жаль, что так скоро все кончено, что революция победила и он «как поденщик после расчета, бесприютен и сир». При этом он признает, что не партия с ее комитетами организовала революцию, и не она же ей и управляет. «Никакими постановлениями нельзя заставить людей бунтовать, если они этого не хотят», «нельзя управлять революцией, те люди, которые думают ею руководить, в действительности не руководят ничем, а послушно и робко исполняют непререкаемые веления народа» - так оценивал Борис Савинков попытки однопартийцев работать с массами.
Синхронно с попыткой партии социалистов-революционеров переключиться на организацию народных выступлений, ее боевая организация, на тот момент достигшая пика своей эффективности и авторитета, была практически разгромлена менее, чем за месяц. Череда неудач боевой организации, начавшаяся с гибели М.И. Швейцера, который взорвался в гостиничном номере заряжая бомбы для покушения на великого князя Владимира Александровича, продолжилась массовыми арестами. В середине марта 1905 года полиция арестовала 17 членов боевой организации. Среди которых были Моисеенко, Боришанский и Дулебов. Причем, поначалу, полицейские думали, что они задержали Савинкова, перепутав с ним Моисеенко.
Этими двумя происшествиями, по мнению Савинкова, была подведена черта под самым успешным периодом существования боевой организации, начавшимся 15 июля 1905 убийством Плеве. Причины кризиса боевой организации, по мнению Савинкова, были многочисленны, но главной причиной было присутствие провокатора в центральном комитете партии социалистов-революционеров.
После арестов 17 марта боевая организация практически перестала существовать. От ее старого состава остались только Савинков, Азеф и Д. Бриллиант. Кроме них были еще неиспытанные новички: супруги Лев и Ксения Зильберберг, Рашель Лурье, Маня Школьник и Арон Шпайзман. Единого коллектива сплоченного общей работой и боевым опытом не было. В связи со слабостью состава боевой организации, на тот момент, террористы решают отложить убийство Ф.Ф. Трепова. Савинков начинает готовить убийство Клейгельса, а Азеф берет на себя поиск новобранцев в боевую организацию, для продолжения дела Трепова.
В мае 1905 Савинков и новые члены боевой организации, Маня Школьник и Арон Шпайзман года раздельно друг от друга переходят российскую границу, для осуществления теракта против Клейгельса. Во время этого перехода со Шпайзманом происходит странная история: Таможенник находит у него в сумке динамит, но верит Арону, что тот фармацевт, а динамит - это камфора. У Савинкова возникли подозрения по поводу этой ситуации, но серьезных мер он не предпринял.
В Харькове их уже ждал Лев Зильберберг, который не должен был принимать непосредственного участия в деле Клейгельса, так должен был стать приемником Савинкова и Азефа, в случае ареста или гибели последних. Зильберберг должен был пройти «школу террористического предприятия», косвенно участвуя в покушении. Когда они оказались в Киеве, Савинков сделал паспорта для Школьник и Шпайзмана, и они занялись уличным наблюдением под видом торговцев в разнос.
Во время подготовки убийства Клейгельса, Шпайзман не мог примириться с непосредственным участием Школьник в теракте, и не хотел осуществлять покушение на Клейгельса, говоря, что предпочел бы убить Трепова, а Клейгельс слишком мелкая фигура. В конце июля Савинков поняв, что Шпайзман и Щкольник не будут убивать киевского генерал-губернатора, расстался с ними3. Но задача, которой занимался Азеф, - подбор новых членов боевой организации для убийства Трепова, была выполнена. К концу лета организация была восстановлена, для наблюдения в ней, кроме Савинкова и Азефа, были Зильберберг, Вноровский, Иванов, Калашников, Назаров. Причем, по мнению Савинкова, все кроме Иванова уже успели показать свою преданность террору. Зильберберг работал в деле Клейгельса; Калашников и Назаров участвовали в подготовке убийства нижегородского губернатора барона Унтерберга.
Вноровский к тому времени уже устроился извозчиком в Петербурге, и готовился к наблюдению за Треповым. В химическую группу входили только женщины: Дора Бриллиант, Ксения Зильберберг и Рашель Лурье. У Савинкова вновь возникает надежда на продолжение успешной деятельности боевой организации1. Но в начале августа Азеф приезжает в Нижний Новгород и сообщает Савинкову, что за ним следят. Через некоторое время Савинков и сам замечает слежку, и вместо убийства Трепова встает другая задача - сохранение воссозданной боевой организации. Савинков две недели бегает от филеров по России, чуть не попадает под арест, и уезжает в Финляндию, а от туда в начале сентября пребывает в Женеву2.
В то время, как Савинков скрывался от полиции, члену петербургского комитета партии социалистов-революционеров неизвестная дама, передала анонимное письмо, в котором было написано, что Азеф и бывший ссыльный Татаров секретные сотрудники полиции, с подробным перечислением, что именно тот и другой «осветили» полиции. Про это Борису Викторовичу рассказал сам Азеф, когда они встретились в Финляндии3.
В Женеве Савинков встречается с Гоцем, и рассказывает ему о случившемся. Гоц узнав о возможной провокации, предлагает расследовать это дело4. Для этого была собрана специальная комиссия, состоявшая из Савинкова, Баха, Тютчева и Чернова. Татарова допросили, и по результатам допроса, все члены комиссии сделали вывод, что Татаров состоял в сношениях с полицией.
Но «характер же и цели этих сношений остались не вскрытыми», и поэтому они решили, что еще рано убивать Татарова и надо продолжать расследование. После чего Татаров уехал в Россию, откуда посылал членам комиссии письма с оправданиями, но аресты Рутенберга и некого Новомейского не состоявшего в партии социалистов-революционеров, окончательно доказали вину Татарова.
Было решено убить Татарова, и комитет по просьбе Савинкова доверил это ему и выделил необходимые для покушения средства. Борис Викторович объяснял причину того, что он вызвался убить Татарова так: «Я сделал это по двум причинам. Я считал, во-первых, что Татаров принес вред боевой организации и в ее лице всему террористическому движению в России. Он указал полиции Новомейского. Указание это привело к арестам 17 марта. Ему было известно о «съезде» боевой организации в Нижнем Новгороде летом 1905 года. После этого съезда началось наблюдение за Азефом, Якимовой и за мной. Наблюдение это привело к ликвидации дела барона Унтербергера и приостановке покушения на Трепова. Таким образом, Татаров фактически прекратил террор с весны 1905 г. по октябрьский манифест. Я считал, во-вторых, что распространение позорящих слухов о главе боевой организации Азефе задевает честь партии»4. Интересное совпадение: Татаров был основателем группы «Рабочее знамя», в которой в юности состоял Савинков.
А в то время Манифест 17 октября 1905 года изменил мнение значительной части партии эсеров относительно террора. Многие в партии стали высказываться о том, что террор не соответствует политической конъюнктуре. Боевая организация была ослаблена арестами и поисками провокатора. Через некоторое время было проведено совещание с участием всех членов центрального комитета партии социалистов, на котором поднимался вопрос о прекращении террора. Большая часть собравшихся, в том числе и В.М. Чернов выступили за приостановку террора. Е.Азеф проголосовал за полное прекращение террора и роспуск боевой организации, М.Р. Гоц соглашался с Азефом. Савинков выступал против прекращения террора доказывая, что «прекращение террористической борьбы будет грубой исторической ошибкой, нельзя руководствоваться только параграфом партийной программы, воспрещающей террор в конституционных странах, но необходимо считаться и с особенностями политического положения страны», и настаивал на продолжении деятельности боевой организации1.
Савинкова поддержал Тютчев, правда лишь в одном моменте, настаивая на убийстве Трепова, с этим согласился и Азеф. На состоявшемся позже совещании центрального комитета партии социалистов-революционеров Чернов, Потапов, Натансон, Ракитников и Аргунов, сочли необходимым сохранить боевую организацию, для терактов в будущем. Азеф утверждал иначе: «Держать под ружьем» невозможно. Это - слова. Я беру на свою ответственность: боевая организация распущена».
Центральный комитет согласился с мнением Азефа. Савинков счел это решение центрального комитета ошибкой, и оставался при этом мнении и в дальнейшем. Члены боевой организации разделяли мнение Савинкова, но предпочли подчиниться центральному комитету, не решаясь пойти на открытый разрыв со своей партией, так как по признанию самого Савинкова боевая организация в тот момент была слаба и не могла действовать без средств и поддержки партии.
Савинков был несогласен с решением о приостановке деятельности организации, считая, что «таким образом, был пропущен единственный благоприятный в истории террора момент», в который можно было, воспользовавшись паникой правительства возродить боевую организацию во всей её прежней силе.
Ноябрь и первую половину декабря 1905 года Борис Савинков прожил в Петербурге. После роспуска боевой организации, эсерами, по настоянию Азефа, был создан особый боевой комитет, задачей которого состояла в технической подготовке вооруженного восстания. Членами этого комитета были Савинков и Азеф. Кроме того, Савинкову было поручено заведовать петербургской военной организацией. Борис Викторович не сразу согласился исполнять это поручение, так считал себя, неподготовленным к этой новой для себя работе; не был знаком с офицерской и солдатской средой; не верил в успех военных восстаний, не видя возможности совместного выступления армии и народа.
Личная неприкосновенность, полная свобода печати, многолюдные собрания и митинги, а также открытое существование совета народных депутатов - вселяли во многих товарищей Савинкова надежды на успешную третью забастовку и вооруженное восстание в Петербурге и Москве. Савинков этих надежд не разделял, считая пролетариат неподготовленным в боевом отношении3. Петербург к тому времени выдержал две забастовки, и совет рабочих депутатов призывал к третей.
Во время массовых беспорядков в Москве, в декабре 1905 года, Рутенбергом было созвано совещание, на котором присутствовали Азеф и Савинков, посвященное этим событиям. Рутенберг считал, что в Петербурге в скором времени также должны пройти массовые беспорядки. Савинков предложил три пути участия боевой организации в массовом восстании. Первый - совершение террористических актов против высокопоставленных лиц, второй - участие в восстании непосредственно путём овладения городом, третий - оборона от войск верных правительству. Савинков считал, что восстание в Петербурге закончится неудачей, из-за плохого вооружения рабочих и большого скопления в городе правительственных войск. Кроме того Б.В. Савинков утверждал, что восстание в Москве нужно поддержать террором, который невозможен в связи с приостановкой деятельности боевой организации.
Борис Викторович вместе с Азефом, наладили поставки динамита рабочим Николаевской железной дороги, для взрыва моста, связывающего Москву и Санкт-Петербург. Однако рабочих-подрывников едва не арестовали, и эта акция была отменена. Остальные действия предложенные Савинковым: такие как различные диверсии, взрывы и даже захват дома С. Ю. Витте, оказались невозможны из-за хорошей охраны объектов. К тому же Савинков обнаружил, что полицейские знали о его пребывании в Петербурге, но арестовывать не желали. Когда в декабре 1905 года Азеф уехал в Москву, Савинков в одиночку организовал две лаборатории по производству динамита. Однако мастерские были почти сразу же обнаружены полицией. В одной из этих лабораторий была арестована Дора Бриллиант, вскоре скончавшаяся в заключении, все остальные задержанные были сосланы на каторгу.
После того как московское восстание провалилось в центральном комитете партии социалистов-революционеров опять решают воссоздать боевую организацию, в связи с тем, что правительство вновь стало на охранительные позиции. На съезде партии социалистов-революционеров, проходившем в кон. декабря 1905 года - нач. января 1906 года был избран новый состав центрального комитета, в который вошли Чернов, Ракитников, Азеф, Аргунов, Крафт, Слётов и Савинков. На этом съезде обсуждали главным образом организацию массовых вооруженных восстаний, почти не касаясь вопроса центрального террора. Савинков воздерживался от голосования, когда речь шла o выходе партии социалистов-революционеров на широкую политическую арену, и занятию легальной агитацией возможной после манифеста 17 октября, и обособлению ее боевых сил в совершенно самостоятельную организацию, для того чтобы легализовать партию социалистов-революционеров. Б.В. Савинков считал, что открытое существование социалистической партии в России невозможно в условиях монархии, на какие бы ухищрения эта партия не шла. Потому заниматься надо только центральным террором, так как у партии социалистов-революционеров не было сил одновременно готовить восстание и теракты. Впрочем, мнение о легализации партии не было подержанно большинством, а предложившие эту идею вышли из партии1. Позже в художественном произведении «То, чего не было», Савинков скептически отзывался о постановлениях партии социалистов-революционеров на тот момент, говоря, что они не понимали, что их постановления не поддержанные народом, все равно, что указы министров не поддержанные штыками солдат.
По завершению съезда Азеф и Савинков, базируясь в безопасной для них Финляндии, где им оказывали активную поддержку члены партии активного сопротивления, стали воссоздавать боевую организацию3. Центральный комитет партии социалистов-революционеров решил, что боевая организация предпримет одновременно два крупных покушения: на министра внутренних дел Дурново и на московского генерал-губернатора Дубасова, только что «усмирившего» Москву. Из политических соображений боевой организации было поставлено условие, чтобы оба эти покушения были закончены до созыва первой Государственной Думы. Это условие сильно стесняло террористов: оба дела были трудные и требовали много времени на подготовку. Кроме того, наличный состав боевой организации был слишком малочислен, чтобы в такой короткий срок совершить хотя бы одно из этих покушений. Поэтому первым делом они решили пополнить свой состав новыми членами. К весне 1906 года в боевую организацию входило около 30 человек, большинство из них были лишними и оставались в бездействии, на что Савинков не раз указывал Азефу, который и набрал столько людей, но Азеф с ним не соглашался1. В период обсуждения плана террористических действий Азеф, вдруг начал отказываться от участия в терроре, предлагая Савинкову и Моисеенко возглавить боевую организацию, но они убедили его остаться.
Тогда же и был намечен следующий план действий. Покушение на Дурново было признано более сложной задачей, нежели покушение на Дубасова, поэтому основные силы были сосредоточены в Санкт-Петербурге. В обоих случаях было решено применить наружное наблюдение. В целях конспирации петербургская группа была разделена на две самостоятельные части связующим звеном которых был Азеф. Одной частью группы - тремя наблюдателями-извозчиками, должен был управлять Зот Сазонов (брат Егора Сазонова), а второй состоящей из двух извозчиков, газетчика и двух уличных торговцев - Борис Савинков. В тоже время один из членов боевой организации Зензинов уезжает в Севастополь, выяснить возможность покушения на адмирала Чухнина, усмирившего восстание на крейсере «Очаков». Занимаясь одновременно с делом Дубасова и делом Дурново, Савинков был в разъездах между Москвой и Петербургом.
В январе 1906 года боевая организация приступила к работе, к февралю установилось наблюдение за Дубасовым. Савинков координировал процесс наблюдения и подготовку покушений на Дубасова. К тому же времени относиться любопытный разговор Савинкова и лидера максималистов Михаила Соколова, бывшего члена боевой организации, добровольно ее покинувшего, посчитав процесс подготовки терактов слишком долгим. Савинков убеждая Соколова вновь работать вместе с боевой организацией, произносит такую фразу: «мы террористы, не можем расходиться из-за вопроса о социализации фабрик и заводов».
В марте было совершенно 6 попыток покушения на Дубасова, но террористам так и не представилась возможность бросить бомбу. Тем временем, срок опущенный комитетом на этот теракт подходил к концу. Тогда же Савинков вновь замечает полицейское наблюдение, и решает, что всем членам боевой организации необходимо уехать в Финляндию. Но Азеф говорит, что ликвидировать дело не надо, и его не убеждает даже то, что в газете «Новое время» появляется сообщение о «шайке злоумышленников» приготовлявшей покушение на Дубасова, но своевременно раскрытой полицией.
апреля 1906 года террористка Мария Беневская, разряжая бомбу, сломала запальную трубку, и запал взорвался у нее в руках. Она потеряла всю кисть левой руки и несколько пальцев правой. Окровавленная, она нашла в себе столько силы, чтобы, выйти из дому и, не теряя сознания, доехать до больницы. Через некоторое время после этого случайным образом арестовывают Моисеенко.
Но, невзирая на аресты, и неудачу Марии Беневской, боевая организация продолжает дело Дубасова. В конце апреля 20 и 21 состоялись очередные неудачные попытки убийства Дубасова. 23 апреля член боевой группы Вноровский бросает снаряд в карету губернатора, погибает сам и убивает спутника Дубасова графа Коновицына, сам же Федор Дубасов был лишь неопасно ранен.
Одновременно с работой над покушением на Дубасова и Дурново, Савинков успевает организовать убийство Татарова. В начале марта Савинков выезжает из Москвы в Варшаву, где встречается с Калашниковым, Двойниковым и Назаровым - террористами, работавшими над делом Татарова, и пытается заманить Татарова на квартиру, приготовленную для его убийства. Татаров продолжает оправдываться и обвинять Азефа в работе на полицию, понимая намерения Савинкова. В связи с этим боевики принимают решение убить Татарова в квартире его родителей. После чего Савинков уезжает из Варшавы, и уже в Москве из газеты узнает, что 22 марта Татаров был убит на глазах своих отца и матери. Убийство осуществил террорист Назаров, которому удалось скрыться с места преступления. Сообщение Бакая и речь Столыпина доказали, что решение следственной комиссии по делу Татарова не было ошибочным.
Тем временем признанное более сложным, чем теракт против Дубасова, убийство министра внутренних дел Дурново развивалось своим чередом. В результате наблюдения террористы выяснили, что он пользуется «новой для министров и старой для революционеров тактикой», - вместо открытых выездов на карете выходит из дому пешком и в пути принимает все меры предосторожности. В ходе наблюдений, сомневаясь в успехе покушения на Дурново один из наблюдателей - брат Михаила Гоца, Абрам начал предлагать убить петербургского градоначальника, генерала фон-Лауница. Позже Абрам Гоц совершил это убийство. Это был не единственный случай за время подготовки этого покушения, когда террористы предлагали другие цели. Гоц, Павлов и Трегубов случайно выследили министра юстиции Акимова, похожего лицом на Дурново, и предложили убить его. Савинков серьезно отнесся к этому предложению и обсуждал его с Азефом. Накануне открытия Думы, Трегубов без разрешения центрального комитета партии социалистов-революционеров попытался убить Акимова.
Отчаявшись совершить теракт против Дурнова и Дубасова при помощи старой тактики, боевики хотели перейти к партизанским методам ведения борьбы. Абрамом Гоцем было предложено два плана: взорвать дом Дурново, или же поезд, на котором министр ездил к царю. Однако по ряду соображений технического и этического характера от этих планов отказались.
В результате террористы не смогли совершить теракт до созыва Государственной Думы состоявшегося 26 апреля 1906. Савинков тогда объяснял эти неудачи тремя причинами: ограниченным сроком на подготовку теракта, устарелостью метода наружного наблюдения, недостаточной гибкостью и подвижностью боевой организации. Кроме крупных террористических предприятий, боевая организация готовила некоторые теракты меньшей важности, против следующих лиц: адмирала Чухнина, генерала Мина, полковника Римана, провокатора Гапона и заведующего политическим розыском Рачковского. Но ни одно из этих дел не было приведено в исполнение силами боевой организации.
Гапон по мнению Савинкова, был не обыкновенный предатель. В отличие от Татарова, предававшего людей, учреждения, партию, он предал всю массовую революцию. «Он показал, что массы слепо шли за человеком недостойным быть не только вождем, но и рядовым солдатом революции»3. Однако в подготовке убийства Гапона Савинков не участвовал, и лишь обсуждал его в личном разговоре с Рутенбергом. Азеф предложил достаточно подробный план осуществления этого убийства4, и сам от лица центрального комитета поручил Рутенбергу его исполнить5. 28 марта 1906 группа социалистов-революционеров под предводительством Рутенберга повесила Григория Гапона.
Террористическая кампания, начатая после первого съезда партии социалистов-революционеров, закончилась в связи с открытием первой Государственной Думы. Из ряда боевых предприятий осуществить целиком не удалось ни одного. В связи с этим Савинков решает, что для успешного продолжения террористической деятельности необходимо применять новейшие технические изобретения, и Азеф с ним соглашается.
В тоже время Савинков вновь замечает за собой полицейскую слежку, кроме того ее замечает и Зильберберг. Тем не менее, Савинков, по предложению Азефа, отправляется в Севастополь организовывать покушение на адмирала Чухнина. А Азеф берется самостоятельно организовывать убийство Столыпина. Отсутствие партийного разрешения продолжать террор во время думских заседаний их не смущает, Савинков говорит Азефу, что: «считал бы прекращение террористической деятельности большой ошибкой» и тот с ним соглашается.
В мае 1906 года Борис Викторович едет в Харьков с целью организовать покушение на адмирала Чухнина. Вместе с ним в террористическую группу входили Шиллеров, Двойников, Назаров и Калашников4. Договорившись о плане действий, они едут в Севастополь5. В эту экспедицию Савинков отправился, вопреки постановлению совета партии о прекращении террора на время работы Думы сделав вид, что не знает об этом решении. По стечению обстоятельств, как раз в это время местные социалисты-революционеры устроили покушение на коменданта севастопольской крепости генерал-лейтенанта В. С. Неплюева, во время того, как он принимал церковный парад. В результате этого покушения Неплюев не пострадал, но было убито 6 и ранено 37 человек из числа присутствовавших на церковном параде. Исполнители этого теракта Фролов и Макаров были членами партии социалистов- революционеров и действовали, если не с одобрения, то с ведома и при содействии севастопольского комитета. После взрыва полиция стала усиленно искать террористов и буквально сразу же поймала Назарова, Двойникова и Савинкова.
Ничего иного, кроме смертной казни, Б.В. Савинков не ожидал. Его поместили на гарнизонной гауптвахте, и уже через несколько дней должен был состояться военный суд - по законам военного времени. Положившись на честное слово назначенного ему защитником капитана Иванова, Савинков открыл свое имя и попросил «телеграфировать матери и жене с таким расчетом, чтобы они успели приехать ко дню приведения приговора в исполнение». Софья Александровна незадолго до этого потерявшая мужа и старшего сына, отправилась в Севастополь. Вместе с ней приехал московский адвокат В. А. Жданов, а затем еще трое присяжных поверенных. Срочно прибыли в Севастополь жена Савинкова Вера, ее брат и, разумеется, товарищи по партии. С.А. Савинкова вспоминала, что во время свиданий сын просил в случае смертного приговора не подавать просьбу о помиловании, хотя и говорил постоянно о своей невиновности: «Я не боюсь смерти, я готов к ней каждую минуту, но я хотел бы умереть не за то, что совершили другие! Кроме того в этом деле такие стороны, которым я никоим образом не могу сочувствовать».
Савинков не мог привыкнуть к тюремной пище, и мать приносила ему еду из ресторана. Кажущуюся ему неизбежной казнь, он встречает спокойно, и просит мать не подавать просьбу о помиловании. На суде Савинков высоко держал голову и улыбался. Позже, знавший Савинкова Ф. Степун вспоминал о нем следующее: «Свою природную и таинственную углубленную метафизическим соблазном смерти храбрость Савинков, как мне кажется, не только хорошо знал в себе, но и любил. Иногда он своей храбростью даже пользовался, как последним аргументом в политической борьбе».
Пока шел судебный процесс соратники Савинкова, оставшиеся на воле стали готовить побег арестованных по делу В. С. Неплюева. Бежать мог только один из четырех заключенных террористов. Товарищи сочли, что им должен быть Савинков. Борис Викторович трижды пытается бежать, но это получается у него только с четвертого раза, в ночь с 15 на 16 июля 1906 года3. Правда, на суде грозившем Савинкову высшая мера наказания ни кому вынесена не была. Через десять дней, 26 июля Савинков был тайно вывезен в румынский город Сулина. Побег состоялся после отсрочки рассмотрения дела, при помощи вольноопределяющегося Сулятицкого. Через две недели, в начале августа Савинков послал письмо генерал-лейтенанту Неплюеву, в котором еще раз утверждал, свою невиновность в совершенном преступлении, а также непричастность к нему А. Ф. Назарова и И. В. Дойникова.
После этого Савинков едет в Германию, где у него состоялась последняя встреча с Гоцем. Гоц отрицательно отзывается о покушении на Чухнина, указывая на то, что это нарушение постановления центрального комитета. Борис Викторович утверждает, что он не знал о постановлении, однако даже если бы знал об этом постановлении все равно бы пошел на этот теракт. Гоц отвечает, что дело не только в постановлении центрального комитета, но и в слабости боевой организации, и высказывает мнение о возможной необходимости прекращения террора. Кроме того, Гоц рассказывает Савинкову о взрыве дачи Столыпина на Аптекарском острове устроенном эсерами- максималистами. Борис Викторович вместе с Гоцем согласились с правильностью, действий максималистов не смотря на то, что при взрыве погибли невинные люди. Так как, по их мнению, это был единственный ответ революционеров на разгон Государственной думы.
В июле 1906 года в связи с разгоном первой Государственной думы, центральный комитет партии социалистов-революционеров решает опять санкционировать террор, и настаивает на продолжении подготовки покушения на Столыпина. Однако в то время Боевая организация была серьезно ослаблена многочисленными арестами своих членов, и подвергалась критике со стороны однопартийцев. Дошло до того, что Азефу и Савинкову пришлось ставить на собрании центрального комитета партии социалистов-революционеров вопрос о доверии к руководству боевой организации. Центральный комитет партии выразил к ним доверие. Но вскоре комитет освободил боевую организацию от покушения на Столыпина, из-за того что тот предпринял серьёзные меры по обеспечению собственной безопасности. Кроме того Савинков, сказал комитету, o том что они с Азефом нуждаются в отдыхе от работы.
августа 1906 организаторов партии социалистов-революционеров, член заграничного центрального комитета Михаил Рафаилович Гоц умирает. Позже Борис Савинков напишет о его смерти следующее: «Азеф был практическим руководителем террора, Гоц - идейным. [...] я не ошибусь, если скажу, что впоследствии его смерть была для нас потерей не менее тяжелой, чем смерть Каляева».
В начале января 1907 года Азеф рассказывает Борису Савинкову о неком Сергее Ивановиче Бухало, который в течении 10 лет работал над проектом летательного аппарата, поднимающегося на любую высоту и движущегося со скоростью 140 километров в час. С.И. Бухало был анархистом по своим убеждениям, но был готов отдать свое изобретение любой террористической организации, готовой совершить цареубийство. Савинков заинтересовался этим проектом, по его словам «это был первый шаг к радикальному решению вопроса о терроре. В случае действительной ценности нового изобретения, боевая организация становилась непобедимой». Однако Бухало так и не смог сконструировать этот аппарат.
В августе 1907 года Савинков, пытаясь решить вопрос о возобновлении террора, встречается со сбежавшим с акатуйской каторжной тюрьмы Григорием Гершуни и Азефом, и предлагает план по восстановлению боевой организации. Причем речь шла не просто о восстановлении, но о серьезной переорганизации: наблюдающий состав должен был быть увеличен до нескольких десятков человек. Параллельно с этим должна была быть создана группа, для открытых вооруженных нападений. Во главе такой многофункциональной организации должен был стоять комитет из Савинкова, Гершуни и Азефа. Кроме этого комитета для управления такой боевой организацией нужны были и руководители на местах, которых Савинков хотел набрать из членов партии социалистов-революционеров, до этого не занимавшихся террором. Однако при подробном обсуждении этот план оказался не намного более реалистичным, чем использование новейших технических изобретений боевой организацией. Но настоящее решение вопроса о терроре Савинков, по его словам, видел в невозможном на тот момент применении технических изобретений: «во-первых поддерживать предприятие Бухало, и, во-вторых изучить минное и саперное дело, взрывы на расстоянии и т.п.».
В конце 1907 года Савинков временно прекращает террористическую деятельность, не желая вербовать людей в террор, не видя возможности его осуществлять. Однако он допускал возможность «случайного террора», независящего от деятельности боевой организации, осуществляемого единичными террористами из числа лиц окружающих министров или царя, - матросами, прислугой, офицерами. Причем партия должна была помогать этим исполнителям. Впоследствии, по такой схеме было предпринято три попытки цареубиства на кораблях балтийского флота, но все они не состоялись.
Азеф убеждал Савинкова не прерывать свою деятельность в рядах боевой организации, но тот был непреклонен. После этого разговора по дороге из Копенгагена в Финляндию Савинкова едва не арестовывают, причем все обстоятельства этого происшествия указывают на то, что полицию на него навел провокатор близкий к центральным учреждениям партии социалистов- революционеров.
До июня 1908 года Савинков жил в Париже, отдыхая от террористической деятельности4. А во главе боевой организации стоял Азеф, его ближайшим помощником стал Карпович, заменивший Савинкова5. В июне Савинков принял участие в покушении на цареубийство. Это была попытка теракта не силами боевой организации, а «случайная попытка террора», одна из тех осуществление, которых Савинков на тот момент приветствовал. Савинков вел беседы о терроре с теми, кто был предполагаемыми непосредственными исполнителями этого убийства, и вместе с Азефом разрабатывал план его осуществления. Двое «случайных террористов» вызвались убить царя, но в последний момент, встретившись с ним лицом к лицу, не решились выстрелить.
Итак, когда боевая организация партии социалистов-революционеров после убийства великого князя Сергея Александровича дошла до пика своей политической значимости, ее неожиданно постиг глубокий кризис, прежде всего вызванный действиями полицейских агентов внедренных в ее среду. Вторым фактором, которые привел боевую организацию в упадок, была устарелость террористической тактики и техники (наружного наблюдения и покушений, осуществляемых бомбометателями).
Революция 1905 года наглядно показала преимущество массового движения перед индивидуальным террором. Стихия рабочих выступлений, не только не управлялась революционными партиями, но и сама диктовала им новый образ действий. Однако Савинков, не смотря на сложившиеся политические обстоятельства и приказания центрального комитета партии социалистов-революционеров, все равно пытается продолжать свою террористическую деятельность. Его мало интересует политическая программа партии социалистов-революционеров, не стремится он, и заниматься пропагандой, и подготовкой массовых восстаний. Складывается впечатление, что либо Савинков был недостаточно дальновиден для того чтобы ясно понимать, какие методы были необходимы для осуществления революции в России, либо террор был для него не средством, а самоцелью. В любом случае, позиция Савинкова неизбежно вела к неразрешимому конфликту между партией и ее инструментом (боевой организацией).
.5 Борис Савинков во главе боевой организации партии социалистов- революционеров
В мае 1908 года В.Л. Бурцев, редактор журнала «Былое» заявил центральному комитету, что имеет все основания подозревать Азефа в провокации. В первый раз Бурцев сказал об этом еще осенью 1907 года П.П. Крафту и двум членам северного летучего отряда1. Про Азефа уже задолго до этого ходили слухи, еще в 1902 году пропагандист одного из петербургских эсеровских кружков, студент Н. Крестьянинов обвинял его в провокации. Тогда по этому поводу даже был созван «суд чести», который в итоге отмел обвинения студента, и извинился перед Азефом2. В сентябре 1906 года некий С.Я. Рысс, социалист-революционер арестованный полицией за разбойное нападение на артельщиков юго-западных железных дорог, и бежавший на свободу, докладывал эсерам о том, что Азеф сотрудник полиции, но ему не поверили, сочтя это сообщение полицейской провокацией3. Такое решение социалисты- революционеры обосновывали тем, что Рысс сам был завербован департаментом полиции, однако впоследствии многие из них утверждали, что он вел двойную игру с полицией на пользу социалистов-революционеров4. Кроме того в 1905 и 1907 годах центральному комитету доставлялись анонимные письма в которых говорилось, что Азеф провокатор. Но ни центральный комитет партии социалистов-революционеров, ни Б.В. Савинков помня о революционных заслугах Азефа, не обращали внимания на эти письма считая их полицейской интригой.
Обвинения Бурцева в адрес Азефа изначально привели к тому, что центральный комитет партии социалистов-революционеров решил устроить
«суд чести» над Бурцевым. Савинков был против этого, считая, что «суд чести» приведет лишь к еще большему распространению слухов порочащих Азефа. По мнению Бориса Викторовича, единственным разумным ответом на эти обвинения может быть только продолжение совместно с Азефом террористическая работа. Ради защиты честного имени Азефа и боевой организации, Савинков готов даже попасть в руки полиции. Для того чтобы предотвратить «суд чести» Савинков самостоятельно и безрезультатно пытается убедить Бурцева и не устраивать этот суд.
Однако в октябре 1908 года в Париже начался суд над Е. Азефом. Доказательства вины Азефа, представленные на «суде чести», оказались столь неопровержимыми, что по его результатам Савинков, а также Зензинов, Прокофьева, Слетов и еще один эсер высказались за немедленное убийство Азефа, без допроса. Но большинство собравшихся постановило продолжать расследование дела Азефа, и несогласный с этим Савинков, все-таки не решается убить предателя под свою личную ответственность, опасаясь, как он писал, «вызвать этим раскол в партии».
января 1909 Савинков и Чернов подвергают Азефа допросу, пытаясь добиться от него чистосердечного признания. Азеф не сознается и Савинков с Черновым прежде, чем уйти угрожают ему и дают срок сознаться до следующего дня. Сразу же после этого допроса Азеф скрывается вместе с женой3. В феврале 1909 года на заседании государственной думы премьер-министром Столыпиным было подтверждено многолетнее сотрудничество Азефа с департаментом полиции. Евно Азеф сотрудничал с департаментом полиции с 4 апреля 1893 года.
В своем романе «То, чего не было» Борис Савинков дает художественную интерпретацию реакции комитета партии социалистов-революционеров на известие о том, что Азеф провокатор, в котором указывает, что защищая Азефа его бывшие соратники, прежде всего, защищали себя «от тяжких мыслей и томительных угрызений».
Каковы были мотивы, толкавшие Азефа на путь предательства? Спиридович считал, что Азеф - «редкий эгоист», руководствовавшийся в своих поступках только личными интересами, «для достижения которых пригодны все средства»4, хотя и относил его к истым революционерам- террористам. С.В. Зубатов полагал, что Азеф занимался революцией только «ради ее доходности, а не по убеждениям, как и службой правительству. Натура его была чисто аферистическая», и был умнее всех чинов царской полиции5. А.В. Герасимов склонен был рассматривать Азефа, как наиболее ценного сотрудника департамента полиции, заслуги которого в «деле борьбы против революционного террора огромны»6. «Тайна азефовщины - вне самого Азефа» - пишет Л.Д. Троцкий, и утверждает, что многолетняя «азефовская провокация» была возможна только в условиях террористической борьбы, которую вела партия социалистов-революционеров.
После разоблачения Азефа центральный комитет партии социалистов-революционеров решил распустить себя, и боевую организацию. Не смотря на раскрывшееся предательство Азефа Савинков, на тот момент, все равно оставался сторонником террора. Считая, что без провокатора в своих рядах, боевая организация имеет больше шансов на успех, Борис Викторович желал на деле доказать, что не Азеф создал центральный террор, и что не попустительство полиции было причиной удачных терактов. Большая часть партии социалистов-революционеров тоже не разочаровалась в терроре, а посчитала, что после раскрытия двойной игры Азефа, террористическую деятельность ждет возрождение.
Савинков заявил центральному комитету партии социалистов- революционеров о возобновлении террора в январе 1909 года. Центральный комитет выразил ему доверие и постановил: «1. Боевая организация партии социалистов-революционеров объявляется распущенной. 2. В случае возникновения боевой группы, состоящей из членов партии социалистов- революционеров под руководством Савинкова, ЦК: а) признаёт эту группу, как вполне независимую в вопросах организационно-технических боевой организации партии социалистов-революционеров, б) указывает ей объект действия, в) обеспечивает её с материальной стороны деньгами и содействует людьми, г) в случае исполнения ею задачи, разрешает наименоваться боевой организацией партии социалистов-революционеров. 3. Настоящее постановление остаётся в силе впредь до того или другого исхода предпринятого боевой организацией дела и во всяком случае не более года».
В 1910 году Савинков в качестве главы боевой организации предпринимает поездку в Россию для организации покушения на Николая II и председателя совета министров Столыпина. Часть членов боевой организации еще в конце 1909 года перебралась в Россию и в 1910 году начала вести наблюдение за проездами царя и Столыпина, но террористы попали под наблюдение сотрудников охранного отделения, и когда оно было замечено, Савинков снял отряд с работы, и все они уехали за границу.
Попытка Б. В. Савинкова воссоздать Боевую организацию оказалась безрезультатной. После разоблачения Азефа эсерам удалось осуществить лишь три террористических акта, которые не имели сколько-нибудь серьезного политического значения. Но разговоров о терроре было тогда даже больше, чем в период его расцвета. Разоблачение Азефа обострило партийный кризис. Усугублялся он и столыпинской аграрной реформой. Опасность столыпинской реформы для эсеров заключалась в том, что она, разрушая крестьянскую общину и преследуя цель сделать из крестьян мелких собственников, покушалась на сердцевину эсеровской доктрины - социализацию земли. Столыпинская реформа являлась реальной альтернативой демократическому решению аграрного вопроса в России. Сразу же после появления известного указа правительства, положившего начало столыпинской реформе, эсеры объявили ей войну. В специальной прокламации «Что делать крестьянам? По поводу указа 9 ноября 1906 г.» центральный комитет партии социалистов- революционеров призвал крестьян к бойкоту реформы: не идти в землеустроительные комиссии, не покупать и не закладывать землю, не выделяться из общин, поступать «как с изменниками» с теми крестьянами, которые откликнутся на реформу.
Назначение Савинкова на пост руководителя возрожденной боевой организации явилось результатом сложной внутрипартийной ситуации. С одной стороны, Савинков имел в партии множество недругов и пользовался славой «революционного бретера». К тому же вышедшая в то время повесть Бориса Савинкова «Конь бледный» была воспринята, как пасквиль на революционеров. Несмотря на поддержку В.М.Черновым и Л.Э. Шишко этических исканий автора этого произведения, в эмигрантских кругах раздавались голоса, требовавшие изгнания Савинкова из партии.
Большинство членов центрального комитета, если верить словам Чернова, были невысокого мнения об организаторских способностях нового главы боевой организации. С другой стороны, центральный комитет был ограничен в выборе людей, способных возглавить боевую организацию. П.В. Карпович сразу после разоблачения Е. Азефа отошел от всех дел, а талантливого организатора масштабов Г.А. Гершуни, А.Д. Трауберга или В.В. Лебединцева у партии социалистов-революционеров в тот момент просто не было. Зато появилась реальная опасность, что дело террора возьмет в свои руки оппозиционная центральному комитету группа «инициативного меньшинства» В.К. Агафонова и Я.Л. Юделевского, предлагавшая свою собственную идейную и организационную схему террористической деятельности, абсолютно неприемлемую для руководства партии. При строительстве новой боевой организации Савинков использовал те же жесткие централистские принципы, что и Азеф. Каждому кандидату в члены боевой организации Савинков ставил два обязательных условия: первое - окончательное решение по любому вопросу принимается руководителем боевой организации и подлежит беспрекословному выполнению; второе - руководитель боевой организации вправе в любой момент исключить из группы любого члена без объяснения причин.
Савинков считал метод наружного наблюдения исчерпанным и пытался внедрить в деятельность организации новые технические изобретения. Он пытался построить работу по методам Азефа с той лишь разницей, что при нём была введена более жёсткая дисциплина и Савинков получил особые полномочия, в результате чего он мог принимать все решения единолично1. Касаясь стиля работы Савинкова в управлении Боевой организацией в 1909- 1911 гг., необходимо подчеркнуть коренное отличие обстановки в партии эсеров после разоблачения Азефа от предыдущего периода. В боевую организацию стало поступать гораздо меньше добровольцев, а старые боевики стали отходить от политической деятельности. Принимая на себя руководство боевой организации в этих условиях, Савинков понимал, что дело Азефа поколебало слабых, «но может смутить и сильных».
Иерархическая структура боевой организации и принцип беспрекословного подчинения руководителю послужили основным мотивом отказа от вступления в нее членов военной организации партии социалистов- революционеров, с руководителем которой Савинков вел переговоры. Вообще кадровая проблема при формировании новой боевой организации оказалась одной из самых серьезных.
Уже весной 1909 г. по доносу филера заграничной охранки, сообщившего Савинкову о проникновении в боевую организацию трех человек, связанных с департаментом полиции, все они после следствия и партийного суда были удалены из боевой организации3. Весной 1909 г. и осенью 1910 г. были ложно заподозрены в провокации и застрелились Эсфирь Лапина и Ян Бердо. Также не вызывает сомнений факт сотрудничества с охранкой Т. Цейтлин и И.П. Кирюхина, разоблаченного в сентябре 1910 г.
Прямое обвинение в провокации по адресу Яна Бердо прозвучало вновь уже после революции из уст В.М. Зензинова и Е.Е. Колосова, ссылавшихся на архивы. Тогда же подобное обвинение Колосов сделал по адресу Вацлава Коморского, удаленного из боевой организации весной 1910 г. за недисциплинированность и застрелившегося год спустя. Целенаправленный поиск и анализ материалов департамента полиции заставляют усомниться в обоснованности подобных обвинений в их адрес. Всего с начала 1909 г. по конец 1910 г. выставили свои кандидатуры в боевую организацию 36 человек. Из них 14 были отклонены из-за неспособности работать в специфических условиях центрального террора, восемь человек были приняты, а затем исключены из боевой организации или ушли сами1. В период руководства Савинковым боевой организацией в неё входило 13 мужчин и 4 женщины, 6 из них - дворяне2. Точных сведений о количестве и фамилиях боевиков нет, численность боевой организации колебалась от 12 до 16 человек. К середине лета 1909 г. боевая организация была сформирована в следующем составе: С.Н. Слетов, Е.И. Зильберберг (жена Савинкова), М.А. Прокофьева, В.О. Фабрикант, С.Н. Моисеенко, М.М. Чернавский, Л.А. Либерман, Ян Бердо, В. Коморский и еще двое неизвестных, вскоре отчисленных Савинковым.
В период руководства Б.В. Савинковым боевой организацией были приняты экстраординарные меры конспирации. Члены боевой организации даже заграницей имели чужие иностранные паспорта, и жили колонией под прикрытием тщательно разработанной легенды. Их местонахождение знал в партии только один человек - И.И. Фондаминский, представитель боевой организации в заграничной делегации центрального комитета партии социалистов-революционеров. При малейшем подозрении о слежке Савинков менял местонахождение, паспорта и легенду боевиков, всего переездов членов боевой организации из одной европейской страны в другую было, по-видимому, не менее семи. Для поездок боевиков в Россию разрабатывались сложные и хитроумные маршруты, делавшие практически невозможной слежку за ними. Была создана надежная система связи и явок, гарантировавшая сохранение тайны местопребывания боевой организации и самого Савинкова.
На деятельность боевой организации за все время ее существования из кассы центрального комитета партии социалистов-революционеров было затрачено не менее 70 000 рублей. Кроме того, были и частные пожертвования, не проходившие через кассу центрального комитета, тем не менее, члены боевой организации порой испытывали серьезные затруднения с деньгами. В конце ноября 1909 г., после обучения боевиков в динамитной школе и проведения всей подготовительной работы в России, в Петербург был отправлен отряд наблюдения. Он состоял из трех пар боевиков, ставших извозчиками, одного торговца в разнос и одного или двух координаторов при них. Извозчики должны были знакомиться с городом и по возможности собирать сведения о передвижениях лиц, намеченных в качестве возможных жертв покушения, - царя, великого князя Николая Николаевича и П. А.Столыпина. Встречи извозчиков друг с другом и с координаторами происходили в трактирах и на улице.
К концу февраля - началу марта 1910 г., когда уже была собрана необходимая информация, ожидался приезд Савинкова с группой метальщиков, но он по непонятным для отряда причинам задерживался. Во время пребывания в Петербурге отряда наблюдателей во главе с Яном Бердо, который фактически был помощником главы боевой организации, произошел случайный арест одного из боевиков - Л.А. Либермана, которого в административном порядке отправили в Сибирь, если верить словам начальника петербургской охранки Н.Ф. фон Коттена, тот стал давать показания. Высылка объяснялась тем, что среди извозчиков находился сотрудник охранки И.П. Кирюхин, завербованный фон Коттеном еще в 1907 году.
По словам фон Коттена, все члены группы были взяты под наружное наблюдение и вся информация о них докладывалась министру внутренних дел П.А. Столыпину, товарищу министра внутренних дел П.Г. Курлову и директору департамента полиции Н.П. Зуеву. Ими было решено произвести аресты, когда в Петербург приедет сам Савинков с остальными членами боевой организации. Однако в середине марта Савинков, по косвенным признакам заподозривший наличие в боевой организации провокатора, в спешном порядке отозвал группу наблюдателей за границу. Курлов и фон Коттен позволили им уехать, так как боялись в случае арестов провалить Кирюхина.
С весны 1910 г. боевую организацию окутала атмосфера взаимного недоверия и «шпиономании», имевшая своим результатом исключение из нее «без объяснения причин» Яна Бердо. Кирюхин же был разоблачен совершенно случайно лишь осенью. В апреле 1910 г. Борис Савинков принял по согласованию с Фондаминским новый план покушения и попытался набрать в боевую организацию старых проверенных бойцов. Из письма Савинкова Фондаминскому видно, что кроме Донского, Смирнова, Ивановской, Якимовой, Климовой, Карповича, Фейта, Панкратова, Кругликова он никого другого в боевую организацию брать не хотел. Но из девяти намеченных им кандидатов свое согласие на вступление в Боевой организации дала только Наталья Климова, являвшаяся, по свидетельству Чернавского, наряду с М.А.Прокофьевой и Б.В. Савинковым, самой волевой и яркой личностью в боевой организации.
Подробности нового плана неизвестны, но, как это видно из сметы боевой организации, планировалась отправка в Россию М.М. Чернавского, Савинкова и Моисеенко. Кроме того, один боевик должен был стать извозчиком, а остальные десять после экипировки также отправлялись в Россию. Некоторые детали позволяют предположить, что речь шла об очень хитроумном плане, построенном по принципу ловушки. Судя по всему, Савинков решил отказаться от традиционных приемов ведения слежки и нападения, столь успешно практиковавшихся ранее Азефом. Также вопреки сложившейся традиции этот план осуществлялся совместно с заграничной делегацией центрального комитета партии социалистов-революционеров. Именно ее постановлением весной 1911 г. это дело было прекращено. Чернов в письменной форме выразил свое «особое мнение», протестуя против этого решения.
Решение о роспуске боевой организации было принято руководством партии в марте-апреле 1911 г. Его основной причиной, было помимо утраты доверия к организаторским способностям Савинкова и роста антитеррористических настроений в заграничной делегации центрального комитета партии социалистов-революционеров, явилось то, что все до единого боевики были «засвечены» Кирюхиным и в России их ждали лишь аресты.
Тем не менее, эсеры и в последующие годы предпринимали попытки воссоздания боевой организации. Известно о двух таких попытках: в 1912 г. и 1914 г. Наверняка были и другие, но все они блокировались финансовыми и кадровыми проблемами. Неудачей закончились и организаторские попытки группы «инициативного меньшинства», предпринимавшиеся в 1909-1910 гг.
Впервые за все годы своего существования боевая организации и ее руководитель пытались действовать в атмосфере очень слабой «партийной» поддержки и полного отсутствия «общественной». Вес и авторитет Савинкова в руководящих кругах партии был на порядок ниже, чем у Г.А. Гершуни и Е.Ф. Азефа. Это позволило руководству партии резко ограничить автономию боевой организации, а в решающие моменты («дело Петрова», ликвидация «Минского дела») просто принимать самостоятельные решения, игнорируя мнение Савинкова. Постоянное мелочное вмешательство со стороны руководства партии Савинков отмечал неоднократно, как, впрочем, и перебои в финансировании боевой организации. Савинков фактически не был «единым главой» боевой организации, как об этом писал Чернов, и, естественно, часть ответственности за неудачи боевой организации падает и на руководство партии.
Бориса Викторовича упрекали за то, что он не смог во время раскрыть Азефа. Литературная деятельность Бориса Савинкова, тоже вызывала отрицательную реакцию у многих эсеров, которые считали, ее памфлетами на революционную борьбу. К тому же, после разоблачения Азефа в боевую организацию, стало поступать гораздо меньше добровольцев, сократились пожертвования и финансовые вливания от центрального комитета партии социалистов-революционеров. В партии эсеров все чаще говорили об отрицательной роли террора, а в боевой организации нашли еще одного провокатора - Кирюхина.
Особое место в истории боевой организации партии социалистов- революционеров в 1909-1911 гг. занимает «дело Петрова». В январе 1909 г. народный учитель А.А. Петров был арестован под чужой фамилией в Саратове и через месяц был завербован охранкой. Петров был завербован охранкой, но признался в этом эсерам. Согласно постановлению IV Совета партии, Петрова, как и любого другого, вступившего в связь с охранкой, следовало немедленно исключить из партии социалистов-революционеров и объявить провокатором, но вместо этого Фондаминский, Слетов и Савинков скрыли эту историю от остальных руководителей партии. 23 августа они вместе с Петровым составили и подписали акт, где фиксировались обстоятельства дела и желание Петрова «устранить одного из руководителей политического сыска в России». Крайне важно, что в случае успеха покушения и бегства Петрова Савинков считал возможным не называть имени Петрова и не предавать огласке его историю. В ночь на 9 декабря 1909 года Петров взорвал Карпова на конспиративной квартире, затем пытался скрыться, но был схвачен. Скоротечный суд над Петровым состоялся 9 января 1910 года, он был приговорен к повешению и через четыре дня приговор привели в исполнение.
Боевая организация стала проводить к акции, только в марте 1910 года. Однако эти теракты провалились. Савинков отзывался об этом так: «Я знаю, что я два года трудился, и из моих трудов не вышло ничего, хуже, много хуже, чем ничего».
Осенью 1910 года завершила свою работу следственная комиссия по делу Азефа. По ее окончанию, прозвучал доклад председателя комиссии А. Баха, в котором осуждалась деятельность боевой организации. В начале 1911 года боевая организации была распущена по итогам голосования ее членов.
Итак, разоблачение Азефа, которое предшествовало назначению Савинкова главой боевой организации, несомненно, оставило тяжелый отпечаток на всех попытках возобновления центрального террора. Прежде всего, потому что двойная игра Азефа выставляла в крайне неприглядном свете тех, кто работал с ним все эти годы и сам террор, как метод политической борьбы. После разоблачения провокации Азефа многие революционеры указывали на порочность террористического метода, утверждая, что он создает идеальные условия для провокации. Однако Савинков не оставлял надежды на то, что без провокатора боевая организация сможет действовать в полную силу. Кроме того продолжение террора было единственным средством, для того чтобы смыть позор с боевой организации.
Условия, в которых находилась боевая организация в 1910-1911 годах, а именно: падение репутации террора, как метода политической борьбы и как следствие уменьшение партийной и общественной поддержки; постоянные подозрения различных, зачастую невиновных ее членов в провокации; устарелость тактики осуществления терактов, - сильно отличались от условий 1904-1905 года. Но факт остается фактом - Савинков не смог возобновить центральный террор. Впрочем, единственное, что было в его силах это разработать новую тактику, еще не известную сотрудникам охранки. Но вопрос изобретения новой тактики упирался в новые, недоступные террористам, технические средства, которые должны были заменить бомбы, на другое оружие, подобно тому, как при Азефе револьверы заменили на бомбы.
После роспуска боевой организации в 1911 году Савинкову остается лишь мечтать о цареубийстве, и о создании принципиально новой террористической организации. Участвовать в революции иным образом, кроме, как в качестве террориста он и не собирался, или скорее не мог.
Подведем итоги, в период с 1897 по 1908 год общественно-политическая деятельность Бориса Савинкова претерпевает три метаморфозы: начало революционной деятельности, переход к террористическому методу борьбы, вынужденное прекращение террористической деятельности.
На то, что Борис Савинков стал революционером, во многом, повлияли политические взгляды членов его семьи. Его родители придерживались либеральных взглядов, а старший брат был социал-демократом, это располагало Бориса Викторовича, к тому, чтобы тоже с сочувствием относиться революционным идеям. Причем, надо заметить, что такая семейная общность взглядов, делала некоторые положения в этой мировоззренческой системе координат, например порочность монархии, как политической системы, аксиомами.
Переход Бориса Савинкова от социал-демократов к социалистам- революционерам и от пропаганды к террору можно объяснить несколькими причинами: отсутствием у Савинкова подлинного интереса к социал- демократической программе; его восхищением деятельностью народников; суровыми мерами наказания, которые принимало правительство по отношению к революционерам. Видимо, убийства царских чиновников показались ему более эффективными, нежели перспективы долгих лет пропагандисткой деятельности среди рабочих, в надежде поднять их на восстания. Следует учесть, что при этом, пропаганда тоже влекла за собой довольно суровое наказание. И Савинков узнал об этом не только по собственному опыту, но и по более печальному примеру своего брата Александра.
Начало террористической деятельности Бориса Савинкова ознаменовалось громкими терактами, потрясшими Российскую Империю. Однако в процессе их организации он участвовал на вторых ролях, и положительный для революционеров результат зависел в большей степени от провокатора Евно Азефа.
Не смотря на это, Савинков становится горячим сторонником индивидуального террора, как метода политической борьбы, и практически не участвует в остальных революционных предприятиях, ставших особенно актуальными после революции 1905 года. Именно эта позиция приводит Савинкова в политический тупик, и делает его лишним человеком в революционном движении.
В период с 1897 по 1908 год Борис Викторович, показал себя смелым, упорным и очень работоспособным политическим деятелем. Однако мы не встречаем примеров, принятия им каких-то серьезных и успешных решений, или проявления его выдающихся организаторских способностей, а также целостного понимания окружающей его политической ситуации.
Если мы проанализируем революционные взгляды Бориса Викторовича, то увидим, что они были довольно просты: он считал самодержавное правление врагом, и в силу своей деятельной и смелой натуры желал вступить с ним в борьбу и выйти из нее победителем. О том, что будет после этой победы, он не задумывался, считая рассуждения о государственном устройстве после революции бессмысленной болтовней, «дележом шкуры не убитого медведя».
В 1911 году Савинков покидает Российскую Империю, и вернуться в нее ему уже не суждено, когда он в следующий раз окажется на родине, это уже будет страна с другим государственным строем. Общественно-политическая деятельность Бориса Савинкова за эти 14 лет, претерпевает ряд изменений, но одно остается незыблемым, монарший престол и его непримиримая оппозиция к нему.
2. Б.В. Савинков и Революция 1917 года: борьба против большевизма и Советской власти
.1 Общественная и публицистическая деятельность Б.В. Савинкова в эмиграции 1912-1917 гг.
С 1908 года, когда Савинков, из-за долгих неудач решает отдохнуть от террора, он живет в Европе, лишь несколько раз выезжая в Россию, для попытки организации цареубийства1. Пока Борис Викторович находится во Франции, он заводит дружбу с литераторами «круга» Зинаиды Гиппиус, входит в парижскую масонскую ложу2. Впрочем, для Савинкова масонство было не более, чем увлечение в одном из писем М. Волошину Савинков пишет: «Боюсь лжи, т.е., что я, в сущности, вовсе не масон»3.
Зинаида Гиппиус хорошо знала не только Савинкова, но и его, на тот момент уже бывшую, жену Веру Успенскую, а так же Азефа4. Перед возрождением боевой организации под своим началом, Савинков некоторое время жил в Париже, и говорил с Гиппиус о необходимости возродить боевую организацию, ради оправдания чести террора5. С Гиппиус и Мережковским Савинков близко сходится в июле 1908 года, во время своего пребывания во Франции, незадолго до разоблачения Азефа. В то же время Савинков под влиянием общения с Гиппиус пишет роман «Конь бледный»6. До «Коня бледного» Савинков пишет некую трагедию, которую Гиппиус оценила следующими словами: «Эстетика второго сорта, и этика того же». Следующий его роман «То, чего не было», написанный немногим позже, полон критики язвительной критики в адрес «мирных» членов партии социалистов- революционеров, далеких от террора и боевой организации.
Савинков обсуждает с Гиппиус и Дмитрием Мережковским не только литературу, но и террор. Мережковский даже уговаривает Савинкова не убивать царя, «не для царя - а для Савинкова»3. Единственная, на тот момент, реальная деятельность связывающая Бориса Савинкова с его террористическим периодом это посещение вдов оставшихся после погибших террористов, и забота о смертельно больной невесте находящегося в заключении Егора Сазонова. В разговорах Савинков много рисуется, и очень самолюбив, когда Гиппиус сказала ему, что он слабый, Савинков сильно разозлился. В этот же период от Савинкова уходит жена, из-за того, что он регулярно ходит к любовнице.
Кроме писателей и философов Борис Викторович общается и с революционерами, но это либо вынужденно отошедшие от дел бывшие террористы, либо давние эмигранты, чьи бесконечные и, по его мнению, бесплодные рассуждения Савинков всегда презирал. В разговорах с ними Б.В. Савинков, отстаивает позиции «революционного христианства» (поиск обоснований революционной борьбы на страницах Евангелия), изобретенного З. Гиппиус и Д. Мережковским6. Среди революционеров-теоретиков с которыми тогда общался Б.В. Савинков, следует выделить Г.В. Плеханова.
После окончательного роспуска боевой организации, с зимы 1912 года Савинков живет во Франции в Теуле, недалеко от Канн. Он продолжает думать о планах цареубийства, и говорит об этом с Гиппиус и Мережковским, заранее сетуя на безнадежность предприятия, и описывая свое тогдашнее состояние так: за два года разработки плана покушения на царя это «дело так взяло его, целиком, что он сам никуда не двинулся, не мог ничего думать».
В то время, по словам Гиппиус, Савинков еще не опомнился от ликвидации боевой организации. В разговорах о партийных программах Савинков, говорил, что в них «толком ничего не знает». В начале 1912 года Савинков живет в Сан- Ремо при больной чахоткой Прокофьевой Марии Алексеевне, невесте Егора Сазонова. В партии социалистов-революционеров, по мнению Гиппиус, «какие- то нелады, мелкие и нудные», и у Савинкова с Ильей Фондаминским возникают недоразумения из-за романа «То, чего не было». Мережковский строил планы издать сборник, посвященный программным вопросам, партии социалистов- революционеров под редакцией Савинкова и Фондаминского.
В 1912 году за Савинковым прекратившим заниматься политикой еще продолжают следить шпионы Российской Империи. В 1913 году Савинков все живет в Сан-Ремо при больной Марии Прокофьевой. Мария Прокофьева умерла до начала Первой мировой войны.
В 1910-х гг. у Гиппиус складывается впечатление, что Савинков гораздо менее умный человек, чем ее раньше казалось, и в своих воспоминаниях она подчеркивает, что он индивидуалист, причем измученный и озлобленный «часто городящий ахинею. О двух партиях - мирной общесоциалистической и другой, отдельной, террористической, на суровых «моральных» основах».
В 1914 году, когда начинается Первая мировая война, Савинков не хочет быть пассивным наблюдателем: «Здесь все подтянулись, стали серьезнее и тверже. Точно завинтилась какая-то гайка. Есть очень напряженное, готовое на все ожидание, - пишет Савинков в Петроград З.Н. Гиппиус. - Только и брожу, как неприкаянный, и спрашиваю себя: неужели я ни на что не годен?».
Надеясь устроиться военным корреспондентом при французской армии, Б.В. Савинков просит Гиппиус помочь найти приличную журналистскую работу: «Я знаю, что Вам трудно и, может быть, не хочется хлопотать за меня. Но, скажите, как могу я оставаться спокойным? Если Вы мне откажете в помощи, - я обречен сидеть уже не в водосточной трубе, а в запечатанной бутылке. И это в то время, когда Россия, поистине, в опасности. Я говорю о душевной невозможности быть праздным зрителем того, что будет. Я согласен быть корреспондентом любой (кроме Нового Времени, конечно) газеты и за любое вознаграждение. Лишь бы не ощущать своего гнуснейшего бессилия». Савинков не исключает отправки добровольцем на войну, но, рассчитывая на более значимое приложение сил, не без кокетства рассуждает: «Волонтером, по- моему, можно идти только тогда, когда будет настоящая и большая опасность.
Поэтому сейчас я не предпринимаю никаких шагов в этом направлении».
В это время Савинков, неожиданно для своего окружения, сближается с марксистом Г. Плехановым и вместе с ним издает газету «Юг». С началом Первой мировой войны, в 1914 году, вместе с другим видным террористом - Моисеенко, Савинков обратился с открытым письмом к эсерам, призывая на время войны отказаться от открытой борьбы против царя, поскольку эта борьба будет использована для военного разгрома России.
Хотя Савинков не участвовал в военных действиях, он по мере сил помогал солдатам, воющим на стороне Антанты. Например, в своем письме к Волошину от 1 июня 1915 года, Савинков упоминает, что у него в доме собираются солдаты, и своем пожертвовании 10 рублей жене французского солдата, для посылки вещей ему на фронт, и 15 рублей русским волонтерам на фронте.
Савинкова тянет в Россию, в июле 1915 года он пишет Волошину: «Ходят слухи об амнистии. Я очень хорошо знаю, что никакая амнистия меня коснуться не может, и все-таки ловлю себя на мысли: «а вдруг?..» Опять томление духа, малодушие и самообман». В том же письме он сообщает, что избегает товарищей по партии потому, что ему скучны их рассуждения. В 1915 году Савинкова пишет материалы для газеты «Речь» и до осени того же года это его единственный доход. Гонорары приходят не регулярно, и денег Савинкову не хватает даже на то, чтобы выехать из Ниццы, где он тогда живет.
Причем свои публикации в «Речи» Савинков называет «коричневой дрянью», а себя «рабом, пишущим ради денег» и просит Волошина их не читать3. Савинков хочет стать волонтером, но не может из-за своего плохого финансового состояния. В сентябре он добирается до Парижа, и планы на жизнь у него следующие: либо уехать в Италию работать военным корреспондентом, либо пойти добровольцем на фронт (Савинков отмечает, что это для него лучший вариант), либо возвращаться в Ниццу, что, по его мнению, равносильно гибели4. Так Савинков характеризует свое моральное состояние:
«Мною владеет один из самых скверных бесов: бес скуки. Может быть потому, что война, а я не на войне, но все, что я вижу кругом, вызывает во мне неодолимую скуку»5. В конце сентября 1915 года французское военное министерство разрешает Савинкову отправляться на фронт вместе с другими журналистами. С этого момента он с перерывами ездит по фронту и местам боевых действий и пишет очерки.
Однако жизнь все равно его не устраивает, в декабре 1915 года он пишет Волошину: «Я влачусь. Пишу мразь. Чувствую себя на дне колодца, где мокрицы и жабы. Пью. Вспоминаю Вас»2. В 1916 году Савинкову по прежнему не хватает денег, не смотря на то, что выходит сборник его избранных статей о Первой мировой войне, и второе издание романа «То, чего не было». Он продолжает печататься в «Речи» и газете «Нива», но это не постоянная работа, и Савинков обращается с просьбой к Волошину куда-нибудь его устроить3. Кроме этого Савинков вынужден зарабатывать на жизнь даже торговлей, в частности вином, в связи с чем не очень хорошо справляется со своей должностью военного корреспондента в газете «Биржевые ведомости», и в марте 1916 его от туда увольняют.
Итак, после окончательного роспуска боевой организации Савинков оказывается выброшен с политической арены, и не может найти себя в мирной и скучной эмигрантской жизни. Два неоднозначных художественных произведения написанных Б.В. Савинковым в тот период посвящены террору и революции, другого материала у него нет. Но от террористического периода в жизни Б.В. Савинкова остается лишь обязанность посещать вдов оставшихся после погибших террористов, и забота о смертельно больной невесте находящегося в заключении Егора Сазонова.
Его увлечение учением Гиппиус и Мережковского о революционном христианстве, и вступление в масонскую ложу, говорит о безрезультатном поиске себя. А единственная более-менее регулярная работа, которую он смог найти - корреспондент, его не устраивает ни финансово, ни морально. Все вышеуказанное вместе складывается в мрачную для Бориса Савинкова жизнь, и способов изменить ее он не видит.
.2 Б.В. Савинков и Временное правительство
апреля 1917 года, Савинкова вернувшегося из эмиграции, встречают с почестями, как видного борца с поверженным царским режимом. 8 мая 1917 г. А.Ф. Керенский ставший, после ухода А.И. Гучкова в отставку, военным министром назначил Савинкова комиссаром 7-й армии Юго-Западного фронта. Должность комиссаров была введена Временным правительством, которое не доверяло царским генералам продолжавшим командовать войсками и после Февральской революции, Временное правительство «приставило» к ним своих, правительственных, комиссаров, поручив им ведение политической работы. Комиссарами становились в основном выходцы из партий эсеров, меньшевиков и кадетов. Большинство комиссаров были в прошлом: офицерами военного времени, врачами, адвокатами, публицистами, ссыльными поселенцами, членами боевых организации, эмигрантами. Достаточного знания военной среды у этих лиц быть не могло2. Но Керенский считал, что вся активная борьба с развалом в армии, борьба включительно до применения вооруженной силы, почти целиком лежала на плечах комиссаров, военного министра и на армейских комитетах.
Савинкова встречает Россия уже не один год участвующая в Первой мировой войне, из которой подавляющее большинство населения хочет выйти. Одни хотят победить Германию, другие, если перефразировать З. Гиппиус, хотят «победить войну». В 1917 году, до Февральской революции Керенский ходил к Гиппиус и Мережковскому в гости. На кануне Февральской революции в Петрограде стрельба и голодные бунты, не выходящие газеты и манифестации с красными флагами, участников которых «старые казаки» хлещут нагайками, а «молодые казаки» защищают от полиции3. И пулеметы поставленные Протопоповым на крышах домов рядом с Думой стреляющие по революционной толпе. «Все школы, гимназии, курсы - закрыты. Из окон на Невском стреляют, а «публика» спешит в театр».
Относительно членов Временного правительства Гиппиус делает меткое замечание, что Милюков и Гучков могли только просить чего-либо у царя, а революцию сделали не они, и «они лишь механически остались на поверхности - сверху. Пассивно-явочным порядком». Они «естественно безвластны», потому, что власть должна быть «дана им сверху»6. Февральскую революцию Гиппиус описывает, как хаос на улицах, убийства городовых, и абсолютное отсутствие правительственных сил и полиции.
марта Гиппиус пишет в своем дневнике, об избранном кабинете правительства под премьерством Львова: «революционный кабинет не содержит в себе ни одного революционера, кроме Керенского»8. Еще одна мартовская запись: «Россией уже правит «митинг»9. До Февральской революции Милюков заявлял, клеймя позором монаршее правление: «С этим правительством Россия не может дольше вести войну, не может дать ей хорошее окончание». После свержения царя и установления Временного правительства Россия не могла победить тем более.
«Борис Савинков - сильный, сжатый, властный индивидуалист. Личник».
пишет Гиппиус знающая его больше десяти лет. Также она рассуждает, о том, что при взгляде на то какую роль для послереволюционной России может сыграть Савинков, нужно учитывать его десятилетнюю эмиграцию, в которой последние годы Савинков был полностью оторван от России. И высказывает предположение, что он не мог понимать положения России в войне находясь во Франции2. Сходным образом выскажется и сам Борис Савинков, когда его будут судить большевики.
К тому времени, как Савинков возвращается в Россию его отношения с партией социалистов-революционеров совсем испортились. Савинков вспоминает: «Началось с разногласий с ЦК о терроре: ЦК то отменял, то возобновлял террор - семь пятниц на неделе [...] После «То, чего не было» я уже был отверженный и оглашенный. Когда я приехал в 1917 г. в Россию, меня бойкотировали и на фронт послали единственно для того, чтобы я не мозолил глаза».
В то время, в середине июля 1917 года Савинков пишет Гиппиус: «Я с Керенским всей душой»4. Прибыв на фронт, Савинков активно взялся за работу. Матери он писал: «я работаю 16 часов в сутки и не успеваю сделать всего. 10 последних дней возился с крупными волнениями в одном из корпусов, не прибегая к вооруженной силе, добился успокоения. Главнокомандующий меня благодарит»5. В другом письме не без тщеславия он сообщал, что Керенский «при всех» сказал: «Там, где Савинков, там победа»1. В то время про Савинкова много пишут в газетах, в очень хорошем свете2. В последствии А.И. Деникин, критично относившийся к должности комиссаров в армии писал, что Борис Савинков был исключением среди остальных комиссаров: «не будучи военным по профессии, но закаленный в борьбе и скитаниях, в постоянной опасности, с руками обагренными кровью политических убийств, этот человек знал законы борьбы и, сбросив с себя иго партии, более твердо, чем другие, вел борьбу с дезорганизацией армии». Но при этом Деникин замечает, что Савинков «вносил слишком много личного элемента в свое отношение к событиям».
Деятельность Савинкова приобрела такой размах, что некоторые генералы увидали в ней превышение комиссарских прав: он не должен был касаться вопросов чисто военных. Последовали протесты верховного главнокомандующего русской армией А.А. Брусилова и главнокомандующего армиями юго-западного фронта Гутора. Но хода им не давалось. Керенский, по- видимому, рассчитывал удерживать «баланс» между бывшими царскими генералами и «революционными комиссарами» при них. Еще важнее было не обострять ситуацию, в которой находилось командование Юго-Западного фронта, так как ему предстояла сложная боевая операция. Будучи комиссаром 7- й армии, Савинков сблизился с комиссаром соседней, 8-й, армии М. Филоненко, командующим которой был Корнилов. Через некоторое время началось сближение Корнилова с Савинковым.
Увидев обстановку в полках и войсковых организациях своими глазами Савинков приходит к выводу, что русская армия погибает и для ее спасения необходимы решительные и твердые меры, проводимые, при этом, с «осторожной последовательностью», во избежание «вероятных в противном случае потрясений». Ни военное министерство, ни ставка верховного главнокомандующего таких мер, по мнению Савинкова, не принимали. Ставка в связи с тем, что высшее командование и сам верховный главнокомандующий Брусилов «были связанны указаниями, исходившими из Петрограда». Военное министерство - потому что Керенский руководствовался не только интересами армии, но и настроениями и резолюциями Петроградского совета, «состоявшего в значительной степени из людей или большевистского или циммервальдского образа мыслей, чуждых идее родины, любви к отечеству и заботе о сохранении фронта».
Необходимо пояснить роль Петроградского совета в политической жизни страны в то время. Петроградский совет, в который вошли делегаты от каждой части гарнизона взял на себя роль «сторожевого пса» революции. Им был издан Приказ №1 упраздняющий титулование офицеров, и обязанность низших чинов отдавать им честь и исполнять их приказания вне службы. Одновременно с изданием этого приказа из столицы на фронт были отправлены толпы военных агитаторов, которые должны были растолковывать войскам радикальные политические, социальные и экономические перемены.
Алексеев и главнокомандующие фронтами энергично протестовали против этих мероприятий, призывая военное министерство принять против них надлежащие меры2. Временное правительство, по мнению Каткова, присвоило себе монаршую власть в полном объеме, однако боялось применять репрессивные меры для сохранения дисциплины в войсках. Гучков, а потом Керенский, вообще исключали применение оружия, как способ для восстановления порядка, опасаясь, что подобные меры «только подольют масла в огонь». Правительство ничего не могло сделать с революционной пропагандой в воинских частях.
Последовавший за приказом №1, приказ №2 предоставлял нижним чинам петроградского гарнизона права назначать себе офицеров2. В каждой роте и полку создавались комитеты, 6 марта был создан сводный комитет под председательством генерала Поливанова, задачей которого был пересмотр существующих положений и уставов, в целях приведения их в соответствие с новыми законами3. При этом 7 марта Гучков издал воззвание, в котором говорилось, что приказы №1 и №2 относятся только к войскам Петроградского военного округа, а также звучало предупреждение о том, что завоеванные свободы могут пострадать, если в армии возникнут раздоры или конфликты между офицерами и солдатами.
Но уступки Гучкова петроградскому совету не принесли ему благодарности его членов, наоборот они обвиняли его в превышении данной ему власти и пренебрежении к массам5. Еще 13 марта Петроградский совет издал призыв ко всем воюющим странам заключить мир в ближайшие сроки и отказаться от каких-либо захватнических намерений6. Как пример развала армии, можно привести рапорт генерала А. Е. Гутора, командующего 11-й армией своему непосредственному начальнику генералу Брусилову, от 12 апреля 1917года, в котором докладывалось, что в полках производиться «своеобразный плебисцит»: идти ли весной в наступление или нет? При решении этого вопроса, часть полка высказывается за высказывается против. Так же наблюдаются случаи отказа частей выходить на занятия и на работы; были два случая отказа от заступления на позицию.
Кроме губительных для армии действий петроградского совета, ее боеспособности сильно вредили и большевики. Петроградский совет наводнял Ставку своей газетой «Известия», а большевики находившие содержание «Известий» слишком умеренным распространяли в армии собственные газеты «Солдатская Правда» и «Окопная Правда». Ленин публично поддерживал и оправдывал особую компанию братания с врагом на отдельных участках вдоль всей линии фронта. Организовывались митинги с участием представителей противника, обменивались с ними подарками и заключали местные перемирия. При этом Катков утверждает, что с немецкой стороны братание на Восточном фронте было хорошо подготовленной операцией, проводимой специально обученными офицерами и солдатами.
На этой почве возникали конфликты не только между офицерами и солдатами Российской армии, но и в самих солдатских рядах: низших чинов исполнявших свой воинский долг те, кто братался с врагом считали офицерскими прихвостнями, а пехотные части считали своими врагами артиллерию, которая открывала огонь по немецким позициям, после того, как пехота заключала с немцами самовольное перемирие. Но новый военный министр Керенский, все эти признаки разложения считал не «симптомами общей болезни», а лишь «детской болезнью» новорожденной свободной армии.
В этой катастрофической ситуации, систематического разложения армии во время войны, Борис Савинков пытается бороться с разрушительными процессами и силами, которые способствуют этим процессам. Он пользуясь тем, что из Петрограда ему не поступало никаких инструкций относительно его комиссарских прав и обязанностей, начал действовать «на свой страх и риск» и «приступил в 7-й армии к систематической, а не только словесной борьбе с большевизмом». Однако больших успехов в этой борьбе он не достиг, потому что «далеко не все комиссары считали желательной и возможной решительную борьбу с большевиками». Меры принимаемые Савинковым в должности комиссара 7-й армии остались мерами местного характера, распространявшимися лишь на 7-ю армию, в большинстве остальных армий большевистская антивоенная пропаганда велась открыто и подобные агитаторы преследованиям не подвергались.
При этих обстоятельствах Савинков пришел к следующим выводам: 1) Пока Петроградский совет, не перестанет вмешиваться в руководство государственной политикой и пока не прекратится агитация на фронте, армия будет продолжать разлагаться. И подчеркивает, что разложение армии обуславливалось не только большевистской пропагандой, но и сами фактом митингов в войсковых частях. 2) Пока деятельность военного министерства и ставки будет зависеть от указаний «полномочных органов революционной демократии» невозможно приступить к оздоровлению армии, как в тылу, так и на фронтах.
Придя к вышеуказанным выводам, Савинков развивает деятельность по созданию условий для независимости военного министерства и ставки верховного главнокомандующего, от указаний Петроградского совета. Одним из первых шагов Савинкова на этом пути была рекомендация Керенскому назначить Корнилова главнокомандующим Юго-Западного фронта. Керенский и усмотрел в этой телеграмме превышение Савинковым полномочий комиссара (которые, как мы помним нигде не оговаривались) предложение назначить Корнилова главнокомандующим Юго-Западным фронтом поддержал и исполнительный комитет юго-западного фронта, и 5-го июля (в других источниках 7-го июля) назначение состоялось2. Вступая на должность верховного главнокомандующего Корнилов выдвинул следующие условия: полное невмешательство в его оперативные распоряжения и потому в назначения высшего командного состава; распространение принятых за последнее время на фронте мер и на те местности тыла, где расположены пополнения для армии.
Причинами доверия Савинкова генералу Корнилову можно назвать взятие 8-ой армией под его началом Калуша и Галича2, а так же его действия в период июньского кризиса Временного правительства и суровые меры против дезертиров (смертная казнь), которые генерал не только применял сам, но и убеждал военного министра Гучкова А.И. в необходимости их повсеместного использования на фронтах3. На своем последнем суде, Савинков говорил, что пошел к Корнилову, как к «единственному кто боролся»4. Попытка большевистского переворота 3-5 июля5, скорее всего, поспособствовала решению о назначении Корнилова. А.Ф. Керенский вспоминал об этом назначении так: генерал Гутор (прежний главнокомандующий юго-западного фронта) растерялся и Корнилов был единственным человеком, который тут же на фронте мог его сменить.
Керенский пишет, что зная о катастрофичной ситуации на фронтах, без колебаний согласился с необходимостью введения смертной казни на фронтах7. И перечисляет ряд принятых мер, по противодействию разложению армии: 12 июля Временным правительством единогласно, была временно восстановлена смертная казнь на фронте и введены там же военно-революционные суды. 13 июля военный министр и министр внутренних дел получил право закрывать газеты и журналы призывающие к неповиновению распоряжениям военных властей, к неисполнению воинского долга и содержащие призывы к насилию и побуждающие к гражданской войне.
После этого на Юго-Западном фронте в 8-й, 7-й и 11-й и Особой армиях началась планомерная и решительная борьба с дезертирством и антивоенной агитацией. Савинков высоко оценивал заслуги Корнилова в этой борьбе2. 16 июля в Могилеве, в ставке верховного главнокомандующего проходило совещание по военным вопросам. Генерал Корнилов был приглашен на это совещание с оговоркой, что его отсутствие не должно отразиться на операциях происходящих на Юго-Западном фронте. Поэтому Корнилов не поехал в Могилев, а послал телеграмму с перечнем мероприятий, которые, по его мнению, необходимо было осуществить, помимо уже принятого в тот момент Временным правительством закона о смертной казни на фронте. Корнилов предлагал следующее: 1) ввести деятельность войсковых организаций в определенные законом, точно установленные границы, 2) возвратить дисциплинарную власть начальникам, 3) обратить сугубое внимание на тыл, где запасные полки являлись рассадниками большевизма.
Эта телеграмма содержала основные элементы «корниловской» программы и являлась плодом обмена мнениями между штабом и комиссариатом Юго- Западного фронта. На этом заседании точку зрения Корнилова, в связи с его отсутствием отстаивал Савинков. Эта точка зрения по существу не расходилась с мнением присутствующих на совещании генералов Брусилова, Алексеева, Деникина, Рузского и других. Расхождение намечалось лишь по вопросу последовательности и постепенности. Савинков редактировал телеграмму о введении смертной казни на фронте посланную Корниловом Временному правительству, сгладив ее ультимативный характер, в котором читалась угроза установления военной диктатуры на Юго-Западном фронте. И заявил Корнилову, что меры необходимые для возрождения армии «могут быть безболезненно приняты лишь с согласия Керенского, авторитет которого в тылу и на фронте стоял тогда чрезвычайно высоко». Кроме того Савинков предупредил Корнилова, что будет сражаться, против него, в случае если он попытается организовать вооруженное выступление. На это Корнилов ответил, что тоже «считает такого рода попытку губительной для армии и России».
Керенский согласился с мнениями изложенными в телеграмме генерала Корнилова, об этом Савинков заключает не только из разговоров, но и из того, что после совещания 16 июля, Керенский по его совету назначил Корнилова Верховным главнокомандующим Керенский, согласившийся на назначение Корнилова лишь под давлением комиссаров - был в ярости и готов был отменить сделанное им назначение. Но выход из конституционного затруднения был найден, М.М. Филоненко комиссар временного правительства и умелый адвокат свел требование генерала Корнилова об ответственности перед народом, к ответственности перед «его единственным полномочным органом - Временным правительством». Относительно исключительного права Корнилова назначать высших военных начальников, был принят компромисс, что Временное правительство «оставит за собой право контроля этих назначений». Катков утверждает, что в изложении Филоненко Корнилов «в большей или меньшей степени уступил всем требованиям правительства», но предполагает, что Корнилов, возможно, считал, что не пошел ни на какие уступки, а лишь участвовал в детальной разработке условий, поставленных в трех пунктах его телеграммы.
Во время кризиса кабинета Савинкову, при котором составлялся список будущего правительства, казалось, что в нем Керенский оставит за собой только должность министра-председателя и не возьмет никакого портфеля, военным и морским министром станет сам Савинкова, кадетское крыло будет многочисленным, «Чернов и Скобелев вовсе не войдут в кабинет», а вместо них будут привлечены социалисты гораздо более правого направления - Аргунов и Плеханов. В связи с этим Савинков надеялся, что события 3-5 июля и Тарнопольский разгром убедили Керенского в «неотложности изменения слабой и двойственной» политики, и необходимости «от прекраснодушных слов перейти к суровому делу строительства государственного». Эти надежды не оправдались, Керенский составил список нового кабинета, в который не входил Плеханов, зато туда вошли Скобелев и Чернов, кадетских портфелей оказалось только четыре, Керенский остался во главе военного и морского министерства, а Савинков был назначен в подчиненную должность управляющим военным министерством, а на его должность правительственного комиссара при ставке встал Филоненко.
Савинков утверждает, что при взгляде на эти обстоятельства, он разуверился в возможности добиться изменения в государственной политике, и посчитал, что его деятельность «разобьется о противодействие центрального исполнительного комитета социалистов-революционеров и социал-демократов, и 24, а потом 26 июля он ходатайствовал перед Керенским о разрешении вернуться на фронт. Но Керенский настоял на принятии Савинковым должности управляющего военным министерством. 26-го июля состоялось назначение Савинкова на должность управляющего военным министерством, а через неделю он узнал о существовании в Могилеве заговора, против Временного правительства. Опасаясь, что этот заговор может толкнуть генерала Корнилова на путь вооруженного выступления, Савинков доложил об этой новости Керенскому. Но Керенский отнесся без достаточного внимания, к этому донесению.
Савинков утверждает, что с первого дня вступления его в должность военного министра между ним и Керенским установилось «явное разномыслие», причем не только относительно принципиальных вопросов.
Керенский почти ежедневно возвращался к вопросу об отстранении генерала Корнилова, причем верховным главнокомандующим он хотел стать сам.
По мнению Савинкова, в результате этих действий был упущен благоприятный момент национального подъема, вызванный июльскими днями на фронте и в Петрограде. А вновь составленное Временное правительство он характеризует так: «механическое соединение, то есть пресловутая коалиция» не могла дать стране твердой власти, и социал-демократы по-прежнему продолжали влиять на политику кабинета. Керенский, по мнению Савинкова, колебался, а члены центрального исполнительного комитета социалистов- революционеров и социал-демократов не понимали истинного положения вещей. На совещании в Малахитовом зале ночью 22-го июля, в котором участвовали представители всех политических партий многие речи были проникнуты «неясностью и неопределенностью политических настроений», и из этого собрания Савинков вынес впечатление: что только у меньшинства есть твердое желание возродить армию, а большинство склонно настаивать на партийных разногласиях. Когда председательство Некрасова подходило к концу, было получено сообщение от Керенского в котором он просил разрешения сдать все свои полномочия. 21 июля, в день, когда Некрасов должен был уйти с должности председателя кабинета, он созвал, так называемое «историческое» совещание в Малахитовом зале Зимнего дворца. На него были приглашены лидеры и представители социалистических и либеральных партий, Исполнительного Комитета Государственной Думы и Петроградского Советы, для того чтобы изложить свои взгляды на то, как следует составить новое Временное правительство. В результате Керенскому было поручено создать «правительство общественного спасения». Керенский взял свою отставку обратно и опубликовал заявление, в котором говорилось о необходимости ради спасения родины забыть о партийных распрях, усилить контроль правительства над армией и страной.
Керенский «в первые дни свободы» клялся перед Советами быть «всегда демократией», и одним взмахом пера навсегда уничтожил смертную казнь. После чего его стали носить на руках. Не мудрено, что он не хотел возвращать смертную казнь и ссориться с Советами, ведь этим бы он перечеркнул свои популярные политические достижения.
В ночь на 8-е августа Военным министерством на основании данных контрразведки был составлен список лиц подлежащих аресту, Керенский подписал список об аресте правых, но вычеркнул из списка левых половину, министр внутренних дел Акстеньев, чья подпись также была необходима по закону одобрил весь список правых, но вычеркнул из левого всех, кроме двоих Троцкого и Коллонтай. После этого Борис Савинков придя в гости к Гиппиус и Мережковскому, обрисовал им крайне плачевное положение России в будущем, сказав, что ожидаются территориальные потери и полный внутренний экономический и политический развал. Поэтому нужно ввести военное положение по всей России, и 10 августа в Петроград приедет Корнилов, вместе с которым они пойдут к Керенскому предлагать принятие серьезных мер.
В тот же день Савинков во второй раз хотел уйти в отставку, аргументируя это тем, что его разногласия с Временным правительством слишком велики. но Керенский ему этого не позволил, из «соображений государственных» и согласился с Савинковым по принципиально важному вопросу о смертной казни в тылу5, которую до этого Керенский считал неприемлемой. Деникин считал, что Керенский боялся ухода Савинкова из состава временного правительства по той причине, что это могло подтолкнуть Бориса Викторовича перейти в лагерь заговорщиков при Ставке. А иметь открытым врагом бывшего террориста Савинкова Керенскому не хотелось. 9 августа Савинков снова приходит в гости к Гиппиус и Мережковскому, и излагает им свою идею необходимости триумвирата: Керенский непременно остается во главе государства, а его ближайшими помощниками становятся Корнилов и Савинков. Некоторые же «нежелательные элементы в правительстве вроде Чернова выпадают автоматически» Корнилов, по этому плану, должен был воплощать собой защитника России возрождающего армию, а Керенский и Савинков - «защита свободы». Гиппиус утверждает, что в тот момент Савинковым двигало лишь «подлинная, честная любовь к России и к ее свободе», а отнюдь не его честолюбие.
Для осуществления этого положения, «то есть для действительной борьбы с большевиками» Керенский согласился на объявление Петрограда и его окрестностей на военном положении и на прибытие в Петроград военного корпуса3. Керенский обвинял Савинкова в том, что тот «питает своей деятельностью надежды контрреволюционеров» и говорил, что ему известен план Савинкова о правлении триумвирата из него, Керенского и Корнилова. 10 августа 1917 года Корнилов по приглашению Савинкова приезжает в Петроград, для того чтобы лично изложить свою программу правительству. Керенский был против этого приезда.
августа Савинков вновь заявляет Керенскому, что хочет уйти в отставку. Реакция Керенского на отставку Савинкова 11 августа была довольно эмоциональной. Керенский кричал ему: «Вы - террористы! Ну, что ж, приходите, убивайте меня». В конце разговора, Керенский заявил, что Савинков напрасно возлагает надежды на «триумвират». В 2 часа ночи 12 августа Савинков позвонил Гиппиус и сказал, что Керенский официально просит его взять отставку обратно, и спросил совета: возвращаться на должность или нет? Гиппиус посоветовала ему вернуться.
-го августа Керенский уже был озабочен заговором «выросшим в ставке и имевшим свое разветвление в Петрограде», офицеров из числа известных заговорщиков перевели из Петрограда в Москву. В тот же день Керенский посылает Савинкова в ставку верховного главнокомандующего для переговоров с Корниловым3. Первым пунктом переговоров было определение границ той части петроградского генерал-губернаторства, которая должна была оставаться в непосредственном подчинении Временному правительству. Кроме того Савинков, по его словам убеждал, Корнилова продолжать поддерживать Керенского, не смотря на то, что тот находился под сильным влиянием Совета и все оттягивал подписание закона о смертной казни в тылу. К переговорам Савинкова и Корнилова присоединились другие генералы Лукомский, Романовский.
В результате этой поездки Б.В. Савинков смог получить от Корнилова обещание поддержать Керенского, и подробно обсудить противодействие большевистскому вооруженному выступлению в Петрограде. Однако Савинкову не удалось выполнить добиться от Корнилова исключения лиц подозреваемых в антиправительственном заговоре из Союза Офицеров. Корнилов лишь дал обещание лично пресекать любую заговорщическую деятельность, а также перенести комитет Союза офицеров из ставки верховного главнокомандующего в Москву.
августа Львов пришел к Керенскому с ультиматумом от генерала Корнилова2. Который заключался в следующем: объявить Петроград на военном положении; передать всю власть, военную и гражданскую в руки Верховного главнокомандующего; отставки всех министров, не исключая и министра председателя, и передача временного управления министерств товарищам министров, впредь до образования кабинета верховным главнокомандующим3. После этого между Керенским и Корниловым состоялся разговор по аппарату Юза, в котором ни слова не было сказано о политическом поручении Львова. Керенский позже объяснял этот факт тем, что в разговоре использовался вид кода, благодаря которому каждая сторона ясно понимала то, что подразумевала другая, - ниспровержение Временного правительства военной силой. Интересно, что когда расследовали обстоятельства Корниловского выступления, Львов во время дачи показаний Следственной комиссии от 5 октября 1917 года, вообще заявил, что не передавал никакого ультиматума, и то, что было им до сих пор опубликовано, писалось под сильным давлением и по настоянию Керенского.
После разговора с Корниловым, Керенский арестовал Львова и предпринял ряд лихорадочных шагов, чтобы подавить то, что он теперь называл «корниловским мятежом». Керенский показал Савинкову текст «ультиматума» подписанный не «Корнилов», а «Львов». Для Савинкова было полной неожиданностью переговоры Керенского с Львовым и поездкой последнего к Корнилову6. Савинков утверждал, что ультиматум Корнилова всего лишь недоразумение, и пытался убедить Керенского продолжить переговоры с Корниловым. Но Керенский на тот момент уже послал Корнилову приказ оставить должность верховного главнокомандующего и покинуть армию.
Корнилов прислал ответную телеграмму, в которой отказывался подчиниться приказанию Керенского. После этого на заседании правительства большинство министров согласилось на предоставление Керенскому диктаторских полномочий, которые он просил.
Когда генерал Корнилов был уволен с должности верховного главнокомандующего, сначала Лукомский, а потом и генерал Клембовский отказывались от предложений Временного правительства его сменить. Корнилов на тот момент уже приказал генералу Крымову двинуть 3-й конный корпус на Петроград и занять столицу, как было предварительно договорено между ним и Савинковым.
августа большинство членов Временного правительства даже не знали, считаются ли они еще министрами или нет4. Возникла ситуация полнейшего хаоса и неразберихи, которая усугублялась открытым неповиновением Корнилова. К тому времени, когда Алексеев согласился стать начальником штаба при верховном главнокомандующем Керенском, радикально изменились положение и настроение войск, посланных Корниловым к Петрограду и остановившихся на подступах к городу.
Войскам было сказано, что их посылают для того, чтобы обеспечить правительство военной поддержкой в случае ожидаемого большевицкого восстания. Но 28 августа они узнали, что их верховный главнокомандующий - мятежник и заговорщик, и что войска собираются использовать для свержения того самого правительства, которое они должны были защищать. Смятение было полным. Также в войсках работали пропагандисты убеждавшие, что восстания 29 августа в Петрограде не предвидится, а правительственный комиссар при Ставке Филоненко 28 августа обратился с воззванием к войскам корпуса генерала Крымова, где обличал генерала Корнилова и утверждал, что они были обмануты своими офицерами. При этом публиковались все более яростные обоюдные обвинения, как от Керенского, так и от Корнилова1. Большевики тем временем создавали военно-революционные комитеты для борьбы с Корниловым. Этими комитетами они воспользовались позже, во время Октябрьской революции. Во время Корниловского выступления в Красную гвардию в Петрограде записалось до 25 тысяч человек. Именно после провала выступления Корнилова, Красная гвардия окончательно оформилась в единую, стройную организацию.
Керенский не соглашался на предложения кадета Кишкина отдать Алексееву пост министра-председателя, или ввести его во временное правительство, говоря: «нет, отдать власть я не могу». Генерал Алексеев, отказавшийся от должности верховного главнокомандующего и принявший должность начальника штаба, при верховном главнокомандующем Керенском, утром 31 августа поехал в Ставку улаживать конфликт Керенского с Корниловым, однако практически безрезультатно.
Временное правительство стало одной из жертв «Корниловского мятежа», после отставки министров 27 августа, Керенский создал нечто вроде директории, состав которой постоянно менялся. А все политические решения принимал Керенский5. Когда Савинков 28 августа сообщил Корнилову, что его разговоры с Корниловым по прямому проводу не привели ни к какому положительному результату, но, тем не менее, следует продолжать попытки достичь примирения Керенский отклонил это предложение и назначил Савинкова петроградским генерал-губернатором, для того, чтобы он организовал защиту столицу от наступающих частей подчинявшегося Корнилову генерала Крымова1. Савинков без колебаний соглашается принять эту должность. Однако Петроградский совет не доверял Савинкову, и решил сохранить в собственных руках контроль над защитой города, избрав Комитет защиты революции под председательством молодого социалиста- революционера П.Е. Лазимира. В распоряжении Совета было, безусловно, больше войск, чем у недавно назначенного генерал-губернатора3. В конце августа в Петрограде был созван съезд мусульманских народностей, когда делегаты этого съезда узнали о конфликте Корнилова и Временного правительства, они встали на сторону последнего восприняв, это продвижение войск, как попытку восстановления монархии, которая ставила под угрозу все перспективы национальной независимости. Поэтому они послали в дикую дивизию следовавшую за Корниловым своих представителей, для того чтобы убедить их остаться верными Временному правительству4. Выступление Корнилова «докатившись до Царского Села, обессилело и распалось само собой». Позже, в своих воспоминаниях Борис Викторович называл выступление Корнилова: «патриотической, но губительной и заранее обреченной на неудачу попыткой».
августа Керенский по телефону уволил Савинкова с должности генерал- губернатора. Это вызвало «всевозможные слухи и толкования», а Чернов, на страницах партийного органа социалистов-революционеров «Дело Народа», поднял агитацию в пользу ареста Савинкова. В связи с этим центральный комитет партии социалистов-революционеров потребовал от Савинкова объяснений по делу генерала Корнилова, Савинков ответил, что не может давать объяснений в присутствии лиц, состоявших в каких бы то ни было сношениях с немцами, как например Натсон. После этого Савинкова заочно исключили из партии социалистов-революционеров.
Итак, включившись в политическую жизнь России после Февральской революции Борис Савинков оставляет старых союзников и находит новых врагов. Главной причиной окончательного разлада между Савинковым и партией социалистов-революционеров, и начала его противостояния большевикам становится его провоенная позиция. Стоит отметить, что деятельность Петроградского совета и большевиков в отношении армии сражающейся в войне, на самом деле, была откровенно предательской.
Однако в ходе своей деятельности во Временном правительстве Савинков стремился не только спасти русскую армию, но и воплотить собственные честолюбивые замыслы: кроме укрепления армии, он хотел и укрепления власти в России, посредством создания триумвирата в который должны были войти Корнилов, Керенский и сам Савинков. Это триумвират не состоялся, потому что Корнилов и Керенский не могли договориться друг с другом, кроме того первый был человеком слишком далеким от политики, а второй слишком слабовольным. Борис Викторович в тот период выбрал союзников не способных привести страну в порядок и противостоять большевикам, слажено и планомерно двигавшихся к захвату власти в России. Именно поэтому Савинков впервые в жизни работавший не на подрыв государственной системы, а на ее созидание при всех своих стараниях ничего не достиг.
2.3 Б.В. Савинков в борьбе с большевизмом и Советской властью в годы Гражданской войны
После своего увольнения с должности петроградского генерал- губернатора, Савинков собирался выпускать «правую» газету вместе с казаками, и подумывал отправиться на Дон. 19 октября Савинков был выбран в предпарламент от казаков, и предлагал там выйти на митинг против большевиков1. Позже он также с помощью казаков он хотел отбить у большевиков Зимний дворец, «но дальше разговоров дело не пошло».
В Петрограде перед Октябрьской революцией многие хотели бороться с большевиками, но никто не хотел защищать Керенского Красная гвардия накануне октябрьской революции была в хорошей боеготовности, у них было и оружие, и основные кадры. После Корниловского выступления, Советы стали практически большевистскими, а вооруженные отряды красногвардейцев создавались по всей стране. В октябре 1917 года красная гвардия насчитывала: в Петрограде - свыше 20 тысяч бойцов, в центральном промышленном районе и Москве - около 30 тысяч и 39, 5 тысяч по всей России.
Большевистское восстание началось 24 октября, в Петрограде они планомерно захватывали вокзалы, заняли почтамт, центральную телефонную станцию и все городские электростанции, к утру 25 октября были заняты все ключевые пункты Петрограда6. Таким образом 25 октября Временное правительство было низложено и власть перешла в руки органа Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, а уже вечером того же дня большевики открыли II Всероссийский съезд Советов, закрепивший одержанную победу рядом законодательных актов учредительного характера. Съезд провозгласил республику, избрал ее руководящие органы - Совет народных комиссаров во главе с В.И. Ленином и Всероссийский центральный исполнительный комитет, председателем которого с 8 ноября стал Я.М. Свердлов.
Троцкий утверждал, что если бы Учредительное собрание состоялось, и там победили бы эсеры и меньшевики, то через несколько лет массы все равно бы поняли, что все кроме большевиков - контрреволюционеры, и пожелали бы власти большевиков. Однако времени ждать не было, потому что «германский милитаризм мог заключить мир с Антантой на спине революции».
Владимир Ленин писал, что: «сила революционного пролетариата, с точки зрения воздействия на массы и увлечения их на борьбу, несравненно больше во внепарламентской борьбе, чем в борьбе парламентской»3, и такую возможность, как легальная победа над буржуазией, путем созыва Учредительного собрания можно было допускать только «чисто теоретически, беря вопрос абстрактно».
Большевики понимали, что не победят на Учредительном собрании. Перед началом октябрьской революции Ленин открыто заявлял: «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу»5. Учредительное собрание в России просуществовало не многим более 12 часов.
Рано утром 25 октября 1917 года Савинков узнал о восстании большевиков, а также о том, что офицеры штаба округа и петроградского гарнизона не будут защищать Временное правительство. Казачьи полки, стоявшие в Петрограде, отказались противостоять большевикам еще накануне, аргументируя это тем, что в июле, уже подавили большевистское восстание, но Керенский «умеет только проливать казачью кровь, а бороться с большевиками не умеет». Отправившись в Мариинский дворец, где находился Временный совет республики (предпарламент), для того чтобы посоветоваться с генералом Алексеевым, Савинков по дороге узнал, что предпарламент разогнан матросами, большая часть его членов арестовано, а Керенский сбежал.
После перехода власти в руки большевиков Савинков становится вдохновителем и организатором их противников. В своем письменном показании от 1924 года Борис Савинков в называет главные причины, подвигнувшие его продолжать борьбу с ними после октябрьской революции: защита учредительного собрания; отношение к Брестскому миру, как к преждевременному и губительному для России; боязнь того, что большевики расчищают дорогу монархистов; убеждение в том, что большевики не являются представителями интересов большинства рабочих и крестьян.
«Победа большевиков означает проигранную войну и позор России» - говорил Савинков офицерам не желавшим защищать Керенского, объясняя, что каким бы не было временное правительство, оно все равно лучше власти Ленина, Троцкого и Крыленки3. На своем последнем суде в том же году признавая свое решение пойти против большевиков ошибкой, Савинков оправдывает его следующими причинами: 1) До революции он «сидел под стеклянным колпаком» революционной борьбы, так как его отец был чиновником, которого уволили за революционные убеждения, старший брат погиб в сибирской ссылке, а сам Борис Савинков с 18 лет сидел в тюрьме и совсем юным ушел в террор, где «никого не видал, кроме своих», и потому «не знал массы», народа, крестьян и рабочих. 2) С 1911 года он жил в эмиграции под другим «стеклянным колпаком», где он не мог видеть ни России, ни ее народа.
Кроме того, на том же суде Савинков говорил и о личных мотивах неприязни к большевикам: расстреле ими своей старшей сестры и ее мужа, который был единственным офицером петроградского гарнизона 9 января 1905 года отказавшимся стрелять по рабочим идущим к Зимнему дворцу. Коммунистическая программа, как таковая Савинкова не смущала.
После поражения Краснова, в ноябре Савинков вместе с комиссаром 8-ой армии Вендзягольским под видом поляков, минуя кордоны большевиков уезжают из Петрограда на Дон в Новочеркасск к генералу Каледину, где тогда создавалась Добровольческая армия5. Там Савинков в личном сотрудничестве с генералами Калединым, Корниловым и Алексеевым принимает участие в Донском гражданском совете деятельность которого он усиливает и расширяет, пользуясь своим влиянием среди казаков, как член союза казачьих войск в Петрограде и как бывший революционер. Тогда же в декабре 1917 Савинков участвует в создании добровольческой армии вместе с генералами Алексеевым и Корниловым.
«Донской гражданский совет» по признанию самого Савинкова, состоял исключительно из «буржуазных элементов», однако в своей программе он утверждал Учредительное собрание. Единства взглядов в Новочеркасске не было, кроме большевиков там существовало и монархическое движение. Причем монархисты даже хотели убить Бориса Савинкова. Когда Савинков поехал в Петроград по поручению «Донского гражданского совета» вести переговоры с демократическими деятелями, в частности с Чайковским, но когда он возвращаясь обратно, был в Москве, на Дону к власти пришли большевики. Ростов и Новочеркасск были взяты, Алексеев и Корнилов увели небольшую добровольческую армию в донские степи, откуда он с боем пробилась на Северный Кавказ. Савинков оказывается отрезанным от «Донского гражданского совета», и решает остаться в Москве. Тогда же в феврале-марте 1918 года в Москве Савинков немедленно вошел в связь с наиболее решительно настроенными противниками большевиков.
Он разыскал в Москве тайную монархическую организацию гвардейских и гренадерских офицеров в количестве около 800 человек и на ее основе создал тайное общество для борьбы с большевиками «Союз защиты родины и свободы». В руководящий состав союза входили люди разных политических воззрений от монархистов, до меньшевиков и эсеров. «Мы имели право сказать, что у нас нет правых и левых, и что мы осуществили «Священный союз» во имя любви к отечеству»4. Элементы, входящие в состав организации, были, по словам Савинкова разнообразные, в основном: интеллигенты, студенты и офицеры.
Исполняя директивы «Донского гражданского совета» и действуя согласно его программе, Савинков поставил ближайшей целью свержение власти большевиков путем военного переворота, и следующее за ним полное уничтожение всех преобразований осуществленных после Октябрьской революции2. Программа Донского гражданского совета включала в себя четыре пункта: отечество, верность союзникам по Антанте, Учредительное собрание, земля народу.
В апреле 1918 года Б. В. Савинков, действуя как эмиссар Донского гражданского совета и добровольческой армии, установил связь со штабом добровольческой армии послав офицера к генералу Алексееву, с донесением о том, что в Москве образовался «Союз защиты родины и свободы» и с просьбой указаний. Тогда же в апреле «Союз защиты родины и свободы» впервые получил серьезную финансовую поддержку, которая пришла от чехословаков и позволила приступить к «организации на широких началах»3. Это финансирование велось благодаря непосредственному контакту Савинкова с представителями дипломатического корпуса в лице французского посла Нуланса и президента чехословакии Массарика, которые вели тайную антибольшевистскую борьбу на территории РСФСР4. Кроме того «Союз защиты родины и свободы» спонсировали и французы, которые оказывали финансовую поддержку всем антибольшевистским силам5. Савинков, по его словам, не искал иностранных спонсоров, они сами вышли на него.
При «Союзе защиты родины и свободы» в то же время, были сформированы подпольные части по принципу кадра всех родов оружия с подразделением на активные боевые единицы ополчения. Когда «Союз защиты родины и свободы» вырос настолько, что представлял собой значительную силу, Савинков решил подчинить его политическому центру, каковой и нашел в лице «Национального центра», организации объединявшей представителей несоциалистических партий и групп программа, которой включала в себя: свержение власти Советов, установление единоличной диктатуры во главе с генералом Алексеевым, продолжение войны с Германией, создание Восточного фронта. В «Национальном центре» преобладающую роль играли монархические элементы. До этого Савинков отказался от контакта с «левым центром» состоявшим из социалистических и лево-кадетских элементов3. Отказ от сотрудничества с левым центром сам Савинков объяснял тем, что «Левый центр» был исключительно левым, и «не осуществлял священного союза левых и правых ради спасения отечества». Свое сотрудничество с монархистами, Савинков оправдывает от части тем, что они были готовы идти до конца, в борьбе за Учредительное собрание, рассчитывая на то, что народ изберет монархию (сам Савинков, считал, что народ не изберет монархию). Впрочем, Савинков вел переговоры с Борисом Моисеенко, как с главой эсеровской организации и с остальными эсерами. Однако по словам Савинкова эсеры были для него «платоническими союзниками, но не фактическими»6. К анархистам Савинков относился подозрительно так как знал, что они занимаются грабежами.
В «Союзе защиты родины и свободы» соблюдалась строгая конспирация: снизу каждый член организации знал только одного человека, то есть отделенный знал взводного и так далее; сверху каждый член организации знал четырех, то есть начальник дивизии знал четырех полковых командиров и так далее. Во главе стоял штаб, а во главе штаба стоял Савинков1. Все офицеры, входившие в эту организацию, получали жалование от штаба союза, и несли только две обязанности: хранить абсолютную тайну и по приказу явиться на сборный пункт для вооруженного выступления. Полки были действительной службы из кадровых офицеров и резервные из офицеров военного времени. Студенты и рабочие зачислялись в особые полки ополчения. К концу мая 1918 года «Союз защиты родины и свободы» насчитывал в Москве и 34 провинциальных городах России до 5500 человек. Сформированных по этому образцу пехоты, кавалерии, саперов, артиллерии. А контрразведка «Союза защиты родины и свободы» следила за германским посольством, Советом народных комиссаров, Советом рабочих депутатов. Ежедневно они получали сводку о действиях немецких и большевистских войск и о мерах, принимаемых Лениным и Троцким. Кроме того «Союз защиты родины и свободы» имел своих агентов на Украине, в местностях занятых немецкими войсками. В Петрограде члены Союза защиты родины и свободы работали во флоте для того, чтобы привести корабли в негодность, в случае если бы немцы вошли в Петроград. В Киеве организовывали партизанскую борьбу против немцев, а в Москве готовили убийство Ленина и Троцкого, и готовились к вооруженному выступлению2. Также «Союз защиты родины и свободы» планировал развернуть широкую террористическую деятельность, в первую очередь покушение на Ленина и Троцкого.
В 1918 году Савинков планировал покушение на Ленина, «пытаясь организовать наблюдение по старому способу», но сделать ничего не смог. К делу Каплан «Союз защиты родины и свободы» никакого отношения не имел.
Основную ставку заговорщики делали на вооруженное восстание1, которое, впрочем, предполагалось начать с убийства Ленина и Троцкого в Москве.
В мае 1918 года в Москве было арестовано около 100 членов «Союза защиты родины и свободы», но все его командование осталось на свободе. А сразу же после арестов описание внешности Бориса Савинкова напечатали в большевистских и некоторых крайне левых газетах. В июне 1918 года был окончательно разработан план вооруженного выступления, которое состоялось по распоряжению «Национального центра» в Рыбинске, Ярославле и Муроме. План этого выступления был разработан Перхуровым под руководством Савинкова. Его планировалось провести именно в этих городах для того чтобы отрезать Москву от Архангельска, где должен был высадиться союзный десант.
Но десант в Архангельске высажен не был, французы обманули «Cоюз защиты родины и свободы».
В Рыбинске, Ярославле и Муроме у «Союза защиты родины и свободы» были отделения, включавшие в себя приблизительно 300-400 человек. Савинков посчитал эти силы недостаточными, поэтому он укрепил их силами московского отделения5. 5-6 июля в Рыбинске, Муроме и Ярославле произошли восстания савинковцев, причем, Савинков лично руководил организацией восстания сначала в Ярославле, потом в Рыбинске, но все они были подавлены. В июне 1918 года чехословаки взяли Самару, и на Волге был образован «Комитет Учредительного собрания» полностью состоявший из социалистов- революционеров и поддерживаемый чехословацкими солдатами. После разгрома рыбинского, ярославского и муромского восстаний оставшиеся отряды савинковцев вели диверсионную борьбу и стягивали свои силы к расположению чехословацких войск для дальнейших совместных действий против большевиков. Савинков отправился в Казань, где находился сборный пункт, в который в случае неудачи восстания должны были стягиваться все оставшиеся силы. В Казани Савинков, разыскал всех членов организации и объявил им о ее роспуске. Эсеры, удерживающие тогда Казань, и расположившие там комитет Учредительного собрания, отнеслись к Савинкову с недоверием и окружили его шпионами. Поэтому Савинков решил удалиться из Казани и поступил в отряд Каппеля, где в составе небольшой кавалерийской части (100 сабель, 2 легких орудия) занимался антибольшевистской диверсионной деятельностью.
В начале сентября Савинков вернулся в Казань, а 10 сентября Казань сдали большевикам. В след за Казанью пали Симбирск, Самара и Сызрань. Весь волжский фронт оказался в руках большевиков. Самарское правительство не смогло удержать того, что завоевали чехословаки.
После этого Савинков отправился в Уфу, где существовала Уфимская директория и Сибирское правительство, которые конфликтовали между собой. Борис Викторович не стал ввязываться в этот конфликт, и отправился с военной миссией в Париж. Пока Савинков был в пути к власти в Сибири пришел А.В. Колчак, который подтвердил полномочия Бориса Викторовича и назначил его своим представителем за границей. В конце 1918 года Савинков приехал за границу, часто бывал в Лондоне, но жил постоянно в Париже. Как представитель Колчака он принял участие в Версальской конференции, где должен был защищать национальные интересы России и поддерживать ходатайства о материальной помощи Колчака, а потом и Деникина. А также занимался антибольшевистской пропагандой стоя во главе бюро печати Колчака «Унион».
Будучи был представителем Колчака в Европе Савинков вошел в «Русскую заграничную делегацию», председателем, которой был Львов, а членами, помимо Савинкова - Чайковский, Маклаков и Сазонов. При этом получилось довольно странное смешение, потому что Сазонов также представлял Колчака, являясь его министром иностранных дел. Кроме того, этот аппарат имел серьезные внутренние противоречия, так как Чайковский и Савинков вели «очень левую» политику, а Сазонов, по словам Савинкова «оставался прежним царским министром». Впрочем, к обсуждению Версальского договора «Русскую заграничную делегацию» не допустили. Однако ходатайствуя об этом, Савинков познакомился «со всеми выдающимися европейскими правителями». Иностранцы помогали Колчаку, Юденичу и более всего Деникину. Однако, «едва ли не за каждую пару сапог, едва ли не за каждый пулемет, приходилось кланяться, вымаливать». Большую часть финансирования Деникин для своей армии получил от Англии, благодаря просьбам членов «Русской заграничной делегации», в первую очередь Савинкова.
При этом иностранные союзники в обмен на помощь выдвигали свои условия. Финляндия просила признание своей независимости ( на это Колчак не согласился и помощи от финов не поступило)5. Англия стремилась получить Северо Кавказские и Закавказкие нефтяные месторождения6, и пыталась вмешиваться во внутреннюю политику Деникина касающуюся крестьянского и еврейского вопроса7. По словам Савинкова, Черчиль даже позволял себе называть деникинские отряды своей армией. Позже Савинков заявлял, что война с большевиками родила в нем ненависть к иностранным союзникам по этой борьбе1, и их целью было как можно сильнее ослабить Россию гражданской войной, а потом сделать из нее свою колонию.
Позже Савинков послал Колчаку телеграмму, с просьбой отозвать его и разрешить вернуться в Сибирь, потому что в Париже «русское дело не защищалось». Но Колчак отказал Савинкову3. В первой половине января 1920 года Сибирское правительство Колчака, при попустительстве иностранных союзников пало4. После разгрома Колчака, Юденича и Деникина Савинков, поняв, что силами внутрироссийскими Советскую власть не свергнуть, начинает пропагандировать в белогвардейской печати и в личных переговорах с белогвардейскими политическими деятелями план борьбы путем интервенции. В тот же период Савинков добивается личных встреч с политическими деятелями Антанты - Мильераном, Черчилем, а также Пилсудским, начальником польского государства и главкомом армии, которая в тот момент вела войну с Советской федерацией. В этот же период Савинков осуществляет ряд практических соглашений с Врангелем и Петлюрой: безоговорочно признает первого в качестве верховного главнокомандующего и декларирует право второго на самостоятельную национально-политическую деятельность.
февраля 1920 г. в Париж приехал Вендзягольский, и от имени начальника Польши Пилсудского пригласил Савинкова прибыть в Польшу и сотрудничать с ними в борьбе против советской власти. В Варшаву Савинкова звали и бежавшие туда из Советской России его старые друзья Д.В. Философов, Д.С. Мережковский и З.Н. Гиппиус.
После беседы с Пилсудским савинковского эмиссара А.А. Дикгоф-Деренталя, в начале мая 1920 года, Савинков решает отправиться в Варшаву и прибывает туда в начале июня. И если белые генералы не могли договориться с главой польского государства из-за требований польской стороной больших территориальных уступок от России, то Бориса Савинкова это не смутило1. По предложению Юзефа Пилсудцкого Савинков начинает формировать русскую военную часть на польской территории. Когда Савинкова судили большевики, он объяснял это свое решение тем, что считал, что Польша воюет не с русским народом, а большевиками, совершенно отделяя Россию от большевиков. «Я смотрел теми же глазами, которыми смотрели многие из русских революционеров на русско-японскую войну»2. Однако отношение Савинкова к русско-японской войне отличалось от того, что декларировали большинство революционеров в 1905 году. В то время он косвенно, через героя художественного произведения вопрошал: можно ли радоваться смерти десятков тысяч русских людей в японском море, и объяснять свою радость тем, что это полезно для революции3. В Польше Савинков освободившись от диктата белых генералов, попал под влияние польского правительства.
Пользуясь всемерной поддержкой главы польского государства Юзефа Пилсудского, на средства получаемые главным образом из польского генерального штаба, Савинков создал в Варшаве центр своей организационной работы - Русский эвакуационный комитет при Русском политическом комитете5. Деятельность Русского политического комитета должна была оставаться в секрете вплоть до момента выхода сформированных им войск на фронт, что объяснялось опасением негативной реакции со стороны левых кругов Польши. В черновике проекта временного положения о Русском политическом комитете в Польше указывается, что его цель освобождение России от советской власти и последующее установление в России правового порядка и власти, «основанной на свободном волеизъявлении народов, населяющих Россию». Для достижения указанной цели Русский политический комитет «образует подлежащие органы управления, изыскивает потребные материальные средства, формирует вооруженные силы и вступает в соответствующие сношения с иностранными государствами и различными общественными и политическими организациями». При вступлении подчиненных Русскому политическому комитету войск на территорию России комитет получал права временной оккупационной власти и приступал к реализации своей программы.
Комплектуя русские войска в Польше, Борис Савинков вербовал добровольцев среди пленных и интернированных военнослужащих. В конце июня Савинков планировал создать отряд из 9000 добровольцев.
Особые эмиссары Русского эвакуационного комитета организовывали в лагерях комитеты, становившиеся центрами агитации. Вести агитацию поляки разрешили в 4 лагерях. В них Русский политический комитет организовал свои отделы, состоявшие из начальника, его помощника, секретаря, офицера- информатора и офицера-просветителя; последний подбирал «разведчиков» (то есть осведомителей) из числа пленных. Они выявляли «коммунистический элемент», который «изымался» из общей массы красноармейцев.
В основу агитации были положены общие лозунги Русского политического комитета (учредительное собрание, частная собственность на землю для крестьян, федерация, союз с Польшей), причем вербовать в конкретную часть строжайше запрещалось. Казаки помещались отдельно от остальных пленных, и работа среди них проводилась особо. «Обращающиеся» и записавшиеся переводились в отдельные помещения, где за ними некоторое время наблюдали.
Затем списки завербованных представлялись начальнику лагеря, который собирал их в эшелоны и отправлял в один из двух сборных лагерей (Щеперно или Калиш), откуда новобранцы попадали либо к Балаховичу, либо в савинковское формирование.
Вербовка продвигалась достаточно успешно. Так, к 25 сентября из 1000 пленных находившихся в лагере Пикулице записалось 388, а в Стшалково из 12000 - 8000. В их числе оказалось немало завербованных ранее в рабочие отряды, создаваемые поляками для своих нужд, что вызывало протесты, а иногда и открытое противодействие со стороны лагерных администраций. Например, в лагере Щелково его начальник полковник Скепарский отказал в отправке 3000 завербованных, мотивируя это нехваткой людей в рабочих отрядах.
Бывшие красноармейцы попадали в ряды антисоветских формирования не только из лагерей для военнопленных. После того, как большевики заняли в начале 1920 года казачьи области, они приступили к мобилизации казаков в свои войска. Сформированные из них полки, посланные на польский фронт, чуть ли не в полном составе переходили к противнику. Так, 1 июня 1920 года к полякам переметнулся один из полков 3-й бригады 14-й кавалерийской дивизии 1-й конной армии, а 30 июля к ним перешла казачья батарея. Иногда эти переходы сопровождались соглашениями, по которым поляки обещали сохранить коней и оружие, составлявших личную собственность казаков. Согласно договору с полком уральских казаков, перешедшему 9 сентября, поляки обязались доставлять в полк отставших уральцев, которые должны были появиться в их расположении позднее.
Русские войска подчинялись Савинкову исключительно политически. В военном же отношении они зависели от польского главнокомандования. Во внутренних отношениях русские пользовались абсолютной независимостью. Командующим русскими вооруженными силами на территории Польши стал генерал-лейтенант П.В. Глазенап, последний командир Северо-Западной армии.
июля 1920 года он издал первый приказ по русским войскам.
Помимо этого в лагерях стали возрождать «Союз защиты родины и свободы», в связи с тем, что старорежимные офицеры и отчасти генералы, которых там было мало, давили на людей с демократическими воззрениями. Среди содержащихся в лагерях, отбирали людей, к которым переходил «целый ряд функций лагерной жизни». «В лагерях возрождался прежний Союз, но уже на основе другой программы»2. В отряд из 4000 тысяч человек, сформированный Савинковым, по его словам: входили разнородные элементы, в основном бывшие в северо-западной Армии Юденича. Во главе отряда встал Глазенап, с которым у Савинкова начались столкновения, вызванные, главным образом тем, что Врангель по мере того, как численность отряда увеличилась до 25-27 тысяч человек, требовал эвакуации этих сил в Крым. Поляки противились этим требованиям, в значительной мере из-за того, что боялись не только большевиков, но и Врангеля.
Савинков намеревался вести войну с большевиками, опираясь на польскую помощь и собственные вооруженные силы. Но поскольку в глазах командного состава формируемого им отряда, лояльного южнорусской власти, фигура Савинкова представлялась весьма сомнительной, ему необходимо было добиться от Врангеля официальной санкции на свои действия.
В телеграммах, регулярно отправляемых барону в течение июня-июля, Савинков связывал проблему заключения польско-русского союза с созданием в Польше русских войск. Например, в телеграмме от 30 июня он указал, что он приступил к формированию войск, просил одобрить это начинание и по возможности оказать помощь. Тогда же он пожаловался генералу, что не получил ответа ни на одно из своих посланий. Очевидно, Врангель заподозрил, что Савинков преследует собственные интересы и не счел нужным отвечать ему.
Степень влияния Врангеля на отряд можно оценить на примере генерала Глазенапа, который не устраивал ни поляков, ни Савинкова, но сместить они его не могли. Но после приказа Врангеля Глазенап немедленно сдал должность генералу Л. Бобошко и покинул Польшу2. Савинков не подчинялся Врангелю, но отряд Глазенапа подчинялся телеграфно помимо Савинкова Врангелю. А позже французское правительство вынудило и Савинкова подчинится Врангелю. При этом ни один из генералов Добровольческой армии Савинкова не устраивал, одних он называл «золотопогонниками» (т.е. офицерами царской армии), других бандитами, но все равно продолжал с ними сотрудничать.
После заключения перемирия между Советским союзом и Польшей состоявшегося 12 октября 1920 русские войска лишались поддержки Польши, а согласно приказу генерала Сосновского от 23 октября того же года все русские и украинские войска должны были покинуть территорию Польши к 2 октября. В связи с этим Пилсудский предложил Добровольческой армии не медлить и пойти на Советскую Россию с военным походом. Генералы согласились, но не хотели подчиняться друг другу и отказались от единого командования. Савинкову это показалось «настолько диким и бессмысленным», что он в отчаянии от происходящего, пошел простым солдатом в маленьком отряде.
К моменту подписания советско-польского перемирия были созданы две дивизии 3-й русской армии и две отдельные казачьи бригады. С. Балахович и Б. Савинков рассчитывали прежде всего на политический эффект предпринимавшихся действий. Известно о существовании нескольких различных планов действий Народно-добровольческой армии. По воспоминаниям В. Савинкова, предполагалось прорвать фронт перед Мозырем и лесными районами двигаться на Москву не оглядываясь на тылы в расчете на то, что молниеносное движение армии вызовет панику в рядах красных, дезертирство и переход красноармейцев на сторону Национальной добровольческой армии и, возможно, спровоцирует крестьянские восстания. Б. Савинков указывал, что его план заключался в том, чтобы прорвать советский фронт у Мозыря, а направление дальнейшего движения выбрать, исходя из обстановки - на Смоленск, Брянск, Чернигов или Киев. При этом Лохвицкий, имевший собственные намерения, намеревался вести Крестьянскую бригаду на Украину, рассчитывая поднять там крестьянское восстание.
Перед самым наступлением план претерпел изменение. Это вытекало из решения провозгласить независимость Белоруссии, для чего Балахович и Савинков установили контакт с Белорусским политическим комитетом, возглавляемым П.И. Алексюком, в прошлом одним из организаторов белорусской партии народных социалистов. В октябре 1919 года он с согласия Пилсудского возглавлял белорусскую войсковую комиссию, пытавшуюся формировать белорусскую армию. Военные силы Белорусского политического комитета - партизанские отряды «Зеленого дуба», возглавлявшиеся атаманом Деркачом (В. Адамовичем) - были переданы в распоряжение Балаховича. Также есть версия, что Борис Савинков рассчитывая на успех молниеносного наступления, планировал после победы в Белоруссии двинуть войска на восток и в итоге войти в Москву.
4 ноября Савинков и Балахович получили телеграмму от имени Белорусского политического комитета с призывом освободить Белоруссию от захватчиков большевиков, а 6 ноября части Русской народной добровольческой армии выступили из Турова1. Вместе с ними выдвинулась сформированная поляками казачья бригаду есаула Яковлева, и украинские части численностью 25 - 30 тысяч человек. Получалась большая армия для гражданской войны 50- 60 тысяч человек, но она была не единой, а имела несколько командований: одно у украинцев, другое у есаула Яковлева, третье у Перемыкина, четвертое у Балаховича. Савинков вспоминает случай, который произошел в самом начале наступления, когда он по настоянию Врангеля заключил конвенцию с Петлюрой, согласно которой тот допускал за свой левый фланг армию Перемыкина. Перемыкин встал на этот участок, слева от него расположился есуал Яковлев, но раньше, чем пойти в бой, они передрались между собой.
К вечеру 10 ноября войска Балаховича взяли Мозырь. При этом войска по ходу своего движения и в самом Мозыре устраивали еврейские погромы. 16 ноября Б. Савинков и С. Балахович подписали договор с Алексюком и Адамовичем о признании от имени Русского политического комитета независимого Белорусского государства. Быстрое овладение Мозырем породило у Савинкова и Балаховича надежду на успех, однако вопреки их ожиданиям местное белорусское население не записывалось добровольцами в их отряды. Кроме того в их частях наметилась тенденция к организованному дезертирству и в войсках Балаховича отсутствовала координация действий между частями и соединениями. При этом войска Русской народной добровольной армии понесли серьезные потери в ходе боев за узловую станцию Калинковичи продолжавшихся 10-13 ноября, а единственное соединение Красной армии с которым они столкнулись, 10-я дивизия не была на голову разбита и сохранила свою боеспособность.
Советская армия, после оставления Мозыря и Калинковичей, временно потерявшая контроль над ситуацией, 15 ноября перешла в контрнаступление и к 18 ноября взяла Мозырь. С 21 ноября армия Балаховича начала отступать и к 28 ноября оказалась на польской территории. Поход этот, как вспоминал Савинков начался очень удачно, а окончился плачевно, он сам с трудом ушел от плена, а из 26000 его солдат, в Польшу вернулись 22-23 тысячи3. До этого Борис Савинков в «Очерк XVI армии» оценивал потери армии Балаховича убитыми и ранеными в 600-700 человек, включая в эти цифры и другие формирования, подчиненные Русскому политическому комитету. «После поражения, вызвавшего отставку Балаховича в конце декабря 1920 г., Савинков вернулся в Варшаву, где он столкнулся с непреодолимыми трудностями. Его армия была разбита, а ее остатки, около 20 тысяч человек, были интернированы в польские лагеря. Мир, который подготавливался между Польшей и Россией, угрожал лишить его, как и его сотрудников, убежища и базы для будущих действий. Русские и разные политические движения ругали и нападали на него за связь с поляками. Его генералы интриговали и действовали против него. И наконец, нужно упомянуть, что его касса была пуста.
После Балаховского похода Савинков окончательно разочаровывается в белом движении, из-за его неорганизованности, монархизма и зависимости от иностранцев. Вернувшихся из похода солдат, поляки снова интернировали в лагеря. Савинков, считая себя ответственным за этих людей, стал бороться за улучшения их положения, однако, безуспешно.
После разочарования в белом движении, Савинков обращает внимание на зеленое движение, которое он видит выразителем воли русского народа, но этому движению нужно было придать «некоторую организованность». Савинков, по его словам, хотел «вызвать большое, массовое, крестьянское восстание» и посылал людей в Россию именно с этими задачами2. Но получились лишь разрозненные выступления. Руководить «зелеными» из Варшавы Савинков не мог, он мог лишь писать приказы, которые в большинстве случаев не исполнялись из-за разрозненности действий и недисциплинированности.
Политическая программа Савинкова в период попытки организации зеленого движения, не включала в себя «точных и ясных формулировок», основным ее лозунгом был призыв к переходу к «третьей России», осуществляемый посредством «третьей революции» «силами объединенных и согласованных действий всех антибольшевистских сил безотносительно к партийным подразделениям». Однако он получил финансовую поддержку от Франции и Польши.
В тоже время, в начале 1921 года Борис Савинков обратился к военному министру Франции, и политическим деятелям Англии и Польши с письмом, в котором говорилось, что Русский эвакуационный комитет (позже переименованный в Русский политический комитет) собирается свергнуть Советскую власть в результате массовых крестьянских восстаний. Для подготовки таких восстания необходимо было разработать политическую программу с учетом психологии крестьянства, а также установить связи между отдельными повстанческими группами, и сформировать отряды из остатков регулярных армий для объединения этих групп и организовать центр для их координации в Польше. Таким центром стало Информационное бюро «Русского политического комитета», кроме того занимавшееся разведкой против Советского союза.
В июле 1921 года, в Варшаве под председательством Б. Савинкова и при участии представителя II отдела польского генерального штаба Сологуба-де- Войно, французской миссии майора Пакелье и представителя Петлюры генерала Тютюнника, состоялся съезд «Народного союза защиты родины и свободы», на котором была одобрена деятельность Русского эвакуационного комитета, и утверждена программа и тактика «Народного союза защиты родины и свободы», включавшая в себя диверсионную и террористическую деятельность и объединения на территории Польши всех антисоветских элементов, как из среды русской эмиграции, так и из остатков разгромленных армий Булак-Балаховича и Перемыкина, а также разведывательной работой на ее территории, при помощи информационного бюро, во главе которого стоял брат Савинкова Виктор, работавший на II-ой отдел польского генерального штаба.
Вместе с тем информационное бюро Русского политического комитета посылало агентов в западные области Советской России, для проведения агитации среди крестьян и получения разведданных. Все сведения, получаемые из России, агенты составляли в трех копиях: одну для информационного бюро, вторую - офицеру II отдела польского генерального штаба, и третью - французской миссии. Позже Б.В. Савинков не отрицал этого, но утверждал, что не участвовал шпионаже в пользу иностранных государств. Однако под личным руководством Б.В. Савинкова из полученных сведений компилировались информационные сообщения о внешней и внутренней политике Советской Федерации целью которых было добиться новой союзнической интервенции в Россию. Порой ради этого составлялись и подложные донесения савинковских разведчиков.
В конце 1921 года, когда выяснилась невозможность поднять общее восстание в западной областях Советской России, «Народный союз защиты родины и свободы» основные силы сосредоточил на диверсионной работе и разведывательной деятельности. Б.В. Савинков поручил контроль за ней отделам с разными наименованиями и функциями. Наиболее важными являлись: организационный - занимавшийся вербовки членов организации и отправкой их в Россию, и оперативный отдел, ведавший диверсионной и разведывательной деятельностью. Также в «Народном союзе защиты родины и свободы» существовал конспиративный отдел занимающийся изготовлением советских поддельных удостоверений и фабрикацией фальшивых документов.
Отправляющиеся в Россию агенты, получив задания от «Народного союза защиты родины и свободы», отправлялись в польский генеральный штаб, где получали другие задания, деньги на дорогу, фальшивые документы и пропуск, через советскую границу. Кроме того они снабжались особыми мандатами на полотне за подписью Бориса или Виктора Савинковых, где удостоверялись назначение или цель их командировки. Вернувшийся из России агент сначала должен был явиться в разведывательный отдел польского генерального штаба, где делал письменный доклад о произведенной шпионской работе и передавал добытые в Советской России документы, и только после этого мог отправиться к начальнику пункта «Народного союза защиты родины и свободы». Савинков отрицал обвинения в умышленном шпионаже в пользу Польши4. Утверждая, что он «не видел ни денег, ни имущества», которые получали его агенты от поляков и не знал о соглашении, которое обязывало каждого направляющегося в Россию агента являться в польский генеральный штаб. И свою роль в сложившейся ситуации он оправдывает тем, что попросту не мог контролировать своих подчиненных. Отряды из которых переправлялись в Советскую Россию в весьма большом количестве.
Также у «Народного союза защиты родины и свободы» существовало террористическое отделение во главе с полковником Гнилорыбовым, задачей которого была подготовка терактов против высокопоставленных большевиков, а также экономический террор, взрывы и поджоги складов, сооружений и т.д.3. Кроме того готовилось покушение на Ленина, которое должен был осуществить полковник Свежевский, отправленный с этой целью в июле 1921 года в Москву, в случае невозможности совершения террористического акта Свежевский должен был добыть любыми способами сведения о Красной армии, о состоянии вооружения, настроения, расположение частей и штабов. А также в 1921 году член Народного союза защиты родины и свободы С. Карпович получил большое количество цианистого калия, при посредстве савинковской организации из II отдела польского генерального штаба, предназначенного для массового отравления частей Красной армии Западного фронта. Савинков оценивал эти покушения, как «слабые попытки» с «негодными средствами», например, когда Свежевский вызвался убить Ленина, Савинков не верил в успех этого предприятия, но разрешил ему попытаться.
Тем временем, 16 марта 1921 года Англия заключает торговое соглашение с РСФСР. Это соглашение положило начало процессу признания власти большевиков западными державами6. Впоследствии Савинков говорил, что к 1921 году был разочарован в борьбе с большевиками посредством зеленого движения, и более того не мог больше его контролировать. Не покидал же он Варшаву лишь потому, что не мог бросить сидевших в польских лагерях 20000 его бывших солдат. Однако в октябре 1921 года Савинкова в результате стараний большевиков высылают из Польши.
Итак, начавшаяся еще до Октябрьской революции борьба Бориса Савинкова против большевиков, радикализуется, когда он оказывается отстраненным от государственной власти. Союзниками Бориса Савинкова в тот период становятся представители различных, зачастую полярных политических взглядов объединенных, прежде всего, наличием общего врага.
Кроме того Б.В. Савинков не брезговал и поддержкой иностранных государств, цинично и открыто преследующих свои интересы в российской Гражданской войне. Впрочем, такое сотрудничество в среде российских революционеров начала XX века, к которым принадлежал в свое время и Борис Савинков, было абсолютно нормальным явлением. Савинков был настолько увлечен борьбой с большевиками, что постепенно он совершенно перестал разбираться в средствах этой борьбы, а с другой стороны политическая обстановка того времени была слишком неоднозначной. Действия большевиков в Первую мировую войну для Савинкова выглядели очевидным сотрудничеством с немцами.
Деятельность Бориса Савинкова объединявшегося со всеми антибольшевистскими силами представляла серьезную опасность для Советской власти. Однако сплоченные вокруг одной общей идеи большевики, в отличие от всех своих противников имевшие ясное представление о том, каких
.4 Политическое поражение Савинкова: причины и последствия
После высылки из Польши, Савинков, как он говорил на суде: «работал по инерции», так как ему было тяжело признать, что несколько лет своей жизни, он работал «не только зря, но и во вред». В 1921 году Савинков по настоянию Ллойд-Джоржа встречается с советским полномочным представителем в Англии Л.Б. Красиным. Красин предлагал Савинкову прекратить антисоветскую деятельность и поступить на службу в представительства Наркомата иностранных дел РСФСР за границей, и, используя связи помочь РСФСР получить большой заем у Англии. Савинков в ответ выставил заведомо неосуществимые условия, находящиеся, которые, причем были не в полномочиях Красина: передача верховной власти в России свободно избранным Советам, ликвидация ВЧК, признание принципа частной собственности.
В 1922 году Савинков встречался с Муссолини, который не дал ему никакой помощи и пытался организовать теракт против наркома иностранных дел Чечерина и Раковского, когда они были в Берлине3. 9 февраля 1922 года Савинков, Философов и Ферстенберг встречаются с представителями эмигрантских организации кавказских республик в помещении Армянской делегации в Париже. Савинков донес до них программу «Народного союза защиты родины и свободы». По всему РСФСР за второе полугодие 1922 и 1923 год ликвидировано ячеек Народного союза свыше 500 человек. Все арестованные признали себя членами савинковской организации. В марте 1922 года в Швейцарии Савинков встречается с Муссолини.
Муссолини удивил Савинкова, когда сказал, что к большевикам фашисты относятся совсем равнодушно, и становятся противниками только тогда, когда они переносят свою деятельность на территорию Италии. Вождь итальянских фашистов предложил Савинкову сотрудничество в Италии или в тех странах, где непосредственно затрагиваются ее интересы, например, в Югославии. Муссолини предложил Савинкову работать против советской делегации, прибывшей на Генуэзскую конференцию. Но потребовал, чтобы Савинков отказался от террористических актов против них. В результате вся деятельность Бориса Викторовича свелась к шпионажу за членами советской делегации.
С февраля 1922 г. Савинков обосновался в Италии под видом журналиста из Константинополя Гуленко. Ему удалось выйти на контакт с резидентурой иностранного отдела ГПУ в Италии и делать предложения о своих услугах, и войти им в доверие. Савинков даже чуть было не оказался в составе охраны советской делегации во главе с Г.В. Чичериным. Только благодаря случайности он был разоблачен. В Берлине через местного полицейского чекистами было добыто временное свидетельство Савинкова, выданное в Константинополе итальянским консулом. О Савинкове-Гуленко были поставлены в известность итальянские власти и 18 апреля 1922 г. он был арестован полицией в Генуе.
ГПУ требовало выдачи Савинкова итальянскими властями, как крупного террориста и уголовного преступника, но те отказали.
В последний раз Савинков встречался с Муссолини весной 1923, тогда это была его последняя надежда на финансирование борьбы с большевиками. При этом на суде он утверждал, что с 1923 года убеждал всех признавать советскую власть торговать с Советской Россией1. Уже после того, как дипломатические и торговые отношения Советской России с иностранными державами уже стали налаживаться.
Савинков не только стремился сотрудничать с Муссолини, но и писал, что «фашизм спас Италию от коммуны» и «будущее принадлежит фашизму». Сотрудники ОГПУ называют его фашистом и утверждают, что Савинков «принял фашизм». В своих письмах к членам придуманной сотрудниками ГПУ организации «Либеральных демократов» и соратнику по борьбе с большевиками Арцебашеву Савинков хвалит фашизм за стремление смягчить классовую борьбу во имя блага всей нации и опору на крестьянство.
Свои попытки разыграть политическую карту национального сепаратизма Савинков оправдывал тем, что это только первый шаг к последующему свободному соглашению всех государств восточной Европы (в том числе Польши) и образованию Всероссийских соединенных штатов по образу и подобию Соединенных Штатов Северной Америки».
Савинков говорил на суде в 1924 году, что террор был уже невозможен, потому что террор требовал точного знания, что сражаешься за народ и «огромного напряжения душевных сил», а этого не было5. Однако даже в марте-апреле 1924 г. Савинков в своей газете «За свободу» агитировал за террор против представителей советской власти1. Кроме того в 1924 году Савинков, веря в существование организации «Либеральных демократов», планировал осуществление терактов против советских государственных деятелей. Заграницей планировалось убить проживающего в Италии, в качестве частного гражданина председателя Совнаркома Рыкова и советского полпреда в Англии Раковского. В России целями терактов, по планам Савинкова, должны были стать Калинин, Сталин, Зиновьев2. На суде Савинков утверждал, что в 1923 году был «на волос» от того, чтобы написать заявление о прекращении всякой борьбы с большевиками. И побудили его большевики еще до ареста, когда он стал сомневаться на чьей стороне правда и на чьей стороне народ, перестал вмешиваться в политику3, а поехал в Россию, для того чтобы узнать правду о происходящем там, и решить что надо делать для того чтобы, служить своему народу. Но когда он приехал в Россию, ему стало очевидно, что народ с большевиками.
Разочаровавшись в «белом» и «зеленом» движениях, Савинков отходит от всех дел, и принимается за написание «Коня вороного». «Конь вороной» на самом деле проникнут разочарованием борьбе с большевиками. В этом произведении Савинков сетует на братоубийственную войну, называет своих соратников по зеленому движению бандитами. Впрочем, и большевики в этом произведении описываются ни чем не лучше своих противников. И белых, и зеленых, и красных Савинков рисует одинаково, а происходящую войну бессмысленной6. Впрочем, ни о каком примирении с большевиками в этой повести речи не идет, приведу цитату: «...я ненавижу их. Враспояску, с папиросой в зубах, предали они Россию на фронте. В распояску, с папиросой в зубах, они оскверняют ее теперь. Оскверняют быт. Оскверняют язык. Оскверняют самое имя: русский. Они кичатся тем, что не помнят родства. Для них родина - предрассудок. Во имя своего копеечного благополучия они торгуют чужим наследием, - не их, а наших отцов. И эти твари хозяйничают в Москве...».
Бывший адъютант Савинкова Павловский рассказал сотрудникам ГПУ о буднях Савинкова в эмиграции в 1923-1924 гг. такие подробности: «День его, - показывает бывший, - распределен следующим образом. Встает он часов в восемь, каждое утро отправляется в парикмахерскую бриться... Из парикмахерской возвращается домой и завтракает. За завтракам бывали почти ежедневно я, иногда Любовь Ефимовна (Дикгоф-Деренталь), изредка заходил Фюрстенберг. Часов до двух бывает дома, а затем перед обедом ходит на прогулку минут на десять. По возвращении пишет корреспонденцию и роман из современной войны... Часов в пять идет обедать, определенного места не имеет, часов в девять вечера иногда отправляется к Дикгоф-Деренталям, откуда возвращается домой часов в двенадцать ночи». Позже Савинков утверждал, что не сделал заявления о прекращении борьбы с большевиками только по тому, что к нему приехали люди из подставной партии «Либеральных демократов».
В конце июля 1924 года Борис Савинков пришел к Бурцеву и сказал последнему, что едет в Россию. Бурцев пишет, что Савинков сказал, что пришел к нему «исповедоваться»4. Сам же Савинков говорит, что советовался с ним «по некоторым организационным вопросам»5. Борис Викторович рассказал, что у него есть революционная организация в России. И эта организация готовится к перевороту. Бурцев скептически отозвался об этих планах, и посоветовал Савинкову никуда не ехать, убеждая того, что если такая организация существует в Советской России, то она, несомненно, проедена провокацией ГПУ. Но Савинков и слушать не желал про то, чтобы отказаться от этой поездки. Савинков говорил Бурцеву: «Я еду в Россию, чтобы в борьбе с большевиками умереть. Я знаю, что в случае моего ареста меня ждет только расстрел. Я покажу сидящим здесь заграницей как надо умирать за Россию. Своим судом и своей смертью я буду протестовать против большевиков. Мой протест услышат все». Такой настрой Бориса Викторовича Бурцев объяснял запутанными личными отношениями Савинкова, и другими житейскими проблемами, которые усугублялись, и выходы из них Савинков не видел.
Савинков и в самом деле был сильно стеснен в деньгах, перебивался на скудные литературные гонорары и помощь друзей. Кроме того он содержал жену, с которой не жил. Позже Савинков, уже из лубянской тюрьмы напишет сестре: «я почти не сомневался, что провалюсь. Но будь я снова в Париже, я бы опять поехал. Я не мог не поехать. От эмиграции меня тошнило». 12 апреля 1925 Савинков пишет в своем дневнике следующее: «Андрей Павлович, вероятно, думает, что «поймал» меня, Арцыбашев думает, что это - «двойная игра». Философов думает - «предатель». А на самом деле все проще. Я не мог дальше жить за границей. Не мог, потому что днем и ночью тосковал по России. Не мог, потому что в глубине души изверился не только в возможности, но и в правоте борьбы. Не мог, потому что не было ни угла, ни покоя (ведь впервые я жил с Любовью Ефимовной - здесь!)».
Но при этом в разговоре с Бурцевым Савинков ругал всех своих бывших союзников, от стран Антанты, до представителей левых движений. Многое из того, что он тогда услышал Бурцев потом прочитал и в опубликованной речи Савинкова на суде. «Передо мной был революционер требующий прежде всего революционной борьбы с большевиками, демократ, республиканец, антибольшевик, ярый антимонархист, - человек озлобленный очевидно исстрадавшийся, - с огромным честолюбием, безграничным самомнением, твердо верующий в свою звезду и с огромными планами в будущем» - вспоминал Бурцев. Савинков позже писал, что был полностью откровенен с Бурцевым в том последнем разговоре, но уже в 1923 году он полностью разочаровался в борьбе с большевиками из-за границы, а приехав в Россию убедился, что никаких тайных рабоче-крестьянских организаций борющихся с большевиками нет и это стало страшным ударом для него и он «не мог не признать себя побежденным».
«Да, я подозревал, что со мной играют. Да, я считал, что у меня есть 20% на арест. Но моя революционная совесть не позволяла мне оставаться в Париже. Я должен был, все равно, какой ценою, решить для себя вопрос: ошибся ли я, начиная борьбу против РКП или нет? С РКП русский народ или нет? Хочет русский народ освобождения или нет? И не навязываю ли я ему своей воли? И не сделали ли коммунисты для народа то, о чем он мечтал?»3 - писал позже Савинков.
Разработка плана по заманиванию Бориса Савинкова на территорию Советской России и последующего ареста, началась с лета 1922 года, когда советские пограничники задержали и завербовали бывшего адъютанта Савинкова Л. Д. Шешеню4. После чего к Савинкову из Советской России приехали двое сотрудников ГПУ, представившихся членами подпольной антибольшевистской организации «Либеральных демократов». Они долго просили Савинкова возглавить эту придуманную партию. В качестве одного из важных рычагов убеждения Бориса Викторовича был использован его соратник полковник Павловский, которому тот очень доверял. Схваченный большевиками Павловский в письмах убеждал Бориса Викторовича приехать в Россию, и тот несмотря на то, что долго не хотел отправляться без личной встречи с Павловским в итоге согласился. Когда Савинков поехал в Россию вместе с ним были супруги Дикгоф-Деренталь. Они вместе выехали из Парижа в Германию, из Германии они поехали в Варшаву, где остановились на два дня, и оттуда поехали в Россию. На этом рассказ Сидни Рейли закончился, и про остальное Бурцеву оставалось только догадываться, и собирать отрывочные сведения. 15 августа 1924 года Борис Савинков вместе с супругами Дикгоф- Деренталь перешел польско-советскую границу, 16 августа он был арестован в Минске. Эту важную операцию курировали Ф.Э. Дзержинский и В.Р. Менжинский.
Бурцев предполагал, что между Савинковым и сотрудниками ГПУ вскоре после задержания был заключен договор. Сотрудники ГПУ вновь обманули Савинкова, убедив его, что он необходим им для борьбы с Зиновьевым, Троцким и белыми, и после суда его вскоре амнистируют4. Версию договора Бориса Савинкова с большевиками подтверждает и его письмо Феликсу Дзержинскому от 7 мая 1924 года, где есть следующие слова: «Я помню наш разговор в августе месяце. Вы были правы: недостаточно разочароваться в белых или зеленых, надо еще понять и оценить красных»5. В том же письме говориться, что Савинкову сказали, что ему верят и вскоре после суда его отпустят на свободу и дадут возможность работать. Савинкова убедили слова сотрудников ГПУ в письме от 8 октября, некоему рабочему Родякову, он пишет, что надеется, что ему дадут возможность: «отдать все мои силы на пользу рабоче-крестьянской республики, которую вы создали и отстояли от таких контрреволюционеров, каким был я».
После недолгого следствия состоялся скорый суд (27-28 августа), проходивший в полузакрытом режиме: на протяжении обоих дней в зале присутствовала избранная советская и коминтерновская публика, а на последнее заседание были приглашены три корреспондента буржуазных газет - британской «Таймс», американской «Нью-Йорк таймс» и немецкой «Берлинер тагеблатт». Впоследствии их репортажи из зала суда широко перепечатывались эмигрантской периодикой как единственные несоветские и, следовательно, заслуживающие доверия свидетельства о процессе3. Дело слушалось без обвинителя и суд не вызвал ни одного свидетеля обвинения. Савинков не вел «уликовой борьбы» и почти не отрицал фактов. Шубин сравнивает суд над Савинковым с процессом центрального комитета партии социалистов- революционеров, длившимся около двух месяцев летом 1922 года, где по выражению П. Шубина: комитет пытался сохранить лицо путем фактической лжи, а Савинков «капитулировал перед фактами».
На суде Борису Савинкову было предъявлено обвинение в том, что он был одним из активных зачинщиков и организаторов гражданской войны непрерывно сражающимся против большевиков всеми возможными способами и при непременной тесной связи с враждебными Советскому Союзу государствами. И инкриминировали все эпизоды его борьбы с большевиками, подчеркивая, что он был прямым агентом Антанты стремившимся нанести наибольший ущерб государственным и международным интересам СССР. В конце обвинения суд называл Савинкова предателем не только интересов трудящихся, но и России, как таковой.
На суде Савинков патетично раскаивался, настаивая, тем не менее, что руководствовался только любовью к русскому народу, но заблуждался, считая большевиков злом для России2. В своем письменном показании, он поясняет, что признать большевиков его вынудила их победа, доказавшая, что «русский народ был с РКП».
Советские публицисты смаковали раскаяние бывшего антибольшевика, говоря, что в нем он пытался найти мотив «дающий ему право, после всего содеянного смотреть в лицо жизни... И - не нашел его», и отзывались о деле Савинкова, как «одной из ярких страниц борьбы Советской власти с силами объединенной реакции», которая «срывает все прикрасы с дела контрреволюции».
Суд признал Савинкова виновным по всем пунктам обвинения и приговорил его к высшей мере наказания. Причиной прекращения Савинковым борьбы с большевиками в приговоре называется прекращение финансирования его деятельности иностранными государствами, а его переход в 1924 году русско-польской границы, желанием лично проверить состояние антисоветских и контрреволюционных организаций на территории СССР.
Президиум Центрального Исполнительного Комитета СССР рассмотрев ходатайство Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 29 августа, о смягчении меры наказания в отношении к осужденному к высшей мере наказания гражданину Борису Савинкову, постановил, заменить высшую меру наказания лишением свободы на 10 лет.
Луначарский, в своей статье посвященной Борису Савинкову, прямо заявлял, что нерасстрелянный Савинков принесет, гораздо больше пользы большевикам своими мемуарами-памфлетами о бывших союзниках. Б.В. Савинков вполне оправдал эти ожидания. Посмотрим на статью Бориса Савинкова «Почему я признал советскую власть». Она адресована русским иммигрантам, которых Савинков убеждает признать советскую власть. Убеждая их, что Советская власть отстраивает разрушенную революцией и войной страну, а все аргументы и доводы, что с подвигали его на борьбу с советской властью, оказались по прошествии времени неубедительными. «Кто верит теперь в учредительное собрание? Кто осуждает заключенный большевиками мир?» - вопрошает Савинков3. И утверждает, что белые прийдя к власти точно также как и большевики установили бы диктатуру, поэтому он «предпочитает диктатуру рабочего класса диктатуре ничего не научившихся генералов». «Так не ужели лучше униженно влачиться в изгнании, чем признать советскую, т. е. русскую власть!» - убеждает Савинков эмигрантов.
Эмиграция узнала об аресте Савинкова не сразу, поскольку советская печать почти две недели не сообщала об этом, что давало знавшим о его поездке в Россию надежду на благополучный исход этого предприятия. Однако в ночь на 29 августа ТАСС распространил три информационных сообщения: «Арест Б.В. Савинкова», «Суд над Б.В. Савинковым» и «Последние известия», в которых говорилось о датированном «20-ми числами августа» аресте, двухдневном судебном слушании и последнем слове Савинкова, завершавшемся призывом «ко всем любящим свой народ безоговорочно признать Советскую власть и подчиниться ей». Сообщения были опубликованы ведущими европейскими газетами и в эмигрантской периодике. Известие, как писал несколько дней спустя в газете «За свободу!» Михаил Арцыбашев, «произвело потрясающее впечатление… какой-то страшной катастрофы»1. Хорошо знавший Бориса Савинкова Сидни Рейли сначала не мог поверить, что Савинков признал большевиков. Сообщение об этом, в телефонном разговоре с Бурцевым, Рейли назвал «явно ложным».
В начале, в первых числах сентября газета «За свободу» встала на позиции недоверия к распространяемым советской стороной сведениям и осторожное ожидание подтверждений измены Савинкова, до получения которых декларировалась воздержанность от каких-либо оценок и отказ считать Савинкова предателем3. Высказывались и мнения, что большевики фальсифицировали признание Савинковым Советской власти и суд над ним.
Но письменные показания и выступления Савинкова на суде не оставляли сомнений в том, что судили именно его, а не подставное лицо, однако, с точки зрения редакции газеты «За свободу», этого было недостаточно, чтобы бывшие соратники могли вынести Савинкову окончательный приговор. Дмитрий Философов в своей статье, признавая, что в московских материалах есть много подлинного, «савинковского», тем не менее подчеркивает, что, во-первых, это «савинковское» соответствующим образом обработано большевиками; во- вторых, опубликовано далеко не все, что говорил Савинков и что известно большевикам; в-третьих, Савинков на следствии и суде сказал далеко не все. Следовательно, отчет о процессе есть документ «коллективный», «довольно сложный фабрикат коллективного производства».
Описанной выше позиции газета «За свободу» придерживалась до 16 сентября, дня в который Философову было доставлено первое письмо Савинкова, в котором последний объяснял причины, подтолкнувшие его к признанию советской власти, и призывал вернуться в Россию. В тот же день в газете была опубликована редакционная статья, в которой реферативно излагалось содержание письма и приводились обширные цитаты из него, по способу аргументации и общей стилистике совпадавшие с письменными показаниями и речью Савинкова на суде. На следующий день, 17 сентября, газета поместила на первой странице под общим заголовком «Предательство Савинкова» развернутую подборку материалов: редакционную статью «Предатели», статью Философова «Вместо предисловия», в которой излагалась история получения письма и пояснялись принятые в письме сокращения, «кодовые» слова и упомянутые имена, полный текст письма Савинкова Философову и ответ Савинкову. Новая позиция газеты была отчетливо заявлена в первом же предложении редакционной статьи: «Итак, загадка окончательно разъяснилась. Никакой трагедии нет. Есть мелкий и пошлый фарс». 16 сентября Философов пишет Савинкову последнее письмо, в котором называет его «человеком конченым и в политическом и моральном отношении», отмечает, что если бы тот искренне хотел признать большевиков, то мог бы рассказать про это ему 12-го августа в Варшаве, перед пересечением советско- польской границы. Отмечает, как и Бурцев, что причиной последней авантюры Савинкова стало то, что он не выдержал жизни в «положении скромного эмигранта» и предупреждает, что большевики не будут ему доверять, как человеку «способному не только на политическое, но и на личное предательство». О супругах Деренталях Философов пишет «я твердо знаю, что они дети».
Условия тюремного заключения Бориса Савинкова были совсем не похожи на те, в которых содержались остальные узники лубянской тюрьмы. «я сижу очень хорошо. У меня есть все, что мне нужно и даже больше, чем нужно. Книг много, и газеты каждый день» - пишет он своей сестре Вере в конце октября 1924 года. Савинков получает деньги за издание своей книги «Конь вороной» от Ленинградского государственного издательства и ожидает денег за «Коня бледного», «То, чего не было» и «Воспоминания террориста». Он даже высылает деньги заграницу, правда больше 200 рублей посылать не разрешается. Кроме того к нему приезжают на свидания его бывшая жена Вера Глебовна и их с Борисом Викторовичем общий сын Виктор Успенский, живущие в Ленинграде. Однако в конце марта 1925 года условия постепенно начинают ухудшаться. Письма Бориса Савинкова перестают отправлять адресатам, его свидания с сыном становятся вдвое короче (один час вместо двух), посылать деньги близким, как он делал еще в ноябре 1924, ему тоже уже не дают, а Любви Ефимовной, с января 1925 года во время ее выходов в город стали выдавать меньше денег, чем раньше. Савинков просит объяснить ему его положение. Но Сосновский не отвечает на его письма.
Из лубянской тюрьмы Савинков пишет письма бывшим соратникам и друзьям, в которых пытается убедить их, что еще до ареста признал советскую власть и всячески ее восхваляет, порой доходя до совершенно несуразных утверждений. Например, о том, что в советских тюрьмах сидят максимум по 3 года, причем заключенные пользуются правом отпуска в город4. Более того Савинков, напоминая Бурцеву о его словах, что тот не побоится приехать в Россию даже рискуя тюрьмой, приглашает его посетить Советскую Россию, убедиться в том, как хорошо в нем живется, уверяя, что с ним ничего нечего не сделают и отпустят обратно. В качестве гарантии безопасности посещения СССР для Бурцева Борис Викторович ссылается на заверения товарища Менжинского.
Чувства, которые вызывали подобные письма у бывших друзей Бориса Савинкова, хорошо иллюстрирует письмо Рейли к Бурцеву: «Возмутительно, но стоит ли отвечать ему? Ведь втянуть Вас в полемику - это как раз то, чего ему хочется. Зачем доставлять ему это удовлетворение? Пусть варится в собственном соку. Он добился того, чего так страстно желал: послужить «русскому народу», признав большевистскую сволочь, - ну и отлично! Чего же ему еще надо? Зачем он нас беспокоит? Хочется крикнуть ему: «П-шел вон!», да еще что-то прибавить».
Близкие отвернулись от Савинкова. Его брат Виктор и сестра Софья клейли Бориса Викторовича позором. Одна лишь Вера продолжала общаться с ним, ей он и жалуется, что ходит по камере и думает о Викторе и Соне. «И если они не согласны со мной, то пусть так и скажут: он, мол, признал, а мы по- прежнему признавать не желаем. Но ведь они говорят другое: «предатель, подлец»3. «И выходит так, что тот «Иуда», «Азеф», «подлец», «злодей» и т.д., кто задумался над своей жизнью и спросил себя, был ли я прав? А если бы я, не задумываясь и пряча, как страус, голову под крыло, промолчал на процессе, то я был бы «мученик» и «герой», а Виктор с Соней удостоили бы меня похвалы. Знаю я цену и похвале, и травле, и порицанию, и клевете. Знаю и то, что те, кто сегодня ругают, завтра придут к тому же, к чему пришел я, ибо жизнь заставит придти». Завершает это письмо Борис Викторович следующими словами: «Ничего. Убедятся когда-нибудь, что я был прав и, чего доброго, снова «полюбят».
А бывшая савинковская газета «За свободу» публикует статьи посвященные Борису Савинкову, в которых обвиняет в предательстве не только его, но и супругов Деренталей2, причем они, согласно этим статьям сначала предали самого Бориса Викторовича, будучи участниками заговора ГПУ. Савинков пишет авторам возмущенные письма, обвиняя их в клевете, и даже угрожает Философову, что «сочтется» с ним3. «Философовы обвиняют меня в «предательстве», и Куприн распинает меня»4 - пишет Борис Викторович в своем дневнике 10 апреля. Писатель А.И. Куприн писал, что причина провала Савинкова в том, что слишком привык к жизни революционера, чтобы вовремя остановиться, поняв, что постарел, утверждая, что тот двигался по «инерции душевных движений» и сравнивал с артистом эстрады, которые часто не хотят уходить из творчества вовремя. По словам Куприна, это был уже не тот Савинков, каким он был в молодости, и большевикам нечем гордиться, ведь «в их руках не Савинков, а его «выползень» (Словом выползень называется змеиная шкура сброшенная во время линьки). Кроме того Куприн замечал, что у Савинкова нет понятий добра и зла, и он ни во что не верит. Но, к слову сказать, в этой же статье Куприн восхищается молодым Савинковым, хвалит его литературный талант и пишет, что даже постаревший Борис Викторович «и теперь был совсем необыкновенен, совсем не похож ни на кого другого»5. В феврале 1925 года Савинков во внутренней тюрьме ГПУ дает интервью корреспонденту газеты «Прагер прессе». В опубликованном материале содержались «инсинуации по адресу Чернова, Керенского и Авксентьева с какими-то намеками на «специальную амнистию».
марта в газете «За свободу» появилось редакционное сообщение «Помилование и новая карьера Савинкова», основанное на полученном тремя днями ранее из Ревеля соответствующем сообщении «Нейе фрейе прессе», о том, что советское правительство постановило помиловать известного революционера и послать его вести советскую пропаганду среди русских эмигрантов в Париже1. Но это предположение не соответствовало действительности. Амнистия, на которую рассчитывал Савинков не происходила. В марте он пишет Артузову: «...как я неоднократно Вам говорил, тюремное заключение, то есть вынужденное бездействие, для меня хуже расстрела» и уверяет о своем желании искупить свою вину перед рабочими и крестьянами «служением трудящимся массам». К этому Савинков добавляет просьбу обсудить вопрос об его амнистии на конференции РКП, которая должна была состояться 22 марта. Савинков также просит о личной встрече с Дзержинским и Менжинским, уверенный, что личная беседа поможет рассеять сомнения в его искренности2. Когда в начале 1925 г. Савинков понял, что в ближайшем будущем его не ожидает ни освобождение, ни активная деятельность, он объявил нечто вроде забастовки: перестал работать над рассказами и автобиографией, и даже отказался видеться с Л.Е. Дикгоф- Деренталь. 9 апреля освобождают Любовь Ефимовну Деренталь, но она продолжает навещать Савинкова.
В конце апреля Борис Савинков настойчиво спрашивает у Сперанского, когда же его выпустят. И утверждает, что в тюрьме сидеть он в любом случае не будет. У него есть слабая надежда, на освобождение к осени 1925, в результате решения партийного съезда, и расчеты на хорошую рекомендацию от сотрудников ГПУ. В том же разговоре Савинков очень просится погулять за город, на природу с как можно меньшим количеством обязательной охраны1. Но когда 5 мая Савинков узнает, что съезд русской коммунистической партии назначен на декабрь 1925 года, он ждавший помилования в ноябре 1924, потом в январе следующего года, потом в феврале, потом в апреле, уже не верит в свое освобождение. «Сообщите, действительно ли предполагается предать мое прошлое забвению, или я осужден и просто-напросто отбываю наказание?» - вопрошает он у Артузова2. Кроме того согласно рапорту В. И. Сперанского у Савинкова была еще одна настойчивая просьба, перевести его в камеру без решеток. Борис Викторович все время говорит о невозможности для него находиться в тюремном заключении: «Я думал сначала, что меня продержат 2-3 месяца и освободят. А теперь получается то, что для меня совершенно неприемлемо сидеть и сидеть без конца. Знаете, В[алентин] И[ванович], если бы роли переменились, я был бы на месте Дзержинского, а он на моем месте, даю Вам честное слово, что я освободил бы его нелегально и дал бы работу. Да, у меня нет теперь надежды на освобождение. А сидеть я не могу и не буду. Или я разобью голову о стену, или лучше бы меня расстреляли...»3. 7 мая Савинков пишет Дзержинскому письмо, в котором опять пытается убедить его в бесполезности своего заключения. И просит точно сказать ему, выпустят ли его когда-нибудь на свободу, или нет.
В тот же день 7 мая, согласно рапорту Пузицкого, в 20 часов Савинков был, как всегда вызван из внутренней тюрьмы, где он содержался в помещение контрразведывательного отдела (5 этаж, комната 192) и оттуда его на автомобили вывезли за город, в Царицино для прогулки, в сопровождении сотрудников ГПУ Сыроежкина, Сперанского и Пузицкого. А в 23 часа 30 минут Борис Савинков покончил с собой при следующих обстоятельствах: По возвращении с прогулки Савинкова опять доставили в 192 комнату, где он прохаживаясь в ожидании прихода надзирателей, которые должны были доставить его во внутреннею тюрьму, неожиданным прыжком вскочил на подоконник открытого окна и быстро выпрыгнул из него. Сразу же после этого Вызванные по производственной тревоге начальник санитарной части ГПУ и тюремный врач в присутствии прибывшего прокурора Катаньяна произвели медицинское освидетельствование Савинкова и констатировали смерть, происшедшую от падения с высоты, что засвидетельствовано соответствующим актом. Путем осмотра платья и костюма Савинкова никаких записок, указывающих на причины, толкнувшие его к самоубийству, найдено не было.
Рапорт еще одного чекиста Г.С. Сыроежкина содержит уточнение, что в тот момент, когда Савинков выпрыгнул из окна, Пузицкий вышел в соседнюю комнату за водой. А после того, как Савинков выпрыгнул Пузицкий выбежал из комнаты для того, чтобы «сделать тревогу», сам же Сыроежкин побежал во двор, где увидел Бориса Савинкова, который был уже мертв. Третий сотрудник ГПУ бывший в тот момент в 192 комнате, Сперанский в момент самоубийства Савинкова лежал на диване так как у него заболела голова.
Показания Сперанского гласят, что 7 мая в 22 часа 30 минут он Пузицкий, Сыроежкин и Савинков из Царицино поехали обратно на Лубянку, в 23 часа 20 минут (Сперанский говорит, что случайно посмотрел на часы, как раз в этот момент) Савинков неожиданно выбросился из окна. Сперанский настаивает на том, что со второй половины апреля Савинков совсем пал духом, все меньше веря в свое освобождение, и, видимо, заранее планировал свое самоубийство так как трижды просил перевести себя в камеры без решеток на окнах1. В показаниях Пузицкого встречается еще одно обстоятельство, которое должно свидетельствовать в пользу версии о самоубийстве Савинкова. Борис Викторович спрашивал его 7 мая про шансы на свое освобождение, а Пузицкий ответил, что «считает освобождение Савинкова, вопросом по меньшей мере несвоевременным и даже не исключается возможность перевода его из Москвы в Челябинскую или другую какую-либо тюрьму».
В заключении начальника юридического отдела ГПУ В. Д. Фельдмана по факту самоубийства Бориса Савинкова было написано, что он покончил с собой 7 мая в 23 часа 30 минут выпрыгнув из окна комнаты №192. В это время Пузицкий отлучился из комнаты за водой для питья. Сыроежкин стоял у стола располагавшегося рядом с окном, из которого выбросился Савинков, а Сперанский полулежал на диване, находящемся у противоположной от окна стенке с левой стороны.
Савинков сидел за круглым столиком против Сперанского. В момент выхода Пузицкого и в середине разговора Савинков быстро вскочил и прыжком в открытое окно в течение нескольких мгновений и совершенно неожиданно выпрыгнул в это окно и разбился насмерть. Далее говорится, что Савинков за последнее время тяготился своим положением человека, лишенного свободы и неоднократно высказывал мысль: либо освобождение, либо смерть. В роковой для него день, во время прогулочной поездки в Царицыно на автомобиле, он заметно нервничал.
Заканчивается это заключение следующим выводами: 1) Если бы было окно закрыто, то по всей вероятности возможность такого способа самоубийства при данных условиях в комнате № 192 для Савинкова отсутствовала. 2) При наличии решимости Савинкова покончить жизнь самоубийством при самой тщательной охране устранить до всех тонкостей все способы для этого не предоставляется возможным.
И потому халатности в действиях охранников Савинкова начальство не усмотрело.
Акт о смерти Б. Савинкова гласил, что 7 мая в 23 часа в присутствии помощника прокурора РСФСР Катаньяна был осмотрен труп Бориса Савинкова, причем при наружном осмотре трупа оказалось: незначительные ссадины на спине в области грудных позвонков; спереди в области, начиная от 5-6 ребер слева и переходя на брюшную стенку с той же стороны, значительных размеров подкожное кровоизлияние; верхние и нижние конечности каких-либо повреждений не имеют; при осмотре черепа обнаружено полное раздробление затылочной кости, части темянных костей и височных. Смерть несомненно последовала мгновенно от тяжелой травмы головы с нарушением целостности важнейших центров головного мозга, вследствие падения с 5 этажа на асфальтовую площадь.
Подписан этот документ был начальником санчасти ОГПУ врач Кушнером, тюремным врачом и прокурором при ОГПУ Катаньяном2. Этот документ заслуживает особого внимания. Странно, что у Бориса Савинкова не были сломаны верхние конечности и позвоночник, а раздроблена лишь голова, это вызывает подозрение, что смерть Савинкова наступила не в результате того, что он выпрыгнул из окна. Кроме того незначительные ссадины на спине и груди, указанные в этом документе, не могли возникнуть от удара об асфальт при падении с пятого этажа, так как в этом случае они были бы значительными.
Следовательно, они были получены, в результате чего-то другого. Что касается подкожного кровоизлияния значительных размеров на брюшной стенке тела Бориса Савинкова, то оно также не выглядит результатом падения с высоты, так как ни позвоночник, ни грудная клетка, ни ребра не были сломаны, кроме того о травмах лицевой части черепа в акте тоже не говориться. Неужели упав с пятого этажа, Савинков выборочно ударился только затылком и животом, серьезно не повредив ни каких других частей тела?
По моему мнению, Борис Савинков к маю 1925 года стал уже совершенно не нужен большевикам. Он все время говорил, как его тяготит заключение, намекал на то, что если его не освободят он покончит жизнь самоубийством, но все не делал этого, а продолжал спрашивать, когда его освободят, и устно, и в письмах, отправляемых на имя Сосновского, Пузицкого, Артузова и даже Дзержинского, порой добавляя в конце письма: «Простите мою назойливость». Вряд ли столь настойчивое поведение, и то, что Савинков все не кончал с собой, объяснялось просто нежеланием умирать. Дело, как я считаю, обстояло несколько иначе: он уже упустил возможность погибнуть, как герой, и невероятно жаждал, как-то отыграться. Большевики не давая ему точного ответа, относительно его дальнейшей судьбы, оставляли Савинкову веру в то, что игра еще не окончательно проиграна. Именно невероятное упорство человека пытающегося пробить стену головой не давало Савинкову умереть.
Высокие чины ГПУ не удосуживались писать ответные послания и не удостаивали Савинкова разговором, лишь, порой отвечая на его вопросы через своих подчиненных. 7 мая Савинков в очередной раз написал письмо на имя Дзержинского, в котором требовал, чтобы ему разъяснили его положение, повторяя, что для него приемлемы только два исхода: либо смертная казнь, либо освобождение. На этот раз Феликс Эдмундович решил не тянуть с ответом, и уже к вечеру того же дня Борис Савинков был мертв.
А. Дикгоф-Деренталь сообщал сотрудникам ГПУ, что Савинков страдал боязнью пространства и мог выпасть из окна случайно1. Бурцев в эмиграции писал, что «Савинков понял, что его планы разбиты навсегда […] ему не захотелось больше жить и он при первой возможности покончил с собой.
Итак, основной причиной политического поражения Бориса Савинкова, стало окончательное укрепление власти большевиков, в связи с которым начался постепенный процесс признания Советской России бывшими спонсорами Бориса Савинкова - крупными европейскими державами. Однако Савинков еще мог представлять опасность для Советской России, так как пытался наладить сотрудничество с итальянскими фашистами, а также воспользоваться разногласиями в среде большевистского руководства. Именно поэтому и была организованна операция «Синдикат-2».
Суд над Савинковым, в ходе которого он признал большевиков и раскаялся в своей борьбе против них, поставил точку не только в политической карьере Бориса Викторовича, но и обезоружил всех его бывших сторонников. Это событие стало очередным подтверждением могущества новой власти в России не только для ее жителей, но и для русской эмиграции и политиков европейских стран, с которым Савинков активно сотрудничал в период Гражданской войны.
Подведем итоги, после падения самодержавия общественно-политическая деятельность Бориса Савинкова претерпевает сильные изменения. Прежде всего у него появляется новый враг - большевики. Появляются новые, самые разнообразные союзники от социалистов до монархистов, от главарей отдельных отрядов и банд до представителей европейских стран. Однако союзники Бориса Савинкова, начиная с Керенского и Корнилова, которые не желали договариваться между собой, оказались слабее, чем большевики.
Также общественно-политическая деятельность Б.В. Савинкова после Февральской революции отличается разнообразием методов. Савинков прежде занимавшийся только террором поочередно становится: членом Временного правительства, пытающимся не допустить выхода России из войны и большевиков до власти; организатором заговорщического «Союза родины и свободы», вооруженные восстания которого, хотя и не достигли поставленных целей, по способствовали не много не мало чехословацкому мятежу, созданию новых вооруженных сил армии учредительного собрания, и организации белых правительств в Самаре и Уфе; представителем Колчака за границей.
Если в событиях описанных в первой главе данной работы, его деятельность происходила на внутриполитическом уровне, то в борьбе с большевиками он выходит на уровень международный, хотя, основной ареной этой борьбы все равно остается территория бывшей Российской Империи.
В 1924 году Савинков не имел серьезных возможностей противостоять большевикам, но если учесть, что он не прекращал поиски этих возможностей, и уже пытался перейти к принципиально новым для себя союзам и методам (Союз с фашистами отличался от прочих союзов Бориса Викторовича тем, что в отличии от безыдейных капиталистов, борцов за национальную независимость, морально устаревших монархистов и социалистов-небольшевиков всех мастей, эта была цельная и деятельная идеология, уже показавшая на практике, что способна противостоять коммунистам. Попытки Савинкова воспользоваться назревающим расколом среди руководства большевиков, тоже было принципиально новым методом).
Эта способность входить в деятельный союз с любыми противниками большевиков, могущими представлять для них опасность, делала Савинкова опасным самого по себе. Недостаточно было разбить его союзников, как большевики не раз делали, нужно было устранить его самого, так как он не был представителем какой-то определенной политической силы. Но как раз подобная способность к метаморфозам политической деятельности, делавшая его исключительно опасным для его врагов, в итоге и привела его к грандиозному и постыдному поражению.
Эта черта была обусловлена, прежде всего, самой личностью Савинкова, который был упорным, исключительно работоспособным и одаренным, очень самолюбивым, предельно практичным (то есть, на самом деле, не воспринимавшим всерьез никаких отвлеченных теории, и видевший в политической борьбе, прежде всего противостояние себя самого и врага, в роли которого сначала выступало царское правительство, а потом большевики) человеком. Кроме того, время, в которое Борис Савинков боролся с большевиками, было крайне смутным, и в этой политической неразберихе сложно было понять, кто и за что борется.
Приведу два примера царившей тогда неоднозначности. Во-первых: многим тогда было сложно понять, почему борьба против большевиков с помощью иностранных государств являлась предательством России, если учесть, что деятельность большевиков во время Первой мировой войны, выглядела не иначе, как предательство интересов Российской Империи. Кроме того еще до свержения монархии, в начале XX века, революционеры пользовались помощью иностранных врагов России (в частности жаждущей независимости Финляндии) и радовались ее поражениям в русско-японской войне, так почему бы не пользоваться помощью бывших союзников по войне, и не стремиться к поражению Советской России в советско-польской войне? Во- вторых: многим социалистам-небольшевикам, главной целью революционной борьбы которых была заявлена «свобода» и организация Учредительного собрания, которое должно было в порядке всенародного голосования определить, какой государственный строй будет в России, сложно было считать товарищами большевиков, устанавливавших диктатуру, пусть и пролетариата, насильственным путем.
В качестве своих главных и неизменных лозунгов во время борьбы с большевиками Борис Савинков выбрал два понятия: родина и свобода. И если даже довольно простое слово «родина», в то время было крайне неопределенным, то под словом «свобода» всегда допускающим невероятное количество своих толкований, возможно, понимать все что угодно. Раз за разом Борис Савинков вступал в битву с большевиками, и его боевое знамя меняло свои цвета, пока, наконец, большевики не сорвали его с древка, и не втоптали в грязь.
Заключение
Революционные убеждения Бориса Савинкова складываются под влиянием членов его семьи и общественно-политической обстановки в Российской Империи в то время. Причинами того, что свой революционный путь он начинает в стане социал-демократов можно назвать следующие обстоятельства: социал-демократическое направление в конце XIX века было передовым среди остальных революционных течений; старший брат Бориса Савинкова - Александр, тоже был социал-демократом. Последующий переход Бориса Савинкова к социалистам-революционерам, по нашему мнению, объясняется прежде всего его интересом к политическому террору, который использовала эта партия.
Борис Савинков известен, прежде всего, как террорист, но в громких терактах боевой организации, явившихся серьезным ударом по государственному аппарату Российской империи (убийства министра внутренних дел В.К. Плеве и московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича), он принимал участие на «вторых ролях», и они увенчались успехом для революционеров, прежде всего благодаря провокатору Евно Азефу.
Тем не менее Савинков всю оставшуюся жизнь был сторонником индивидуального террора, как одного из наиболее эффективных методов политической борьбы. В связи с такими взглядами он не практически не участвовал, в остальных революционных предприятиях, даже в период Революции 1905 года, события которой наглядно показали преимущество массового движения. Именно эта приверженность к одному единственному методу политической борьбы приводит Бориса Савинкова к тому, что с 1911 года он не участвует в революционной деятельности, и эмигрирует во Францию.
Жизнь в эмиграции вне политической борьбы у Бориса Савинкова совершенно не складывается, поэтому, как только рушится самодержавие, он возвращается в Россию и вновь начинает заниматься политикой, правда уже совсем в другом русле. Общественно-политическая деятельность Бориса Савинкова после Февральской революции претерпевает сильные изменения. Савинков признал власть Временного правительства и пытался наладить сотрудничество с ним, выступая за войну до победного конца и пытаясь сыграть собственную важную роль в укреплении этого хрупкого политического режима. Однако поражение Корниловского выступления, а затем - свержение Временного правительства и взятие власти большевиками в октябре-ноябре 1917 года вновь отбросили Савинкова на обочину политической жизни.
Не смирившись с этой неудачей, Савинков выступил инициатором объединения антибольшевистских сил и считал допустимым использовать самые разнообразные методы борьбы с Советской властью. Он сыграл видную роль в организации антисоветских восстаний и Белого движения, стал представителем Уфимской директории во Франции, а также добивался от правительств стран Антанты оказания помощи Белому делу.
Методы при помощи которых Б.В. Савинков противостоял большевикам были крайне разнообразны. Следует также заметить, что в период своего противостояния большевикам, Савинков, не смотря на то, что он раз за разом терпел поражение, был более значительной политической фигурой, нежели до революции. Если в событиях, описанных в первой главе данной работы, его деятельность происходила на внутриполитическом уровне, то в борьбе с большевиками он выходит на уровень международный, хотя, основной ареной этой борьбы все равно остается территория бывшей Российской империи.
Именно способность входить в деятельный союз с любыми противниками большевиков, делала Савинкова особенно опасным. Недостаточно было разбить его союзников, как большевики не раз делали, нужно было устранить его самого, так как он не был представителем какой-то определенной политической силы. Но как раз подобная способность к метаморфозам политической деятельности, делавшая его исключительно опасным для его врагов, в итоге и привела его к грандиозному и постыдному поражению. Способность вносить кардинальные изменения в свою политическую деятельность была обусловлена, прежде всего, личностью Савинкова, который был упорным, исключительно работоспособным и одаренным, очень самолюбивым, предельно практичным (то есть, на самом деле, не воспринимавшим всерьез никаких отвлеченных теории, и видевший в политической борьбе, прежде всего противостояние себя самого и врага, в роли которого сначала выступало царское правительство, а потом большевики) человеком. Кроме того время, в которое Борис Савинков боролся с большевиками, было крайне смутным, и в этой политической неразберихе сложно было понять, кто и за что борется.
Вместе с тем, неразборчивость Савинкова в выборе средств, в конечном счете, и привела его к полному политическому провалу. Савинков утратил доверие представителей практически всех политических сил, которые рассчитывал мобилизовать на совместную борьбу с большевизмом: Белого движения, различных националистических (включая фашистские) движений и правительств, и даже товарищей по партии. Свои последние надежды на успех он связывал с крестьянскими восстаниями («зелеными») и расколом внутри РКП(б), что, как он полагал, должно было привести к падению большевистской диктатуры.
Арест Савинкова, процесс над ним и его публичное покаяние стали демонстрацией растущего могущества Советской власти как внутри страны, так и на международной арене. При этом, несмотря на помилование и замену расстрела 10-летним заключением, Савинков в условиях советской действительности был полностью лишен возможности когда-либо продолжить свою политическую деятельность.
Список использованной литературы: Документы
1.Акт о смерти Б. Савинкова //Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
2.Дневник Бориса Савинкова//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Доклад А.П. Федорова о 8-й командировке за рубеж // Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Доклад о деятельности Б. Савинкова, составленный английской разведкой/Борис Савинков на Лубянке. Документы. М., 2001.
.Заключение В.Д. Фельдмана по факту самоубийства Б.В. Савинкова //Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
6.Заседание центрального комитета РСДРП(б) 10 октября 1917 г.//Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 34., М., 1969.
7.Красная книга ВЧК/ ред. Велидов А. С. Т. 1., М., 1989.
.Обвинительное заключение//Дело Бориса Савинкова. М. 1924.
.Периоды деятельности Б.В. Савинкова по представлению 6 отделения КРО ОГПУ//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
10.Письменное показание Б. Савинкова//Дело Бориса Савинкова. М. 1924.
11.Показание В.И. Сперанского по делу о самоубийстве срочного заключенного Бориса Савинкова//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
12.Показания В.И. Сперанского в связи с самоубийством Б.В. Савинкова//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
13.Показания Г.С. Сыроежкина по поводу самоубийства арестованного Б.В. Савинкова//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Показания С.В. Пузицкого по делу о самоубийстве Бориса Савинкова//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Постановление президиума ЦИК СССР//Дело Бориса Савинкова. М. 1924.
.Приговор//Дело Бориса Савинкова. М., 1924.
.Протокол допроса//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М. 2001.
.Рапорт В.И. Сперанского С.В. Пузицкому о беседе с Б. Савинковым 27 апреля 1925 года//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Рапорт В.И. Сперанского С.В. Пузицкому о беседе с Б. Савинковым 6 мая 1925 года //Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Рапорт В.И. Сперанского С.В. Пузицкому об информации, полученной от А.А. Дикгоф-Деренталя //Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Рапорт С.В. Пузицкого о смерти Б. Савинкова//Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Революционное движение в русской армии 27 февраля 24 октября 1917 года/ред. Л. С. Гапоненко М. 1968. С. 72. цит. по Г.К. Катков. Дело Корнилова. М., 2002.
23.Столыпин П. А. Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете 1906-1911. М., 1991.
.Судебное разбирательство//Дело Бориса Савинкова. М., 1924.
.Торговое соглашение между Правительством Его Британского Величества и Правительством Российской Социалистической Федеративной Советской Республики// Документы внешней политики СССР. М., 1959.
Мемуарно-эпистолярные источники:
1.Бердяев Н.А. Самопознание. (Опыт философской автобиографии). - М., 1990.
2.Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
3.Волошин М. А. История моей души//Максимилиан Волошин. Собрание сочинений. к. 1., Т. 7. М., 2006.
4.Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991.
.Гиппиус З. Н. О бывшем.//Собрание сочинений. Т. 8. М. 2003.
.Гиппиус З. Н. Парижская ажанда. 1908 г.//Собрание сочинений. Т. 8. М. 2003.
7.Гиппиус З. Н. Синяя книга//Собрание сочинений. Т. 8. М., 2003.
8.Деникин А. И. Очерки русской смуты: Борьба генерала Корнилова. Август 1917- апрель 1918. Мн., 2002.
9.Деникин А. И. Очерки русской смуты: Крушение власти и армии. Февраль - сентябрь 1917. Мн., 2002.
10.Зензинов В. М. Пережитое. Нью-Йорк., 1953.
11.Ивановская П.С. В боевой организации // О. В. Будницкий женщины- террористки в России. Бескорыстные убийцы. Ростов-на-дону., 1996.
12.Керенский А. Ф. Дело Корнилова М. 1918.
13.Максимилиан Волошин. Избранное. Минск, 1993.
14.Рутенберг П. М. Убийство Гапона: Записки. М., 1990.
.Савинков Б. В. Борьба с большевиками// Литература русского зарубежья. Т. 1. М. 1990.
.Савинков Б. В. Воспоминания террориста // Борис Савинков. Избранное. Л., 1990.
.Савинков Б. В. К делу Корнилова. Париж., 1919.
.Савинкова С.А. Годы скорби//Ропшин В. То, чего не было. М., 1918.
.Савинкова С.А. На волос от казни//Ропшин В. То, чего не было. М., 1918.
.Спиридович А. И. Партия Социалистов-революционеров и ее предшественники. Петроград. 1918.
.Степун Ф. Б. В. Савинков (отрывок из воспоминаний) // «Голос Родины» 1991., № 13.
.Троцкий Л. Д. Наша первая революция//Л. Троцкий. Сочинения. Том 2. М.-Л., 1925.
.Чернов В. М. Перед бурей. Воспоминания. Нью - Йорк., 1953.
.Чернавский М.М. В боевой Организации (Воспоминания), Каторга и ссылка. 1930, № 7 (68)
.Письмо С.В.Зубатова А.И.Спиридовичу // Красный архив. Т. 2. М., 1992.
1.Бурцев В. Л. Исповедь Савинкова//Иллюстрированная Россия.1927. №42 (127).
2.Жуковский-Жук И. В защиту Мортимера (к 20-летию казни Соломона Яковлевича Рысса) // Каторга и ссылка. 1929. № 1 (50).
.Куприн А. И. Выползень// Голос оттуда (1919-1934). М., 1999.
.Ленин В. И. Из дневника публициста//Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 34., М., 1969.
.Ленин В. И. К вопросу о докладах комитетов и групп РСДРП
общепартийному съезду// Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 7. М., 1967.
6.Ленин В. И. Русская революция и гражданская война//Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 34., М.,1969.
7.Ленин В.И. Почему социал-демократия должна объявить решительную и беспощадную войну социалистам-революционерам // Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 6. М., 1963.
8.Летучий листок Революционной России. 1902. № 3, апрель. С.6. цит. по Городницкий Р. А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг. М., 1998.
9.Луначарский А. Артист авантюры // Дело Бориса Савинкова. М., 1924.
10.Радек К. Борис Савинков // Загадка Савинкова. Л., 1925.
11.Революционная Россия. 1902, № 10. С. 27. цит. по Городницкий Р. А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг. М., 1998.
12.Савинков Б.В. Террор и дело Азефа // Знамя труда. Париж, 1909. № 15.
13.Савинков Б. В. Почему я признал Советскую власть//Дело Бориса Савинкова. М. 1924.
.Троцкий Л. Д. Политические силуэты. М., 1990.
.Троцкий Л. Д. Терроризм и коммунизм. М., 2010.
.Чернов В. М., Гершуни Г.А. «Террористический элемент в нашей программе» //«Революционная Россия» №7.
.Шубин П. Из залы суда//Дело Бориса Савинкова. М., 1924.
.Ярославский Е. М. Предисловие//Дело Бориса Савинкова. М. 1924.
Художественная литература:
1.Ропшин В. То, чего не было. М., 1918.
2.Савинков Б.В. Конь бледный. Ницца, 1913.
.Савинков Б.В. Конь бледный // Борис Савинков. Избранное. Л., 1990.
.Савинков Б. В. Конь вороной//Борис Савинков. Избранное. Ленинград., 1990.
Научные статьи и монографии:
1.Архипов И. Борис Савинков: террорист и литератор//Звезда. 2008, №10.
2.Алексеев Д. Ю. Б. В. Савинков и его деятельность по формированию русских войск в Польше в 1920-м году // Вестник молодых ученых. Исторические науки. 1999. № 1.
3.Алексеев Д. Ю. Боевые действия русской народной добровольческой армии в ноябре 1920 г.//Военная история России XIX-XX Веков. Материалы V Международной военно-исторической конференции. Спб., 2012.
4.Антисоветская интервенция и ее крах 1917-1922./ сост. Поляков Ю. А., Шишкин В. А., Мухачев Ю. В., Спирин Л. М., Волков Ф. Д. М., 1987.
5.Будницкий О. В. Женщины-террористки в России. Бескорыстные убийцы М., 1996.
6.Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX - начало XX в.) М., 2000.
.Виноградов В.,Сафонов В. Борис Савинков - противник большевиков//Борис Савинков на Лубянке. Документы. М. 2001. С. 15.
.Голиков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. М. 1975.
9.Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. М., 1994.
10.Городницкий Р. А. Боевая организация партии социалистов- революционеров в 1901-1911 гг. М., 1998.
11.Городницкий Р.А. Три стиля руководства боевой организацией партии социалистов-революционеров: Гершуни, Азеф, Савинков//Индивидуальный политический террор в России, XIX - начало XX в.Материалы конференции. М., 1996.
12.Гусев К. В. Борис Викторович Савинков//Политические деятели России. 1917 г. М., 1993.
13.Гончарова Е. И. Савинков Борис Викторович // Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Т. 3. 2005.
14.Давыдов. Ю. Савинков Борис Викторович, он же В. Ропшин//Савинков Б.В. То, чего не было. М., 1990.
15.Демидова О. Политическое как эстетическое: дело Савинкова в варшавской газете «За свободу!» //Неприкосновенный запас 2013, 1(87)
.Друзин В., Соколов Н. Г. И. Успенский Критико-биографический очерк // Г. И. Успенский. Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. М., 1955.
17.Знаменский О. Н. Всероссийское учредительное собрание: история созыва и крушения. Ленинград, 1978.
18.Иоффе Г. Революционер жизнь и смерть Бориса Савинкова // Новый исторический вестник. 2010. № 19-20.
19.Катков Г. К. Дело Корнилова. М., 2002.
.Колоницкий Б.И. Д.В.Философов и его дневник //Звезда. 1992.№1.
.Кононенко А. А. Историография создания и деятельности партии социалистов-революционеров в 1901-1922 гг. Тюмень, 2005.
.Леонов М.И. Террор и русское общество (начало xx в.) // Индивидуальный политический террор в России. XIX начало XX в. Материалы конференции. М., 1996.
.Литвин А., Могильнер М. Борис Савинков в исторической литературе и документах //Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.
.Лонге Ж., 3ильбер Г. Террористы и охранка. М., 1924.
.Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака., к. 2., Т. 2., М. 2004.
.Минц И. И. История великого октября. Т. 2., М., 1977.
27.Морозов К.Н. Боевая Организация Партии Социалистов- Революционеров в 1909-1911 гг. и загадки «Дела Петрова»// Индивидуальный политический террор в России. XIX начало XX в. Материалы конференции. М.,1996.
28.Неотвратимое возмездие/сост. М. Е. Карышев. М., 1987.
29.Николаевский Б. И. История одного предателя. Террористы и политическая полиция. М., 1991.
30.Павлов Д. Б., Петров С. А. Японские деньги и русская революция / Тайны русско-японской войны: Сб. / Сост. И. Б. Деревянко. М., 1993.
31.Политические партии России: история и современность./ Под ред. проф. А.И. Зевелева, проф. Ю.П. Свириденко, проф. В. В. Шелохаева..М., 2000.
32.Прайсман Л.Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М., 2001.
.Прытков В. А. Н. А. Ярошенко. М., 1960.
.Савченко В. А. Авантюристы гражданской войны: Историческое расследование. М., 2000.
.Хайретдинова Х. Первая отсидка // Родина. 1994, № 12.