Политика как символическая борьба
Если верно то, что можно, согласно Веберу, определить государство как институцию, располагающую "монополией физического легитимного насилия", то еще более обоснованным было бы, в соответствии с работами по исторической социологии НорбераЭлиаса, напомнить о следствии этого определения, имея в виду, что борьба внутри национальных политических полей, которые стали морфологически и географически все более обширными, имеет тенденцию превращаться преимущественно в борьбу символической природы: от того, что эта символическая борьба совершается с помощью слов ради того, чтобы заставить верить или заставить видеть, история политического пространства заключается по большей части в анализе различных форм. Можно видеть эту символическую борьбу в действии, навязывающую некое видение социального мира, которое находится в самой основе политической игры в парламентских демократиях, во время политических теледебатов или на протяжении "электоральных вечеров". Профессионалы от политики стараются всеми имеющимися и принятыми в этом игровом пространстве средствами внушить как можно большему числу людей свою точку зрения или хотя бы стремятся присвоить себе такое видение социального мира, которое, как они считают, разделяет большинство граждан. Поскольку интерес к политике слабо проявляется среди широкой публики, профессионалы всегда опасаются, что для профанов, роль которых понижена до роли простых наблюдателей, все это сводится к поговорке "кто говорит последним - всегда прав". Политическая и социальная гетерогенность аудитории национальных СМИ заставляет журналистов приглашать представителей всех направлений или, что становится все чаще, специалистов в "политических науках", которые выставляют напоказ свои цифры, графики и приводят исторические ссылки, обозначая тем самым свою заботу об объективности.
Крушение веры
В авторитарных режимах более наглядны усилия, направленные на внушение одного и единственного видения мира. Эти режимы обращают внимание и энергию главным образом на раннюю политическую социализацию новых поколений, в частности, включая их в особо политизированные молодежные движения, поскольку они стараются создать условия настоящей политической веры или хотя бы чувства истинности и согласия. Удивительно наблюдать, что бодьшинство советских интеллектуалов и руководителей, которых удалось расспросить о недавней политической эволюции в СССР, заявляют, что нынешние перемены для них были, прямо говоря, "немыслимыми": так, например, один из руководителей культуры сообщил, что еще десять лет назад, при организации выставки современной живописи СССР ему казалось "нормальным" и "естественным" отбирать молодых художников и их произведения совместно с сотрудниками КГБ.
Тип символического действия, производимого уличными манифестациями, одновременно внушительными и многократными, на самом деле не отличается в своей основе от типа действия во время сельскохозяйственной манифестации в 1982 году. Одно из главных различий между авторитарными политическими режимами и режимами демократического типа могло бы заключаться только в форме, которую принимает эта символическая борьба за власть.
В области политического доверия авторитарные режимы более охотно практикуют систему "подстегивающего" курса и поддержки со стороны государственного аппарата. Приверженность населения этим режимам, которые называют себя "народными", на самом деле почти полностью обязана интенсивной политической работе, нацеленной на то, чтобы заставить поверить всех, и в первую очередь руководителей, что существует настоящая народная поддержка.
3.Дифференциация политического поля
Процесс политической "демократизации" представляется сильно связанным с автономизацией политического поля и с его возрастающей внутренней дифференциацией, то есть с появлением и развитием под-полей, в свою очередь также относительно автономных социальных агентов - политических журналистов, политологов, специалистов по опросам, специалистов по коммуникациям и т.д., которые, каждый в своей манере, со своими собственными интересами и своими специфическими ставками более или менее прямо участвуют в политической игре.Пример опросов общественного мнения, который здесь будет подвергнут обширному анализу, представляет собой образцовую иллюстрацию важного влияния, которое может быть оказано в результате появления специалистов, которые, претендуя на то, чтобы научно измерить "общественное мнение" и дать советы тем, кто хочет на него воздействовать, добиваются того, что заставляют верить в существование некого "общественного мнения". Мы попытаемся показать, что то, что существует в реальности, это не "общественное мнение", ни даже "мнение, измеренное опросами общественного мнения", а в действительности, новое социальное пространство, над которым господствует совокупность социальных агентов - продавцов опросов, политологов, советников по коммуникации и политическому маркетингу, журналистов и т.д., - которые используют современные технологии исследований с помощью опросов, персональных компьютеров, радио и телевидения и дают тем самым автономное политическое существование "общественному мнению", которое они сами же и сфабриковали.
Специалисты по политическому маркетингу, которые занимаются, главным образом, собственным маркетингом, стараясь создать в политических кругах потребность в своих собственных продуктах, любят демонстрировать, насколько политика изменилась за последние тридцать лет. Они извлекают на божий свет на симпозиумах или во время передач по телевидению, которые им посвящаются, черно-белые записи избирательной компании 1965 года по выборам Президента весьма плохого качества: там мы видим политических деятелей, которые кажутся нам сегодня неловкими или скучными, потому, что они "не дотягивают", например, монотонно читая свои записанные декларации или потому, что они "перебирают", чрезмерно улыбаясь или декламируя свой текст как на митинге сторонников. Этому они противопоставляют подготовленные их бригадами специалистов клипы в цвете, где лозунги "нравятся публике" и которые должны стать политически более эффективными, производя тем самым за дешево эффект современности, на который они упирают для того, чтобы внушать зрителю представление о политике, соответствующее их интересам профессионалов рекламы.
.Легитимное определение политики
То, что нам кажется в настоящее время "устаревшим", как часто охотно говорят публицисты, вовсе не было таковым для большинства современников, которые, напротив, воспринимали как скандальные некоторые попытки "американизации политики" во Франции. То, что нам кажется "естественным" сегодня, например, в той манере, с какой политические деятели появляются на телевидении, - в реальности "естественно" сфабриковано с помощью и для политической игры, такой, какой она выражается посредством современных средств коммуникации: известно, что политические деятели тщательно подготавливают свои телевизионные "импровизации" и что та настоящая актерская игра, которую сегодня вынуждены демонстрировать политические деятели перед телекамерой, стала частью "ремесла политика" только с недавнего времени.
В ходе президентской кампании 1988 года, после того, как один из кандидатов, внешне мало склонный к представлениям в СМИ, после того, как спел песенку перед телекамерами в компании с другим политическим деятелем, поддерживающим его кандидатуру, он объявил своему окружению, уже без микрофона: "Мне сказали (то есть советники по коммуникации), что нужно было, чтобы я выглядел глупо, ну я и стал выглядеть глупо". Тем самым, он невольно напомнил, что главным препятствием, с которым столкнулись в начале шестидесятых годов некоторые специалисты по рекламе, в поисках своего нового применения и стремившиеся поставить свой талант на службу своим политическим устремлениям, было препятствие символического порядка: чтобы успешно продать свои услуги в политике, нужно было попытаться изменить определение политики, то есть то, что может легитимно делать политический деятель для того, чтобы быть избранным. Опросы более верно говорят о политической бессознательности тех, кто ставит вопросы, чем об анкетируемых и, будучи далеки от привнесения научного, они чаще всего способствуют усилению верований.
.Анализ случая
Часто придают большое значение обширным статистическим обследованиям, и не уделяют внимания аналитическим разработкам монографического типа, которые считают "ограниченными" и "нерепрезентативными", а значит имеющими силу только для изученных случаев. Утверждать, что нельзя выводить результаты монографических исследований за пределы изученных случаев, - это означает смешивать эмпирическое обобщение результатов с теоретическим обобщением схемы анализа или объяснительной модели, которая была выстроена по поводу конкретного эмпирического случая. Очевидно, что все уличные манифестации как феномены не идентичны демонстрации сельских тружеников в марте 1982 года или манифестациям лицеистов и студентов в ноябре 1986 года. Парадоксально, но самые общие механизмы могут быть более легко обнаружены в ходе пунктуального и детального изучения отдельных случаев, нежели на примере экстенсивного изучения. С некоторой точки зрения статистический анализ не сопряжен с риском: за отсутствием настоящего понимания он хотя бы предоставляет информацию. Монографический анализ, особенно в политике, более рискован, потому что он, с одной стороны, вскрывает то, что посвященные уже знают, не зная того по-настоящему, и на счет чего у них вдруг создается впечатление, что им это всегда было известно. Между тем, монографический анализ является, возможно, единственным методом, который позволяет по-иному вскрывать политическую жизнь и позволяет понять логику, которая управляет функционированием политического поля и присутствует в самых обычных и незначительных политических событиях, начиная с предвыборного вечера на телевидении и вплоть до объявления кандидатуры на президентских выборах или журналистского комментария.
Возникновение легитимных способов выражения "общественного мнения"
Общественное мнение представляется одновременно и в обыденной и научной форме, которую придали ему институты опросов, политологи и политические круги, и в каком-то роде является частью элементарных форм восприятия или непосредственных данных политического сознания.
Все позволяет полагать, что "общественное мнение" является только результатом встречи между традиционным политическим видением - дать слово "народу" в режимах, где он считается источником легитимности власти - и современной социальной технологией: опрос, анкета с закрытыми вопросами, и почти мгновенная обработка на компьютерах.
.Социальный генезис "общественного мнения"
В соответствии со словарем "Робер", понятие мнение может означать результат твердого индивидуального суждения (оно в этом случае синонимично "оценке", "взгляду", "уверенности", "убеждению") или, наоборот, неопределенное и субъективное индивидуальное суждение (оно означает тогда "впечатление", "воображение", точку зрения", "чувство", "догадку", "подозрение", "предположение") или даже простое отсутствие любого суждения это случай "веры", "предрассудка" или "предубеждения"). Это понятие может также обозначать уже не индивидуальный, а коллективный продукт и выражать как хорошо обдуманную, а значит очень разработанную интеллектуальную позицию например в случае религиозной "доктрины" (говорят же о "мнении церкви" по такой то общественной проблеме) или философской или политической "системы", - так и совокупность "спонтанных" коллективных установок или представлений, разделяемых социальной группой.
То же семантическое многообразие наблюдается относительно прилагательного "общественный", которое может квалифицировать то, что касается "народа", взятого в совокупности (и означает в таком случае "общее", "обобщенное"); также оно противопоставляется "частному" и обозначает то, что формально "открыто для всех.
Понятие "общественное мнение" с самого начала своего использования во Франции в середине 18 века претерпело, разумеется, большие семантические перемены. Исторические работы, которые описывают его происхождение, показывают на самом деле, что вплоть до конца 18 века "общественное мнение" было далеко от того, чтобы считаться таким же политически позитивным понятием, каким оно может быть сегодня.В начале 18 века то, что называют "мнением" было для культурных элит синонимом временного знания. Оно находилось между сомнением и уверенностью и имело как минимум нагрузку личного суждения. В соответствии с платоновской традицией, оно противопоставляется "науке", которая универсальна.
Другими словами, "общественное мнение" - это профессиональная идеология. Это мнение о политике, которое имеют ограниченные социальные группы относительно политики, профессия которых состоит в производстве мнений и которые стремятся включиться в политическую игру, модифицируя ее саму и преображая свои собственные мнения просвещенных элит в мнение универсальное, вневременное и анонимное, имеющее политическую ценность.
.Манифестация как новый способ выражения общественного мнения
С точки зрения социальных и политических элит масса спонтанно думает плохо или даже не думает вовсе и нужно вести себя так, как будто те, кто говорит от имени массы (избранные), превосходно выражают ее мнение, или, наоборот, заставляют массу говорить то, что думают умеющие мыслить, но не имеющие численной силы, чтобыпридать социальную силу тому, о чем думают; то есть, следует сделать таким образом, чтобы "просвещенные" идеи стали форсидеями, поддерживаемыми сильными и многочисленными группами.
Наблюдателям порой бывает трудно оценить размах этих движений толпы, очень часто близких к мятежу, возникающих внезапно и стремящихся прямо навязать свою, подчас "сконцентрированную", волю. Они претендуют на то, чтобы выражать или представлять все "общественное мнение" или, хотя бы пытаются брать "общественное мнение" в свидетели, однако не всегда ясно, к кому они обращаются.
Способ действия этих общественных движений протеста, который поначалу был нечетким и путанным, эволюционирует на протяжении 19 века так же, как и само понятие "общественное мнение" в течение 18 века, и постепенно становится важной составляющей, принимаемой во внимание актерами политического ноля, в борьбе за определение того, что считать "общественным мнением", - но ценой принятия формы, которая свела эти движения к регулируемым способам выражения мнения, исключающим прямое и простое применение силы.
Цели и манера проведения этих коллективных акций на протяжении большей части 19 века были почти неизбежно агрессивными, что часто приводило к возведению баррикад. Они сталкивались с существующей властью, которая использовала не силы, специализированные на поддержании порядка, как сегодня, а армию, которая, не имея опыта, часто жестоко их подавляла, что не могло не придавать событию вид настоящего мятежа.
Господствующий класс не видит необходимости в том, чтобы народ имел право на манифестацию, поскольку всеобщее избирательное право (мужчин), которое только что установлено, рассматривается как достаточное средство для политического самовыражения "масс", до тех пор исключенных из политической жизни.
В середине 18 века слово "манифестация" означало только общественное выражение чувства или мнения. К 1857 году оно приобретает смысл скопления народа, имеющего целью сделать публичными требования группы или партии, и к 1889 году оно приобретает смысл общественной церемонии во славу кого-то или в память чего-то.
.От толпы к "общественности"
"Воля народа" не могла выражаться прямо, а должна была перепоручаться посредничеству ее политически компетентных представителей, сгруппированных в организации, которые одновременно ее мобилизовали и ею руководили.
К концу 19 века с увеличением массовых движений и уличных манифестаций (связанных, в частности, с урбанизацией и индустриализацией), а особенно с распространением народной и общенациональной прессы, возникает другое "общественное мнение", конкурирующее с предыдущим, которое будет сосуществовать с ним до середины 20 века пока его вовсе не вытеснит. Это новое мнение также квалифицируется как "общественное", но в другом смысле, который как бы вызван демократической логикой: это, по крайней мере внешне, мнение самой общественности. Это непосредственное или спонтанное мнение не имеет таких же характеристик, что и мнение политических элит, которое, в принципе, является результатом специфической политической работы.
Толпа всегда характеризуется "удивительной нетерпимостью", "гротескным высокомерием" и "подозрительностью, порожденной иллюзией всемогущества"-пишет Габриэль Тард.
Действие толпы, как считает Тард, носит повторяющийся и неистовый характер (баррикады, разорение дворцов, разрушение, пожары; резня); оно начинается внезапно (достаточно инцидента, чтобы последовал бунт), по воле обстоятельств, которые сами часто оказываются экстремальными (голодные бунты).
Пресса все более и более способствует приданию значения политическим явлениям. Журналисты становятся настоящими лидерами общественного мнения, и они все более и более непосредственно участвуют в манифестациях, способствуя созданию новых групп, вынужденных действовать менее импульсивным образом: даже "экономическая публика" (то есть рабочие), "идеализируют свои запросы, переводя их (для прессы)", таким образом "преобразование всех социальных групп в публику" имеет следствием "возрастающую интеллектуализацию социального мира".
."Общественное мнение" как артефакт
Единственное общественное мнение, реально существовавшее в прошлом, то есть имевшее политические последствия, - это было не общественное мнение, а только "просвещенное мнение", которое выражалось письменно, и шумное мнение групп, которые старались быть услышанными, демонстрируя это публично.
Интерес историков этого периода к прессе был не лишен основания и объяснялся тем существенным весом, который она имела в формировании "общественного мнения" того времени. Журналисты в силу своей профессии становятся влиятельными "лидерами общественного мнения": они высказывают свое мнение, которое, как они считают, является также мнением их читателей и это мнение, предварительно предназначенное публике, прочтенное читателями, имеет тенденцию превратиться в мнение самих читателей и стать важной составляющей того, что воспринимается как "общественное мнение».
Развитие журналистского поля, относительно автономного от политического поля, а также рост тиражей прессы и, соответственно, признание права на политические и профсоюзные объединения, привели, таким образом, к увеличению форм политического выражения вне пределов парламентской представительности и, помимо прочего, повлияли на расширение поля агентов, участвующих в работе по производству и манипуляции понятием "общественное мнение". По мере того, как возросло число агентов, борющихся за право определять и воздействовать на "общественное мнение", оно последовательно ускользало от контроля одних и превращалось в неопределенную результирующую совокупность действий, трудно управляемых одним агентом, даже если им становится сама политическая власть.
"Общественное мнение" и обезличенность манифестации
В течение первой половины 20 века роль уличных манифестаций, а также прессы в социальном определении общественного мнения сильно возросла. Число манифестаций постоянно увеличивается и их форма, отрегулировавшись, стала почти институционализированным способом выражения мнений. Техника манифестаций отшлифовалась так, что также стала "приемлемым" выражением мнений. Были придуманы механизмы для обеспечения максимума прогнозируемости: отныне заранее фиксируется маршрут манифестации: от манифестантов требуется некоторый тип "ответственного" поведения: процессии придается форма (существует голова колонны, ее структура, место рассредоточения и т.д.) и она характеризуется особым темпом продвижения и шагом, которые также далеки от военных парадов, как и от религиозных процессий или лихорадочного движения толпы. Налицо настоящая "инструментализация" манифестации, при этом она становится рациональным средством давления в институциональных местах власти.
Манифестация, как считают профсоюзы, есть нечто вроде референдума, который государство должно, как в Великобритании, регулировать, а не подавлять.
Профсоюзные и политические организации рабочих начинают экспериментировать с некоторыми техниками, предназначенными для управления этим типом коллективного действия, направляя в нужное русло групповую ярость, а также помогая ему, в свою очередь, защищаться от агрессии сил порядка или фашиствующей милиции.
Особенную рационализацию претерпела "служба порядка": эта служба, ставшая более многочисленной и иерархизованной, часто ограничивает манифестантов на всем протяжении колонн и отныне служит не столько поддержанию порядка в колонне, призывая некоторых манифестантов к дисциплине, сколько для предохранения от провокаций извне. Служба порядка и организация колонн являются для "левых" манифестантов очень важными элементами, потому что сами "левые" претендуют представлять "народ" и почти неизбежно являют себя в виде большой массы: они занимают всю проезжую часть и даже тротуары; манифестанты проходят по крупным артериям города с тем, чтобы увеличить и расширить зрелищность; кордон службы порядка их направляет и отделяет манифестантов от простых зрителей.
С 1962 года, и особенно в 1968 году, наряду с традиционными манифестациями протеста появляются манифестации нового стиля, позволяющие со всей ясностью увидеть ограничения цензуры, которые манифестации вынуждены были наложить на себя, чтобы их признали: находящиеся вне традиционных профсоюзных или политических аппаратов и часто намеренно против них направленные, они выдают слишком закодированный и потому неэффективный аспект борьбы, которую те организуют, и касаются более глобальных общественных проблем (движение за освобождение женщин, манифестация гомосексуалистов, экологическое движение и т.д.).
."Общественное мнение" до опросов
Как пишет Альфред Сови: опросы "не обязательно дают знания об "общественном мнении" в том виде, в котором его чаще всего понимают", так как, хотя люди очень неравномерно участвуют в формировании заявленного общественного мнения, институты, проводящие опросы "спрашивают нерешительных людей напрямую", "приходят с визитом к старушке-инвалиду, у которой почти нет мыслей по заданному вопросу" и при суммарном анализе данных придают ей вес той же значимости, как и какому-нибудь специалисту или, особенно, к человеку, уверенному в себе и имеющему сильный голос".
Реалистичное, покорившееся судьбе, пессимистическое и лишенное иллюзий видение общественного мнения в тот период существует параллельно с нормативным видением, достаточно традиционным, но более оптимистичным, и более "метафизическим", таким, какое мы чаще находим у юристов, философов правоведов.
Предполагается, что "общественное мнение" выходит на уровень коллективного, когда формируется разными индивидами, которые его согласуют исходя из одной и той же установки: это интеллектуальная и рациональная точка зрения индивидов, которые прямо не заинтересованы поднятой проблемой.
Общественное мнение: "хорошо обоснованная иллюзия"
В начале 60-х годов произошел серьезный символический переворот, совершенный совокупностью агентов, заинтересованных в выдвижении псевдонаучного определения "общественного мнения", которое мы хорошо знаем сегодня. До того времени это понятие оставалось размытым по своему смыслу и неопределенным с точки зрения своего измерения. Не было однозначного, универсально признанного определения общественного мнения, а существовала только совокупность соперничающих определений. Начиная с 70-х годов оно стало понятием с политически бесспорным содержанием.
Фальшиво "научная" точность, в которую отныне рядится понятие общественного мнения, в то же время не запрещает традиционные идеологические использования. Семантический анализ дискурсов прессы с избытком демонстрирует, что журналистко-политическое исследование этого понятия остается неопределенным и противоречивым, оно продолжает играть роль некоего "поливалентного оператора" в политическом дискурсе: в зависимости от случая "общественное мнение" является простым наблюдателем политической игры, который как хор в античном греческом театре сопровождает действие актеров смехом или слезами; или это полноправный политический актер, которого нужно слушать, поскольку его волю, всегда справедливую по определению, должно уважать; или это еще коллективный актер "на вторых ролях", который может быть обманут (или который сам может обмануться); политические деятели, которые должны представлять народную волю, не должны ограничиваться следованием за "общественным мнением", но должны также его исправлять и перевоспитывать, если само оно заблуждается.
Навязывание технологии опросов - результат подлинно коллективной работы по внушению, в которой участвует с собственными различными, но сходящимися к единому интересами множество актеров, принадлежащих политико-журналистскому полю и имеющих общий интерес в производстве этого нового верования.
Перемена, произошедшая в последние двадцать лет, заключается в том, что теперь исследования "общественного мнения" почти полностью сводятся к опросам, проводимым институтами изучения общественного мнения под руководством политологов, и что, кроме этого, практика опросов общественного мнения занимает значительное место в политической жизни одновременно и как "журналистский" продукт, и как претендующее на беспристрастность измерение общественного мнения и как метод, обеспечивающий гораздо более усовершенствованную разработку стратегий почти всей совокупности политических актеров национального уровня.
Незаконная передача научного авторитета
Во Франции обучение политической науке - готовит к карьере в сфере политики и власти, в отличие от, например, Германии, где эта наука является маргинальной специальностью, без определенных перспектив. Политическая наука представляет себя как нейтральную науку на службе у всех. Чтобы понять социальное применение опросов общественного мнения, нужно учитывать контекст, в котором эта технология, изобретенная Гэллапом в Соединенных Штатах в 1935 году, распространилась во Франции. Скорее всего, Жана Стецеля, основателя первого института изучения общественного мнения во Франции (ФИОМ с 1938 года) все же нельзя назвать человеком, сыгравшим наиболее важную роль в области политических опросов общественного мнения. Стецель - профессор в 1977 году покидает ФИОМ, не разделяя его новую ориентацию, направленную скорее на коммерческие приоритеты, и совместно с А.Риффо создает свой собственный институт "Факты и мнения". Его деятельность, более ограниченная рамками социологического поля, а не относящаяся к полю политики, была направлена особенно на признание социологами - "гуманистами" и "литераторами". Эта внутренняя борьба в социальных науках привела к одному значимому результату - она представила опрос общественного мнения как метод вполне научного исследования. Но вплоть до 1960 года ФИОМ, который к тому времени существовал уже более 20 лет, все еще оставался единственным институтом изучения общественного мнения во Франции, а практика проведения опросов в области политики оставалась маргинальной и конфиденциальной деятельностью.
Действительное включение опросов в политическую жизнь произошло в 60-е годы, когда несколько молодых исследователей в области политических наук, приглашенные средствами массовой информации для проведения "операций по оцениванию" в ходе президентских выборов, проинвестировали институты изучения общественного мнения и предприняли настоящую работу по продвижению "общественного мнения" так, как они его понимали, превратив тем самым этот простой метод исследования в весьма сложное средство политической легитимации.
Именно в 1958 году Национальный Фонд политических наук впервые заказывает, при финансовом содействии Фонда Рокфеллера, опрос институту ФИОМ по случаю референдума и выборов 1958 года, - голосований, которыми было отмечено рождение V-й Республики. Результаты этого исследования, в котором еще непосредственно участвовали Жан Стецель и Ален Жирар, были опубликованы через два года; они были предназначены кругу специалистов и остались, в основном, вне политической игры. Параллельное исследование также велось двумя сотрудниками Национального Фонда политических наук (Ги Мишела и Жан-Люк Пароди) для Агентства Франс-Пресс. Благодаря этим опросам некоторые специалисты в области политических наук, испытавшие влияние одного из редких исследователей Национального Фонда политических наук, владевшего техникой проведения анкетного психосоциологического опроса смогли пойти дальше простого определения самих намерений голосования, и стремились, очертить главные "течения общественного мнения", "определить число политических кланов", уловить отношение к той или иной политической проблеме и т.п.
Уверенность в ценности опросов общественного мнения в значительной степени опирается на то, что можно было бы назвать "незаконной передачей научного авторитета". На самом деле, не стоит ставить все опросы, проводимые институтами изучения общественного мнения, на одну доску. Те из них, которые относятся к намерениям голосовать или к "операциям по оцениванию", предназначенным для предсказания результатов окончательного подсчета голосов в момент закрытия последних избирательных участков, технически корректны, но социологически неинтересны: их целью является лишь удовлетворение любопытства по поводу фактов и в любом случае не основаны на какой-либо социологической теории общественного мнения. Предметом других опросов являются типы поведения или практики; они гораздо интереснее с научной точки зрения, но немного менее достоверны и ставят определенное число классических проблем, свойственных этому типу опросов и хорошо известных специалистам. Наконец существуют - и последующий анализ относится исключительно к ним - опросы "общественного мнения" в узком смысле этого слова, которые наиболее многочисленны и наиболее важны с политической точки зрения.
"Наука для действия"
Продолжение сотрудничества таких исследователей с институтами изучения общественного мнения, а также со СМИ, выступавшими заказчиками исследований, глубоко изменили логику работы этих специалистов по электоральной тематике, которых средства массовой информации назвали "политологами".
Слово "политолог" на самом деле было создано средствами массовой информации в конце 60-х годов для обозначения тех новых специалистов от политической науки, которые появлялись на телевидении или по радио с комментариями опросов, проведенными ими по случаю выборов.
Эти специалисты все больше подвергались двойному влиянию со стороны политического и экономического поля.
Политологи будут вынуждены уступить требованиям самой журналистики или политики: они будут проводить исследования все быстрее и быстрее потому, что они работают больше всего для СМИ или властных структур, а их "продукция" имеет смысл только с точки зрения "текущего момента" или политической конъюнктуры.
В силу экономических причин специалисты по опросам и консультирующие их политологи сильно зависят от платежеспособного спроса; они имеют естественную склонность ставить свои опросы в зависимость от самых последних политических новостей и больше стремятся не понять политические дебаты, а вынести по ним суждение внешне неоспоримым и объективным образом.
Экономические интересы подталкивают руководителей институтов изучения общественного мнения и к увеличению числа опросов.
Несомненно, успехи, достигнутые "политической наукой" состоят скорее не в анализе политических феноменов, а в возрастающей скорости производства одних и тех же данных предназначенных для "подпитки" этого нового типа игры и политической борьбы. Иначе говоря, политологи, которые изобретали зачастую искусные средства, чтобы постоянно отслеживать колебания так называемого "общественного мнения", все быстрее собирают данные о политических мнениях, при этом, однако, не слишком продвигаясь в понимании механизмов их производства.
Во время президентских выборов в 1965 году специалисты в 20 часов могли дать только "оценку результатов" со значительным интервалом ошибки, медленно уменьшавшимся в течение вечера (знаменитая "вилка"). В 1981 году в редакциях результат президентских выборов был известен с 18.30, а в 20 часов журналисты уже не давали "оценку", а могли прямо объявить результат выборов, хотя и с колебаниями в 1-2%. Подобным же образом, в 1969 году политолог Жан-Мари Коттре опубликовал материалы контент-анализа выступлений генерала де Голля, когда тот только что покинул свой пост; в 1976 году он опубликовал аналогичные материалы анализа телевизионной дискуссии, в которой два года до этого боролись два кандидата-лидеры первого тура президентской кампании 1974 года; в 1985 году уже на следующий день после теледебатов Жака Ширака с Лораном Фабиусом он смог рассказать в тележурнале, какие слова наиболее часто произносили оба лидера, с какой частотой, указать точное число перерывов в выступлениях с обеих сторон и т.п.
В 1977 году был принят закон, регламентирующий проведение и публикацию данных политических опросов. Этот закон запрещает публикацию и комментарии данных опросов, но только в течение недели, предшествующей каждому туру голосования. Вместо того, чтобы критиковать это ограничение, институты опросов должны были бы одобрить его в той мере, в которой оно утверждает не научное, а просто юридическое определение "правильного опроса", опирающееся на нестрогую концепцию объективности, и особенно потому, что этот закон окончательно укрепляет их позиции, создавая так называемое "общественное мнение гарантированное государством", на производство которого институты опросов отныне имеют монополию.
Комиссия по опросам, несомненно, позволила положить конец практике псевдо-опросов. Тем не менее, возможно, имеет смысл показать, что даже когда выборка населения правильно построена, и вопросы вроде бы правильно поставлены, исследование мнений связано со специфическими трудностями, делающими его проведение процедурой крайне деликатной, а результаты - зачастую сомнительными. Вместо того, чтобы собирать достоверные данные в этой области, институты опросов занимаются производством весьма ирреальной статистики, имеющей слабую предсказательную силу.
Сложности проведения анкетного опроса
Специфическая сложность чисто технических дискуссий об "общественном мнении", ведущихся уже около двадцати лет политологами-журналистами, политиками и социологами. С помощью исследовательских инструментов, заимствованных у социальных наук, институты опросов стремятся научно определить понятие чисто политического происхождения. Итак, чтобы избежать путаницы, надо четко разграничить эти два аспекта. Со строго технической точки зрения, надо спрашивать себя не о том, позволяют ли опросы "ухватить" эту политическую сущность - "общественное мнение", а о том, позволяют ли они определить реально существующие мнения по данной проблеме.
Если, таким образом, мы займемся только вопросом сбора индивидуальных мнений по поводу определенного числа сюжетов, то применение исследовательского инструментария в принципе позволяет получить более достоверные данные, чем простые случайные, пристрастные и лишенные методической базы построения субъектов. Тем не менее надо признать, что теперь доверие, которое некоторые люди оказывают данным этих опросов, столь же чрезмерно, как и недоверие, имевшее место в 60-е годы при их включении в политическую жизнь. Когда мы прибегаем к методу анкетного опроса, надо учитывать те крайне специфические социальные условия, в которых происходит сбор данных. Этот метод исследования, вербальный по своей сущности, дает информацию скорее не о поведении, практиках или даже - что может показаться парадоксальным - мнениях, а о заявлениях по поводу поведения, практик или мнений, со всеми вытекающими отсюда искажениями.
Недостаточно констатировать. При анализе полученных ответов нельзя не учитывать тот факт, что люди все меньше удивляются, что у них могут спрашивать их мнения о самых разных, самых сокровенных, даже самых экстравагантных сюжетах.
Когда мы собираем бесплотные и изменчивые данные - объединенные видовым определением "мнения" - способные меняться по своей интенсивности и своему выражению в зависимости от обстоятельств, тем, интервьюеров или ситуаций, то следует не отделять выраженные таким образом мнения от ситуации опроса, позволившей получить о них информацию или их вызвавшей. Ответы, получаемые в ходе этих опросов, представляют из себя только "сырьё", которое следовало бы не размножать и публиковать в этом же виде в прессе, а каждый раз подвергать критическому анализу, потому что это, собственно говоря, не "данные", а сложные конструкции, законы производства которых должны определяться в каждом конкретном случае.
"Правильными" чаще называются вопросы "нейтральные", то есть вопросы, формулировка которых никоим образом не могла бы задеть респондентов, а полученные ответы рассматриваются как "искренние" и "достоверные", а значит как "истинные".
Что должно было бы стать очевидным при рассмотрении этих вариаций, так это крайняя гибкость этих "мнений", которые могут быть так легко изменены в зависимости от формулировки вопроса или его места в анкете. Специалисты по опросам часто смешивают вопросы, которые можно задать себе как ученому и вопросы, которые нужно задавать респондентам, чтобы попробовать найти на них ответ; причина в том, что они сводят научную работу к простому статистическому представлению как бы самодостаточных ответов. Политологи, без сомнения, заметили бы абсурдность этих вопросов, или по крайней мере последствия их навязывания, если бы они сами иногда задавали их респондентам, наименее интересующимся политикой. Разделение труда таково, что они чаще всего не знают о проблемах, с которыми сталкиваются анкетеры, о количестве отказов от заполнения анкеты, об иронической реакции, смехе или возмущении респондентов и т.п. Они более чем когда бы то ни было остаются "закрытыми" в рамках проблематики институтов политической науки и предлагают репрезентативным выборкам совершеннолетнего населения ответить "да" или "нет" на вопросы, похожие на темы университетских дипломов в области политических наук.
Последствия навязывания вопросов
Большая часть анкет институтов изучения общественного мнения - это анкеты, не допускающие возможность методического контроля, - с учетом как разнообразия затрагиваемых сюжетов, так и социальных различий населения, которое должно на них ответить.
С помощью анкеты собирают не данные о самих мнениях, а только "ответы" на вопросы о мнениях, которые могут в разных пропорциях, в зависимости от социальных групп и затронутых тем, соответствовать или не соответствовать действительным мнениям.
Вопрос, дающий высокий процент отказов, может быть, только "неудавшимся" вопросом, поэтому "специалисты по опросам" изобретают такие формулировки вопросов, чтобы любой человек мог бы что-нибудь ответить; этим они скрывают тот факт, что многие из подобных опросов лишены смысла, по крайней мере для некоторых групп населения, и сильно снижают долю отказов, которые они должны были бы повлечь за собой.
Для каждого вопроса, даже для наиболее простых с виду, надо было бы не только построить спектр разных смыслов, которые могут ему придаваться в реальности разными категориями опрашиваемых, но также и меру, в которой эти группы сами задаются данным вопросом и придают ему смысл.
Следуя правилам, специалисты по опросам должны были бы использовать эти вопросы как "вопросы-фильтры", позволяющие строить подвыборки респондентов, которые были бы, без сомнения, менее многочисленны, чем подвыборки, искусственно получаемые ими с помощью закрытых вопросов, но которые позволяли бы выделить слои населения, действительно затрагиваемые или заинтересованные проблемами каждого исследования.
Вместо того, чтобы выявлять уже существующие мнения - институты изучения общественного мнения создали в обществе новый, ранее не существовавший тип мнения, который мы могли бы назвать "мнение для исследования мнений": это ответы на заранее сформулированные вопросы о мнениях, не предполагающие каких-либо последствий или какой-либо вовлеченности для респондента и ирреальность которых частично объясняет неспособность этих исследований к предсказанию действительных и масштабных изменений во мнениях. Подобные ответы могут быть объяснены только оторванным от реальности характером большой части вопросов. Когда мнения действительно существуют, они почти всегда находят выражение, несмотря на разнообразие формулировок вопросов.
Индивидуальные мнения или "общественное" мнение?
"Общественное мнение" институтов опросов - это лишь статистическая агрегация частных мнений, которые стали обнародованы. Это не мнение, выраженное публично, будь то посредством петиций, свободного выступления в прессе, заявления по телевидению, письма читателя в печатное издание, участия в "опросе" в ходе телепередачи, уличной демонстрации и т.п. Если "граждане" могут иметь или не иметь личные мнения по некоторым политическим проблемам, они могут также принимать или не принимать решения об их предании огласке, например, в ходе конкретных движений протеста или отстаивания своих прав.
Если опросы так слабо обоснованы с научной точки зрения, то они, напротив, весьма сильны политически.
Политическая система может решительно установить, что все мнения равноценны, что статистически лидирующее мнение должно быть названо "общественным мнением" (политически дисквалифицируя, хотя бы временно, мнения меньшинства), потому что оно, как предполагается, обладает особенной и магической природой (характером), в любом случае отличной от суммы составляющих его индивидуальных мнений.
Методические принципы, применяемые специалистами по опросам, ограничены воспроизведением этих верований, которым придается видимость научности.
Значимость ответов при "опросах о мнениях" и принципы построения выборки опрашиваемых определяются не на основе методологического (выбирать группы или индивидов, действительно имеющих мнение), а политического принципа (для того, чтобы опрос был "достоверен", надо, чтобы высказались все граждане).
Исследования мнений в том виде, в каком они осуществляются и комментируются институтами изучения общественного мнения, остаются в предзаданных категориях политического здравого смысла, потому что они меньше стараются уловить индивидуальные и частные мнения и понять логику их производства, чем сказать, в основном в практических целях, "что думает" по данной проблеме "общественное мнение". В конечном счете, их деятельность все больше ограничивается производством ответов на вопросы, которые их просят задать заинтересованные участники политической игры и указанием тех вариантов, которые собирают большинство голосов. Эти институты создают видимость научной работы, потому что они ставят эти мнения в зависимость от некоторого числа базовых социальных характеристик, таких как пол, возраст, социально-профессиональная принадлежность, тип поселения. На самом деле то, что выдается за объяснение, в лучшем случае является лишь простой операцией идентификации в чисто практических целях.
Формы существования "общественного мнения"
Социология должна зафиксировать как социальный факт (что, конечно же, не означает, что она его одобряет или порицает) то, что институты изучения общественного мнения как бы попали в ловушку предполагаемого объекта анализа. Объект социологии - это изучение законов трансформации социальной реальности. Другими словами, при анализе социального мира она должна принимать в расчет социальные представления о нем, потому что они являются составной частью этого социального мира.
Специалисты по опросам верят в существование "общественного мнения" как такового и стремятся к его максимально точному измерению, в то время как с социологической точки зрения это всего лишь коллективное верование, объективной политической функцией которого является обеспечение - в режимах демократического типа - одной из форм регулирования политической борьбы.
Институты опросов и пресса, внесшие вклад в производство "общественного мнения" в его "научной" форме, убеждены в его автономном существовании и без сомнения являются первыми жертвами фетишизации понятия. Они используют категории объективного фиксирования и констатации, укрепляя этим представление о том, что речь идет о реальности, существующей независимо от тех, кто ее измеряет.
Не существует "настоящего общественного мнения", есть только вера в возможность его правильно изучить и измерить. Может существовать лишь социальное определение общественного мнения, которое по своей природе исторически изменчиво, и в реальности весьма тесно связано с социальным полем агентов, заинтересованных в том, чтобы на него ссылаться, манипулировать им или воздействовать на то, что так называется в обществе.
Явление, называемое "общественным мнением", поддерживает с реальностью сложные, частично кругообразные отношения: оно должно определить нечто существующее в рассеянном и более или менее неясном состоянии, но исторически сложившиеся процедуры его объективации частично содействуют производству того, что они призваны всего лишь измерить.
12.Последствия веры в опросы
Журналисты и политики регулярно спрашивали, стоит ли "верить опросам общественного мнения. Вера в опросы - это прежде всего коллективная вера в значимость "статистического обоснования" данными исследований общественного мнения, и в пользу игры, организующейся и структурирующейся вокруг опросов. Именно эта широко распространенная уверенность, по существу, и придает реальность игре; и, как в азартных играх, величина ставок и мощность игры увеличиваются с ростом числа игроков. Это можно выразить и так: игра существует, пока существует интерес в нее играть, а вера в этот интерес коллективно/133/ разделяется*. Последствия, которые эта вера оказала на политическое пространство, очень сложно распознать, потому что они распространились незаметно и размыты по характеру. Они проявляются, например, в той форме, которую сегодня могут принять те или иные телевизионные дебаты, в том или ином выдвижении кандидатуры, или в содержании той или иной статьи в прессе, а последствия рутинизации этой практики часто слишком "ослепительны", чтобы их действительно заметить. В начале 60-х годов можно было еще задаться вопросом о влиянии этой новой, тогда еще маргинальной практики, оказанном на политическую игру, логика функционирования которой еще не была логикой опросов. Сегодня такой вопрос больше не имеет смысла, так как опросы стали частью политической игры и существуют в сознании всех политических актеров, мыслящих и действующих с учетом уже проведенных, планируемых опросов или опросов, которые могли бы провести их противники.
"Благословение" опросов
Одним из индикаторов этой интеграции опросов в политическую игру можно считать сам факт возникновения одного спора, разделившего в феврале 1989 года мнения двух бывших премьер-министров по теме "Исследования общественного мнения как современная форма прямой демократии". Эта дискуссия противопоставила друг другу РеймонаБарра и Лорана Фабиуса. Дискуссия также была представлена Пьером Вейлем, генеральным директором Софрес. Вести ее должны были два других выпускника, а ныне преподаватели Института политических наук: Оливье Дюамель и ЖеромЖаффре, при этом последний объединял в себе функции руководителя политических исследований Софрес, "экспресс-комментатора" мгновенных опросов, проводимых по минитэлю в ходе политической телепередачи "Час истины".
Таким образом, в этом споре выступили два политика высшего ранга, принадлежащие к разным поколениям и очень по-разному относящиеся к опросам. РеймонБарр, университетский деятель, поздно пришедший в политику, охотно подчеркивает свою "нечувствительность" к опросам. Хотя его известность чем-то обязана высоким баллам, полученным им в начале 80-х годов в "рейтингах популярности", впрочем без особого понимания причин этого явления ("это "русские горки", то поднимаешься, то падаешь... и практически не знаешь, почему", признается он), он думает, или притворяется думающим, что пресса интересуется им в силу действенности его идей, а не из-за данных о нем опросов общественного мнения. В ходе спора его спросят, не связывает ли он свой политический вес с популярностью по данным опросов. Если журналисты и карикатуристы любят подчеркивать непокорность этого политика, уверенного в себе и даже, по мнению некоторых, самодостаточного и похожего на профессора, то Лорана Фабиуса политические комментаторы, напротив, описывают скорее как осторожного и весьма внимательного к своему образу в глазах общественности. Он принадлежит к более молодому поколению, которому всегда была известна практика опросов общественного мнения и которое фамильярно относится к телевидению. В молодости он даже участвовал в очень популярной телепередаче ("Голова и ноги"). Опросы и телевидение естественно составляют часть его определения политики. После его "провала" в дискуссии с Жаком Шираком в 1985 году - мы подробно проанализируем ее ниже - он ограничится заявлением по телевидению о том, что он "учился каждый день", признавая, что "проиграл" вследствие "ошибки в стратегии коммуникации"*. Он был также первым политиком, оспорившим результат одного из экспресс-опросов по минитэлю в ходе передачи "Час истины" - но не для того, чтобы отвергнуть эту практику как таковую, а стремясь увеличить свой "рейтинг". Демонстрируя это весьма "инструментальное" отношение к телевидению, он одним из первых - между Бернаром Тапи и Жаком Сегела - участвует в новой, так называемой "политической" передаче одного ведущего развлекательных программ ("Если бы мы все себе сказали" Патрика Сабатье, который в завершение передачи назовет его "очень симпатичным"). Больше не занимаясь технологиями коммуникации, он почти ежедневно работает с опросами.
Происходит перемена позиций, обнаружившая значимость, которой теперь обладают опросы в политике для всех актеров, - и РеймонБарр, в течение нескольких лет публично "смеявшийся" над опросами (особенно когда их данные ему благоприятствовали), все же признается, что решил стать кандидатом на президентские выборы 1988 года потому, что вконце 1986 года он занимал "надежную" позицию по данным опросов.
Лоран Фабиус, действовавший "с учетом мнений", напротив, стал подчеркивать опасность управления "только на основе мнений" . Эта простая дискуссия косвенно дает нам большую часть информации, которую надо принять в расчет для анализа влияния, производимого опросами на политическую игру. Она показывает, во-первых, что вопрос о "влиянии опросов на политику" рассматривается как серьезный вопрос, потому что его обсуждение может мобилизовать двух бывших премьер-министров и полную аудиторию студентов, изучающих политические науки. Во-вторых, что практика опросов интересует лишь немногих актеров: а именно, тех, кто их проводит, тех, кто их как-либо использует, и тех, на кого они как-либо влияют*, и что Институт политических наук занимает в этом новом политическом пространстве центральное положение в том смысле, что этот институт пытается навязать политикам, журналистам, специалистам по опросам и политологам определенное представление о политике, в котором опросы общественного мнения занимают важную позицию. В-третьих, что множественность ролей многих социальных агентов этой маленькой социальной группы, которые могут быть одновременно политологами, сотрудниками университетов, журналистами, консультантами политиков и т.п., способствует размыванию границ между политикой и научным анализом политики и благоприятствует новому журналистско-политологическому, внешне научному дискурсу. Наконец, что опросы укрепили взаимоотношения политики со СМИ, особенно с телевидением, так как СМИ стали местом специфической политической деятельности, явная цель которой - воздействие на мнения в том виде, в котором их "производят" институты опросов.
Интересы журналистов в проведении опросов
Журналисты во многом заинтересованы в этой технологии, последовательно внедряемой политологами. Опрос - это прежде всего продукт, выполняющий экономическую функцию для предприятий прессы; это информация, необходимая для того, чтобы газеты покупали. Печатные издания и периферические радиостанции использовали опросы общественного мнения главным образом в качестве зрелищной и удивительной информации, "эксклюзивно" анонсированной на первой странице, чтобы хотя бы привлечь случайное внимание читателей, особенно во время периодических опросов читательской аудитории, проводимых Центром исследований рекламных изданий. Когда директор национального еженедельника, имеющий большой опыт проведения опросов, заявляет, что сегодня данные опроса "более не способствуют покупке газеты", он напоминает о прямой экономической выгоде, которую предприятия прессы могут получить от этой практики, но, ссылаясь на экономический закон уменьшения прибыли, он указывает, что эта практика полностью распространилась на все журналистское пространство, что,несомненно, предполагает не исчезновение, а стабилизацию прибыли.
Опросы как символическое оружие
В этом процессе эмансипации журналистов по отношению к политической власти опросы общественного мнения стали исключительно мощным символическим оружием: помимо других последствий, они позволили журналистам законно противостоять политикам, применяя то же оружие политического поля. Раньше в отношениях, устанавливающихся в ходе интервью между журналистами и политиками, только политики обладали собственно политической легитимностью, полученной на выборах. Поэтому они одни обладали правом сказать все, что хотели и думали избиратели. Роль журналиста была сведена только к постановке вопросов, при этом он мог задавать лишь те вопросы, которые предположительно волнуют телезрителей, что могло быть оспорено, так как политик считал себя равно компетентным в предпочтениях своих избирателей. Журналист не имел никаких законных оснований противоречить ответам интервьюируемого политика и спорить с ним. Долгое время некоторые тележурналисты, над которыми подшучивали их собратья из печатных изданий, искали выход из этой альтернативы между вежливым и агрессивным интервью. Опросы общественного мнения, проведенные с участием политологов, которые присоединились к тележурналистам, позволили им выйти из этой неудобной ситуации, потому что теперь журналисты могут противопоставить утверждениям политиков цифры опросов - цифры, ставшие почти такими же официальными, как данные Национального института статистики и экономических исследований (НИСЭ - INSEE) по экономике, и призванные оповещать о "воле народа", которую измеряет инстанция, представляющаяся нейтральной и научной, и поэтому с одинаковым успехом навязывающая себя как журналисту, так и политику.
Опросы дали, по крайней мере временно, определенную власть политическим журналистам телевидения и печатной прессы, которые, задавая некоторые вопросы, могут навязать политическому классу темы публичных дискуссий (Почему у Рокара высокий рейтинг популярности? Почему сотрудничество выгодно Миттерану? и т.п.) Регулярно они даже вызывают "произнесение народом" суровых суждений о политиках, конструируя (что вовсе не сложно) вопросы, ориентированные на популярные стереотипы о политике.
Эти вопросы - последствие отношений, установившихся между полями политики и журналистики: они не нацелены на определение мнений граждан, но предназначены в основном для укрепления собственной власти прессы перед лицом политической власти путем дестабилизации агентов политического поля. Под предлогом посоветоваться "с народом" научным образом, журналисты традиционно нападают на политиков и призывают их к порядку. Народ используется для того, чтобы окончательно содействовать сведению счетов внутри политико-журналистского класса. Показателем того, что опросы такого типа стоят выше политических расхождений и раскрывают отношения между полями журналистики и политики, является то, что к ним по очереди прибегают все парижские газеты, каждый раз вызывая этим смиренные ответы со стороны политиков, которые в течение нескольких недель каются в обличающих их СМИ.
Медиатические "представления"
Телевидение, бесспорно, расширило круг публики, смотрящей политические передачи и заявляющей о своем "интересе" к ним. Но интерес этого расширенного круга обусловлен также тем, что само содержание того, что телевидение, по своей собственной логике, предлагает под названием "политика", подверглось переопределению: традиционную политику, политику кулуаров или партийных ячеек, вызывавшую интерес лишь у небольшой части населения, а точнее, у уже убежденных активистов, постепенно заменило другое представление политики, определенно построенное и организованное для того, чтобы заинтересовать широкую публику., Таким образом, политику изменили, придав ей содержание, "смотрибельное" для широкой публики: именно так появились сражения между "звездами" политики, построенные по логике спортивной борьбы ("С равным оружием", "Лицом к лицу", "Большой спор"), визиты на дом к политикам ("Вопросы по-домашнему"), приглашения политиков на развлекательные передачи с тем, чтобы петь или рассказывать истории ("Карнавал", "На ушко"), выпуск политических передач профессиональными актерами (в частности, Ив Монтан довольствовался этим) и т.п. Бесконечное обновление формы и постановки этих передач объясняется как раз тем, что именно зрелищный аспект важен более всего. Сегодня политики стали такими же известными и близко знакомыми, как "звезды" театра или спорта, что показывает, наряду с другими показателями, развитие жанра имитации политических деятелей.
Телевидение ставит политических лидеров в новую ситуацию, логика национальных СМИ и поиск максимальной аудитории приводит их к выступлению перед очень разнородной публикой, большая часть которой, мало интересующаяся политикой, смотрит их "представления" именно из-за того, что в них является наименее "политическим" (в традиционном смысле) и судит их, если их об этом спрашивают по критериям, в общем смысле не политическим.
Политологическое видение политики
Телевизионные выступления политиков воспринимаются политическими комментаторами как случай, дающий возможность изменить их рейтинг популярности или намерения голосовать. Политиков судят по их эффективности, измеряемой институтами опросов. В статье, озаглавленной ""Барр" на подъеме, "Миттеран" на том же уровне", один журналист Монда, долго комментирующий результаты многочисленных предвыборных опросов в ходе кампании президентских выборов 1988 года, пишет, например: "Г-н Миттеран должен был ответить (...) на вопросы Филиппа Александра на РТЛ (RTL). Это выступление могло бы изменить результаты следующих опросов, последняя волна которых показывает подъем для г-на Барра и такие же результаты для главы государства" (14 ноября 1987 года). Вера в могущество СМИ заставила политико-журналистский класс внимательно следить за политическими телепередачами, в частности за теми, в которых журналисты задают вопросы политику, или теми, в которых сталкиваются два политических лидера. В данном случае опросы также были слишком рано проведены. Новшеством стало то, что эти технические приемы, вначале конфиденциально окружавшие политические передачи, очень быстро переместились в их центр, как мы видим, например, в передаче "Час истины". Политические журналисты, политологи, руководители институтов опросов, политики и их консультанты по коммуникации, телевизионные критики и т.п., то есть все, кто интересуется политикой и/или телевидением, соперничают в выражении - частном или особенно публичном - своего мнения о "представлениях" политиков и в интерпретации числовых данных, получаемых все более сложными методами, разработанными институтами изучения общественного мнения для измерения (по их мнению, точным и неоспоримым способом) реакций репрезентативных выборок населения.
Показательные дебаты
Из многих политических дебатов тот спор, в котором 27 октября 1985 года столкнулись Лоран Фабиус, тогда действующий премьер-министр и социалист, с Жаком Шираком, бывшим премьер-министром и лидером оппозиции, заслуживает детального анализа, так как он почти на уровне карикатуры, как пример из учебника, соединил в себе новые формы политической борьбы, в которых телевидение, и особенно опросы, обладают решающим функциональным значением. Эта дискуссия - результат напряженных переговоров, включивших в себя всю историю предшествовавших телевизионных дебатов. Выбор канала и времени ее проведения был не случаен: она прошла по каналу ТФ1 воскресным вечером как раз перед фильмом, потому что этот канал мог дать наилучший вариант "спонтанной" аудитории, называемый на телевизионном жаргоне "кусок для мясника". Сама канва спора и порядок обсуждения различных тем были спланированы в зависимости от прогнозируемого объема аудитории, рост которой предполагался с приближением часа "традиционной встречи с воскресным фильмом".политические дебаты - это весьма особенное по своей природе событие. Это абсолютно медиатическое явление, в основном создаваемое посредством телепередач, но все же при условии, что все СМИ, а также политическая среда, представляют его как "событие". Если мы и достаточно близки к тому, что иногда показательно называют "медиатическим переворотом", тем не менее, судя по всему, социальные агенты, более или менее осознанно участвующие в производстве событий такого типа, остаются глубоко убеждены в их значимости. "Событие" является в реальности коллективным продуктом, результатом настоящего - хотя и частично невольного - совместного производства печатной прессы, радио, телевидения и агентов политического поля.
Символическая борьба
Представление дебатов сильно повлияло на характер подготовки к ним самих политических лидеров: они оказались как бы заложниками своего собственного образа, созданного прессой, и определения дебатов как безжалостного столкновения, которое они не могли более ни контролировать, ни опровергнуть, не рискуя разочаровать ожидания, столь основательно внушенные прессой.
Эффект вердикта
Действительное новшество этих дебатов, обозначившее важный этап в изменении функционирования политического поля, состоит в создании арбитра, названного неоспоримым и демократическим: для этого оказалось достаточно пустить самих зрителей на площадку игры с помощью метода опроса о мнениях, запрашивая у них оценки результата состязания. Если бы мы применили к самому спорту эту процедуру, тем не менее кажущуюся логичной в политике, - хотя в этой области следует остерегаться "очевидностей" - это означало бы, например, что результат футбольного матча не зависел бы от числа действительно забитых голов, но от количества болельщиков каждой команды, или - если взять пример, более близкий к политической борьбе - что результат поединка боксеров или чемпионата по художественному катанию зависел бы не от технических оценок судей-специалистов, а от мнения зрителей или даже телезрителей.
Политический маркетинг, по-видимому, служит политикам: он предлагает помочь им, продавая им навыки, способные привести их к победе. В реальности он скорее использует их, чтобы обеспечить свое существование, а многие политические лидеры парадоксальным образом превращаются в простых "спонсоров" консультантов по политической коммуникации. Политические рекламисты, долго остававшиеся в тени по воле своих клиентов, так как их технологии рационального манипулирования, казалось, бросали вызов преобладавшему в то время официальному взгляду на политику, сегодня афишируют себя, когда они не хотят сами заниматься политикой, иногда доходя до наведения тени на своих клиентов... Они претендуют на изобретение "выигрышных" выражений или предвыборных афиш, и стремятся убедить политические круги в том, что если политики выигрывают выборы, то это происходит благодаря проведенной ими кампании с предвыборными афишами и лозунгами. Отныне все политические лидеры имеют своих консультантов по политической коммуникации, которых они в определенном смысле защищают. Сегодня в ходе дебатов состязаются не только политические лидеры, с их убеждениями и амбициями, но также стратегии, разработанные "экспертами по коммуникации", и более или менее эффективно примененные политиками.
13."Базовые" манифестации
Но поскольку этим газетам не хватает ума замолчать и они, наоборот, провоцируют манифестации, то правительство должно призвать их к сдержанности, к тому, чтобы они не провоцировали зачинщиков путем публикации их имен и описания их неразумных действий.
Если пресса недостаточно сознательна, чтобы последовать этому умному и патриотическому совету, то необходимо принять соответствующий закон.
Но и правительство не должно рассчитывать только на это: оно должно помнить о большом количестве безработных и о своем долге создавать для них необходимые рабочие места.
Можно легко доказать, что техника опроса, которой пользуются специалисты по опросам, дает лишь отдаленную и искаженную картину действительных социальных представлений. Для этого достаточно сравнить работы по социологии образования, которые проводились на протяжении почти 30 лет, с данными огромного множества школьных опросов того же периода. Будущие историки без сомнения найдут в этих опросах отборный материал о нашей эпохе в том случае, если они будут относиться к ним не как к наиболее эффективному инструменту изучения "общественного мнения", как это часто делается сегодня, а как к показателю проблем доминирующего класса.
В действительности, с помощью этой техники, являющейся также настоящей политической теорией в действии, политическое поле, не обращается к социальным проблемам, а стремится потеснить реальный народ в пользу расчлененного и политически нейтрализованного народа опросов. Техника опроса часто склоняет людей говорить о вещах, которые они сами не знают, или, по крайней мере, не могли бы сами выразить.
Опросы общественного мнения отличаются быстротой их проведения, а также простотой получаемых ответов, что позволяет давать простые комментарии. Опросы общественного мнения весьма далеки от того, чтобы повернуть крупные СМИ лицом к действительно социальным проблемам.
Опросы против "институций"
Можно предположить, что существование специальных и информированных инстанций, которые пользуются поддержкой своих доверителей и которые, частично под их контролем, "со знанием дела", производят мнения, все-таки точнее выражают интересы групп, которые они представляют, чем мнения, высказываемые культурно обделенными людьми в ситуации анкетного интервью, которое некоторыми из них воспринимается скорее как школьный экзамен, чем как демократическая беседа. Есть некоторое противоречие в том, что политики содействуют проведению опросов общественного мнения, а не отказываются от них, и на их основании выстраивают то, что думает "молчаливое большинство". Ведь специально выбираемые политики уполномочены производить, на основе парламентских прений и открытых дискуссий, согласованные мнения, получающие затем силу закона.
Между тем, любой опрос общественного мнения содержит в себе более или менее завуалированную политическую критику, хотя при этом он предназначен говорить от имени народа или для народа - этой специфической социальной категории. Создание "институтов общественного мнения" в тех странах, где они прежде отсутствовали, имеет целью формирование новой политической инстанции, которая уполномочена выражать в отличие от существующих прежде, то, чего хочет народ.
Опрос влечет за собой опрос: актеры политического поля из предосторожности стремятся предварительно опробовать высказываемые ими точки зрения по общественным вопросам, чтобы быть уверенными в получении широкой поддержки со стороны общественного мнения, поскольку они знают, что всегда найдется какой-нибудь печатный орган, который может заказать опрос, чтобы убедиться, что его точку зрения разделяет большинство граждан.
Манифестации: ритуалы или стратегии?
Уличные демонстрации в течение очень долгого времени оставались незаконными, также и сегодня на них оказывается нейтрализующее воздействие с помощью практики опросов. Дело в том, что демонстрации никогда или почти никогда не бывают полностью "спонтанными". Они представляют собой общественные движения, значительно менее искусственные, чем те, которые удается "выявить", как полагают специалисты по опросам, и потому являются серьезной угрозой политической игре. Тем не менее, как и опросы общественного мнения, современные уличные манифестации сами стремятся включиться в политическую игру. Безусловно, рост их числа частично объясняется тем, что с расширением функций, выполняемых государством множатся и объективные причины для общественного протеста. Но важно и то, что манифестации вошли в политический обиход и превратились в простой элемент стратегии коммуникации.
Повторяемость этого метода выражения мнений склоняет некоторых этнологов рассматривать его как своего рода "политический ритуал". По мере накопления наблюдений можно даже, составить перечень технических приемов, которые применяют манифестанты как для усиления шумовых эффектов внутри городского пространства (пение, крики, ритмичность, и т.д.), так и для нарушения обычных для улицы зрительных эффектов (неожиданные и необычные для города предметы, типа тракторов или коров, маскарадные костюмы и т.п.) для того, чтобы привлечь внимание горожан и превратить их в свидетелей конфликта.
Но не все институционализированные практики являются "ритуалами", то есть, согласно этнографическому смыслу этого концепта, типами поведения, которые регулируются и осуществляются установленным и неизменным образом, что и позволяет выполнить все ритуальные функции. Демонстранты, которые, впрочем, далеко не все являются регулярно "практикующими" эти виды действия, знают, что для того, чтобы быть услышанными, недостаточно участвовать в институционализированных и официально принятых формах протеста.
В политике самые ритуализированные типы поведения, безусловно, менее всего угрожают установленному порядку; более того, они даже способствуют его укреплению, поскольку последствия заранее предусмотренных акций легко поддаются контролю на всем их протяжении. Ожидаемые, рутинные, малочисленные шествия, состоящие по преимуществу из активистов, отвечающих на призыв своего профсоюза или политической партии, оказывают слабое влияние на власть. На деле манифестация постоянно вынуждена изменять форму, поскольку, чем более привычной и предсказуемой она становится, тем менее она политически действенна.
Если порой и возникают еще движения столь же непредвиденные, сколь и мощные, то все же чаще всего можно наблюдать, как складываются и развиваются формы политической деятельности, которые можно было бы назвать "медиатическими манифестациями", т.е. манифестации нового типа, чьей целью является воздействие на "общественное мнение", производимое с помощью СМИ и замеряемое специалистами по опросам. Уже давно известно, что манифестации в какой-то степени "делаются" прессой. Новым является рост числа таких манифестаций, которые совершенно очевидно предназначаются "для" СМИ, т.е. таких акций, которые в конечном счете не могли бы без них существовать. Сегодня шествия гораздо больше ориентируются на телестудии.
Исследования двух случаев
Чтобы проанализировать, как эволюционировала сама манифестация, обратимся к двум противоположным примерам недавних манифестаций, которые оказали существенное влияние на тогдашнюю политическую власть. Первый случай представлен манифестацией крестьян в Париже. Эту профсоюзную манифестацию можно квалифицировать как почти "классическую": по призыву своего профсоюза представители данной профессиональной категории, переживающей кризис, в течение целого дня дефилируют по улицам Парижа, чтобы сообщить о своем недовольстве и выдвигаемых требованиях. При реконструкции манифестации, состоявшейся 23 марта 1982 года было сознательно исключено непосредственное свидетельство очевидца. Была лишь собрана, как это мог бы сделать историк, работающий с архивами, информация. Такое простое описание имеет целью лишь дать представление читателю о реальном ходе этой манифестации с тем, чтобы этот точно описанный пример мог служить основой для дальнейшего анализа. Здесь же лишь отметим, что последующее описание также представляет собой артефакт в том смысле, что никто не видел манифестации в целом: каждый видел лишь некоторые аспекты, сознательно или неосознанно отобранные всеми органами печати.
Манифестация аграриев: попытка "реконструкции"
марта 1982 года по призыву Национальной федерации Профсоюзов Сельских предпринимателей (НФПСП) и Национального Центра Молодых Земледельцев (НЦМЗ) десятки тысяч земледельцев - 58 тысяч по данным префектуры полиции и более 100 тысяч согласно профсоюзам - прибыли из многих районов Франции на автобусах и поездах для того, чтобы прошествовать по улицам столицы. С самого утра у вокзалов и станций метро парижанам было роздано 200 тысяч брошюр, выпушенных НФПСП и НЦМЗ. Целью брошюр, озаглавленных "Париж, крестьяне идут тебе навстречу", было "восстановить правду" в ответ на возможные упреки горожан в адрес сельских предпринимателей (фермеры, де, получают слишком много субсидий, плохо платят налоги, загрязняют окружающую среду, плохо обращаются с животными и т.п.). Шествие началось около 11 часов утра у павильона Балтар, где ответственные профсоюзные работники с трибуны, задрапированной белыми и зелеными полотнищами, должны были произносить речи всю вторую половину дня, до тех пор, пока не наступит вечер и земледельцы не отправятся по домам. Его открывали двадцать тракторов. Под транспарантами с аббревиатурами НФПСП и/211/ НЦМЗ шли ответственные профсоюзные работники. Их возглавлял Франсуа Гийом в кожаной куртке и водолазке, и Мишель Фо - президент НЦМЗ. Над их головами раскачивался настоящий лес транспарантов, указывающих географическое происхождение демонстрантов, и плакатов с юмористическими рисунками и лозунгами, рожденными из разных источников вдохновения. Специфической и можно сказать "фольклорной" чертой этой крестьянской манифестации явилось присутствие животных как символов сельского мира: дохлый поросенок, прицепленный к плакату и живой барашек по имени Кики. Манифестация завершилась митингом, начавшимся в 16 часов.В целом, однако, демонстрация производила впечатление полностью контролируемой, как того и хотели ее организаторы. Манифестантам были даны строгие инструкции (в частности, было рекомендовано не употреблять спиртного). В целом же шествие развернулось в атмосфере глубокого безразличия: по пути следования демонстрантов, за ними наблюдало весьма малое число парижан, не выражавших ни своего одобрения, ни осуждения.
Студенческие выступления 1986 года
Второй пример принципиально отличается от первого. Речь идет о выступлениях лицеистов и студентов в ноябре-декабре 1986 года против проекта реформы А. Деваке. Выступления оказались полной неожиданностью с точки зрения их масштаба и состава (лицеисты были более многочисленны, чем студенты), они развивались без участия традиционных профсоюзных организаций, отличались решительностью молодых манифестантов и многократной повторяемостью выступлений на протяжении многих дней и спровоцировали настоящий политический кризис. В результате столкновений с силами порядка один лицеист был убит, а многие тяжело ранены; "серьезная обеспокоенность общественного мнения" и различные брожения в политических кругах просто-напросто привели к отмене проекта закона. Подготовка, развитие и воздействие, оказанное этими студенческими и лицеистскими манифестациями именно благодаря их размаху и имевшим место драматическим событиям, стали предметом множества публикаций различного качества, составивших богатый и исчерпывающий материал для исследования этих выступлений.
Группы в представлении
При анализе коллективных форм протеста следует помнить, что аграрии составляют очень специфическую социальную группу. Неоднородность этой группы, а также те быстрые и глубокие преобразования, которые произошли в сельском хозяйстве, показывают, что мало кто так настойчиво и так разнообразно выступал бы на протяжении последних сорока лет, как эта социальная группа. Практически каждую весну установление цен на сельскохозяйственные продукты, осуществляемое Общим Рынком, вызывает различные манифестации против относительного понижения цен.
Демонстрацию 23 марта можно было бы отнести к манифестациям "второго порядка", представляющим собой настоящие спектакли, поставленные профсоюзными организациями в рамках конкретных стратегий, с целью воздействовать на власть, одним словом, манифестациям, которые задумываются именно как манифестации. Манифестации "первого порядка" в тенденции являются манифестациями реальных групп "для себя", когда каждый участник не представляет никого, кроме самого себя, и когда его относительно мало беспокоят и тот спектакль, который он играет перед другими, и возможные последствия, которые, в конечном счете его действия могут повлечь за собой. Манифестации "второго порядка", чаше всего массовые, напротив, отдают предпочтение "демонстрационному эффекту", воздействующему на других, они заботятся в целом о последствиях, короче говоря, они стремятся произвести зрелище.
Разумеется, в реальности каждая из этих двух форм общественного действия никогда не выступает в чистом виде, и каждая из манифестаций содержит в себе в различном соотношении черты, присущие каждому из двух типов действия.
Однако не следует видеть в крестьянских и рабочих волнениях только слепой и иррациональный бунт восставших социальных групп. Здесь речь идет об эффективной, и следовательно, на свой манер рациональной форме действия тех, кто в течение длительного времени располагал лишь физической силой для того, чтобы быть услышанными.
Представление и репрезентативность
Работа по представлению себя присутствует во всех манифестациях, поскольку группа, проводящая манифестацию, претендует на то, что она репрезентативна для всей социальной категории. Главный вопрос о политической репрезентативности полностью отметается специалистами по опросам.Манифестации ставят вопрос о политической репрезентативности и делегировании во всей его сложности. Манифестация НФСПС во многом сводилась к почти чистой демонстрации представительности, одновременно ясно показывая то, что, тем не менее, наличествует во всякой публичной демонстрации этого типа. Достаточно почитать профессиональную прессу, чтобы увидеть, что исходные мотивы манифестаций не всегда совпадают с причинами, на которые ссылаются официально. Эта манифестация, задуманная и организованная НФПСП на основании решений 36-го съезда в феврале 1982 года, первоначально имела целью, во всяком случае с точки зрения лидеров общенационального профсоюза, противодействовать стратегии диверсификации профсоюзов, которую проводила министр сельского хозяйства Э. Крессон.
Численность участвующих в манифестации является одним из важных аспектов таких скоплений людей, поскольку все участвующие в них стороны рассматривают этот аспект как объективный и неоспоримый показатель, позволяющий определить, существует ли движение протеста. Уличная манифестация стала мирной формой протеста потому, что эта буквальная демонстрация численности оказывает на власть определенное влияние. Существует как бы некий исторически постепенно сложившийся негласный договор о неписаных правилах этой формы политической борьбы.
Так называемые "представительные" манифестации за счет большого числа участников, привлекаемых ценой специфической, часто весьма дорогостоящей работы по мобилизации (аренда специальных автобусов и поездов и т.д.), а также добровольных усилий активистов, стремятся укрепить и расширить свою представительность, имея в виду переговоры с политической властью. Чем более многочисленны манифестации, тем более заинтересованные организации могут претендовать на то, что они представляют не конкретную группу манифестантов, а целую социальную категорию.
Представления журналистов
Манифестации полностью включаются в политическую игру только тогда, когда о них говорит пресса. Если даваемые журналистами отчеты о манифестациях и комментарии к ним часто противоречат друг другу, то это потому, что речь идет о сложных коллективных акциях, которые могут служить настоящими проверочными тестами журналистских кругов.Вопреки тому впечатлению, которое стремятся создать актеры движений протеста, большинство манифестаций по самой своей природе далеко не являются очевидными и однозначными социальными акциями. Фактически манифестация представляет собой совокупность тысяч индивидуальных акций. Участники видят лишь очень малую часть манифестации.
Казалось бы, что "охватить" все могут только журналисты, поскольку их ремесло состоит как раз в том, чтобы "освещать события", располагая для этого не только информацией, полученной от организаторов, но и техническими средствами, позволяющими наиболее полно отслеживать ход событий (к их услугам репортеры на мотоциклах, фотографы, передвижные установки с аппаратурой, магнитофоны, радиотелефоны и т.п.), а также взглянуть на них с высоты (с помощью вертолетов). Тем не менее, даже журналисты не могут увидеть всего, настолько этот тип события является результатом тысяч действий, в разной мере согласованных и контролируемых даже тогда, когда речь идет об организованном шествии, не говоря уже о более стихийных манифестациях.
Часто журналисты вполне искренно дают описания, ориентация которых зависит от политической линии их газеты, путем отбора реально наблюдаемых сцен, происшествий или персонажей, или реально проведенных и собранных в ходе этих масштабных событий интервью. Безусловно, существуют определенные ограничения в том, что можно сказать и написать.
Несмотря на то, что все профессиональные манифестации носят корпоративный характер, некоторые из них представляются журналистам более "универсальными", чем другие, и потому они могут оцениваться очень по-разному. Манифестации медсестер (в 1988 году), выдвигавшие требования повышения зарплаты и улучшения условий труда, были гораздо более убедительны с точки зрения журналистов, поскольку в них речь шла о деятельности "бескорыстной" и "альтруистической" (ухаживать за страждущим и облегчать их страдания), чем, например, манифестации металлургов Лотарингии (между 1978 и 1984 годами), хотя цель последних была более радикальна, поскольку они боролись за сохранение занятости и экономическую жизнь целого региона.
Манифестации "для" журналистов
Манифестация в ее нынешней форме является таким действием, которое может достичь стоящих перед ним целей только в том случае, если ему удастся вызвать широкое освещение в прессе, на радио и телевидении. Манифестанты выступают для прессы и для телевидения. Журналисты, сопровождающие шествия или сидящие в специально оборудованных для них залах, полагают, что они дают репортажи о манифестации, далеко не всегда замечая, что сами участвуют в ее реализации в почти кинематографическом смысле этого слова. Информация о проходящей манифестации, час за часом передаваемая в кратких новостях по радио, может вызвать реакцию слушателей и привести их, пусть с опозданием, в ряды участников. Статьи в прессе, предшествующие "событию", играют роль, которую нельзя недооценивать.
Чем больше силы набирает движение, тем более оно провоцирует разного рода инциденты, тем больше говорит о нем пресса и т.д. Однако поддержка, сознательная или спонтанная, оказываемая прессой подчиняется законам журналистского поля: в какой-то момент журналисты обнаруживают, что социальное движение несколько затянулось, особенно если они не могут сказать о нем ничего нового, и может надоесть читателю. Это склоняет их к мнению, что конфликт, который они бы хотели видеть завершенным, в соответствии с логикой СМИ - уже урегулирован. Они, например, могут заявить при первой же возможности, в форме "сенсации", что в "переговорах сделан решающий шаг", давая тем самым манифестантам понять, что пресса более конфликтом не интересуется, и содействуют, таким образом, реальному завершению событий.
"Успех" манифестации в конечном счете определяется способностью сделать так, чтобы в большинстве изданий появились "хорошие" статьи. Манифестанты дефилируют перед своего рода жюри, которое, в зависимости от формы шествия, составит свое "мнение" и обеспечит его широкое распространение. Манифестанты стараются создать "манифестацию для журналистов" и разыграть ее так, чтобы взволновать или развеселить тех, кто их смотрит до того, как показать ее читателям или телезрителям.
"Медиатический капитал"
К "событиям", привлекающим внимание большинства журналистов, относятся все те факты, которые выпадают из обычного, привычного, повседневного, повторяющегося, короче - банального (для журналиста). "Поезд, который приходит по расписанию - это не событие". Достаточно отнестись к этому типичному приему журналистики буквально и блокировать, например, железнодорожные пути, чтобы произвести то самое "нечто", которое, принимая во внимание особенности восприятия журналистов, будет признано как "событие".
В то время как многие журналисты верят в то, что видят нечто "небывалое", в действительности они видят лишь удавшиеся стратегии тех социальных групп, которые способны изобрести и изготовить по своему желанию своего рода наживки, какими являются эти "небывалые" акции или скопления людей.
Существуют такие "события", о которых журналисты не могут не говорить - неважно, положительно или отрицательно - из опасения потерять свой кредит доверия. И наоборот, журналисты не могут конструировать "событие" из чего бы то ни было, рискуя потерять само право на конструирование. "События" рождаются именно из взаимоотношений между полем прессы и различными социальными полями.
Не существует такого пространства, которое было бы открыто для всех тех, кто этого хочет; существуют агенты, которые решают в соответствии с законами функционирования журналистского поля, что стоит, а что не стоит того, чтобы быть сообщенным публике, более или менее широкой и социально гетерогенной. Понятие "публика" тоже слишком абстрактно; было бы более убедительным в каждом случае определять размеры и состав той или иной публики. Различные социальные группы с учетом их собственного медиатического капитала, более или менее быстро получают доступ в это пространство и к его специфическим прибылям. Не будет большим преувеличением сказать, что некоторые массовые акции, многие манифестации-спектакли в большинстве своем производятся потому, что журналистское поле их ждет и потому, что они вписываются в доминирующий сегодня способ политико-журналистского функционирования.
"Суд общественного мнения"
До тех пор, пока манифестации ограничивались физическим пространством улиц и силовыми отношениями, которые складывались прямо на месте проведения манифестации, столкновения, зачастую весьма жестокие, составляли суть этих акций. Конкретная цель политического контроля над прессой и цензуры состояла в том, чтобы эти акции не выходили за пределы того места, где они разворачивались, чтобы силовая борьба не распространялась дальше этого ограниченного места столкновений. Ведь, в конечном счете, сами манифестанты стремятся попасть под контроль институтов опросов, которые "регистрируют" реакцию обшественного мнения на мнения, выраженные ими публично, то есть на улице. Поддержка населением манифестирующей группы или "симпатия" (измеряемая опросом), которые может вызвать движение протеста, не зависят от воли участников борьбы. Порой достаточно какого-либо несчастного случая, неловкого высказывания какого-нибудь руководителя, подхваченного и широко разрекламированного СМИ, чтобы произошел переворот во "мнениях", которые до того фиксировались институтами опросов.
Действующим политикам, являющимся монополистами по части легитимного физического насилия, почти всегда удается запрещать массовые скопления людей, контролировать столкновения и сокращать численность демонстрантов. Непосредственно материальное соотношение сил всегда оказывается в пользу существующего порядка, который располагает средствами воздействия, не идущими ни в какое сравнение со средствами манифестантов. Почти всегда на улице последнее слово остается за властью. Что касается борьбы символического типа, то здесь все далеко не так определенно, поскольку ее участники гораздо более многочисленны и диверсифицированы. Цель, выдвигаемая манифестантами, может восприниматься как легитимная, а репрессивные средства, используемые властью для противостояния этой цели, могут вызывать негодование.
СМИ преувеличивают значение того, о чем они говорят и, соответственно, преуменьшают значение того, о чем они не говорят. Поле журналистики навязывает полю политики определенную иерархию событий, которую поле политики склонно принимать и признавать, тем более, что оно также участвует в ее производстве. Но власть прессы, как и всякая другая власть, действует лишь в определенных границах, и журналистам лучше других известно, что они являются манипулируемыми манипуляторами. Долгое время политические журналисты высказывались лишь от имени своих читателей. Они представляли себя "лидерами общественного мнения", то есть агентами, которые активно участвуют в создании общественного мнения. Сегодня институты общественного мнения позволяют им выступать от имени "общественного мнения" в целом: они уже не являются составляющей его частью, но, как и политики, легитимируют свои соображения, ссылаясь на опросы. Они более не считают себя теми, кто они есть, то есть "делателями" мнения, а простыми комментаторами мнения, которое существует независимо от печати. Реакция широкой публики всегда является лишь деформированным и зачастую искусственным откликом на мнения, которые ранее были публично высказаны профессионалами по части общественного мнения.
Реальные группы и коллективные актеры
Уличные манифестации дают удобный повод, чтобы реально поставить классический вопрос о представлении, который уже давно не может разрешить политическая мысль. Политика в значительной мере является борьбой за то, чтобы знать, кто имеет право на публичное высказывание, и от имени кого. Политика есть борьба за предоставление слова и искусство высказываться от имени групп. Уличные манифестации дают удобный повод, чтобы реально поставить классический вопрос о представлении, который уже давно не может разрешить политическая мысль. Политика в значительной мере является борьбой за то, чтобы знать, кто имеет право на публичное высказывание, и от имени кого. Политика есть борьба за предоставление слова и искусство высказываться от имени групп.
С этой точки зрения манифестации, митинги и шествия традиционно представляют собой стратегические формы мобилизации в той мере, в какой они конституируют группы-посредники между реальными социальными группами и политическими коллективами, которые существуют лишь как социальные категории. Реальные группы реальны, если можно так выразиться, потому, что речь идет о конкретных и зримых объединениях индивидов, собирающихся (чаше всего потому, что хотя бы в чем-то одном они схожи) в одном и том же пространстве, в отличие от номинальных коллективов, которые являются продуктом абстрактного суммирования и обретают социальное существование лишь благодаря социальным агентам, осуществляющим такое суммирование на бумаге.
Манифестации оказывают прямое и довольно тривиальное воздействие на тех, кто в них участвует. Более или менее удавшееся представление, которое группа создает для себя самой, часто впечатляющий вид коллектива, который прежде мог существовать лишь как абстракция, и который, благодаря объединению в пространстве, становится очевидной и бесспорной реальностью - все это лежит в основе того специфического производства политической энергии, которая зовется "моральным духом" или "решимостью" борющихся индивидов.
"Медиатические" манифестации
Многие участники современных манифестаций весьма далеки от того единогласия, которое им приписывают и которого требуют от них организаторы. Участники этих манифестаций, задача которых состоит в оказании воздействия на общественное мнение, фиксируемое опросами, являются не столько полноценными актерами, сколько простыми невольными статистами в спектакле, сценарий которого им не всегда известен. Они собираются вместе, но при этом они далеко не единодушны в отношении тех мотивов, которые официально выражают плакаты или профсоюзные призывы. Манифестанты образуют гетерогенные скопления людей, парадоксальным образом не имеющих голоса, их участие подчиняется избирательной логике и они представляют собой не столько субъекты шествий, сколько более или менее сознательные объекты стратегий по интерпретации участия этих манифестантов. Иногда они могут даже не понимать, почему они пришли или почему они начали бастовать, и только постепенно - день за днем - читая прессу или разговаривая с забастовщиками, формулируют свои собственные причины участия в забастовке. В большинстве своем эти объединения людей не бывают полностью искусственными. Представители не могут в приказном порядке создать группы, предназначенные легитимировать их представительность; они должны быть способны реально провести шествие реальных индивидов, более или менее заинтересованных в манифестации.
Неслучайно пресса регулярно подвергается критике за то, что она искусственно создает события или слишком тенденциозно поддерживает те или иные группы, или идеи. Это происходит потому - и политики это хорошо знают - что она занимает принципиально важное место в стратегиях признания, посредством которых представители различных социальных категорий стремятся воздействовать на политическое поле, достаточно реалистично и убедительно демонстрируя социальные коллективы, которые большей частью своего существования обязаны журналистам, фотографам и операторам, сопровождающим шествия.
Современные средства коммуникации (радио и особенно телевидение) сделали возможным это смешение логики манифестаций, которые пытаются воздействовать на слушателей и телезрителей с тем, чтобы превратить их в "группы поддержки". Манифестации "планируются" организаторами с тем, чтобы получить от них наибольшую "медиатическую" отдачу и чтобы не оказаться вытесненными из общенациональных крупных СМИ другими манифестациями, которые могли бы их "раздавить".
Представители "базы" на местном или общенациональном уровне, представляют ли они реальные или абстрактные группы, всегда являются для журналистов самым прямым, поскольку наиболее коротким и экономичным, путем доступа к базе. Они занимают место базы, их воспринимают как источники информации о базе, а иногда видят в них саму базу.
Телевидение, опросы и логика политической игры на протяжении последних тридцати лет внесли свою лепту в ликвидацию профсоюзной монополии, не допуская при этом никакого более достоверного способа самовыражения. Парадоксальным образом, манифестации стали сегодня слишком мощным методом воздействия для того, чтобы доминирующие не находили в них своего собственного интереса, и чтобы эти манифестации продолжали оставаться исключительно делом доминируемых. С другой стороны, манифестации становятся все менее эффективной формой борьбы для наиболее обездоленных, поскольку сегодня социальные группы помещены в ситуацию конкурентной борьбы в отношении форм манифестирования.
Для того чтобы сегодня провести эффективную манифестацию, требуется все более значительный экономический, социальный или культурный капитал. Традиционные профсоюзные манифестации финансировались самими участниками (профсоюзные взносы, сбор пожертвований среди населения). Сегодня все большее число манифестаций ищут "спонсирования" - прямого или косвенного - через СМИ.
Современная технология привела к трансформации определения эффективного политического действия. Теперь между борющимися социальными группами помещается множество агентов, имеющих собственные интересы и поглощающих на свой лад часть социальной энергии. Между тем, сокращению физического насилия сопутствует усиление символического насилия в виде навязывания новых, в разной степени мнимых верований, которые закрепившись в сознании людей, уменьшают потребность в чисто физическом насилии в процессе доминирования, но которые, возможно, труднее обнаружить и соответственно, преодолеть.
Заключение
Строго научное изучение ценности опросов общественного мнения не отличается особой сложностью и можно бы было считать вопрос исчерпанным, если бы встречающиеся здесь препятствия были более интеллектуальными, чем социальными. В спорах об "общественном мнении" правота специалистов по опросам кажется очевидной, но вовсе не по тем причинам, по каким они полагают. Они думают, что лишь объективно измеряют некое явление, тогда как на самом деле они дают его частную историческую форму.
Наука и политика
Поскольку деятельность институтов изучения общественного мнения расположена между наукой и политикой, то их социальная сила состоит в том, что они по желанию могут перемешаться из одной плоскости в другую. Специалисты по опросам путают то, что действительно существует, с тем, что нормативно установлено как долженствующее быть. Так, социальные науки не должны быть "демократическими" сами по себе, что не означает, что вне науки социолог не может разделять демократические ценности.
Опросы об электоральных намерениях, которые постоянно проводятся сегодня и которые с технической точки зрения практически бесспорны, тем не менее ставят под сомнение официально полученные результаты. Эта практика опросов, представляющая практически нулевой интерес с научной точки зрения, но имеющая высокую политическую отдачу, превращает, вопреки самой сути репрезентативной политической системы, политическую жизнь в "перманентные выборы": несмотря на то, что депутаты официально избираются на пятилетний срок, их легитимность зависит теперь во все большей степени от почти ежемесячных результатов электоральных зондажей и от рейтингов популярности.
Отношение делегирования, установленное выборами, еще более серьезно оспаривается ростом числа опросов, в задачу которых входит, минуя дискуссии и обсуждения, напрямую решать разрозненными и в большинстве своем неинформированными индивидами любую актуальную проблему или проблему, являющуюся внутренним делом политического класса. Безусловно, влияние регулярно публикуемых результатов этих мини-референдумов остается пока достаточно ограниченным, поскольку политики не склонны отказываться от вверенной им в результате выборов власти. Однако очевидно и то, что само существование таких данных, которые с их точки зрения, обладают научной объективностью, вступает в противоречие с функцией представительства в ее традиционном понимании (т.е. квазиюридической) и способствует ограничению автономии обсуждений парламентариев.
Политологи считают, что опросы способствуют прогрессу демократии и напоминают, что институты общественного мнения не существуют в авторитарных режимах. На самом деле демократии сегодня угрожает не столько тоталитаризм, которым пугают политологи, сколько демагогия и цинизм, росту которых самым непосредственным образом способствует практика опросов.
Конечно, социальные науки находятся не совсем вне политики. Но они должны быть науками политики, то есть науками, не "ангажированными" в политическую борьбу в узком смысле слова, а позволяющим лучше ее понять. Социология должна по возможности продвигать вперед сложное рефлексирующее видение социального мира и способствовать "отвыканию", что позволяет выделить в качестве объекта собственно категории нашего чисто социального восприятия политики.
"Расширенное доминирование"
Чем более дифференцированы социальные пространства, тем более социальное поведение становится коллективным продуктом, который предполагает переговоры и взаимодействие множества иногда противоречивых императивов. Каждый, навязывая требования, свойственные тому пространству, к которому он принадлежит, немного доминирует над другими, но он же оказывается под властью системы принуждений других, с которыми ему нужно вступать в переговоры. Доминирование социальных агентов особенно велико, если в них воплощена логика их поля. Их доминирование в своем поле тем больше, чем больше логика поля доминирует над ними и чем более они выполняют то, что требуется полю и оценивается им положительно.
Структуры печати и телевидения представляют собой экономические структуры, находящиеся в состоянии конкурентной борьбы. Эта конкуренция выражается, естественно, в поисках "сенсации", какого-нибудь эксклюзивного заявления и всего того, что позволяет отличить и дифференцировать одно средство информации от другого, но она обязывает также в текущей информации срочно обращаться к сюжетам, которые затрагивают конкуренты и которые становятся обязательными, превращаясь в привычные темы разговоров, по крайней мере, в политической и журналистской среде. Это новое доминирование проявляется в избыточности, которую оно порождает.
Разоблачение наиболее очевидных манипуляций необходимо, но оно таит в себе опасность - опасность не увидеть, что сегодня само существование телевидения и привычная практика опросов как бы формируют исподтишка всю реальность. Настоящая проблема заключается не в том, чтобы решить, быть "за" или "против" опросов или СМИ, а в том, чтобы решить, что предпочтительней: народный бунт или "медиатические" манифестации.