Детство польского шляхтича в первой половине XIX века

Детство польского шляхтича в первой половине XIX века

Курсовая работа

Детство польского шляхтича в первой половине XIX века

Введение

Что такое детство? Лишь биологический, психический феномен, являющийся неизменным на протяжении всего существования человека? С таким подходом согласиться трудно. Детство - это также социальный и культурный феномен, причем изменяющийся со временем и несущий в себе черты своей эпохи. Тема детства привлекает в последнее время все больше внимания исследователей, в том числе и историков. В XIX веке в Европе этому периоду в жизни человека (в дворянском обществе) стали уделять больше внимания, чем в предыдущие эпохи. Детство перестало казаться ненужным и неполноценным отрезком жизни, в контексте философии Просвещения и позже романтизма в нем начали видеть нечто важное (как этап формирования человека) и ценное (как этап невинности, близости к природе). В соответствии с этими новациями развивалась система школьного образования, менялись также отношения в семье.

Все эти моменты характерны в большей или меньшей степени и для дворянского общества Польши первой половины XIX века. Точнее, для польских дворян, потому что в строгом смысле XIX столетие не было веком Польши - она прекратила свое существование как независимое государственное образование в результате разделов Речи Посполитой. Польские земли оказались в составе Австрийской империи, России и Пруссии. Тем не менее, польское дворянское общество продолжало жить своей жизнью, а в Царстве Польском в 1815-1830 годах даже получило определенные выгодные условия для своего существования и развития. Для нас интересно взглянуть на это шляхетское общество с точки зрения истории детства.

Цель нашей работы - рассмотреть детство польского шляхтича в первой половине XIX века, опираясь на мемуары польских дворян. В основу положен проблемный, а не хронологический принцип. В работе рассматриваются:

. вопросы семьи, семейного воспитания, его моделей и образцов, отношений взрослых к детям, детский быт;

. образование - домашнее, школьное, мужское и женское, в том числе его качество, полнота, достоинства и недостатки, педагогические приемы и практики того времени;

. игры и развлечения дворянских детей;

. вопрос того, как отразились крупные политические события XIX века в сознании дворянских детей.

1. Обзор источников

семейный воспитание образование шляхтич

Основные источники, которыми мы пользовались для этой работы, - это воспоминания польской шляхты. У такого типа источников есть свои плюсы и минусы, особенно исходя из специфики нашей темы. С одной стороны, в таком источнике можно найти подробное описание детских лет определенного человека (чаще всего есть и сведения о его ровесниках, братьях и сестрах и других детях). Сложно найти подходящий источник более подробный, чем мемуары. Но, с другой стороны, есть и минусы - в первую очередь это субъективность автора. Создатель текста пишет о себе и, конечно, сознательно или нет, опускает то, что ему хочется опустить, подчеркивает то, что ему лично кажется существенным, представляет себя в наилучшем свете. Авторы избранных нами мемуаров - взрослые люди со сложившейся системой ценностей, политическими, общественными взглядами, и они, конечно, проецируют все это на свое детство. По одному этому источнику сложно определить, повлияло ли впечатление детства на складывающийся характер «маленького человека» или уже сложившийся характер «большого человека» заставляет его вспомнить из своих детских лет именно этот конкретный эпизод? Стоит учесть и особенности человеческой психологии - ярче всего в памяти откладывается либо самое приятное и светлое, либо что-то страшное и тяжелое. Поэтому в мемуарах детство часто предстает в черно-белых тонах - это либо «золотая пора», «потерянный рай», либо складывается ощущение, что детских лет совсем не было, или же они были несчастными. С учетом этих нюансов мы подвергли анализу избранные нами источники.

Думаю, уместным будет представить вместе с характеристикой мемуаров и краткие биографии их авторов. В их обзоре будем руководствоваться хронологическим принципом.

Во-первых, это «Воспоминания из жизни» Эвы Фелиньской. Эва Фелиньская (в девичестве Вендорф) (1793-1859) родилась в деревне Узнога (ныне Клецкий район Минской области Белоруссии), в семье бедного дворянина, ее отец принадлежал к новогрудской адвокатуре. Мать получила некоторое образование, но, например, не знала французского языка. Еще в семье был брат, Юлиан, младше Эвы на два года. Семья жила в Новогрудке, Слуцке, в арендованном имении неподалеку от Слуцка. Отец рано умер, оставив семью практически беспомощной - небольшого капитала не хватало на содержание трех неработающих членов семьи. Выручала поддержка родственников. Семья поселилась в маленьком имении совсем рядом со Слуцком. Крестьян там не было, земля обрабатывалась наемными работниками. Мать стремилась дать детям образование - Эва училась в своеобразной маленькой школе со своими двоюродными братьями и сестрами около полугода, затем, оказавшись в доме своих богатых дяди и тети, воспитывалась вместе с их дочерьми у гувернантки. Юлиан окончил Слуцкую гимназию, позже он тоже стал адвокатом.

В 18 лет Эва вышла замуж за Герарда Фелиньского, шляхтича с Волыни. У них было десять детей, из которых выжило только шестеро. Собственно говоря, фамилия Фелиньских известна благодаря знаменитому сыну Эвы - Зыгмунту Феликсу (Щенсному) Фелиньскому, который стал варшавским архиепископом, вел активную общественно-политическую деятельность, в том числе во время восстания 1863-1864 годов, а совсем недавно был канонизирован. Эва Фелиньская участвовала в тайной организации Шимона Конарского, и в 1838 году была арестована и сослана в Сибирь, в Березов, а затем переведена в Саратов. Позже она вернулась на Волынь. В старости она написала мемуары, а также «Воспоминания из путешествия в Сибирь». Эва Фелиньская умерла в 1859 году.

«Воспоминания из жизни», которые мы использовали как источник, были изданы в 1856 году в Вильно и представляют собой 5 томов мемуаров, общим объемом около 1800 страниц, очень подробно описывающих детские годы и молодость Эвы Фелиньской вплоть до 1819 года. Это был наш основной источник. В своих воспоминаниях автор пыталась воссоздать жизнь провинциальной польской шляхты конца XVIII - начала XIX века, с ее патриархальными традициями, нравами и обычаями. В «Воспоминаниях из жизни» имеются и описания повседневной рутины, и яркие впечатления; рассказ о детстве автора и других ребят-ровесников, детей из своего круга, в том числе своих родственников. Здесь мы находим упоминания самых разных детей - от крестьянских и мещанских до отпрысков аристократов.

Томаш Зан (1796-1851) известен прежде всего своим участием в студенческих оппозиционных кружках Виленского университета 1820-х годов и своим поэтическим даром. Его воспоминания под названием «Дневниковые записки», а также воспоминания Э.Т. Массальского изданы в сборнике «Из мира филаретов. Сборник воспоминаний 1816-1824 годов», вышедшем в Варшаве в 1924 году. Воспоминания Зана совсем невелики по объему, но в них можно найти много полезного по нашей теме - он описывает свои школьные годы, проведенные в гимназии в Минске, учебу, учителей, товарищей и многое другое.

Эдвард Томаш Массальский (1799-1879) родился в Рудавце под Несвижем в семье Онуфрия Массальского, бывшего майора Пятигорской бригады, а позже писаря игуменского земского суда. Он, его братья и сестра воспитывались сначала дома, потом мальчики учились в иезуитской коллегии в Могилеве и воспитывались в Полоцкой иезуитской академии. Затем Массальский учился в Виленском университете на факультете нравственных и политических наук, участвовал в тайных студенческих обществах. Они были раскрыты, не в последнюю очередь по вине его брата Юзефа. После разочарования в восстании 1830-1831 годов в 1832 году Эдвард Томаш переехал в Петер бург, где участвовал в общественной, литературной жизни, в издании «Петербургского еженедельника», написал несколько литературных и научных произведений. После отъезда из Петербурга Массальский управлял имениями Любомирских на Волыни. В 1853 году он переехал в Варшаву, где служил чиновником в Главной библиотеке. Мемуарист умер в 1879 году в Бельгии. Сохранились достаточно обширные мемуары Массальского, часть из которых опубликована в упомянутом выше сборнике. Интересующая нас часть воспоминаний относится к детским годам Массальского - от раннего детства до его учебы в могилевской коллегии. Особый интерес представляет описание похода Наполеона на Москву.

Осип Антонович (Юзеф) Пржецлавский (Пшецлавский) (1799-1879) родился в Гродненской губернии в старинной дворянской семье, закончил физико-математический факультет Виленского университета. В 1824 году он переехал в Петербург, выучил русский язык и сделал карьеру в государственном аппарате Российской империи, дослужившись до тайного советника и получив несколько орденов. В Петербурге Пшецлавский издавал газету на польском языке «Петербургский еженедельник». Умер в 1879 году в Твери. По своим политическим взглядам Пшецлавский был полной противоположностью всем остальным авторам мемуаров, которые мы использовали. Он был ярым противником польских революционных идей, за что даже был приговорен польским эмигрантским комитетом к смертной казни, заочно совершенной над его портретом, который предали огню. Его мемуары были написаны на русском языке и напечатаны под псевдонимом «Циприниус» в «Русском Архиве» в 1872 году. Они представляют собой очерки, посвященные конкретным историческим лицам - Н.Н. Новосильцеву, А.С. Пушкину, А. Мицкевичу и др. Среди этих очерков есть один, посвященный событиям похода Наполеона на Россию, который мы и использовали. В это время Пшецлавскому было 12-13 лет, и он упоминает некоторые интересные для нас подробности. Воспоминания были переизданы недавно в сборнике мемуаров «Поляки в Петербурге в первой половине XIX века».

Антоний Эдвард Одынец (1804-1885) - польский поэт из среды той же виленской молодежи, что и Зан, и Массальский; он был другом Адама Мицкевича. Одынец родился в Гродненской губернии, учился в религиозной школе при базилианском монастыре в Борунах, потом в Виленском университете на отделении права. Одынец принадлежал к обществу филаретов, в 1823-1824 годах пребывал в заключении. Он жил в Варшаве, путешествовал с Мицкевичем по Западной Европе, на 6 лет обосновался в Дрездене. Затем в 1840-1859 годах Одынец был редактором «Виленского вестника». Умер в 1885 году в Варшаве. Свои мемуары «Воспоминания из прошлого, рассказанные Деотиме» он публиковал в периодической печати в 1879-1883 годах. В них он подробно рассказал несколько эпизодов из своего раннего детства и довольно подробно описал свою жизнь и учебу в Борунах.

Еще одни женские мемуары, только более позднего времени и другого происхождения - это воспоминания Габриэлы Пузыниной (1815-1869) «В Вильно и литовских усадьбах. Воспоминания о 1815-1843 годах». Габриэла Альбина Пузынина (в девичестве Гюнтер) - польская поэтесса, писательница и мемуаристка, родилась в аристократической семье в Вильно. Она получила домашнее образование, затем вышла замуж за Тадеуша Пузына. Как поэтесса дебютировала в 1838 году, писала стихи и повести. Ее мемуары широко известны и активно используются историками. В них Габриэла описала общество, которое ее окружало, виленскую и варшавскую элиту, поместила немало исторических анекдотов об известных лицах, интересные биографические сведения. Мемуары разделены по годам, начиная с 1815-го. Мы использовали ту часть, в которой Габриэла описала свои детские годы. Интересно было сравнить детство девочки из аристократической семьи, жившей в городе и в богатых литовских имениях, с детством Эвы Фелиньской, проведенным в бедной обстановке.

Вместе с мемуарами Эвы Фелиньской мы использовали и воспоминания ее сына, Зыгмунта Феликса (Щенсного) Фелиньского (1822-1883). Он родился на Волыни. Когда ему было 11 лет, скончался его отец. Фелиньский учился в гимназии в Луцке и в лицее в Кременце. В 1838 году, когда семья осталась без опеки матери, арестованной и сосланной в Сибирь, ему и другим детям все уже удалось продолжить учебу благодаря помощи знакомых. Ему не удалось поступить в университет ни в Петербург, ни в Киев (в первую очередь из-за отсутствия гимназического аттестата, а также, возможно, из-за своей национальности). Но в итоге Фелиньский поступил вольнослушателем на физико-математический факультет Московского университета и окончил его с отличием. В 1847 году он изучал французскую литературу в Сорбонне, был знаком со многими деятелями польской эмиграции, в 1848-м участвовал в Познанском восстании. После 1850 года Фелиньский решил посвятить себя духовному званию. В 1862 году он был назначен епископом Варшавы. После восстания 1863-1864 годов, в котором он принимал участие, епископ жил около 20 лет в ссылке в Ярославле. Скончался в 1885 году в Кракове. Нам интересны его «Воспоминания кс. Зыгмунта Щенсного Фелиньского, архиепископа Варшавского», изданные в Кракове в 1897 году, а также его повесть «Паулина, дочь Эвы Фелиньской». Она посвящена его старшей сестре, которая прожила всего 24 года. Основу книги составляют переписка матери и дочери, но она дополнена значительными дополнениями и подробностями биографии Эвы, Паулины и самого Щенсного Фелиньских. На его детские годы выпало время польского восстания 1830-1831 годов и его подавления, эпидемии холеры, затем (когда он был уже подростком) арест и ссылка матери. Интересно увидеть отношения членов этой семьи, развитие и воспитание детей, которые происходили в столь непростых условиях.

Тадеуш Корзон (1839-1918) был известным польским историком-позитивистом. Он родился и вырос в Минске, в семье бедного чиновника. Учился в минской гимназии, в 1855 году поступил в Московский университет и изучал там право. После окончания университета преподавал в гимназии в Ковно, за участие в восстании 1863 года был сослан в Уфу, а затем в Оренбург. В 1867 году Корзон вернулся в Польшу и полностью посвятил себя исторической науке. Его главный труд - «Внутренняя история Польши при Станиславе Августе», изданный в Кракове в 1886 году. Умер Корзон в 1918 году в Варшаве. Мы использовали его небольшой очерк «Минск в середине XIX века». Хотя он посвящен описанию города, в нем много сведений об образе жизни и обычаях его обитателей, а также о детских и школьных годах самого мемуариста. В год рождения историка произошло значительное историческое событие - упразднение церковной унии, оно повлияло на его детство, и нам было важно увидеть, как именно.

Итак, мы располагали относительно небольшим, но интересным набором источников: мемуарами польских дворян и дворянок из разных десятилетий первой половины XIX столетия, разного происхождения и социального положения, рода деятельности и т.д. Они различаются по своему объему, степени подробности, тому, чему уделено наибольшее внимание при описании детства. Мы полагаем, что анализ такой совокупности источников поможет представить картину жизни, воспитания, школьного и домашнего образования польских дворян на протяжении всей первой половины XIX века.

2. Семейное воспитание

Габриэла Пузынина писала: «Когда мои родители ждали первого ребенка, мой отец, во всем чрезвычайно систематичный, пошел к доктору Лейбошицу, прося его о подробном предписании, как содержать ребенка с точки зрения гигиены, на что Лейбуня ответил со всей серьезностью: «Сударь! Главное правило: пусть будет глупым, но здоровым». На самом деле, конечно, не это было главным принципом ухода и раннего воспитания дворянских детей. По крайней мере, не во всех семьях. А что же? Попробуем рассмотреть это в данной главе.

Многое в том, что относится к рождению и воспитанию ребенка, зависело от семьи. Например, даже в отношении того, насколько радостно ждали ребенка. Количество детей, материальный достаток семьи влияли на то, насколько желанным будет ребенок. Рождение Габриэлы Пузыниной, например, принесло некоторое разочарование родителям, потому что она была третьей дочкой, которые рождались друг за другом. Правда, как она пишет, она нисколько не ощущала последствий этого разочарования. Антоний Одынец, напротив, был единственным ребенком до трех лет, его баловали. Родители Габриэлы Пузыниной часто баловали также и младшего ребенка, дочь «Бенъяминку». Вообще, как правило, у польской шляхты было по многу детей; единственный ребенок всегда в воспоминаниях отмечается как особый редкий случай.

Часто кроме родных детей в семье воспитывались (временно или постоянно) и другие дети - двоюродные братья и сестры, дети родственников, приемные дети. Это было связано с семейными обстоятельствами - родственники могли воспитывать осиротевших детей, а также с ситуациями, когда для того, чтобы ребенок получил лучшее образование, его отправляли жить в другую семью - семью родственников или знакомых. Например, Эва Фелиньская с шести лет жила постоянно в доме своих родственников - сначала у одной тетки, потом у другой - т.к. только таким образом она могла учиться - сначала у учителя, потом у гувернантки. Ее двоюродные братья жили у ее матери, своей тетки, потому что учились в гимназии в этом городе. После ареста и высылки Эвы Фелиньской ее детям, особенно младшим, тоже пришлось искать пристанища у родственников, у которых они и воспитывались. В воспоминаниях Габриэлы Пузыниной есть упоминание о том, что ее дядя заботился о воспитании сирот, оставшихся после смерти его брата.

Кто непосредственно занимался воспитанием детей? В бедных семьях это были сами родители, а точнее, мать. Так было в семье Вендорфов, в семье Фелиньских. Конечно, определенную роль играли и слуги - няньки, служанки, но она была незначительной и вспомогательной. Обеспеченные семьи могли позволить себе специальную няньку для детей, даже няню-иностранку - бонну - немку или англичанку (это давало возможность детям расти билингвами, выучить английский или немецкий язык, а также привить им хорошие манеры), для подросших детей - гувернера или гувернантку. Все же родители были очень важны для детей, и время, проведенное с ними, выделялось в детском сознании если не в количественном аспекте, то в качественном. Эва Фелиньская вспоминала, насколько она была привязана к матери, которая заботилась о «каждой потребности тела и души», как важно для нее было поделиться с матерью самыми важные событиями ее жизни, найти в ней утешение и поддержку. Каждое слово, сказанное с неудовольствием, трогало ее до глубины души. Щенсны Фелиньский писал, что его мать тоже проводила много времени с детьми - было особое время каждый вечер, когда все дети рассказывали по очереди все события дня, не утаивая своих проступков и шалостей. Для матери чрезвычайно важно было строить свои отношения с детьми на доверии. Мемуарист с теплотой вспоминал совместные прогулки, время молитвы. Мать Габриэлы Пузыниной проводила с дочерьми вечера - она играла на фортепиано и пела, девочки танцевали, иногда они вечерами занимались рукоделием, а кто-то читал вслух книгу или рассказывал истории.

Отец, как правило, играл в жизни ребенка гораздо меньшую роль, он был занят важными делами вне дома, гораздо меньше общался с детьми и олицетворял в семье высшую власть. Но всё же глава семьи не был чем-то совсем далеким - Феликс Фелиньский пишет, как после злоключений и скитаний во время восстания они были счастливы «после столько пережитого оказаться в объятиях любимого папы». Каждое Рождество на сам праздник и именины матери отец, Герард Фелиньский, который жил в другом городе и служил чиновником, всегда выбирался к семье и проводил с ними праздники. Некоторые отцы посвящали много времени семье - например, Габриэла Пузынина пишет о своем дяде Константине Тизенгаузе, который все свое время посвящал науке и воспитанию детей, занимался с сыном орнитологией и энтомологией. Корзон вспоминает, как отец рассказывал ему о его деде, который служил в Пятигорском полку, о знаменитых войнах и битвах прошлого, о Грюнвальде и т.д. В воспоминаниях Габриэлы Пузыниной приведен интересный отрывок из письма ее сестры, который можно рассматривать как аутентичный детский источник. В нем она рассказывает, как семья веселилась на Рождество - как родители сходили с ума вместе с детьми. Кто-то предложил Габриэлке принести показать ее дневник, потом дядя выхватил его, и началась веселая возня, в которой взрослые веселились не хуже детей.

Другие родственники тоже проявляли заботу о детях - например, бабушки и дедушки. Габриэла Пузынина вспоминает, как дедушка учил ее сестру читать, выкладывая буквы из черешни. Бабушка Феликса Фелиньского учила внуков катехизису, молитвам. Поездка к бабушке вспоминается Габриэлой Пузыниной как больше событие и праздник. Бабушки, дедушки, тети и дядя баловали своих внуков и племянников, дарили им подарки, возили их на прогулки, в театры и музеи, но и дети должны были радовать своих родственников - в воспоминаниях есть упоминания о том, какие сюрпризы они готовили по случаю именин бабушки, дяди и т.д. Домашние представления, танцы в костюмах, чтение стихов, разнообразные рисунки, поделки, рукоделия - все это дети делали в огромных количествах для своих родственников, чаще всего в определенных случаях - домашних праздников и т.д.. Дети помогали взрослым, исполняли небольшие поручения - например, старшая сестра могла присматривать за младшими детьми, дети читали взрослым вслух. Дядя Габриэлы Пузыниной играл с удовольствием с детьми как ребенок, рисовал для них лошадей и собак, лепил из хлеба «целое хозяйство, с большим скульпторским талантом». Племянницы забавлялись с тетей, делая ей прически, так что ей приходилось убегать от маленьких назойливых парикмахеров.

Бывало так, что ребенок чувствовал себя «сиротой в собственном доме» - например, когда он не был родным и просто воспитывался там. Так описывает свое состояние в доме тетки Эва Фелиньская, особенно поначалу, когда она попала одна в семью, где уже сложились определенные отношения детей между собой и отношения детей и родителей, где никто не нуждался в ее дружбе и не оказывал ей внимания, так необходимого ребенку. Единственной близкой душой для нее в то время была служанка, которая жалела маленькую девочку, могла побаловать ее вкусностями и иногда приласкать. Часто дети имели хорошие отношения со слугами (например, с нянькой, с садовником) - но оставаясь в рамках своего положения.

Определенное место в жизни ребенка занимали другие взрослые, бывавшие в доме - знакомые, друзья семьи, приживальщики, соседи, которые в той или иной степени по разным причинам шли на контакт с детьми. Например, приживальщик в доме Одынцев, сам большой книголюб, подбирал книги и для маленького Антония. Доктор-итальянец, который попал в имение Пшецлавских после отступления армии Наполеона и жил у них некоторое время, очень полюбился детям. Он рассказывал им занятные истории, объяснял разные явления природы понятным детям языком. Пшецлавский писал, что именно доктору он обязан своим интересом к естественным наукам. Габриэла Пузынина отмечала как замечательное знакомство своей семьи с пианисткой Марией Шимановской, дети просто обожали ее, подражали ей в одежде и манерах, с восторгом слушали все ее выступления, она подарила им на память свои композиции с дарственными надписями специально для них. Корзон вспоминал взрослых сыновей хозяина дома, в котором они снимали квартиру, их внимание к мальчику и ласковое обращение. Эва Фелиньская, которой было не всегда легко в доме своей тетки, с благодарностью вспоминала некоего шляхтича по фамилии Обухович, который на балах в их доме всегда вытягивал ее, скромную тихую девочку, которая мало кому была нужна, из угла, в который она забивалась, и танцевал с ней полонез, и каждый раз, когда видел ее, говорил ей несколько ласковых слов, спрашивал, как она поживает.

Как правило, ребенок никогда не был в центре внимания взрослых, посторонние взрослые только по доброй воле и особому складу характера проявляли внимание к детям. Часто дети были для взрослых источником определенного развлечения - те же рисунки, танцы, выступления, когда они показывали свои успехи в освоении наук и искусств. Детей ограничивали - даже в отношении еды - им нельзя было пить чай, кофе, во время еды вообще нельзя было пить. При этом дети считались частью семьи, хотя и не занимали в ней центрального месте - Габриэла Пузынина пишет, что лето 1823 года запомнилось ей заложением краеугольного камня нового дома, при котором проходил ритуал - дети вместе со всеми подписали бумагу в память об этом событии, которую положили в бутылку и закопали, а потом все должны были бросить известь на камень (Габриэла пишет, что мастерок был очень тяжелым для ручки восьмилетней девочки).

От того, кто ближе всего общался с ребенком и непосредственно занимался его воспитанием, зависело, от кого он воспримет самые важные представления о жизни, окружающем мире, нравственные принципы, представления об отношениях между людьми и т.д. В это время, в конце XVIII-начале XIX века, во время Просвещения и романтизма, воспитанию человека уделялось большое внимание. Просветители видели в воспитании решающий фактор, определяющий характер общества, залог прогресса. Конечно, не все дворяне воспринимали, хотели и имели возможность применять эти высокие принципы в воспитании собственных детей, но это, безусловно, повлияло на общую тенденцию и подход к детям. Фелиньский, который много внимания уделил общим рассуждениям о воспитании детей, описал педагогические убеждения своей матери. С ее точки зрения, цель воспитания - образовать добродетельного и полезного члена общества. Следовательно, в таком случае большое значение уделялось нравственному воспитанию, формированию идеалов, религиозному воспитанию. Средства были разными, конечно, и не всегда это были поучения.

Многие мемуаристы пишут о том, что их воспитатели больше повлияли на них собственным примером, чем словами. Особая роль и место в обществе предназначалась для мужчины, совершенно отличная - для женщины. В соответствующем духе по-разному воспитывались мальчики и девочки. Назначение женщины - быть женой и матерью, поэтому все, даже - образование, которое давали девочке, было направлено на то, чтобы она стала хорошей партией для женитьбы. В психологическом плане воспитатели считали, что женщина должна выполнять пассивную роль, оставаться в тени, быть скромной, заботливой, целомудренной. «Самая счастливая женщина - та, о которой меньше всего говорят» - это была излюбленная максима моей матери», - писала Габриэла Пузынина. В будущем мужчине же главным считалось привить навыки самостоятельности, активности, даже агрессивности. Не забывались при этом и нравственные принципы, основы христианской этики, дворянский кодекс чести. Польское дворянское воспитание отличалось национализмом, особенно в условиях конца XVIII - начала XIX века, отсутствия у Польши государственности. Все эти настроения господствовали среди взрослых, а детям их помогали усвоить, кроме собственных примеров окружающих взрослых, книги, особенно исторические, рассказы, проповеди, прививаемое уважение к польскому языку, национальной литературе.

Отдельная важная тема - это наказания. Существовали и применялись телесные наказания - розги, битье по рукам (по-польски - «łapa»). К девочкам они применялись крайне редко, только в случае особых проступков, к мальчикам же - в порядке вещей, хотя не ко всем - Фелиньский пишет, что дома его били розгами только один раз (в отличие от школы). Многие пишут, что воспитатели обращали внимание на причину проступка, степень его сознательности и т.д.

Мемуаристы упоминают поучительные наказания, например, Эву Фелиньскую за то, что она поздно встает и не просыпается с первого раза наказали тем, что ее спящую, в одной ночной сорочке, вынесли вместе с одеялом во двор, где около полудня она, наконец, проснулась. Такое наказание произвело на девочку сильное впечатление. Массальский пишет о том, что за многочисленные шалости его и брата родители грозились отдать в рекруты, и один раз даже начали «исполнять» угрозу, собрали их в дорогу, надели курточки, запрягли лошадей, а потом по просьбе матери отменили наказание. Массальский пишет, что потом это пророчески сбылось с его братом после раскрытия общества филаретов, его действительно отдали в солдаты.

Встречались и избалованные дети. Габриэла Пузынина упоминает одного своего двоюродного брата, который был единственным сыном вдовы, не способной применять к нему твердость, он торговался с матерью и требовал вознаграждения даже за то, чтобы пить горькое лекарство. Удивительно при этом, что он вырос неплохим человеком, потому что от природы был добрым и впечатлительным, и такое попустительство матери не очень испортило его. Некоторые родители проявляли излишнее внимание к своим детям, даже когда те подрастали, например, та же Пузынина вспоминала комичные ситуации, когда на балу заботливая мамаша кричала своим уже взрослым детям, чтобы они не пили холодный лимонад и не ели мороженое после танцев, а то заболеют, и грозила им за это розгами.

Особого рассмотрения заслуживает вопрос религиозного воспитания. Оно прививалось в семье, с самых ранних лет. Мать, бабушка, воспитатели учили детей катехизису, рассказывали истории из Библии, житий святых. Для некоторых детей, особенно девочек, это было чем-то преобладающим, именно эти рассказы занимали все их воображение. Феликс Фелиньский вспоминал, как мать рассказывала им о загробной жизни и бессмертии души, когда во время прогулки они случайно встретили похоронную процессию - хоронили знакомую им старушку-крестьянку. Дети читали молитвы утром и перед сном, по воскресеньям и праздникам посещали храм (что интересно, многие из мемуаристов, прочитанных нами, жили в местностях, где единственным более-менее доступным храмом была униатская церковь). Бывало, что и в воскресенье детей не отвозили в церковь, а проводили домашнее богослужение. Мальчики (Фелиньский, Зан, Корзон) прислуживали на мессах. Интересно проследить религиозные взгляды маленького Тадеуша Корзона, который родился в 1839 году - году отмены церковной унии. Он пишет, что многие его родственники и знакомые болезненно восприняли это событие, хотя в быту он не помнит заметных различий православных от католиков, если и те, и те были, на его взгляд, поляками. Большое впечатление на детей оказывали службы, особенно праздничные.

Еще одна тема, которую нужно рассмотреть для полной картины домашнего воспитания - это, собственно, сам дом и округа, которые составляли почти весь детский мирок до лет 8-10, до того, как дети отправлялись в школу. Авторы мемуаров провели свое детство либо в имении, либо в городе. Почти ни у кого из них не было даже такой роскоши, как собственная комната, чаще всего они делили ее по крайней мере с еще одним ребенком, близким им по полу и возрасту, иногда с несколькими детьми, иногда с няней, иногда даже с кем-то из взрослых членов семьи. В тех шляхетских усадьбах, где дети учились дома, была специальная комната для занятий, но бывало, что дети спали, играли и занимались в одной и той же комнате. Например, Эва Фелиньская так описала «среду обитания» в Голынке: «Так называемая детская, пристроенная в углу дома в виде крыла, служила нам для учебы, и одновременно была спальней моих двоюродных сестер и гувернантки. Две железные кровати, на которых спали сестры, были отгорожены картонной ширмой с цветами чудовищных размеров на белом фоне. Кровать гувернантки стояла возле противоположной стены. Середину комнаты занимал большой деревянный стол <…> Что касается меня и детей гувернантки, то мы только днем собирались в детской для совместной учебы, а на ночь уходили в новый флигель, где мы занимали две комнаты, и там оставались под присмотром старой Понтус, которая вынянчила всех детей дяди и тети, а при них вырастила и собственных, и на старости доживала свой век на чужих хлебах».

В детской могла стоять детская мебель - шкафчик, комод или сундук с детской одеждой, шкаф с детскими книгами, какими-то детскими вещичками, игрушками. Не все дети могли похвастаться большим количеством личных вещей. Комната матери часто находилась возле детской для того, чтобы она могла лучше следить за процессом их воспитания, но так было не всегда, дети могли жить и отдельно, в каком-нибудь флигеле или на верхнем этаже. Комната главы семьи, особенно кабинет, была особой территорией, куда не положено было ходить детям, особенно маленьким. Зато в их распоряжении был двор, сад, у некоторых девочек был свой участочек земли, свой маленький садик. Можно было ходить гулять в лес, в поле, на реку. В городе дети тоже могли гулять, но, например, девочки из семьи Гюнтеров узнавали жизнь города только из окон дома или экипажа, и гуляли только с взрослыми, в парках, по аллеям, а Корзон в детстве знал каждый уголок Минска и его окрестностей, где он играл сам и с друзьями.

Таким образом, в жизни ребенка из шляхетского сословия семья играла очень важную роль. Несмотря на существование нянек, гувернанток и гувернеров, с которыми дети могли проводить большую часть времени, дети и родители все же достаточно много и тесно общались. Вполне возможны были доверительные отношения между родителями и детьми, и ребенку, как правило, уделяли внимание (хотя и не такое, как сейчас, в современном обществе). Дети, однако, никогда не были в центре внимания или на первом месте для взрослых. Их выделяли в отдельную группу, и существовали определенные правила для этого детского мирка, у детей были свои права и обязанности и свое место в этом обществе.

3. Обучение

Детство, а также отрочество - это время, когда человек учится, получает определенное образование. В этот период его жизни именно учеба является его главной обязанностью (по крайней мере, такова ситуация для детей элиты). В отличие от детей крестьян, торговцев, мещан, у потомства шляхты были несоизмеримо большие возможности в вопросе получения образования. Как они были использованы, как долго учили детей и подростков, чему и как их учили, каковы были особенности польского шляхетского образования в первой половине XIX века?

Примерно до восьми лет всех детей обучали только дома. Многие дети к этому возрасту уже могли читать, писать и считать (хотя, конечно, не все). Этому их учили родители (старшие братья и сестры, другие домашние) или наемные учителя и гувернеры. Затем было несколько вариантов продолжения образования (если родители считали это нужным). Ребенок мог остаться дома и продолжать обучаться у гувернеров / гувернанток или учителей, либо его могли отдать в какое-то учебное заведение. Существовали учебные заведения достаточно примитивного характера (по уровню знаний) - приходские школы или их аналоги, они готовили детей (мальчиков) к поступлению в коллегию, школу при монастыре, гимназию, благородный пансион. Там учеба продолжалась примерно до 16 лет, после чего юноши могли продолжить свое образование в университете. Девочки же довольно редко учились в публичных учебных заведениях (женских пансионах, школах при монастырях). В то время в Польше женских пансионов было не очень много, и они не пользовались популярностью. Родители, которые могли позволить себе держать гувернанток, всегда выбирали для своих дочерей домашнее образование. Девочек учили в основном до 14 лет - этот возраст считался концом детства, с этого момента барышня считалась готовой к замужеству. По желанию и при финансовой возможности обучение девушек можно было продолжать и после 14 лет.

Время начала обучения ребенка зависело от семьи. Но все же большинство родителей заботилось о том, чтобы даже маленькие дети немного учились. Мы уже упоминали, как дед одной из мемуаристок учил ее читать, складывая буквы из черешни. Некоторые родители пользовались просто мелом и доской, уча детей читать и писать на родном языке. К 6 годам Эва Фелиньская, например, умела читать по-польски, в основном практикуясь на религиозных книгах - молитвенниках и т.д., некоторые литании она знала наизусть, могла также писать мелом на доске и знала цифры. Массальского, если поверить мемуаристу, вообще начали учить читать с конца второго года жизни. Кроме игр маленьким детям давали иногда определенные задания, которые также помогали им развиваться (и были определенной помощью для дома) - девочек учили вязать, шить, вышивать, прясть, делать разные шнурки и т.д.. Габриэла Пузынина упоминает, что она с сестрами перебирала горох, пшеницу и другие семена. До 5-7 лет знания, конечно, были очень небольшими и мозаичными - например, мать Эвы Фелиньской рассказывала ей (кроме историй о небе, святых и т.д.) о том, почему бывает день и ночь, зима и лето, показывая обращение Земли и планет на наглядных примерах. Дети слушали разговоры взрослых о разных городах и странах, о явлениях природы и т.п. Родители иногда сами занимались со своими более старшими детьми определенными предметами - например, отец Одынца хотел учить его латыни и арифметике, чтобы подготовить его в первый класс, Корзон занимался с отцом польским языком по грамматике Красиньского, а также латынью и немного - географией (тоже для подготовки к поступлению в гимназию). Учебой братьев Фелиньских во время, пока семья не могла найти гувернера, занимались мать и старшая сестра.

Когда ребенок подрастал, его образованием начинали руководить уже не родители (случайно и бессистемно), а профессиональные (или не очень) учителя. Иногда, правда, тоже довольно бессистемно. Бывало, что нанимали учителя, чтобы он подготовил ребенка к поступлению в гимназию (коллегию, пансион). Эва Фелиньская рассказывала о «школке», в которой она училась полгода до отъезда в дом богатых родственников (там она продолжила учебу у гувернантки). На самом деле это не была школа в полном смысле слова, просто несколько родителей наняли для своих детей (5 мальчиков и 3 девочек) учителя и предоставили помещение. Там дети учились польскому чтению, письму, основам арифметики (4-м действиям), а мальчики учили также латынь. Обучение чтению состояло в том, что все дети получали свой отрывок из книги, все хором читали (каждый свое), тренировались, а потом отвечали учителю. Письмо состояло в переписывании (перерисовывании, учитывая множество украшений и завитушек) стихов-образцов, которые делал учитель. Дети учились каждый день, кроме воскресенья и праздников, с утра до вечера (с перерывом на обед). Примечательно, что многие дети небогатых родителей свое обучение на этом закончили. Другие же рассматривали это как подготовку к школе или дальнейшему домашнему образованию.

Корзон рассказывал о некой даме, жившей по соседству, которая держала частный пансион, обучая детей начальным знаниям. Кроме такой «школы» ученик мог ходить на занятия к учителю домой (например, если его репетировал кто-то из учителей гимназии, как Корзона) или сам учитель приходил к ученику (особенно если это был гимназист старших классов или студент). Обычно же наемный учитель / гувернер жил в имении и постоянно присматривал за детьми, обучая их, кроме школьных предметов, хорошим манерам. Положение гувернантки или гувернера скорее походило на статус домочадца (в отличие от Англии и Германии, где гувернантка относилась к прислуге). Гувернер мог иметь разное социальное происхождение - от маркизов и аббатов, бежавших из Франции после революции, до совсем простых людей. Некоторым родителям были важнее нравственность учителя и его отношение к детям, чем высокая образованность и происхождение, тем более что за них приходилось больше платить. В программу обучения (если так можно сказать, потому что чаще всего ее не было как таковой) входили следующие предметы: чистописание, польский язык, арифметика, основы географии, истории, мифологии, естествознания, латынь (для мальчиков), иногда - литература, в основном французская.

Набор предметов и глубина и тщательность их изучения зависели от требовательности и финансовых возможностей родителей, а также фантазии учителя. Основной предмет, которым занимались больше всего - это иностранные языки. В первую очередь, конечно, французский язык, хотя учили также немецкий, иногда - английский. Лучше всего было, если иностранный язык преподавал его носитель; после Французской революции и походов Наполеона было не так сложно найти француза (или француженку), готового преподавать детям шляхты свой родной язык, а иногда и некоторые другие науки. Бывали и учителя из поляков или полек, правда, в таких случаях был риск выучить язык, который потом не будут понимать сами французы, потому что не всегда такие учителя, особенно в провинции, заботились о хорошем произношении и правилах грамматики. Конечно, встречались и хорошие преподаватели. Кроме иностранных языков и не очень большого набора других предметов шляхетских детей учили танцам, рисованию и музыке. Не всегда можно было найти учителя, совершенного в этих искусствах, и не всегда сами дети обладали артистическими способностями, которые стоило развивать, тем не менее, эти умения были нужны для светской жизни и, как считалось, для общего гармоничного развития личности. Мальчиков также учили верховой езде, фехтованию и стрельбе (из лука и из ружья).

Были дворяне, которые давали своим детям только домашнее образование, но находились и те, кто посылал своих отпрысков (сыновей) в различные публичные школы. Это считалось полезным по ряду причин - школа зачастую давала лучшее по качеству образование, и это было дешевле, чем держать много учителей по разным предметам. Кроме того, жизнь вдали от родителей, совместное проживание и обучение с другими детьми давали возможность развития хороших качеств - самостоятельности, ответственности, умения вести себя в большом коллективе и т.д. Существовало по крайней мере два типа таких школ для мальчиков: светские (уездные училища, школы, гимназии) и религиозные (при католических или униатских монастырях). Отметим в скобках также существование приходских школ, в задачу которых входило начальное образование, но не сельского народа, а подготовка детей из семей небогатых шляхтичей и мещан к средним учебным заведениям. В такой школе некоторое время учился Феликс Фелиньский. Что-то среднее между школой и университетом представлял собой Кременецкий (Волынский) лицей, существовавший в 1805-1831 гг.

В избранных нами источниках можно увидеть примеры разных учебных заведений: Массальский и Одынец учились соответственно у иезуитов и василиан, брат Эвы Фелиньской, Юлиан, учился в гимназии в Слуцке, а Зан и Корзон оба учились в минской гимназии, только с разницей в 40 лет. Одынец, ставивший своей целью представить образ школ в Литве во втором десятилетии XIX века, писал, что значительной разницы между образованием в религиозной и светской школе не существовало. Думаю, в этом с ним можно согласиться. Иезуитская коллегия в Могилеве, которую окончили братья Массальские, сохраняла деление на классы, идущее со Средневековья: инфима, грамматика, синтаксика, поэтика, риторика, философия. «Латынь составляла основу всего научного образования, кроме нее в трех начальных классах учили началам арифметики, географии, немного священной и античной истории; в трех старших классах учили поэтике, риторике, философии, т.е. логике и старосветской метафизике, продолжали учить античную и мировую историю, обучали основам алгебры до квадратных уравнений и немного геометрии с применением ее на практике в поле».

При коллегиуме служили двое учителей иностранных языков - немец и француз, эти языки преподавались во всех классах, а ученики, жившие в бурсе, имели возможность дополнительных занятий с этими учителями. На уроках риторики и поэтики ученики занимались в основном изучением античной классики, а также польской классики - Кохановского, Скарги, Гурницкого. История преподавалась как набор исторических анекдотов, а философия - в основном по трудам схоластиков, т.к. труды мыслителей эпохи Просвещения иезуиты считали вредными для молодежи. Из достоинств обучения у иезуитов сам Массальский отмечал религиозное и нравственное воспитание, чего недоставало, по его мнению, в светских школах (ту же заслугу Одынец приписывал василианам), из недостатков - излишнее внимание к латыни и заучиванию наизусть отрывков из классических авторов, в ущерб остальным предметам.

Школа в Борунах имела 6 классов: два низших и четыре высших. В них учились мальчики и юноши 9-18 лет. Преподавались латынь, арифметика, риторика, история, физика и математика, а также языки - русский, французский и немецкий, причем немецкий был необязательным. В минской гимназии времен Зана преподавали те же предметы, он упоминал также химию и естествознание. Изучение иностранных языков там было факультативным. Во времена Корзона уже все преподавание в гимназии велось на русском языке (кроме Закона Божия), не было уроков польского языка и польской литературы. Знания, которых не давала школа, ученики могли сами добывать путем самообразования, используя частные библиотеки, обмениваясь книгами друг с другом, пользуясь библиотеками знакомых взрослых.

Во всех этих школах было деление на классы, но размер классов мог быть больше, чем в современных школах - например, Корзон упоминал огромные классы почти по сотне человек. Расписание занятий также отличалось от привычного нам. Ученики и светских, и религиозных школ учились несколько часов до обеда и несколько - после. Например, в Борунах занятия проходили с 8 до 10 утра, после обеда с 2 до 5 часов дня. Определенные особенности в расписание добавляло то, что ученики жили в определенного рода общежитиях (бурсах, станциях), принадлежавших непосредственно школе или частных. Обстановка там была простая, у каждого была своя кровать у стены и место за столом для занятий. Содержатели станции обеспечивали школьникам завтраки, обеды и ужины. Дети проводили много времени вместе друг с другом и воспитателями (это были старшеклассники, кто-то из учителей школы или специальные гувернеры). Воспитатели отводили детей на прогулки, организовывали активные игры. Некоторые пансионы при школах были очень дорогими, пансионеры носили особые мундиры и имели определенные привилегии. Все ученики должны были регулярно посещать богослужения, ходить на исповедь. Вечернее время отводилось на подготовку домашних заданий и отдых.

Сама система обучения была довольно простой и незамысловатой: почти все нужно было заучивать наизусть: историю, право, географию, даже математику. Учитель говорил, с какого по какое место учить, и на следующем уроке ученики отвечали. Некоторые учителя стремились сделать свои уроки интересными - Зан писал, что преподавание физики и химии было скорее для забавы, чем для серьезной науки. Учителя языков развлекали детей интересными рассказами и историями, чтением литературы на этих языках. Корзон вспоминал любимого школьниками учителя истории, который «забавлял нас рассказами о Семирамиде, Кире и не требовал заучивать наизусть высокопарные фразы из учебника Смарагдова», учителя географии, который показывал красочные атласы и диаграммы и задавал ученикам рисовать карты, и т.д.

В иезуитской коллегии была система «лаудесов», палочек, которые ставили за выученные уроки, а особенно - за выученные отрывки из классических авторов, поэтому Массальский учил Горация, Тита Ливия и др. всегда и везде, в том числе за столом и во время других уроков. За это он получил звание первого ученика и сохранял его все время, но, правда, пропустил многое из уроков мимо ушей. В Борунах тоже была своя система контроля и оценки знаний - т.к. учитель не успевал выслушать ответ каждого ученика, он назначал «аудиторов» из лучших учеников, которые во время перерыва выслушивали ответы своих товарищей и ставили оценки. В конце года все школьники сдавали экзамены. Также распространенной была практика публичных экзаменов, на которые приглашались родственники учеников и просто зрители. Большим событием был приезд в школу инспекторов (комиссия). Религиозные и приходские школы мог посетить епископ, комиссия же состояла в визите чиновников из министерства образования или главы учебного округа. Инспектор мог зайти в любой класс и спросить какого-нибудь ученика (отличника) о чем-нибудь. Корзон, правда, отмечал, что не все инспекторы проверяли реальное качество образования в школе - для многих значение имела только политическая благонадежность учеников и учителей. А также «порядок» - ученики должны были знать титулы императора, фамилии главы учебного округа и его заместителя, громко и стройно кричать «здравия желаю», шагать строем.

В отношении наказаний мы уже упоминали, что телесные наказания были не редкостью в школе. В гимназиях существовал карцер. Также в качестве наказания применялись стояние на коленях, присвоение обидных прозвищ, ношение шапки с ослиными ушами. Учитель мог вытягивать нерадивого ученика за уши чуть ли не на середину класса и т.п. В качестве поощрения, кроме собственно оценок, применялись звание первого ученика (отличника), право сидеть за первой партой, золотые и серебряные медали, выдаваемые по окончании школы. Существовала практика дарить отличникам книги - об этой практике упоминал Корзон. Он был любимчиком директора, не в последнюю очередь из-за своего отличного русского произношения, и часто получал от него в подарок русские книги. Описание этой практики приводит в своей книге «Россия и русские в школах Царства Польского (1833-1862)» Янина Волчук. Этот вид поощрения практиковался еще в иезуитских коллегиях. В школах Царства Польского книги-награды служили также целям популяризации русского языка и культуры. Это были словари, энциклопедии, художественная, научно-популярная литература, часто красочно иллюстрированная, разного рода сборники, например, с репродукциями картин русских художников. Такой подарок был действительно ценным, и, учитывая тогдашнее состояние библиотек и читален, имел шанс занять почетное место в домашней библиотеке. Физическому воспитанию и здоровью польских детей не уделялось особенного внимания, особенно в светских школах. Корзон пишет, что гимназистов не выпускали на улицу во время перемен, а коридоры не проветривались.

Здесь же уместны сведения о социальном и национальном составе учеников и учителей светских школ. Среди учащихся большинство составляли дети польской шляхты, средней и мелкой (аристократия имела возможность воспитывать своих детей за границей), чиновников, униатского духовенства. Корзон отмечал, что в школе не было учеников из податных сословий - они могли попасть в гимназию только при особом покровительстве. Среди учеников могли быть татары, евреи, украинцы, но их было по нескольку человек на класс, по паре десятков на школу, или и того меньше. В основном все, кроме некоторых евреев, были носителями польского языка. В рамках политики русификации после 1831 года в школы Западных губерний стали присылать семинаристов из русской провинции. Фелиньский описывает, какую неприязнь испытывали дети польской шляхты к этим «апостолам русификации». Общие настроения по отношению к неполякам были разные: Зан отмечал, что межнациональной розни не было, только все жалели «москаля, которого везде на улице били или ругали», и что гимназисты часто использовали в разговоре белорусский язык. Фелиньский пишет, что все были заражены патриотизмом, который, впрочем, выражался в основном в ненависти к русским и всему русскому. И он, и Корзон упоминали несколько политических дел против гимназистов, особенно старшеклассников. Отношение между гимназистами-поляками и их одноклассниками-евреями Корзон описывал как холодное. «Нас удивляло то, что они говорили по-русски, и, сидя среди поляков, не выучили польского языка. <…>Я не раз навещал Урашева по школьным делам, потому что он жил неподалеку. <…> Он не проявлял к нам враждебной настроенности, но также и не примыкал к нам, он до конца остался иностранцем, чужеземцем среди наших жилищ».

В конце нашего обзора публичных образовательных учреждений кратко упомянем о женском недомашнем образовании. У дворянских дочерей была возможность обучаться при монастырях - например, в воспоминаниях Эвы Фелиньской упоминается дама, учившаяся в монастыре визиток в Вильне. Причем оказалось, что она разбиралась в географии гораздо лучше Эвы (она даже знала, что такое Мюнхен и где он находится!). Также существовали женские пансионы. Образование в них не всегда было хорошим, многие современники жаловались на нравы, царившие в этих заведениях и на низкое качество преподавания.

Итак, какое же образование получали дворянские дети в Польше в первой половине XIX века? Обязательного образования не было, при желании родители могли дать своим детям только самые начальные знания, а можно было при желании учиться значительно дольше, даже в университете - в Вильно, в Харькове, в Санкт-Петербурге, Москве… Сложно сказать, какое образование было лучше - домашнее или школьное. Все зависело от обеспеченности родителей и их желания учить ребенка. В общем образование было скорее гуманитарным, с сильным упором на иностранные языки, а также латынь и классическую литературу, а не на естественные науки или технические предметы. Дворянин, получивший хорошее воспитание и образование, должен был уметь танцевать, рисовать и желательно музицировать, не говоря уже о верховой езде и фехтовании. Школьное образование, кроме собственно знаний, давало определенного рода опыт молодым дворянам, в этом коллективе зарождались дружеские связи, сохранявшиеся порой на протяжении всей жизни. В школьные годы, под влиянием учителей или вопреки ему, у детей и подростков формировались определенные политические взгляды, нравственные убеждения. В отличие от России, в Польше именно в этот период времени существовал значительный слой беднейшей шляхты, и хорошее школьное образование давало им кроме всего прочего возможность карьеры, а также возможность продолжения учебы в университете.

4. Игры и развлечения

Детство - это не только пора учебы, но и время игр. Для маленьких детей (дошкольного возраста) игра - это нечто большее, чем развлечение. С помощью игры ребенок познает мир, развивает воображение, осваивает новые роли, расширяет жизненный опыт. В коллективных играх ребенок приобретает первый социальный опыт, и т.д. По мере роста ребенка познавательная составляющая игры постепенно уступает место чисто рекреационной, и для подростков и взрослых игра - это уже просто вид развлечения. В этой главе мы хотим рассмотреть игры и развлечения польских шляхетских детей первой половины XIX века. В какие игры играли самые маленькие дети, дети школьного возраста, подростки? Какие игрушки были у детей? Какие развлечения существовали для детей, насколько дети принимали участие в развлечениях взрослых? Вот примерный круг вопросов, на которые мы постараемся ответить, опираясь на источники.

В наших источниках мы не находим сведений об играх самых маленьких детей. Такие игры связаны с детским фольклором - потешками, пестушками, песенками, сопровождавшимися качанием ребенка на коленях, это различные пальчиковые игры и т.д. А. Пахоцкая приводит в своей статье примеры упоминания таких игр в источниках. Обычно такими играми развлекали детей няньки. Дети, уже умеющие ходить и говорить, вплоть до детей младшего школьного возраста, часто играют в игры-имитации, в которых они повторяют какие-то действия взрослых. Например, Массалький вспоминал, как он с братом и другими детьми наблюдали за соседом, который устраивал поездки за фуражом, и играли потом в это. А. Пахоцкая называет аналогичные забавы: игра в богослужение, в господ и слуг, в похороны, в балы и т.д. В источниках есть много упоминаний о двух самых популярных видах игр: в куклы (в «дочки-матери») и в солдатики (в «войну»). Причем, согласно нашим источникам, в войну играли иногда и девочки.

Неотъемлемыми спутниками этих игр были игрушки. Это были куклы (которые изображали обычно взрослых женщин и иногда - мужчин, но, что примечательно, не детей), сделанные из дерева, папье-маше и других материалов, оловянные солдатики, глиняные игрушки-свистульки, деревянные лошадки, пушечки, сабельки и т.д. Желанной вещью был волшебный фонарь, который, однако, был доступен не всем. Набор возможных игрушек был довольно ограничен, они не производились в Польше промышленным способом и были довольно примитивны. Существовали более изысканные игрушки, которые предназначались для взрослых и могли быть достаточно дорогими, но они также могли служить и для развлечения детей. Это могли быть фарфоровые безделушки, искусственные цветы, ленты, медальоны, золотые цепочки, карты с золочеными краями и т.д. Пшецлавский вспоминал, что под Слонимом некто Цейзиг, местная знаменитость, прославившийся потом подделкой ассигнаций, дарил детям разные интересные вещи. «Нам детям он привозил разные свои изделия: это были резные коробочки, вещицы из слоновой кости и янтаря, клетки для птиц, все самой изящной отделки». У девочек ценились разные украшения: бусы, заколки, крестики. З. Фелиньский вспоминал, что его старшая сестра покупала на свои карманные деньги подобные вещи, чтобы потом дарить их младшим детям.

У детей дошкольного и младшего школьного возраста активно развиваются фантазия и воображение, которое имеет для них в этом возрасте гораздо большее значение, чем для взрослых. Именно воображение делало из подушек для дивана или палочек лошадей, из безделушек, стоящих в шкафу за стеклом - заколдованную принцессу, из точеных ножек мебели - огромные шахматы и т.д. Дети могут предаваться мечтам и фантазиям, моделируя различные ситуации из реальной жизни или создавая новые образы. С приходом романтизма фантазию стали оценивать положительно, но даже на примере наших мемуаристов видно двойственное, снисходительно-ироническое отношение к «витающим в облаках» детям.

С ростом ребенка игры приобретали более спортивный и развлекательный характер. Из подвижных игр упоминаются снежки, стрельба из лука, разные игры с мячом, который нужно было бросать и ловить («стенка», «перекати-поле»), с шаром (шарами), которые нужно было катать (битами или руками), игра в кегли, лапта. Подвижные игры, не требующие инвентаря, типа пятнашек (с разными вариациями), тоже часто упоминаются. Мальчишки играли в «войну», устраивая побоища «стенка на стенку» с разными правилами: чтобы победить, команда должна была взять штурмом «крепости» или сбить шапки со всех противников и т.д. Весной, когда снег таял и можно было снова гулять в лесу, в начале мая, устраивались «маёвки» - в источниках содержится много упоминаний о них. Это были пикники молодежи, с едой, песнями, развлечениями и играми.

В некоторые из упомянутых выше игр можно было играть и в помещении. Были и игры специально для того, чтобы играть в комнате - горячие стулья, волан, кольцо, фанты, живые картины и шарады. Из настольных игр упоминается лото, в которое дети играли на деньги. Большинство этих развлечений вели свое происхождение от салонных игр взрослых. Об этой тенденции пишет в своей книге «Ребёнок и семейная жизнь при Старом порядке» Филипп Арьес: многие игры, бывшие модными среди элиты как светские развлечения на балах и приемах, постепенно, выходя из моды, переходили в детскую и там сохранялись довольно долго как детские игры. Еще один тезис Арьеса, который, как мне кажется, находит свое подтверждение в наших источниках, звучит так: в XVIII и даже XIX веке не существовало четкого деления на детские и взрослые игры и развлечения, дети разделяли с взрослыми праздники, могли ездить с ними в гости, театр и т.д.

Существовало не так много специфически детских развлечений, зато развлечений, в которых дети могли участвовать наравне со взрослыми, было достаточно. Например, семейные праздники и съезды. Это могли быть именины, крестины, переезд, свадьба. Детей наряжали, они танцевали вместе со взрослыми, могли обедать / ужинать вместе со всеми, только спать их отправляли раньше, чем взрослые расходились. Также были церковные и народные праздники: Пасха, Рождество, Богоявление (Праздник Трех королей), Зеленые святки. Балы, съезды, маскарады устраивались и просто без повода. Особой привлекательностью для детей обладали театр, балеты, хоры и представления, в том числе любительские. Габриэла Пузынина вспоминает богатую программу своего пребывания у бабушки в Варшаве: детей возили в парки, «каждое утро отец отвозил нас осматривать какой-нибудь музей, обсерваторию, монетный двор или дворец: Зайончека, Потоцких, Красиньских, где были кроме прекрасных залов разные вещи, связанные с национальным прошлым или картины исторического содержания», «после обеда он предложил нам прогуляться до фабрики, где набивали разноцветные ситцы, и в школу плавания, главой которой был француз, Валентен ДОтрив». Шляхта устраивала танцы даже как дополнение к охоте: мужчины уезжали охотиться, дамы заботились об угощении, а после еды вся компания начинала танцевать. Проходили разнообразные пикники - например, Пузынина описала пикник, который организовывала Изабелла Чарторыйская - каждая семья должна была привезти на него свое блюдо. Устраивалось катание на лодках, зимой - на санях, на коньках. Даже если дети не участвовали непосредственно в этих развлечениях, они слушали рассказы о них, что уже было немалой радостью.

Дети, росшие в городе, проводили свой досуг часто немного по-другому, чем дети, росшие в усадьбе. Так Зан описывает «достопримечательности, вокруг которых вращалось воображение минских детей до 1812 года»: «еврейка с бубликами, немец с пирожками, звонарь иезуит, сумасшедший Янек, медведи, колокольный звон в церкви, сад Карнеева, Золотая Горка и архиерей Потемкин». К этому списку Корзон добавляет другие «достопримечательности», которые дети посещали во время своих прогулок: окрестности городской тюрьмы, публичный сад, окрестности монастырей, и т.д.

Дети всех времен и народов любят сладкое. В первой половине XIX века дети не знали ни жевательной резинки, ни шоколада (по крайней мере, шоколада в форме плитки). Чем же угощали детей польской шляхты в это время? Эва Фелиньская получала от служанки, чьей любимицей она была, печеные яблоки в качестве угощения, ксендз, навещавший семью Вендорфов, привозил для детей в качестве гостинцев грецкие орехи. Эва Фелиньская пишет, что даже в праздники, на Пасху, выпечка не отличалась изысканностью: «Эта еда готовилась в значительно большем, чем принято сейчас, изобилии, но была менее изыскана, особенно кондитерское искусство, - оно стоит сейчас на более высоком уровне. <…> Главное заключалось в огромной массе дрожжевого теста, выпеченного в форме огромных булок, полных внутри изюма, с добавлением сверху миндаля. Одна часть этого теста красилась шафраном в желтый цвет, другая оставалась белой». Корзон описывает угощение, которым наслаждались минские гимназисты: «Но я бывал и свидетелем их радости, если на ужин хозяйка давала «мнихи», любимое, хотя и незамысловатое блюдо, потому что оно состояло из нарезанных грошовых бубликов, купленных у евреев, залитых кипятком с небольшим количеством масла», а также упоминает пряничных петушков, которых тоже можно было купить у евреек. Одынец, который сочинял за своих одноклассников стихотворные переводы для урока латыни, брал с них плату бубликами.

Над детьми шляхты из числа землевладельцев не нависала необходимость физического труда, кроме того, они не были, как правило, чрезмерно перегружены учебой - у них было достаточно времени для игр и развлечений. Век романтизма с его особым отношением к детям позволил ребенку быть ребенком и поступать в соответствии со своим возрастом: играть, дурачиться, воображать. «Место обитания» детей, т.е. и место, где они играли, определяло и саму природу игр - существовали подвижные, спортивные игры, игры для гостиной, ведущие свое происхождение от салонных игр взрослых, развлечения, связанные с уходом за животными и растениями. Многие развлечения, такие как посещения театра, балы, прогулки, не были специфически детскими - дети просто присоединялись в этом к взрослым. Игрушки, сами игры, а также такая детская радость, как сладости, в первой половине XIX века были незамысловатыми, тогда еще не было фабричного производства этих продуктов, поэтому детям шляхты приходилось довольствоваться тем, что есть. Но складывается впечатление, что этого было им вполне достаточно для счастливого детства.

5. Недетские события глазами детей

В третьей главе мы упоминали игру в войну и в солдатиков. Однако некоторым детям польской шляхты, росшим в первой половине XIX, пришлось повидать и настоящую войну. Ведь поход Наполеона на Россию, Заграничный поход русской армии, восстание 1830-31 года и последовавшая за ним Русско-польская война происходили именно в это время. Мы уже писали об избирательности памяти, особенно детской. Обычно лучше всего запоминаются эмоционально яркие эпизоды, положительно или отрицательно окрашенные. Именно поэтому во многих источниках приводятся впечатления из детства, связанные с событиями именно такого рода: страшным временем войны, восстания, мародерства и т.д. На детские годы наших мемуаристов пришлись также и другие крупные политические события - например, отмена церковной унии в 1839 году. Нам интересно в этом случае понять, во-первых, насколько события «взрослого» мира достигали детей и затрагивали детский мир, насколько дети участвовали в них; а во-вторых, как эти события и впечатления от них проникали в мир детей и трансформировались в детском воображении: запечатлевались в играх, детском фольклоре и т.д. При рассмотрении этой темы важно помнить, что воспоминания о крупных политических событиях особенно подвержены осознанной и неосознанной самоцензуре; это относится и к воспоминаниям детства. В соответствии со своими современными политическими взглядами и конъюнктурой авторы мемуаров приводят или опускают некоторые эпизоды детства, а приведенные происшествия оценивают в определенном ключе.

Такие события, как революция во Франции, разделы Речи Посполитой и наполеоновские войны в Европе были слишком далеки от авторов наших мемуаров - как во временном, так и в пространственном отношении, мы практически не видим упоминаний о них в источниках. Только у Эвы Фелиньской мы находим упоминание об этом, и то довольно поверхностное и не связанное с ней лично. «Каждый, у кого были глаза, смотрел, как одни государства рушились и распадались на части, а другие меняли свой облик; иные рождались снова как грибы после дождя, и опять исчезали, превращаясь в новое существование. Этот страшный грохот содрогавшейся Европы не мог заглушить музыку скверных музыкантов, ночи напролет игравших англезы, кадрили и мазурки. <…> И мы также, в присутствии значительнейших событий, происходивших как у нас, так и в Европе, за кулисами только и знали, что танцевать». Юзеф Пшецлавский упоминает континентальную блокаду, в которой участвовала Российская империя. Она вызвала дефицит и дороговизну некоторых товаров, например, тканей и, в частности, сукна (которое импортировалось из Англии). «В описанном положении литовским помещикам оставалось одно: ограничить по возможности свои расходы и обходиться тем, что производит сама местность. <…> Князья Любецкие, Пусловский, мой отец, граф Солтан, Микульские, Стровинские сшили себе венгерки для лета из домашнего небеленого холста, а для осени и зимы - из простого толстого сукна. <…> …я помню, как матушка вышивала цветной шерстью пелеринки к капотам из такой же материи для себя и для дочерей; нас, мальчиков, нарядили подобным же образом».

По крайней мере, в трех мемуарах мы находим описание событий 1812 года (в воспоминаниях Т. Зана, Э.Т. Массальского и Ю. Пшецлавского). Многие еще до 1812 года предчувствовали, что приближается война Франции с Россией. Уже с 1810 года в Российской империи и особенно в Западных губерниях появились французские шпионы. Массальский пишет, что никто не делал из этого секрета - даже дети знали об этом. «Наши взрослые наверняка хорошо знали, что это за люди, а земская полиция, еще выбиравшаяся из числа граждан, сама облегчала такие исследования страны. Наш дядя Ежи сам был тогда начальником земской полиции Игуменского уезда, и у него были такие гости, он сам их возил куда-то, и из этого почти не делалось секрета, потому что и мы, дети, знали об этом». Пшецлавский рассказывает похожий эпизод: его семья приняла (не очень понятно, осознанно или нет) французского шпиона, выдававшего себя за странствующего итальянского монаха. С началом войны и приходом французской армии на территорию Западных губерний генерал Ян Конопка начал формировать уланский полк для гвардии Наполеона. В него записывались многие молодые поляки. В частности, два гувернера братьев Массальских, их соседи и знакомые, двоюродные братья Пшецлавского и его дядя. Мальчики мечтали тоже попасть в армию: «Мне тогда был 12-й год, и я помню, как горько плакал я, что не мог быть товарищем брата Карла, который у нас воспитывался. И ему было не более 17-ти лет», «Мы плакали из-за того, что нам не разрешали [записаться в полк]», восхищались удалью военных. Подростки читали газеты, издаваемые французами, вместе со взрослыми, и вместе с ними горячо верили, «что все помещенные в этих газетах сведения о победах и продвижении Наполеона были чистой правдой, что русские везде терпят поражение и бегут, и что Польша возродится».

Постепенно, правда, с приходом настоящей войны, со всеми ее ужасами, и с проникновением истинных сведений о военных действиях и их предположительном результате, такой энтузиазм постепенно угасал - и у взрослых, и у детей. Немало несчастий приносили мародеры, следовавшие за французским войском. Семьи переезжали в поисках более безопасного места, прятались по лесам, прятали ценные вещи. Не раз жизнь родителей и родственников наших героев оказывалась в опасности. Безопасность могло обеспечить присутствие какого-нибудь «гарнизона» или хотя бы одного офицера или солдата в имении. Но иногда приходилось защищаться своими силами. «Я помню несколько наших столкновений с ними, потому что и я всегда с пистолетами в руке следовал за отцом с намерением защищать его жизнь, если бы кто-нибудь на нее покусился, но мне ни разу не довелось выстрелить, потому что эти мародеры, обычно трусы <…> убегали или после небольшого сопротивления сдавались».

Массальский описывает, как они втроем с отцом и соседом обезоружили банду мародеров. Одынец, который был в то время младше Массальского, скрывался некоторое время вместе со своей матерью и другими женщинами и детьми в лесах. Иногда им в буквальном смысле приходилось жить на хлебе и воде. Наконец им удалось найти себе охрану - одного солдата из Надвислянского легиона, который сопровождал и охранял их. Все увиденное и пережитое сильно влияло на воображение детей - Одынец пишет, что все события заставили его возненавидеть все французское так, что он даже отказывался учить французский язык. Солдат же, который защищал их, особенно после того, как он храбро расправился с мародерами, убившими ради забавы старика кузнеца и ограбившими костел, стал для мальчика настоящим героем, так что он сочинил хвалебную песню в его честь. «Я был так захвачен и вдохновлен этим, что в честь его геройского поступка сложил для него песню, по образцу тех, которые он мне пел. Я хорошо помню, что эти стихи я сочинял плача, не только от жалости, но и от злости и ненависти к французам. Ненависть так захватила меня, что только во время отступления, когда я не раз был свидетелем ужасной судьбы пленных, это чувство ненависти сменилось чувством не менее глубокого сострадания…».

Действительно, во время бегства французской армии многие укрывали бежавших французов, оказывали им определенную помощь, хотя это было запрещено властями. Пшецлавские разрешили жить некоторым из них в отдаленном флигеле, а 12-летний Юзеф носил им каждый день еду. «Я очень гордился таким поручением матушки, особенно таинственностью обстановки, доказывавшей, по моему пониманию, что я уже не ребенок». Еще во время военных действий Массальские собирали раненых поляков, ухаживали за ними и, переодев их в штатское, отсылали в другое имение под видом слуг. У Эдварда Томаша Массальского был свой подопечный, некий Чарнецкий, который выжил благодаря стараниям подростка. Массальские также оказали помощь и одному русскому офицеру. У Массальского даже была возможность сделать карьеру в российском артиллерийском полку, к которому ему предлагали присоединиться во время заграничного похода русской армии (из-за отличавшей его смекалки, проворности и хорошего знания французского языка), но его отец и он сам отказались от этой идеи.

Во время событий восстания 1830-1831 годов и Русско-польской войны Щенсному Фелиньскому было только 8 лет. Семья жила в имении на Волыни. Отец, находившийся на службе в Житомире, не мог добиться для себя отпуска, а гувернер, которого наняли для мальчиков, ушел в повстанческую армию вскоре после того, как войска генерала Юзефа Дверницкого дошли до Волыни. Военные действия проходили неподалеку от дома Фелиньских: «Местечко Боремель лежит едва в полуторах милях от Воютина, так что мы не нуждались в гонце, который донес бы до нас весть о начавшейся битве, ведь мы сами слышали каждый артиллерийский выстрел очень отчетливо. Как только шум орудий раздавался со стороны Боремеля, мы все выбегали в сад и оттуда с высокого холма прислушивались с бьющимся сердцем к этой непривычной для детского уха гармонии». Во время грабежей мать с детьми спрятались в саду. «Несмотря на то, что мы сильно испугались, все же страх не мог заглушить детское любопытство, так что мы из-за колючих баррикад следили за дорогой, высматривая, не показались ли еще обещанные гости».

Семья решила бежать в другое имение, находившееся на самой границе с Галицией. Там они скрывались в лесу, в сторожке российских пограничников, оставленной своими хозяевами: «Теплая, несмотря на то, что был март, погода, расстояние, отделявшее нас всего на полмили от дома, откуда можно было каждый день иметь свежие известия, наконец, покинутая избушка пограничника, которая в отсутствии хозяина охотно открыла нам свои гостеприимные двери, все делало это намерение подходящим и легким в исполнении, и даже придавало ему определенное романтическое очарование, что привлекало наше детское воображение». Им пришлось пережить немало невзгод, которые даже детям перестали казаться веселым приключением - семью арестовала австрийская пограничная служба, до выяснения дела их держали под арестом без возможности нормального пропитания, так что дети собирали в саду щавель для всей семьи, причем мать с шестью детьми должна была вот-вот родить седьмого, и т.д. Им все же удалось встретиться с отцом и вернуться благополучно в свое имение, в котором, правда, не было господского дома - он сгорел при пожаре. Семья жила в нанятой избе, дети спали на сене и играли целыми днями на свежем воздухе. «Среди нас всех только Паулинка разделяла беспокойства матери, поэтому не удивительно, что когда мы свободно и весело играли, ее лицо хмурилось, а душу отягощала тяжкая печаль».

Тадеуш Корзон, родившийся в год отмены церковной унии и выросший в Минске, воспоминает настроения того времени. Хотя сам он, как он пишет, не замечал разницы в поведении православных и католиков (из числа своих родственников и знакомых), он был знаком со страшными историями о замученных голодом монашках, о высланных в русскую провинцию инакомыслящих и т.д. Он вместе с другими детьми передразнивал звучание колоколов православного собора: «Ходи сюды, дам блин, дам блин». «В этом блине состоял намек на то, что православные заманивают католиков в свою веру материальными благами, потому что при обращении каждого простолюдина платили по 30 рублей» .

Итак, дети были очевидцами и иногда участниками больших событий, только более беззащитными и менее понимающими, чем взрослые. Кроме того, события большого мира взрослых проникали в мир детей, в их воображение. Там они переживали определенную трансформацию и выражались - в играх, в представлениях, господствовавших в школьной среде, в детском фольклоре. Примеры такой рецепции мы находим в наших источниках. Например, при игре в войну (в солдатики) дети часто делят стороны на «плохих» и «хороших», и часто игра носит «злободневную политическую окраску». Массальский описывает забавный эпизод из своего детства (1806 год): они с братом играли в оловянных солдатиков, существовало две армии: французская и русская, Наполеоном был самый большой солдатик со знаменем. Карлик с барабаном был Беннигсеном, командующим русской армией. «Бывало в пылу битвы, что тот, кто играл за русских, помогал французам, а стрелять в Наполеона никто не хотел». Случилось так, что когда дети в разгаре игры кричали «Москаль! Шельма! Беннигсен убит!» в комнату вошел настоящий генерал Л.Л. Беннигсен, который пришел с каким-то делом к отцу мальчиков. Отцу едва удалось как-то разрешить ситуацию.

В похожую игру, только без солдатиков, играли братья Массальские со своими товарищами по учебе в иезуитской коллегии, причем из-за того, что никто не хотел играть за «москалей», ими становились те, кто проигрывал партию в лапту. Подростки даже попытались совершить побег из коллегии с целью присоединиться к армии Наполеона (это было в 1813 году). Они нашли склад оружия, оставшийся в коллегии после одной из битв под Могилевом, и продумали план побега, который был очень похож на что-то из приключенческого романа, но явно имел мало шансов воплотиться в жизнь. Примечательно, что, как отмечает Массальский, даже мальчики из семей, в которых взрослые придерживались противоположных взглядов, вдохновились участвовать в этом побеге - именно из-за ореола приключения и подвига. Мальчики поручили лакею продать кое-что из их вещей, собирали в течение недели провизию, а один из них даже украл деньги у отца. Они договорились о соблюдении своеобразного «кодекса чести». В конечном итоге этот лакей, заработав на продаже вещей, и выдал весь «заговор» губернатору. «Если бы это произошло позднее, в конце правления Александра или во время правления Николая, мы несомненно пошли бы в солдаты, равно как и те, кто потом в других школах и за меньшие провинности пережили такое несчастье. <…> притом губернатор Толстой был человеком разумным и воспринял это как детские шалости <…> Тогда все это наше дело кончилось выговором и пропажей [проданных] вещей; один только Хлодковский пострадал за всех, потому что получил розог от своего отца».

Фелиньский описывает игру в войну, в которую любили играть гимназисты. Так же сложно было выбрать команду москалей, ими становились обычно младшие, а главой команды выбирался сын униатского священника, который заискивал и перед школьной администрацией, и перед гимназистами. Однажды эта игра имела тяжелые последствия: мимо игравших (как раз когда с криками «Вздернуть предателя!» сына униатского священника подвешивали, охватив веревкой под мышками, на ветку дерева) случилось проезжать русскому полковнику, который настоял на том, чтобы завели дело, и самый старший гимназист был отправлен в солдаты, остальные находились под арестом две недели.

Еще один маленький пример того, как политические взгляды взрослых затрагивали детей - среди ребят, с которыми играл в детстве Корзон, некоторые воспитывались в частном пансионе, в качестве наказания применялась шапка с ослиными ушами. И когда один мальчик однажды получил эту шапку, задетый насмешками других детей, он закричал: «Я не осел, я архиерей с хоругвями!», потому что православный архиерей как раз жил неподалеку от этого пансиона, и все дети знали о нем и об отмене унии и испытывали к нему соответствующие чувства.

Таким образом, из приведенных выше примеров видно, что дети и подростки вполне могли оказаться очевидцами и даже участниками современных им событий. Их участие и отношение к ним было наделено характерными чертами детства: дети сильно переживали, всему верили. Их простодушие, доверчивость, впечатлительность и отсутствие жизненного опыта заставляли их относиться к событиям немного по-другому, чем это делали взрослые. Они сильнее сочувствовали и эмоциональнее реагировали. Иногда же, не осознавая опасности, они относились к происходящему как к игре. Для подростков характерно стремление рисковать, совершать подвиги, придавать своим поступкам общественное значение, поэтому во время таких событий, как война, восстание, многие из них мечтали попасть в армию и совершать подвиги на благо родины. Не всегда эти порывы были основаны на каких-то глубоких убеждениях, просто подростки были сильно впечатлены происходящим, находились под влиянием взрослых и товарищей, а также представлений, почерпнутых из книг. В детской игре находили отражение события и представления мира взрослых.

Заключение

В этой работе была принята попытка исследовать польское дворянское общество первой половины XIX века, рассматривая эту проблему сквозь призму детства шляхты.

Дети в XIX веке занимали особую нишу в обществе и семье. Ими до определенного возраста занимались нанятые для этого (если у семьи были на это средства) няньки, гувернантки и гувернеры, но родители также уделяли внимание своим детям. Семья играла в жизни детей важную роль. Вполне могли быть доверительные отношения детей и родителей, особенно детей с матерью. Однако дети никогда не были для взрослых на первом месте или в центре внимания.

У детей шляхты были лучшие возможности для получения образования. Не всегда все ими пользовались, но существовало несколько вариантов обучить своих отпрысков: домашнее образование, публичные школы (для мальчиков / юношей и для девочек / девушек), университет. Школы могли быть религиозными (при монастырях) и светскими. Качество образования сильно различалось в зависимости от учебного заведения и учителей. В программе (хотя не всегда была систематическая программа) преобладали иностранные и древние языки и классическая литература. Не стоит забывать и различные навыки, которыми обязаны были владеть дворяне: танцы, рисование, музыка, верховая езда и фехтование.

Как правило, не очень напряженная учеба и отсутствие необходимости физического труда (это относится к землевладельческой шляхте) давали возможность детям быть детьми и проводить свое свободное время в играх. Дети могли также участвовать в некоторых развлечениях взрослых - театр, балы, прогулки. Правда, существовали некоторые ограничения - детей могли отправить спать пораньше и т.д. В отношении игрушек можно сказать, что, хотя они были, они не отличались значительным разнообразием. Тогда в Польше не существовало ни фабричного производства игрушек и товаров для детей, ни, тем более индустрии детских развлечений.

Из источников видно, как события XIX века отразились в сознании детей, бывших их современниками. Они воспринимали их острее и ярче, чем взрослые, и сильнее на них реагировали. Герои и происшествия того времени входили (в несколько преображенном виде) в детские игры, сохранялись в детском фольклоре, по-своему оценивались в школьном обществе, в среде подростков.

Исследование детства польских дворян остается актуальным. Это актуально с точки зрения истории повседневности, истории материальной культуры, общественных отношений, истории образования. Поняв, как росли дети польской шляхты, можно будет яснее увидеть, почему польское общество было именно таким, каким оно было. У нас нет недостатка в источниках, особенно таких, как мемуары и воспоминания. Возможно привлечение и других типов источников, таких как переписка, документы, связанные с системой образования и т.д. Было бы чрезвычайно интересно привлечь аутентично детские источники - т.е. такие, авторами которых являются дети. Изучение этой темы позволит по-новому взглянуть жизнь польского общества в XIX.

Список использованных источников и литературы

1.Felińska E. Pamiętniki z życia Ewy Felińskiej. T. 1. Wilno. 1856.

2.Feliński Z.S. Pamiętniki ks. Zygmunta Szczęsnego Felińskiego, arcybiskupa warszawskiego. Cz. 1. 1822-1851. Kraków. 1897.

3.Feliński Z.S. Paulina, córka Ewy Felińskiej. Lwów. 1886.

.Gołębiowski Ł. Gry i zabawy różnych stanów w kraju całym, lub niektórych tylko prowincyach. Warszawa. 1831.

5.Korzon T. Mińsk w połowie XIX wieku: Ze wspomnień osobistych. Mińsk. 1906.

6.Massalski E.T. Z pamiętników (1799-1824) // Z filareckiego świata: Zbiór wspomnień z lat 1816-1824. Warszawa. 1924. S. 207-303.

.Odyniec A.E. Wspomnienia z przeszłości: opowiadane Deotymie. Warszawa. 1884.

8.Puzynina G. W Wilnie i we dworach litewskich (1815-1843). Kraków. 1990.

9.Zan T. Notatki pamiętnikarskie (1799-1824) // Z filareckiego świata: Zbiór wspomnień z lat 1816-1824. Warszawa. 1924. S. 181-205.

10.Пржецлавский О.А. Калейдоскоп воспоминаний Ципринуса. 1811 и 1812 года. // Русский архив. 1872. №12. С. 2269-2334.

.Литература

12.Kaniowska-Lewańska I. Literatura dla dzieci i młodzieży do roku 1864. Warszawa. 1973.

13.Kot S. Historia wychowania. T. II. Warszawa. 1934.

.Wołczuk J. Rosja i Rosjanie w szkołach Królestwa Polskiego (1833-1862). Szkice do obrazu. Wrocław. 2005.

15.Арьес Ф. Ребёнок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург. 1999.

.Бовуа Д. Гордиев узел Российской империи: Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914). М. 2011.

.Поляки в Петербурге в первой половине XIX века. Сост., предисл., подгот. и коммент. А.И. Федуты. М. 2010.