определить некоторые перспективы и роль русского национализма в социально-политической жизни нынешней России.
Объектом исследования являются идейно-теоретические основы и реалии проявления русского национализма после 1990-х годов.
Предмет исследования - место русского национализма в общественной жизни России после 1990-х годов в связи с его особенностями.
Теоретической и методологической основой исследования послужили исследования двух типов: во-первых, фундаментальные исследования зарубежных и российских авторов, в которых освещены общие теоретические и концептуальные вопросы национализма; во-вторых, научные труды российских авторов, статьи и публикации в периодической прессе, в которых прослежены различные важные аспекты современного русского национализма. В работе использованы документы различных политических партий и образований, касающиеся проблем русского национализма.
В работе использованы принципы системного и структурно- функционального подходов к изучению проблемы, а также такие общенаучные методы, как единство исторического и логического, методы политологического анализа, элементы конструктивистского подхода.
Глава I. Теоретические основы исследования современного русского национализма
.1 Общие тенденции исследования национализма и его место в современном мире
При любом научном исследовании необходимо чёткое определение предмета изучения. Поэтому прежде чем приступить к анализу современного русского национализма необходимо ответить на вопрос о том, что же такое национализм вообще, которому посвящены многочисленные работы историков, социологов, политологов, психологов и антропологов. Однако проблема в том, что, несмотря на такой большой объём исследования национализма, вряд ли существует всеми разделяемая дефиниция, всеобъемлющая теория национализма. А эта трудность разработки общей теории национализма обусловлена тем, что феномен национализма столь многогранен и своеобразен, что не позволяет сделать широкого обобщения, здесь всегда есть исключения. Одни понимают под национализмом националистические настроения в массовом сознании, которые выражаются в чувствах превосходства своего народа над другими и враждебности к чужим. Другие считают национализм таким экстремистским движением в виде шовинизма или сепаратизма, которое не соответствует нормам системы международной политики. Третьи употребляют это слово для обозначения проекта создания национального государства (в его этническом или гражданском смыслах) в противовес другим возможным формам государства. Таким образом, можно сказать,
что не существует общего определения национализма, которое удовлетворило бы всех, в связи с чем многие считают, что не существует национализма «вообще», а он проявляется лишь конкретно в определённом месте планеты в определённое время.
В этом отношении нет смысла оценивать национализм в его абстрактном виде, и представляется оправданным высказывание американского антрополога К. Вердери о том, что нам не следует задаваться вопросом о том, плохой он или хороший. Швейцарский историк У. Альтерматт, касаясь такой многозначности понятия национализма, уместно замечает, что «поскольку национализм не располагает никакой определённой доктриной, то он обладает способностью обращаться ко многим людям». По словам учёного, именно «в его неопределённости заключена его сила». А корейский историк Лим, напротив, утверждает на основе такой многоликости, что в национализме нет самосовершенной структуры.
Каким бы различным ни было значение национализма, нет сомнения в том, что его основой основ является признание существования такой общности, как «нация», и его главной целью - строительство самостоятельного государства, состоящего из членов этой нации. Иначе говоря, концептуальное ядро национализма во всяком его понимании составляет именно идея «нация». Поэтому его нельзя рассматривать вне проблемы нации. Но проблема опять же заключается в том, что в научной и публицистической литературе на протяжении нескольких десятилетий были сформулированы десятки ответов на вопрос о том, что такое нация. Как и национализм, нация представляет собой очень сложное и многостороннее понятие. Упоминая о сущности нации, российский этнополитолог Э.А. Паин говорит, что «это самый спорный и запутанный вопрос в мировом обществоведении». В этой связи английский марксист-историк Э. Хобсбаум не принимает никакого априорного определения нации, а предлагает рассматривать любую достаточно крупную группу людей, воспринимающую себя как «нацию», в этом качестве. Понятийный разброс нации так широк, что не только обусловливает вышеуказанные трудности с определением национализма, но и делает понятие «нация» привлекательным для какой бы то ни было политической манипуляции.
Следует подойти к проблеме нации прежде всего с точки зрения современности. Во-первых, как показывают Хобсбаум и американская исследовательница Л. Гринфелд в исторической перспективе, «нация», о которой мы сейчас мыслим, в прошлом употреблялась в иных смыслах. Семантическая трансформация с течением времени отражает не только естественные перемены в толкованиях одного слова, но и изменения в человеческих представлениях о нём, в социальной, политической и экономической ситуациях, связанных с ним. Следовательно, представляется неадекватным обращаться к тем общностям, которые имели другое значение, чем сегодняшнее, в том смысле, в котором мы сейчас понимаем.
Во-вторых, несмотря на то, что знаменитый английский историк Э. Смит ставит во главу угла досовременные этнические узы, Хобсбаум - «протонациональные» связи , а французский марксист-философ Э.
Балибар - длительную «предысторию», важно иметь в виду, что нации, о которых мы знаем, могут возникать только в современных условиях - в условиях индустриализации и урбанизации, становления централизованного бюрократического государства, развития капиталистического способа производства, создания единого национального рынка, внедрения массовой образовательной системы, распространения идеи народного суверенитета и так далее. Разумеется, ничто не делается из ничего, а всё непременно имеет определённую связь с прошлым. Что касается любой нации, то у неё и имеется историческое прошлое, связанное с её формированием и влияющее на него. Но в появлении если не всех, то многих наций более решающую роль играют современные условия - политические, социально-экономические и культурные - в том или ином их сочетании. Националисты проповедуют идеи о мифическом существовании своей нации, уходящей корнями в глубь веков, но многие исследователи по национальной проблематике датируют возникновение первой (говоря в основном о французской) нации и национализма не раньше Французской революции, хотя и в этом отношении, конечно, находятся исключения и разногласия . Итак, несмотря на неоднозначность самого понятия нации и её определённую преемственную связь с прошлым, она представляет собой современное явление (по мнение многих авторов - феномен Нового времени), которое зарождается в разных современных обстоятельствах и обретает иное социально-политическое значение, чем прошедшее.
В связи с этим, что не менее важно, следует рассмотреть вопрос нации в ракурсе её сложных, взаимообусловливающих отношений с национализмом. Ведущий английский теоретик национализма Э. Геллнер формулирует эти отношения в его известной афористической форме как «именно национализм порождает нации, а не наоборот». Но здесь проблема причинно-следственных связей оказывается более сложной, чем предполагает Геллнер. Суть заключается не столько в том, что «национализм» - это производное слово от термина «нация», притом, что нация, на самом деле, как любые националисты пропагандируют, чаще всего ссылается на свой богатый исторический материал, уже существовавший до современного общества. Но главное в том, что этот исторический багаж состоит из множества качественно различных событий, тем самым часто он не принадлежит к истории определённой нации, и что именно национализм весьма выборочно приписывает себе в свою пользу некоторые элементы этого материала, то есть в пользу становления нации в форме территориального государства. Дело далеко не в том, что всегда и везде только национализм создаёт нации, а в том, что в большинстве случаев без него вряд ли могут быть и нации. Таким образом, нации становятся одновременно и материалом национализма, и его продуктом, что доказывает, что нации и национализм оказывают взаимное влияние друг на друга, находясь в неразрывной связи между собой. В этом отношении даже Э. Смит, которого многие считают примордиалистом, настаивающим на существовании нации издавна независимо от проекта национализма (хотя и это мнение не совсем корректно), утверждает, что современные нации легитимируются посредством универсально применимой идеологии, то есть национализма. Важно также отметить, что из такой тесной взаимосвязи нации и национализма и проистекает
необходимость отнести нацию к категории современного феномена, поскольку национализм сам по себе не вообразим в древних или средневековых сообществах.
Одной из отличительных черт понятий нации и национализма в современном смысловом содержании является их ориентация на государственность в политическом плане. С исторической точки зрения концепции современных наций и национализма ассоциировались изначально не только с идеей народного суверенитета и использовались для формирования современных национальных государств, которые приходили на смену феодальным, династическим, монархическим в Европе. Впоследствии эти концепции были заимствованы в других местах, особенно в Азии и Африки в ходе деколонизации и образования независимых суверенных государств в XX веке. Это убедительно показывает, что сфокусированность на государство - имманентное свойство национализма с идеей современной нации как политической идеологии и движения.
В этой связи английский историк Дж. Бройи, теория национализма которого называется политической, последовательно прослеживает соотношение национализма с государством. Он исходит из предпосылки, что «национализм - это, прежде всего, о политике, политика - о власти, а власть в современном мире - преимущественно о контроле над государством». Так, по его мнению, национализм является политическим движением, стремящимся к завоеванию или удержанию государственной власти от имени нации. Он утверждает, что нации и национализм развиваются в первую очередь в ответ на развитие современного государства, и что национализм как форма политики главным образом стоит в оппозиции к существующему государству. Иными словами, именно современное государство, на взгляд Бройи, играет ключевую роль в формировании национализма и определяет весь политический контекст, в котором национализм может осуществлять свою деятельность.
Ещё одним важнейшим моментом в процессах формирования нации и национализма является контакт одного общества с другими, когда речь не идёт о самых первых и, следовательно, достаточно самопроизвольных нациях и национализмах. Важность контакта с другими обществами связана со следующим обстоятельством. Любое общество, кроме тех, которые уже имели опыт развития своего собственного национализма и нации, в той или иной степени не может не находиться под влиянием контакта с этими первыми национальными государствами и исходящих из них концепций нации и национализма. Для понимания национальных процессов, происходивших и происходящих в обществе, существенный смысл имеют как внутриполитические, социально-экономические, культурные процессы и противоречия, возникающие в их ходе, так и влияние, оказываемое извне, восприятие и осознание данным обществом этого влияния. То есть контакт общества с другими может составить важнейший исторический опыт, который имеет смысл для формирования нации и национализма. Поэтому важность контакта отмечают авторы разных теоретических течений.
Объясняя природу национализма с помощью психологического измерения, Л. Гринфелд также подчёркивает значительную роль контакта - импорта или подражания идее нации - в развитии новых национальных идентичностей и новых форм национализма - коллективистского, этнического. При этом она особо отмечает определённую роль «чувства досады» (от французского слова «ressentiment»), возникающего в ходе контакта как реакция на уже установленную идею и ценности чужих, хотя и оговаривает, что это психологическое состояние как таковое не порождает национализма. В её схеме распространения национализма, применению новой национальной идентичности предшествует кризис идентичности внутри общества («аномия») из-за неустойчивости социального статуса в изменяющихся условиях. Затем после восприятия импортированной идеи нации происходит переосмысление этого изначального национального принципа особенно тогда, когда процесс контакта сопровождается «чувством досады».
И в «релятивистской теории нации» российского учёного А.Г. Здравомыслова, согласно которой нация (или этническая общность) понимается как нечто изменчивое, возникающее в процессе взаимного признания и восприятия, центральное место занимает контакт (или коммуникация) одного национального (этнического) сообщества с другими, потому что без него невозможно само взаимнореферентное действие между ними. То есть нация, по этой теории, самоопределяется в соотнесении с другими национальными общностями (но не любыми), составляющими базовую референтную группу для данного национального самосознания.
В связи с таким контактом с внешним миром дихотомический образ мыслей выступает как важный элемент в понимании нации и национализма.
Процессы контакта с «другими» влекут за собой не только импорт чего-то идеального, исходящего из них, но и актуализацию их образа, реального или воображаемого. И в этих процессах образ «других» проявляется в форме идеала, соблазна и одновременно источника угрозы потери «самости». Идеал чаще воспринимается как недостигаемая цель, другие - как объекты зависти, нависшая угроза. А главное в том, что контактируемые другие играют важную роль в формировании коллективной идентичности, поскольку само их присутствие ставит вопрос о том, кто такой «Я» и кто для него «Другой». Иначе говоря, идентичность формируется главным образом через соизмерение, сопоставление себя с другими, через отграничение «Я» от «Другого». Ведь наилучший ответ на вопрос о том, кто же «Я» - это ответ на вопрос о том, кто не «Я».
В результате достаточно успешного утверждения национализма в течение последних двух столетий в мировом масштабе современный мир образует множество наций-государств (и некоторые нации без государств). Поэтому формирование коллективной идентичности в большинстве случаев осуществляется именно на национальном уровне. А эта идентичность, как уже было сказано, образуется в основном через противопоставление себя «другим», что наиболее заметно происходит во время контакта с «другими». Из этого вытекает, что если принять национальную идентичность за одну из составляющих нации и национализма, то нельзя не признать, что дихотомия между «своей» и «другими» нациями неминуема для понимания сущности нации и национализма. Другими словами, дихотомический образ мыслей является имманентным свойством национализма. В связи с этим образ «другого» - это важнейший элемент националистического мышления и имеет существенное значение для анализа проявлений какого-либо национализма. Например, если какой-то национализм носит агрессивный, шовинистский характер по отношению к другим народам, то это по большей части обусловлено тем обстоятельством, что дихотомический образ мыслей в нём доходит до крайности и образ «другого» уже превращается в образ «врага».
Каким бы ни было понимание национализма, следует учесть, что он имеет разные аспекты, то есть его можно рассматривать с разных точек зрения - как идеологию, как политическое движение и как массовые чувства. В первую очередь, национализм можно трактовать как идеологическую доктрину, «самую простую, ясную, наименее теоретически изысканную, а наиболее распространённую, мощную». А на политическом уровне национализм выступает как социально- политическая практика или общественно-политическое движение, тесно связанное с текущими властными отношениями государства. А если подойти к проблеме национализма с социально-психологической точки зрения, то он проявляется главным образом на уровне обыденных эмоций в формах массовых национальных чувств или националистических настроений в повседневной жизни.
При этом нельзя упускать из виду, что эти аспекты национализма тесно переплетаются друг с другом и лишь редко выступают в своём чистом, отдельном виде. Национальные чувства иногда являются результатом политических движений, провозглашающих националистическую идеологию. И наоборот, националистическая идеология или политические движения - это порой следствие уже сложившегося или развивающегося чувства национальной идентичности. Поэтому следует рассматривать идеологическую, политическую и психологическую стороны национализма не в отдельности, а как взаимоопределяющие друг друга факторы в зависимости от конкретного социально-политического контекста данного общества.
Наконец, особо необходимо остановиться на «банальном национализме» нашего времени, то есть на повседневных, привычных формах «нашего» национализма, укоренившихся, вселившихся в нашу ежедневную жизнь. Английский социальный психолог М. Биллиг понимает национализм в широком смысле этого слова как «понятие, охватывающее способы воспроизводства национальных государств», и считает, что «зачастую это связано с «банальным» национализмом, который отличается от открытого, артикулированного и выраженного национализма». «Банальный» национализм, считает он, - это рутинное, постоянное напоминание о своей нации и то, что существует «здесь, у себя». Автор справедливо отмечает, что термин «национализм» всегда относится к убеждениям «других», а когда же речь заходит о «наших» убеждениях, можно подобрать другие слова, например, «патриотизм». Тем самым он предлагает обратить наше внимание на «наши» обыденные представления о нации и на «нашу» психологию национальных привязанностей, которые кажутся «естественными» и стихийными в нашем мире, состоящем из территориально ограниченных национальных государств.
Итак, несмотря на принципиальные трудности в создании обобщённого определения национализма вообще, нам представляется достаточно обоснованным понимание национализма как современного явления, в основе которого лежит концепция нации. Что касается политического значения национализма и тесно связанной с ним нации, то обе концепции во многих случаях содержат в себе ориентацию на построение государственности. Тем не менее нации и национализм далеко не всегда непосредственно связаны с государством, зачастую они просто подпитываются национальными чувствами. Так, если речь идёт об их психологической составляющей, то заметен дихотомический образ мыслей, который сопровождается главным образом неизбежным контактом одного общества с другими. И национализм можно рассматривать как идеологию, как форму политики и как выражение эмоции в обыденной жизни. При этом следует учесть, что эти аспекты сочетаются и взаимодействуют друг с другом. В нашем мире национальных государств и следует внимательно рассмотреть «банальный национализм», то есть то, что стало обыденным, закоренелым, неотъемлемым элементом нашего здравого смысла и нашей повседневной жизни.
Теперь следует вкратце изложить, как такой национализм соотносится с явлением «глобализация», влияющим на все стороны общественной жизни в сегодняшнем мире и глубоко изменяющим их. Люди в современном мире всё в большей степени становятся свидетелями процессов, охватываемых понятием «глобализация». Это понятие связано с такими концепциями, как «постиндустриальное общество» или «информационный век», которые означают развитие информационных технологий и международных коммуникаций и, соответственно, появление электронной экономики мирового масштаба. Несмотря на то, что критики дают глобализации негативную оценку и даже считают, что она - просто миф, всё же трудно отрицать кардинальные и масштабные изменения, связанные с феноменом глобализации, и тем самым реальность самой глобализации.
Термин глобализации обладает не меньшей неопределённостью и многозначностью, чем понятия нации и национализма. Тем не менее в общем глобализацию можно представить как процесс расширения, углубления и ускорения общемировых связей и взаимодействий, то есть как «процесс (или совокупность процессов), который воплощает в себе трансформацию пространственной организации социальных отношений и взаимодействий - измеряемую с помощью таких показателей, как их протяженность, интенсивность, скорость и воздействие». Часто глобализацию пытаются рассматривать как чисто экономическое явление, ограниченное деятельностью и достижениями транснациональных корпораций, международных финансово-промышленных групп и банковских организаций. Однако более целесообразно было бы осмыслить её как «чрезвычайно дифференцированное явление, в состав которого входят разные сферы деятельности и сотрудничества». Сегодня почти все стороны нашей личной и общественной жизни поддаются коренным переменам, происходящим под воздействием процессов глобализации, поэтому наше время небезосновательно называют «эрой глобализации».
В эпоху глобализации национализм вступает в крайне неоднозначные отношения с ней. Одной из главных черт глобализации является её тенденция к интеграции разнообразного в единое целое, в том числе и к упразднению государственных и национальных границ, к замене национальной культуры и экономики на глобальную. В современном «глобализирующемся» мире в результате появления международных политических институтов (всемирных механизмов управления, межправительственных и неправительственных организаций) власть, функции и полномочия, традиционно принадлежавшие национальным государствам, всё больше переходят к этим другим органам. В экономическом аспекте в результате таких глобализационных тенденций, как свободное движение капиталов и труда, распространение мирового рынка и возникновение глобальной экономики, у наций снижается былая собственная экономическая мощь. И без того глобализация, как правило, ассоциируется с интеграцией и универсализацией, а национализм, представляя собой полный контраст ей, - с фрагментацией и партикуляризацией, хотя такую характеристику нельзя принять за правило, а требуется уточнение контекста. В этом отношении можно сказать, что есть основания полагать, что глобализация по существу своему противоположна национализму, и видеть в ней опасность утраты национальной самобытности.
Несмотря на определённую несовместимость характеров глобализации и национализма и одновременно, как ни парадоксально, в силу этого, глобализация является хотя и не главной, но одной из причин возрождения местной культурной идентичности и оживления этнического национализма (часто обладающего конфликтогенным потенциалом) во многих регионах мира. В связи с этим современная активизация национализма выглядит как ответная реакция на установление нового мирового порядка в условиях глобализации, и часто наблюдается сочетание антиглобалистской критики с националистической риторикой. А такие обстоятельства можно объяснить не только определёнными противоречиями характеров глобализации и национализма, но и тем, что процессы глобализации ненамеренно, но неизбежно делают вполне ощутимыми различия между этническими общностями. В раскрытии этих этнонациональных различий важнейшую роль играют электронные средства коммуникации, на которых базируется процесс глобализации, который, по ожиданиям многих, должен был бы создать скорее глобальную идентичность и культуру, чем локальную. Иными словами, глобализация, используя новые информационно-коммуникационные технологии, открывает поле как для продвижения интеграционных процессов через создание некоего общего элемента в различных сферах человеческой жизни, так и для зажигания националистических движений во многих странах планеты посредством предоставления шансов на нахождение культурно-этнических различий, которые были бы невидимыми, неосязаемыми без глобализационных процессов.
Эти различия обнаруживаются как в ходе самой глобализации, так и в результате неравенства, которое происходит из-за разницы между странами в уровне развития, с одной стороны, и из-за различий между социальными группами внутри страны - с другой. Глобализация как таковая, как говорит Дж. Пури о неравенстве, «происходит на различных уровнях, имеет многочисленные центры и приобретает различные формы на разные исторические моменты. Кроме того, ряд процессов, который мы называем глобализацией, оказывает весьма разное воздействие на разные государства». И последствия такой глобализации в разных странах носят весьма различный характер. Очевидно, что глобализация, - напрямую связанная с неолиберализмом, главными принципами которого являются «свободная торговля» и «открытые рынки», - усугубляет экономическую поляризацию, маргинализацию на межгосударственном, внутригосударственном уровнях, усиливает политическое влияние некоторых развитых государств в делах глобального управления. Как показывает опыт мировой истории, подобное неравноправное положение чаще создаёт питательную почву для всплеска этнического национализма преимущественно внутри отдельно взятого государства.
Впрочем, утверждение о том, что глобализация и национализм - два непримиримо противоречивых явления современности, но тем не менее первое способствует возрождению последнего, особенно в этническом выражении, - это было бы упрощённым обобщением. Соотношение глобализации и национализма представляется не менее сложным и многогранным, чем глобализация и национализм. В самом деле, зерно истины содержится в том понимании, что чем больший размах приобретают глобализационные процессы, превосходящие границы национальных государств, тем в большей степени национализм, зачастую связанный с усилиями по интеграции или дезинтеграции национальных государств, предстаёт как альтернатива, противостоящая глобализации сила.
Однако бывают и иные случаи, когда национализм проявляется в сопряжении не только с антиглобалистским движением, но и с глобалистским мышлением и неолиберальными ценностями. Некоторые национальные государства попросту стремятся к вовлечению в глобальную экономику, используя при этом националистическую риторику (государственный национализм), прикрывая тем самым неравенство внутри общества. В этих случаях национализм становится инструментом массовой мобилизации и одновременно служит оправдывающим глобализационные процессы лозунгом. С другой стороны, многие этнические национализмы в настоящее время вспыхивают в основном в наименее затронутых влияниями глобализации уголках мира, чаще всего в рамках существующих национальных государств. В таких случаях глобализация является лишь одним рядовым фактором, способствующим подъёму национализма. Это означает, что для объяснения некоторых проявлений национализма важны скорее свои собственные причины возникновения, исторические источники и механизмы развития, чем возрастающие внешние воздействия глобализации. В этом отношении заслуживает внимания предложение Пури перенести акцент на национальную единицу и государственную политику, а не на дискурс о глобализации при рассмотрении этнических и культурных национализмов.
Из вышесказанного можно констатировать, что национализм - это социально-политическое явление, современное и естественно- историческое, непосредственно связанное с процессом формирования нации и государственности. И национализм можно понимать как многоплановый феномен, то есть как политическую идеологию, как форму политики и как выражение массовых настроений. В современных условиях глобализации во всем мире возрастают проблемы национализма в связи с неоднозначными и противоречивыми последствиями глобализации для национализма. Глобализация и национализм - два взаимообусловленных, часто неразделимых явления современности. Но чётко определить их сложные взаимоотношения как причинно-следственные и, тем более, как диаметрально противоположные весьма проблематично. Сейчас идут оба явления, и каждое из них обладает своей противоречивостью и неоднозначностью. Так что возможность выявить их взаимосвязь, вероятно, появится в ближайшей или более отдалённой перспективе.
1.2 Теории нации и национализма в западной науке
При разработке проблем эволюции и развития теорий нации и национализма на Западе важно, прежде всего, рассмотреть основные положения концепции «примордиализма» (от английского слова «primordial» - «первичный», «первоначальный»), согласно которой нация рассматривается как часть природы, являющаяся первоначальным, извечным феноменом, корни которого уходят в прошлое. Такое обращение достаточно целесообразно, потому что, во-первых, примордиалистская парадигма считается первой теоретической концепцией нации и национализма, беря свои истоки из немецких романтических идей XIX века. Во-вторых, дальнейшее развитие последующих представлений о данной проблеме предстаёт в виде вроде бы критики примордиализма. В- третьих, несмотря на продолжающиеся противоположные теории, примордиализм всё ещё сохраняет свою живучесть, переменив те или иные положения в новых условиях действительности.
Примордиализм, о котором мы сейчас знаем, происходит из так называемой «органической» теории нации, которую первоначально развили немецкие романтики. Согласно этой теории, мир состоит из естественных наций, и нация - это нечто изначально данное и составляющая основы человеческого существования. В рамках этой теории нации рассматриваются как вечно развивающиеся организмы, и их характер можно обнаружить через их культурную специфику. Из таких положений в значительной степени следовала примордиалистская парадигма как научная концепция, которую можно разделить на социобиологическое, культурное и перенниалистское направления. А суть примордиализма состоит в понимании нации как некоей объективной сущности, как само собой разумеющейся реальности, которая всегда существовала.
Социобиологическое направление примордиализма утверждает, что этнические группы и нации следует рассматривать как своеобразные расширенные родственные группы. По мнению П. ван ден Берге, главного представителя данного подхода, само понятие нации - это продолжение родственного отбора и она понимается как группы по общему происхождению, как этнические группы. Он считает, что этнические группы являются близкородственными сверхсемействами на протяжении большей части человеческой истории, несмотря на то что общие родственные узы носят в некоторой степени фиктивный и мифический характер. Кроме того, он полагает, что генетическая родственность определяет степень человеческого взаимодействия и тем самым повышает приспособленность. Именно поэтому этноцентризм является нормой. Но этот подход не в состоянии объяснить многогранную изменчивость родственных отношений и этнических общностей, несоответствие между мифическим и социобиологическим свойствами общего этнического происхождения, а также значительные различия между этническими группами и современными нациями.
Культурное направление примордиализма делает акцент на примордиальных узах, которые происходят от «культурных данностей», таких как родство, язык, традиция, раса и религия. С точки зрения культурного примордиализма, даже в современных гражданских государствах жизненно важными остаются не столько гражданские связи рационального общества, сколько примордиальные привязанности, потому что они воспринимаются как нечто, носящее в себе невыразимое, принудительное качество и имеющее эмоциональное значение. При этом следует заметить, что культурный примордиализм не абсолютизирует объективную примордиальность, а придаёт большое значение вере людей в примордиальные объекты и ощущению их силы. Но всё же культурный примордиализм так же, как социобиологический, не способен пролить свет на возникновение, развитие и упадок этнических и национальных явлений, значение и влияние исторических и социальных факторов в этих процессах.
Перенниалистское направление концентрирует своё внимание на исторической «преемственности» или «периодической повторяемости» этнических феноменов между тем, как другие примордиалистские направления ставят в центр внимания их первоначальность и естественность. Хотя все эти подходы считают, что нации и этнические общности являются родственными, даже тождественными феноменами, перенниалистский в большей степени, чем другие, допускает возможность трансформации этнических уз в продолжительной временной перспективе. Одним словом, перенниализм считает, что современные нации являются потомками своих античных или средневековых предков.
Одни теоретики данного направления, настаивая на предполагаемой родственной основе этничности, указывают на её долговечность, повсеместность и непрерывность. Этничность рассматривается как «осязаемая, живая реальность». Многие из них занимаются поиском доказательств в пользу преемственности между досовременными этническими сообществами и отдельными современными нациями, и датируют возникновение наций и национализма (точнее - национальных чувств) поздним средневековьем или даже античностью. Такая точка зрения на «этническую преемственность» в какой-то мере передаёт мысли английского историка X. Сетон-Уотсона, который проводил различие между «старыми, непрерывными нациями» Европы и идеологически созданными новыми нациями. Но вопрос о преемственности между средневековыми (или античными) этническими общностями и современными нациями всё ещё остаётся открытым, потому что преемственный перенниализм не может раскрыть исторический контекст, в котором сформировался современный вид нации и из которого он приобрёл своё особое значение.
Другие исследователи, как американский историк Дж. Армстронг, подчёркивают скорее «периодическую повторяемость» этнических и национальных идентичностей. Хотя Армстронг и проводит различие между этничностью в досовременные эпохи и нациями в националистическую эпоху, всё же он говорит о зарождении наций в досовременный период и рассматривает современные нации и национализм как составную часть длительного цикла устойчивой этнической идентичности. Иными словами, этническая идентичность представляет собой периодически повторяющееся явление, возникающее, развивающееся и исчезающее на всех этапах истории. Именно этническая иднетичность становится основой для возникновения нации, поскольку нация - это всего лишь современный эквивалент досовременной этнической идентичности. Его исследование и концепции имеют существенное значение для дальнейшего развития теоретической мысли. Эта работа оказала содействие в том, чтобы терминологические дискуссии по нации между перенниалистами и модернистами развернулись и появился «этно-символизм» Э. Смита, заимствовавший многие элементы из его работ.
Собственно говоря, примордиалистская парадигма не приступала к исследованию национализма, а останавливалась лишь на проблеме нации. Это связано с тем, что примордиалисты упорно настаивали на реальности нации, а не развивали мысль о том, что нации и национализм - взаимообусловленные явления. Тем не менее, их понимание сущности и истоков нации в той или иной степени влияло на дальнейшее формирование представлений о национализме.
Следует особо отметить отношения между классическим марксистским учением и развитием теорий нации и национализма на Западе, роль и место первого во втором. Обычно считается, что национальный вопрос представляет собой «слабое звено» марксистской теории на том основании, что ей не удалось справиться со сложным национальным вопросом и национальными процессами разных стран как на теоретическом, так и на практическом уровнях. Некоторые критики марксизма даже считают, что он был изначально не в состоянии решить национальный вопрос из-за его экономического редукционизма. С одной стороны, в этом есть доля истины, а с другой, такие критические взгляды содержат и немало уязвимых мест.
Прежде всего следует указать на то, что основоположники марксизма отодвигали интерес к биологической природе наций и их этнокультурное значение на задний план, концентрируя своё внимание на роли социальных и экономических факторов в исторических формациях человеческого общества. Тем самым они выступали против примордиалистской концепции нации и в некоторой степени вносили вклад в формирование оснований классической модернистской парадигмы национализма.
Важнейшей составной частью марксизма как научной теории является исторический материализм, по которому человеческое общество развивается в соответствии с развитием производительных сил и производственных отношений по ступеням общественно-экономических формаций. Иначе говоря, по схеме исторического материализма К. Маркса и Ф. Энгельса, смена этносоциальных общностей людей (в виде «племени», «народности» и «нации») соответствует поступательному ходу общественно-экономических формаций человеческой истории.
Следовательно, по классическому марксизму, на первобытнообщинной стадии развития человеческого общества образуются первые этносоциальные общности «племена», в основе организации которых лежат родовые связи. Затем с возникновением рабовладельческого общества, имевшего классовую структуру впервые в человеческой истории, появляется «народность» (народ), в которой основные социальные связи являются территориальными. Эта форма общности людей продолжает своё существование и в период феодализма, а народность феодального общества, в отличие от народности рабовладельческого общества, имеет возможность непосредственно развиться в следующий этап человеческой общности . Дальнейшее развитие капиталистического способа производства, возникшего ещё в недрах феодализма, нуждается в качественно новой общности людей, которая ныне называется «нацией». Другими словами, согласно классической марксистской теории, решающими условиями формирования нации выступают потребности в преодолении феодальной раздробленности экономики и возникновение капиталистических экономических связей больших групп людей, для совместной деятельности которых обязательны общности территории и языка.
С точки зрения Маркса и Энгельса, нация возникает наряду с формированием централизованного государства в политическом отношении, с появлением буржуазии - в социальном, и со складыванием национального рынка - в экономическом. И объективными условиями образования нации, а затем и её неотъемлемыми признаками, как утверждает германский социал-демократ К. Каутский, являются: общность экономических связей, которую создаёт капитализм; определённая целостная территория, которая является материальной почвой складывания экономических связей народов, пространством их жизни и деятельности; и общий литературный язык, который имеет функциональное значение для налаживания и развития общественно-экономических связей нации. В ходе дальнейшего исторического развития с возникновением необходимости ликвидации капитализма и строительства социализма помимо классовых противоречий со всей своей первостепенной важностью обостряются также и противоречия между буржуазным национализмом и пролетарским интернационализмом. В конечном счёте, по классическому марксизму, с упразднением капиталистического строя путём социалистической революции все нации вместе со всеми классами должны постепенно отмирать.
В свете этого можно констатировать, что основоположники марксизма воспринимали национальные принципы или феномены отнюдь не как основную причину событий и явлений в мировой истории. Для марксистов важна была, прежде всего, роль классовых противоречий в смене стадий исторического развития, а национальным вопросам отводилась лишь вторичная роль. В этой связи советский исследователь по марксизму- ленинизму С.Т. Калтахчян справедливо отмечает «подчинённость национального вопроса интересам классовой борьбы пролетариата, интересам социализма» в марксистско-ленинской теории.
Итак, смысл классической марксистской школы для развития теоретической мысли о нации неоднозначен. Классическое марксистское учение, делающее акцент на социальной и экономической детерминации становления буржуазного государства и европейских наций, с одной стороны, закладывало основы для социально-экономического и политического понимания нации, а также стимулировало отклонение от этнокультурного детерминизма примордиалистской парадигмы при исследовании нации. С другой стороны, марксистская историко- экономическая теория нации подходила к проблеме нации преимущественно с классовой парадигмой мировоззрения и даже для решения национального вопроса признавала классовый критерий единственно научным, что приводило к недостаточному вниманию к «культурной составляющей» человеческой истории.
В первой половине XX века в изучении нации и национализма господствовали историки с европоцентристской ориентацией, которые были не совсем свободны от морального суждения. Наиболее характерной для их исследований чертой является дихотомическая типология нации и национализма, типично представленная американским западническим историком X. Коном. Он разделяет национализм на «западный» и «восточный»: первый рассматривается как рациональный, волюнтаристский, а второй - как иррациональный, органический, романтический.
По мнению Кона, на Западе (в Англии, Франции и США) рождение национализма было, прежде всего, политическим явлением, и он был ответом на проблемы, связанные со строительством нации и обретением ей суверенитета в рамках уже сформировавшихся государств. Такой национализм был ориентирован на достижение текущих политических целей и в меньшей степени обращен на прошлое. А национализм в Германии, Италии, Восточной Европе и Азии появлялся не только позже, но и, как правило, на более отсталой стадии социального и политического развития. В такой ситуации, когда границы существующих государств и возникающих национальностей не совпадали, национализм вырастал как протест против существующей государственной формы и выражался главным образом в культурной сфере. Важно, что национализм формировался здесь и под влиянием западноевропейского опыта и в противоположность ему. Отсюда сильное эмоциональное обращение к собственному прошлому и порождение комплекса неполноценности. Это было обусловлено тем, что на Западе XVIII века Ренессанс и Реформация создавали новое общество, в котором третье сословие и светское образование приобретали особый вес. Тогда как в Центральной и Восточной Европе в начале XIX века всё это оставалось в зачаточном состоянии и политический, социальный порядок изменялся не глубоко.
Такое разделение национализма на западный и восточный имеет достаточно долгую историю. Оно восходит к бинарной оппозиции между французским и немецким представлениями о нации. Первое исторически связано с идеологией Французской революции, согласно которой каждому индивиду присущ свободный выбор национальной принадлежности. Отражением этой концепции нации является знаменитое определение нации как «ежедневного плебисцита», данное Э. Ренаном в своей лекции в 1882 году. Второе относится к немецким романтическим идеям нации, для которых характерна предписанная от рождения национальная принадлежность. В этом случае нация выражает «дух народа» и опирается на культуру и общее происхождение. Перефразируя такое противопоставление, к концу XIX века Ф. Майнеке вводит понятия «политической» и «культурной» нации. И такие две линии выделения нации до сих пор продолжается в виде дискуссии о «гражданской» и «этнической» нации, особенно в российской научной литературе.
Одной из наиболее распространённых теоретических парадигм по теории нации и национализма является модернистская. И наиболее известными и влиятельными исследователями этой парадигмы являются Эрнест Геллнер и Бенедикт Андерсон, которые положили начало новых теоретических парадигм - не только модернисткой, конструктивисткой, но и постмодернистской в определённой степени. Заслуживает нашего внимания также «этно-символическая» теория Энтони Смита в связи с тем, что она занимает промежуточное положение между примордиализмом и модернизмом. Теоретические построения этих трёх авторов заметно отличаются от представлений своих предшественников научностью и оригинальностью основных положений.
Один из самых крупных и авторитетных исследователей в данной области Э. Геллнер является основателем «конструктивизма», суть которого состоит в понимании нации не как изначально данного, естественного, а как социально и сознательно созданного феномена. На его теорию зачастую ссылаются и многие теоретики «инструментализма», который сосредоточивает своё внимание на функциональных аспектах нации и национализма и для которого характерно понимание нации и национализма как инструмента борьбы за политическую власть. В этой связи важным элементом инструменталистского течения выступает стремление элит и лидеров к мобилизации масс для достижения своих политических целей.
Геллнер излагает свои взгляды на проблемы нации и национализма, основываясь на социокультурном подходе, обращая своё внимание и на их политическом аспекте. В самом начале своей знаменитой и часто цитируемой книги «Нации и национализм» он утверждает, что национализм - это, прежде всего, политический принцип, требующий совпадения политической (то есть государственной) и национальной единиц. По Геллнеру, нации имеют политическое происхождение, то есть они образуются не самостоятельно, а в результате активной политической (националистической) деятельности.
Точка зрения Геллнера противопоставлена этнокультурному детерминизму примордиалистской интерпретации. При этом он отмечает, что для возникновения нации необходимо сочетание трёх элементов, а именно: «слияние доброй воли, культуры и государства». По его мнению, и воля, и культура ценна и важна для понимания нации и национализма, но ни одного из них не достаточно. Условия, необходимые для появления нации, отнюдь не характерны для человеческого общества как такового, но исключительно для его индустриальной стадии. Именно этот этап человеческой истории становится так называемой «эпохой национализма», потому что индустриальное развитие общества с потребностью в мобильности профессий и всеобщей грамотности ещё требует стандартизированного обучения, которое связывает воедино государство и культуру. В этих процессах реализации националистического принципа в индустриальном обществе, по Геллнеру, нации появляются как результаты и воли и культуры, и в этом смысле он категорично утверждает: «Именно национализм порождает нации, а не наоборот». Отсюда выходит, что нации и национализм - органически взаимосвязанные политические явления, которые зарождаются и распространяются только при определённых социально-экономических условиях, то есть оба явления - специфические феномены, присущие только индустриальному периоду в истории развития человеческого общества.
Вместе с тем, Геллнер как социолог и антрополог не уходит от черт объективистского примордиализма. Как ключевые факторы индустриального развития общества он рассматривает не только размытие старых культурных различий, существовавших в аграрных обществах, но и возникновение новой «высокой культуры» или «единой культуры индустриализма», передаваемой при помощи стандартизированного, типового образования. Согласно его теории, индустриальная структура общества нуждается в социальной подвижности и культурной гомогенности, а этих целей можно достичь только посредством всеобщего образования. Этот тип образования, который является и плодом индустриального общества и ядром новой единой культуры, способствует утверждению националистического принципа. Этот принцип стремится соединить государство и культуру, поскольку только государство в силах обеспечить такую объёмную, всеобщую образовательную систему. Тем самым учёный высказывает мнение о том, что только «высокая культура» индустриального века способна на реализацию националистического проекта и, следовательно, формирование нации. Более того, он проявляет тенденцию к своего рода редукционизму, сводя понятие «высокой культуры» к культуре, обладающей своей письменностью и основанной на образовании. При этом остаются открытыми вопросы, связанные с «высокой культурой»: можно ли чётко разделить культуру на «высокие» и «низкие»; целесообразна ли письменность в качестве практически единственного критерия разделения; каким же образом старые низкие культуры превращаются в современные высокие и так далее.
Акцент Геллнера на культурном факторе естественно приводит к предположительной основополагающей роли индустриализма. Согласно его теории, в соответствии с современным индустриальным развитием общества возникает потребность в однородной «высокой культуре». По Геллнеру, нации и национализм являются лишь продуктами индустриализма, его специфическими выражениями и проявлениями. Но проблема в том, что в мировой истории человечества наблюдаются конкретные примеры, когда националистические движения не только явно предшествовали приходу индустриализма, но и уже становились мощной силой до его наступления.
Дальше Геллнер разрабатывает три типа национализма - национализм, направленный на восток и юг, классический западный национализм и национализм диаспоры - по схеме сочетания трёх факторов - власти, доступности образования и однородности (или неоднородности) культуры. Но его типология национализмов, особенно в случаях первого и второго, как он сам признаёт, в какой-то мере в духе дихотомической классификации тех исследователей, которые явно ставили западный тип национализма в превосходном положении, а восточный - во второстепенном.
Бывший ученик и главный оппонент Геллнера и не менее авторитетный учёный Э. Смит называет свой подход к проблемам нации и национализма «историческим» и «этно-символическим». Английский историк в своём исследовании уделяет особое внимание таким аспектам, как устойчивость этнических уз и их продолжающаяся значимость. Тем самым он стремится найти определённую связь между досовременными человеческими общностями и современными нациями и охватить «половину истории», не объяснённую модернистской парадигмой.
Смит определяет национализм как «идеологическое движение, стремящееся добиться или поддержать автономию, единство и идентичность социальной группы, предназначенной стать нацией» и нацию - как «носящую определённое имя группу людей, имеющую общую историческую территорию, общие мифы и исторические вспоминания, массовую, публичную культуру, общую экономику и общие законные права и обязанности для всех членов», пытаясь привести в равновесие «субъективные» компоненты с «объективными». При этом в центре его анализа находится вопрос о том, каким образом и из чего формируются нации и национализм, которые, с его точки зрения, имеют истоки в глубоком этническом прошлом если не в большинстве, то во множестве случаев.
Исходным пунктом исследования Смита можно считать понятие «этнические общности» (этнии). Смит, хотя и не отрицает, что нации являются творениями современности, но ставит под сомнение категоричное утверждение Геллнера о невозможности наций в досвременные эпохи и полагает, что нации - это также продукт досовременных этнических уз и имеет глубокие исторические корни. Он приводит примеры тех более или менее подходящих под определение понятия «нации» человеческих образований в досовременный период, которые свидетельствуют об «этнической преемственности» или «этнической повторяемости» в протяжённой временной перспективе. Такие социальные образования называются «этническими общностями», структуру и своеобразие которых определяют «мифо-символические комплексы» - мифы об общем происхождении, этнические символы, общие исторические воспоминания и ценности. Именно эти «мифо- символические комплексы», по Смиту, выступают как гарант определённой культурной преемственности этнических уз и придают современным нациям и национализму реальное содержание, не делая их беспочвенными измышлениями.
Затем Смит исследует процессы превращения досовременных этнических общностей в современные нации. Причиной образования наций он считает воздействие тройственной западной революции - экономической, военно-административной и в сфере культуры и образования. Поскольку эти три революции происходили и их последствия проявлялись в разное время в разных местах, нации, которые постепенно «складывались», различались и по форме и по содержанию. В этой ситуации появлялись две чётко отличные формы нации - территориальная (гражданская) и этническая (генеалогическая) - и соответствующие типы национализма.
Изложение Смитом двух версий нации, как и типология национализмов Геллнера, не свободно от вышеупомянутого оценочного подхода различения типов нации. А Смит предлагает своё противопоставление моделей нации как различение абстрактных, идеальных типов и, что более важно, его подход позволяет учесть динамичный характер нации и не исключает возможность синтеза элементов каждого из них. Английский историк утверждает, что «каждая нация содержит черты как этнической, так и территориальной», принимая во внимание, что в разные периоды в одной и той же стране может преобладать представление о нации как гражданском сообществе или, наоборот, как общности по крови и культуре.
Работы Смита носят в значительной степени полемический характер по отношению и к теории Геллнера в частности, и к модернистскому учению вообще. Обращая своё внимание на тот факт, что этнические общности существовали на протяжении длительных периодов времени, Смит подчёркивает необходимость исследовать соотношение досовременных сообществ с сообществами, которые мы называем «современными нациями». Иными словами, он придерживается такой точки зрения, что нации и национализм представляют собой явления глубоко «исторические». И он пытается восстановить равновесие между преемственностью и прерывностью, которое, по его словам, было нарушено модернистской парадигмой . Смит попытался показать воздействие «мифо- символических комплексов» досовременных этнических сообществ на формирование современных национальных общностей на протяжении «большой длительности». Тем самым он намеревался не просто преодолеть модернистскую парадигму, но и сочетать перенниалистскую точку зрения на этнические узы с модернистским подходом к нации и, как следствие, представить собственную всеобъемлющую теоретическую парадигму - «этно-символическую». Между прочим, по Коротеевой, его внимание к мифо-символической стороне этничности и представление о её динамическом характере даёт возможность для интерпретации современных процессов.
Другой исследователь данной проблемы Б. Андерсон является одним из крупнейших представителей конструктивистского направления теории нации и национализма, или теоретиком культурного подхода к национализму, или даже основателем постмодернистского толкования концепции нации. Именно благодаря его весьма оригинальной и плодотворной книге «Воображаемые сообщества» в мировой литературе о нации и национализме широко распространяются высказывания о нациях как о явлениях «придуманных», «иллюзорных». Но во многих откликах и рецензиях на его книгу термин «воображённый» интерпретируется неверно, потому что автор называет «воображёнными» все сообщества, члены которых не знают и не могут знать большинства других членов, однако имеют представление о таком сообществе, его образ. Таким образом, ирландский историк в этот термин вкладывает совсем иной смысл, чем «ложность» или «второсортность».
Заявляя, что нации и национализм являются особого рода культурными артефактами, возникшими в конце XVIII века, Андерсон предлагает своё известное определение нации: «это воображённое политическое сообщество, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное». Он считает, что «для понимания национализма следует связывать его не с принимаемыми на уровне самосознания политическими идеологиями, а с широкими культурными системами, которые ему предшествовали и из которых - а вместе с тем и в противовес которым - он появился» . Андерсон понимает национализм как определённый способ видения мира, который расположен в одном ряду с религиозным и династическим порядками.
Исследование Андерсона начинается с рассуждений о том, каким образом воображаемые сообщества наций стали возможными. При этом, по его мнению, нужно прежде всего обратиться к культурным корням наций и национализма. Он имеет в виду две фатальности человеческого существования - смертность и многообразие языков - как культурный фон. Исторические предпосылки для возникновения наций и национализма - это коренные преобразования «трёх основополагающих культурных представлений», а именно изменения представлений о священном письменном языке религиозных сообществ, о высшем монархическом центре династических государств, и наконец, - но не в последнюю очередь, - о времени.
По мнению Андерсона, начиная с XVI века, религиозно воображённые сообщества постепенно приходили в упадок вследствие освоения неевропейского мира и падения статуса священного языка - «истины- языка». И династический порядок, а вернее божественная легитимность священной монархии также подвергалась эрозии. Вместе с этими изменениями время стало восприниматься как «гомогенное, пустое время», которое измеряется с помощью часов и календаря. В этом понимании времени одновременность предполагала осмысление событий, происходивших в одно и то же время, но прямо между собой не связанных. Такая концепция времени имела весьма важное значение, поскольку «идея социологического организма, движущегося по расписанию сквозь гомогенное, пустое время, - точный аналог идеи нации, которая тоже понимается как монолитное сообщество, неуклонно движущееся вглубь (или из глубины) истории».
Дальше Андерсон утверждает, что там и тогда, где и когда происходили эти трансформации культурных представлений, то, что сделало возможным рождение новых воображаемых национальных сообществ, - это «взрывное взаимодействие между системой производства и производственных отношений (капитализмом), технологией коммуникаций (печатью) и фатальностью человеческой языковой разнородности». Больше чем что- либо другое, развитие «печатного капитализма» (постановки издательского дела на капиталистическую основу) и, следовательно, рост числа читающей публики, по Андерсону, сыграли решающую роль в утверждении и распространении идеи нации. Между прочим, в этой связи и существует противоположное утверждению Андерсона мнение о том, что печатный язык и грамотность не играли центральной роли в истории многих частей земного шара, а являлись лишь одним из множества других условий для формирования наций и национализма.
Исследование Андерсона в общем отличается его акцентом на идеи нации как воображённого через язык сообщества. В этом отношении его исследование называется литературным или культурным анализом. Но чрезмерный интерес к культурным аспектам нации может привести к утрате других важных элементов, например, политических и социально- экономических, подрывая реальность нации, независимой от культурных смыслов. Тем не менее заслуга учёного заключается в том, что именно его акцент на узах воображения дал толчок возникновению и развитию тех последующих постмодернистских прочтений нации и национализма, которые делают упор не на социологическое причинное исследование, а на конкретные культурные объяснения с более описательным характером.
В последнюю очередь, вкратце рассмотрим основную направленность «постмодернистских» исследований нации и национализма, проводимых в последнее время. Отправной точкой этих исследований являются отход от любых универсальных теоретических построений, как модернизм, и попытки развить его отдельные проблемные составляющие. По-своему восприняв такие идеи модернизма, как «изобретённая традиция» Э. Хобсбаума и «воображаемое сообщество» Андерсона, многие постмодернистские авторы размышляют о возможности ослабления социологической реальности наций и могущества националистических идеологий вследствие двойственного влияния культурной гибридизации и экономической глобализации в эпоху «постмодерна».
К одному из различных, многосторонних постмодернистских тем относится, в первую очередь, проблема фрагментации или гибридизации национальной идентичности. Вторая важная тема - это вопрос о сложных отношениях между проблемами тендера и национализма: различная роль женщин в националистических проектах; различное воздействие подобных проектов на женщин; идеологическое и символическое использование женщин в этнических и национальных процессах и так далее. Постмодернисты занимаются и темой отношений между либеральной демократией и гражданской формой национализма или различия между этническим и гражданским типами нации и национализма. Последняя тема в литературе постмодернистской направленности - это влияние тенденций глобализации и наднациональных проектов на перспективы нации- государства и национальную идентичность.
Хотя постмодернистские дебаты и затрагивают различные отдельные современные проблемы нации и национализма и предлагают новые подходы к их пониманию, но аналитическое поле этих исследований ограничивается небольшой частью этого поля. Кроме того, в них наблюдается нехватка глубокого исторического анализа и всеохватных теоретических оснований. Таким образом, на наш взгляд, пока рано определять постмодернистский дискурс в действии как обоснованную теоретическую парадигму.
Итак, из всего вышесказанного следует, что в исследованиях западных авторов обнаруживаются различные подходы к пониманию содержания, истоков, формирования наций и национализма. Наиболее характерными из них являются примордиалистский, марксистский и конструктивистский (или модернистский) подходы. Согласно примордиализму нация понимается как продукт развития этноса, а этнос, в свою очередь, представляет собой естественную целостность, объективную реальность, которая существовала изначально. Порывая с традицией этнокультурного детерминизма примордиалистской парадигмы, марксистская теория нации выводит на передний план социальные и экономические факторы, открывает новое поле для последующих научно-исследовательских работ, хотя и исходит из безусловного примата классового, считая национальное вторичным. В рамках модернистской парадигмы, которая принимает за детерминанты формирования наций и национализма не только социально- экономические, но и прочие другие факторы, нации и национализм появляются только в современную эпоху, в процессах «модернизации», конструируются социально-политической деятельностью людей. Представленные теоретические разработки всех этих парадигм явно показывают сложность построения единой теории национализма, что имеет важное значение для понимания его сущности и особенностей в современных условиях.
Для того чтобы подойти к анализу проявлений русского национализма в политическом пространстве современной России, в следующем параграфе необходимо рассмотреть разные представления и теории российских (и советских) авторов о нации и национализме.
1.3 Теории нации и национализма в российской науке
В отличие от западной научной традиции, которая в общем понимает нацию как политическую общность, с точки зрения советской и российской науки нация - это высшая форма существования этноса, которая достигается в ходе его исторического развития. И в массовом сознании постсоветских людей по-прежнему преобладает такое же представление о нации как об этнической общности под влиянием советской научной традиции . Точкой отсчёта в формировании этнического понимания нации является дискуссия вокруг интерпретации нации, сформулированной в 1913 году И.В. Сталиным, который считал себя законным наследником марксизма-ленинизма несмотря на то, что ни Карл Маркс, ни Владимир Ленин не давали чёткого определения нации, в том числе и в этническом смысле. В этой связи представляется обоснованным проследить историю развития советских и российских теорий нации и национализма, начиная с ленинской теории национального вопроса и сталинского определения нации.
В.И. Ленин уделял большое внимание проблемам национальных отношений и разработке основ решения национального вопроса особенно в многонациональной России. При этом, подобно К. Марксу и Ф. Энгельсу, он и рассматривал национальный вопрос через призму классовой борьбы, как подчинённый главному вопросу - о социальной революции, хотя и развивал марксистскую теорию нации во многих направлениях особенно с учётом конкретно-исторической обстановки в России.
Важное место в ленинской теории национального вопроса занимает тот взгляд Ленина на соотношение между национальным и классовым, который раскрывается в его положениях о «двух нациях» в каждой современной нации и о «двух национальных культурах» в каждой национальной культуре. По Ленину, каждая нация и каждая национальная культура разделяется на нации и национальные культуры угнетённых и господствующих классов, национальное движение угнетённых народов носит прогрессивный характер, поскольку оно тесно связано с борьбой за социальное освобождение. Деление современной нации фактически на два класса - пролетариат и буржуазию - показывает его мировоззренческое, философское представление о том, что национальные отношения представляют собой часть общественных отношений и, следовательно, существуют и проявляются не только в рамках, но и во взаимосвязи с различными общественными отношениями. Его высказывания о наличии демократических и социалистических элементов в каждой национальной культуре отражают его признание национальной культуры в качестве части интернациональной культуры. Тем не менее, даже если не учитывать имевшую для Ленина значительный вес марксистскую интерпретацию классовой борьбы как движущей силы исторического процесса, его классовый подход к «двум нациям» и попытка разрезать национальную культуру по классовому принципу констатирует «подчинённость национального классовому», что было заметно ещё в трудах Маркса и Энгельса.
Обращая своё внимание на разновременность вызревания условий буржуазных революций и происхождения самих этих революций, Ленин особо останавливался на проблеме национально-освободительных движений в эпоху империализма. По Ленину, в Восточной Европе и в Азии в начале XX века получилось своеобразное переплетение двух эпох - эпохи империализма и эпохи развёртывания буржуазно-демократических национальных движений, которые в Западной Европе к XIX веку уже были завершены. В связи с этим он признавал не только историческую законность национальных движений в период домонополистического капитализма, но и, одновременно, непременную ограниченность принципа национальности в эпоху империализма.
Ленин, хотя и провозглашал принцип права наций на самоопределение, но считал, что этот тезис не является самоцелью, а должен служить социально-классовым, а потому и высшим интересам социализма. Он полагал, что весьма важно отчётливое выделение угнетённых, эксплуатируемых, неравноправных народов из народов угнетающих, эксплуататорских, полноправных. Затем в центр своего внимания он ставил решающую роль национально-освободительного движения угнетённых народов в соединении с классовой борьбой пролетариата в осуществлении задач социалистической революции. Таким образом, одной из важнейших идей Ленина является его мысль о необходимости объединения пролетарской и национально-освободительной борьбы для устранения всякого социального и национального гнёта, то есть для свержения империализма, а в конечном счёте и для социалистического преобразования общества.
Развивая эту мысль Ленина о национально-освободительном движении, многие советские учёные в данной области подходили к оценке проявлений национализма с конкретно-исторической зрения с учётом неизбежной эволюции национализма. По их мнению, национализм угнетающих наций - это одно дело, а национализм угнетённых наций - другое. В том случае, если последний имеет антиимпериалистическую и общедемократическую направленность, он может считаться прогрессивным и исторически оправданным на определённом этапе. При этом советские авторы не исключали возможность того, что национализм развивающихся стран также пронизан реакционными элементами. И преодолеть такое противоречие между прогрессивным и реакционным содержанием национализма можно, считали они, лишь поставив на место национализма, в конце концов, интернационализм. Так, можно сказать, что в качестве сторонников марксизма-ленинизма они не были свободны от таких формул, как «противоположность пролетарского интернационализма и буржуазного национализма» и «жизненность принципов пролетарского интернационализма».
В период интенсивной разработки российскими социал-демократами теории национального вопроса (1912-1914) И.В. Сталин чётко излагал своё представление о сущности нации в статье «Марксизм и национальный вопрос» (1913). Сталинское определение нации, впоследствии ставшее абсолютной догмой и получившее значение твёрдо установленных истин, таково: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психологического склада, проявляющегося в общности культуры». По словам Сталина, «необходимо подчеркнуть, что ни один из указанных признаков, взятый в отдельности, недостаточен для определения нации. Более того: достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы нация перестала быть нацией». Оказывается, что сталинское определение нации - некий синтез существенных признаков нации по К. Каутскому и по О. Бауэру. При этом представляет интерес то, что Сталин, вслед за австрийским марксистом Бауэром, представлял «национальный характер» как признак, без которого нация «перестаёт быть нацией» между тем, как Ленин называл концепцию нации Бауэра «психологической» и даже «идеалистической» именно потому, что он вводил общность культуры и характера в число основных признаков нации.
Значение сталинской дефиниции нации для советских политических реалий заключается в том, что в связи с утвердившимся к концу 1930-х годов культом личности Сталина его основные положения по национальному вопросу были объявлены «марксистской теорией нации». Тем более что его статья «Марксизм и национальный вопрос» приобрела чуть ли не статус догмата. В результате дальнейшие научные поиски и серьёзные исследования по национальной проблематике по существу надолго свелись к повторению и переписыванию основных положений его работ. В пример такого догматизированного толкования сталинского определения нации можно взять «Краткий философский словарь» (1954), в котором говорится, что для возникновения нации необходимо наличие всех четырёх признаков, взятых вместе. В этом определении поднимающийся капитализм напрямую связан со становлением первых в истории, то есть буржуазных наций, а с ликвидацией капиталистического строя складываются новые, социалистические нации на основе поднимающегося социализма.
Итак, можно сказать, что ленинская теория национального вопроса имела политическую действенность особенно в период бурного империализма, а сталинское определение нации на долгое время получило господствующий характер в советской научной традиции.
Но в 1960-е годы начались изменения, и развернулась дискуссия вокруг показавшегося чем-то каноническим сталинского определения нации. В ходе этой дискуссии было зафиксировано то, что условия возникновения нации не тождественны признакам, указывающим лишь на свойства нации, и что некоторые признаки нации по Сталину были уже неприменимы в новых исторических условиях. Важными оказались признак «национального самосознания» и роль фактора государственности, и общепризнанным стало, в конечном итоге, мнение о том, что сталинское определение нации неполно и неточно.
Вместе с этим пересмотром сталинского определения нации и связанных с ним положений теории нации, в советском научном сообществе стала активно разрабатываться теория этноса. Под этносом или этнической общностью понималась исторически естественно сложившаяся группа людей в форме «племени», «народности» и «нации». С одной стороны, это означало расширение поля исследования по сравнению с разработкой теории нации, а с другой, оказалось просто продолжением или дополнением предыдущих работ в рамках марксистско-ленинской теории нации. Так или иначе, дискурс по проблемам нации включился в разработку теории этноса и в область этнографии, впоследствии переименованной в этнологию. Среди ряда советских научных трудов в этой области следует особо отметить теорию этногенеза Льва Гумилёва и работу академика Юлиана Бромлея.
Историк и географ Л.Н. Гумилёв рассматривал этнос как явление не социальное, подчиняющееся законам общественного развития, а биологическое, возникающее в результате взаимодействия людей с природой в разные века и в разных географических регионах. В этой связи он помещал проблему этногенеза на стыке трёх наук: истории, географии и биологии. И хотя он считал неверным отождествление этноса с биологической популяцией, но в общем его теорию принято называть биологической или социобиологической именно на основании его такого постулата о природно-биологической сущности этноса.
Гумилёв определял этнос как устойчивый, естественно сложившийся коллектив людей, противопоставляющий себя всем другим аналогичным коллективам и отличающийся своеобразным стереотипом поведения.
Противопоставление себя всем остальным - «мы» и «не мы» - является важным моментом в теории Гумилёва, потому что, по его мнению, появлению любого этноса предшествует образование групп людей, объединённых взаимной симпатией. Именно такое подсознательное ощущение («комплиментарность») определяет деление на «своих» и «чужих», которое, в свою очередь, служит системными связями в этносе. Универсальным критерием отличия этносов между собой выступает стереотип поведения, который складывается в процессе адаптации этноса к окружающей его среде (ландшафтной и этнической). По Гумилёву, стереотип поведения - это неповторимый комплекс поведенческих навыков, передаваемых из поколения в поколение с помощью механизма сигнальной наследственности, основанной на условном рефлексе подражания.
Важнейшая концепция в теории Гумилёва - это «пассионарность», которая имеет космическое происхождение (излучение из космоса) и является основной движущей силой этногенеза. По его словам, «пассионарность» - это врождённая способность небольшого числа людей абсорбировать энергию из внешней среды и выдавать эту энергию в виде активной целенаправленной работы по видоизменению окружающей их среды (общественной и природной). Этот пассионарный импульс, по Гумилёву, является, с одной стороны, эффектом энергии живого вещества биосферы на этническом уровне, с другой, отклонением от видовой нормы поведения, потому что этот импульс противоречит инстинкту самосохранения. На его взгляд, это учение о «пассионарности» и «пассионариях» - носителях пассионарного признака - даёт возможность выявить закономерности возникновения, развития и распада этносов. Другими словами, по его теории этногенеза, процесс смены фаз этногенеза (фаз подъёма, акматической, надлома, обструкции и так далее) обусловливается изменением уровня пассионарного напряжения этнической системы, то есть изменением количества пассионарности или процента пассионариев в этнической системе.
Ещё одна важная идея в теоретических построениях Гумилёва - это представление об «иерархичности этнических систем». Он выражал идею о том, что кроме этносов, как основных этнических единиц, существуют ещё более узкие этнические подразделения - «субэтносы» - и более широкие этнические объединения - «суперэтносы».
Если в конце 1980-х - начале 1990-х годов «пассионарная теория этногенеза» Гумилёва пользовалась широкой популярностью и снискивала себе немало учеников и последователей, то, начиная с 1970-х годов, она подвергалась критике и осуждению, что продолжается и по сей день со стороны академических кругов. Многие критикуют его определение этноса как «биосоциального организма» за социальный биологизм вместе с географическим детерминизмом. Это связано с тем, что, как говорит E.H. Ищенко, активное привлечение Гумилёвым методики и теории естественных наук приводило к приоритету естественных, географических начал в раскрытии закономерностей развития общества. Нужно отметить, что Гумилёв стал последователем евразийства, и, называя себя «последним евразийцем», в связи с его деятельностью он внёс важный вклад в развитие неоевразийсвта, имеющего несколько разновидностей.
Представляется целесообразным остановиться на работе учёного Ю.В. Бромлея, так как по своему академическому статусу он мог бы претендовать на главенство среди советских этнографов, независимо от того, выполнил ли он исчерпывающую разработку теории этноса в соответствии с этим статусом.
Бывший директор Института этнографии АН СССР Бромлей придерживался эволюционно-исторического направления, принимая марксистскую типологию этносоциальных общностей, которые выступают в виде стадиально сменяющих друг друга «племени - народности - нации». Вместе с тем он определял собственно этнос как «исторически сложившуюся на определённой территории устойчивую межпоколенную совокупность людей, обладающих не только общими чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), фиксированном в самоназвании (этнониме)». Приступая к рассмотрению вопроса о выделении этноса среди других человеческих общностей, историк-этнолог обращал своё внимание, прежде всего, на признак «самоназвание - собственное имя». При этом, по Бромлею, отличительной чертой самоназвания по этнической принадлежности - «этнонима» - и, соответственно, самого этноса является их «устойчивость», а сам «этноним» является выражением этнического самосознания, предполагающего взаимное различение между этническими общностями. Помимо такого субъективного признака он подчёркивал такие объективные свойства этносов, как характерные черты культуры и психики, отмечая неоднозначность территории, экономического и политического факторов.
Дальше Бромлей делал попытку уточнить понимание термина «этнос», говоря о необходимости разграничения узкого и широкого значения этого термина. Этнос в узком смысле этого слова - «этникос», - по Бромлею, означает собственно этнокультурные общности. Тогда как под широким значением этноса - «этносоциальным организмом» - понимаются такие человеческие образования, в которых социальное находится в диалектическом взаимосвязи, неразрывном единстве с этническим. При этом, причисляя нацию к одному из этносоциальных организмов, он утверждал, что именно этническое играет для нации формообразующую, структурообразующую роль.
На основе такой бинарной концепции этноса Бромлей, как и Гумилёв, также воспринимал идею об «иерархии этнических общностей». С точки зрения Бромлея, кроме собственно этносов в их двух основных формах - «основных этнических подразделений» - существуют и другие типы этнических общностей различных уровней: 1) «элементарные этнические единицы», или «микроэтнические единицы»; 2) «субэтнические подразделения», или «субэтносы»; 3) «макроэтнические единицы», или «метаэтнические общности».
Если Гумилёв считал правомерным искать основу существования этносов в природных факторах, то для Бромлея этносы - это явления, базирующиеся на культурном единстве и социальной жизни. Несмотря на такие расхождения во взглядах для обоих учёных этнические группы - объективная реальность, как и другие социальные и биологические сообщества (например, классы, сословия, расы). Особенно те работы Бромлея, в которых он сосредоточивает внимание на проблеме этноса, накладывали свой отпечаток на развитие этнического понимания нации, преобладавшего в советском научном сообществе.
Вышесказанное даёт нам основание говорить, что изучение национальной проблематики в советский период не затрагивало проблему самого национализма, а останавливалось лишь на разработке теории нации или этноса. При этом многие советские учёные подходили к этой проблематике, исходя из марксистского понимания нации, которое, как уже отмечалось в предыдущем параграфе, противостояло примордиализму, делая акцент на социальных и экономических факторах в возникновении и развитии наций. Однако наряду с фокусом на таких объективных доминантах они всё в большей степени ставили в центр внимания эволюционно-исторический характер нации, который является ещё одним стержнем марксистского толкования нации. Тем самым они усваивали этническую интерпретацию нации или вдавались в собственно этническую проблематику. Как ни парадоксально это звучит, есть много общего между примордиалистами и многими советскими марксистскими авторами с этническим подходом к проблеме нации в том смысле, что примордиалистская парадигма нации чаще всего служит основой для этнического понимания нации и национализма. Итак, в свете этого можно констатировать, что в советских обществоведческих науках господствовал примордиализм в его эволюционно-исторической, этнической разновидности, а это связано с тем, что многие советские теоретики принимали неполное понимание сути марксизма, который в принципе стоял в оппозиции к примордиализму при рассмотрении национальной проблематики.
Вместе с тем, советская же наука уделяла мало внимания проблеме национализма и не делала её предметом серьёзного научного анализа. В советские времена понятие «национализм» имело оценочный, причём явный негативный оттенок. Под национализмом имели в виду систему установок и политических идей об исключительности, превосходстве «своего» народа над другими, нетерпимости, нежелании смешиваться с другими народами, а также действия, направленные на их дискриминацию. Такое советское обвинительно-осуждающее понимание национализма было столь дистанцировано от зарубежного ценностно- нейтрального, что советская наука не могла присоединиться к идущей в то время в мировой науке дискуссии о национализме.
Распад СССР, образование новых независимых государств, в том числе и Российской Федерации, всплеск националистических движений и настроений в самой России и в её сопредельных странах не могли не сказаться на развитии научных работ о нации и национализме. Новая этнополитическая обстановка ставила перед российским научным сообществом задачи переосмыслить концепцию национализма в качестве категории научного анализа, раскрыть глубокие корни и основы национализма и показать факторы и условия, которые их рождают и поддерживают. Новые научные поиски начались уже в начале 1990-х годов, и было опубликовано несколько примечательных работ, посвященных проблемам нации и национализма. Среди них наибольший интерес представляют конструктивистские взгляды директора Института этнологии и антропологии РАН (ИЭА РАН) Валерия Тишкова, «релятивистская теория нации» академика Андрея Здравомыслова и научные труды бывшего директора Института социологии РАН Леокадии Дробижевой и её 100 коллег.
Выступая против рассмотрения наций и этносов в качестве неизменных агентов исторического процесса, профессор А.Г. Здравомыслов предполагает, что любая нация или этническая группа должны быть поняты прежде всего как часть современного человечества. Поэтому каждая национальная (или этническая) общность, как он утверждает, определяется не столько её изолированным прошлым, сколько продолжающимся процессом её взаимодействия с другими частями того же самого человечества . В этой связи главной предпосылкой его «релятивистской теории нации» является её признание культурного и этнического многообразия, коммуникационного и относительного характера национальных отношений.
Центральной категорией релятивистской концепции нации является понятие национального самосознания, всегда соотносящегося определённым образом с восприятием других наций. По этой теории, в конце XX столетия у каждой национально-этнической группы имеется свой собственный круг национальных или этнических сообществ, с которыми идёт постоянное культурное и психологическое сопоставление, следовательно, происходит процесс «взаимного узнавания», «взаимного восприятия», продолжающийся и до настоящего времени. В результате существование всякого национального самосознания, равно как и существование нации, становится возможным благодаря существованию других наций и восприятию не только самого себя, но и других наций. Отсюда следует «референтный характер» национального самосознания: у каждой нации есть своя референтная группа и своя иерархия референтных групп. Важнейший момент, связанный с идеей референтности национального самосознания в релятивистской теории нации, состоит в признании его относительного, изменчивого характера. Соответственно, меняющийся характер имеют и национальные интересы, которые в той или иной форме освящают национальное самосознание каждой национально- этнической группы.
Практический, политический смысл релятивистской теории нации Здравомыслова состоит в том, что она представляет теоретические аргументы в пользу политики этнического, культурного плюрализма и открывает возможность синтезировать наиболее ценное и значимое различных интерпретаций национальных интересов («рефлексивная политика»). В теоретическом аспекте можно отметить, что она в неполной мере учитывает следующие возможности: наличие каких-либо объективных факторов до возникновения взаимодействий национальных сообществ; влияние этих факторов или условий на формирование национально-этнических общностей; и взаимодействие между субъективным и объективным. Кроме того, его теория, как и теоретические исследования в советский период, не затрагивает проблему собственно национализма, которой посвящены некоторые научные работы других постсоветских авторов-обществоведов. А её важнейший смысл заключается в том, что она отвергает какие-либо объективистские представления о неизменности и незыблемости национальных интересов и утверждает изменчивость нации, национального самосознания и национальных интересов.
JIM. Дробижева и другие российские авторы начинают внимательно и обстоятельно изучать зарубежную научную литературу о национализме, прежде всего обращая своё внимание на те положения и проблемы теории, которые приобретают особую актуальность в России. В этой связи главная задача их исследований - показать сложность и особенности этнополитической обстановки России, многогранность и неоднозначность национализма в стране. Благодаря их усилиям понятие национализма в российском обществе в значительной, если не полной степени перестаёт быть привычным для советского человека политическим клеймом.
Отказываясь от советского оценочного значения национализма, Дробижева определяет его как «доктрину, согласно которой люди для достижения свободы и самореализации самоидентифицируются с этнической общностью, а раскрытие потенциала народа возможно лишь в собственном национальном государстве» . Принимая понимание национализма Э. Геллнера и развивая свою собственную мысль, она идёт дальше и даёт его более изощрённое определение как «следование принципу, согласно которому политические и экономические единицы должны совпадать, культура должна быть обеспечена своей собственной политической крышей». Как она считает верно, национализм - это одновременно и идеология, и политика, и общественные настроения. По её словам, «национализм - это не только система идей и соответствующая им политика, но и специфические политико-психологические состояния и чувства», и в этом отношении важным моментом в ряде её работ выступают различного рода источники национализма.
Дробижева говорит о том, что источниками национализма в условиях многоэтнических государств могут быть протест против национального неравноправия, стремление народов получить как можно больше независимости и реакция на возможность утраты уже достигнутого уровня автономии. Источником национализма может служить и социальная почва конкуренция за рабочие места или особо высокий экономический статус некоторых диаспорных групп. Наконец, ещё одним важным источником для появления национализма, по её мнению, можно считать разные конкретные ситуации, например, случай осложнения экономического положения или усиление социальной напряженности.
Дробижева и её коллеги полагают, что классифицировать национализм необходимо для анализа межэтнических отношений в России. Так уже в 1996 году они выделяли следующие типы национализма в республиках РФ на основе изучения деклараций, институциональных решений и практического поведения: 1) национализм «классический» - стремление к полной независимости; 2) национализм паритетный - стремление к возможно полному суверенитету; 3) экономический национализм - идеи обеспечения экономической самостоятельности; 4) защитный национализм идеи защиты культуры, территории, демографического воспроизводства и тому подобное; 5) модернизационный национализм - идеи инновационного прорыва . Возможно, что некоторые типы не соответствуют их политическому пониманию национализма, тесно связанного с государственностью. Тем не менее, акцентируя внимание на разнообразии самого национализма, они содействуют тому, чтобы признать национализм как реальную силу и избежать неконкретный, слишком абстрактный подход к его оценке.
В целом труды Дробижевой выполнены на основе социологического метода анализа. Она разделяет представление о том, что народ или национальность есть общность людей, разделяющих представления о существовании такой общности, а также реальность, имеющая свои последствия. Таким образом, она подходит к национальной проблематике в тех же терминах, которые уже распространены в мировой литературе, что приводит к признанию ею того, что национализм в России бывает разным. Иначе говоря, её научные работы способствуют преодолению расхождений между российским и западным научными языками в той или иной степени 1 и открытию возможности новой для российского академического сообщества интерпретации национализма.
По словам российского политолога B.C. Малахова, ситуация, в которой российская наука не освободилась от догматов марксизма-ленинизма, принципиально изменилась с появлением работ В.А. Тишкова. Его концепция, называемая либо конструктивистской, либо инструменталистской, либо постмодернистской, вызвала ожесточённые споры и суровую критику многих других исследователей. Например, отмечая, что он не признаёт существования самих реалий, а просто отказывает реальному феномену в реальности, историк В.И. Козлов наиболее критически относится к суждениям Тишкова и называет их даже «нигилистическими» или «идеалистическими». На наш взгляд, его концепция нации и национализма содержит основные концепции конструктивистского направления вместе с некоторыми компонентами постмодернистского.
Исходная позиция историка и этнолога Тишкова состоит в критическом анализе советской теории национального вопроса, которая основывалась на заложенном ещё Сталиным варианте культурной, а не политической нации. Он рассуждает: «Согласно этой (советской) теории, нация определяется как высшая форма этнической общности, а национальная государственность мыслится только как этнонациональная государственность; вся же государственная доктрина строилась и продолжает строиться при недопустимости понятий народа и нации как территориальных и многокультурных сообществ». Определяя такое советское понимание нации как этническое, уже утратившее свою значимость в мировой научной литературе, Тишков утверждает, что наиболее перспективными для новой России представляются идея строительства многокультурной нации и новое понимание нации как согражданства. То есть он предлагает для постсоветской России отказ от этнического содержания в понятии «нация» и введение такого понятия гражданской нации и общероссийской идентичности, которое не должно увязываться с этническим началом, выступая тем самым против советской теории нации и национальной практики, которые основывались на доктрине совмещения границ государств и этно-наций.
Предлагая рассмотреть этничность как форму социальной организации культурных различий, то есть как социальный конструкт, он утверждает, что «этнические группы и их характеристики являются результатом исторических, экономических и политических обстоятельств и ситуативных воздействий». Согласно социальному конструктивизму, на который Тишков опирается при своей научной деятельности, общественно- историческая действительность создаётся, конструируется человеческими действиями, в известном смысле человеческими представлениями, в формировании которых исключительная роль принадлежит интеллектуальным элитам 1,5. Из этого общего положения о конструктивной природе социальной реальности вытекает его мысль о том, что феномен этничности имеет не культурную (историческую), а политико- идеологическую природу, поскольку этот феномен тоже создаётся из историко-культурного материала для современных политических целей.
При этом Тишков подчёркивает меняющийся и ситуативный характер этничности, отмечая, что реальность этничности есть реальность отношений. По его словам, «этническая идентичность - это не только постоянно меняющиеся представления о том, что есть группа, но это есть всегда борьба за контроль над данным представлением, за дефиницию, за то, что составляет главные черты и ценности группы». В этой связи учёный говорит, что в процессах формирования этнической идентичности и национального строительства важнейшую роль играют как отношения элит между собой, отношения между элитами и государством, так и конкретные политические и экономические факторы.
Впрочем, Тишков на этом не останавливается, а идёт дальше. Указывая на то, что постсоветский национализм - это также этнонационализм, а нация - политический лозунг и средство мобилизации, учёный заявляет, что «нация» не представляет собой научную категорию и должна быть устранена из языка науки. По его мнению, «нация» - это слово, наполненное смутным, но привлекательным содержанием и категория, обретшая в истории большую эмоциональную и политическую легитимность. Но она не может стать научной дефиницией, считает он, в связи с тем, что эта дефиниция не работает применительно к двум основным формам коллективной организации людей - к государственным образованиям и к этническим общностям, которые состязаются за исключительное обладание этим словом. Необходимость исключения слова «нация» из научного лексикона, с его точки зрения, обусловлена и тем, что с категорией «нация» чаще имеют место неоднозначное словоупотребление и вместе с этим противоречивая политика. Не менее важно и то, что в ходе горячей полемики он убеждается в невозможности хотя бы минимального консенсуса по вопросам нации и национализма из-за влияния не только и не столько научных соображений, сколько политических интересов. Так или иначе, он рассматривает понятие «нация» как отражение отношений политизированного знания и эксплуатирующей её власти, как метафорическую категорию, используемую для геополитического соперничества и требующую деконструкции. На наш взгляд, именно из этого исходит его призыв «забыть о нации» и в этом заключается в некоторой степени постмодернистское звучание его рассуждений.
Высказывания Тишкова как учёного и бывшего министра по делам национальностей РФ вообще и его предложение «забыть о нации» в частности, как уже сказано, встречают острые реакции с разной долей неприятия и непонимания со стороны как учёных, так и политиков. Это связано с тем, что он не только выступает против российского обществознания, где, по его убеждению, превалируют «грубый примордиализм» и объективизм, - он находится в явной оппозиции к политической практике этнического национализма, на котором, по его мнению, базируется и нынешняя российская государственность. Тем более что предлагаемое им переосмысление теоретических и практических аспектов в вопросах этничности, нации и национализма полно таких резких выражений, как «академический этнонационализм обрёл причудливые формы как изощрённых схоластических конструкций, так и паранаучных построений...». Но всё же он является одним из тех российских учёных, которые впервые размышляли о проблеме собственно национализма, в том числе и русского. Он активизировал дебаты по вопросам нации и национализма, и благодаря ему конструктивистская парадигма пробивала себе дорогу в российском обществоведении.
Итак, в исследованиях российских авторов существуют различные подходы в отношении проблем нации и национализма, а также научное развитие во многих направлениях в рамках данного вопроса, что приводит к значительной ликвидации дистанцированное™ советской науки от мировой. Во-первых, российская наука в некоторой степени преодолела советскую традицию оценочного, отрицательного понимания национализма. Постсоветские учёные уже начали анализировать неоднозначную, сложную природу национализма и его разновидность в новой политической обстановке. Во-вторых, кроме советского этнического, эволюционно-исторического понимания нации в ключе примордиализма появилась возможность таких новых интерпретаций нации, как нечто постоянно меняющееся через взаимнореферентные действия по Здравомыслову или как что-то социально конструирующееся преимущественно человеческими представлениями и политическими отношениями по Тишкову. Однако инерционная сила советской научной традиции всё ещё действует в российских академических кругах, и сейчас в них сосуществуют различные - старые и новые - подходы и теории в сфере изучения проблем нации и национализма.
Глава II. Особенности современного русского национализма
.1 Возникновение и общие черты современного русского национализма
Как выше уже отмечалось, представляется важным вопрос о том, что такое русский национализм, поскольку этот феномен неоднозначно трактуется различными авторами. Ведь сам национализм имеет различное внутреннее содержание не только в российском, но и в западном обществе. В данной работе рассматриваются всякие проявления русского национализма после распада СССР, в основном 1990-х годов. На основе характеристик национализма, данных в предыдущей главе, современный русский национализм можно определить как идеологию, политику и массовые чувства, стремящиеся к государственности, которую составляет главным образом русский народ (в узком смысле) или в которой ему отводится главенствующая роль (в более широком смысле). В русском национализме так же, как в каком-либо другом виде национализма, ключевым моментом выступает образ «другого» (и соответственно дихотомический образ мыслей) и его обычный, «банальный» характер. При этом следует оговориться, что «русский народ», когда употребляется в политическом контексте, чаще всего является семантическим синонимом «русской нации», безотносительно к тому, сложившаяся она или нет.
Эти два понимания современного русского национализма - в его узком и широком смыслах - составляют две его основные ветви и отличительные черты его характера. Первая ветвь современного русского национализма сводится к простому лозунгу «Россия для русских» и именуется этническим русским национализмом. А вторая характеризуется её ориентированностью на государство (не без этноцентристских мотивов), но из-за гипертрофированное™ этой ориентации она не без оснований часто называется не просто государственным национализмом, а скорее государственническим (либо державническим, либо даже империалистическим). О государственническом и этническом характерах современного русского национализма речь пойдёт подробно в последующих параграфах.
Здесь, что ещё важнее, как говорит французский историк и политолог М. Ларюэль, цитируя И. Гримберга, подобное деление на две тенденции современного русского национализма «должно быть детальнее и не может быть использовано как полноценное объяснение или иметь определяющее значение». Многие руссконационалистические организации и движения в современной России делают попытки найти точки соприкосновения между двумя тенденциями, в той или иной степени имеют элементы обоих течений, тем самым носят смешанный характер. В том же духе российские авторы утверждают, что и государственный (российский), и этнический (русский) вид национализма не изолированы, а в риторике каждого из этих видов можно встретить идеи и мысли другого вида. Ряд исследователей также отмечает, что «для России не подходит известная дихотомия основных типов национализма - этнического и гражданского». То, что многие учёные уже заметили по поводу гибкого, динамичного характера нации, вполне приложимо и к двум основным направлениям русского национализма, проявляющимся в нынешней российской политической жизни.
Что касается причин возникновения русского национализма после 90-х годов, то ему можно дать несколько объяснений. При каждом объяснении нельзя не отметить определяющую роль, которую играет то, что досталось России в наследство от СССР, и новые политические, социально- экономические, духовно-культурные условия и обстоятельства.
Во-первых, возникший идеологический вакуум после разрушения социалистической идеологии наряду с распадом Советского Союза служит одной из причин появления русского национализма в постсоветской России. В советский период не только социалистическая идеология, будучи официальной идеологией государства, но и основанная на ней политическая, социально-экономическая система пронизывала все сферы жизни людей. В таких обстоятельствах быстрый, внезапный переход государственного строя означал для многих потерю смысловых, ценностных ориентиров и образовал значительный пробел в мощной внутренней идеологии, который должен был быть как-то восполнен. Сразу после ухода социалистической идеологии с политической арены демократы-реформаторы попытались заполнить этот идеологический вакуум либерально-демократической идеологией, но сделать этого не удалось. Так сложилась в посткоммунистической России та ситуация, в которой уже исчезла одна доминирующая идеология, а другой пока ещё не удалось сменить её. Но при этом остаётся открытым вопрос о том, почему не какая-либо другая идеология, а именно национализм должен прийти на смену социалистической идеологии. Этот вопрос следует рассмотреть во взаимосвязи с другими социально-политическими явлениями, происходившими в России в последнее десятилетие минувшего века.
Во-вторых, можно найти один из истоков возникновения современного русского национализма и в вакууме идентичности, в «кризисе идентичности» (или, по словам социолога и ведущего научного сотрудника Аналитического центра Юрия Левады Л.Д. Гудкова, в «кризисе русского самосознания»), тесно связанном с идеологическим вакуумом. Советская власть монополизировала всё идеологическое поле и тем самым создала своего рода «мобилизационное общество», в котором даже личностная идентификация людей не могла быть свободной от идеологической нагрузки и государственнических представлений. Стоит отметить, что вакуум идентичности характерен не только для посттоталитарной России, но и вообще для стран, испытывающих переход от одного типа политической системы к другому, поскольку в ходе перехода разрушаются прежние социальные связи и старые традиционные ценности, а новые вскоре не устанавливаются. Но в российском социуме, на который продолжает действовать советское наследие - опыт «институционализации (огосударствления) этничности» и образ «врага», - кризис идентичности приобретает особое значение.
«Институционализация (или территориализация) этничности» означает целенаправленные усилия со стороны советского государства по созданию институтов внутренних национально-государственных образований на основе национально-территориального принципа государственного устройства. Такая советская национальная политика не могла не накладывать свой отпечаток на дальнейшее политическое развитие общества. То есть под её воздействием национально-государственная идентичность могла стать организующим принципом социального восприятия людей. А когда вместе с распадом СССР исчез предмет самоидентификации советских людей - «новая историческая общность людей - советский народ», - тогда прибегали к этнонациональным общностям в поисках своей новой идентичности как нерусские, так и русские, что выступает как питательная среда для возникновения русского (но не только русского, разумеется) национализма в постсоветской России.
Между прочим, такое обращение к этнической идентичности было в определённом смысле неизбежным и естественным следствием нестабильного психологического состояния людей в обществе, переживающем сложный процесс трансформации социально-политической системы. Как говорят российские социологи, в постсоветском обществе многие люди «испытывают ежедневно чувство тревоги, психологического напряжения. Этническая общность в такой ситуации воспринималась стабильной нишей, в которой человек чаще всего мог рассчитывать на понимание и поддержку».
Образ «врага» мог настойчиво встраиваться в сознание советских людей в связи с тем, что советское общество существовало в условиях «враждебного окружения», в режиме обстановки «осаждённой крепости». По поводу продолжающейся устойчивости и действенности такого советского склада мышления в постсоветских реалиях Л.Д. Гудков отмечает, что «категория «врага» играет главную роль в организации композиции (национальной идентичности россиян), придаёт ей целостность и устойчивость», то есть приобретает особое значение для анализа структуры и особенностей национального самосознания в нынешнем российском обществе. И без того образ «врага» (или «другого» в широком смысле) сам по себе является, как уже было изложено в предыдущей главе, одной из важных структурообразующих составляющих национализма и националистических настроений. В том же духе российская исследовательница Е.В. Михайловская утверждает, что «образ врага России - одно из ключевых понятий националистической схемы мира». При этом следует обратить внимание на то, что поиск образа «врага» активно происходит именно в период кризиса идентичности. В этой связи российский политолог H.H. Фирсов заявляет, что «образ врага - естественный элемент архаического сознания, помогающий индивидууму ориентироваться в условиях кризиса, когда принятые способы идентификации не могут функционировать нормально», и что он «выполняет компенсаторную функцию, консолидируя общность «мы» для решения какой-либо проблемы, не зависимой от её реальности или вымышленное, но от которой зависит сама жизнь».
Третье объяснение - это некомпетентное, неэффективное проведение реформы и сопутствующее ему ухудшение экономической ситуации в
стране после краха советской системы и появления новой России. Ведь на протяжении всех 1990-х годов Россия испытывала серьёзные экономические трудности: уменьшение экономических размеров страны, массовое обеднение населения и прежде всего русского населения, резкий рост безработицы, всё увеличивающийся разрыв между верхними и нижними слоями общества, периодически повторяющие невыплаты зарплат и пенсий, а также такие масштабные экономические кризисы, как дефолт 1998 года. Такая кризисная экономическая ситуация и происходящее отсюда социальное неблагополучие большинства населения играют весьма существенную роль в формировании чувств неудовлетворённости, настороженности и разочарования. Как отмечает российский политолог Н.С. Мухаметшина, на территории бывшего СССР с середины 80-х годов, и особенно в 90-е годы, ряд объективных экономических и социальных причин подпитывал «массовые этнические фрустрации». Сюда можно отнести и такой факт, как усугубляющийся демографический кризис русского народа.
Такие обстоятельства заставляют людей искать «врага», на которого может быть направлено раздражение за бедность и которому можно приписывать вину за неудачи в экономике. То есть по мере усугубления экономических трудностей и восприятия реформ как неуспешных в посткоммунистической России, назревает недовольство масс народа, возрастает потребность в «другом», «враге», который считается воплощением «зла капитализма», кто бы ни стал этим воплощением. Так образ «врага» воспроизводится, актуализируется в российском контексте в связи как с кризисом идентичности, так и с тяжёлыми экономическими процессами в стране и возникающими в этих процессах «массовыми фрустрациями», расстройствами. Подобное положение дел можно рассматривать как показатель повышенного уровня националистических настроений в российском обществе.
И наконец, напряжённая этнополитическая обстановка на постсоветском пространстве выступает в качестве одной из предпосылок возникновения современного русского национализма. Этнополитическую ситуацию России в последнее десятилетие XX века можно охарактеризовать как «активизацию этнических меньшинств» в виде многочисленных этнополитических конфликтов и национальных движений, в том числе и сепаратистских.
Такое обострение этнополитических отношений обусловлено преимущественно тем обстоятельством, что «амбивалентная советская национальная политика» вызывала недовольство как у русского народа, так и у нерусских народов. В связи с советской национальной политикой, российский учёный В.А. Тишков утверждает, что политика большевиков в национальном вопросе была «двойственна и противоречива», существовал «огромный разрыв между идеей и её реальным воплощением, между ожиданиями и практическими итогами». Здесь речь идёт о том, что большевистская власть делала попытки формирования новой нации - советского народа - и одновременно проводила противостоящую этим усилиям политику реализации этнических ценностей - «территориализации этничности». Вопреки многим благовидным декларациям, которые как будто поддерживали национальные движения среди нерусских народов, советская политика в отношении национальностей была, на самом деле, подчинена главной идеологической доктрине - реализации официальной концепции «слияния наций» и конструированию единого, однородного «советского народа», так же как в марксистко-ленинской теории нации национальное, в конечном счёте, подчинено классовому. Вместе с тем за декларированным «социалистическим федерализмом» на самом деле закреплялась «своеобразная иерархия этнонациональных образований», которые имели разный уровень модернизации населения и его политической консолидации, даже там, где культурная и политическая общность формировались не на этнических, а на религиозных или региональных основах в течение длительного исторического периода.
В этом контексте можно понимать политику создания этнонациональных образований или вышеуказанную «институционализацию этничности», проведённую советским строем. Проводя эксперимент так называемого «национально-государственного строительства», большевистская власть давала достаточно крупным народам статус союзных (ССР) или автономных республик (АССР), на территории которых данные народы объявлялись «коренными» или «титульными» нациями, что в дальнейшем приводило к зачаткам этнического национализма, к его сосуществованию с официальной доктриной пролетарского интернационализма.
Что ещё важнее, такие процессы национально-государственного строительства в СССР сопровождались некоторыми этническими депортациями, репрессиями против ряда национальностей прежде всего во время второй мировой войны, а также произвольным размежеванием этнонациональных границ по экономическим или часто волевым, субъективным соображениям или в связи с борьбой за власть и в партии, и в стране в целом. В результате эти процессы неминуемо оставляли в исторической памяти народов физическую и моральную травмы, порождающие «обиды, противоречия и соперничество между группами, особенно в условиях социальных лишений и произвола властей разного уровня». Такие травмы и проблемы зачастую подавлялись властью и не могли всплыть на поверхность политической жизни советского государства, а вырывались наружу позднее, в условиях ослабления централизованной власти и эпохи «парада суверенитетов». Так, в канун распада Советского Союза и в первые годы постсоветской России заметна была активность нерусских народов, в процессе которой они обычно переносили грехи советского режима на этническое большинство, то есть на русское население и всё больше относились к нему негативно. Подобная «активность одних этнических общностей, несомненно, оказывает заражающее и провоцирующее влияние на другие, активизирует их», что является одной из причин возникновения современного русского национализма.
Что касается националистических настроений на бытовом уровне в современном российском обществе, то стоит особо отметить значительное влияние чеченской войны на распространение и рост националистических, ксенофобских эмоций и взглядов в стране. В этом отношении весьма показательны результаты многолетних социологических исследований, регулярно проводимых ВЦИОМ, которые подтверждают следующий факт: если в 1989 году большинство опрошенных (49%) полагало, «зачем искать врагов, если корень наших бед и ошибок в нас самих?» (на существовании врагов настаивали 12-17%), то в 1999 году, когда произошла серия терактов и началась вторая чеченская война, 65% россиян утвердительно ответили на вопрос, есть ли враги у России. При этом особенно вторая чеченская война сопровождалась массовой консолидацией, агрессивной реакцией и негативной мобилизацией против чеченских террористов, в отличие от первой, которая велась силовыми структурами и руководством страны при молчаливом неодобрении или даже пассивном сопротивлении общества. Между прочим, чеченская война сыграла определённую роль не только в ухудшении межнациональных отношений, но и в ослаблении базы массовой поддержки власти, способствующем расширению ареала влияния русского национализма . Что касается народов, вызывающих у российского населения негативные ассоциации, то в группу народов, по отношению к которым доля негативных оценок за восемь лет наблюдений ВЦИОМ начиная с 1995 года составляла не меньше 20% от числа опрошенных, входили представители всех кавказских национальностей - в первую очередь чеченцы, затем азербайджанцы, армяне и грузины.
Все эти эмпирические данные, полученные в ходе массовых общероссийских опросов, свидетельствуют о росте ксенофобии, особенно античеченских (и шире антикавказских) настроений в связи с проведением чеченских военных кампаний. В том же контексте российский историк и политолог К.Г. Холодковский утверждает, что «то, что происходит в Чечне, может послужить консолидации державно-националистических элементов» тем, что «власть сделала своей главной опорой силовые структуры, открыто отдала предпочтение силовому решению сложных, запутанных вопросов». Ведь вообще война по своей сущности предполагает наличие врага, поэтому во время войны, как правило, возрастают и превалируют националистические настроения в стране. Более того, чеченская война, по словам Э.А. Паина, - это и «следствие незавершённости и непоследовательности реформы федеративных отношений и неопределённости этнической политики», и одновременно «системный фактор в жизни нашего общества, влекущий за собой множество следствий».
Одной из общих черт программ и концепций «национал-патриотов» (русских националистов в широком значении) является, прежде всего, критическое или часто враждебное отношение к Западу (антизападничество в той или иной степени). Как уже отмечалось, черты дихотомического образа мыслей и, соответственно, образа «другого» отличают и современный русский национализм. «Запад», понятие которого весьма разнообразное и расширяющееся, чаще всего попадает в этот образ «другого» для масс людей в целом, и для русских националистов в частности под влиянием как традиционной подозрительности в отношении Запада, так и новой политической ситуации, в которой отношения с Западом имеют существенное значение. При этом образ Запада, как и любой образ «другого», мыслится в сознании людей неоднозначно - и как недостигаемый образец, воплощение благополучия, и как средоточие всех пороков, главный источник зла. Этот образ Запада слегка превращается в образ «врага» (антизападные установки) в представлениях русских националистов не просто потому, что вообще национализм обязательно включает в себя образ «другого», тем более в трудные, критические периоды истории - образ «врага».
Антизападничество русских националистов обусловлено, с одной стороны, тем, что они позиционировали себя как оппозиционные силы уже с момента появления новой России, когда власть декларировала и проводила прозападную, либерально-демократическую политику, приведшую к столь негативным результатам. В начале последнего десятилетия минувшего века, когда коммунистическая и националистическая оппозиция противостояла ельцинскому режиму с прозападной ориентацией, русские националисты, как полагается, принимали Запад за «врага» отчасти по политическим мотивам. С другой стороны, это было отражение антизападных настроений в массах, нараставших с середины 90-х годов в связи с разочарованием населения в радикальных реформах, в либеральных ценностях, в ассоциирующемся с ними Западе и в его политическом курсе, который вначале казался ориентированным на равноправные, доброжелательные отношения с Россией. Здесь следует отметить, что антизападничество русских националистов, по меньшей мере во второй половине 90-х годов, не влияло на усиление антизападных настроений народа, а наоборот, оно было своего рода ответом на уже имевшиеся, усиливавшиеся антизападные тенденции в общественном мнении России. Таким образом, антизападничество является и значимым, обязательным элементом самоопределения русских националистов, и практическим инструментом их самоутверждения на быстро меняющемся российском политическом поле.
Ещё одним из идеологических факторов, объединяющих всех русских националистов, является их стремление к авторитарному правлению или тоска по «твёрдой руке». Национализм сам по себе, по словам учёного А.К. Дегтярева, «содержит явно выраженные авторитарные интенции, поскольку отрицает личную политическую ответственность и практически не отвечает на вопрос о личных политических правах и свободах». Кроме того, склонность русских националистов к авторитарным ценностям во многом связана с эволюцией общественного сознания в сторону поддержки авторитаризма. Такие возрастающие авторитарные тенденции в России, говорят российские социологи A.A. Галкин и Ю.А. Красин, можно объяснить и «инерционной данью многовековой традиции автократического правления, закреплённой в особенностях политической культуры и социальной психологии», и объективными условиями - экономическими, социальными, политическими, культурно-ценностными, - питающими эти тенденции. При этом авторы делают акцент на воздействии меняющихся обстоятельств, способствующих созданию климата, благоприятного для утверждения авторитарного правления. В такой ситуации, с одной стороны, русским националистам в качестве одной из оппозиционных политических сил приходилось сколько-нибудь отвечать авторитарным настроениям масс, а с другой, они сами пытались извлечь политическую выгоду из этих тенденций. С самого начала появления новой России правящая элита осуществляла либерально-демократические преобразования, которые в массовом сознании отождествлялись с неэффективностью, безответственностью и даже разгулом преступности. Так что русские националисты, как и коммунисты, в противовес либерал- демократам выбирали авторитарную модель власти как альтернативную демократии форму правления для получения массовой поддержки, а их выбор действительно способствовал в определённой степени укреплению их позиций как оппозиционной силы на политической арене современной России.
Подытоживая вышеизложенное, можно констатировать, что есть несколько условий и предпосылок, необходимых для возникновения современного русского национализма: идеологический вакуум; кризис идентичности; экономические трудности в ходе реформ, обнищание населения и вытекающий отсюда рост массовых недовольств населения; обострённая этнополитическая ситуация внутри и вокруг России, в том числе и «чеченский синдром». При этом весьма важно иметь в виду тот факт, что «прошлое бросает длинную тень на настоящее» России, как высказывается в теории «наследия прошлого», которая является одним из теоретических подходов, нацеленных на попытку выявить основные условия и факторы посткоммунистической трансформации. То есть в российской действительности всё ещё сильны мотивы и представления, идущие от советского прошлого, советской институциональной системы: «институционализация этничности» и связанная с ней ориентированность людей на этническую идентичность; устойчивость образа «врага» в сознании людей; «амбивалентная советская национальная политика» и вызванное ею недовольство многих народов. Такие предпосылки и унаследованные от прошлого факторы в их том или ином сложном сочетании в политических, социально-экономических, психологических условиях современной России играют определяющую роль в формировании современного русского национализма. И русские националисты, независимо от того, государственнические они или этноцентристские, либо в соответствии с массовыми чувствами, потребностями населения, либо в своих политических целях, имеют общие черты характера - антизападничество и стремление к авторитарному правлению.
2.2 Государственничество современного русского национализма
Одной из отличительных особенностей современного русского национализма и одновременно одним из его двух основных видов является государственничество, которое наблюдается даже в его этноцентристских, экстремистских вариациях. Как уже отмечалось в предыдущем параграфе, это связано с тем, что современный русский национализм нельзя чётко разделить на две основные ветви - государственническую и этноцентристскую, а оба типа и характера современного русского национализма переплетаются и дополняют друг друга в его отдельном проявлении. По поводу сильной ориентированности русского национализма на государство Н.С. Мухаметшина заявляет, что самой характерной чертой русского национализма и обязательной парадигмой в идеологии всех националистических организаций является «государственность». По её мнению, в программах общественно- политических организаций и партий националистической направленности «с восстановлением экономического, политического, международного могущества российского государства связываются перспективы русской нации».
Однако то, что современный русский национализм имеет государственнический характер, отнюдь не означает, что русский национализм тождествен государственничеству. Любой национализм имеет ориентацию на государственность как его политическую составляющую, тем самым неизбежно входит в определённое соприкосновение с государственничеством. Но в случае русского национализма необходимо провести разграничение и уточнение государственничества, потому что в это понятие возможно вкладывать разные значения. Если речь идёт о государственничестве с ориентацией собственно на «российскую» государственность, основанную на принципе предоставления равных прав разным народам, то этот тип государственничества не причисляется к русскому национализму (его можно рассматривать как российский национализма), поскольку русский национализм сам по себе содержит в себе акцент на «русских» мотивах хотя бы в неявном виде. Другими словами, только когда этнические русские константы так или иначе фигурируют в государственничестве, тогда его можно считать имеющим отношение к русскому национализму.
При этом важно отметить, что линия размежевания между «российским» и «русским» проходит не всегда чётко. Это обусловлено прежде всего тем историческим обстоятельством, что государственность в России складывалась как многонациональная и российская в течение долгого времени, в процессе её становления протекала тенденция ставить знак равенства между «русским» и «российским». Такая невысокая степень дифференциации между «русским» и «российским» может служить прикрытием для того националистического крыла, которое, выдвигая на передний план идею российской государственности, на самом деле делает завуалированные руссконационалистические утверждения. Вследствие этого отличить государственников-националистов от российских государственников и этноцентристских националистов - это представляется весьма сложным и тонким вопросом.
Для конкретного анализа государственничества современного русского национализма следует рассмотреть взгляды русского народа и влиятельных общественно-политических деятелей националистического направления и выявить, каким образом государство изображается в их представлениях.
По данным широкомасштабного исследования, проведённого Институтом социологического анализа в 1996 году, 21% населения России составляют державники, которые считают, что Россия должна быть сильной военной державой, но не традиционной при бедном народе, а цивилизованной и процветающей. Их понимание державности отличается от традиционного тем, что они желают мощного в военном отношении государства, но не имперского или коммунистического типа. При этом весьма характерно, что в составе русских националистов (их доля среди населения в целом - 16%) державников больше, чем сторонников какой- либо другой политической идеологии. Такие результаты опроса, на наш взгляд, доказательно свидетельствуют о возможной связи русского национализма и державничества, приверженность к которому составляет ядро государственнической идеи, о характере и уровне государственнических настроений среди населения.
Председатель Ассоциации по комплексному изучению русской нации (АКИРН) Е.С. Троицкий делает особый акцент на важности воссоздания русской государственности, необходимости государственного могущества и смысле восстановления русскости. Упоминая, что соборность - это церковная (православная) и вместе с тем социально-политическая ценность, он доходит даже до того, что утверждает, что концепция соборности необходима как доктрина державного единства Российской Федерации, и что эта соборная (объединяющая и консолидирующая) роль принадлежит именно русскому народу. Тем самым он не только предполагает существование коллектива в государственной или державной форме, но и принимает такую державную государственность как должное, само собой разумеющееся и вполне оправдывает устремления к её построению.
Представитель политической партии «Евразия» А.Г. Дугин полагает, что единственный оптимальный вариант существования России - это существование в качестве великой мировой державы, и что Россия должна стать ядром новой континентальной конструкции. Под этим образованием неоевразиец Дугин разумеет «Евразийский Союз» - пространство, объединяющее Европу и Азию. При этом он подчёркивает, что «русский народ является в евразийстве центральным» и русские - «этнос мессианский», тем самым не скрывает своих националистических воззрений. Дугин исходит из отчасти заимствованной у западных мыслителей, отчасти своей собственной геополитической теории, основной постулат которой заключается в утверждении об «извечном противостоянии», о непримиримой, неизбежной конфронтации морской цивилизации (атлантизм) с сухопутной (континентализм, евразийство). Считается, что его идеи не только очень модны в определённых интеллектуальных, армейских кругах, но и в большей или меньшей степени вдохновляли и влияли на заметных представителей русского национализма, таких как Эдуард Лимонов, Геннадий Зюганов или Владимир Жириновский. В общем весьма активную, разностороннюю - политическую, авторскую и редакторскую - деятельность идеолога Дугина можно считать «стремлением к совмещению принципов различных идеологических платформ», особенно к «слиянию различных доктрин праворадикального политического спектра».
Наиболее влиятельный и успешный популист-националист, лидер Либерально-демократической партии России (ЛДПР) В.В. Жириновский заявляет о себе как об империалисте, державнике, формулируя свою геополитическую доктрину как последний «бросок» на юг. В своей империалистической схеме он утверждает необходимость «выхода России к берегам Индийского океана и Средиземного моря», тем самым «обретения четырёхполосной платформы», при этом не исключая возможность совершения боевой операции. Такая грандиозная геополитическая формула означает не что иное, как призыв к созданию огромной империи, имеющей безопасные, стабильные границы во всех направлениях. По словам российских социологов, тенденция, представляемая ЛДПР и её лидером, - это «ориентация на создание российского национального государства как государства русского и его максимальное расширение в этом качестве, в том числе и с помощью силовых методов», то есть «имперская идеология в её этническом варианте».
Элементы националистического дискурса или «сползание в национализм» государственническош типа можно усмотреть даже в Г.А. Зюганове, главе Коммунистической партии Российской Федерации (КПРФ), которая являлась самой большой и организованной партией в России до выборов 2003 года. У Зюганова и его сторонников обнаруживается «инерционное проявление советского типа массового сознания» - «тот психологически-бытовой национализм, который существовал под идеологической оболочкой «социалистического интернационализма» и позволял русским ощущать свою принадлежность к этническому большинству, поддерживал их имперское самосознание, обосновывал в их глазах право называться «старшим братом»». Кроме того, лидер коммунистов, основываясь на геополитической, евразийской модели противостояния «морской» (США) и «континентальной» (Россия) цивилизаций, настаивает на восстановлении державной государственности, то есть на возрождении обновлённого союза при условии развития этого процесса естественным путём, на добровольной основе. И поэтому есть основания утверждать, что Зюганов - если не последовательный, то прагматичный, более или менее умеренный государственник-националист, придерживающийся державнических взглядов.
Судя по этому, можно констатировать, что среди русского населения, теоретиков, публицистов и политиков националистического толка есть такие люди, которые выдвигают на первый план скорее ценности укрепления государственного могущества и воссоздания некоей великой державы (или империи) на основе лидирующей роли русского народа, чем чисто этнические русские мотивы . Они именуются в целом государственниками-националистами, а зачастую обогащают свой идеологический арсенал этнонационалистической риторикой, что показывает свойственную современному русскому национализму совместимость, сочетаемость государственническош и этноцентристского моментов. Хотя между ними имеются разногласия во взглядах на разные конкретные вопросы, они вообще сходятся во мнениях о приоритете создания и сохранения «сильного государства» при относительно слабом акцентировании на этническом подходе к концепции нации. Иными словами, из националистского проекта строительства «нации-государства» они придают первенствующее значение компоненту государства, при этом не забывая о центральном месте русского народа в этом государстве. В их взглядах русский национализм вплетается в контуры российского державного национализма, выступает как патриотизм.
Государственники-националисты расходятся во мнениях по многим конкретным вопросам, имеющим ключевое значение для их концептуальных построений. Например, это вопрос о том, на какой тип государства ориентироваться - либо на Российскую империю, либо на СССР, либо на новый союз, состоящий из тех или иных бывших советских республик. Мало того, у них нет единого мнения об определении нации, то есть они нередко колеблются между понятиями русской и российской нации и в любом случае не в состоянии чётко определить, кто должен входить в состав собственной нации. Тем не менее почти все они разделяют мнение о том, что Россия должна стать великой державой с территориальной целостностью и высокоразвитой культурой, что не только русские, но и украинцы и белорусы, по крайней мере, должны объединиться в состав единой нации, и что патриотизм должен лечь в основу российской государственности и нравственных ценностей народа. Если речь идёт об их предпочитаемой политической системе, то можно сказать, что в общем они отдают предпочтение скорее авторитаризму, хотя при этом они не полностью отрекаются от демократических ценностей.
При этом следует отметить изменяющуюся в последнее время ориентацию на государство в территориальном отношении. Несмотря на то, что реставрация СССР в отношении территориальной ориентации - это всё ещё желание значительной части русского населения и главная платформа нескольких политических партий, в том числе и КПРФ, общее направление в настоящее время переходит к идентификации с Российской Федерацией. Соответственно, стремление к воссозданию империи или великой державы в качестве идеального для России государства заметно ослабевает, а тенденция к укреплению государственности России в качестве собственного государства постепенно усиливается не только среди русских националистов, но и в российском обществе в целом. Однако это отнюдь не означает, что государственничество как таковое теряет свою действенность и смысл в сегодняшних российских политических реалиях. Что касается нынешней ориентации на государственное строительство, то на смену реставрационной ориентации сейчас пришёл тезис о «сильном государстве», о «единой и неделимой России». Такое изменение представлений россиян целесообразно было бы рассматривать не столько как полный отказ от собственно государственнической идеи, сколько как трансформацию предмета их государственнической ориентации, происходящую в результате определённой адаптации к пятнадцатилетнему существованию новой России.
Теперь стоит рассмотреть вопрос о том, каким образом современный русский национализм носит шсударственнический характер. Известно, что в течение всей истории России государство занимало и занимает центральное место во всех областях жизни. Замечая, что ключевую, организующую роль в процессе воспроизводства нации играло и играет государство, российский политолог A.M. Юсуповский подчёркивает, что особенно «в России эта роль государства исключительна» . Останавливаясь на данном моменте, научный сотрудник Института США и Канады РАН Э.Я. Баталов утверждает, что «для традиционной российской политической культуры характерна ярко выраженная этатистская ориентация». И в этой связи ряд российских авторов говорит, что «русское сознание исторически складывалось прежде всего как государственническое». Следует обратить внимание на то, из чего исходит и без того связь между государственничеством и современным русским национализмом.
Во-первых, с точки зрения наследства советского прошлого можно отметить продолжающееся влияние образа советских государственнических мыслей на постсоветский русский национализм. Как в эпоху Российской империи, так и в советский период государство выполняло функцию некоего ориентира в обыденной жизни людей и основы чувства социальной защищённости, несмотря на страстные попытки советской власти прервать имперское наследие. Упоминая о структуре русской национальной идентичности, Л.Д. Гудков отмечает, что один из тех механизмов организации советского общества, которые функционально значимы и для постсоветского периода, - это «гипертрофированный культ государства» как единственной институциональной формы общества. Такую типично советскую систему социальных представлений и установок, по известному российскому социологу Г.Г. Дилигенскому, можно определить как «государственно- патерналистский синдром». По поводу подобной склонности россиян к государственничеству российский политолог М.Ю. Урнов говорит: «По укоренившемуся за 75 лет советской власти стереотипу люди хотят, чтобы за их благополучие отвечали не они сами, а государство». При этом следует оговориться, как уже упоминалось, что содержание сегодняшних государственнических представлений превращается в иное, чем советское, в новых политических реалиях России.
Исследователь стран СНГ С.А. Панарин подчёркивает важность приобщённости национализмов в СНГ к историческому наследию СССР, хотя не уделяет особого внимания проблеме русского национализма, а использует понятие национализм специально во множественном числе. Он указывает, что в националистических представлениях в постсоветском пространстве есть общее не только с представлениями большевистскими, но и с государственническими. Согласно его мнению, государственнические и националистические представления, кроме ориентирования на разные государственные проекты, тождественны, и потому от первых очень сильно зависят последние. В том же контексте этнополитолог Э.А. Паин высказывает своё мнение о том, что в массовых формах проявления русского национализма заметны признаки разлагающегося советского менталитета. Русский национализм, по его словам, «как и традиционно советский менталитет, проникнут духом патернализма - государственного покровительства по отношению к избранным группам». Далее учёный говорит, что русский национализм «государственен: так же, как и советское самосознание, он базируется на представлении о великой державе». Опираясь на аргументации обоих авторов, вполне можно утверждать, что советская государственническая ориентация и склад мышления продолжают оказывать значительное влияние на образование государственнического характера постсоветского русского национализма.
Во-вторых, речь должна идти о том, что слабое государственное управление до президентства В.В. Путина увеличивало привлекательность представления о могущественном государстве как естественную реакцию на ослабление властных структур. В обстоятельствах разложения прежних централизованных политических структур, недееспособности, некомпетентности новой власти и глубокого разочарования народа в этих политических процессах русский национализм с лёгкостью может связаться с государственническими настроениями, ибо он по своему существу всегда увлекается идеями о сильном государстве и о его сплачивающей, консолидирующей многонациональное общество роли. При слабом государственном управлении, с одной стороны, власть то ли апеллирует к легко овладевающим широкими массами националистическим идеям и риторикам в целях получения поддержки народа и самолегитимации, то ли становится уязвимой для популистской активности со стороны националистской оппозиции. С другой стороны, разочаровавшийся в слабом управлении страной народ в поисках альтернативных ему ценностных ориентаций добровольно прибегает к довольно примитивным, не требующим особой рефлексии, а притягательным особенно в хаотическом состоянии страны националистическим, государственническим соображениям и лозунгам.
Одна из наиболее серьёзных исследовательниц русского национализма А. Туминез анализирует, что из трёх факторов, которые содействовали усилению агрессивного русского национализма в прошлом, в настоящее время только один - «резкая эрозия управления» - может способствовать его продвижению. «Эрозия управления» в политической, экономической и социальной сферах России усугублялась по 1998 год, однако, как она справедливо отмечает, к исходу 90-х годов этого было недостаточно для политической победы экстремистских националистских сил. При этом она делает акцент на том, что использование властью насилия, включая вооружённые силы, во время конфронтации с Верховным Советом 1993 года и первая чеченская война (1994-1996), повлекшая многочисленные жертвы (в том числе среди мирного населения), привели к дискредитации власти и сокращению доверия к правительству, то есть к «эрозии управления» в политическом аспекте. Подобные проявления «эрозии управления», считает она, вполне могли бы действовать в пользу увеличения привлекательности русского национализма в сочетании с другими факторами. Таким образом, Туминез обращает должное внимание на роль фактора слабого государственного управления (по её словам, «эрозии управления») в появлении русского (государственнического) национализма, при этом замечая его ограниченность. И российские авторы также говорят, что «к ряду важных обстоятельств, которые способствовали подъёму русского национализма, в первую очередь следует отнести недееспособность и неэффективность российского государства, что не могло не стимулировать государственнические настроения, составляющие одну из основ русского национализма».
Между прочим, следует отметить своеобразное соотношение между государственничеством русского национализма и коллективистским сознанием русского народа. Коллективизм представляет собой ориентации на включённость человека в коллектив, зависимость индивидуума от коллектива и подчинённость интересов отдельного человека интересам коллектива. Такие ориентации в той или иной степени выполняют функцию удовлетворения естественной человеческой потребности в принадлежности к какой-либо социальной группе, с которой индивид идентифицирует себя. По большому счёту, коллективизм присущ любому типу национализма. Ведь национализм как таковой, даже если он гражданский или либеральный, является той идеологией, которая предполагает априорное существование коллектива под названием нации, обеспечивает членов данной нации чувством принадлежности и выражает идею её политического самоутверждения. Таким образом, национализм сам по себе во многом соприкасается, перекликается с коллективизмом.
Говорят, что на протяжении многовековой истории России коллективизм складывался как одна из устойчивых, традиционных особенностей русского национального характера. В этом контексте ряд российских социологов, опираясь на данные многолетнего социологического мониторинга Института комплексных социальных исследований РАН (ИКСИ РАН, ранее - РНИСиНП), фиксирует, что в России существует «патриархально-коллективистская модель ценностей» как одна из двух устойчивых моделей ценностных систем. Хотя в современной России подвергается сомнению само наличие русского коллективизма, но вообще можно найти консенсус о том, что России более свойствен коллективизм по сравнению с Западной Европой. А что более важно, в российском контексте такой коллективизм имеет отношение именно к государственническому характеру русского национализма. Русский коллективизм выделяется тем, что русский народ не только повинуется коллективной воле, в меньшей степени сознавая социальную значимость свободной личности, но и добровольно смешивает, отождествляет себя с коллективом. При этом его самым большим коллективом, или объектом, с которым русские себя сливают, часто является сама «Россия», поскольку у них нет каких-либо других вариантов коллектива для идентификации, кроме государства.
Это понятие «Россия» имеет довольно расплывчатые очертания в том смысле, что «Россия» чаще всего выступает в массовом сознании как государство или власть, что противоречит хронической дистанцированности, изолированности власти от русского народа (по выражению руководителя Аналитического центра своего имени Ю.А. Левады, «недоверчивому самоотстранению народа от власти»). Как ни парадоксально это звучит, русский народ, с одной стороны, дистанцируется от государства, не желающего защищать интересы народа, а преследующего только собственные, питает недовольство им и выражает недоверие ему в обычные времена, а с другой, всё же проявляет тенденцию к слиянию, отождествлению себя с ним, особенно в критические моменты. Говоря об антиномичности и конфликтности политической культуры России научный сотрудник ИМЭМО РАН К.С. Гаджиев отмечает, что русский человек, будучи в сущности государственником, вместе с тем боится государства, не доверяет властям: у него присутствует государственническое сознание, с одной стороны, и неприятие им власти - с другой. Иными словами, государство или власть в лице «России» в представлениях народа является и «чужим», объектом недоверия и насторожённости, и одновременно «своим», объектом доверия и лояльности хотя бы условной и ограниченной. При этом важно что, в процессах становления «России» объектом такой условной привязанности значимую роль играет именно русский коллективизм.
Таким образом, коллективизм, основанный на превосходстве коллективного над индивидуальным, в российском социуме приобретает настолько особый, специфический характер, что образ коллектива конституируется преимущественно вокруг концепта «России», символизирующего двусмысленное государство, сфокусированность на которое составляет непременный атрибут и элемент национализма.
Итак, можно констатировать, что различные факторы влияют на формирование государственничества современного русского национализма, которое является и его одним ответвлением, и его одной отличительной чертой. Это, во-первых, традиционно ключевая, лидирующая роль государства в России во всех областях человеческой деятельности и складывавшееся в соответствии с такими обстоятельствами государственническое сознание русского народа. Во-вторых, следует указать также, что для объяснения государственничества постсоветского русского национализма немаловажное значение имеют образ и структура советского государственнического мышления, исходящие из ещё форсированной роли советского патерналистского государства. И наконец, следует заметить, что на фоне и в противовес слабой государственной власти в 90-е годы выдвинута общественная потребность в сильном государстве, которая сопряжена с волной растущих националистических настроений. Государственничество русского национализма в не меньшей мере обязано и русскому коллективизму, не перестающему бытовать в народе и по настоящее время, в связи с тем, что под влиянием этого традиционного коллективизма русский народ идёт по пути идентификации себя с государством.
2.3 Этноцентризм современного русского национализма
Этноцентризм, по словам философа и политолога B.C. Малахова, - это этнически центрированное «мышление, базисной категорией которого и исходным пунктом при объяснении социальной реальности в котором выступает понятие этноса». Характерными чертами этноцентричного видения социальной реальности являются, во-первых, вера в то, что этническая принадлежность естественна, во-вторых, отождествление этнической принадлежности с культурной принадлежностью, и, в-третьих, истолкование культуры в фольклорно-романтическом ключе. Такое этноцентричное мышление обычно приводит человека к склонности делить мир между народами, мыслить мир в категориях «свой» - «чужой», а в крайнем, худшем случае - влечёт за собой комплекс неполноценности, ксенофобию или этническую дискриминацию.
В современной России этноцентристскими представлениями принизано, считает Малахов, и обыденное сознание, и сознание политических элит, и академический дискурс. Разумеется, русский национализм в этом отношении не исключение. Современный русский национализм не просто включает в себя этноцентризм, а последний составляет и одну важную ветвь, и главную характерную особенность первого.
Казалось бы, два основных направления и характера современного русского национализма - государственничество и этноцетризм - противоречат друг другу и несовместимы. Ведь в случае государственничества наибольшее внимание уделяется ценностям и идеям сильного государства и государственных институтов, тогда как при этноцентризме во главу угла ставятся ценности и интересы собственной этнической группы и её культуры. Но в современном российском контексте ключевым моментом выступают складывавшиеся десятилетиями в советское время представления об «иерархии народов» России, в которой стоит главный, «государствообразующий народ», или «старший брат», и затем прочие второстепенные, неполноценные народы. В этих представлениях не только русский, но и все остальные народы в России мыслятся в основном как «нация», тем более в её этническом смысле, а не в гражданском. При этом русский народ, как русские националисты полагают, в какой бы то ни было государственной структуре стоит не как отдельный этнос, а как ведущий среди других народов. Это приводит к пониманию, что приоритетность государства не противоречит этноцентристским принципам и ценностям. Таким образом, в современном русском национализме, даже в его государственническом варианте, государство представляется неким абсолютом, состоящим из неравноправных этносов, поэтому нет противоречий в сосуществовании государственничества и этноцентризма внутри современного русского национализма. Антипод этнонационализму - это не государственнический, а гражданский национализм.
Так что все вышеупомянутые государственники-националисты, как и другие националистические партии, организации и движения - например, блок «Родина» Д.О. Рогозина, созданный незадолго до парламентских выборов 2003 года и добившийся шумного успеха на них, - охватывают и этнонационалистическое направление . Этноцентристкие взгляды высказывает также Национал-большевистская партия (НБП), которая явно провозглашает и проповедует идеологию «национал-большевизма», как говорится в печатном органе партии, сочетающего в себе «максималистский национализм имперского типа с экстремально социалистической традицией в экономике».
НБП, возглавляемая писателем Э.В. Лимоновым, совмещает левый и правый радикализм в рамках идеологических разработок партии и позиционирует себя как партия «прямого действия», наподобие политизированных хулиганских акций и уличных мероприятий. Партия Лимонова отличается от других политических партий и своей оригинальной ориентацией на творческую деятельность контркультурного характера. В последнее время НБП привлекает к себе внимание общественности своей радикально-оппозиционной позицией по отношению к действующему режиму и жёстким ответным противодействием со стороны правоохранительных органов.
Радикализм НБП явственно обнаруживается, когда она стоит на этноцентристских позициях, хотя эту партию с просоветской ориентацией нельзя отнести к разряду чисто этноцентристских организаций. Исходя из этноцентристских, даже расистских воззрений, Лимонов уже в 1994 году предлагал ввести в Конституцию следующую статью дискриминационного содержания: «Президентом России может быть выбран только русский, или
гражданин русско-славянской национальности». А НБП в своей предвыборной программе 1995 года объявляла: «Не подлежащие перевоспитанию кавказские горные племена, чечены одним словом, будут вынуждены убраться в Турцию». Обе эти декларации показательно демонстрируют откровенно этноцентристские установки НБП, хотя они не являются главенствующей составляющей идеологической платформы партии.
Русское национальное единство (РНЕ), созданное А.П. Баркашовым, считается одной из самых крупных националистических движений крайне этноцентристской ориентации в России. РНЕ представляет для нас особенный интерес, так как оно отличается не только своей крайне агрессивной, радикальной идеологией, но и довольно долгой историей своего существования (с 1990 года) на том фоне, что другие небольшие националистические организации зачастую возникают, распадаются, объединяются и переименуются. Поэтому когда в российских СМИ раздаются тревожные голоса в отношении поднимающегося русского фашизма (или национализма), они чаще всего направлены именно на РНЕ, напоминающее ультраправую военизированную группировку. Хотя Баркашов предпочитает именовать себя и РНЕ нацистами, а не фашистами, исходя из тактических соображений, и из-за неверного толкования термина «фашизм», тем не менее авторы политической экспертизы однозначно утверждают, что «в идеологии РНЕ имеются черты фашизма», на основании общности как основных признаков идеологии, так и политического стиля между РНЕ и фашизмом.
Кроме НБП и РНЕ, крупнейших и имеющих важнейшее значение в политических реалиях современной России, в стране имеются и другие многочисленные этноцентристские, расистские, экстремистские организации, движения и группы. Они возникают и распадаются очень быстро, сразу создаются новые, поэтому их точное количество не поддаётся учёту. Следует оговориться, что их историческое, идеологическое и деятельностное описание не принадлежит поставленным задачам данной диссертационной рабаты, поскольку, во-первых, уже сделан обширный и обстоятельный обзор, посвящённый этим вопросам. Во-вторых, многие из них занимаются не легальной политической деятельностью, а только «прямым действием», то есть насильственными акциями, а также рекрутируют своих новых членов среди скинхедов, нередко сотрудничают с ними. Такие внеполитические организации и их деятельность - это уже отдельная и другая тема, освещение которой выходит за рамки данной диссертационной работы.
Теперь следует рассмотреть, как этноцентризм сказывается на общественном мнении современной России. Используя данные эмпирических исследований ВЦИОМ, российские социологи утверждают, что уже «в 1989 году признаки открытой ксенофобии обнаруживали примерно 20% населения СССР, агрессивной этнофобии - около 6-12%». Этноцентристские тенденции продолжались с небольшими колебаниями на протяжении 1990-х годов в постсоветском российском обществе. А в период с 1998 по 2001 годы численность «высказывающих умеренную поддержку национализму и расизму» росла постоянно (с 31 до 42%), в то время как доля тех, кто в полной мере одобряет идею «Россия для русских» в этот период, стабильно составляла приблизительно 15%. Таким образом, доля тех, кто в той или иной мере поддерживает этнонационалистический лозунг, - то есть совокупность первой и последней групп респондентов, - в последние годы 90-х колебался на достаточно высоком уровне - в диапазоне 40-60%. При этом весьма характерно, что у русских несколько более выражены симпатии к этому лозунгу, чем у нерусских, и русские чаще отмечают «плохую жизнь» и «вызывающие действия нерусских» в качестве основных причин национализма в наши дни. Результаты опросов свидетельствуют о том, что уже в подсознание русского народа вселилось националистическое мышление, поскольку русские не замечают своего отношения к националистической идее, симпатизируя ей в определённой степени.
Причины и предпосылки проявления этноцентризма, равно как и государственничества, в современной России можно выявить в историческом ракурсе - в истории досоветской, советской и постсоветской.
Прежде всего следует отметить тот иной исторический путь развития российского (или восточноевропейского) общества, который отличается от западноевропейского. В этой связи стоит обратить внимание на то, что хотя дихотомическое разделение национализма на «западный» и «восточный», сделанное европоцентристскими историками начала XX века, и имеет оценочно-презрительную окраску, тем не менее в предпосылках их аргументов находится определённое разумное зерно. Историки справедливо указывали на тот исторический контекст, в котором проходили процессы формирования наций и национализма в Восточной Европе, и который имеет важную коннотацию для выявления этноцентристского характера русского национализма. Как ни парадоксально это выглядит на первый взгляд, возникновение этноцентризма (или этнонационализма) в Восточной Европе и России обусловлено тем обстоятельством, что здесь долгое время в истории существовали не национальные государства, а империи, легитимность которых не связана с определённой этничностью, и, следовательно, которые по своей сущности являются наднациональными.
В этом духе Российский историк и журналист Я.В. Шимов говорит, что в отличие от Западной Европы, где формирование наций протекало в рамках уже сложившихся государств, на востоке Европы вплоть до начала XX века продолжали существовать полиэтничные или наднациональные империи, которые выступали как препятствие на пути институционального оформления формирующихся там наций. По его словам, «в Центральной и Восточной Европе существовало острое противоречие между имперскими государствами и новыми, национальными формами общности, возникшими в рамках этих государств», и потому в этих регионах Европы «государство не могло быть хранителем национальной культуры и наиболее мощным инструментом укрепления нации». В такой ситуации не могло быть более надёжных способов самоидентификации членов этих национальных общностей, чем этническое происхождение и язык. Касаясь зачатков русского этнонационализма в Российской империи, Шимов отмечает «политику царского правительства, принявшую при двух последних императорах довольно отчётливый великорусско- националистический характер» . То есть в процессе нарастания противоречий между растущим национальным самосознанием многих этнических меньшинств империи и стремлением надэтнического имперского государства к удержанию своей власти складывалась тенденция опоры на этничность у обеих сторон и рождался этнонационализм этнического большинства - великорусский национализм. Кстати, такой исторический путь развития национальных отношений в Российской империи подтверждает важность упомянутого в первой главе «контакта» между разными обществами, этническими общностями для объяснения формирования нации и национализма, несмотря на то что в данном случае контакт происходил на внутригосударственном уровне.
В первом параграфе данной главы речь уже шла о том, что «институционализация этничности» в советский период оказывала влияние на укоренённое развитие в общественном сознании установок на этническую идентичность, и что «амбивалентная советская национальная политика» играла важную роль в обострении этнонациональной обстановки. В связи с этим среди вышеуказанных предпосылок возникновения постсоветского национализма особо выделяются кризис идентичности и осложнение этнополитической ситуации, так как именно эти факторы оказывают непосредственное влияние на формирование этноцентристской версии русского национализма. Здесь стоит остановиться несколько подробнее на советской национальной политике, остававшейся «в значительной степени попыткой одновременно усидеть на двух стульях» , в связи с рассмотрением истоков проявления этноцентристского сознания среди русского народа.
В национальной политике советской власти протекало серьёзное противоречие между изначально признанным коммунистами принципом «право наций на самоопределение» и предпринятыми ими усилиями по созданию единой «социалистической нации». В этом процессе возобновлялась имперская традиция - «имперский централизаторский курс» (централизация политической системы, доминирование русского - или по крайней мере славянских - этносов в правящей элите, набиравшая обороты русификация системы образования в национальных республиках и т. д. ), что тесным образом смыкается с этноцентристскими тенденциями. В этой связи, рассматривая вопросы русских националистов в партийно-государственном аппарате и творческой интеллигенции СССР, историк Н.А. Митрохин говорит, что среди определённой части советской элиты СССР представлялся «законным наследником Российской империи - государства, созданного этническими русскими и для этнических русских» . Таким образом, можно найти исторические истоки этноцентризма русского национализма в связи с национальной политикой имперского типа, проведённой последними царями Российской империи и централизованной властью Советского Союза. В свете этого можно утверждать, что в истории дореволюционной и советской России наблюдается определённая преемственность этноцентристского мышления по меньшей мере в области национальной политики и в среде правящей элиты.
Если в Российской империи и в СССР этноцентризм проявлялся среди узкого круга лиц и в их деятельности, то в современной России он достаточно распространён в массах, как показывают вышеприведённые статистические данные. Согласно результатам исследования, проведённого Фондом аналитических программ «Экспертиза» в 2004 году, по ряду позиций националистическим, ксенофобским взглядам и формулировкам симпатизируют 45-70% россиян'". В этой связи российский журналист Н.
Силаев говорит, что в результате ряда факторов сегодня «повестка публичной политики становится по сути этнонационалистической: русский/нерусский». Российский социолог О.В. Карпенко утверждает, что в своей повседневной жизни люди редко мыслят и говорят в этнических категориях, но это происходит в определённых ситуациях и контекстах. При тяжёлой экономической ситуации в России 90-х годов стимулом для повышения степени выражения этноцентризма у русского населения служит приток иммигрантов преимущественно из стран так называемого нового (ближнего) зарубежья. При этом иммигранты создают своеобразную этнонациональную структуру, часто вызывающую этноконфликты, не говоря уже о том, что среди них иногда возникают криминальные группировки на этнической основе, что усиливает этническую неприязнь в обществе.
Одним из наиболее ярких, массовых и острых по своим социальным последствиям явлений после распада СССР стал бурный рост иммиграции в Россию, особенно заметный в первой половине 90-х годов. Это было обусловлено не только одномоментным преобразованием внутригосударственных межреспубликанских миграций в межгосударственные, но и огромным разрывом в уровне и условиях жизни в России и новых независимых государствах, возрастанием вынужденной миграции в связи с межнациональными конфликтами на территории бывшего СССР, а также ростом репатриации русскоязычного (или русского) населения. Такие обстоятельства привели к превращению России в «центр притяжения» для многих мигрантов, оказывающих влияние на этнонациональный состав российского населения.
При этом в российском обществе, в истории которого, как было прослежено выше, существенное значение придавалось этничности, прямым следствием масштабных перемещений мигрантов является, с одной стороны, «всё возрастающее этнокультурное и этноконфессиональное разнообразие социумов», а с другой, «возникающее напряжение между местным населением и мигрантами» 1,6. По справедливому замечанию научного сотрудника ИЭА РАН Е.И. Филипповой, «росту этнофобий способствует не сама по себе миграция». Тем не менее многие эксперты признают, что определённая связь между миграцией и этнофобиями, хотя не прямая и не жёсткая причинно-
следственная, существует. Ведь когда мигранты резко отличаются от коренного населения в физическом, поведенческом и этнокультурном отношении в ситуации социально-экономической нестабильности и изменений этнополитического климата, тогда оживает старый комплекс «свои - чужие», причём по этническому принципу. И этот комплекс служит главным критерием для понимания новых реалий и для определения отношения большинства населения к мигрантским меньшинствам. То есть обвальный приток иммигрантов, реальный или мифологизированный, на фоне неблагоприятной социально-экономической ситуации для большинства российского населения наталкивает на мысль о традиционной оппозиции «мы - они», на такое националистическое ощущение, что именно «Они» - те, кто на виду, сильно отличается внешне, - несут с собой экономическое неблагополучие и социальные проблемы. По словам Н.А. Митрохина, сегодня «мигранты стали «естественным» объектом ненависти для русских националистов», тем более что «проблема мигрантов дала старт и новому витку развития идеологии и практики русского национализма, породив движение скинхедов» . Этноцентристские взгляды часто проецируются на мигрантов. Эта проекция нередко принимает форму «мигрантофобии» - антимигрантских настроений и установок (по данным социолога Л.Д. Гудкова, антипатию к мигрантам разделяют 68% россиян), тем самым этнофобия и мигрантофобия переплетаются друг с другом, подпитывают и укрепляют друг друга. Цитируя замечание И.М. Батыштовой «мигрантофобия имеет этническую этиологию», российский социолог В.И. Мукомель констатирует: «Тесная взаимосвязь мигрантофобий и этнофобий лежит на поверхности».
Из предшествующих рассуждений вытекает, что этноцентризм современного русского национализма (то есть русский энтонационализм) находит своё отражение в политической жизни страны - в идеологических воззрениях и платформах некоторых политических партий и организаций, в массовом сознании и общественных настроениях народа. В ряд предпосылок, обусловливающих появление эноцентризма в современной России, входят несколько исторических факторов. Во-первых, имперский тип развития государства и национальной политики как реакция на ход развития национальных отношений в Российской империи ставил во главу угла не гражданство, а этничность в качестве главного принципа структуры общества и основного критерия для определения социальной связи. Во- вторых, советская национальная политика не только колебалась между принципами «право наций на самоопределение» и «сближение и слияние наций», но и также склонялась к «имперскому централизаторскому курсу», содержащему этноцентристские тенденции. И наконец, в-третьих, сегодня в постсоветской России в связи со стремительным ростом миграции русский этнонационализм проявляется по преимуществу в сочетании с мигрантофобией на бытовом уровне. При этом следует отметить двойственную тенденцию развития этноцентризма, наблюдаемую в последнее время. С одной стороны, этноцентризм русского национализма, реализующийся в идеологической и политической плоскостях, всё больше развивается в сторону радикализации и экстремализации, тем самым маргинализации в политической жизни страны. А с другой стороны, этноцентристские настроения, взгляды и суждения ныне пользуются поддержкой достаточно широких масс населения.
2.4 Психологические особенности современного русского национализма
Третья специфическая особенность современного русского национализма состоит в том, что фундамент националистических настроений в обществе составляют ощущение потери, чувство ущемления своих интересов или компенсационные мотивы русского населения. Яркой иллюстрацией таких чувств и эмоций может служить высказывание, сделанное бывшим идеологом партии «Народная воля» и ныне членом Президиума партии «Родина» Н.Б. Жуковой: «Русские стали но только разделённой нацией, но и самым униженным народом в собственной стране. Являясь государствообразующей нацией, они потеряли право даже называться русскими, став безликими россиянами». По словам политолога В.Б. Пастухова, в посткоммунистическом российском обществе, переживающем кризисный момент, «сознание проникнуто ощущением ущербности по отношению к другим народам, растерянностью и неуверенностью в будущем», что является одной из предпосылок и характеристик современного русского национализма. В этой связи российские учёные отмечают, что русский национализм имеет «защитно-компенсаторную природу» в том смысле, что исторически каждый подъём русского национализма являлся и является «реакцией на предшествующие периоды кризиса, ломки или социальной перестройки». Это имело и определённые традиции. Как отмечает А.Н. Сахаров в условиях распада СССР, «подъём национально-патриотических настроений в России на этом этапе шёл снизу, со стороны народных масс, рабочих, крестьян, широких слоев интеллигенции, служащих, многие из которых стали потерпевшей стороной на новом политическом «полигоне»». Это пробуждение русского национализма имеет «защитительный и оборонительный смысл». Эта отличительная особенность современного русского национализма проявляется преимущественно на уровне массового сознания и психологии, но его проявления в виде политической идеологии или социального движения также в определённой степени основываются на ней.
Что касается социально-психологического состояния россиян, то на основе результатов общероссийского социологического исследования, проведённого РНИСиНП в 1995 году, российские социологи фиксируют, что в сознании россиян доминируют негативные чувства и ощущения, и что наиболее распространённым среди них является «чувство стыда за нынешнее состояние страны». При этом весьма показательно, что наибольший рейтинг набирает одна из основных составляющих современного русского национализма - «идея державности, возрождения России как великой страны». А данные многолетних эмпирических исследований также дают основание констатировать, что «всю середину и вторую половину 90-х годов население страны испытывало постоянный стыд и унижение, чувство несправедливости всего, что происходит вокруг» 127. Такое психоэмоциональное состояние населения России, для которого характерно преобладание чувства стыда, униженности и обездоленности, с вытекающим отсюда стремлением компенсировать состояние подавленности через радикальные формы настроения и поведения, вполне может служить питательной средой для утверждения авторитарных режимов и их потенциальной идеологической основы - русского национализма.
Такие «массовые фрустрации» или недовольства народа, как уже было сказано в первом параграфе данной главы, тесно связаны с экономическими трудностями страны и существенным ухудшением жизненных условий большинства населения в 90-е годы, и, прежде всего, русского населения. Хотя тяжёлое социально-экономическое положение
России касалось едва ли не всех и каждого, но русские больше всех несли и чувствовали на себе эту тяжесть и стыд, поскольку именно они составляют большинство населения страны, находящейся в критическом состоянии. И в этой связи возникает возможность того, что трудности, переживаемые Россией в целом, воспринимаются как страдания русского народа. При этом одно дело, если речь идёт о том, что русские страдали. В этом не может быть сомнения. Но совсем другое, если говорить, что только русские страдали, а другие народы - нет, тем более за счёт русских. Это не констатация факта, поддающегося проверке, а уже выражение веры и убеждений. Так или иначе, нельзя отрицать, что исторический процесс перехода от одного общественного строя к другому и сопровождающие его масштабные социально-экономические трудности дали повод для появления чувства потери у значительной доли населения, в особенности у русского народа.
Подобное чувство потери, - реально понесённой и одновременно субъективно ощущаемой, - настолько глубоко и широко распространено в постсоветской России, что стало громко звучащей темой политического дискурса, нашло своё выражение в средствах массовой информации, журналах, публичных выступлениях. К примеру, политические деятели разных мастей часто употребляют выражающие это чувство слова и фразы, такие как «разрушение и уничтожение России», «Россия как объект агрессии», «полуколониальное положение России», «геноцид русского народа», «вымирание русской нации» и так далее. Дело в том, что чувство потери и ощущение ущербности влекут за собой поиск или даже изобретение образа «врага», который будто бы повинен в потере и ущербе. А это не что иное, как своего рода формирование и функционирование компенсационных мотивов, которые имеют конститутивное значение для структуры национализма, а также отличают современный русский национализм.
Представляя исторический очерк о развитии русского национализма XVIII века, JI. Гринфелд утверждает, что «ressentiment», исходящий из «экзистенциальной зависти» и осознания собственной неполноценности, сыграл структурообразующую роль в формировании русской национальной идентичности и, следовательно, русского национализма у дворян и интеллигенции, испытывавших чувство кризиса. Это понятие - «комплекс неполноценности» - может многое объяснить и при анализе современного русского национализма. В то время как «ressentiment» XVIII века, так же как этноцентризм в имперский и советский периоды, имел ограниченный размах, комплекс неполноценности в постсоветской России, как отмечалось выше, находит своё отражение в убеждениях и настроениях населения.
Эту отличительную черту современного русского национализма, как и другие его черты, следует рассмотреть в исторической перспективе - с точки зрения мировоззренческих представлений и восприятия новой политической реальности. Такой подход даёт возможность выявить исторические корни чувства потери русского народа и установить структурную связь между этим чувством и русским национализмом.
Одна из важных особенностей государственности имперского типа, по мнению специалиста в области исследований социокультурных проблем развития России С.Я. Матвеевой, заключается в «архаичных представлениях, основанных на оценке среды за границами своего мира как опасной и враждебной». Это означает, что в мировоззренческих представлениях имперской эпохи неизбежно существует образ «врага» в виде внешнего мира в связи с тем, что имперская внешнеполитическая ориентация не что иное, как стремление к экстенсивному развитию и территориальному расширению страны. То есть в представлениях имперской эпохи внешний мир предстаёт просто противоположным самому себе миром и объектом постоянной ассимиляции, освоения и завоевания под влиянием самих условий существования империи и рождённой в них имперской государственности. Подобные мировоззренческие представления можно отнести к типичному имперскому сознанию, историческая и социально-политическая значимость которого не ограничена лишь имперским прошлым России.
Бывший Советский Союз также не мог вполне освободиться от тех представлений, одной из предпосылок которых являлось наличие угрозы извне, поскольку он как одна из двух великих держав был погружён в противоборство мирового масштаба. Ведь мир в период холодной войны характеризовался главным образом его конфронтационной структурой. При таких напряжённых условиях выживания в биполярном (двухполюсном) мире определяющим фактором мировоззрения советского периода являлось восприятие окружающего мира как угрожающего, и, как следствие, такое мировосприятие носило характер так называемого «оборонного сознания». В этом отношении можно сказать, что великодержавная государственность Советского Союза не могла не оказать влияние на формирование мировоззренческих представлений о том, что существование своего мира противостоит существованию другого (наподобие противоположных полюсов), и тем самым внешний мир в целом считается опасным и враждебным для своего мира.
Таким образом, можно утверждать, что государственность имперского или великодержавного типа в значительной степени влияет на формирование вышеупомянутых мировоззренческих представлений имперской эпохи и одновременно на них зиждется. А это обусловлено самими условиями существования этих двух типов государства.
Российская империя и СССР ушли с исторической сцены, а на их месте возникло новое государство - Российская Федерация. Нынешняя Россия уже не является ни империей, ни такой же великой державой, как и в прежние времена. Более того, она делала и делает попытки отрицать их наследие во многих отношениях. Между тем возможность вернуть статус империи или восстановления великой державы становится всё меньше и меньше. Несмотря на это, она пока не полностью выходит за пределы мировосприятия имперской эпохи, и неприкосновенными остаются многие имперские традиции, цели и ценности, в том числе и миропонимание имперской эпохи. С появлением новой России сложилась такая ситуация, при которой те материальные основы (то есть государственность имперского или великодержавного типа), которые породили соответствующее мировосприятие, уже исчезли, но при этом само устаревшее мировосприятие исчезло пока ещё не полностью.
Представляется важным отметить, что эти мировоззренческие представления имперской эпохи могут легко сочетаться с одной из главных предпосылок националистического мышления - с идеей об априорном существовании «чужого», - или с образом «врага». В российском обществе, в этой связи, нельзя не заметить националистические настроения, в основе которых лежат «ощущения исторического поражения, сожаления об утрате земель и былого влияния», а также комплекс ущербности. Как отмечает Э.А. Паин, среди русского населения появляется «абстрактный комплекс обиды - представление о русских как о народе обижаемом, обманываемом эксплуатируемом». Эти комплексы и ощущения потери либо произвольно, либо в политических целях нередко соединяются с представлениями об образе «другого», «врага», считающегося ответственным за и повинным в этой потере. Так в российском социуме складывается связь между комплексом ущербности и националистическими настроениями.
При этом сам факт того, что люди ощущают ущербность из-за других, - вне зависимости от того, действительно ли другие наносят ущерб, - имеет особое значение. Ощущаемое или сознаваемое не должно выдаваться за действительное. То, что люди ощущают или сознают, может не соответствовать реалиям. Тем не менее, это не означает, что ощущение или сознание людей не имеет смысла для реалий, а наоборот, оно зачастую действует как движущая сила, которая могла бы изменить ход событий в том направлении, в котором люди себя ощущают или сознают. Паин рассуждает в таком же духе: «С точки зрения воздействия социальных представлений на политику не столь уж важно, насколько они реалистичны. Если представления возникли и стали массовыми, то они влияют на политический процесс ничуть не меньше, чем реальность».
Былые, устаревшие мировоззренческие представления часто производят просто абстрактный комплекс, не соответствующий иным, новым реалиям. Нечто подобное происходит в современной России. То есть государственность сегодняшней России, ныне переходящая к национальной форме, больше не подходит старому имперскому взгляду на мир. Несоответствие между сегодняшней государственностью России и пока остающимся миропониманием ушедших времён, в свою очередь, способствует подъёму комплекса «жертвы» и националистических настроений среди русского народа. В этом отношении можно охарактеризовать современный русский национализм как национализм, тесно связанный с комплексом ущербности или компенсационными мотивами. Русский национализм в этой вариации проявляется главным образом на эмоциональном уровне русского населения, а образ «другого» мыслится в таком неясном, абстрактном виде, как либо весь мир, либо Запад, либо, в крайнем случае, представители всех других национальностей.
Такую специфическую черту современного русского национализма можно наблюдать не только с точки зрения преемственности представлений, но и в отношении политического сознания русского народа. Здесь речь идет о более сознательном, политическом уровне представлений населения, то есть о представлениях людей о конкретных политических событиях и реалиях, а не о достаточно абстрактных мировоззренческих представлениях.
Советская национальная политика, как уже излагалось, была в значительной степени амбивалентна или двойственна в том смысле, что советская власть, хотя и официально провозгласила пролетарский интернационализм, придавая концепциям нации и национализма негативную коннотацию, но одновременно переплела территорию с этносом в государственном устройстве, фактически осуществляя «территориализацию этничности» (то есть институционализацию наций на основе этносов). За социалистическим федерализмом, официально объявленным основой государственного устройства, крылся принцип этнонационализма, что привело к формированию «этнокультурной стратификации (или иерархии этнических групп)». Таким образом, в советский период вместе с системой централизованного контроля по линии партии на основе социалистической идеологии была сконструирована система национальных республик и автономий на основе национально- территориального принципа.
Это была, по сути дела, стратегия советского режима, направленная на интеграцию многих неоднородных народов на основе интернационалистской идеологии и предотвращение возможных всплесков национализмов этих народов, которые оказались бы опасными для интеграции или даже сделали бы её невозможной. Иначе говоря, этнонационализм в определённых дозах использовался для предотвращения его вспышки, что, однако, в конце концов, не завершилось его полным обузданием, как показывает исторический ход событий в послеперестроечный период. При этом нельзя не отметить, что в процессе реализации такой национальной политики была образована вышесказанная иерархическая структура этнических групп, в рамках которой русский народ считался «старшим братом» или ведущим этносом. При этом более важное значение заключается в том, было ли положение дел здесь действительно таковым. Как в вопросе представлений людей, так и в аспекте политического сознания суть проблемы сводится не к реалиям, а к сознанию или убеждению людей. Вне зависимости от того, соответствует ли сознание людей реалиям, оно действует и находит своё отражение в реалиях.
Вопреки соображениям представителей нерусских национальностей, на самом деле, на вершине иерархии оказались не русские, а партия, и в этой искусственной структуре все народы, - в том числе и русский, - подвергались бюрократическому произволу и политической манипуляции. Более того, как справедливо отмечает американский литературовед- психоаналитик Д. Ранкур-Лаферьер, русские «были лишены различных институтов, которые имелись у других национальностей. В Советском Союзе существовала «Российская» Федеративная Республика, но не было «Русской»». И «существовала Советская коммунистическая партия, но до распада СССР не было ни «Русской», ни «Российской» коммунистической партии». В этом контексте американские учёные полагают, что «русские могут рассматривать себя как жертвы советской системы».
Но в отличие от советских времён, когда не только русские, но и другие народы испытывали на себе эти тяготы и переживали свои утраты, в нынешние постсоветские времена политическое положение русских коренным образом изменилось и оказалось обособленным. Дело не только в том, что советское пространство, в котором была сформирована иерархия этнических групп с фиктивным главенствованием русского народа, сошло с исторической арены. А главное в том, что в постсоветском пространстве многие другие народы кроме русских приобрели свой собственный суверенитет или, по крайней мере, свои суверенные республики в рамках Российской Федерации.
В этих сложившихся обстоятельствах русский народ, сравнивая своё политическое положение с политическими статусами, приобретёнными другими народами, может чувствовать, что он лишён «воображаемого» высокого места в иерархической структуре и справедливых прав на собственную государственность. Иными словами, он не без оснований может чувствовать себя ущербным и ущемлённым по отношению к другим народам в новых политических условиях и в структуре политической организации общества. Действительно, многие социально-политические события в советский период и последовавший затем распад Советского Союза нанесли определённый ущерб русскому народу, и русские пережили понесённый ущерб. Однако, по мнению Д. Ранкура-Лаферьера, «националисты нередко преувеличивают размеры этого ущерба» и «даже придают произошедшему этническую окраску». В этом отношении вполне возможно что, ощущение лишения, связанного с резким изменением политических обстоятельств, без особых трудностей комбинируется с националистическим мышлением, особенно этноцентристского толка, в рамках чего обязательно возникает образ «другого».
В случае возникновения такой комбинации её можно рассматривать как проявление национализма, построенного на комплексе униженности и чувствах относительной потери. Содержание этой вариации русского национализма имеет более политизированный характер в том смысле, что она основывается скорее на более внятном осознании или ощущении конкретной политической потери, реальной или воображаемой, чем на абстрактном чувстве или комплексе ущербности. При этом в целом образ «другого» вырисовывается в виде других народов, получивших новый политический статус в постсоветском пространстве.
Таким образом, можно осмыслить одну из отличительных особенностей современного русского национализма как национализм, основанный на чувстве потери или компенсационном комплексе. С одной стороны, это связано со сложным и длительным процессом трансформации общественной системы и острым осознанием возникающих в этом процессе социально-экономических трудностей и проблем. А с другой, этот характер русского национализма можно рассматривать как следствие продолжающегося влияния прошлых мировоззренческих представлений, потерявших свои материальные основы, и сравнительно пониженного или совсем потерянного политического статуса русского народа в воображаемой иерархии. То есть психологический аспект современного русского национализма можно понимать как своего рода непосредственную реакцию на распад прежней государственности и мировоззрения, на утрату символического статуса и места в прежней системе. В этом отношении можно сказать, что современный русский национализм пока не полностью избавился от наследия прошлого, испытывает на себе влияние факторов современных условий, возникающих в процессе трансформации российского общества.
Ретроспективный характер русского национализма объясняется, во- первых, тем, что национализм как таковой представляет собой социальный конструкт исторического материала, а точнее, результат целенаправленного отбора его определённых компонентов. Во-вторых, чувство потери предполагает, что у субъекта этого чувства было что-то, что он имел в прошлом. Если учесть, что ни Российская империя, ни Советский Союз, ни нынешняя Россия не была и не есть государство русской нации (речь здесь идёт не о том, реально или воображаемо существование русской нации), и что социально-экономическое положение у многих русских стало по- настоящему неблагополучным и ухудщенным в постсоветской России, то нельзя утверждать, что массовое чувство потери в нынешнем российском обществе - это чистый вымысел или беспочвенная абстракция. Но при этом остаётся без ответа вопрос о том, из-за кого эта потеря - из-за внешнего мира или других народов, как многим кажется, или из-за собственных верхов. В этой связи большое значение имеет высказывание российского культуролога и политолога И.Г. Яковенко о том, что сегодня Россия переживает не только «расхождение между субъективным и объективным», но и «осознание и примирение с объективной реальностью», которая существенно питает чувства национализма.
2.5 Политическая значимость современного русского национализма
Если речь идёт об удельном весе, занимаемом современным русским национализмом в общественно-политической жизни России, то в целом можно сказать, что в настоящее время он занимает своеобразное, сложное положение. Российские СМИ сами нередко возбуждают и провоцируют национализм (в том числе и русский), но в то же время в них порой высказывается и тревога о растущем русском национализме и его возможных негативных последствиях. При этом следует обратить внимание на то, что такие опасения и предупреждения со стороны прессы чаще исходят из погони за сенсационностью, а не из объективной оценки обстоятельств дела. Это обусловлено самой природой СМИ, руководствующихся в своей деятельности в той или иной степени коммерческими соображениями. Поэтому для наиболее точного прояснения места современного русского национализма в политических реалиях России представляется целесообразным подойти к данному вопросу с научно-аналитической точки зрения и проанализировать прежде всего соотношение националистических настроений народа и его электоральной поддержки политических сил, отвечающих этим настроениям. Безусловно, что влияние русского национализма на политические процессы в современной России этим не исчерпывается, выходит за рамки электорального процесса. Однако, по нашему мнению, именно в этом процессе проявляется его наиболее значимая роль.
Как уже было рассмотрено выше, данные ряда социологических опросов, проведённых такими научно-исследовательскими учреждениями, как ВЦИОМ, ФОМ, РНИСиНП - ИКСИ РАН, Институт социологического анализа и Фонд аналитических программ «Экспертиза», свидетельствуют о том, что массовые националистические настроения (государственнические и этноцентристские) в российском обществе находятся на достаточно высоком уровне. Тем более, что набор националистических стереотипов и клише известен и понятен российскому обществу, - это доказательство того, что элементы националистической парадигмы вросли в коллективное бессознательное населения России и уже стали для бытового сознания повседневностью. Впрочем, такие тенденции общественного мнения далеко не всегда коррелируют с результатами выборов для политических партий или движений националистической окраски.
В первую очередь речь идёт об электоральной поддержке более умеренных националистов - государственников-националистов. Из политических партий и фракций, представленных в Государственной Думе 90-х годов, чисто государственническо-националистическую позицию занимала только ЛДПР, которая одержала убедительную победу на думских выборах 1993 года. Но, как уже отмечалось, её рейтинг неуклонно падал вплоть до 2000 года. Важно рассмотреть результаты выборов у Конгресса русских общин (КРО), основанного Д.О. Рогозиным, поскольку
КРО представлял своеобразный тип националистической организации, который отличался и от ЛДПР, и от КПРФ, в то же время казался умеренным и приемлемым. Национализм КРО, по словам В.В. Прибыловского, «гибрид его имперско-государственнического и этнического вариантов с преобладанием черт, скорее, первого из них», а такой гибридный характер носят и многие другие партии и движения государственнической ориентации. Но КРО неоднократно терпел поражения на парламентских выборах , несмотря на неплохую политическую перспективу. Если упомянуть о Российском общенародном союзе (РОС), созданном С.Н. Бабуриным и достаточно долго существовавшем на российской политической сцене, то заметно, что результаты выборов для этого движения также оказались просто провальными.
Что касается КПРФ, ставшей самой большой партией в Государственной Думе второго и третьего созыва (1995-2003), то трактовка массовой поддержки партии неоднозначна. Хотя Г.А. Зюганов и коммунисты также подчас допускали выражение националистических взглядов, в том числе государственническую риторику и антисемитские высказывания, тем не менее необоснованно было бы утверждать, что поддержка КПРФ прямо означает выраженный запрос на националистические идеи, поскольку, во- первых, в составе партии находятся не только националисты, но и политики разных мастей, и, во-вторых, националистический пафос и риторика - это не единственное, не самое мощное орудие из арсенала партийных стратегий и ресурсов. Успешные результаты коммунистов на выборах скорее означают, что они чутко уловили и ловко подстроились под ностальгические, протестные настроения электората.
При этом, уделяя должное внимание проблеме степени распространённости русского национализма в среде политических деятелей сегодняшней России, О.Д. Волкогонова и И.В. Татаренко справедливо отмечают, что его умеренная версия в последние несколько лет становится «хорошим тоном» в политике, и, как следствие, «весь спектр российской политики сдвигается в сторону национализма». Например, малопопулярная ельцинская власть не отказывалась использовать патриотическую риторику и поиск внешнего врага для выплат частичной моральной компенсации населению, переживавшему комплекс неполноценности перед Западом в особенности в начале 90-х годов. Подыгрывая настроениям своих активистов (то есть традиционалистской аудитории), руководители центральных и местных подразделений КПРФ регулярно делают ксенофобские и расистские заявления - как публично, так и в частном порядке, что даёт основание полагать, что КПРФ постепенно превращается в национал-патриотическую партию. Всё это подтверждает тезис о том, что «по сути, национализм становится своеобразной оболочкой для различных идеологических конструкций, способствующей их адаптации к массовому сознанию».
Если на политической арене России происходит развитие русского национализма, - вне зависимости от масштабов этого процесса, - то это во многом обусловлено тем, что, по словам Н. Силаева, сегодня многие из националистов «не позволяют себе совсем уж неприличных высказываний». Из целого ряда многолетних неудачных опытов и попыток выйти из маргинального состояния некоторые русские националисты (в основном государственнические) извлекают уроки о том, что плохо сдерживаемые этнические антипатии и фобии нередко ставят их в невыгодное положение, им нужен простой «здравый смысл» националистического толка. То есть они постепенно учатся проводить те или иные националистические взгляды в соответствие с тем, что допустимо в российской общественной жизни, излагать их в «политически корректной» форме.
Таким образом, можно сказать, что государственнический русский национализм находит хотя и не широкую, но определённую электоральную базу среди населения и более или менее адаптируется к социально- политическим условиям современной России.
Однако особенно если речь идёт об этноцентризме современного русского национализма, то его маргинальность выделяется особым образом. В этом отношении учёный А.Г. Здравомыслов констатирует, что «этноцентризм в России, в том числе и среди русского населения, не является более распространённым социально-психологическим комплексом, чем в других странах Европы», и что «в целом по России распространённость таких настроений и установок оценивается от 7 до 17%». При этом следует отметить, что подобный «феномен крайней ничтожности радикальных организаций и партий» в значительной степени обусловлен «страхом масс перед потенциальной дестабилизацией, которую могут вызвать их агрессивные действия и выступления».
Характерным примером в этом отношении может служить ход развития РНЕ в 90-е годы. РНЕ в своё время (к 1997 году) достигло максимума своей численности при скрытой поддержке местных властей и правоохранительных органов. Однако на выборах РНЕ неизменно проваливалось. Кроме того, после того как организацию не без колебаний запретили в Москве, а затем в некоторых других регионах, она быстро начала распадаться. В настоящее время РНЕ расколото на несколько ветвей. Но на этом дело не заканчивается. На протяжении всех 90-х годов не только РНЕ, но и другие этноцентристские партии или политические организации не получали сколько-нибудь значительной поддержки населения, раз за разом проигрывали выборы и сходили со сцены. Например, на парламентских выборах 1995 года из радикальных этноцентристских националистов собственно до голосования дошла только Национально-республиканская партия России (НРПР) H.H. Лысенко, но она набрала лишь 0.48% голосов избирателей. Многие другие этноцентристские, экстремистские партии, движения и группировки (зачастую мелкие), в том числе НБП, даже не сумели собрать даже минимально необходимое количество подписей для выдвижения своего собственного партийного списка на выборах или официально зарегистрироваться на общероссийском или региональном уровне. Таким образом, как справедливо говорит историк H.A. Митрохин, этноцентристские (или расистские) «русские националисты всегда были политическим меньшинством и никогда не становились действительно массовым общественным движением».
Маргинальное положение этнического русского национализма в политической жизни России можно наблюдать и на примере деятельности представителей законодательной власти. Как говорит Е.В. Михайловская, «представители националистических взглядов ни в коей мере не составляют большинства среди депутатов» обеих палат российского парламента, хотя и в ходе сессий время от времени имели место проявления ярко выраженного или завуалированного национализма и ксенофобии со стороны парламентариев. Если сравнить две палаты парламента первого и второго созыва по частоте допущения националистических высказываний, то оказывается, что на заседаниях Совета Федерации националистические речи можно было услышать значительно реже, чем в Государственной Думе. При этом стоит отметить, что многие члены российского парламента не относились серьёзно к выражениям бытового национализма, прежде всего в форме антисемитизма и «кавказофобии». Тем не менее, как демонстрируют материалы заседаний двух палат Федерального Собрания 90-х годов, бесспорно, и в верхней, и в нижней палатах российского парламента националистические настроения и взгляды являются достаточно маргинальными.
Такая маргинальность этноцентризма современного русского национализма, как рассмотрено выше, объясняется несоответствием между уровнем националистических настроений и эмоций в повседневной жизни и политической поддержкой народа во время принятия политически значимых решений. То есть бытовые националистические настроения народа не в полной мере реализуются в российских политических процессах или соединяются с соответствующими политическими действиями и решениями не напрямую. По мнению А. Туминез, на основе результатов выборов 1990-х годов (думских, президентских и губернаторских) можно сделать следующее обобщение: какая-то форма национализма может мобилизовать определённую часть населения России, но не до такой степени, чтобы доминировать российскую политику. В этой связи маргинальность русского этнонационализма показывает не только неудачную, нерезультативную деятельность националистов во время выборов, но и некое расхождение между ипостасями национализма в его русской разновидности. В отличие от многих других вариантов национализма, в которых три его аспекта - идеологический, политический и психологический - взаимосвязаны и взаимообусловливают друг друга, в русском национализме такого органичного соотношения между этими плоскостями не обнаруживается.
Такое несоответствие эмоционального и политико-практического аспектов современного русского национализма в определённой степени обусловлено «пассивным политическим поведением» русского народа. В общем одной из характерных черт политической культуры России считается пассивное отношение населения к политике, выражающееся в отсутствии интереса к политике, склонности к ценностям неучастия и индифферентной позиции в политических вопросах и событиях. С одной стороны, вышеупомянутая дистанцированность народа от власти, - традиционно характерная для российского общества, - способствует аполитизму (политической апатии) русского народа и оказывает серьёзное воздействие на формирование его политической пассивности. А с другой, сама пассивная политическая культура во многом определяет содержание и направленность политического процесса в России, в том числе степень, структуру и содержание поддержки тех или иных политических сил.
При таком пассивном отношении масс к политике в целом сложившееся предубеждение к определённым политическим течениям, притом отрицательное, может ещё более усугубить снижение политической активности и уклонение от политического участия. Использование термина «национализм» в априорно негативном смысле в советские времена и вытекающее отсюда формирование предвзятого отношения к нему долгое время накладывали свой отпечаток на дальнейшее негативное восприятие этого феномена как в академическом сообществе, так и в массовом сознании. Кроме того, в российском обществе, где сделана «прививка от фашизма» (хотя в последнее время многие говорят о её недействительности), любые проявления национализма, в частности русского, с лёгкостью ассоциируются преимущественно с предельно опасными для общества политическими течениями, которые выдаются современными СМИ за вариант фашизма. Такая общественная ситуация с русским национализмом не позволяет ему принимать сколько-нибудь широкий характер, набирать мощную мобилизующую силу.
Английский историк С. Диксон полагает, что слабую сторону современного русского национализма можно найти в связи с прошлым России, которое не только всё ещё живо в настоящем, но и оказывает на него существенное влияние. Сопоставляя русский национализм с тремя крупными концептуальными моделями национализма - моделью социоэкономической Э. Геллнера (хотя, на наш взгляд, его теория относится скорее к социокультурной, чем к социоэкономической), этнической Э. Смита и культурной Б. Андерсона - с исторической точки зрения, Диксон заостряет своё внимание на слабости национализма и национальной идентичности в постсоветской России, а не на их жизнестойкости.
По мнению Диксона, степень социального разделения (или социальной стратификации) была и продолжает быть настолько высокой в российском обществе, что препятствует появлению и развитию всесословной националистической идеологии. Даже если решить эту проблему, связанную с моделью Геллнера, то проблема бифуркации в русском национализме при применении моделей Смита и Андерсона представляется не менее сложной. Диксон говорит, что этническая модель не годится в случае проблемы национализма в России из-за исходящих отчасти из «русского вопроса» трений между двумя конкурирующими формами национализма в России - русским и российским. А культурная модель также не подходит для объяснения русского национализма в связи с существующим расхождением во взглядах на прошлое России. В России имеются разные взаимоисключающие мнения с крайне позитивной или негативной оценкой собственного прошлого, что обусловливает трудности в построении единой системы националистических идей. Как бы мы ни рассуждали о перспективах возникновения всеобъемлющего русского национализма, с точки зрения Диксона, применение этих трёх моделей к реалиям России свидетельствует о том, что сама история России заключает в себе так много линий разделения, что затрудняет формирование единого русского национализма.
Анализ Диксона наглядно показывает, что вопрос русского национализма связан с проблемами складывавшейся истории России как многонационального государства. Такие обстоятельства в России, обусловленные своим особым историческим опытом, ведут к осложнению процесс формирования и развёртывания русского национализма на современном этапе российской действительности.
Из всего вышесказанного следует, что несмотря на достаточно высокий уровень распространённости националистических настроений в российском обществе, они не означают полную электоральную поддержку политических партий и организаций националистического направления. Если государственничество русского национализма имеет определённое распространение среди российского электората, то этноцентризм русского национализма характеризуется маргинальностью в политике или несовпадением его политического и психологического проявлений.
Однако это не означает, что его можно игнорировать в проведении государственной национальной политики. Государственническая направленность русского национализма, с одной стороны, выступает как фактор, способствующий укреплению российской государственности, поскольку она, по сути, в значительной степени смыкается с российским национализмом, а с другой, несёт в себе и отрицательные последствия, связанные с обострением этнонациональных отношений, когда она тесно связана с этноцентристскими тенденциями. Как уже отмечалось, государственничество включает в себя не только ориентацию на российскую государственность, но и иногда этические русские мотивы. В национальной политике необходимо органически соединить, сочетать национальное, в том числе и интересы русского народа, и наднациональное в условиях многонациональной российской государственности. В этом же духе Н.С. Мухаметшина считает, что адекватная национальная политика должна учитывать интересы «большинства» и «меньшинства», и что «речь должна идти как о русской нации-этносе, так и о российской нации- согражданстве». Проведение такой национальной политики позволит разрешать и русский вопрос, который подчас принимает форму русского национализма и, следовательно, игнорирование которого будет усиливать русский национализм в его крайних этноцентристских формах и будет осложнять межнациональную напряжённость, межнациональные противоречия. При этом следует учитывать и то, что ряд факторов, инициирующих русский национализм в обеих его формах, не исчезает, а имеет тенденцию усиливаться. Это означает, что реалии российского общества, находившегося в процессе незавершённого перехода к новой модели общественного строя, требуют от политического руководства страны учитывать и решать этнонациональные проблемы в соответствии с интересами всех этнонациональных образований и граждан России как многонационального государства.
Заключение
Национализм понимается как естественный и необходимый фактор в развитии человеческого общества, начавшийся с периода Нового времени, когда на смену средневековым патриархально-религиозным социальным связям приходит иной принцип мобилизации населения на основе национальной самоидентификации. Национализм есть форма коллективного самопознания, что выражается в требовании для определенной национальной общности государственного суверенитета, а также экономической, социальной и культурной автономии. Процесс национальной самоидентификации, национального самопознания указывает на естественное стремление нации выявить отличия себя от других народов, иных религий и культур.
Государственнический национализм, носителем которого в России является русская нация, справедливым образом должен восприниматься как единственно возможная форма национализма в России. Данный подход в духе русификации, то есть признания русского народа единственным носителем государственности и подчинения остальных народов русскому государственническо-национальному принципу, вплоть до распространения самоназвания "русские" на все народы Российской империи, имел наибольшее распространение в России вплоть до начала ХХ века. Затем началось снижение государственнического статуса русских в России, что было усилено в Советском Союзе и чему явно способствовала идеология коммунистического интернационализма. Выражением стремления минимизировать национальные различия народов внутри СССР стала (не получившая общественного одобрения) идея о создании единой национальной общности - советского народа.
Подобная попытка предпринимается и в сегодняшней России, где, с целью нивелирования прежде всего русского национального самосознания, все граждане страны называются россиянами. При этом сознательно смешивается государственническая самоидентификация и идентификация национальная (на таком же основании вполне можно было бы называть всех граждан России землянами ввиду их принадлежности к планете Земля). Самое печальное, что навязываемая вторичная национальная идентификация усваивается в основном именно русскими, которые перестают ощущать себя русскими, а становятся в своих собственных глазах национально обезличенными "россиянами". Кроме того, применительно к русским навязывается уничижительное клише "русскоязычные", которое подчеркивает, что у русских, кроме общего языка, якобы, не осталось иных элементов национального единства. В сегодняшней России применительно к русской, государственнообразующей нации, всячески порицаются как экстремистские и неполиткорректные проявления русского самосознания и стремление русских отстоять свою национальную самобытность. Наряду с этим права национальных меньшинств, проживающих на территории России, активно реализуются в ущерб интересам русских, что способствует уничтожению единого российского государства.
В частности, трактовка лозунга "Россия для русских" сознательно искажается с целью его дискредитации в глазах общественного мнения. Лозунгу "Россия для русских" необходимо вернуть его первоначальный смысл, сформулированный еще в эпоху царствования российского императора Александра III - он означает не Россия только для русских, но Россия с опорой на русских. Тем не менее, даже при такой дискредитационной пропагандистской интерпретации, лозунг "Россия для русских", согласно опросу ВЦИОМа, поддерживают 55 % граждан страны, а отвергают лишь 26 %. Более того, 17 % от общего числа опрошенных заявили, что эту идею давно пора претворить в жизнь, а 38 % респондентов высказались, что сделать Россию страной для русских было бы неплохо, если осуществлять план "в разумных пределах". При этом наблюдается, что националистические идеи становятся все более популярными именно в последние годы, несмотря на искусственно раздуваемую в СМИ угрозу экстремизма и мифического "русского фашизма". Больше всего граждане России не любят выходцев с юга - 59 % опрошенных приветствовали бы запрет на въезд на территорию России жителей Кавказа, а 62 % респондентов объясняют преобладание южан на рынках тем, что они выжили оттуда русских торговцев "силой и подкупом местных властей".
На этом фоне крайне антироссийскими выглядят сентенции Е.Т. Гайдара о том, что Россия как государство русских не имеет будущего. Россия останется Россией до тех пор, пока она имеет свой становой хребет - русскую нацию, она является государством не только русских, но прежде всего русских. В этом плане интересно и крайне показательно сравнение, изложенное в одном из русских эмигрантских журналов правого толка - Россия уподобляется солнечной системе, в которой солнцем выступает русская нация, а все остальные народы, для которых Россия также является родиной, сравниваются с планетами, вращающимися вокруг этой системообразующей нации-звезды. Не приходится сомневаться в том, что катастрофичная судьба ожидает планеты в том случае, если солнце погаснет.
Наметившаяся тенденция утраты русскими своего доминирующего значения в государстве привела к тому, что современная Российская Федерация переживает самый катастрофичный этап своего государственного существования. Вслед за складывающейся веками общности народов в рамках Российской империи, затем СССР, в последние полтора десятилетия обвальными темпами развиваются центробежно-сепаратистские тенденции, грозящие распадом остатку государственности, называемой Российской Федерацией. В этом процессе ведущую скрипку играют русофобские настроения, распространенные с разной степнью проявленности в автономных национальных республиках, входящих в состав РФ, которые неизбежным образом усиливаются ввиду крайне низкого уровня жизни, выливаясь в радикальные формы этнического национализма. Все разновидности этнического национализма в РФ объективно являются смертельными для судьбы РФ как единого государственного образования.
При этом нельзя забывать о том, что в современном мире все рельефнее обозначаются религиозно-экономические противоречия между блоками и союзами государств. Разные регионы планеты все глубже втягиваются в сферу интересов основных субъектов международной политики (США, Европа, исламские государства, Китай и Индия). В России ни одна национальная группа будет не способна к достойному, самостоятельно-независимому существованию. Любое государство, которое в будущем может образоваться на территории РФ (Татарстан, Башкортостан, Чувашия, Чечня, Ингушетия и пр.) будет неизбежно встроено в систему иных государственных и надгосударственных образований. На смену традиционной, привычной государственной организации всех народов в составе Российской Федерации, вновь созданные национально-государственные образования неизбежно подпадут под экономическое принуждение со стороны более сильных государств (в лице США и Европы), либо они станут жертвами религиозной или демографической экспансии (со стороны исламских стран и Китая).
Для современной Российской Федерации спасительным является государственнический национализм, носителем которого, в силу демографической и историко-ментальной закономерности, могут быть только русские. Если задуматься над вопросом о том, что связывает граждан России, проживающих в Калининграде и во Владивостоке, то мы придем к настораживающе-печальным выводам. Экономическое единство полностью потеряно - одни стоят на пороге вступления в Евросоюз под эгидой "заботливой" немецкой руки (Калининград), другие все более поглощаются динамично развивающейся китайской экономикой (Владивосток). Об интегрирующей роли православной религии, к сожалению, все более приходится говорить в гипотетическом ключе - православие продолжает утрачивать роль государственнообразующей религии, особенно на фоне роста влияния ислама в современной России. По данным социологических опросов лишь 8 % населения могут назвать себя последовательно православными людьми. Ощущение общности исторической судьбы целенаправленно вымывается из сознания русских, великая история страны сознательно дискредитируется, а граждане все более перестают идентифицировать себя с единым государством, забывая о том, что их скрепляет общая история и совместное будущее. Языковой фактор в отрыве от других государственно-интегрирующих составляющих никогда не становился ведущим стимулом к государственному единству. Таким образом, у России остается последний государственнический ресурс - чувство национальной общности русских людей. Русские должны вновь вспомнить о том, что они русские - создатели великой империи, которым Богом, историей и предками поручено сохранить для потомков единое российской государство. В пользу этого довода свидетельствует ряд факторов, которые подкрепляются обнадеживающими данными социологических опросов, демонстрирующих все большее осознание русскими своей государственнической миссии.
Во-первых, только русские, будучи единственной нацией (а не национальной группой) на территории РФ, не только заинтересованы в единстве страны, но и способны сохранить государственную целостность РФ. Русские количественно доминируют над представителями иных народов - по данным переписи населения 2010 года, численность русских составляет 111 миллионов человек, что соответствует 77 % от общего числа населения. В этой связи есть смысл поставить под сомнение навязываемый русским тезис о России как многонациональном государстве, а при создании соответствующих благоприятных условий для возвращения в Российскую Федерацию из "ближнего зарубежья" именно русских (а не представителей иных, прежде всего закавказских и среднеазиатских, народов бывшего Советского Союза), будут сверхвесомые основания рассматривать РФ как моноэтническое государство с доминирующим влиянием русской нации.
Во-вторых, русский национализм принципиально не может быть этническим - русские не стремятся и никогда не стремились к созданию собственного этнического государства. Русские как титульная, государственнообразующая нация имеют традиции имперского строительства, именно русские явились главными творцами и созидателями как Российской империи, так и Советского Союза.
Таким образом, единственным путем к сохранению Российской Федерации как самостоятельного государственного образования является опора на русскую нацию, а не на русофобски-деструктивный, антироссийский национализм национальных групп, проживающих в РФ. Численность, имперская устремленность и государственнический инстинкт русской нации являются в сегодняшних условиях последним ресурсом, использование которого способно сохранить единство страны.
национализм политический идеологический
1.Альтерматт У. Этнонационализм в Европе. М.: РГГУ, 2000.
2.Арутюнян Ю.В. Трансформация постсоветских наций: По материалам этносоциологических исследований. М.: Наука, 2003.
3.Блехер Л.И., Любарский Г.Ю. Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Средневековья. М.: Академический Проект, Институт Фонда «Общественное мнение», 2003.
4.Большой толковый словарь русского языка / Сост. и гл. ред. С.А. Кузнецов. СПб.: Норинт, 2000.
5.Бройи Дж. Подходы к исследованию национализма // Нации и национализм. М.: Праксис, 2002. СС. 201-235.
6.Верховский A.M. Радикальные националисты в России в начале 2000 года. Доклад, представленный в Университете Калифорнии в Дэвисе 23 февраля 2000 г.
7.Верчёнов JI.H. Политическая культура: Российские пути и перепутья // Политическая наука современной России: Тенденции развития. М.: ИНИОН РАН, 1999. СС. 5-32.
8.Волкогонова О.Д., Татаренко И.В. Этническая идентификация русских, или искушение национализмом // Мир России. 2001. № 2. СС. 149-166.
9.Гаджиев К.С. Размышления о политической культуре современной России // Мировая экономика и международные отношения. 1996. № 2. СС. 26-39.
10.Глобализация мирового хозяйства и национальные интересы России. М.: Экономический факультет МГУ, ТЕИС, 2002.
11.Гидденс Э. Социология. Изд. 2-е. М.: Едиториал УРСС, 2005.
12.Городников C.B. Историческое предназначение русского национализма. М.: РУСАКИ, 2000.
13.Гумилёв Л.Н. Этносфера: История людей и история природы. М.: Экопрос, 1993.
14.Дектярев А.К. Генезис русского национализма: к вопросу о дефинициях идеологии // Социально-гуманитарные знания. 2002. № 2. СС. 279-290.
15.Джозеф Дж. Язык и национальная идентичность // Логос. 2005. № 4 (49). СС. 4-32.
16.Дьяченко А.Н. Русский национализм как идеология и социально- политическая практика: социально-философский анализ. Дис.... канд. филос. наук. Ростов н/Д, 2004.
17.Жириновский В.В. Последний бросок на юг. М.: ТОО «Писатель», ИК «Буквица», 1993.
18.Западники и националисты: возможен ли диалог? М.: ОГИ, 2003.
19.Законодательное предложение Национал-большевистской партии // Лимонка. 1994. № 1.
20.Заславская Т.Н. Современное российское общество: Социальный механизм трансформации. М.: Дело, 2004.
21.Зверева Г.И. Националистический дискурс и сетевая культура // Pro et Contra. 2005. Т. 9. № 2 (29). СС. 25-40.
22.Зюганов Г.А. За горизонтом. М.: Информпечать, 1995.
23.Зюганов Г.А. Русский социализм - ответ на русский вопрос // Правда. 2006. 6 июня.
24.Ильин В.В., Ахиезер A.C. Российская государственность: истоки, традиции, перспективы. М.: Изд-во МГУ, 1997.
25.Ильин В.В., Ахиезер A.C. Российская цивилизация: содержание, границы, возможности. М.: Изд-во МГУ, 2000.
26.Интервью с лидером Либерально-демократической партии России В.В. Жириновским // Этнографическое обозрение. 1996. № 1. СС. 99-103.
27.Ищенко E.H. Развитие евразийской традиции в трудах Л.Н. Гумилёва и современном евразийстве. Автореф. дис.... канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2004.
28.Ким Тэ Юн Русский национализм и его особенности в современной России. Автореф. дис. канд. полит. наук. Москва, 2006.
29.Козлов В.И. Этнос. Нация. Национализм. Сущность и проблематика. М.: Старый сад, 1999.
30.Конфликты в современной России (проблемы анализа и регулирования). М.: Едиториал УРСС, 2000.
31.Кутковец Т.И., Клямкин И.М. Русские идеи // Полис. 1997. № 2. СС. 118-140.
32.Лапкин В.В., Пантин В.И. Образы Запада в сознании постсоветского человека // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 7. СС. 68-83.
33.Ленин В.И. Социалистическая революция и право наций на самоопределение // Он же. Полное собрание сочинений. Изд. 5-е. Т. 27. М.: Политиздат, 1969. СС. 252-266.
34.Малахов B.C. Национализм как политическая идеология. М.: КДУ, 2005.
35.Малинова О.Ю. Проблемы национальной идентичности и национальных прав в либеральной политической теории // Политическая наука. Национализм. Новейшие исследования. М.: ИНИОН РАН, 2002. СС. 74-99.
36.Миграционная политика и национальные проблемы. Материалы дискуссии, состоявшейся 1 сентября 2003 г. (http://liberal.ru)
37.Миллер А.И. Национализм как фактор развития // Общественные науки и современность. 1992. № 1. СС. 124-132.
38.Митрохин H.A. От «Памяти» к скинхедам Лужкова. Идеология русского национализма в 1987-2003 годах // Неприкосновенный запас. 2003. №5(31). СС. 37-43.
39.Национальная политика России: история и современность. М.: Русский мир, 1997.
40.Панарин С.А. Национализмы в СНГ: мировоззренческие истоки // Свободная мысль. 1994. № 5. СС. 30-37.
41.Патриотизм и национализм // Общественные науки и современность. 2004. №4. СС. 71-85.
42.Планетарный национал-большевизм // Лимонка. 1994. № 1.
43.Ранкур-Лаферьер Д. Россия и русские глазами американского психоаналитика: В поисках национальной идентичности. М.: Ладомир, 2003.
44.Русское национальное единство: задачи и цели // Русский порядок. 1993. №2 (5).
45.Сталин И.В. Марксизм и национальный вопрос // Он же. Сочинения. Т. 2. М.: ОГИЗ, 1946. СС. 290-367.
46.Тишков В.А. Забыть о нации // Вопросы философии. 1998. № 9. СС. 326.
47.Урнов М.Ю. Синдром радикального авторитаризма в российском массовом сознании // Урнов М.Ю., Касамара В.А. Современная Россия: вызовы и ответы. М.: ФАП «Экспертиза», 2005. СС. 45-65.
48.Фирсов H.H. Современные политические партии и архетипы коллективного бессознательного // Современная политическая мифология: содержание и механизмы функционирования / Сост. А.П. Логунов, Т.В. Евгеньева. М: РГГУ, 1996. СС. 63-77.
49.Хаванова О.В. Два века европейского национализма. Что дальше? (Эрик Хобсбаум. «Нация и национализм после 1780 г.: программа, миф, реальность») // Национализм и формирование наций: Теории - модели - концепции / Отв. ред. А.И. Миллер. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН, Международный фонд юшславянских исследований и сотрудничества «Славянская летопись», 1994. СС. 44-58.
50.Хардт М., Негри А. Империя. М.; Праксис, 2004.
51.Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э., Перратон Дж. Глобальные трансформации: Политика, экономика и культура. М.: Праксис, 2004.
52.Хесли B.JI. Национализм и пути разрешения межэтнических противоречий // Полис. 1996. № 6. СС. 39-51.
53.Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб.: Алетейя, 1998.
54.Хюбнер К. Нация: от забвения к возрождению. М.: Канон+, 2001.
55.Чернов М.П. Разработка В.И. Лениным теории и программы большевистской партии по национальному вопросу. М.: Высшая школа, 1984.
56.Шимов Я.В. Беспокойный призрак империи. Заметки об имперском прошлом, постимперском настоящем и (возможном?) неоимперском будущем России // Логос. 2005. № 1 (46). СС. 3-18.
57.Шнирельман В.А. Евразийская идея и теория культуры // Этнографическое обозрение. 1996. № 4. СС. 3-16.
58.Этнос и политика: Хрестоматия. М.: Изд-во УРАО, 2000.
59.Юсуповский A.M. Многомерная модель наций и национальных конфликтов // Взаимодействие политических и национально-этнических конфликтов. Ч. 1. М.: РНИСиНП, 1994. СС. 126-134.
60.Яковенко И.Г. Прошлое и настоящее России: имперский идеал и национальный интерес // Полис. 1997. № 4. СС. 88-96.
61.Ян Э. Государственное и этническое понимание нации: противоречия и сходство // Полис. 2000. № 1. СС. 114-123.