исследования- языковая специфика внутренней монологической речи.
Цель исследования - выявление особенностей внутренней монологической речи и ее лингвостилистического функционирования.
Для решения поставленной цели были сформулированы следующие задачи:
исследовать особенности психологического романа в целом
изучить формы реализации функциональных видов монологической речи
проанализировать внутренний монолог в романе Т. Хюлимана «Фройляйн Штарк»
Практическая значимость работы - результаты данной дипломной работы и собранный материал могут быть использованы при выполнении творческих проектов, написания курсовых и дипломных работ.
Тезисы данной дипломной работы были изложены на студенческой научной конференции, состоявшейся 11 апреля 2013 года.
Языковым материалом для исследования послужил роман Т. Хюрлимана «Фройляйн Штарк». Примеры внутренней монологической речи извлечены методом сплошной выборки. Методическую основу работы определили исследования ученых: Выготского, Соколова, Бахтина, Жинкина, Лурии и др.
В работе использованы следующие методы исследования:
системно-структурный метод семантического анализа
структорно-логический метод
функционально-сопоставительный метод
Работа состоит из введения, 3 глав, заключения и библиографического списка.
. КОМПОЗИЦИОННАЯ СПЕЦИФИКА ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО РОМАНА
.1 Возникновение психологического романа
Психологический роман - разновидность романа <#"justify">1.2 Философские основы жанра
психологический роман монологический речь
В то время как другие формы эпоса берут человека извне, описывая обстановку его жизни, его действия, слова, наружность, - психологический роман проникает внутрь «я»: сознанию читателя предносится сознание. «Действующее» лицо романа этого типа необходимо бездейственно, так как всякая акция размыкает круг сознания, переводя тему во внешний мир. Момент рефлексии служит основой: поскольку роман является «большой формой», момент этот должен быть искусственно растянут и пространно разработан: «рефлексия» замедляется, усложняется и удерживается от быстрого разрешения ее в рефлекс (действие).
Психологический роман, считающийся одной из самых тонких и богатых литературных форм, на самом деле обогащает «я» своего героя за счет жизни: психология - лишь момент бытия, а не все бытие. Произведения, проникнутые чистым психологизмом множатся всегда в периоды затухания общественности, возобладания индивида над коллективом, «я» над «мы».
Психологический анализ в классическом романе играет едва ли не решающую роль в создании художественных характеров. Отсюда понятен возрастающий интерес ученых к нему. Психологическая проза наиболее интенсивно развивается в переломные эпохи, когда формируется новый тип личности, находящейся под воздействием разнородных обусловленностей, что и определяет ее внутреннюю сложность и многоплановость.
Отличительные свойства психологического романа - особое внимание к душевным процессам, наличие психологического анализа, умение характеризовать эмоции героев через их внешний облик, проникновение в скрытые мотивы их чувств и действий, воспроизведение персонажей через устойчивые выразительные признаки, изображение внутренней речи, тонкость наблюдений явлений природы. В психологическом романе преобладает интерес к проблемам, к самой человеческой личности, ее отношениям со своим классом и обществом в целом. Действие сосредоточено главным образом не на сопоставлении практической жизни героев и их социально-типологической сущности, а на духовной деятельности, индивидуальном самосознании, психике.
Герой психологического романа, как правило - сложная личность, находящаяся в конфликте со средой, ищущая смысл жизни за переделами сословных представлений, что порождает внутренние противоречия, развивая сознание и психику. Структура сознания главного героя определяет структуру романа в целом.
Писатель-психолог стремится понять сущность общественных отношений и идей, изучает последствия их воздействия на психику и поведение героев.
Интерес психологического романа сконцентрирован преимущественно на духовной стороне общественных отношений, и социальное бытие героев представлено в психологически сублимированном виде, включающем анализ их внутренней жизни. Человек в психологическом романе является двойственным существом - биологическим и социальным.
Автора психологического романа интересует, прежде всего, этический смысл переживания героев. Ценность авторской нравственной позиции является одним из главных факторов, обеспечивающих внутреннее единство психологических характеристик.
Героем психологического романа может быть не только духовно свободная личность, способная к самостоятельным решениям и поступкам. Она предстает в ситуации выбора и принятия решений, осложненной ее внутренней раздвоенностью. Натура героя не может принять побуждений и действий, навязываемых ей сословной ролью. Герой психологического романа терпит крах не только в борьбе с обществом, но и в борьбе со своей натурой. Внутренний конфликт порождает страдания, превращая героя в трагическую личность. Нравственное состояние и направленность личности в понимании художников-психологов зависят прежде всего от её внутренней композиции, соотношения интеллектуальной и эмоциональной жизни. На трагическом споре человека со своей психологической натурой и построен психологический роман.
Достоинство психологического заключается в раскрытии естественных и прекрасных побуждений в душе человека, его способности соединить в себе критическую силу с устремленностью к идеалу. И этот синтез «эпохи критики» и «эпохи утопии» возможно осуществить лишь посредством особых форм психологического анализа личности. В психологическом романе имеет место тема «раздвоенности» личности: несовпадение действий человека с его убеждениями в зависимости от конкретной ситуации на уровне психологизма. Авторы психологической прозы стремились проникнуть в закономерности социальных связей через познание человеческой природы и найти зависимость индивидуального поведения личности от структуры ее психики. Герой психологического романа часто оказывается под гнетом обстоятельств, навязанных извне обществом, религией, устоями, которые не укладываются в сознание героя и тем самым вызывают в его душе противоречия и страдания. Герой психологического романа ищет выход из сложившегося положения, в результате чего читателю открываются его духовные возможности. Это является первостепенным вопросом психологического романа в целом.
.3 Содержание романа Т. Хюрлимана «Фройляйн Штарк»
Томас Хюрлиман родился 21 декабря 1950 года в Цюге (Швейцария). Его отец был правительственным советником и депутатом. Изучал философию в университете Цюриха и в берлинском Свободном университете. С 1974 года жил в Берлине; в 1982-1985 годах работал как ассистент режиссера и драматург в Шиллеровском театре в Берлине; в 1985 году вернулся в Швейцарию. Как писатель Хюрлиман дебютировал в 1981 году рассказом "Tessinerin ", отмеченный несколькими премиями. Затем последовали пьесы "Дедушка и сводный брат" (1981), "Срок" (1984), повесть "Беседка" (1989), комедия "Der letzte Gast", сатирическая пьеса "Посол" (1991) и др. В 2000 году свет увидел первый роман писателя - "Большой катер". Его пьесы ставятся во многих театрах Германии и Швейцарии, а произведения отмечены многими премиями. Некоторые пьесы переведены на русский язык и ставятся в российских театрах.
Заметным событием в культурной жизни Швейцарии и Германии стала опубликованная в 2001 году новая повесть Хюрлимана - "Фройляйн Штарк". Первый тираж романа - 25 000 экземпляров - был распродан за три дня. Вокруг книги развернулась бурная дискуссия в прессе, достигшая особого накала после того, как известный немецкий критик и ведущий телепередачи «Литературный квартет» Марсель Райх-Раницки усмотрел в этом тексте «оттенок антисемитизма» (Цит. по: Баскакова). В 2001 году Академия наук и литературы в Майнце именно за эту повесть удостоила Томаса Хюрлимана (наряду с двумя другими авторами - Инго Шульце и Дитером Веллерсхофом) престижной премии имени Йозефа Брайтбаха. Столь большое внимание к повести отчасти объясняется ее очевидными художественными достоинствами. Отчасти же само это художественное совершенство, игра с полутонами обуславливают неоднозначность трактовок: кому-то кажется, что Хюрлиман критикует Католическую церковь, кому-то, наоборот, - что он выступает с ее позиций.
Между тем повесть носит скорее камерно-интимный, нежели полемически-публицистический характер, и ее сюжет на поверхности очень прост. Двенадцатилетний мальчик, который осенью собирается в монастырскую школу, проводит летние каникулы у своего дяди, католического священника и главного хранителя всемирно известной монастырской библиотеки; за ним присматривает дядина экономка, неграмотная, но властная женщина из горной деревни, фройляйн Штарк. За это в общем счастливое лето в жизни мальчика происходят три важных события: во-первых, благодаря дяде, страстному библиофилу, он открывает для себя мир книг; во-вторых, в нем впервые просыпается чувственность, смутная мечта о женщине: работая каждый день в библиотеке, выдавая тапочки многочисленным посетительницам, он все чаще заглядывает под их юбки, вдыхает опьяняющие запахи женской плоти - что приводит его к внутренним метаниям и к конфликтам со строгой католичкой фройляйн Штарк; в-третьих, реакции окружающих внушают ему мысль, что его «порочные» импульсы - наследственная черта. Он пытается разобраться в прошлом своей семьи, которого его родственники как будто стыдятся и о котором умалчивают, - постепенно впервые познает, пропускает через свое сознание это семейное прошлое. За описанное в книге лето герой повести взрослеет, но процесс этот для него мучителен - потому что мальчик находится в окружении взрослых, которые с ним не откровенны и, тем не менее, хотят, чтобы он усвоил какие-то готовые нормы поведения, не вполне согласующиеся с его натурой. Да и жизнь взрослых, основанная на принципах аскетического христианства, не производит впечатления такого уж гармоничного существования, не вызывает желания ей подражать. Дядя мальчика искренне полагает, что библиотека есть аптека для душ, полноценный и самодостаточный универсум, что в начале было Слово, потом появилась Библиотека, и лишь на третьем и последнем месте стоим мы, люди и вещи. Такая позиция, в общем заслуживающая уважения, делает этого человека на бытовом уровне абсолютно беспомощным, зависимым от других. Мальчик постепенно начинает понимать, что, если бы не экономка дяди фройляйн Штарк, взвалившая на себя все низменные хозяйственные заботы, книжный ковчег вообще давно потерпел бы крушение. В личной жизни дядя бесконечно одинок, уже не способен к общению даже с теми, кого он любит, например со своим маленьким племянником (главный библиотекарь среди нагромождений книг и бумаг казался состоящим из одной только думающей головы и парил, как планета, над своей лупой), и заботы о мальчике опять-таки берет на себя экономка.
Подозревая, что прошлое его семьи окружает какая-то тайна, мальчик начинает искать в архиве библиотеки документы о своих предках. Тайны - в смысле некоего сенсационного события, порока, преступления - он не находит. О прошлом в его семье не говорят просто потому, что предки мальчика были евреями, выходцами из России, и здесь, в Швейцарии, к ним всегда относились как к чужакам. Пройдя долгий и трудный путь ассимиляции, семья разбогатела, но в период нацизма, которому многие швейцарцы втайне симпатизировали, потеряла принадлежавшую ей фабрику. Прочитанные документы наводят героя повести на мысль, что, возможно, именно травма от этой непрочности (для еврея) уже приобретенного социального статуса, от вечного ощущения своей второсортности в свое время побудила дядю фактически отречься от родных и очертя голову ринуться в католическую семинарию. Попутно выясняется, что излишнюю чувственность, в которой все обвиняют мальчика (стараясь при этом не называть вещи своими именами), экономка дяди и его собутыльники считают типичной чертой еврейского характера, которую он, мальчик, должен выдавить из себя, чтобы стать хорошим христианином.
Мальчик, похоже, действительно унаследовал свое влечение к цветам запахов, к сумеречной, нежной сизо-голубиной бездне под матерчатыми колоколами (женских юбок) от прадеда, портного Александра Каца, который всю жизнь шил женское белье и даже умер с куском шелка в руках. Шелк напоминал этому вечному изгою о родине и представлялся куском утреннего неба, голубовато-серебряного и серебристо-багряного. Другой вопрос - стоит ли отказываться от такой чувственности, явно связанной с творческим началом, с фантазией и одновременно с любовью к осязаемой материи жизни. В какой-то момент маленький Кац понимает: тяга к книгам и тяга к вещам, которые можно потрогать руками, к плоти, к запахам, то есть (в его случае) наследие дяди-католика и наследие прадеда, иудея, суть два варианта одной личности, моей личности.
Хюрлиман не ищет виноватых, книгу отличает благожелательное отношение ко всем персонажам в сочетании с умением замечать всякого рода несообразности, отравляющие человеческую жизнь. Автора, похоже, в описываемой им ситуации раздражают не столько какие-то конкретные недостатки и слабости, сколько общепринятые условности, заставляющие людей стыдливо умалчивать о правде. Создавая свою картину, он наносит настолько тонкие мазки, что отдельные критики, восхищаясь его техникой, вообще не склонны замечать что-либо кроме стилистического совершенства. Рецензент швейцарского журнала Фэктс, например, пишет: Эта проза элегантна и занимательна, но у нее нет цели, и она безобидна - как пирожное-суфле, о котором тут же забывают. Совсем по-другому воспринял Фройляйн Штарк рецензент с Западногерманского радио: Повесть Хюрлимана - не только тонкое исследование о пробуждающейся сексуальности и конце детства, но и книга о вытесненном антисемитизме швейцарцев... И еще это рассказ о Слове. Правильность последней трактовки косвенно подтвердил и сам Хюрлиман, который в беседе с критиком Романом Бюхели высказался о своем малолетнем герое так: Он сидит на корточках перед порогом, за которым начинаются библиотека и жизнь, он смотрит на мир снизу... Да, он попал в антисемитскую среду... (Цит. по: Т. Баскакова)
Политические аллюзии в книге действительно важны; это подтверждается уже тем, что Томас Хюрлиман, будто бы написавший повесть на автобиографическом материале, дополнил его мотивом еврейского происхождения мальчика (разоблачению швейцарского прикрытого антисемитизма были посвящены его ранние пьесы Дедушка и сводный брат, 1981, и Посол, 1991). Да и метафора книжного ковчега напоминает об образе-клише, популярном во время Второй мировой войны, со всеми порождаемыми им ассоциациями: Швейцария как спасательная шлюпка или ковчег (где уже не осталось места для новых спасаемых). Однако для автора Фройляйн Штарк, по-видимому, не менее значимы вневременные, философские проблемы. Такие, как вопрос о месте книжной культуры в современном обществе (тема библиотеки и ее служителей обыгрывается в самых разных аспектах: библиотека, между прочим, предстает отчасти и как кладбище потерявших свою актуальность объектов, и как музей, в котором собраны некие символические ценности). Или вопрос о двойственности человеческой натуры, сочетающей в себе интеллектуальное и чувственно-эмоциональное (связанное - в данной повести - не только с эротикой, но и с творческим потенциалом) начала. Или, наконец, вопрос об отношении человека к своему прошлому (прошлому своей семьи), без полного осмысления которого невозможно познание самого себя, то есть собственно взросление.
И все-таки мир новеллы безусловно един. Богатство языковых средств, притчевая интонация, бережно сохраненная переводом Романа Эйвадиса, формируют особый ракурс, позволяющий смещать акценты в противоположных друг другу системах ценностей и рассматривать происходящее (как в реальности, так и в воображении героев) с двух разных точек зрения одновременно. Таким образом, совмещается несовместимое: мужское и женское, плотское и духовное, еврейское и христианское. И оказывается, - по крайней мере, в художественной реальности новеллы, - что столкновение противоположностей не только не приводит к конфликту, но и, напротив, рождает новое, формируя, в частности, неординарного молодого человека - юного Каца. Перспектива, которой так не хватало всему ХХ столетию, предстает гармоничной и плодотворной.
. КОМПОЗИЦИОННО-ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПАРАМЕТРЫ ВНУТРЕННЕГО МОНОЛОГА
.1 Внутренняя речь и внутренний монолог
Существование тихого внутреннего голоса было уже известно древнейшим мыслителям Греции. Ученик греческого философа Сократ Платон, идеалистически описал мысль в своих «Диалогах» как диалог души с самим собой (Волошинов 1930, Friedmann 1955).
Тесная связь лингвистики и психологии объясняется взаимосвязью предметов исследования этих наук - языка и мышления. По мнению американского ученого Н. Хомского, лингвистика является частью психологии (Хомский 1972). В отечественной психологии знаниями о внутренней монологической речи мы обязаны, главным образом, Л.С. Выготскому. Согласно его исследованиям, внутренний монолог образуется из внешней речи путем изменения её функции и, вследствие этого, - её структуры. Из средства сообщения мыслей другим людям речь становится средством мышления «для себя».
умственная ориентировка;
осознание и преодоление трудностей, ограничений;
речь для себя;
мысль (Выготский 1996).
По А.Н. Соколову:
инструмент мышления;
понимание и продуцирование языка;
фундаментальный механизм мышления: целенаправленный отбор, обобщение и хранение сенсорной информации (Соколов 1968).
По А. Верани, включенность внутренней речи в высшие психические процессы означает:
инструмент мышления;
регуляцию (включая ориентировку, рефлексию, регуляцию поведения, планирование, решение задач);
обработку языка (включая продуцирование и восприятие);
формирование сознания;
формирование волевых актов;
формирование личности (Верани 2010).
Внутренняя речь как стилистический прием создания художественного образа отражает особенности внутренней речи как формы мышления. Ее физическая сторона в отличие от внешней речи сводится к необходимому минимуму, смысл доминирует над значением слова, и начинается процесс мысли. Внутренняя речь является показателем эмоционального состояния персонажа, сосредоточения его мысли на одном объекте.
Следует отметить, что в отечественной лингвистике нет четкого разграничения между терминами «внутренняя речь» и «внутренний монолог». В отечественных словарях интерпретация термина «внутренний монолог» неоднозначна. Так, например, «Словарь лингвистических терминов» под редакцией В.М. Лесина интерпретирует внутренний монолог как «внутреннюю речь» и квалифицирует ее как «разговор с самим собой» (Лесин, 1971: 78).
По мнению А.Н. Соколова, в психологии термин «внутренняя речь» обычно обозначает беззвучную, мысленную речь, которая возникает в тот момент, когда мы думаем о чем-либо, решаем в уме какие-либо задачи, мысленно составляем планы, припоминаем прочитанное, молча читаем и пишем. Во всех случаях мы думаем и вспоминаем при помощи слов, которые произносим про себя. «Внутренняя речь, - замечает Соколов, - это и есть речь про себя, или скрытая вербализация, с помощью которой происходит логическая переработка чувственных данных; их осознание и понимание в определенной системе понятий и суждений.» (Соколов 1968: 39) Внутренний монолог - это прежде всего лингвистическое явление, литературно-художественный прием, психологической основой которого является внутренняя речь человека. Понятие внутреннего монолога не может охватить всей многогранности внутренней речи как сложного психологического явления. Поэтому термин «внутренняя речь» употребляется нами только в психологическом значении.
Многие исследователи отмечают, что внутренний монолог является одним из наиболее продуктивных и стилистически оправданных средств психологизации. В то же время лингвистическая реализация психологизации изображения в художественной литературе все еще недостаточно изучена.
Литературоведами выделяется три формы передачи внутренних монологов: авторская речь, речь персонажа и речь с установкой на чужую речь. Внутренние монологи в авторском пересказе выражают обобщенную характеристику психического состояния персонажа, когда в одном монологе показывается ряд сходных состояний. Внутренние монологи, исходящие от персонажей, показывают течение внутренней жизни героев и одновременно содержат авторский комментарий. Основной формой передачи внутренних монологов считается последняя, которая в языке соответствует несобственно-прямой речи: она характеризуется слиянием голова автора и голоса персонажа и позволяет передать экспрессию мыслей и чувств, стиль речи героя, а также выразить отношение автора.
В зависимости от содержания, способов передачи и предназначенности высказывания внутренние монологи подразделяют на монологи-размышления, монологи-воспоминания, монологи-мечтания; монологи, передающие душевную жизнь героев в крайне напряженные моменты; монологи, освещающие борьбу мотивов в душе героев и принятие ими решений; монологи, характеризующие поиски героями смысла жизни и стремление к нравственному самоусовершенствованию; первичные - в форме прямой речи и вторичные - в форме несобственно-прямой речи; логические и иррациональные; монологи «для себя» и монологи «для других» и т.д.
Как полагают литературоведы, внутренние монологи в художественной литературе выполняют различные функции: познания и самопознания, композиционную, идеологическую, характерологическую, индивидуализации и др. Во внутреннем монологе автор широко представляет персонажам возможность непосредственного восприятия действительности, ее анализа. Это позволяет охарактеризовать персонаж «изнутри», но все повествование направлено на то, чтобы читатель мог взглянуть на него глазами других, то есть реконструировать взгляд «извне» на него, выявить его духовное величие или убожество. В этом случае описываются такие процессы, которые в принципе не могут быть доступны наблюдению со стороны (но о которых посторонний наблюдатель может лишь догадываться, проецируя внешние черты поведения другого человека на свой субъективный опыт). «Изнутри» поступки, процессы, мотивы предстают в другой оценочной связи. Одновременно читатель получает информацию об объективной действительности, которая чувственно и психологически обогащена. Выдающиеся писатели, по мнению И.В. Страхова, посредством такой техники приходят к «подлинным психологическим открытиям» (Страхов 1975: 67). Психологический анализ во внутреннем монологе способствует более углубленному проникновению во внутренний мир и поступки человека, в художественное познание его личности.
В современной лингвистике существует несколько концепций истолкования сущности внутреннего монолога.
Большинство зарубежных исследователей придерживаются концепции, в которой внутренний монолог включается в поток сознания. (Bowling, 1950; Edel, 1955; Friedmann, 1955) Дифференциация понятий «внутренний монолог» и «поток сознания» является сложной и во многих аспектах противоречивой. Это понятия смежные, соподчиненные. Поток сознания в психологическом плане более объемный, а в лингвистическом - более широким является внутренний монолог. Поток сознания как литературно-художественный прием является более условным. Если внутренний монолог и внутренняя речь принадлежат в общем одной семиотической системе - языку, то техника потока сознания - это перевод психологического потока сознания на словесный язык. Исходя из этого, можно сказать, что внутренний монолог как литературно-художественный прием шире техники потока сознания. Следовательно, поток сознания можно рассматривать как одну из форм внутреннего монолога. Впервые попытку дифференциации вышеназванных понятий сделал Л. Баулинг. Единственным критерием их разграничения он считал тот факт, что поток сознания вводит непосредственно во внутреннюю жизнь персонажей без каких-либо авторский толкований и разъяснений. (Bowling, 1950). Присоединяясь к этой точке зрения, Л. Эдель обращает внимание на такой дифференциальный признак внутреннего монолога, как критический анализ, не свойственный потоку сознания. (Edel 1955)
По мнению известного немецкого драматурга и поэта Б. Брехта, применение писателями внутреннего монолога и потока сознания, который являются очень трудными техническими средствами, требует весьма тонко развитого самонаблюдения и глубокого знания человеческой психологии. (Брехт 1988)
В XIV-XV вв. «разговор с самим собой» был использован в драматургии. Монолог (от греческого monologue - разговор наедине) интерпретируется в словарях как разговор действующего лица в драме с самими собой или обращений к публике. Как известно, особенно ощутимый вклад в развитие и становление драматического монолога был сделан В. Шекспиром. Его драматические монологи изображают внутреннее напряжение, конфликты, хотя язык лишен неровностей и скачкообразности, свойственных внутренней речи. Эффект и задачи драматического монолога в пьесах и внутренний монолог в художественной литературе во многом сходны, но не тождественны. Драматический монолог - это всегда внешняя речь, предполагающая слушателя, который может стать собеседником, он грамматически и логически оформлен более четко, чем внутренний монолог. Внутренний монолог - это неслышимый, неровный, скачкообразный монолог.
Одна из форм внутреннего монолога - интеральный монолог, или разговор с самим собой, структурно близок к драматическому монологу. Этот тип внутреннего монолога реализуется при помощи внешней речи. Внутренняя речь выносится наружу с сохранением специфических для нее грамматических особенностей, она становится речью внешней, приобретает звуковую оболочку, но своему психологическому значению остается речью внутренней - это внутреннее размышление, разговор с самим собой либо с предполагаемым собеседником, с которым не может быть полноценного общения и взаимопонимания. В драматическом монологе такое общение возможно. Интеральная речь отклоняется от обычных норм разговорной и связной речи и чаще всего выражается в повторяющихся словах и выражениях, получающих в сознании персонажей какой-то особый смысл. Внутренний монолог, частично выполняющий функцию внешней речи, отражает интимную психологию персонажей, душевные состояния в их психологической непосредственности. Литературно-художественный прием - интеральный монолог - появился позднее, чем внутренний монолог или поток сознания.
.2 Формы передачи внутреннего монолога
В конце XX - начале XXI в. появляется ряд диссертационных исследований, выполненных на материале некоторых европейских языков, в которых делаются попытки теоретического осмысления внутреннего монолога, определения его лингвистического статуса, описания его отдельных форм, выявления особенностей его функционирования в художественном тексте. Это работы Андриевской, Завадовской, Ярмоленко, Артюшкова, Сергеевой и других исследователей. На материале англоязычной и русской прозы внутренний монолог рассматривался в диссертации Г.Г. Ярмоленко. Исследователь особое внимание уделяет синтаксическому строению и лексическому наполнению внутреннего монолога, потока сознания, вкраплений изображенной внутренней речи и функционированию этих форм в современной прозе. Автор приходит к выводу о наличии собственных морфологических, лексических и синтаксических характеристик у изображенной внутренней речи. (Ярмоленко 1982).
В монографии В.А. Кухаренко внутренний монолог рассматривается в составе внутренней речи как отдельный тип изложения. Кроме того, автором выделяются следующие модификации: аутодиалог, вкрапления, поток сознания. Анализу подвергается смысловое содержание, протяженность, выделимость из соседних типов изложения, а также лексический состав и синтаксическая организация (Кухаренко 1988).
Модификации внутреннего монолога ученые дифференцируют по следующим принципам: 1) по психологической структуре; 2) по морфологическим признакам; 3) по лексическим особенностям; 4) по синтаксической структуре; 5) по стилистическому функционированию.
Лексический состав внутреннего монолога наиболее полно отображает творческую индивидуальность писателя. А.Н. Мороховский дифференцирует его на: разговорную лексику, общелитературную лексику с элементами высокого стиля и нелитературную лексику с элементами сниженного стиля. (Мороховский 1984). Также внутреннему монологу свойственны эмоционально-экспрессивные слова, просторечная лексика, вульгаризмы. Эта особенность объясняется тем, что в мыслях человек более откровенен и эмоционален, чем в словах. Персонаж не всегда высказывает то, что думает, либо высказывает, но не в такой резкой форме. Иногда мысли и слова диаметрально противоположны. Эмоциональность лексики в структуре внутреннего монолога достигается не только традиционными способами, но и новыми, оригинальными путями: деление слов, употребление бессмысленных слов, обрывы, имитация звуков. Такие лексические эксперименты, обладающие экспрессией, свойственны в наибольшей степени технике потока сознания. Вульгаризмы в структуре внутреннего монолога выполняют различные стилистические функции - экспрессивного усиления, характерологическую функцию.
Противоположный полюс эмоционально-экспрессивной лексики составляет парадигма архаизмов и иностранных слов, входящих в состав слов высокого стилистического тона. Архаизмы в структуре внутреннего монолога - явление мало распространенное, их употребление придает определенный пафос мыслям персонажа, всего повествования, осуществляя, таким образом, характерологическую функцию.
Что касается синтаксиса, то он является важной составной частью лингвистической структуры внутреннего монолога. Исследования дают основания полагать, что принцип организации синтаксиса внутреннего монолога - ассоциативно-психологический. Это обстоятельство объясняет особенности ее синтаксического строя, которому свойственны парадигмы контрастного диапазона, включающие редуцированные структуры. К редуцированным структурам мы относим неполные разговорные структуры, эллиптические предложения, предикативные, парцеллярные конструкции, асиндетон и экспансиональные структуры. Самим себе мы никогда не должны сообщать, о чем идет речь. Это всегда подразумевается и образует фон сознания». Для синтаксиса внутреннего монолога также свойственны вопросительные и восклицательные предложения.
И.В. Артюшков исследовал синтаксис внутреннего монолога на материале русской художественной литературы. В произведениях русских классиков наиболее часто встречаются безличные и инфинитивные предложения. С помощью них автор наглядно показывает противоборство между желаниями и необходимостью, чувствами и долгом, возможностью и невозможностью. Особый интерес представляют исследования внутреннего монолога в гендерном аспекте. И.В. Артюшков интересуется, существуют ли различия во внутреннем монологе мужчины и женщины в художественной литературе; способен ли автор, принадлежащий к одному биологическому полу, адекватно изображать внутреннюю речь персонажа другого биологического пола; а также какие морфологические, синтаксические и другие особенности можно выявить, изучая внутренний монолог в гендерном аспекте. (Артюшков 2004)
Наиболее распространенные типы повествования во внутреннем монологе - субъективированное (от 1-ого лица) и несубъективированное (от 3-го лица) (Кухаренко 1988). Форма 1-го лица ед. ч. наиболее часто используется у большинства писателей. Прономинальная перспектива 1-го лица ед. ч. является конститутивным признаком внутреннего монолога.
Форма 2-го лица все чаще встречается во внутреннем монологе в современной художественной прозе, когда автор повествователь или персонаж обращается к своему внутреннему «я», чтобы мысленно поговорить с собой, о чем-то посоветоваться либо что-то решить.
В прагмастилистике внутреннего монолога можно выделить такие основные функции как: 1) функция психологизации, 2) характерологическая функция, 3) композиционная функция.
В структуре психологизма реализация внутреннего монолога сопряжена с отражением сложным процессов становления и самоутверждения, с передачей диалектики развития личности, ее мировосприятия. Внутренняя монологическая речь эффективна при передаче динамики мыслительного процесса, движения чувств, сложных личностных конфликтов.
Характерологическая функциональность внутреннего монолога связана с его большими возможностями в плане характеристики персонажей, включая их общую и языковую культуру, определение их социальных интересов, профессии. Внутренний монолог выступает как нетрадиционное, но действенное средство воспроизведения исторической, региональной, политической атмосферы сквозь призму сознания персонажей. Диапазон композиционных возможностей внутреннего монолога весьма широк. Он может принимать участие как в архитектонике целого произведения, определяя его тему и направление, так и в построении образов персонажей, глав, эпизодов, выполняя при этом различные композиционные функции: реконструирующую, контрапунктную, лейтмотивную.
Таким образом, категорию внутреннего монолога можно интерпретировать как лингвистическое средство, способ репродукции внутренней речи, стилистический и литературно-художественный прием повествования. В каждом из этих аспектов внутренний монолог обладает свой спецификой и социально-психологическими корреляциями.
Изучение разноплановой лингвистической репрезентации внутреннего монолога свидетельствует о наличии объемной системы структурно-семантических видов, разновидностей и модификаций, которые постоянно эволюционируют в процессе авторской реализации. Внутренний монолог является одним из важнейших средств изображения человека в современной литературе, которое позволяет достоверно и глубоко показать внутренний мир действующих лиц. Кроме того, изображение внутренней монологической речи в художественной литературе является зеркальным отражением национальной специфики менталитета говорящего/мыслящего субъекта.
.3 Несобственно-прямая речь
Несобственно-прямая речь - особая лингвопрагматическая категория художественного текста, формируемая на основе слияния перспектив автора и персонажа, особым образом взаимодействующая с сюжетной линией повествования и отличающаяся набором специфических лингвопрагматических признаков.
Следует отметить, что в современной лингвистике термин несобственно-прямая речь не имеет однозначного толкования. В течение ХХ века многие ученые пытались максимально приблизиться к сути этого многогранного явления с лингвистических и эстетических позиций, что послужило причиной возникновения различных терминов: «пережитая речь», «скрытая речь», «завуалированная речь», «свободная косвенная речь», «несобственно-прямая речь», «несобственно косвенная речь», «несобственная авторская речь», «непрямая речь автора», «речь в речи» и т.д.
Некоторые ученые рассматривают несобственно-прямую речь как особый вид повествования, заключающийся в смешении/совмещении субъектных планов автора и персонажа, каждый из которых при этом теряет отчасти свою специфику, в результате чего создается новое явление, несущее в себе разноплановые характеристики. Так, Г.Я. Солганик считает, что специфика НПР «заключается в особой форме, способе передачи чужого высказывания - в двуплановости, что позволяет тонко, как бы изнутри характеризовать героя. НПР, как один из способов представления чужой речи, придает тексту гетерогенный характер за счет присутствия другого, по отношению к присутствующему, голоса» (Солганик 2000: 65). Отсутствие четких границ НПР свидетельствует о том, что мы имеем дело с возможностью близкого соотнесения НПР с речью автора.
Признаки, которые отличают НПР от косвенной речи:
преобладание индикативных глагольных форм, а именно претериальных, претерит приобретает значение настоящего или будущего, плюсквамперфект - значение прошедшего, иногда будущего;
для НПР характерно употребление восклицательных, вопросительных, неполных, односоставных предложений;
в НПР могут употребляться диалектизмы, жаргонизмы, междометия, частицы;
От прямой речи НПР отличают следующие признаки:
сдвиг времен в плоскость прошедшего и двуплановость изображения;
относительное употребление времен, возникающее, если точкой измерения времени является не момент речи, а временной план соседних предложений;
транспозиция лица: вместо 1-го лица единственного или множественного числа употребляется 3-е лицо.
В тексте НПР реализуется на трех уровнях: грамматическом, синтаксическом и лексическом. Грамматико-морфологические признаки тесно связаны с такими категориями, как время, вид, коммуникативные регистры и лицо. В немецком языке основным структурообразующим фактором в большинстве случаев является сдвиг времен (Tempusverschiebung). Сдвиг времен заключается в том, что глагольные формы данного высказывания согласуются во временном плане с претериальным авторским контекстом, смещаясь на одну ступень дальше в плоскость прошедшего. Презенсу индикатив во всех его значениях соответствует претерит индикатив, перфекту и претериту индикатив - плюсквамперфект индикатив. Футурум I и II первоначального высказывания «сдвинуть» нельзя, так как такой формы в немецком языке не существует. В связи с этим, когда необходимо специализированное средство выражения будущего, в несобственно-прямой речи на общем индикативном фоне употребляется кондиционалис I или II. Особое место занимает конъюнктив. С помощью него выражается нереальность (нереальное желание, нереальное условие, нереальное сравнение, нереальное следствие, нереальная уступка), возможность, (по)желание, побуждение, предложение, сомнение или неуверенность. Ирреальная модальность конъюнктива в немецком языке связана с категорией времени, т.к. по его форме можно определить время действия или события.
В коммуникативных регистрах, т.е. моделях/способах восприятия и представления действительности, Г.А. Золотова выделяет пять типов: репродуктивный (изобразительный) регистр (сообщает о наблюдаемом, с подрегистрами повествовательным и описательным), информативный регистр (сообщает об известном говорящему, об осмысляемом, интерпретируемом), генеритивный регистр (обобщает знание, мнение, выводя за пределы текстового времени), волютивный регистр (побуждает адресата к действию), реактивный регистр (выражает оценочную реакцию на речевую ситуацию) (Золотова 2004)
К лексическим признакам, характеризующим несобственно-прямую речь, относятся: усилительные модальные частицы (selbst, nun, doch), вопросительные модальные частицы (wirklich, ob, denn), неопределенные местоимения, отрицательные местоимения, а также лексические единицы, характерные для разговорной речи, которые привносят в высказывание дополнительные экспрессивные оттенки. Также используются некоторые виды вводных слов с различными модальными оттенками.
. ЛЕКСИКО-ГРАММАТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ВНУТРЕННЕГО МОНОЛОГА НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА Т. ХЮРЛИМАНА «ФРОЙЛЯЙН ШТАРК»
.1 Лексические особенности
К лексическим особенностям внутреннего монолога в романе Хюрлимана можно отнести:
наличие разговорной лексики
наличие сниженной, экспрессивной лексики
наличие архаизмов и иностранных слов
наличие междометий
наличие лексики, присущей высокому стилю
наличие окказионализмов и использование лексических экспериментов.
В наибольшей степени в романе представлены слова и выражения, присущие разговорному стилю речи. Частое употребление разговорной лексики в структуре внутреннего монолога обусловлено тем, что в разговоре с собой персонаж не должен соблюдать никаких формальностей. Ему не обязательно фильтровать свою речь и использовать исключительно вежливые и официальные формы общения, ведь это разговор с самим собой, поэтому используется лексика, характерная для разговора в непринужденной обстановке. При этом следует отметить, что читатель наблюдает за происходящим с точки зрения главного героя, поэтому лексика здесь в каждом отдельном случае выполняет особые функции, в частности функцию характеризации персонажей и ситуаций.
В следующих примерах использование разговорной лексики выполняет функцию характеризации внешности, манер, привычек персонажей:
Der Onkel hatte sie abgeschmettert (Дядюшка пока что отбрил ее) Ich sah ihnen misstraurisch nach, dem runden Onkel und dem langen, dürren, in seinen Röhrenhosen davonstaksenden Storchenbein. (Я с недоверием проводил их взглядом - круглого дядюшку и длинного, тощего, похожего на марширующую цаплю Шторхенбайна.)16 Uhr 15 ein letzter Bus, eine auffällig-schwatzhafte Schar von Lehrerinnen aus Villingen-Schwenningen. (В шестнадцать часов пятнадцать минут приходит последний автобус, из которого высыпает без умолку тараторящая толпа учительниц из Филлинген-Швеннингена.)
Die Eltern hatten mich in die Bibliothek abgeschoben (Родители сплавили меня в библиотеку)Onkel hatte mich ein paar Tage lang geschnitten, aus welchen Gründen auch immer, vielleicht soff er zuviel und konnte es, verkatert, wie er war, nur schwer ertragen, dass ein verwandter Katz den Schweif unter seinen Tisch hängen ließ. (Несколько дней дядюшка игнорировал меня по каким-то неизвестным причинам - может, просто надирался, как матрос: в состоянии похмелья он не любил делить трапезу с другими представителями семейства хвостатых, пусть даже родственников.)
Также нередко используется разговорная лексика для того, чтобы более ярко охарактеризовать какое-либо действие:
Seitdem ich entschlossen war, mich zu häuten, das Katzenwesen loszuwerden, geschah gerade das Gegenteil, der Stamm der Katzen wehrte sich, übernahm meine Augen, formte mein Gesicht, und sonderbar, bald schnupperte und schnüffelte dieses Riechorgan derart ungeniert, dass ich hie und da glauben musste, es gehorche nicht mir, sondern den schön bestrumpften Beinen einer Besucherin. (С тех пор как я решил поменять кожу, избавиться от своей каценячьей сущности, все получалось наоборот, племя Кацев не сдавалось, оно защищалось, оно завладело моими глазами, моим носом, и, странное дело - вскоре этот орган обоняния так распоясался, что мне иногда казалось, будто он вовсе не мой и повинуется не мне, а затянутым в чулки ногам той или иной посетительницы.)
Und ich konnte nur hoffen, dass Katzenhafte aus mir hinauszubeten (и мне оставалось только надеяться, что я смогу вытравить, вымолить из себя свое каценячье нутро.)
Die Fragerei nach seinen Brüdern sei ihnen mehr und mehr auf die Nerven gegangen. (кому-то очень действовали на нервы его упрямые поиски брата и сестры.)
Экспрессивная, сниженная лексика в структуре внутреннего монолога романа выполняет различные стилистические функции - экспрессивного усиления, характерологическую функцию.
Dumme Kuh! (Дура!) - так характеризует главный герой романа посетительницу библиотеки, которая ничего не смыслит в античной литературе и то и дело переспрашивает его о том, кто такой Диодорус Сицилус и что такое ante Christem natum. Эта неграмотная посетительница для монастырской библиотеки - дело привычное, и автор дает нам это понять фразой «Aber bitte, das ist das Los eines vom Onkel geprägten Kulturführers.» (Но тут уж ничего не поделаешь, таков печальный жребий экскурсовода, работающего в дядюшкином стиле). Еще несколько случаев употребления экспрессивной лексики для характеризации посетительниц библиотеки:
Ph! Auf Zicken bin ich nicht angewiesen. (Подумаешь! Нужна мне эта коза!)
War ich verzeigt worden? Vermutlich ja, denn unmittelbar nach einem unbedeutenden Zwischenfall, der hauptsächlich aus dem Gezeter einer Wuchtbrumme bestanden hatte, waren die schönen Tage von Aranjuez, wie der Onkel gesagt haben würde, vorbei. (Жаловались ли они на меня? По-видимому, да, так как непосредственно после одного незначительного инцидента - возмущенных причитаний одной бегемотихи - златые дни в Аранхуэсе, как выразился бы дядюшка, пришли к концу.)
Немало сниженной и просторечной лексики использует автор для характеризации собутыльников дядюшки, вместе с которыми ему однажды довелось провести вечер в кабаке:
Auch Altherr Hadubrand, der mir bisher nicht aufgefallen war, ließ mit seltsamer Langsamkeit seinen Kopf nach vorn sinken, genau über das Glas, das er mit heraushangenden Augenkugeln derart intensiv anstarrte, als würde ihm gleich die Kotze kommen. (Даже господин Хадубранд, который до этого не привлекал моего внимания, медленно опустил голову и так неотрывно уставился выпученными глазами в свою кружку, что, казалось, он собирается извергнуть в нее содержимое желудка.)
Doch kaum trat der Wirt an seine Seite, schien der dicke Hadubrand wiederaufzuleben, der Mund würgte ein Paar grunzende Laute hervor, und die Rechte, die zu Porters Podex gefunden hatte, began diesen knetend zu liebkosen. (Однако, когда у стола появился хозяин, толстый Хадубранд вдруг ожил, его правая рука потянулась к заднице Портера и принялась мять ее, как пластилин.)
Автор использует тонкий стилистический прием для того, чтобы подчеркнуть неприятные ощущения от места, в котором происходит действие: Über dem Tresen hing an zwei gelben Ketten der uringelbe Balken einer Bierreklame (Над стойкой висел на цепях желтый, цвета мочи щит с рекламой пива) В данном примере мы видим ассоциативное описание предмета, основанное на воспоминании о чем-то неприятном. Такая ассоциация представляется логичной, если учесть, что мальчику было всего 12 лет, и впервые попав в подобное место, он мог быть неприятно поражен царившим там распутством.
Передавая слова дядюшки о городе, в котором они живут, автор также использует много экспрессивной лексики: Für ihn, dozierte er auf dem Weg, befinde sich die Stadt noch immer im Mittelalter, und die Klostergasse sei eine einzige Kloake, Kloake im Wortsinn, hier wurden sich seuchenträchtig die Abwässer wälzen, […] auch sei es Usus, die Pißpötte über der Gasse auszuschütten, stets und ständing klatsche Scheiße herab, es stinke zum Himmel, weshalb sich nur die Plebs, auch das nieder Volk genannt, ebenerdig zu verköstigen pflege. (Для него, разглагольствует он по дороге, город навсегда остался в Средневековье, и Монастырский переулок - это сплошная клоака, клоака в буквальном смысле слова: здесь рекой льются зачумленные зловонные сточные воды, […]. Обычным делом было также выливать в переулок содержимое ночных горшков - то и дело на мостовую шлепалось дерьмо; вонь стояла до небес. Поэтому только плебеи, то есть простолюдины, вкушают земную пищу на цокольном этаже.)
Нередко высказывается предположение о том, что мог бы сказать или подумать какой-либо персонаж, также в довольно экспрессивной форме:
Ob das heiße, fragt die Eins eher zaghaft, dass sie dort oben, in der Klosterburg, Katzenvisagen nicht besonders mögen würden, worauf der Kutterich ein kräftiges: Allerdings! ruft, allerdings, du Pfeife, wer mag schon Katzenvisagen, wir jedenfalls nicht! (Означает ли это, робко спрашивает вариант первый, что там наверху, за высокими монастырскими стенами, не очень-то жалуют каценячьи рожи, на что этот гусак в рясе сердито крякает: «Еще бы! Балда! Кому они нужны, эти каценячьи рожи? Нам, во всяком случае, они не нужны, ясно?») В этом высказывании раскрывается также внутренний конфликт в сознании главного героя, его подозрения в том, что род Кацев, к которому он принадлежит, по какой-то причине может быть не принят в обществе.
Архаизмы и иностранные слова в структуре внутреннего монолога данного романа представлены в минимальном количестве, но они также осуществляют характерологическую функцию и придают определенный пафос мыслям персонажа и всему повествованию.
Наиболее частым является употребление слова bref (от французского «короткий», «короче»). Дядюшка главного героя часто использовал это заимствованное слово в своей речи, и племянник перенял у него эту привычку: Dieser Boden war aus Kirschbaum- und Tannenholz zusammengefügt, erhaben wie ein Schiffsdeck, wohlklingender als ein Geigenkasten, bref, wie der Onkel sagen würde, ohne sich dann im mindesten um diese Ankündigung zu kümmern, bref, also in Kürze: … (Он был набран из вишни и ели, этот благородный, как палуба корабля, и звонкий, как корпус скрипки, пол - bref, как сказал бы дядюшка, тут же позабыв об этом призыве, bref:…)
Bref: Ich verstand es immer besser, sie glauben zu lassen, was sie von mir erwartete, und manchmal glaubte ich sogar selbst, dass es keinen Frömmeren gebe als mich, die grundbrave, kreuzkatholische, kantsittliche Variante. (Bref: я все искусней укреплял в ней веру в успешность моего очеловечения, а иногда и сам верил в то, что нет на свете более набожного отрока, чем я, что я - сама добродетель, католик до мозга костей, зерцало нравственности а-ля Кант.)
Bref: Bei einer Hinterkopfbetrachtung im mitternachtlichen Badezimmer war ich an ein Instrument geraten, das von sich aus signalisierte, es könnte mir helfen, unter die Röcke und hinter das Geheimnis zu kommen, das sie so schön, so aufreizend verhüllten.( Bref: при изучении своего затылка в ванной комнате глубокой ночью я вдруг случайно увидел в зеркальце ценный инструмент, открывавший мне путь под юбки, а значит, и к разгадке прекрасной, волнующей тайны, которую они в себе таили.)
Используются и другие французские слова: Oder sollte ich mit meinem Posten beginnen und dem Beichtpriester gestehen, neuerdings müsste ich mit der Gewissheit leben, dass ich dicke Derrières möge, schön pralle Hintern, die die Röcke zu Zelten auseinanderfalten? (Или начать с моей должности и признаться духовнику: мол, с некоторых пор я живу с греховным сознанием того, что мне нравятся толстые задницы, полные, крепкие попы, растягивающие юбки и придающие им сходство с шатрами?)
В следующих примерах французские слова придают высказыванию определенную выразительность: Joseph Katz ließ nichts unversucht, um die Textilfabrik zu halten, doch schien er von Anfang an gewußt zu haben, dass er gegen Windmühlen kämpfte - die Zeit der feinen Stoffe war passé. (Йозеф Кац сделал все возможное и невозможное, чтобы удержать фабрику на плаву, но, похоже, он с самого начала знал, что сражается с ветряными мельницами - время тонких, благородных тканей миновало.) Jetzt schraubte sie am Kiosk den Glacé-Wimpel ab (И вот теперь она сняла шелковый флажок, развевавшийся над киоском)
Также автор часто прибегает к использованию латинских слов и выражений: Ich hatte vergessen, dass der ehrwürdige Stiftsbibliothekar eben doch mein avunculus war, der Bruder von Mama, und offenbar geneigt, pro nepote ein Auge zuzudrücken. (Я совершенно забыл, что дядюшка как - никак мой avunculus - родной брат моей мамы и явно не прочь в очередной раз закрыть глаза на проделки своего племянника.)
Sie hatte mich ins Tabularium geschickt, vor das hohe Gericht des Onkels, das schon, ja, Erziehung mußte sein, Menschwerdung, Christwerdung, aber weitere Sanktionen oder Poenitenzen waren in puncto puncti nicht vorgesehen. (Она свое дело сделала - отправила меня в табулярий, к грозному судье, воспитание есть воспитание, это было сделано для моего очеловечения и обращения в христианство, но дальнейшие санкции или poenitentiae in puncto puncti были не предусмотрены.)
Употребление междометий в каждом отдельном случае подчеркивает ту или иную эмоцию автора, например, разочарование: Aber ach, es waren die letzten Tage von Aranjuez. (Но, увы, это были последние «златые дни в Аранхуэсе»);
Um neun began mein Dienst, ich heftete den Blick auf den Boden, nur auf ihre Schuhe, aber ach, schon in der Bibel steht geschrieben, es sei schwer, am Zoll zu leben und nicht reich zu werden. (В девять начиналась моя служба, я старался не отрывать глаз от пола, от башмаков, но, увы, даже в Библии сказано, что трудно сидеть у сбора пошлин и не разбогатеть.)
Ach, der vergaß immer öfter, dass er drauf und dran war, seinen Kampf zu verlieren, sein kurzes Katzenleben auszuhauchen. (Ах, он все чаще забывал о том, что сам хотел быть побежденным, покончить со своей короткой каценячьей жизнью.) Пренебрежение: Ph! Auf Zicken bin ich nicht angewiesen. (Подумаешь! Нужна мне эта коза!)
Эмоциональность лексики в структуре внутреннего монолога достигается не только традиционными способами, но и новыми, оригинальными путями: употребление бессмысленных слов, имитация звуков. Такие лексические эксперименты обладают особой экспрессией:
Am andern Morgen strickte sie weiter, klickidi-klick, klickidi-klick, klickidi-klick, und jedesmal, wenn sie ein Paar dieser verdammten Kniestrümpfe fertig hatte, wurden sie in einem Koffer, den sie in meiner Kammer aufgeklappt hatte, verstaut. (На следующий день она опять принялась за свое: клике-ди-клик! клике-ди - клик! И каждый раз, закончив очередную пару этих распроклятых носков, она укладывала их в чемодан, который принесла в мою комнату.)
Имитация звуков, которые издают спицы, используется здесь для того, чтобы показать напряжение и беспокойство, которые они доставляют герою, так как эти звуки означают, что Фройляйн Штарк злится и поскорее хочет отправить его в монастырскую школу: Beide horchten wir nach drüben, ins Eßzimmer, wo wieder das Klicken zu hören war, klickidi-klick, sie strickte immer noch, strickte Paar um Paar um Paar, der Wollteig wuchs und wucherte, irgendwann würde ich an diesem Koffer ersticken. (Мы настороженно прислушиваемся: в столовой опять слышно звяканье спиц - клике-ди-клик. Она все вяжет, пару за парой, черное шерстяное «тесто» заполняет мой чемодан и вот-вот потечет через край.)
.2 Грамматические особенности
Грамматические особенности в романе представлены в наибольшей степени в синтаксисе, который включает в себя широкий спектр стилистических фигур. Встречаются неполные структуры, безличные предложения, эллипсы, парцелляции, парантезы, необычное построение высказываний, например: […], um zwölf [gibt es] das Mittagessen, um drei [gibt es] die große Flaute. (Потом кофе, в двенадцать - обед, в три - затишье.)
Ja, sie behandelte mich freundlich. Wie immer. Heute sogar besonders freundlich. (Да, она была приветлива. Как всегда. А сегодня особенно приветлива.)
Ich halte ihr die Pantoffeln hin, die schwarze Naht schlüpft in den Schuh zurück, der Schuh [schlüpft ] in die Filzhaube, die Filzhaube [schlüpft] über die Schwelle, […] (Я подставляю ей башмаки, черный чулочный шов ныряет обратно в туфельку, туфелька - в войлочный башмак, войлочный башмак беззвучно скользит через порог зала, […])
Dahocken. Dösen. Dämmern. (Изнурительная неподвижность. Чугунная полудрема. Звенящая тишина.)
Schwarze, feinmaschige Seidenstrümpfe. (Черные плотные шелковые чулки.)
Oft dösten sie. Keine Sieger. Nicht einmal Kämpfer. (Они больше дремали, чем печатали. Горе-победители, которых даже борцами нельзя было назвать.)
Kein Vogelrufen mehr, kein Gequake, kein Quarren, nichts. Nur Nebel. (Ни щебета птиц, ни кваканья лягушек - ничего. Только туман.)Kaltbrunn, einem Dorf am Rickenspaß, hatten sie ihn trotz seiner Jugend - Katz war noch keine siebzehn Jahre alt - zum Posthalter gewählt. (В деревне Кальтбрунн у перевала Риккенпас Йозефа, несмотря на его возраст - ему тогда не было и семнадцати, - назначили начальником почтового отделения.)
Beinah hätte ich geheult. Geheult oder gelacht. Paare, überall Paare. (Я чуть не разревелся. Или расхохотался. У каждого кто-то есть, все живут парами)
Am andern Morgen - es war ein Montag - war es wunderbar still. (На следующее утро, в понедельник, было странно тихо.)
Ich musste das, was er aus mir machen wollte, schon vorher sein: einer von uns. Einer wie alle. (Заранее стать тем, кем он хотел меня сделать: человеком, обыкновенным, как все. Одним из них, одним из множества.)
Das Gesicht zeigte mir eine Nase, und diese Nase - man soll es nicht f