Роль китайского фактора в возникновении корейской войны и его влияние на советско-американские отношения 1949-1950 гг.
РОЛЬ КИТАЙСКОГО ФАКТОРА В ВОЗНИКНОВЕНИИ КОРЕЙСКОЙ ВОЙНЫ И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 1949-1950 гг.
Т.А. Воробьёва
С начала 1990-х гг. корейская война стала предметом более всестороннего исследования в отечественной историографии по сравнению с советским периодом, когда речь в основном шла о борьбе корейского народа против американской агрессии. В современных публикациях актуализируются, прежде всего, темы ответственности Ким Ир Сена, роли И. Сталина, и даже участие Китая в событиях, приблизивших военный конфликт, рассматривается в этом контексте. Заметная эволюция произошла в оценках советско-китайского договора, «тихоокеанского периметра» [1]. Что касается зарубежной историографии корейского кризиса, то в ней выделялись в основном два подхода - корейская война как результат трехстороннего (КНДР - СССР - КНР) или двухстороннего (КНР - КНДР) заговора [2].
Публикации советских документов, исследования отечественных и зарубежных учёных последних десятилетий позволяют существенно изменить представления о поведении каждого из участников [3]. Целью статьи является анализ роли китайского фактора в общем процессе развития корейского кризиса и его влияния на советско-американские отношения.
К концу 1940-х гг. складывалось впечатление, что ситуация на Дальнем Востоке стабильнее, чем в Европе. В Москве пришли к выводу «об изменении политической обстановки в регионе не в пользу Запада» [4]. Соединённые Штаты ушли из Китая, не демонстрировали своей поддержки Чан Кайши, в 1949 г. были выведены из Кореи советские и американские войска. Мао в телеграмме Лю Шаоци из Москвы писал, что позиция Сталина совпадает с его собственной позицией: «Вынудить сейчас кого-либо воевать очень трудно» [5].
Китай находился на периферии американских интересов. Так, при обсуждении вопроса «Политика США в Китае» в начале января 1950 г. члены Совета национальной безопасности (СНБ) пришли к выводу, что в настоящее время в стране «нет политической группы, которая была бы приемлема для США». Кроме того, отмечалось, что «Китай - менее приоритетный регион, по сравнению с другими, для безопасности США» Дж. Кеннан, советник госсекретаря, на встрече в Госдепартаменте с группой экспертов по восточноазиатской политике заявил, что «Китай не имеет большого значения» с точки зрения глобальной политики США в послевоенном мире, так как он «никогда не будет сильным» [7]. В то же время глава американской военной администрации в Японии Д. Макартур упрекал администрацию Г. Трумэна в том, что она не уделяет достаточного внимания событиям в Азии, ибо «угроза коммунизма здесь сильнее, чем в Европе [8]. Расхождения в оценках роли дальневосточного региона в военно-политическом истэблишменте США объяснялись, скорее всего, тем, что президент Трумэн, госсекретарь Д. Ачесон и Госдепартамент были сторонниками атлантической ориентации и их главная забота заключалась в том, чтобы не допустить усиления позиций СССР в Европе и на Среднем Востоке [9]. Кроме того, внутриполитическая ситуация в самой стране также не способствовала выработке чёткой и конкретной линии в отношении КПК и Чан Кайши [10]. Обеспокоенность по этому поводу вы-сказывал и Лондон, там считали, что следует исходить из экономических, а не идеологических соображений, что понятно, так как британское правительство не хотело потерять Гонконг [11]. Образование КНР и поражение режима Чан Кай- ши, таким образом, поставили перед администрацией Трумэна вопрос: следует ли продолжать политику поддержки китайских националистов или, по примеру ряда стран, лучше начать процесс признания новой власти?
В декабре 1949 г. в недрах Совета национальной безопасности были разработаны два документа, которые определяли политику США на ближайшую перспективу [12]. Прежде всего предлагалось предпринять усилия по «постепенному сокращению и в конечном счёте ликвидации преобладающей мощи и влияния СССР в Азии», с одной стороны, а с другой - продвигать собственные национальные интересы, в связи с чем следовало укрепить позиции в Японии и Филиппинах, оказывать военную и экономическую помощь ряду стран в борьбе с левыми повстанческими движениями (в Индокитае, Малайе и Филиппинах) [13]. Что касается Китая, то об отказе от связей с националистами речи не шло, но и занимать жёсткую позицию в отношении нового режима Вашингтон не собирался. Наоборот, рассчитывали, что «внутренние трудности подвигнут китайских коммунистов скорее к ослаблению связей с Кремлём», поэтому ставилась задача использовать «любые разногласия между китайскими коммунистами и СССР, а также между сталинистами и другими силами в Китае», «не допустить, чтобы Китай стал придатком Советской державы», пока «не станет очевидным, что признание коммунистического режима в интересах США» [14]. Судя по этим документами, администрация Трумэна в Восточной Азии была склонна проводить осторожную политику, включая отказ от военной защиты Чан Кайши на Тайване («стратегическое значение Формозы не оправдывает открытых военных действий») [15], но при этом целенаправленно поддерживать антикоммунистические силы.
Однако часть американской политической элиты не согласилась с таким подходом, ибо была убеждена в том, «что экспансионистские усилия Советского Союза в Азии предвещали быть более широкими, чем в Восточной Европе» [16]. Не случайно накануне корейской войны в Соединённых Штатах была развёрнута маккартистская кампания, когда многие специалисты по Китаю попали под подозрение и подверглись обвинениям в «прокоммунистических взглядах». Президента критиковали за «потерю Китая», в истэблишменте многие симпатизировали Чан Кайши. Конгрессмен Уолтер Х. Джадд обвинял правительство в увлечённости европейскими делами, в то время как политику «сдерживания коммунизма», по его мнению, следовало бы, прежде всего, применить к Китаю [17]. По мнению другого сторонника китайских националистов сенатора Р. Тафта, «Госдепартаментом руководили левые группы, которые хотели бы избавиться от Чан Кайши и были готовы повернуть в сторону Китая под руководством коммунистов» [18]. О давлении «прогоминьдановского лобби» на Трумэна пишут представитель радикально-критической школы У. Лафибер, английский историк Кристофер Бакстер [19] и многие другие.
Цель «китайского лобби» состояла в том, чтобы не допустить признания КНР и представительства коммунистического Китая в Совете Безопасности [20]. Тем не менее администрация Трумэна проводила политику «балансирования между поддержкой националистов на Тайване и желанием рассмотреть вопрос о признании КНР» [21]. Правительство ожидало прояснения ситуации в Китае после победы коммунистов с тем, чтобы решить, насколько установление дипломатических отношений с Мао в интересах Соединённых Штатов [22]. Как отмечает отечественный автор А. Яковицкий, администрация Трумэна планировала признание КНР после выборов в конгресс в ноябре 1950 г., а американский автор Г. Нельзен предполагает, что после освобождения Тайваня коммунистами [23]. Н. Злобин в своей статье «Трумэн» также высказывает мысль о том, что «США вплоть до начала корейской войны не оставляли надежды на улучшение отношений с Пекином, рассчитывая, что, может быть, Мао Цзэдун пойдет на сближение с Вашингтоном, а не с Москвой» [24].
О том, что связи Вашингтона с КНР были возможны, пишет У. Хайлэнд, при этом замечая, что «эта надежда всё-таки была минимальной» [25]. С ним согласен Донован: «Идея признания коммунистического Китая непопулярна, но приемлема» [26]. В Белом доме, опираясь на донесения американского консула в Шанхае, исходили из того, что в руководстве КПК большинство не занимает прокремлёвских позиций [27], в связи с чем рассчитывали, что коммунистические лидеры «поймут, что сотрудничество с Западом для них выгоднее, чем с СССР» [28]. В монографии «Стратегия сдерживания» Д. Гэддис замечает, что «возможность того, что Мао может последовать по стопам Тито, широко обсуждалась в Государственном департаменте и, особенно, в американском посольстве в Москве, которое в октябре даже рекомендовало признание нового китайского коммунистического правительства» [29]. Ачесон говорил: «Если Пекин отпадёт от Москвы, он встретит понимание; если приблизится к Москве, то получит жёсткий ответ Америки вплоть до вооружённой силы» [30]. Однако, отмечает Гэддис в другой своей работе, к этому времени любые попытки американцев переманить Мао на свою сторону были обречены на провал. Причины этого Гэддис видит в национализме Мао, в его личной обиде на американцев, так и не отказавшихся в 1944-1946 гг. от поддержки Чан Кайши. К этому в конце 1949 г. добавился «страх Мао Цзедуна перед широкомасштабным американским вторжением в материковый Китай. Страх этот, пишет Гэддис, основанный не на реальных фактах, а на неправильном восприятии руководителем КПК риторики отдельных американских политиков, искусно подогревался Сталиным» [31]. Помимо этого, считает автор, «подозрения у Мао вызывала двойственность и нечёткость американской политики» в отношении Китая [32]. Авторы монографии «Кривые зеркала» Д. Дэвис и Юд. Трани, касаясь этой проблемы, отмечают, что «Мао предостерегал китайский народ от иллюзий по поводу отношения Китая с империалистическими государствами, особенно с США» [33]. Тем не менее в дальневосточном отделе Госдепартамента вплоть до июня считали, что «Пекин не готов к полному разрыву» с Вашингтоном, при этом исходили из наличия «противоречий в среде китайских коммунистов (между умеренными и промосковской фракцией)» [34]. Более осторожную позицию занимал Дж. Кеннан, который в своей записке Ачесону от 6 января 1950 г. дал следующий анализ ситуации на Дальнем Востоке. Во-первых, он отметил осложнение ситуации для Соединённых Штатов в регионе в связи с «расширением русского коммунизма», «уязвимостью большинства народов Азии для коммунистического проникновения в силу их политической незрелости». Во-вторых, заключил, что «обстановка в Корее на удивление хорошая и есть все признаки, что с нашей помощью режим способен удержать власть в своих руках». Ситуацию в Китае Кеннан охарактеризовал как неясную, отметил, что нельзя быть уверенным в том, что «коммунистический режим и китайско-советские отношения не будут стабилизироваться на долгие годы». Но «не надо упускать из виду, что Китай испытывает экономические трудности и для него важна любая поддержка, прекращение торговли с Китаем не в наших интересах» [35].
В январе 1950 г. президент Трумэн, а 12 - госсекретарь Ачесон в своих выступлениях фактически озвучили директивы NSC 48/1 и 48/2 и определили американскую зону безопасности в Азиатско-Тихоокеанском регионе, за пределами которой оказались Корея и Тайвань [36]. Из этого следовало, что с «потерей» Китая приоритетом в американской политике становилась Япония, что знаменовало начало отхода от Ялтинских договорённостей по послевоенному устройству мира в Восточной Азии [37]. С этого времени «периметр Ачесона» стал рассматриваться в качестве катализатора напряжённости в регионе. Однако эта устоявшаяся оценка в историографии требует уточнения. В выступлениях президента и госсекретаря речь шла об уходе американцев из зоны Тайванского пролива и нежелании создавать американскую военную базу на острове, отмечалось, что «не в интересах Соединённых Штатов война из-за Формозы», тем более, что госсекретарь понимал, что «коммунисты всё равно его освободят» [38]. В то же время, разъясняя позицию администрации, Ачесон обратил внимание на то, что в случае нападения на американские силы в этом регионе, «Соединённые Штаты будут свободны предпринять любые действия, в любом районе как необходимые для собственной безопасности» [39]. Таким образом, Тайвань для Вашингтона сохранял свою стратегическую важность, но, как отметил Р. Донован, «был исключён из категории жизненно важных интересов» [40].
Рассчитывая на то, что Китай может стать «потенциальной Югославией», президент заявил о намерении Вашингтона продолжить торговые отношения, которые позволяли бы сохранять контакты с коммунистическими властями в условиях отсутствия дипломатических, и, таким образом, использовать экономический фактор в отрыве Пекина от Москвы. Это заявление президента положительно встретил американский бизнес, связанный с китайским рынком: «американские предприниматели назвали речь Трумэна «оливковой ветвью для КПК» [41]. На развитие торговли с США рассчитывали и в Пекине, о чём Мао Цзэдун, будучи в Москве, сообщил в своей телеграмме в ЦК КПК, в которой указал, что «уже ведется или вот-вот начнется торговля с такими государствами, как Англия, Япония, США и Индия. Поэтому при подготовке торгового договора с Советским Союзом необходимо исходить из понимания общей обстановки. Конечно, Советский Союз на первом месте, однако одновременно нужно готовиться вести торговлю с Польшей, Чехословакией, Германией, Англией, Японией и США, а по ее направлениям и объемам следует иметь примерные расчеты» [42]. Итак, если исходить из этих фактов, то можно предположить, что определённые предпосылки для нормализации отношений между Пекином и Вашингтоном в тот период были.
Однако декларируемые президентом и госсекретарём перспективы нормализации отношений с новыми властями Китая ещё более усилили оппозицию в Конгрессе. В Вашингтоне заявление госсекретаря подверглось критике со стороны сена - торов-республиканцев и Пентагона [43]. В правительстве развернулись дебаты по поводу торговли с КНР, так как директива NSC 48/2 предусматривала контроль над экспортом в Китай лишь тех стратегических товаров, которые могли использоваться не только в гражданских целях [44]. Министерство обороны поставило перед СНБ вопрос о расширении эмбарго на товары, которые были предусмотрены документом 48/2, а также о проведении более жёсткой по отношению к Китаю торговой политики, что якобы соответствовало национальным интересам [45]. В своём письме министру торговли госсекретарь Ачесон предложил «применить экспорт-лицензированный контроль над стратегическими материалами для коммунистического Китая на более ограниченной основе, чем предполагалось раньше... Однако учитывать, что если это задевает американские национальные интересы (конкуренция со стороны Великобритании и других стран. - Т. В.) или интересы американских граждан-собственников в Китае, то разрешения в ограниченном количестве должны быть» [46].
Несогласие проявилось и по вопросу о Тайване. Сам факт, что госсекретарь допустил возможность перехода острова в руки коммунистов, вызвал возражения военной элиты, которая указала на важность Тайваня в отношении обороны Японии, на стратегическую роль острова в регионе и на то, что «потеря Тайваня может обвалить всю американскую оборонную политику» [47].
Тщательно изучил заявление Ачесона и Сталин, особенно в той части, как пишет Гэддис, где говорилось, что «американская линия обороны не распространяется на Южную Корею. Затем он ознакомился с донесениями советской разведки (группа Филби). После этого он поручил Молотову обсудить вопрос с Мао и информировал Кима, что США не вмешаются». Американский учёный считает, что это подтолкнуло советского лидера к разработке глобальной стратегии в отношении Азии. В результате Сталин, по мнению Гэддиса, не только дал «зелёный свет» Киму, но и «призвал Хо Ши Мина активизировать наступления против французов» [48]. Выступление госсекретаря, в котором прозвучали обвинения в адрес советской политики в Китае, совпало с переговорами в Москве, и советское руководство предложило Мао Цзэдуну выступить с её критикой [49]. 21 января агентство Синьхуа опубликовало заявление, в котором разоблачалась «клеветническая речь» государственного секретаря США [50].
Возникает вопрос, действительно ли «периметр» Ачесона сыграл главную роль в возникновении конфликта, в который оказался втянут Китай? В своих воспоминаниях Ачесон признаётся, что многие считали, что его «речь дала простор для атаки на Южную Корею, которая оказалась за оборонным периметром» [51]. По словам отечественного автора К. Асмолова, смысл выступления Ачесона, с одной стороны, заключался в том, чтобы «попытаться вбить клин между Советским Союзом и коммунистическим Китаем», а с другой - «перегруппировать и стабилизировать свои позиции на Дальнем Востоке [52]. По мнению южнокорейского историка Э. Нама, «каковы бы ни были мотивы Ачесона, многое доказывает, что он умышленно ввел в заблуждение Ким Ир Сена и соблазнил северокорейских коммунистов пойти на войну против Южной Кореи» [53]. У. Хайлэнд, в свою очередь, пишет, что «периметр» был «недостаточен для запуска всей военной кампании. Сталин не нуждался в таком стимуле, так как американские войска уже были выведены из Южной Кореи»[54]. На наш взгляд, заявления Трумэна и Ачесона на деле не выражали реальную политику Вашингтона в регионе, ибо главной движущей силой в тот момент был Пентагон и так называемая «азиатская партия» во главе с Макартуром. Кроме того, новая геополитическая ситуация на Дальнем Востоке стала складываться до оглашения знаменитого периметра. Победа коммунистов в Китае, подписание советско-китайского договора в феврале 1950 г., появление советской атомной бомбы существенно меняли стратегический баланс в Азиатско-Тихоокеанском регионе, а также параметры, в которых Пекин и Вашингтон стали воспринимать друг друга, поэтому изменение стратегического периметра было, скорее всего, следствием этого процесса.
Однако ряд фактов всё же свидетельствовал о том, что существовала некая альтернатива войне. В частности, руководство Пекина после нескольких месяцев обсуждений, весной 1950 г., решило начать крупномасштабную демобилизацию сухопутных войск НОАК, которую на Западе оценили как поворот пекинского правительства в сторону восстановления и реконструкции экономики. В мае 1950 г. заместитель госсекретаря Д. Раск представил на рассмотрение Ачесону план, в рамках которого предполагалось, что коммунисты отказываются от Тайваня, США идут на нормализацию отношений с КНР и таким образом разрешается вопрос о представительстве КНР в ООН [55]. Появление такого плана во многом было связано с тем, что в Вашингтоне ожидали начала военных действий коммунистов по освобождению Тайваня в июне - июле 1950 г. Причём к этому отнеслись настолько серьёзно, что приступили к предварительному обсуждению мер по «немедленной эвакуации всех американцев» с острова и даже подыскивали убежище для Чан Кайши [56].
Для Мао Цзэдуна освобождение Тайваня означало «завершение революции», что априори делало невозможным отказ Пекина от острова [57]. Обсуждая план освобождения Тайваня в январе 1950 г., китайские лидеры исходили из того, что «Вашингтон не пойдёт на риск третьей мировой войны, посылая свои вооруженные силы для защиты Тайваня» [58]. Но одновременно не исключали расширения американской экспансии в Азии и обострения китайско-американских отношений в трёх направлениях - Тайвань, Вьетнам и Корея, в итоге была принята «концепция трех фронтов» [59]. Действительно, вскоре эти предположения подтвердились: «...из-за страха китайского коммунистического влияния на Индокитай Трумэн вмешивается во Вьетнам», - пишет Донован [60].
В феврале 1950 г., государственный секретарь Ачесон сделал следующее публичное заявление: «Признание Кремлем коммунистического движения Хо Ши Мина в Индокитае вызывает удивление. Сближение ДРВ с СССР и коммунистическим Китаем побудило США на более прямое вмешательство во Вьетнам» [61].
Непосредственную помощь вьетнамским коммунистам стал оказывать Пекин. Мао и руководство КПК, таким образом, решило «бросить вызов существующему международному порядку в Азиатско-Тихоокеанском регионе, в котором Китай пока что не играл заметной роли, а также расширить влияние китайской революции», - делает вывод Чэн Чжэн [62]. При этом он считает, что инициатором был Сталин, который «фактически поручил Мао поддержку вьетнамских коммунистов», в то время как Гэддис исходит из того, что руководство КПК и само было заинтересовано в этом из-за «геополитических и идеологических соображений» [63]. Роль Сталина, по мнению Хайлэнда, в данном случае состояла в том, чтобы в лице Хо Ши Мина и Ким Ир Сена «создать конкуренцию Мао и блокировать любые американские инициативы по установлению отношений с ним» [64].
Оформление советско-китайского альянса в Москве встревожило стратегов в Вашингтоне, ибо первую статью договора американские аналитики оценили как оформление военного союза против США [67]. Действия американской администрации после подписания договора свидетельствовали, что Вашингтон стал разыгрывать советско-китайскую карту в обосновании отхода в китайской политике от позиций рубежа 19491950 гг. Реакцией на это событие явился пересмотр проекта закона о помощи южнокорейскому режиму, для ознакомления с ситуацией на юге госсекретарь направляет Д. Ф. Даллеса. По словам Богатурова, «заключение договора заставило США отказаться от молчаливого примирения с захватом Тайваня коммунистами» [68]. 14 февраля, в день подписания договора, в Вашингтоне был поставлен вопрос о военной помощи Тайваню [69]. Руководство ОКНШ предупредило, что захват Тайваня коммунистами создаст угрозу стратегическим позициям США в западной части Тихого океана [70]. По словам Гэддиса, Тайвань стал рассматриваться в свете глобального баланса сил между СССР и США [71].
Договор превращался в серьёзный аргумент в заявлении Трумэна о «коммунистическом заговоре в Азии». Если после победы коммунистов в г. Вашингтон проводил политику выжидания, то теперь курс в отношении Пекина становится более определённым. В апреле 1950 г. СНБ опубликовал доклад NSC-68, в рамках которого предусматривалось увеличение расходов на оборону [72]. В частности, Вашингтон включил в сферу своих интересов Юго-Восточную Азию.
В апреле 1950 г. Трумэн дал указание «подготовить в приоритетном порядке программы практических мер, направленных на защиту интересов безопасности Соединенных Штатов в Индокитае», а 8 мая в Париже Ачесон заявил, что «Соединенные Штаты будут оказывать экономическую и военную помощь Франции в Индокитае» [73]. Оценивая последствия договора, американский исследователь Мэл Гуртов отметил, что «в результате исключались нейтралитет в японской внешней политике и возможность нормализации американо-китайских отношений» [74]. В работе другого американского учёного Гордона Чэна отмечается, что американцы недооценили китайские национальные интересы и стали рассматривать советско-китайский альянс как «скоординированный международный коммунистический заговор». И далее: «В настоящее время все надежды на титоизацию Китая исчезли, Китай - в советской колеснице» [75]. Однако Дж. Кеннан в своей записке госсекретарю всё же указывает на то, что «переговоры в Москве отразили трудности в отношениях с китайскими коммунистами» [76].
Советско-китайский альянс ускорил принятие решения о войне против южнокорейского режима, и, как считают авторы совместной российско-американской монографии «Сомнительные партнёры: Сталин, Мао и Корейская война», «путь к корейской войне начинается с подписания советско-китайского договора» [77].
В историографии присутствуют различные интерпретации роли всех трёх коммунистических руководителей в принятии плана Ким Ир Сена, хотя сам процесс достаточно исследован, особенно после публикации советских документов [78]. Нас прежде всего интересует Мао Цзэдун. Анализируя причины возникновения войны, Камингс пришёл к выводу, что «Пекин оказывал более сильное влияние на Пхеньян, чем Москва», а Г. Нелзен - «Мао помог преодолеть Сталину сомнения во вмешательстве Соединённых Штатов» [79]. Действительно, у Китая были собственные национальные интересы, но и идеологические и исторические связи играли не последнюю роль. Кроме того, нельзя исключать и фактор американской угрозы для обоих режимов. Многие авторы приоритетную роль в эскалации конфликта отводят И. Сталину [80]. Заслуживающий внимание взгляд на эту проблему мы обнаруживаем у Г. Киссинджера, который пишет следующее: «Настоящие фанатики этого дела сидели в Пекине и Пхеньяне. Корейская война вовсе не была кремлёвским заговором, затеянным, чтобы выманить Америку в Азию» [81].
Вопрос об объединении Кореи Ким Ир Сен поставил перед Мао ещё в марте 1949 г., который не отрицал такую возможность, но только после победы китайской революции. Не поддержал тогда эту идею и Сталин, ссылаясь на советско-американские соглашения о 38-й параллели [82]. Во время пребывания Мао в Москве в феврале 1950 г. руководители двух держав обменялись мнением о необходимости оказания помощи КНДР с тем, «чтобы поднять её военный потенциал и укрепить оборону» [83], был затронут вопрос о походе Ким Ир Сена на юг, однако сроки не оговаривались. В то же время, по свидетельству Н. Бажановой, Сталин ни словом не обмолвился с Мао, что он отправил телеграмму Шты- кову с приглашением Киму приехать в Москву, «ибо опасался возражений китайского лидера: ведь тот горел желанием «освободить Тайвань» [84]. К альтернативному выводу приходит Крис Хайнс, который пишет, что «Мао из-за страстного желания захватить Тайвань должен был поддержать план Кима» [85].
Действительно, первоначально переговоры велись в Москве и Мао в них не участвовал. В апреле 1950 г. Ким посетил Советский Союз, чтобы получить окончательное одобрение Сталина, и только в середине мая прибыл в Пекин и встретился с Мао. Во время пребывания в Пекине с 13 по 16 мая он сообщил Мао, что Сталин одобрил его планы атаковать юг, в связи с чем Мао высказал опасения по поводу американского вмешательства в военные действия, хотя при этом добавил: «американцев бояться не надо» [86]. Вопрос о том, насколько Мао был осведомлён о планах Кима и позиции Сталина, по мнению Чэна, недостаточно подтверждён источниками. Так, он пишет, что в разговоре с Ши Чжэ [87] в августе 1992 г., последний «особо подчеркнул, что Мао не знал, что Сталин обсуждал вопрос с Кимом, который попытался убедить Мао, что пользуется полной поддержкой Сталина». Согласно российским источникам, Мао даже телеграфировал Сталину просьбу о подтверждении его согласия на планы Кима, и ответ Сталина был утвердительным [88]. Гэддис исходит из того, что главным фактором втягивания Восточной Азии в конфронтацию была политика Сталина, который разработал «глобальную стратегию в отношении Азии», а «идеологическая эйфория» от поражения американцев в Китае «в определённой степени убедила Сталина в том, что американцы навряд ли вмешаются в войну из-за Кореи» [89]. К этой характеристике следует добавить советско-китайский альянс, после заключения которого Сталин начал конкретные переговоры с корейским лидером. Однако план исключал прямое участие СССР. Мао поддержал этот план, начав ещё до начала войны передислокацию китайских частей с южного побережья в Маньчжурию.
Сталин связывал перспективы планов Кима с обязательным вовлечением Китая, предупредив, что «ему не стоит рассчитывать на прямое участие СССР. Надо полагаться на Мао, который прекрасно разбирается в азиатских делах» [90]. В телеграмме Мао Цзэдуну от 14 мая, извещая китайского руководителя о принятом решении в Москве, он особенно выделил, что окончательно «вопрос должен быть решён китайской и корейской сторонами совместно» [91]. Почему Сталин хотел обязательно получить согласие Мао при том, что этот вопрос никогда не обсуждался в формате трёх? На этот счёт существуют разные суждения. В частности, в работе С. Гончарова и его американских коллег говорится, что таким образом «Сталин мог вбить клин между Китаем и США, предотвращая возможные тенденции к титоизму Мао». По мнению авторов, это была одна из главных причин согласия Сталина на «предприятие» Ким Ир Сена, помимо желания создать большую буферную зону безопасности и использовать полуостров как плацдарм для будущих операций против Японии [92]. Американский историк Р. Торнтон также предполагает, что «мотивом Сталина было предотвратить дружественные отношения между Соединенными Штатами и Китаем, сделать последний зависимым от Советского Союза» [93].
На наш взгляд интересы Москвы и Пекина совпадали, когда они решили поддержать своего корейского коллегу, но преследуемые цели были разными. Можно согласиться с исследователями, полагающими, во-первых, что Сталин не исключал диалога Пекина с Вашингтоном, а корейская война могла его окончательно разрушить (что в действительности и произошло); во-вторых, что «победоносный исход» замысла Кима компенсировал бы ослабление позиций СССР в Европе [94]. Что касается Мао Цзэдуна, то он, скорее всего, исходил из глобального плана укрепления политических позиций КНР в Азии и завершения китайской революции (освобождение Тайваня). Широкое распространение в историографии получило утверждение, что согласие Мао во многом было обусловлено его желанием добиться доверия советского вождя. Так, ряд авторов в доказательство приводят слова Мао Цзэдуна: «Когда наша революция победила, Сталин сказал, что это не настоящая революция. Мы не стали спорить с ним и как только мы вступили в войну сопротивления Америке и помощи Кореи наша революция становится подлинной (в его глазах. - Т. В.)» [95]. Отечественный синолог А. Панцов в фундаментальной работе, посвящённой биографии Мао Цзэдуна, по этому поводу пишет: «Сталин снял ярлык подозреваемого в титоизме и поверил, что китайские коммунисты не проамериканцы, а китайская революция не представляет из себя националистического коммунизма только после вступления КНР в войну в Корее на стороне Кима» [96].
Как считает отечественный исследователь А. Торкунов, Мао был задействован в выработке общей азиатской стратегии коммунистических лидеров, но он обиделся, когда решение о войне было принято без предварительной с ним консультации [97]. Опубликованные учёным архивные документы в книге «Загадочная война» свидетельствуют, что вопрос о помощи Ким Ир Сену в объединении страны рассматривался Мао ещё до провозглашения КНР [98]. Вопрос о приоритетной роли Сталина или Мао Цзэдуна, на наш взгляд, не является центральным при анализе причин, приведших к войне. В данном случае можно согласиться с общим выводом американского специалиста по истории возникновения холодной войны Д. Л. Гэддиса, который сконцентрировал внимание на взаимодействии ряда факторов, равных по своей значимости - «идеологической эйфории» Сталина и азиатских коммунистических лидеров, политической недальновидности советского вождя, давшего зелёный свет северным корейцам в их действиях против Юга, нерасчётливости и эмоциональности дипломатических чиновников в Вашингтоне и Москве, не всегда адекватно реагирующих на «сюрпризы» Востока [99].
Итак, подведём итоги. В историографии темы возникновения войны на Корейском полуострове по-прежнему остаётся много дискуссионных проблем. Попытаемся высказать свой взгляд на одну из них - роль китайского фактора. Несмотря на то, что победа китайской революции рассматривается как одно из звеньев в общей цепи, анализ фактов всё же позволяет сделать вывод о приоритетной роли именно этого события. Китайский фактор оказал влияние на политику всех акторов в Восточной Азии. В результате «потери» Китая президент Трумэн испытывал постоянное давление со стороны «китайского лобби» в конгрессе, военных кругах, что заставило его, в конечном итоге, перейти к политике сдерживания и в Азии. Просчёты администрации Трумэна заключались в том, что по инерции после победы коммунистов она продолжала делать ставку на «национализм руководства КПК» и либералов, которые на начальном этапе поддержали новый режим в Китае. В результате из поля зрения американских политиков выпало такое важное звено, как наличие у КНР национальных интересов, связанных с обеспечением безопасности в условиях биполярного мира. Распространение на Азию политики «сдерживания коммунизма» (ЮВА) вызывало подозрение у пекинских лидеров в «искренности» намерений Вашингтона нормализовать отношения с Китаем.
Советско-китайский договор, вслед за которым была выработана новая стратегия Вашингтона, отражённая в NSC-68, а также курс на возрождение Японии окончательно привели к трансформации ялтинской дальневосточной системы.
Отказ Белого дома от вооружённой помощи Чан Кайши посеял иллюзии у трёх коммунистических лидеров в «безнаказанности» их «новых революционных успехов» на Дальнем Востоке. Можно утверждать, что такие события, как новый американский «оборонный периметр», согласие Мао и Сталина на военное решение корейского вопроса, стали следствием победы китайской революции, что привело к изменению баланса сил.
Каждая сторона постаралась использовать новую ситуацию в своих интересах с большой примесью идеологии. При этом существенную роль сыграл личностный фактор - отличительная черта той эпохи. Трумэн, вмешиваясь в гражданскую войну в Корее, избавлялся от «китайского синдрома». Для Сталина участие Китая в войне укрепляло стратегический альянс с Мао Цзэдуном, а также позиции на Дальнем Востоке в условиях оформления американо-японского союза. Что касается Мао, то он предполагал не только получить политические дивиденды, но и укрепить самостоятельную роль КНР на международной арене. В итоге возник первый послевоенный вооружённый конфликт, который во многом определил специфику холодной войны.
ЛИТЕРАТУРА
пекин сталин ачесон тайвань
1.Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане: История и теория международных отношений в Восточной Азии после второй мировой войны (1945-1995). М., 1997.
.Асмолов К. Об «ответственности внешних сил» за начало Корейской войны // Проблемы Дальнего Востока (ПДВ). 2010. № 3.
.Попов И.М., Лавренёв С.Я., Богданов В.Н. Корея в огне. М., 2005.
.Война в Корее 1950-1953 гг.: взгляд через 50 лет. М., 2001.
6.Cumings Br. The Origins of the Korean war. N. Y., 1990. V. 2. P. 444445.
.Торкунов А.В. Загадочная война: корейский конфликт 1950-1953 годов. М., 2000.
8.Buhite R.D. Soviet-American Relations in Asia, 1945-1954. Oklahoma, 1981.
9.Tucker N.B. Patterns in the Dust. China-American Relations and the Recognition Controversy 1949-1950. N. Y., 1983.
10.Gaddis J.L. The Gold War. A new history. Boston, 2007; Choi Wooseon. Structructural Explanation of Alliance: U.S.-China Relations 1949-1972 // A Dissertation... Chicago, 2005.
.Мелъников Ю. Корейская война 19501953 гг.: Размышления о причинах конфликта и его действующих лицах // Международная жизнь. 1995. № 8. С. 93.
.Данилов А.А., Пыжиков А.В. Рождение сверхдержавы: СССР в первые послевоенные годы. М., 2001. С. 6.
.Телеграмма Председателя Центрального Народного Правительства КНР Мао Цзэдуна Заместителю Председателя Центрального Народного Правительства КНР Лю Шаоци. Док. 34. С. 55 // Советско-китайские отношения 1949-1951 гг.: сб. документов (СКО). Чебоксары, 2009.
.Draft Report by the National Security Council United State Policy toward China // FRUS: The Far East: China. 1949. V. 9. Wash., 1974. P. 475; Tucker N. B. Op. cit. Р. 2.
.Cumings Bruce. The Korean War. A History. N. Y., 2010. P. 214.
.Baxter Ch. The Great Power Struggle in the East Asia, 1944-1950. Ch. Baxter. N.Y., 2009. P. 167, 169.
.The Position of United States with Respect to Asia coclusion (48/2) / FRUS, 1949. V. 8(2). P. 12151219; Позиция Соединённых Штатов в отношении Азии. NSC 48/1 23 декабря; 48/2, 30 дек. // Главный противник: Документы американской внешней политики и стратегии 1945-1950 гг. / сост. И. М. Ильинский. М., 2006. С. 248-263.
.Ibid. P. 1217-1218; Главный противник. С. 251, 263.
.Chang Gordon H. Friends and Enemies. The United States, China and the Soviet Union, 1948-1979. Stanford, 1990. P. 6.
.Donovan R. J. Tumultuous years. The Presidency of Harry Truman 1949-1953.
.Rose Y. Koen. The China Lobby in American politique. N. Y., 1974. P. 103.
.Acheson D. Present at Creation. My years in the State Department. N.Y., 1968. P. 355.
.LaFeber W. America, Russia, and the Cold War. P. 88-89.
.Baxter Ch. The Great Power Struggle in East Asia. London, 2009. Р. 170.
.Tucker N.B. Op. cit. P. 167.
.Grasso J.M. Trumans two China policy. N.Y., 1987. P. 80.
.Cohen W. Acheson, His Advisers and China // Uncertain Years: Chinese-American relations, 1947.
.Donovan R.J. Op. cit. P. 74.
30.Miscamble W.D. From Roosevelt to Truman Potsdam, Hirosima and Cold War. N.Y., 2007. P. 316.
.Яковицкий А.А. Начало американского вмешательства в конфликт в Индокитае (1949-1950 гг.): К вопросу о развёртывании «холодной войны» в Азии // Проблемы американистики / отв. ред. А.С. Маныкин. М., 2001.
.The Consul General at Shanghai (McConaughy) to the Secretary of State January 26 // FRUS, East Asia and the Pacific, 1950. V. 6. Wash., 1976. P. 297; Tucker N.B. Op. cit. Р. 54, 93.
.Gaddis J.L. Strategy of Containment. N. Y. 1982. Р. 69.
. См. также Choi Wooseon. Structural Explanation of Alliance: U.S.-China Relations. Р. 26.
35.Дэвис Доналъд Э., Трани Юджин П. Кривые зеркала. США и их отношения с Россией и Китаем в XX в. М., 2009. С. 558.
36.Дэвис Доналъд Э., Трани Юджин П. Указ. соч. С. 762; см. также: Панцов А.В. Мао Цзэдун. М., 2007. С. 519.
.Memorandum by the Counselor (Kennan) to the-Secretary of State // FRUS. National security affairs; foreign economic policy. 1950. V. 1. Wash. 1977. Р. 129, 130, 132.
.Miscamble W.D. Op. cit. P. 317; Cumings Bruce. The Korean War. A History. Р. 215.
.Department of State Bulletin. 1950. January 16. P. 81.
.Grasso J.M. Op. cit. P. 113; Tucker N. B. Op. cit. Р. 130-131.
.Телеграмма Председателя Центрального Народного Правительства КНР Мао Цзэдуна в ЦК КПК 22 декабря 1949 г. // СКО. Док. № 36. С. 56.
.Memorandum of Conversation, by the Chief of the Division of Northeast Asian Affairs (Bishop) / FRUS, The Far East and Australasia. 1949. V. 7 (2). Wash., 1976. P. 656.
.Gaddis J.L. The Gold War. A new history. Op. cit. P. 42.
.Из телеграммы Председателя Центрального Народного Правительства КНР Мао Цзэдуна Заместителю Председателя Центрального Народного Правительства КНР Лю Шаоци // СКО. Док. 53. С. 80.
.Тезисы заявления были подготовлены Мао Цзэ- дуном // СКО. Док. № 53. С. 80-82; О критическом отношении к заявлению Трумэна. См.: Grasso J. M. Op. cit. P. 87.
.The Charge in China (Strong) to the Secretary of State; The Acting Secretary of State to the Embassy in China // FRUS. 1950. V. 6. P. 340, 342, 344, 346.
48.Pentagon Papers, Gravel Edition, Summary and hapter. URL: www.mtholyoke.edu/acad/.../pent1.html <http://www.mtholyoke.edu/acad/.../pent1.html>
49.Богатуров А.Д. Указ. соч. С. 91.
.Chen Jian Op. cit. P. 117.
.The Korean War. The U.S. and Soviet Union in Korea. URL: www.fsmitha.com/h2/ch24kor.html <http://www.fsmitha.com/h2/ch24kor.html>