Объект прикосновенности к преступлению в дореволюционном уголовном праве России
Объект прикосновенности к преступлению в дореволюционном уголовном праве России
Изучение социальной реальности, разработка схем регулирования общественной жизни, прогнозирование возможных вариантов развития общества предполагает обращение к опыту, накопленному в ходе исторического процесса. Методология уголовно-правового исследования не является исключением. По словам Н.С. Таганцева, «право создается народной жизнью, живет и видоизменяется вместе с ней; поэтому понятно, что прочными могут оказаться только те положения, в которых выразились эти исторически сложившиеся народные воззрения»1. Сказанное обязывает каждого из исследователей, в зависимости от особенностей предмета исследования, обращаться к опыту прошлого, чтобы не допускать прежних ошибок, а порой и «воскресить» давно отвергнутое, доказав его научность и соответствие реалиям современности.
Прикосновенность к преступлению представляет собой общественно опасную деятельность, научный и практический интерес к которой появился уже давно. В рамках изучения данной категории ученые касались и такого вопроса, как объект этого деяния, то есть изучали его направленность. Но прежде чем перейти непосредственно к предмету исследования настоящей статьи, необходимо сказать, что на современном этапе развития юридической науки прикосновенность четко разграничена со смежным ей институтом соучастия. Между общественно опасным деянием соучастника и общественно опасными последствиями преступления необходима причинно-следственная связь, а между деянием прикосновенного лица и последствиями основного преступления такой связи быть не может.
Объект прикосновенности к преступлению является связующим началом для различных по объективной стороне деяний и, безусловно, требует изучения взглядов ученых предшествующих поколений. Более того, нами была поставлена задача не просто выявить и проследить возможные различия во взглядах исследователей на объект прикосновенности в дореволюционном уголовном праве, но и соотнести выводы конкретных авторов об объекте прикосновенности к преступлению с их концепциями общего объекта преступления.
Исследование будет проходить по схеме, разработанной Е.И. Каиржановым, который предлагал различать в дореволюционных теориях объекта преступления теорию нормы права, теорию субъективного права и теорию правового блага2. Осознавая, что такое структурирование теорий носит во многом условный характер, мы будем это разделение использовать для первичной группировки подходов к объекту прикосновенности и, в первую очередь, с целью сравнения выводов об объекте прикосновенности авторов, являющихся сторонниками разных концепций объекта преступления. Среди исследований ученых, традиционно относимых к сторонникам теории нормы права как объекта преступления, мы обратимся к трудам Н.С. Таганцева, теории субъективного права - к трудам А.Ф. Кистяковского, В.Д. Спасовича, теории правового блага - к трудам Г.В. Колоколова, С.В. Познышева, а также к работам некоторых других ученых.
Н.С. Таганцев определял объект преступления как «норму права в ее реальном бытии» и выделял в структуре объекта две составляющие. С одной стороны, это «посягательство на норму, на веление правопроизводящей авторитетной воли», а с другой стороны, это «посягательство на интерес»,3 или на «жизненную вредоносность учиненного». Причем обе такие характеристики равнозначны и необходимы в совокупности.
Рассматривая ряд концептуальных положений института прикосновенности, ученый специально не останавливается на ее объекте. К вопросу о направленности этих посягательств он обращается лишь при рассмотрении отдельных групп прикосновенности:
1)попустители и недоносители о совершающемся преступлении; 2) укрыватели преступника и преступления; 3) воспользовавшиеся плодами преступного деяния; 4) недонесшие о совершившемся преступлении.
Анализируя первый тип прикосновенных лиц, автор говорит о том, что, «имея власть и возможность» совершить определенные действия, они «не исполнили сей обязанности»4. Таким образом, охарактеризована лишь одна из составляющих «нормы права в ее реальном бытии», а именно, правовая обязанность совершить определенные действия. Вторую составляющую объекта - «вредоносность учиненного» - автор ни здесь, ни далее не рассматривает, оставляя для нас загадкой причину неисполнения данной обязанности.
Вторую и третью группы лиц, прикосновенных к преступлению, мы считаем, разделять нецелесообразно, так как «укрыватели» у Н.С. Таганцева понятие большее по объему по сравнению с понятием «воспользовавшиеся плодами преступного деяния». Различие заключается в том, что «воспользовавшиеся плодами преступного деяния» должны были получить «материальную, приобретенную преступником вещь или участвовать в ее сбыте»5. А в целом, автор говорит о том, что деятельность и тех, и других направлена на «укрытие виновного от рук правосудия»6.
Последняя группа лиц, прикосновенных к преступлению, - недонесшие о совершившемся преступлении. Указанные лица самоустраняются от участия в преследовании преступников, то есть вредоносность этого вида прикосновенности заключается именно в их отказе от участия в правоохранительной деятельности. Н.С. Таганцев констатирует тот факт, что этот вид прикосновенности «совершенно оправданно отмирает в законодательстве и Российской империи, и зарубежных стран». Причина этого заключается в том, что, с одной стороны, «эта натуральная повинность представляется слишком тяжелой, и что специальные органы могут вести дело открытия преступников и с несравненно большим успехом, и с меньшей затратой сил»7, с другой стороны, законодатель не должен игнорировать «презрение к доносу и доносчикам» со стороны общества.
Завершая исследование размышлений видного представителя науки уголовного права России дореволюционного периода Н.С. Таганцева, мы можем сделать вывод о том, что вредоносность прикосновенности он видел в причинении вреда или угрозе причинения такого вреда именно правосудию в широком смысле этого слова. Вред правосудию, включающему и предупреждение преступлений, и активное противодействие им в момент их совершения, и последующее установление истины по конкретному факту произошедшего - именно такой разнонаправленной видел вредоносность прикосновенности Н.С. Таганцев. В то же время, называя объектом прикосновенности правосудие, автор не указывал обязательные признаки объекта преступления, включенные им в завершенную характеристику этого преступного деяния.
Сторонник теории правового блага Г В. Колоколов определяет объект преступления как «индивидуальное правовое отношение, конкретную составную часть правового порядка»8, на которое направлено посягательство конкретного лица. Всякое преступление, «оставляя неприкосновенной саму норму… разрушает то или иное благо, частное или общественное, охраняемое уголовным законом»9. Включая в прикосновенность попустительство, недонесение и укрывательство, автор не использует объект преступления в качестве критерия объединения этих деяний в один институт. В случае совершения попустительства, по мнению Г.В. Колоколова, попуститель не отвечает «ни в качестве соучастника, ни как виновник самостоятельный: на его долю всегда выпадает лишь упущение (delictum omissionis)»10, аналогично решается вопрос и с недоносителем11. Следовательно, эти преступления направлены исключительно на неисполнение приказа, устанавливаемого в данном случае нормами уголовного закона. Именно в этом и заключен «отрицательный заряд», определяющий вредоносность этих деяний для общества. «Индивидуальное правовое отношение», нарушаемое при прикосновенности, составляет правоотношение, возникающее между государством, издавшим приказ, и лицом, обязанным его исполнять. Лицо в случае прикосновенности к преступлению уклоняется от исполнения этой обязанности. В то же время автор не объясняет, почему лицо обязано исполнять этот приказ. Получается, что подлежит защите «голая норма», но, как известно, норма не может существовать ради себя самой, охранительная норма создается для охраны чего-либо, а в конечном счете, кого-либо, поэтому вопрос об объекте прикосновенности, даже исходя из предложенной самим Г В. Колоколовым трактовки объекта, разрешен неудовлетворительно. Ученый, по нашему мнению, не сделал главного - не раскрыл источник вредоносности этих преступлений, что не позволяет нам в полном объеме согласиться с его умозаключением.
В то же время не утрачивает актуальности подход автора к определению сущности попустительства и недоносительства, а именно признание их «delictum omissionis». Г.В. Колоколов, отрицая признание недоносительства и попустительства самостоятельными деяниями, каковыми их признавал Н.С. Таганцев (delictum sui generis), обнаруживает теоретическое единство своих выводов с выводами ученого в части определения направленности деяний попустителей и недоносителей. Совпадение обнаруживается и в отношении укрывательства. У Г В. Колоколова, как и у Н.С. Таганцева, укрывательство «является совершенно отдельным преступлением - преступлением, направленным, очевидно, против судебной власти»12. Еще более интересным выглядит единство выводов исследователей при учете существующих у них противоречий в исходных положениях, касающихся разработки конструкций объекта преступления, соучастия в преступлении и прикосновенности к преступлению. Несмотря на все сказанное, ученые приходят к близким выводам относительно объектов деяний, составляющих прикосновенность к преступлению. Именно сходство в выводах, не основанное на близости общих положений, являющихся основой исследовательских построений, позволяет нам сделать предположение о том, что объект прикосновенности авторами выводился более интуитивно, нежели на основе ими же созданных общих концепций объекта преступления.
Таким образом, в исследованиях Г.В. Колоколова отсутствует критерий объединения укрывательства, попустительства и недоносительства в институт прикосновенности. Анализируя соучастие, автор указывает на необходимость отграничения от него деяний, именуемых прикосновенностью, но в то же время он не видит общих начал, на которых основывается институт прикосновенности и, соответственно, не усматривает единства преступлений, составляющих прикосновенность.
Другой сторонник теории правового блага С.В. Познышев считал, что «объектами преступлений являются те конкретные отношения, вещи и состояния лиц и вещей, которые охраняются законом под страхом наказания. Их можно назвать для краткости правовыми благами»13. В отношении направленности деяний, составляющих прикосновенность, на примере приобретения или сбыта добытого преступным путем он указывал, что «покупающий какой-либо предмет, зная, что последний добыт путем преступления, не только помогает преступнику использовать совершенное им преступление для получения от него различных выгод, но и скрыть преступление, так как добытый преступным путем предмет есть одно из уличающих преступника вещественных доказательств»14. Таким образом, по мнению автора, прикосновенность направлена в любой форме ее проявления на сокрытие преступления, то есть является преступлением против правосудия. Вывод, по сути, не противоречит концепции общего объекта автора, но, тем не менее, ход его мысли при определении объекта прикосновенности не предопределен единством взглядов на общий объект с тем же Г.В. Колоколовым. Хотя даже в случае различных исходных положений при построении института соучастия определение объекта прикосновенности должно проходить в рамках одного концептуального подхода к объекту преступления, которого придерживаются авторы.
Л.С. Белогриц-Котляревский считал, что «объектом преступления с формальной стороны является норма, а с материальной - те жизненные интересы или блага, которые этими нормами охраняются», далее автор говорит о том, что «преступление есть прежде всего нарушение закона или, говоря точнее, правовой нормы… но преступление, нарушая нормы, то есть абстрактные запреты или веления закона, вместе с тем необходимо разрушает те реальные блага или интересы, для которых эти нормы существуют»15. На основании сказанного выше можно сделать вывод о принадлежности теории объекта преступления автора к группе теорий, признающих объектом преступления правовые
блага16.
Переходя к анализу объекта прикосновенности, следует сделать два важных замечания. Во-первых, автор утверждает тот факт, что в системе уголовного права прикосновенность является самостоятельным институтом и, во-вторых, то, что деяние, составляющее прикосновенность, является полностью самостоятельным преступлением, в то же время имеющим связь с основным преступлением. Выделяя три вида преступлений, составляющих прикосновенность: укрывательство, попустительство, недоносительство - автор утверждает, что укрывательство направлено на «укрытие, устранение от органов правосудия внешних материальных предметов, могущих быть уликами преступления»17, самого преступника и вещей, добытых преступлением (в том числе «скупка и перепродажа от преступления»). Следовательно, объектом прикосновенности также признается правосудие.
А.О. Жиряев, разграничивая соучастие и прикосновенность, определял направленность каждого из этих деяний следующим образом: «первые (участвующие) непосредственно или посредственно стремятся к самому этому преступлению, последние (прикосновенные), напротив того, нередко чувствуют полное к нему отвращение и лишь из неуместного, например, сострадания к преступнику, противозаконного действия коего не успели предупредить, укрывают его от последующего правосудия»18. В целом же в работе четко прослеживается стремление автора подчеркнуть направленность прикосновенных деяний на «старание доставить чужому преступлению безнаказанность»19.
о том, что укрывательство «в субъективном отношении лежит в сочувствии, с вредом для общества, преступнику, в объективном противодействии нормальному ходу уголовного правосудия»21. То, что автор называет «субъективным отношением», не имеет ничего общего с объектом преступления, как его понимал сам автор. Субъективное отношение в предложенном понимании - это не более чем мотив, причем в этом случае не имеющий квалифицирующего значения, либо одобрение преступной деятельности, преступного результата деятельности другого лица, либо сострадание преступнику. К примеру, деяние лица, похитившего чемодан с деньгами, которым руководил мотив личного обогащения, и лица, похитившего тот же чемодан с целью помочь близкому человеку, будут квалифицированы одинаково. Уголовно-правовая оценка будет дифференцирована лишь при назначении наказания, но не при определении направленности посягательства. Следовательно, то, что автор именует «субъективным отношением», ни в коей мере не определяет направленность деятельности укрывателя и не перемещает ее в сферу объекта основного преступления. Таким образом, объектом укрывательства необходимо признать «объективное отношение», то есть такое общественное учреждение, как правосудие.
Попустительство и недонесение, по мнению А.Ф. Кистяковского, являются наказуемыми в случаях, когда «попустительство и недонесение были нарушением специальной, лежащей на каком-либо должностном лице обязанности противодействовать совершению преступлений или содействовать преследованию совершившихся». Попустительство наказуемо и в том случае, когда оно «исходит от такого лица, которое имеет над совершителем преступления какую-нибудь власть - отца, опекуна и т.п.», недонесение наказуемо, когда оно «было причиною того, что невинный заведомо для недонесшего был подвергнут следствию или был осужден»22. Следовательно, недонесение и попустительство признаются преступлениями при наличии законодательной обязанности лица «содействовать общественной власти в противодействии» совершению преступлений или «содействовать той же власти в открытии преступлений» и недопущении привлечения к суду невиновного. Во всех этих случаях основным непосредственным объектом является правосудие, в то же время не исключено причинение вреда дополнительным объектам, среди которых называются и иные государственные учреждения, не причисляемые к учреждениям правосудия, и лицо, незаконно и необоснованно привлеченное к уголовной ответственности, и институты общественной нравственности, составляющие «известный строй мысли». Причем составы преступлений попустительства и недоносительства требуют наличия именно специального субъекта, то есть признака, который в данном случае приближает эти составы к составам должностных, или еще шире, служебных преступлений.
Другой представитель теории субъективного права как объекта преступления В.Д. Спасович отождествлял понятия объект и предмет преступления и утверждал, что «предметом преступления может быть только лицо», а далее конкретизировал: «предметом преступления может быть частное лицо, семья, сословие, церковь, совокупность лиц, находящихся в известной местности, или публика, государство и его правительство, со всеми органами этого правительства»23.
Выделяя три вида прикосновенности: укрывательство, попустительство и недонесение, прямо фиксируя, что каждый вид прикосновенности составляет delictum sui generis, автор в то же время не указывает, кто является общим объектом для прикосновенности в целом, и не дает характеристики объекта конкретных видов деяний, составляющих прикосновенность, за исключением укрывательства. В своем исследовании укрывательства он подчеркивает, что это «самостоятельное преступление противу судебной власти государства: препятствование этой власти в раскрытии истины»24. Исходя из определения объекта преступления в понимании В.Д. Спасовича, мы можем предположить, что объектом (предметом) укрывательства будет выступать совокупность органов правосудия, на которых возложена обязанность по «раскрытию истины» при расследовании основного преступного посягательства. Такую трактовку сложно назвать удачной, так как сам автор, считая объектом «лицо, страдающее от преступления», в конечном счете, вряд ли считал, что от укрывательства преступления страдают органы правосудия. Безусловно, укрывательством создаются препятствия деятельности этих органов, затрудняется раскрытие истины по уголовному делу, но признание страдающими от этого самих органов является логической неточностью, заложенной в незавершенности самой конструкции объекта преступления В.Д. Спасовича. Не оспаривая ценности идеи объекта преступления как «какого-либо лица», следует сказать, что на той стадии разработки концепции объекта, на которой остановился автор, мы при применении этой концепции к положениям об укрывательстве имеем возможность трактовать объект укрывательства отличным от выше предложенного способом. Причем внешне ни один из выводов об объекте не будет входить в противоречие с его общей концепцией, но в то же время эти объекты будут кардинально отличаться друг от друга. Все это свидетельствует о незавершенности исходной концепции объекта и обнаруживаемой ввиду этого принципиальной невозможности применения ее для решения конкретных теоретических задач.
Подытоживая анализ исследовательских работ дореволюционного периода, касающихся объекта преступления в целом и объекта прикосновенности к преступлению в частности, мы можем сделать вывод о том, что во многом в этот период отечественной науки конструкция прикосновенности находилась в зачаточном состоянии.
Бесспорно, «сущность становится, выводится, а не механически берется»25, но зачастую сущность изначально интуитивно обнаруживается, а дальше переходит в «приблизительное истолкование», то есть «форму, допускающую обсуждение»26. Именно в этот период, по нашему мнению, произошел переход от интуитивного обнаружения сущности к ее приблизительному истолкованию. В этот период также большинство теоретических концепций объекта преступления не были последовательны и не позволяли организовать стройную и логически завершенную концепцию объекта прикосновенности к преступлению. Более того, направление, в котором ориентировала интуиция, определяя объект прикосновенности, зачастую либо ставило под сомнение общую концепцию объекта, либо вообще утверждало ее несостоятельность. В то же время было высказано колоссальное количество идей, требующих внимания и сегодня точно отражающих как элементы объекта прикосновенности, так и других составляющих данного института. Главная мысль, которая так или иначе прослеживается у авторов, работы которых были исследованы, указывает на то, что вредоносность прикосновенности к преступлению всегда заключена в посягательстве на правосудие.
Примечания
социальный уголовный прикосновенность преступление
1Таганцев И.С. Русское уголовное право: Лекции. Часть общая. СПб, 1902. Т. I. С. 19-20.
2См.: Каиржанов Е.И. Интересы трудящихся и уголовный закон. Алма-Ата, 1973. С. 122-123.
3Таганцев Н.С. Указ. соч. С. 47.
4Там же. С. 809.
5Там же. С 812.
6Там же. С. 811.
7Там же. С. 813.
8Колоколов Г.В. О соучастии в преступлении. М., 1881. С. 71.
9Он же. Уголовное право. Лекции. М., 1896. С. 234.
10Он же. О соучастии в преступлении. М., 1881. С. 58.
11Там же. С. 62.
12Там же. С. 61.
14Он же. Очерк основных начал науки уголовного права. Особенная часть. М., 1923. С. 216.
15Белогриц-Котляревский Л.С. Учебник русского уголовного права. Общая и особенная части. Киев, 1903. С. 161.
16Хотя у того же Н.С. Таганцева, определяющего объект как «норму права в ее реальном бытии», дальнейшая конкретизация не позволяет назвать автора сторонником объекта исключительно как нормы права. Все это еще раз подтверждает, что деление теорий объекта Е. Каиржановым является условным.
17Белогриц-Котляревский Л.С. Указ. соч. С. 226.
18Жиряев А.О. О стечении нескольких преступников при одном и том же преступлении (сочинение, написанное для получения степени магистра уголовного права исправляющим должность экстраординарного профессора в Императорском Дерптском Университете). Дерпт, 1850. С. 20-21.
19Там же. С. 41.
20Кистяковский А.Ф. Элементарный учебник общего уголовного права с подробным изложением начал русского уголовного законодательства. Часть Общая. Киев, 1882. С. 310-318.
21Там же. С. 610.
22Там же. С. 617.
23Спасович В.Д. Учебник уголовного права. Часть общая. СПб., 1863. С. 94.
24Там же. С. 165.
25Таллер Р.И. Философия как логика и методология познания права. Саратов, 1989. С. 10.
26Кирюшкин М.В. Алгоритмически ориентированное правоведение // Рос. юрид. журн. 2007. №3. С. 19.