Проблемы инвективности в лексике
Проблемы инвективности в лексике
1. Лингвистический и экстралингвистический круг явлений, связанных с ситуацией оскорбления, инвективы
инвективность юрислингвистика лексика слово
1.1 Юрислингвистика. Инвективность как проблема юрислингвистики
Демократизация российского общества привела к тому, что многие из социальных конфликтов вышли на поверхность, и они нередко достигают уровня, когда требуется юридическое вмешательство. Это касается конфликтов, связанных с защитой материальных и нематериальных благ, в том числе дела о защите чести, достоинства и деловой репутации. Политические изменения обострили чувство собственного достоинства российских граждан. Такие свободы как свобода слова, свобода выражения мнений (в том числе критических) имели и некоторые негативные результаты, связанные со злоупотреблениями этими свободами. В суды начало поступать большое количество исковых заявлений. В них граждане РФ требовали защиты чести, достоинства или деловой репутации (статья 152 Гражданского кодекса Российской Федерации) [10]. А также исков, связанных с оскорблениями (статья 130 Уголовного кодекса Российской Федерации) [43].
Обилие процессов по таким делам вынудило специалистов вплотную заняться множеством теоретических и практических проблем, выявило значительное число недоработок в законодательной базе и в механизмах реализации законов. Все это активизировало научное сообщество, заставило его попытаться осмыслить эти проблемы, их исследование ведется сейчас в разных направлениях специалистами разных отраслей знания: юристами, лингвистами, журналистами.
Проблемные вопросы, находящиеся на стыке наук - лингвистики и юриспруденции - подтолкнули развитие новой отрасли междисциплинарных исследований - юрислингвистики. Так как эта наука появилась сравнительно недавно, многие как теоретические, так и практические проблемы находятся еще только в стадии разработки.
Во все времена при возникновении споров по делам об оскорблении, вынесение решения по этому поводу вызывало большие разногласия. Источник этих трудностей коренится в неизведанности взаимоотношений юридической и лингвистической части речевых высказываний в применении к проблемам такого рода. Случаи, которые нуждаются в лингвистической экспертизе, требуют лингвоюридической оценки, также как юрислингвистической. В этом случае специалист может располагать только своими источниками по лингвистике для того, чтобы опереться на более-менее авторитетное мнение при оценке речи и текста и дать объективный ответ эксперта.
Очевидно, что для того, чтобы юрислингвистическая экспертиза имела юридический смысл, а соответственно, и юридическую силу, нужно разработать целое направление в лингвистике, проясняющее юридические аспекты тех или иных лингвистических экспертных толкований.
Это весьма непростая задача, так как практически любой язык бесконечно гибок по природе, и зачастую невозможно указать смысловые границы тех или иных языковых явлений. Это является принципиальной теоретической и практической проблемой лингвистики, а соответственно, и для юрислингвистики. В одних случаях употребление слова может считаться инвективным, в других условиях его можно прочитывать неинвективно. Всем известно, что обозвать человека собакой бывает чаще всего обидно и оскорбительно для него. Но нам известны случаи, когда для выражения преданности одного человека другому могут употребляться выражения типа: «предан, как собака». И это воспринимается нормально, или даже с внутренним и внешним одобрением. Специалист по лингвистике, конечно же, может сказать, что у автора высказывания есть законное право творческого подхода в обращении с языком (например, употребление слова в переносном смысле). В этом случае перед лингвистами стоит еще одна задача, а именно: разработать четкие указания безопасного в психологическом и медицинском смысле использования инвективной лексики. Почему медицинского, так это потому, что словом можно «ранить», то есть нанести психологический удар, который, в свою очередь, может привести к таким патологическим изменениям в организме, которые станут причиной серьезной болезни и даже гибели человека. Словом можно унизить человека, сломать его волю к жизни и свободному счастливому самовыражению в обществе. Это тот случай, когда каждый уважающий себя лингвист может и должен превратиться в юрислингвиста.
Очень большая и, как представляется, очень сложная проблема в юрислингвистике - это определение степени инвективности слова. По-видимому, самое сложное здесь состоит в проблеме определения степени инвективности текстов, статей и т.п., поскольку в этом случае нужно рассматривать проблему с двух сторон. Во-первых, необходимо выяснить намерения того, кто написал текст, и объективно оценить их. Во-вторых, существует и уязвленная сторона, то есть человек, который посчитал себя униженным и оскорбленным данным текстом, и, следовательно, нужно оценить правомерность интерпретации этим человеком данного текста. Очень большое значение при определении степени инвективности, а также определение преступности того или иного действия человека, имеет оценка мотивов этих действий и поступков. И чем изощреннее оскорбление, тем, как правило, легче автору «выпутаться» из официальных обвинений, умело смещая акценты и ссылаясь на то, что за текстами и речами совершенно не стоит никакого интереса оскорбить, унизить и т.п., что все, что он написал и сказал, было неправильно понято. Такого рода подход называется языковой демагогией, когда мысль, которую один человек хочет внушить другому, не дается ему прямо, а внушается как бы исподволь с помощью доступных возможностей и механизмов конкретного языка. Это позволяет автору текста или речи в случае необходимости «откреститься» от того, что определенную мысль он кому-то внушал.
С другой стороны, «потерпевший», как правило, также может выбирать, как ему интерпретировать текст или высказывание «обидчика» - в оскорбительном или неоскорбительном для него ракурсе. И в случае, когда человек чувствует себя обиженным, обосновать его реакцию с точки зрения лингвистической науки - это сложнейшая задача со многими неизвестными.
Такого рода ситуации должны решаться специалистами по юрислингвистике на основе тех разработанной шкалы и словарей инвективности, которые могут и должны быть положены в основу лингвистических исследований применительно к судебным и следственным случаям. Представляется, что здесь списочно решить проблему нереально, а вот разработка алгоритмов, то есть последовательности действия следственных органов, представителей юрислингвистической науки и судебных инстанций, может существенно продвинуть эту сложнейшую проблему в направлении цивилизованного и научного решения.
Таким образом, существуют различные факторы, объясняющие, что появление новой науки - юрислингвистики, вполне закономерно и отвечает насущной необходимости в современной жизни. Мы перечислили те возможные предпосылки теоретического и практического характера, которые определили направление исследований для формирования новой полноценной и функциональной отрасли науки, призванной оказывать практическую помощь для юриспруденции и юридической практики.
1.2 Термины и понятия «оскорбление», «непристойное/ неприличное выражение/ форма» и стилистика
Статья 130 УК РФ («Оскорбление»):
«Оскорбление, то есть умышленное унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме, наказывается исправительными работами на срок до шести месяцев, или штрафом до 100 рублей, или возложением обязанности загладить причиненный вред, или общественным порицанием, либо влечет применение мер общественного воздействия.
Оскорбление в печатном произведении или средстве массовой информации, а равно оскорбление, нанесенное лицом, ранее судимым за оскорбление, - наказывается исправительными работами на срок до двух лет, или штрафом до 3000 рублей с лишением права занимать определенную должность или заниматься определенной деятельностью, либо без такового».
«В гражданском праве специальной нормы, предусматривающей ответственность за оскорбление вообще нет. Именно поэтому для установления оскорбительной формы субъективно-оценочного высказывания в адрес истца при разрешении дел о компенсации морального вреда в качестве способа защиты чести, достоинства и деловой репутации суды общей юрисдикции и арбитражные суды должны будут обращаться к экспертам-лингвистам, так как без проведения лингвистической экспертизы спорных высказываний и публикаций в СМИ вынести законное и обоснованное решение о наличии или отсутствии субъективного мнения, высказанного в оскорбительной или не оскорбительной форме будет вряд ли возможно.
С точки зрения уголовного права (ст. 130 УК РФ) ведущим диагностическим признаком оскорбления является неприличная форма выражения отрицательной оценки личности потерпевшего, которая подрывает его престиж в глазах окружающих и наносит ущерб уважения к самому себе. Оскорбление как уголовно-наказуемое деяние должно быть выражено в неприличной, то есть циничной форме, глубоко противоречащей правилам поведения, принятым в обществе. Неприличность формы как признак оскорбления также может быть установлен в процессе судебной лингвистической экспертизы».
Помимо этого, с точки зрения судопроизводства понятие «оскорбление» включает, во-первых, факт унижения или умаления чести или достоинства, во-вторых, неприличную форму такого унижения, в-третьих, умышленность. Только в случае, когда в ходе судебного разбирательства доказано наличие всех трех компонентов, суд может вынести обвинительный приговор.
Как мы видим, в статье употребляется только два понятия: «оскорбление» и «неприличная форма». Термин «оскорбление» немного объяснен, а другой дан вообще без каких-либо объяснений, и это порождает большое количество вопросов. Да и сам термин «оскорбление» определен слишком широко.
Н.Д. Голев писал: «Понятие «оскорбление» по существу не определено, и слово «оскорбление» (равно как его синонимы типа «инвективное слово») не функционирует ни как лингвистический, ни как юридический термин)».
В трудах лингвистов сейчас активно обсуждается слово и понятие оскорбительности. Его можно считать, с одной стороны, характеристикой самого выражения, слова или оскорбительного понятия, а с другой стороны, характером личной реакции на инвективу, непристойность, оскорбление того, кто воспринимает этот посыл. В первом случае оскорбительным считается сам смысл слова или выражения, то есть его отрицательное содержание, вызывающее отвращение и общественный запрет тем большие, чем оно более оскорбительное. Например, матерные выражения в культурном обществе считаются сами по себе оскорбительными, и для воспитанных людей не имеет значения, кто их произнес и по какому поводу. Во втором случае оскорбительность возникает в зависимости от реакции воспринимающего на оскорбление в свой адрес, возникновение состояния обиды, оскорбленности. Мы видим значительное отличие друг от друга этих двух вариантов рассмотрения понятия оскорбительности, потому что объективная сила оскорбительности выражения, слова или понятия совершенно не означает субъективную, то есть фактическую, личную, оскорбленность. Кто-то, выслушав матерное слово, сказанное в общественном месте, может кинуться с кулаками на произносившего мат, или же подать на него исковое заявление в суд с формулировкой «защиты чести и достоинства». А кого-то даже непристойности в свой адрес совершенно не заденут, и состояние обиды и оскорбленности он не испытает, разве что усмешку и презрение. «Меня никто не может оскорбить, если я сам не оскорблюсь».
Конечно же, здесь возникает очень много проблем, в частности, о силе бранного слова, о том, какое слово считать более оскорбительным, какое менее, какие непристойные выражения достаточно предать общественному порицанию, а за какие необходимо привлечь к суду, как принципиально недопустимые и т.д. И снова мы сталкиваемся, как представляется, с субъективной оценкой ситуации того, кто воспринимает непристойности, выраженные в его присутствии. Утонченного и культурного интеллигента может оскорбить употребление бранного слова типа «жопа» в разговоре, а базарного торговца может не задеть самый грубый «трехэтажный» мат, направленный в его адрес.
Помимо этого, хорошо известны случаи, когда прозвища и оскорбительные клички с охотой принимались адресатами и превращались буквально в термины. Санкюлоты, фовисты, санкюлоты, импрессионисты, гезы - данные слова, когда-то были обидными обзываниями. Существует группа уголовников, которая совершенно спокойно именует себя «суками». А. Блок с гордостью писал: «Да, скифы - мы, да, азиаты - мы С раскосыми и жадными очами!»
В то же время, когда определяется степень вины ответчика, необходимо учитывать, кто именно и в чей адрес произносит слова. Непристойности, произносимые пожилой женщиной, воспринимаются обществом намного острее, чем те, которые исходят от пьяного парня. И в то же время оскорбление одним парнем другого далеко не то, что оскорбление молодым человеком пенсионера или инвалида.
Также специалисты по праву должны понимать, что оскорбления в определенном контексте может выполнять социализующую функцию и быть всего лишь выражением восхищения или дружеского расположения: «Как он, собака, хорошо танцует!», «Что-то тебя, ебаный-в-рот, давно не было видно!» Отличить их от брани просто: в этих случаях мы можем выделить наличие дружественной интонации. В противном случае адресат скорее всего будет рассматривать эти слова как обидные.
В связи с понятием «оскорбления» возникает проблема коммуникативной перверсии.
Г.В. Кусов выделяет в коммуникативной перверсии два плана выражения:
) искажение персональной информации о лице - «социометрический критерий оценки», т.е. прямая негативная оценка качеств человека;
) пренебрежение коммуникативной нормой - «социально-стилистический критерий оценки, т.е. создание условий умаления качеств социальной репрезентативности языковой личности».
Из вышесказанного логично вытекает определение, которое Г.В. Кусов дает понятию «оскорбление» - это «социокультурный стереотип поведения, распространенный в массовом сознании носителей лингвокультуры, о видах социально вредного поведения, которое в коммуникативном взаимодействии вызывает несогласие адресата занять непривлекательное место в социальной системе ценностей ввиду утраты им прежнего социального образа или положительной самооценки, а также представление о социально-ориентированных способах восстановления утраченной значимости лица, подвергшегося вербальной агрессии».
Концепт «оскорбление» включает в себя следующие признаки:
1) социальная направленность речевого акта; 2) табуированность используемой лексемы; 3) умышленное взламывание табу; 4) персональная адресность речевого высказывания; 5) направленность на понижение социального статуса адресата; 6) предпочтительное использование приемов скрытого воздействия; 7) публичность; 8) психологическая готовность перейти порог оскорбительности (табу); 9) ожидание правовой ответственности или морального осуждения.
Понятие «неприличная форма» также четко не определено. Лингвисты столкнулись с проблемой определения и уточнения данного термина, чтобы придать ему операциональность.
Очевидно, если определить этот термин как нарушение правил поведения, принятых обществом, или как непристойность, то возникают вопросы по толкованию входящих в это определение новых терминов.
Если мы начнем разбирать понятие непристойности, то определить его оказывается тоже непросто. Большие трудности в этом смысле возникают, в первую очередь, из-за того, что в разные времена это понятие по-разному интерпретировалось, и с течением времени оно претерпело большие изменения. И, конечно же, если рассмотреть это понятие с глобальной точки зрения, то есть в межгосударственном и международном смысле, то неизбежно мы столкнемся со специфическими национальными представлениями о том, что является пристойным, а что непристойным в данной культуре.
Иногда непристойное слово называют обсценной лексикой. Некоторые исследователи считают, что обсценное слово, выражение или высказывание можно определить как ломающее и нарушающее те нормы и правила взаимоотношений в социуме, которые приняты за образцы нормальных. Это то, что непозволительно произносить, печатать и показывать, потому что этого не должен никто слышать, видеть или читать. Сюда, по их мнению, например, можно отнести любого вида порнографическую продукцию или аудио и видеоматериалы, содержащие насильственные действия над людьми или любыми живыми организмами, наводящие страх, ужас и подобного рода неприятные впечатления и ощущения.
Но такое определение трудно применять практически, оно очень слабый помощник в наших условиях по той же самой причине: как можно определить то, что мы можем и должны оставить «на сцене» социального развития, а чего оставить нельзя, и чтобы это устраивало ту часть человечества, на которую будут рассчитаны такие нормы и правила. Еще одна трудность - непомерный объем работы. Кроме того, слова, выражения, действия и предметы, которые в одно время, эпоху считались непристойным, в наш век совершенно такими не считаются, а часто даже и наоборот, принимаются как позволительные и позитивные.
Таким образом, можно считать, что понятие непристойности есть смысл определять в конкретных исторических условиях, для какого-то определенного конкретного временного исторического интервала и в пределах тех национальных культур, правил, привычек и норм, где существует такая потребность. Говорить о непристойностях в словесном или печатном виде в размерах всего человечества, также как и определять понятие непристойности в размерах одной этнолексической группы на протяжении нескольких исторических эпох или больших временных периодов социальной эволюции, представляется бессмысленным.
Некоторые лингвисты, (как, например, А.У. Рид) определяют непристойность в связи с определенной формой описания телесных функций, могущей вызвать у человека, знакомящегося с этим описанием, реакции стыда, испуга. Эти реакции могут возникать в ситуациях, аналогичных описанным, когда то, что мы делаем, можно определить как «грязное», «непотребное», «порочащее» нас, как культурных и гигиеничных особей человеческого семейства. Можно привести следующий пример из арсенала вышеупомянутого филолога. Если просто говорить или описывать каким-то иным «пристойным» способом грязь, экскременты и другие телесные отправления, то нормальным считается безразличное отношение к такому описанию, или же реакция отвращения. В случае если описание «возбуждает и щекочет нервы», то мы уже имеем дело с инвективой. Очевидно, что различие здесь кроется лишь в повышенной силе эмоционального переживания «непристойной» инвективы, превосходящей реакцию в случае простого понимания слов и высказываний в буквальном смысле. Заметим, что в этом случае мы имеем попытку определить понятие «непристойное» через понятие «грязное», которое, в свою очередь, также требует определения с приложением не меньших усилий в преодолении трудностей такого определения.
Итак, «непристойность» - это такие выражения, которые в момент широкого обнародования их в любой форме: печатной, устной или какой-либо иной, - большинством воспринимающих считаются неприличными и недостойными того, чтобы быть произнесенными в культурном обществе, хотя и вполне используемыми в какой-то более конкретной узкой ситуации. В России, прежде всего, считается непристойным все, что связано с сексуальной сферой нашей жизни, искаженные названия половых органов, извращенное представление половых отношений, патологические отклонения в поведении людей на сексуальной почве и т.п. Все эти выражения непристойности в яркой форме выразились в таком понятии, как мат. В этой группе слов русского языка есть всего лишь несколько основных понятий и терминов, и очень много понятий и слов, произведенных от основных и творчески развитых и переосмысленных. Есть много таких выражений, которые внешне никак не напоминают непристойность, однако всем известны как специальная форма непристойного выражения, мата. Выражения завуалированного типа, видимо, также следует отнести к непристойностям, и их произнесение, печатание и т.д. считать неприличным для цивилизованного современного общества.
Неприличное и непристойное - это родственные понятия, но далеко не тождественные. Здесь можно сказать, что непристойное - это всегда неприличное, но наоборот будет неверно. Например, подробный и красочный рассказ бывалого ловеласа о своих сексуальных похождениях в молодости, не содержащий ни одного непристойного слова или выражения, может рассматриваться неприличным для воспринимающих, но никак не непристойным.
В.А. Стернин в своей статье «Неприличная форма высказывания в лингво-криминалистическом анализе текста» решает этот казус следующим образом. Он классифицирует лексику с точки зрения морально-этической оценки общества. И поэтому он сопрягает ненормативную лексику, то есть ту, которая не может быть использована в общественных местах и в СМИ, с понятием «неприличная форма». Он предлагает следующую таблицу нормативной и ненормативной лексики:
Надо сказать, что лингвисты относят ненормативную лексику к разговорной речи, таким образом, запрещая ее употребление в письменной речи. Исключением будет являть только художественные тексты, в которых данные слова будут выполнять, главный образом, фатическую функцию. Но в публицистическом жанре любое такое употребление не допустимо. В то же время, исследователи отмечают частое, ничем не оправданное употребление данной лексики в СМИ, особенно в публицистике. Очевидно, что риск создать прецедент «оскорбления» значительно повышается.
Разговорная речь, в свою очередь, подразделяется на литературную и нелитературную.
Нелитературная речь включает в себя такие пласты языка, которые относятся к сниженной лексике:
жаргоны
диалекты
просторечия
вульгаризмы
Данные стили обычно выражают «отрицательную оценку и негативные эмоции».
Тем более, что унизить или умалить честь и достоинство могут и многие слова, входящие в состав литературной лексики. Гильдия лингвистов-экспертов выделила следующие типы слов, входящие в состав инвективной лексики:
- констатирующие номинации лица, обозначающие негативную с точки зрения интересов общества (или его большинства) деятельность, занятия, поступки, поведение кого-либо, например: бандит, вор, мошенник, педераст, проститутка, фашист, шпион;
слова и словосочетания, в самом значении которых при констатирующем характере семантики содержится негативная оценка деятельности, занятий, поведения кого-либо, сопровождаемая экспрессивной окраской публицистического характера. Например: антисемит, двурушник, изменник, предатель, расист, ренегат, русофоб, юдофоб;
нейтральные номинации лица по его профессии, роду занятий, например: бюрократ, коновал, мясник, чиновник, которые в переносных значениях приобретают резко негативную оценку, обычно сопровождаемую экспрессией неодобрения, презрения и т.п.;
зоосемантические метафоры, содержащие, как правило, негативные оценки адресата речи и грубую экспрессию неодобрения, презрения, пренебрежения и т.п.; многие из таких метафор относятся к бранной (инвективной) лексике, оставаясь, впрочем, в рамках литературного языка. Например: быдло, кобель, кобыла, рыло, свинья, свиное рыло, сука, сукин сын и т.д.;
слова, обозначающие действия или качества, свойства кого-либо или чего-либо. Среди таких слов есть слова констатирующей семантики (украсть, убить, мучить, издеваться,
насиловать, хулиганить, врать, воровать…) и слова оценочные, с яркой экспрессивной окраской (хапнуть, двурушничать, лицемерить, лихоимствовать, прикарманить…);
слова и словосочетания, в самом значении которых заключена негативная (бранная) оценка кого-либо как личности, с достаточно сильной негативной же экспрессией. Например: дурак, гадина, гнусный… (все они - в рамках литературного языка);
словосочетания, представляющиеся эвфемизмами по отношению к словам-номинациям 1-го разряда. Тем не менее в эмоционально напряженной речи эти эвфемизмы в не меньшей степени оценочны, чем соответствующие «прямые» обозначения адресата;
окказиональные образования (часто построенные на игре слов, каламбурах), создаваемые с целью оскорбить, унизить адресата, подчеркнуть со стороны говорящего (пишущего) активное неприятие адресата, его деятельности, поступков, презрение к нему и т.п. Например, коммуняки (аффективный суффикс - як-), иудокоммунисты (словосложение), дембанда (сложносокращенное слово).
Из приведенных выше типов слов, входящих в состав инвективной лексики, очевидно, что оскорбление словом возможно и в «приличной форме». Поэтому в таких случаях необходимо учитывать контекст и ситуацию, в которой употребляются данные слова. Также имеет большое значение, какой смысл вкладывает говорящий в свое высказывание, возможна ли иная трактовка фразы.
Все это должно учитываться нами, так как правовое вмешательство возможно только тогда, когда имеет место прямой умысел при употреблении инвективного высказывания и оно адресовано конкретному лицу или группе лиц, и характеризует не отдельные поступки, а личность в целом.
Понятие оскорбление определяется в правовых документах через понятия «унижение чести и достоинства» и «неприличная форма», «непристойная форма», которые, в свою очередь, однозначно не определены ни с токи зрения правового толкования, ни с точки зрения языкознания. Поэтому, очевидно, что само исходное толкование термина «оскорбления» также пока еще не является четким и однозначным.
По-другому обстоит дело с сугубо лингвистическим понятием инвективности. Но оно не функционирует как юридический термин, а используется только непосредственно самими лингвистами. В дальнейшем мы будем рпираться на сформулированные Г.В. Кусовым признаки инвективности.
Из вышесказанного естественным образом вытекает необходимость классификации тех или иных явлений языка как инвективных. Очевидно, что невозможно напрямую связать ненормативную лексику с «оскорблением», за исключением случаев употребления нецензурных слов. Стилистические критерии в данном случае не могут помочь, так как никогда не были предназначены выполнять подобную функцию.
Работы по юрислингвистике в связи с инвективностью предлагают различные тактики по определению инвективности всего текста в целом (т.е. наличия/ отсутствия у говорящего намерения оскорбить). Потенциалу же инвективности языковой единицы (слова) должного внимания до сих пор уделено не было.
2. Проблемы определения инвективности в лексике
Создание специального юрислингвистического словаря инвективной (бранной, обсценной) лексики русского языка, который призван будет решать теоретические и прикладные, лингво-юридические задачи, в настоящее время назрело с особой актуальностью. Для существования такого словаря необходимым условием является создание специальной шкалы измерения степени инвективности лексики русского языка. Востребованность в применении такого словаря - для решения задач в экспертной юридической практике и для квалифицированного вынесения судебных решений по фактам и делам оскорблений в области защиты чести и достоинства и деловой репутации граждан, неоспорима.
В связи с тем что в настоящее время для проведения лингвистической экспертизы, в случае необходимости в делах такого рода, эксперты используют материалы различных толковых словарей русского языка, которые не предназначены для юрислингвистических исследований, то и выводы экспертизы часто носят приблизительный и опосредованный характер. И это можно понять, так как толковые словари естественного русского языка созданы для целей, совершенно далеких от таких специфических функций, как юрислингвистические приложения. Чтобы получать квалифицированные оценки лингвистов в такого рода юридической практике, необходимо создать специальный словарь инвективной лексики русского языка.
Так как в процессе языкового общения между людьми в острых и социально значимых ситуациях возникают конфликты, имеющие языковую основу, то разрешение этих конфликтов зачастую требуют привлечения правовой области знания, то есть экспертной юридической оценки употребления этико-языковых норм субъектами конфликта и судебного разбирательства по этому поводу. И это-то как раз и представляет основную трудность для эксперта в настоящее время, так как более или менее научный уровень, а значит и легитимность источников, на которые он может опираться, имеют только пометы толковых словарей.
Однако известно мнение многих авторитетных лингвистов о том, что словарные пометы толковых словарей составляются в значительной степени на основе интуиции лексикографа, что само по себе ставит под сомнение достаточную степень объективности и легитимности такого рода источников для целей юрислингвистики. Юридическая практика, очевидно, еще не вышла на тот уровень, когда решения в юридических оценках и судебных делах производятся на основании интуиции экспертов и судей. Видимо, по причине отсутствия нужного количества юристов, имеющих достаточный уровень лингвистической подготовки, так же как и юридической и языковой интуиции одновременно. К тому же интуитивный подход при формировании помет в толковых словарях не может дать системного единства и упорядоченности.
Кроме того, содержание нормативного толкового словаря должно включать не только полное и объективное описание инвективности каждого слова, но и характеризоваться полнотой словника. Часто инвективная лексика, которую и надо оценить эксперту с точки зрения степени оскорбительности, сознательно не включается лингвистами в такие словари по этическим или другим соображениям. Однако люди, сталкиваясь с действием инвектив и чувствуя оскорбление и обиду, переживают это в связи со сложившейся этической оценкой употребления такого рода языковых лексем, а не по предписанию словарей. И они законно требуют ограждения себя от негативного воздействия оскорбительных слов и выражений, а это возможно, если будет установлена шкала инвективности в виде словаря обсценной лексики, устанавливающая ту или иную ответственность за ее употребление. Таким образом, субъективная интуиция лексикографа в этом словаре должна объединиться с объективной языковой интуицией всего общества на данный момент.
С чем можно столкнуться при создании словаря бранной лексики, исполняющего роль шкалы инвективности слов и выражений для юрислингвистической оценки в языковых конфликтах?
Во-первых, главным объектом в этом случае будет являться инвективное слово или выражение. Сейчас его представления в лингвистических словарях, справочниках или учебной литературе в систематическом виде нет. Правда, в ряде словарей используется помета «бранное», но научный уровень толкования бранности в этом случае желает быть гораздо выше для практического юридического использования.
В некоторых редких словарях отдельно выделяется помета «бран., хула», однако семантика лексем слабо дифференцирована и представлена, как правило, в общем виде. Широко издающиеся в настоящее время словари бранной и ненормативной лексики русского языка, составленные, как правило, лингвистами-профессионалами, не могут нести функцию юрислингвистического словаря из-за коммерческих целей издания, ориентации на широкого читателя, а значит, отсутствия их научного уровня и значимости. Поэтому задача академической науки состоит в системном научном лексикографическом описании функционально-семантических характеристик инвективных лексем.
В словарях существуют пометы шутл., ирон., пренебр., презр., неодобр., бран., указывающие на отрицательную оценку слов и выражений, однако такие пометы не дают возможности выстроить систему оценок по степени отрицательности.
При использовании лексикографической информации в судебных процессах необходимо каждый раз учитывать разницу оценок и толкований авторов разных словарей, характеризующих лексемы: по причине разной теоретической базы подготовки самих авторов, различных установках при составлении словарей, неодинаковом уровне интуиции, различиях исходного материала для формирования помет и, наконец, естественных стилистических изменениях, прошедших в период времени между разными изданиями словарей. Возникает интересная ситуация возможности проведения научного эксперимента социально-лингвистического направления, где должны будут учитываться сразу данные всей совокупности словарей, то есть объектами исследования станут сами составители.
2.2 Попытка определения инвективности слова вне конкретного контекста
Определение инвективности слова вызывает минимум вопросов и сомнений в том случае, когда запрет на употребление слова характеризует лексему вне зависимости от типа ситуации. Когда табу «привязано» к слову, а не к случаю его употребления. Такова ситуация в русском языке с матерной лексикой. В словарях эти лексемы (если мы их там найдем) будут иметь помету «неценз.», расстановка этой пометы характеризуется в лексикографии относительной последовательностью.
По-иному обстоит дело со словами типа дурак, идиот, придурок и пр. Трудности с определением инвективности этих слов связаны с зависимостью их понимания (как оскорбительного или неоскорбительного «принятых» или «непринятых» адресатом в свой адрес), от контекста. Оскорбительными они окажутся не во всякой ситуации, поэтому представляется, что изучение и анализ лексем этого типа и является на сегодняшний день наиболее актуальным в рамках выбранной темы. Именно этим «ситуативным» словам и определению типов ситуаций их употребления посвящены дальнейшие разделы исследования.
Дипломная работа А. Климковой «Юрислингвистический словарь инвективной лексики русского языка (на материале слов, негативно оценивающих умственные способности человека)» посвящена именно интересующим нас словам. Сущность ее работы заключалась в том, чтобы носители языка распределили инвективные слова по шкале инвективности: мало оскорбительное - умеренно оскорбительное - сильно оскорбительное. Результаты ее исследования следующие:
Мало оскорбительноеУмеренно оскорбительноеСильно оскорбительноеЛопух52Балда35Дебил55Придурок46Балбес33Идиот54Пень45Дуб32Кретин52Дурак39Козел30Лох52Осёл39Зануда27Козел45Дубина32Дубина25Зануда39Дуб27Дурак20Балда24Балбес20Пень20Балбес22Балда16Осёл19Дубина18Зануда9Придурок18Осёл17Лох8Лопух17Дуб16Дебил7Идиот16Дурак16Кретин1Кретин16Придурок11Идиот5Лох15Пень10Козёл0Дебил13Лопух0
Анкетировалось 75 реципиентов. Цифры показывают, сколько опрошенных отнесли то или иное слово к определенной степени оскорбительности. Анализ таблицы показал, что каждое слово, взятое вне контекста, имеет довольно устойчивую степень инвективности. Например, «самым» оскорбительным, по данным таблицы, следует признать «дебила» (55 человек дали максимальную степень оскорбительности против 13 («средняя степень») и 7 (малая степень). Наименьшей степенью характеризуется «лопух» (52 человека именно так оценили это слово, лишь 17 считают это слово «умеренно оскорбительным) и т.д. Но данное исследование не учитывает контекст употребления потенциально инвективного слова.
Далее мы проанализировали словарные статьи, посвященные выбранным словам, в толковых словарях и представили полученные нами данные в виде таблицы:
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. М.: Рус. яз. 1998.Толковый словарь русского языка: В 4-х т. / под ред. Д.Н. Ушакова М.: Русские словари, 1994.Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: Азбуковник, 1999.Словарь современного русского литературного языка: В 17-ти т. / Под ред. В.И. Чернышова. М., Л.: Изд-во АН СССР, 1948-1965.1 Лопух2) Прост. перен. - о глупом человеке, простаке.2 Придурок3 Пень«Этому пню не растолкуешь.» Болван, глупый человек.Разг. «Стоять как пень» - стоять, ничего не понимая, неподвижно, бессмысленно. Разг. Устар. «Стать в пень» - прийти в недоумение, одуреть.2) Разг. пренебр. перен. - тупой бесчувственный человек. «Разве этот пень может что-нибудь понять?»// Перен. простореч. - о глупом, бестолковом или безучастном ко всему человеке.4 ДуракГлупый человек, тупица, тупой, непонятливый, безразсудный. // Малоумный, безумный, юродивый.1) Разг. Бран. - глупый человек. 3) Разг. «Остаться в дураках» - быть поставленным в глупое положение, не добиться своей цели.1) Разг. - глупый человек.1) Глупый тупой человек. Обычно в просторечии.5 Осел// Глупый, ленивый человек.2) Бран. - глупец, дурак, тупой упрямец.2) Прост. бран. перен. - о тупом упрямце.2) Перен. - о глупом человеке.6 ДубинаДУБ // Тупой, глупый, упрямый человек.2) Разг. фам. бран. - мало восприимчивый, тупой человек. «С таким дубиной и разговаривать не хочется».2) Прост. бран. перен. - о тупом, глупом человеке.2) Прост. бран. - о тупом, глупопом, упрямом человеке.7 Дуб2) Разг. фам. - то же, что дубина во 2 знач. Бран. дуб-дубом - как круглый дурак. «Стоит дуб-дубом и ничего не отвечает».2) Разг. перен. - о тупом, нечутком человеке.1) Перен. - о нечутком, тупом человеке.8 Балбес«Экой балбесина, балбесища вырос.» Болван, повеса, рослый, неуклюжий невежа.Разг. бран. презрит. - бестолковый, грубоватый и большого роста человек. «Дети выросли балбесами».Прост. презер. - бестолковый, грубый и неотёсанный человек, бездельник.Простореч. презрит. - рослый, бестолковый, невоспитанный молодой человек; бездельник.9 Балда// об. влгд. - дылда, болван, балбес, долговязый и неуклюжий дурень; // ряз. - шалава, безтолковый; сплетник, баламут; // кстр. - дурак, тупица, малоумный.3) Разг. бран. - глупый человек, болван.2) Прост. бран. - бестолковый человек.1) Простореч. - бестолковый, глупый человек.10 ЗанудаПрост. презер. - занудливый человек.11 ЛохПск. - резиня, шалапай.12 Дебил13 КретинЮродивые горных стран Европы; они тупы, даже малоумны, уродливы, зобасты.Бран. - тупоумный человек, идиот.2) то же, что идиот (во 2 знач.; разг. бран.)14 Идиот2) Разг. бран. - дурак, глупый человек, тупица.2) Разг. бран. - глупый человек, тупица, дурак.2) Разг. бран. - дурак, глупый человек, тупица.15 Козел// Глуповатый, самодовольный щёголь.2) Разг. «Козёл отпущения» - человек, на которого постоянно сваливают чужую вину, чужую ответственность.3) «Козёл отпущения» - о человеке, на которого постоянно сваливают чужую вину, ответственность.
Причины отсутствия единства в данном вопросе Д.Н. Шмелев комментирует следующим образом: «стилистическая характеристика, которая дается отдельным явлениям языка, в том числе разным группам лексики, часто не совпадает в разных лингвистических работах. Это объясняется и сложностью, во многом неоднозначностью самой стилистической и экспрессивной окраски, присущей многим словам, и возможностью очень разнообразного, во многих случаях разнонаправленного их применения в конкретных условиях речевого общения. Это объясняется также и известной неупорядоченностью терминологии, применяемой в работах по стилистике, и отсутствием общепринятого понимания некоторых основных исходных стилистических категорий».
Часто слово вовсе отсутствует. Мы связываем это с тем, что составители намеренно не включают ненормативную лексику в состав словаря по этическим соображениям.
Из всего вышесказанного логично вытекает только один вывод: необходимо обратиться к контексту употребления данных слов.
2.3 Оскорбление как речевой акт
Обращение к контексту употребления той или иной языковой единицы предполагает изучение не только семантики и стилистической характеристики составляющих высказывание слов, но и интенции говорящего, речевых условий, социального положения собеседников и т.п. Этот аспект нашего исследования требует обращения к таким сравнительно новым направлениям и теориям в лингвистике, как прагматика и теория речевых актов.
Во второй половине ХХ века появился новый подход к проблеме языка. Язык стал рассматриваться с точки зрения деятельности человека, а носитель языка - как носитель социальной культуры общества, обладающий своими индивидуальными психологическими особенностями, которые так или иначе отражаются на его речевой деятельности.
Основоположниками теории речевых актов являются представители оксфордской школы: Дж. Остин, Дж. Серль, Г.П. Грайс, которые изучали обыденный язык в естественном его функционировании. В центре их исследований стоит человек со своими целями, которые он преследует во время коммуникации. Но так как отправной точкой стал человек, то в сферу интересов лингвистов вошел целый ряд экстралингвистических факторов: языковая компетенция участников коммуникативного акта, ситуация в которой протекает речевой акт, речевой этикет, целевые установки участников общения и многое другое.
Минимальной единицей речи становится речевой акт: «основной единицей языкового общения является не символ, не слово, не предложение и даже не конкретный экземпляр символа, слова или предложения, а производство этого конкретного экземпляра в ходе совершения речевого акта».
Так как речевой акт - это действие, то для его анализа используются те же самые инструменты, что и для анализа любого действия: субъект, цель, способ, инструмент, средство, результат, условия, успешность и т.п. Это принципиально отличается от существовавшего на тот момент подхода к языку, в котором изучались главным образом констатирующии высказывания.
Дж. Остин вводит новые характеристики для анализа высказывания. Он выделяет следующие типы речевых актов: локутивный, перлокутивный и иллокутивный. Изучением локутивных актов лингвистика занималась уже давно, рассматривая высказывание как фонетический, лексико-грамматический и семантический комплекс, который оценивается по шкале истинности и ложности. Такие высказывания описывают окружающий мир. Например:
Сейчас стоит ясная погода.
Виктор вчера сдал экзамен по введению в языкознание на отлично.
Людвиг Витгенштейн - один из величайших философов 20 века.
Но лингвист выделил высказывания, к которым не применимы понятия истинности и ложности, так как они имеют коммуникативную цель. Поэтому должны характеризоваться с точки зрения успешности и неуспешности. Это иллокутивные и перлокутивные речевые акты.
Человек говорит всегда с какой-то целью. Он спрашивает или отвечает, уверяет, информирует, предупреждает, критикует. Так речевой акт, рассматриваемый с точки зрения коммуникативной цели, является иллокутивным. Например:
Я прошу тебя: закрой окно.
С другой стороны, слово провоцирует - действие, поэтому человек в процессе говорения изменят мир. Речевой акт, рассматриваемый с точки зрения его реальных последствий, выступает как перлокутивный акт. Закрытое окно, в приведенном выше примере, будет тем самым последствием, но только в случае успешности речевого акта.
Дж. Остин выделил также перформативные речевые акты, то есть те, которые равнозначны действию. Впоследствии некоторые ученые пришли к выводу, что перформативный акт в чистом виде может осуществить только субъект, обличенный определенными полномочиями или же учреждение, обладающее властными полномочиями. Но Дж. Остин, не ограничиваясь этим требованием, выделил следующие отличительные признаки таких высказываний:
к нему не применимы критерии истинности и ложности;
отсылает к самому себе;
описывает себя;
перформативный глагол совпадает по времени с моментом говорения и стоит в форме первого лица, единственного числа настоящего времени;
наличие полномочий у говорящего.
Примеры таких высказываний:
Да, я согласен взять эту женщину в жены (в ходе брачной церемонии).
Я клянусь.
Я завещаю свои часы брату.
Держу пари на шесть пенсов, что завтра будет дождь.
То есть условиями осуществления перформативного речевого акта будет ряд как экстралингвистических, так и лингвистических факторов.
Теперь нам кажется уместным рассмотреть «оскорбление» с точки зрения теории речевых актов, так как речевой акт оскорбления, подобно перформативам, требует ряда лингвистических и экстралингвистических условий для его осуществления. Попробуем их сформулировать.
«Идеальная» ситуация оскорбления предполагает, как нам кажется, следующие факторы.
Во-первых, инвектива должна происходить в ситуации диалога, то есть должен быть собеседник (тот, кого потенциально можно оскорбить). Поэтому инвективное слово должно относиться семантически ко второму лицу, так как речевая ситуация, когда инвективная лексика относится к самому говорящему, на наш взгляд, не может считаться оскорблением. Так же как в ситуации оскорбления «за глаза», когда адресант не присутствует.
Во-вторых, говорящий и его адресат должны воспринимать слово «как правду», серьезно. Поэтому инвективное высказывание должно иметь реальную модальность, то есть глагол должен быть в форме изъявительного наклонения. Случаи, когда используется сослагательное и повелительное наклонение (или лексические показатели нереальности), также, скорее всего, не будут считаться оскорблением.
В-третьих, оскорбляющий и говорящий должны совпадать в одном лице. Речевая ситуация, когда адресант как бы цитирует слова другого человека, а значит, использует синтаксические конструкции косвенной и несобственно-прямой речи, не может считаться актом оскорбления.
И, в-четвертых, говорящий утверждает имеющий место (свершившийся) факт, а не делает прогнозы на будущее. Поэтому адресант должен использовать конструкции с формами настоящего (или прошедшего) времени. Высказывание с формами будущего времени вряд ли можно назвать оскорблением (скорее презрительным советом/ предостережением).
При рассмотрении нами ситуации «оскорбления» мы не претендуем на полную объективность и понимаем относительность представленной нами модели. Мы понимаем, что только полный анализ лингвистических и экстралингвистических факторов может ответить на вопрос, совершен акт оскорбления или нет.
2.4 Определение инвективности слова в речевом контексте
В итоге мы остановились на детальном анализе 8 слов (дурак, балда, дуб, козел, балбес, дебил, идиот, лох) и попытались на основе анализа контекстов с этими лексемами выявить некоторые особенности и тенденции их употребления, а также предпосылки и рекомендации по определению инвективности (или степени инвективности) слов в речевой ситуации.
Поиск по заданным словам дал следующие результаты.
Разные слова дали разное количество контекстов употребления этих слов. Самое большое количество примеров ресурс выдал на слова «дурак» - около 7 тысяч, и «идиот» - около полутора тысяч примеров. На такие слова, как «балда», «лох», «придурок» и «кретин» машина выдала около 200 примеров, а «балбес» и «дебил» - около 100 контекстов.
Много примеров ресурс выдал на слова «козел», «осел», «дуб», «пень» - более тысячи. Но мы вынуждены были выбирать только те, которые имели лексическое значение «человек». Их оказалось не так уж много - около ста, стапятидесяти контекстов.
Анализ приводимых далее контекстов с выбранными лексемами позволил разработать следующую единую схему анализа, послужившую основой для композиции словарных статей:
. Общая характеристика ситуации.
Здесь выделяются типы употребления слова, описываются контексты, в том числе учитываются некоторые экстралингвистические ситуативные факторы, толкуются дополнительные оттенки значений, корректируется лексическая семантика.
. Лексический контекст (синонимические, антонимические ряды, сочетаемость).
Это более детальная характеристика контекста, с точки зрения не ситуации в целом, а смыслов, которые «задаются» ближайшим лексическим окружением, его сочетаемостью. Под контекстом понимается последовательность слов, ограниченных предложением.
. Грамматический контекст. Морфология.
Здесь мы пытаемся выявить грамматические факторы, усиливающие или ослабляющие, уменьшающие степень инвективности слова. Обычно важными оказываются категория лица, понимаемая семантически, категории числа и наклонения.
. Грамматический контекст. Синтаксис.
Здесь анализируется синтаксическая функция в предложении (член предложения - особенно важна позиция предиката, является ли слово обращением), особенность синтаксической конструкции (сравнительный оборот, несобственно-прямая или косвенная речь и т.д.).
2.4.1 Анализ контекстов употребления слова «дурак»
Повышенная степень инвективности.
А) Ситуация, когда слово «дурак» употребляется в отношении лиц, облеченных социальной властью.
А вот в дураках себя числить никто не хотел. Поэтому всегда как-то само собой считалось, что дураки ― это власть, а не простой народ. [Программа «500 лет» (2003) // «Лебедь» (Бостон), 2003.06.02]
Интересно отметить. Что слово «дурак» во всех приведенных выше примерах употреблено в контексте 3 лица. Мы находим это закономерным. Потому как сама специфика контекста навязывает это. Ведь сложно представить употребление слова «дурак» относящимся ко 2 лицу, а тем более к первому, и так чтобы сохранилась речевая ситуация оскорбления лица, обличенного властью. Если таковые примеры и существуют, то, нам думается, это скорее исключение из правила.
Б) Ситуация, когда слово имеет политическую окраску и связывается с национальными вопросами.
Платоныч любил говорить с каким-то еврейским одесским акцентом, он шутливо ерничал этой манерой, чем давал повод антисемитам предполагать в нем, русском дворянине, родившемся в Париже, жида, а дуракам-евреям думать, что он «дразнится», как говорили в детстве: [Михаил Козаков. Актерская книга (1978-1995)]
Поистине, «русский дурак» ― самый монументальный дурак на свете…». [Станислав Золотцев. Духовный подвиг исполина (2004) // «Наш современник», 2004.06.15]
Интересно отметить большое количество речевых ситуаций, как бы обратных примерам приведенным выше. То есть людей разных национальностей оценивают как «не дурака».
Евреи же не дураки, они знают, что из ребенка обязательно вырастит или крупный ученый, или знаменитый скрипач, кто же будет бросать такое богатство? [Аркадий Хайт. Монологи, миниатюры, воспоминания (1991-2000)]
В) Ситуация, когда слово употребляется в значении «глупый человек» и сложно выделить еще какое-нибудь добавочное значение. В данных примерах, как нам представляется, слово «дурак» заменяется словом «глупец» или синонимичным словосочетанием, например, «сделать глупость» без изменения первоначального смысла. Данное значение выделяется как основное во всех словарях.
Так как вместо слова «глупец», употреблено слово «дурак», мы относим данные примеры к повышенной степени инвективности.
Что я думаю о твоем дураке сыне? [Галина Щербакова. Моление о Еве (2000)]
Он в жизни может быть дурак дураком, но автор написал ему монолог о дураках, и ― глядишь, на сцене умница и иронист. [Михаил Козаков. Актерская книга (1978-1995)]
Меж своими немцами и то в дураках считался. [П.П. Бажов. Алмазная спичка (1945)
Г) Ситуация, когда Слово «дурак» употребляется с намерением оскорбить, и может быть заменено другим оскорбительным словом, у которого степень инвективности совпадает с исследуемым.
В такие минуты я, спрятавшись за большой курьей ногой, не была вполне уверена, что это не ведьмины приготовления, и в мою задачу в тот момент входили, по крайней мере, два действия ― первое: доказать себе, что я не трушу, и второе: отучить прабабку от её ужасной религии. Таким образом, я, стремительно выскочив из-за большой курьей ноги, «готовая и к смерти, и к бессмертной славе», орала во всё горло: «А твой бог ― дурак! Бога― нет!» Язык мой не отсыхал, молнии не испепеляли, и я никуда не проваливалась, что и укрепляло меня в моём вульгарном атеизме. [Марина Палей. Поминовение (1987)]
Козлов же стал все огульно хаять, грубо обзывать Архипова, назвав дураком, что было недопустимо на официальном заседании. [Анастас Микоян. Так было (1971-1974)]
Для данной подгруппы характерно употребление глаголов «обзывать / выругаться» и определительного местоимения «сам». Искомое слово часто выступает в роли обращения или входит в состав составного именного сказуемого,
2. Лексичекий контекст (синонимические и антонимические ряды, сочетаемость слов).
А) Определения (приложения, уточнения) к слову со значением отрицательной лексической оценки усиливают инвективность слова «дурак».
― «Ну, этот дурак, антисемит, стал выяснять, когда же я их буду учить акробатике». [И.Э. Кио. Иллюзии без иллюзий (1995-1999)]
Определения «полный» и «круглый» в сочетании со словом «дурак» имеют значение высокой степени. Так в Малом академическом словаре русского языка (МАС) у слова «круглый» выделяется значение «полный, совершенный», которое реализуется в сочетании круглый дурак [36].
Он был очень доволен ― на поверку этот Зыбин оказался круглым дураком. [Ю.О. Домбровский. Факультет ненужных вещей, часть 2 (1978)]
― Климов ― полный дурак ― не в курсе проблемы, все воюет с тараканами у себя в голове… [Электронная листовка о выборах мэра Долгопрудного (2003)]
Б) Слова с отрицательной семантикой усиливает инвективность при сочетании их со словом «дурак».
Стоять на дурацких вахтах…, и капитан может оказаться дураком, и будет мучить. Или сам, не дай Бог, будешь капитаном, и самому придётся всех мучить.
В) Повышение степени инвективности мы можем заметить в случаях, когда искомое слово входит в состав однородного ряда, в котором используются слова со значением негативной оценки.
Даже самый последний дурак, кретин, болван и сволочь ― и тот вздрогнул. [Виктор Конецкий. На околонаучной параболе (Путешествие в Академгородок). Повесть (1978)]
Грамматический контекст. Синтаксис.
Исходя из проанализированных нами примеров, мы можем сделать следующие наблюдения. В большинстве случаев слово является в предложении сказуемым или обращением, редко подлежащим. Много примеров, в которых исследуемое слово является второстепенным членом предложения: дополнением, реже определением. Случаи, когда слово выступает в роли обстоятельства, нам не встретились.
А) Повышается степень инвективности, в ситуации, когда слово «дурак» является обращением.
― Крышку с объектива сними. Ты крышку, дурак, снять забыл. Я тут теперь посчитал, ― выходит, что семнадцать лет прошло с тех пор как он мне это сказал. [Андрей Геласимов. Ты можешь (2001)]
Мы стали дразнить её, не сомневаясь, что она соврала. «Дураки, ― выпалила Сонька, кусая губы. ― Я не могу, потому что мать с меня клятву взяла». [Вера Белоусова. Второй выстрел (2000)]
Б) Повышается инвективность высказывания при употреблении сравнительного оборота, в состав которого входит слово «дурак».
Вам жена правду говорит, а вы, как дурак, не верите. [Алексей Слаповский. Жизнь Лагарпова (1999)]
А то ходит как дурак и не здоровается. [Что тебе снится, крейсер Аврора? (форум) (2007.01.04)]
В) Повышается инвективность в ситуации диалога. Исследуемое слово выступает в роли сказуемого.
― С ума сошла! ― Сам дурак. ― Идиотка! [Дарья Донцова. Уха из золотой рыбки (2004)]
Для данной группы характерно употребление определительного местоимения сам.
― Да почему?! - Кайгородов почувствовал себя в дураках. Ноздри его крупного красивого носа запрыгали… [Василий Шукшин. Штрихи к портрету (1973)]
Ты ничего не соображаешь, а соображать тебе всё время что-то не даёт и мешает, и от этого ты себя чувствуешь просто каким-то дураком и даже кретином… [Валерий Медведев. Баранкин, будь человеком! (1957)]
З) Ситуация, когда кто-либо «оказывается в дураках»: «выглядит дураком» или его «выставили дураком».
Часть застекольщиков настаивает на том, что надо делать что-то среднее между капустником и КВНом, а остальные не хотят выглядеть дураками. [«За стеклом-2»: На организаторов могут подать в суд? (2002) // «Известия», 2002.01.30]
Мужчины, увлечённые ею, с рыцарской самоотверженностью вскарабкивались на окраину Чегема, но, в конце концов, не вынеся отдалённости от людей и не в силах вступить в диалог с окружающей природой, уходили от неё, низвергались, скатывались вниз, звеня рыцарскими доспехами, и, встав на ноги, отряхивались уже внизу, в долине, кишащей словоохотливыми дураками. [Фазиль Искандер. Сюжет существования (1965)]
― Сам ты дурак, ― беззлобно и совершенно по-школярски огрызнулся Бритоголовый. [Людмила Улицкая. Путешествие в седьмую сторону света // Новый Мир, №8-9, 2000]
Б) Понижение степени инвективности мы можем заметить в случаях, когда искомое слово входит в состав однородного ряда, в котором используются слова со значением положительной оценки.
Иное дело ― буржуазные революции, которые, конечно, фальшивят, уповая на свободу, равенство и братство, но все же ставят перед собой чисто деловые, реальные и сравнительно кроткие цели, как-то: гегемония пошлости в качестве инструмента обогащения или просто возможность беспрепятственно наживаться на трудягах, невеждах и дураках. [Вячеслав Пьецух. Уроки родной истории (Пособие для юношества, агностиков и вообще) // «Октябрь», 2003]
Дождь утихал, и поэтому Кольчугин сильно нервничал, прыгал, кричал, обзывал всех лентяями, дураками, золотыми рыбками. [Василий Аксенов. Пора, мой друг, пора (1963)]
В) Понижается инвективность, если сочетание исследуемого слова с другим / другими словами стало устойчивым, фразеологизмом. Их функция не оскорбление, но снижение стиля высказывания.
Я посчитаю всё как следует… чтобы чин чином… без дураков. [Андрей Волос. Недвижимость (2000) // Новый Мир, №1-2, 2001]
Клео-то сам в дураках и ничего не знает… [Валериан Скворцов. Сингапурский квартет (2001)]
Всю жизнь любит джаз, рок, даже детективы читает, даже выпить не дурак (но очень в меру). [Александр Милитарев. Ответственный за языки мира // «Знание - сила», №8, 2003]
Г) Инвективность понижается в сочетании со словом «последний», так как в этом случае речь идет о неком «абстрактном» дураке.
С наступлением темноты наступление спецназа на бандитов облегчается, задача ― упрощается. Последнему дураку и то ясно! Террористы ― не дураки. [Андрей Измайлов. Трюкач (2001)]
Д) Ситуация, когда исследуемое слово употребляется в сочетании с глаголами «держать», «считать». В этом случае происходит как бы интерпретация какого-либо мнения, поступка и т.д.
Они всегда держали его за дурака, почти за шута. [Петр Проскурин. Полуденные сны (1983)]
«Я возмущен тем, что меня открыто и нагло считают дураком, подсовывая картину или стихотворение с обдуманным покушением на мой карман, время и воображение… [Сергей Чупринин. Высокая (ли) болезнь // «Знамя», 2004]
Е) Понижается инвективность слова засчёт противопоставления слова «дурак» другому слову с отрицательной семантикой.
А потому, что он имел несчастье жить в эпоху Наполеона Буанапарте, проходимца, прямого бандита и сумасшедшего, если, конечно, не банального дурака. [Вячеслав Пьецух. Письма из деревни // «Октябрь», 2001]
Грамматический контекст. Морфология.
А) Степень инвективности понижается в сочетании с притяжательными местоимениями, семантически отсылающими к 1 лицу. В этом как нам кажется можно увидеть противопоставление «миров» мой/наш - твой/ваш, где первый всегда будет оправдан.
А мои дураки Мишка и Сашка где-то шляются, и даже некому отгонять от меня пьяных. [Лидия Вертинская. Синяя птица любви (2004)]
Может, и моему дураку кто-нибудь подаст. [Рустам Арифджанов. Чему Москва верит? (1997) // «Столица», 1997.03.04]
Б) Ситуация, когда событие еще только может состояться в будущем. Человека предостерегают.
Употреблять термин «духовное здоровье» по отношению к нашему обществу не решится даже законченный циник ― хотя бы из опасения, что тонкость его иронии дойдёт не до всякого, и он будет рисковать прослыть дураком. [Иван Голубничий. Сквозь сумерки (2003) // «Завтра», 2003.03.02]
И папа мне говорил: последним дураком будешь, если ментам поверишь. [Андрей Лазарчук, Михаил Успенский. Посмотри в глаза чудовищ (1996)]
В) Инвективность понижается, когда слово «дурак» употребляется в сочетании с возвратным местоимением себя или личными местоимениями 1 лица. Таким образом, происходит некое противопоставление: мы - они, где принадлежность к «нашему» миру является оправдательным фактором.
― Выходит, Санька, на таких, как мы с тобой, дураках люди талант раскрывают. [Борис Можаев. Саня (1957)]
― С нами, дураками, и сам Господь Бог отказался без палки толковать, учит он нас, учит, а мы… [Ю.О. Домбровский. Факультет ненужных вещей, часть 1 (1978)]
Г) Усилительная частица даже в сочетании с исследуемым словом понижает инвективность, так как в этом случае слово «дурак» не относиться к конкретному лицу, а имеет собирательное значение.
Видно было, что его воля сломлена дружелюбной, но вместе с тем какой-то опасно-властной манерой Ефима: даже дураку было ясно, что Ефим может в любой момент выстрелить, причем ему ничего не будет. [Сергей Осипов. Страсти по Фоме. Книга первая. Изгой (1998)]
Д) Ситуация когда исследуемое слово сочетается с неопределенными и определительными местоимениями. В этом сочетании с местоимением слово «дурак» не относится к какому-то конкретному лицу, скорее имеет собирательное значение.
― А я не буду, ― отворачиваясь от него, сквозь зубы проговорила Аля. ― Пусть других дураков поищут… Конечно, теперь она его узнала! [Анна Берсенева. Полет над разлукой (2003-2005)]
Это просто была уверенность в себе, уверенность в том, что другие дураки. [Даниил Гранин. Зубр (1987)]
Тогда можно было бы сказать, что коммунизм происходит от сифилиса мозга некоторых дураков. [Красный Терменатор (2002) // «Коммерсантъ-Власть», 2002.02.26]
В сочетании с местоимениями любой, каждый исследуемое слово приобретает значение «низший в ряду других, самый незначительный из всех, плохой».
Любому дураку ясно, что это натяжка, правда ведь? [Вера Белоусова. Второй выстрел (2000)]
Это надо понимать. Это каждый дурак поймёт. Вот выйдет пасьянс, значит, сегодня привезут. [Н.А. Тэффи. Семейный аккорд (1910)]
Это же значение сохраняется, если заменить местоимение любой, каждый прилагательным последний.
Е) Инвективность понижается, когда сравнительный оборот семантически относится к местоимениям 1 лица.
А я сижу и слушаю как дурак. [Кирилл Качнов. Право называться фанатом оплачено (2001) // «Формула», 2001.02.15]
В этой группе можно выделить подгруппу, где слово «дурак» входит в состав сравнительного оборота и сочетается с глаголом «улыбаться». В данную подгруппу мы сочли логичным отнести и те примеры, где нет личного местоимения, но сказуемое стоит в форме 1 лица.
Я шел, я улыбался, как дурак, а в ушах у меня все звучало: «Такие товарищи нам нужны». [Владимир Войнович. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина (1969-1975)]
Грамматический контекст. Синтаксис.
Исходя из проанализированных нами примеров, в этом разделе мы можем сделать некоторые наблюдения над употреблением слова «дурак». Оно выступает в качестве подлежащего и сказуемого, дополнения, определения и обстоятельства. Главным отличием от предыдущего раздела, с повышенной степенью инвективности, является значительное снижение примеров, где искомое слово выступает сказуемым.
А) Не будет оскорблением обращение к самому себе, «дураку».
― Дурак, дурак, ― вскричал я, а так как я картавил, то показалось мне, что в тишине ночи каркнула ворона, ― значит, я был хорош, только пока смотрелся в зеркало, но стоило мне убрать его, как исчез контроль и лицо моё оказалось во власти моей мысли и… а, чёрт меня возьми! [М.А. Булгаков. Театральный роман (1936-1937)]
― И нас правильно сажают! ― кричал он. ― Так нам и нужно, старым дуракам! Сопли перед вами распустили! [Ю.О. Домбровский. Хранитель древностей / Приложение (1964)]
Б) Понижается степень инвективности. Когда обращение употребляется в ситуации дружеского общения
Она с начальством в лес отгребла. Саша скинул его потную руку: ― Ну, ну, ― обиделся Морозов, ― о тебе, дураке, забочусь… [Даниил Гранин. Искатели (1954)]
В) Понижается степень инвективности, когда исследуемое слово стоит рядом с обращением. Так как наличие в предложении обращения (если это имя собственное), уже обычно свидетельствует об относительной вежливости собеседника
― Ты, Володька, дурак и ничего у себя под носом не замечаешь. [Вера Белоусова. Второй выстрел (2000)]
Г) Ситуация, когда нельзя говорить о том что кого-то назвали «дураком», как о факте, так как происходит как бы цитирование чужих слов.
Знаменитая гоголевская формула о двух вечных несчастиях России ― плохих дорогах и дураках ― отнюдь не потеряла своего значения и в наши дни. [Борис Грищенко. Посторонний в Кремле (2004)]
У него был злой язык: под вывеской его эпиграммы не один добряк прослыл пошлым дураком; его соперники, завистливые водяные медики, распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных, ― больные взбеленились, почти все ему отказали. [М.Ю. Лермонтов. Герой нашего времени (1839-1841)]
Д) Понижается инвективность в вопросительном предложении.
― Да вы что, впрямь дурак? ― спросил Мостовской. ― Вы что, всерьёз о Судейкине? [Василий Гроссман. Жизнь и судьба, ч. 1 (1960)]
Е) Внутренняя речь
Ах, чтоб тебе пропасть, дураку, мысленно выругался Тумаш. Ну что ты с ним сделаешь? [Василь Быков. Болото (2001)]
Ж) Ситуация диалога, когда словом «дурак» называют человека в контексте дружеского общения.
― Дурак, ― шепчет мне Виташа, ― начнёшь с простого, отметки будут хорошие, а потом перейдёшь к сложному ― колы пойдут… [Булат Окуджава. Новенький как с иголочки (1962)]
― Андрей приподнялся с кровати, опираясь на локоть. ― Честное слово, ты как дурак. Две медсестры тут будут ― на всех хватит. [Николай Леонов. Лекарство от жизни (2001)]
З) Понижается инвективность высказывания при употреблении сравнительного оборота, в ситуации когда «дурак» сравнивается со словами, имеющими значение еще более негативное, чем искомое слово.
Дураком-то лучше быть, чем трусом-шкурником. [Нина Воронель. Без прикрас. Воспоминания (1975-2003)]
В предложениях ирреальной семантики (условная конструкция)
Если ты думаешь, что это любой дурак сможет ― залезть на батут и начать там прыгать, ― то ты ошибаешься (причем очень жестоко! [Николай Ванин. Рожденный ползать - может полететь (2004) // «Хулиган», 2004.07.15]
Итак, степень инвективности слова «дурак» повышается в ситуациях:
- когда слово употребляется в отношении лиц, облеченных социальной властью;
- когда слово имеет политическую окраску и связывается с национальными вопросами;
когда слово употребляется в значении «глупый человек» и сложно выделить еще какое-нибудь добавочное значение;
когда слово употребляется с намерением оскорбить, и может быть заменено другим оскорбительным словом, у которого степень инвективности совпадает с исследуемым;
когда слово имеет определение (приложение, уточнение) со значением отрицательной лексической оценки;
когда слово сочетается со словами отрицательной семантики;
когда слово входит в состав однородного ряда, в котором используются слова со значением негативной оценки;
сочетания с притяжательными местоимениями, относящимися ко 2 лицу;
когда слово имеет определение, выраженное указательным местоимением;
когда слово употребляется в сочетании с усилительной частицей вот
когда слово «дурак» является обращением;
диалога, когда исследуемое слово выступает в роли сказуемого;
когда слово входит в состав сравнительного оборота.
Степень инвективности слова «дурак» понижается в ситуациях:
- когда слово употребляется в выражениях близким к пословицам, в которых дурак оценивается как носитель какого-то положительного начала или неизбежности;
когда дурак заслуживает сочувствия, например, потому что оказывается обманутым по вине более пронырливых, нечестных людей;
когда молодость служит некоторым оправданием чьей-то глупости, существительное определяется прилагательным «молодой»
когда дурак наделяется некими положительными качествами
когда субъект говорит о своем чувстве любви к дураку;
когда слово употребляется в значении «необразованный человек» или в значении «чайник», т.е. «неспециалист», в этом случае скорее логичнее говорить не об оскорблении, а о пренебрежении;
когда говорящий/ или герой при «внутренней» точке зрения ощущает себя в «дураках»;
когда кто-либо «оказывается в дураках»: «выглядит дураком» или его «выставили дураком»;
когда слово сочетается со словами, имеющими лексическое значение положительной оценки;
- когда искомое слово входит в состав однородного ряда, в котором используются слова со значением положительной оценки;
когда слово в сочетании с другим/ другими словами стало фразеологизмом;
когда слово сочетается со словом «последний», так как в этом случае речь идет о неком «абстрактном» дураке;
когда исследуемое слово употребляется в сочетании с глаголами «держать», «считать», в этом случае происходит как бы интерпретация какого-либо мнения, поступка и т.д.;
когда слово употребляется в сочетании с притяжательными местоимениями, семантически отсылающими к 1 лицу;
когда событие еще только может состояться в будущем, человека предостерегают;
когда слово употребляется в сочетании с возвратным местоимением себя или личными местоимениями 1 лица;
когда слово употребляется в сочетании с усилительной частицей даже, так как в этом случае слово не относиться к конкретному лицу, а имеет собирательное значение;
когда исследуемое слово сочетается с неопределенными и определительными местоимениями, так как с этом случае не относится к какому-то конкретному лицу, а скорее имеет собирательное значение;
когда сравнительный оборот семантически относится к местоимениям 1 лица;
когда слово является обращением к самому себе - дураку;
когда слово стоит рядом с обращением, так как наличие в предложении обращения (если это имя собственное), уже обычно свидетельствует об относительной вежливости собеседника;
когда нельзя говорить о том, что кого-то назвали «дураком», как о факте, так как происходит как бы цитирование чужих слов;
внутренней речи;
вопросительного предложения.
диалога, когда словом называют человека в контексте дружеского общения.
когда слово входит в состав сравнительного оборота и сравнивается со словами, имеющими значение еще более негативное, чем искомое слово;
ирреальной семантики (условная конструкция).
2.4.2 Анализ контекстов употребления слова «балда»
Повышенная степень инвективности
1. Общая характеристика ситуации
А) Ситуация, когда слово используется, прежде всего, с оскорбительной целью и может быть заменено другим словом с той же степенью инвективности.
― Уйди, не тронь, папа ― не папа, болтать горазд, оставайся со своим папой Римским, в дурдом тебя пора, балда оловянная! [Петр Алешковский. Жизнеописание Хорька (1990-1993)]
У сына он живет, балда старая. А сын далеко где-то. [Василий Шукшин. Билетик на второй сеанс (1971)]
2. Лексический контекст (синонимические и антонимические ряды, сочетаемость слов).
А) Усиливают инвективность слова «балда» определения к этому слову со значением отрицательной оценки.
А ты чего зевал / балда твоя раззява! [Г. Белых, А. Пантелеев. Республика ШКИД (1930)]
Б) Повышение степени инвективности мы можем заметить в случаях, когда искомое слово входит в состав однородного ряда, в котором используются слова со значением негативной оценки.
― Где быть твоим рубахам, кроме комоды? … Вот она! Что ты орешь-то, скоблено рыло, еретик! Ах ты, балда пола, сатана плешива! [Б.В. Шергин. У Архангельского города (1930-1960)]
Террористы из «Часа червей» до последнего нужного мгновения сохраняли маскирующий акцент, не забываясь, не сбиваясь. Ты же Ломакин ― балда. Мудак! [Андрей Измайлов. Трюкач (2001)]
В) Инвективность повышает в ситуации, когда на разных полюсах оказываются социальный статус человека и негативная оценка его личности.
Староста класса. Но страшная балда! [Дина Рубина. Двойная фамилия (1986)]
. Грамматический контекст. Морфология.
А) Ситуации, когда определением к слову является указательное местоимение:
― произнес голос кому-то третьему, сопевшему пьяной одышкой. ― Этот балда верит в инструкции. Ну и идиот. [Игорь Адамацкий. Утешитель // «Звезда», 2001]
Что понял этот балда в моей музыке, которая могла бы так превосходно служить экрану, переплетаясь с ним и взаимно дополняя…» [Лидия Смирнова. Моя любовь (1997)]
Балда такая, все считал себя женатым, а на самом деле они были разведены в двадцать шестом году! [В.М. Глинка. Из неопубликованного (1976-1982) // «Звезда», 2003]
Б) Употребление усилительной частицы вот в сочетании со словом балда:
― А кто сегодня дежурный по посту ( /// ) 1? Вот балда! Не иначе разводящий распорядился сдуру знамя сразу после парада доставить на место ― и отрядил караульных прямо к концу церемониального марша. [Михаил Веллер. Баллада о знамени (1983-1997)]
Звонить к феминистке! Вот балда! (Выслушивает ответ. [Эдвард Радзинский. «Я стою у ресторана…» (Монолог женщины) (1990-2000)]
Грамматический контекст. Синтаксис.
Проанализированные примеры показали, что по синтаксической функции в предложении повышенной и пониженной степени инвективности противопоставлять вряд ли возможно. Хотя надо заметить, что в примерах с пониженной степенью инвективности слово особо часто встречается в позиции подлежащего.
А) Употребление слова в роли обращения:
А Хабаров просил все горше, все жалобней, но мужик тут-то и отпихивал наседавшего капитана крепеньким пузом: «Это тебе не частная лавочка, а государственное предприятие, балда, у меня отчетность, опять же инкассаторша из облуправления выручку приезжает снимать, у меня все по закону должно, хоть зубами золотыми расплачивайся». [Олег Павлов. Казенная сказка (1993)]
Б) Употребление исследуемого слова в составе сравнительного оборота
― А что стоим, как балды на паперти? [Георгий Владимов. Три минуты молчания (1969)]
Пониженная степень инвективности
Общая характеристика ситуации
А) Ситуация, когда слово балда выражает значение, близкое к значению выражения «здоровая кобыла», подчёркивается слишком быстрое физическое развитие субъекта. Инвективность пониженная, так как речь идёт о человеке молодом и не указаны поступки, которые демонстрировали бы субъекта негативно.
Потом он вырос здоровым таким балдой и ушел из дома, а когда вернулся, то яблоню эту при каких-то там обстоятельствах срубил, она окно ему, что ли, застила, ― и она опять-таки была счастлива, хотя не совсем. [Дмитрий Быков. Орфография (2002)]
Лексический контекст (синонимические и антонимические ряды, сочетаемость слов)
А) Сочетание со словом со значением «в незначительной степени», как бы смягчающим обидность анализируемого слова:
Когда нам их вручали в польском посольстве, министр культуры Польши сказал: «Нас, поляков, часто спрашивают, не обижаемся ли мы, что в СССР каждый месяц идет такая передача, где паны и пани выглядят немножко балдами? [Зиновий Высоковский. Плачь перед Богом, смейся перед людьми(2010)]
Б) Слово «балда» входит в состав фразеологизма, где теряет качество инвективности. Однако использование такого фразеологизма снижает стиль речи.
«Я им покажу пару», ― пообещал Витя Франке и бухнул от балды телеграмму, что в Днепропетровске есть новый партнер и он рвется в бой. [Александр Терехов. Секрет // Александр Терехов. Секрет. Библиотека «Огонек», 1989]
Теперь скажи мне, друг, пожалуйста, такое: ты что, влюблён в Таню? Только честно, без балды. [Василий Аксенов. Пора, мой друг, пора (1963)]
«Предстоящие переговоры правительств Чехии и Польши с США по вопросу размещения ПРО проводятся «для балды», чтобы успокоить общественное мнение». [Виктор Баранец. Москву позвалив глобальную оборону противоракетную (2010)]
― С какой это балды на моем мясе вас домой повезут? [Валерий Попов. Свободное плавание // «Звезда», 2003]
Грамматический контекст. Морфология.
А) Случаи, когда часть синтаксической конструкции, где субъект сам называет себя «балдой», предваряет междометие:
Но ответить она ему не дала, воскликнув без всякой паузы: ― Ой, балда беспамятная! Я ж согласилась зайти только из-за холодильника вашего! [Георгий Полонский. Репетитор (1977-1995)]
Б) Случай, когда определением к слову «балда» является неопределённое местоимение какой-то.
В их число какой-то балда положил два десятка ― скучнее придумать нельзя. [Василий Песков. Белые сны (1964)]
В) Ситуация когда речь идет о будущем времени
― Вот ты и будешь Балдой, ― клекотнул Евгений Дмитриевич. [Фазиль Искандер. Мученики сцены (1989)]
Г) Инвективность понижается, когда слово «балда» употребляется в сочетании с местоимениями 1 лица:
И мне, вот такой балде (никаких способностей к языкам)! [Марина Москвина. Небесные тихоходы: путешествие в Индию (2003)]
Точно! Ой, я балда не внимательная! Конец рабочего дня сказывается…
Д) Ситуация повелительного наклонения
Ты меня слушай, балда!» А он отбрасывал, не желал слушать. [Юрий Трифонов. Дом на набережной (1976)]
Грамматический контекст. Синтаксис
На основе синтаксической функции противопоставлять случаи повышенной и пониженной степени инвективности вряд ли возможно, для исследуемых контекстов наиболее характерна роль сказуемого и обращения.
А) Ситуация, когда субъект сам называет себя балдой, предполагая, что он «озвучивает» мнение о нём другого человека. Это предложения с вводными конструкциями типа «ты полагаешь», или с передачей косвенной речи:
― Я тебя понимаю. Ты полагашь, я балда-балдой. Ты им вбей в голову, поверют и пойдут! [Вс. Иванов. «Бронепоезд»]
Ты, наверное, опять думаешь, что я балда и песня совсем не для дискотеки? [Большая ролевая игра (форум) (2010)]
Вечно она трандела, что Майка ― полная балда по жизни. [Галина Щербакова. Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом (2000)]
Б) Ситуация, когда слово выполняет функцию обращения, отношения говорящего и адресата - дружеские. На дружелюбное отношение указывает наличие в функции обращения имени собственного:
― Я погладил ее по голове. ― Жан, балда стоеросовая! У тебя же постельный режим. [Андрей Белянин. Свирепый ландграф (1999)]
― А-а! Митяга! ― шумно загудели огарки.