Аристократия Парижа первой половины XIX века
Курсовая работа
Аристократия Парижа первой половины XIX века
аристократия светский общество париж
Введение
Актуальность. Американский писатель Эрнест Хемингуэй написал о Париже роман «Праздник, который всегда с тобой». Он начинается отрывком из письма Хемингуэя другу: «Если тебе повезло, и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж - это праздник, который всегда с тобой». [6, с. 3]
Австрийский писатель Стефан Цвейг выразил свои чувства в очень сходных выражениях: «В подарок на первый же год, обретенной свободы я обещал себе Париж. Дважды побывав в этом непостижимом городе, я был знаком с ним лишь поверхностно: я знал, что тот, кому довелось в молодости провести здесь хотя бы год, проносит сквозь век свою жизнь несравненную память о счастье». [7, с. 67]
Как объяснить такую любовь к чужому городу? В чем тайна притягательной силы Парижа?
Главная причина была указана Энгельсом: Париж - это «город, в котором европейская цивилизация достигла своего высшего расцвета, в котором сходятся нервные нити всей европейской истории и из которого через определенные промежутки времени исходят электрические разряды, потрясающие весь мир; город, население которого сочетает в себе, как никакой другой народ, страсть к наслаждениям со страстью к историческому действию... город, который в самом деле, как выразился Луи Блан, есть сердце и мозг мира». [5, с. 500] В течение нескольких веков Париж поистине был «столицей мира», по сравнению с которой, другие, даже
Степень изученности. История Франции всегда находилась в центре внимания западной историографии, а также ученых нашей страны. Поэтому в своей работе мы вынуждены ограничиться анализом тех исторических монографий, которые, были использованы в нашем исследовании.
Прежде всего, необходимо упомянуть о работе А. Де Токвиля «Старый порядок и революция». Историк-аристократ первой половины XIX века Алексис де Токвиль в своей работе «Старый порядок и революция» сочувственно относится к дворянской аристократии.
Из современных историков-французов необходимо упомянуть Фернана Броделя и его труд «Что такое Франция?». В своей книге Бродель хотя и опирается на историков прошлых лет (Мишле, Лависса, Робера Филиппа, Жака Мадоля), тем не менее, стремится выдвинуть свою концепцию, свой взгляд на историю Франции.
В монографии отечественного дореволюционного историка XIX в. Перцева В. Н. «Франция в XIX веке» дается довольно подробная характеристика экономической и социальной жизни французского общества. Главное внимание автор уделяет буржуазии, рабочим и крестьянству, которые, по его мнению, играли главную роль в истории Франции на протяжении всего XIX столетия. На мой взгляд, автор незаслуженно обходит вниманием аристократические слои французского общества.
В работе Е.В. Тарле «Талейран. Из мемуаров Талейрана» говорится о знаменитом дипломате конца XVIII начала XIX века. Е.В. Тарле утверждает, что Талейран, не смотря на свое древнее аристократическое происхождение «помогал буржуазии хоронить феодальное средневековье», впрочем, как и многие другие представители французской аристократии.
Труд Е.В. Тарле дополняет монография другого советского историка Ю.В. Борисова «Шарль-Морис Талейран». В ней автор, на мой взгляд, очень точно показал перерождение французского аристократа феодального прошлого XVIII века в аристократа буржуазного XIX века.
Это лишь краткий список ученых, работавших над интересующей нас темой. На самом же деле их бесчисленное множество и все они заслуживают глубокого и детального изучения.
Цель моей курсовой работы сводится к следующему: на основании изучения источников и литературы проанализировать светскую жизнь аристократии Парижа в 1814-1848 гг.
Для этого мне нужно решить следующие задачи:
.Изучить понятие «свет» для французского общества, рассматриваемого периода.
.Показать влияние аристократии Парижа на культурную и политическую жизнь Франции.
. Рассмотреть развлечения парижской аристократии первой половины XIX века.
Объект и предмет исследования. Объектом дипломного исследования является французское общество первой половины XIX века. Предметом исследования - аристократия Парижа и ее светская жизнь рассматриваемой эпохи.
Новизна и практическая значимость. В работе предпринята попытка проанализировать светскую жизнь парижской аристократии в 1814-1848 годах с привлечением не только доступной мемуарной и научной литературы, но также и художественных произведений писателей Франции того времени.
Принципы и методы исследования. Методологической основой исследования является принцип историзма, позволяющий рассматривать изучаемые события в контексте исторической эпохи.
Специально - исторические методы исследования представляют собой различное сочетание общенаучных методов, адаптированных к особенностям
исследуемых исторических объектов. В данной работе, на мой взгляд, целесообразно использовать:
1.Историко-сравнительный метод, который дает возможность оценивать развитие и жизнь парижской аристократии и других высших слоев Франции первой половины XIX по принципу сходства-различия;
2.Историко-системный метод, который в последнее время получает все большее распространение в практике научно-исторического исследования, это связано с попытками углубленного анализа целых общественно-исторических систем, раскрытия внутренних механизмов их функционирования и развития. К тому же все исторические события имеют свою историческую причину и функционально взаимосвязаны между собой, то есть носят системный характер. Это непосредственно относится и к данной работе, так как речь в ней идет не только о развлечениях и богемной жизни аристократии Парижа, но и о ее влиянии на политическую и культурную жизнь Франции.
.Историко-типологический метод. Типология чаще применяется к динамическим системам, она учитывает специфику развивающихся систем, какой, безусловно, парижская аристократия рассматриваемого периода.
Территориальные и хронологические рамки. Данная работа ограничивается территорией Франции периода Реставрации и Июльской монархии, более того, в значительной степени мною изучалась только география столицы Франции, где и проходила в основном светская жизнь аристократии Парижа.
Хронологическими рамками дипломной работы является период в истории Франции с 1814 по 1848 годы.
Источниковая база. В качестве источниковой базы для нашего исследования послужили источники двух видов.
. Источники художественной литературы. В качестве важного источника для наиболее полного раскрытия моей темы я привлекла произведения французского писателя Оноре де Бальзака (1799-1850), его цикл «Человеческая комедия» и произведения А.Дюма.
. Данная группа источников проверяется источниками мемуарно-эпистолярного характера. В мемуарах Ш.-М. Талейрана, несмотря на то, что в них описываются в основном события дипломатической истории Франции, можно выявить взгляды типичного аристократа на реставрацию Бурбонов и ее последствия для французского общества.
Еще одним источником для написания моей курсовой работы послужили письма Павла Васильевича Анненкова, известного критика, публициста и литературоведа («Парижские Письма», «Письма из-за границы»). По своему содержанию они не однозначны. В центре внимания автора находятся явления искусства. Давая богатый материал для понимания эстетических идей, они в то же время дают понимание социально-политических идей. Суждения Анненкова о французском театре, игре актеров очень мне помогли в раскрытии некоторых аспектов культурной жизни парижского «света».
Анненков раскрывает истинное положение дворянства в 1848 году. Из его писем видно, как июльская монархия катится к закату. Политические скандалы, коррупция правящей верхушки, узурпация власти финансистами, нравственное разложение высшего сословия, успех в обществе людей с сомнительной репутацией и не менее сомнительными титулами - все это нашло отражение в корреспонденции Анненкова.
Структура работы. Работа состоит из введения, основной части, включающей три главы с подпунктами, заключения, списка изученных источников и литературы.
1. Аристократы. Что скрывается под этим словом?
Во всех справочниках понятие «аристократия» толкуется как «родовая знать». Но, как с печальным смирением написал Доминик Ливен, автор одного из лучших исследований по этому вопросу, «что такое "аристократия" известно всем, но вот вы решили написать об аристократии книгу, и сразу перед вами встает вопрос, как определить это понятие». Действительно, трактовок множество, еще более - разночтений.
Аристократия - наследственный привилегированный слой общества. Представители знати называются аристократами или знатными людьми. Слово «знатный» славянского происхождения и означает «знаменитый», «известный».
В большинстве государств знать оказывала существенное влияние на политику, даже если формально вся власть принадлежала монарху или народному собранию. Строй, при котором власть принадлежит знати, носит название аристократия. По имени этого строя и сама знать нередко называется «аристократией».
Знать формировалась различными путями. В одних странах знать составилась из коренных жителей главного города (римские патриции). В других - из племени, завоевавшего страну (франки в Галлии). Нередко в аристократию превращаются начальники войска и чиновники государства. Во многих государствах можно было войти в состав аристократии за особые заслуги или за очень большую сумму денег.
Знать чаще всего является военной прослойкой, однако в городах-государствах Италии к знати относились не только воины, но и купцы. А в древней Индии было две привилегированные Варны - жрецов и воинов. В эпоху абсолютной монархии к прежней аристократии присоединились служилые дворяне, образовав новое сословие знати - дворянство.
Суммируя все определения, можно сказать, что аристократы - представители родовой знати, в подавляющем большинстве своем имеющие высшие титулы (там, где развита система титулования). Хотя могут быть и нетитулованные исключения - старый дворянский род с заслугами нескольких поколений (такой, например, к которому принадлежал М.И. Голенищев-Кутузов). Аристократом не может быть самый знатный и титулованный человек, если он, по принятому сейчас определению, «сделал себя сам», если его род - пусть даже самый знатный - начинается с него самого. То есть не парвеню, не фавориты судьбы, как, например, Потемкин и Орловы, не взлетевшие наверх фаворитки, как гражданская жена Людовика XIV Ментенон или последняя утеха следующего Луи - Дюбарри.
Аристократом может стать как минимум второе поколение - уже выросшее с пониманием принадлежности к этому статусу (пример - Румянцев-Задунайский)
Есть и ограничения: множество аристократов, люди талантливые и с амбициями, достигали верховной власти и становились владыками - сюзеренами, основывая новые династии. Их нельзя в полной мере считать аристократами, это уже главы царствующих домов. Исключение - ненаследственные диктаторы, такие как Ю. Цезарь или С. Боливар.
Если рассматривать то, насколько известны те или иные аристократические семьи, то с одной стороны, недостаток христианско-европеидного образования отсекает от обыденной образованности множество эпох, народов и их вождей. Поэтому на слуху весьма ограниченно-упорядоченный круг имен. С другой стороны, Китай, исповедывая конфуцианство, не знал аристократизма во всю свою историю. В основе структурирования правящего класса стояла чиновничья выслуга и экзамен на чин. Господствовавшая долгие столетия в Индии кастовая система делала бессмысленной идею аристократии. С приходом же Великих Моголов стал доминировать другой принцип, характерный для всего мусульманского Востока предыдущих столетий. Здесь общество было в большей степени авторитарно, все внимание концентрировалось на главе царствующего дома, так что в исторические анналы практически никто из аристократов Востока не попал.
Привычные нам и лежащие в основе нашей нынешней цивилизации Греция и Рим знали - по мнению современных исследователей - понятие «аристократия», ассоциируя его со знатностью и древностью рода, идущего, как правило, от богов или древних властителей. Отсюда - первые герои книги, биографии которых уже много веков назад стали объектом всеобщего изучения.
Северная Америка, Африка, Австралия до недавнего времени аристократию в сформулированном выше понимании знали чересчур выборочно. В Южной Америке было мало старой родовой - в основном испанского происхождения - титулованной знати. Отсюда и небольшое количество ее представителей в истории. И здесь круг замкнулся - и остается Европа.
Северная и Южная Европа дали не очень много лиц, нашедших свое признание у музы истории Клио. Остаются многовековые доминанты европейской истории - Франция, Англия, Германия, Россия. Причем Англия, с середины XVIII века разрабатывавшая и применявшая понятие «джентльмен» и в отличие от иных держав с большим пиететом относившаяся к своей высшей знати - пэрам, не особенно охотно рисковала жизнью знатных представителей своего общества (так как все же большинство аристократов стали известны, прежде всего, как военные деятели, затем как государственные, в гораздо меньшей степени - как люди науки и искусства). Она предпочитала давать титулы отличившимся простолюдинам. Знать занималась своими поместьями и своей страной. По большому счету история подтвердила правоту данного подхода, поскольку британская монархия, в отличие от французской, российской и германской, существует и ныне.
Однако, несмотря на все научные термины и изыскания, для простого человека жизнь аристократов всегда оставалась пределом воображения и самой сокровенной мечтой. Уже в XVII - XVIII вв. представители высших слоев общества могли позволить себе жить «на широкую ногу», балы, приемы, наряды, драгоценности. Все это вызывало зависть и неудержимое желание стать таким же, достойным всего этого. Непосредственно рассказу о жизни этих самых «сливок общества» я и хотела бы посвятить свою работу.
2. Светское общество. Что такое «свет»?
В классическую эпоху «светское» означало мирское и противопоставлялось церковному. В XIX веке под светским стали понимать то, что является принадлежностью «хорошего общества», или просто «общества», как было принято говорить в те времена.
Выезжать в свет: «Мой отец не бывал в свете» пишет Ремюза, рассказывая о Ста днях, эпохе, когда отец его не бывал ни у кого, кроме г-жи Девен. Итак, «выезжать в свет» означает «бывать в салонах».
Выражение «светский человек», согласно словарю Робера, имеет три значения. Старинное: человек благородного происхождения; устаревшее: придворный, царедворец; современное: «Человек, который живет в обществе и знает принятые там нормы». В интересующую нас эпоху понятие «светский человек» имело совершенно определенный социальный смысл, точно так же, как «политик» или «литератор»: тем более, что в одном и том же салоне можно было порой встретить одновременно носителей всех этих званий. Рассказывая о некоем вечере, Ремюза сообщает, что среди гостей всего двое были «просто светскими людьми», то есть, жили на ренту и проводили время в салонах.
Аристократы эпохи Реставрации понимают «свет» исключительно как собрание особ, допущенных ко двору. Однако думать так - значит забывать два важных обстоятельства: во-первых, навыки светского общения были свойственны далеко не только придворному кругу, а во-вторых, придворное общество тоже эволюционировало: двор эпохи Реставрации и двор Июльской монархии - это совсем не одно и то же.
В самом деле, если вплоть до 1830 года двор и Сен-Жерменское предместье были связаны множеством уз, одни и те же лица блистали и при дворе, и в салонах Предместья, то при Июльской монархии, напротив, обитатели Предместья в большинстве своем оставили двор. Поскольку Луи-Филиппа часто упрекали в том, что при его дворе принимают людей без всякого разбора, никому уже не приходило в голову отождествлять светское общество с обществом придворным.
При Июльской монархии общим местом становятся жалобы на происходящие кругом перемены. В чем состояли эти перемены, разъясняет Ремюза. С одной стороны, «последние представители общества XVIII столетия», которое он еще застал в молодости, «умерли, одряхлели или разъехались». С другой стороны, «новая часть общества, возвысившаяся благодаря революции», не создала новых форм светского общения, и атмосфера, царившая в ней, была «бесцветна и бесплодна». Двор состоял из людей заурядных, правительство- из людей самого разного происхождения, и это смешение представителей многих сословий рождало стеснение и опускало всех до уровня посредственностей.
Разумеется, бесчисленные вариации на тему «светского общества больше нет» порождались прежде всего ощущением, что безвозвратно исчезло то общество, какое существовало при Старом порядке. Светские дамы, еще помнившие салоны XVIII столетия, салоны дореволюционные, постепенно уходили из жизни, а с ними исчезало аристократическое умение жить, вести беседу, шутить. Символичен один образ, возникающий под пером Ремюза. Стиль прошлого века сталкивается со стилем века нового: великосветская дама шествует рука об руку с аферистом. Это - последнее появление г-жи де Ла Бриш на страницах «Мемуаров» Ремюза.
Эту перемену стиля часто объясняют значительной ролью, которую в эти годы стала играть политика. Виржинии Ансело подробно развила эту мысль в двух своих книгах, посвященных салонам, - книгах, в которых отразился ее личный опыт, ибо эта дама, родившаяся в 1792 году, принимала гостей в своем салоне при четырех властях, от Реставрации до Второй империи, и зналась со «всем Парижем» в течение полувека. Г-жа Ансело была супругой академика и сама сочиняла пьесы, пользовавшиеся успехом. В эпоху Реставрации чета Ансело занимала одну из квартир в особняке Ларошфуко, на улице Сены, а при Июльской монархии переехала в маленький дом на улице Жубера, в квартале Шоссе-д'Антен. По мнению г-жи Ансело, после 1830 года в салонах любого толка возобладали политические страсти: обитатели Сен-Жерменского предместья дулись и злились; им недоставало тех, кто, последовав за свергнутым королем и его семейством, покинул Париж; впрочем, сторонники новой власти также были недовольны и мало склонны к светскому общению: они «столь часто подвергались нападкам газетчиков и депутатов, что не могли скрыть озабоченности и тревоги».
Свет - это целая галактика, состоящая из салонов, кружков, придворных партий, которые постоянно стремятся расширить сферу своего влияния, однако расширение это совершается неупорядоченно и непостоянно, особенно после 1830 года, когда Сен-Жерменское предместье порывает с новой властью, а двор, открыв доступ в Тюильри едва ли не всем желающим, теряет свой престиж.
Двор эпохи Реставрации при всей своей суровости играл роль центра. Двор Июльской монархии этой роли играть не мог. Виктор Балабин, секретарь русского посольства, прибывший в Париж в мае 1842 года, имел основания написать 20 января 1843 года: «Всякое общество нуждается в центре; здесь же центра не существует; здесь есть только никак не связанные между собой партии - разрозненные члены тела, искалеченного революциями. Каждая из них - листок, вырванный из великой книги национальной истории».
Люди, знакомые с другими столицами, подчеркивают, что разобраться в светской географии Парижа на редкость трудно. Проведя в Париже восемнадцать лет, Рудольф Аппоньи не перестает изумляться этому обществу, «не имеющему никаких границ». Тому, кто хочет приобрести здесь известность, впору прийти в отчаяние. Как узнать, кто задает тон? Чьего расположения добиваться? В Лондоне достаточно быть принятым в доме герцога X или показаться на людях в обществе леди Y, чтобы получить право именоваться человеком светским. В Париже, напротив, «приходится снова и снова ежедневно завоевывать это звание в каждом из салонов; здесь никто не признает ничьего авторитета; вчерашний успех нисколько не помогает вам сегодня; любимец одного салона не известен ни одной живой душе в доме напротив».
Итак, приезжему разобраться в светских взаимоотношениях чрезвычайно трудно. В апреле 1835 года князь Шёнбург, посланник австрийского императора, не может взять в толк, отчего, сколько бы он ни наводил справки, он все-таки не может составить себе ясного представления о французском свете. Рудольф Аппоньи замечает в связи с этим: «Чтобы судить о речах, произносимых французами, мало знать, к какой партии они принадлежат; надо еще учитывать, какую позицию занимали они до Июльской революции, были ли они в оппозиции и если были, то по какой причине; кроме того, надо попытаться выяснить, какие обстоятельства вынудили их встать на сторону Луи-Филиппа, искренне ли они ему привержены или же разделяют мнение правительства только по определенным вопросам».
Чтобы разобраться во всех этих проблемах, в описываемую пору была придумана целая топология. Парижский свет делился на кварталы: Сен-Жерменское предместье, предместье Сент-Оноре, квартал Шоссе-д'Антен, квартал Маре. Это позволяло определять по адресу особняка, к какой из светских «партий» принадлежит его обитатель.
Впрочем, слава и роскошь - отнюдь не синонимы. Некоторые прославленные салоны Севрской улице, на улице Ферм-де-Матюрен, на Королевской улице - ютятся в квартирках из двух комнат. Их хозяйки в прошлом либо сами вращались в большом свете, либо обладали состоянием, достаточным для того, чтобы завязать там знакомства, и сохранили эти связи, перебравшись в более скромные жилища.
Подобные переселения происходили в эпоху Реставрации - послереволюционную эпоху, когда люди богатели и беднели так стремительно, что можно было не утратить светских связей, даже разорившись. Но при Июльской монархии деньги стали играть решающую роль. Это подтверждается примером Джеймса Ротшильда. Банкир Ротшильд был очень богат уже в эпоху Реставрации, однако в то время светское общество его бойкотировало. В благодарность за оказанные услуги личного свойства, он выпросил у Меттерниха дипломатический пост австрийского консула в Париже и в этом звании получил доступ во многие салоны, двери которых не открылись бы перед ним, будь он простым банкиром. При Луи-Филиппе барон уже не имел нужды в дипломатической должности для того, чтобы занять главенствующее положение в свете: устраиваемые им великолепные празднества приходились по вкусу всем приглашенным, а при дворе его присутствие почитали за честь.
Вернемся, однако, к светской географии. Названия четырех кварталов связаны с реальной географией Парижа лишь весьма приблизительно. Можно жить в предместье Сент-Оноре, но составлять часть Сен-Жерменского предместья. Названия кварталов указывают не столько на местожительство, сколько на социополитическую принадлежность того или иного человека и его отношение к духу времени и новшествам. Это дает Дельфине де Жирарден основание в 1839 году описать кварталы, беря за точку отсчета их отношение к моде. Получается вот что: квартал Шоссе-д'Антен, подобно министрам, предлагает. Предместье Сент-Оноре, подобно палате депутатов, одобряет. Сен-Жерменское предместье, подобно палате пэров, освящает. Наконец, квартал Маре, подобно правительству, исполняет, проводит в жизнь.
Шоссе-д'Антен. Шоссе-д'Антен - это квартал на правом берегу Сены, расположенный между Итальянским бульваром и улицей Сен-Лазар. На востоке он ограничен улицей Предместья Монмартр и улицей Мучеников, на западе - улицами Аркад и Роще. В конце 1836 года в этом квартале был выстроен роскошный новый храм - церковь Лоретской Богоматери.
В начале XVIII столетия квартал Поршерон представлял собою большой лесной массив, состоявший из парков, которые принадлежали откупщикам, и обширных земель, которые находились во владении аббатства Монмартрских канонисс. В 1720 году, когда квартал начали делить на участки для продажи, его назвали кварталом Гайон, а затем стали именовать кварталом Шоссе-д'Антен - по названию главной улицы. В 1793 году эту улицу перекрестили в улицу Мон-Блан, но в 1815 году окончательно возвратили ей название Шоссе-д'Антен. Со второй половины XVIII века здесь стали селиться финансисты и художники, положив таким образом начало традиции, продолжившейся в следующем столетии.
Этот район Парижа начал активно застраиваться в эпоху Реставрации. В 1820-е годы здесь между улицами Ларошфуко и Тур-де-Дам, с одной стороны, и улицами Бланш и Сен-Лазар, с другой, возникли «Новые Афины». А рядом, между улицами Ларошфуко и Мучеников, начиная с 1823 года стала строиться часть квартала, получившая название Сен-Жорж.
Жили в квартале Шоссе-д'Антен и знаменитые актеры: мадемуазель Марс, мадемуазель Дюшенуа, Тальма. Арналь, комик из театра «Водевиль», в 1843 году проживал в особняке Жокей-клуба, на пересечении улицы Гранж-Бательер и Итальянского бульвара. Мадемуазель Марс, купившая в 1822 году участок Трех Братьев, продала его в 1829 году. Архитектор Крези разрушил старое здание и выстроил на том же месте, получившем название «Орлеанский сквер», новый дом, где жили многие артисты; в 1840 году сестра Малибран, певица Полина Виардо с мужем, и великая танцовщица Мария Тальони; в 1842 году Жорж Санд, Шопен и Калкбреннер - великий пианист, соперник Листа. Дом 56 по улице Предместья Пуасссоньер, законченный в 1838 году, в 1840 году принадлежал Делестру-Пуарсону, сочинителю водевилей и театральному антрепренеру; вначале он жил там сам, а затем продал особняк Александру-Шарлю Соважо, бывшей первой скрипке в оркестре Оперы. Певцы Дюпре и Роже (второй из Комической оперы) жили в особняке на улице Рошешуар.
Квартал Шоссе-д'Антен, символизировавший динамичность и современность благодаря своему соседству с Большими бульварами, имел также репутацию шумного царства богатства и моды.
Маре. Кварталы отличались один от другого нравами, нарядами, манерой говорить, и различия эти были весьма значительны. Поэтому для того, чтобы добиться успеха в парижском свете, необходимо было знать, по каким критериям оценивают людей в каждом из кварталов. Нагрянув к почтенным господам из старинного дворянского рода, обитающим в квартале Маре, юный денди из квартала Шоссе-д'Антен со своими сигарами, модными словечками и безапелляционными суждениями типа: «это абсурдно» и «это колоссально», «этот старый хрыч» и «этот выживший из ума болван», имел все шансы перепугать чопорных родичей своей невесты и не получить ее руки.
На противопоставлении Шоссе-д'Антен и Маре строится повесть Бальзака «Побочная семья». Когда прокурор Гранвиль, женившись на набожной провинциалке, приезжает с нею в Париж, то по желанию г-жи Гранвиль они селятся в Маре, на углу улицы Вьей -дю-Тампль, неподалеку от церкви. Сам г-н де Гранвиль предпочел бы жить в квартале Шоссе-д'Антен, «где все молодо и полно жизни, где моды являются во всей своей новизне, где по бульварам гуляет элегантная публика, а до театров и прочих развлекательных заведений рукой подать». Чтобы доставить удовольствие своей супруге, Гранвиль соглашается «похоронить себя в Маре», но любовницу он поселяет на улице Тебу, в самом сердце Шоссе-д'Антен. В старинном центре Парижа живут люди ограниченные. Если о человеке говорят, что он «вырос в Маре», это значит, что, даже перебравшись в Сен-Жерменское предместье, он будет грешить самой вульгарной прижимистостью. Журнал «Скандальная хроника» насмехается над некоей г-жей д'Анж... которая, обосновавшись в одном из особняков Сен-Жерменского предместья, постоянно страдает от мысли, что гости что-нибудь «испортят» в ее роскошных залах. В свои великолепные апартаменты она наведывается лишь в дни приемов, живет же в квартире этажом выше, среди грошовой мебели. Старинные семейства из квартала Маре, которые по своему происхождению могли бы претендовать на значительную роль в свете, теряются на фоне яркой, показной светскости Шоссе-д'Антен.
Предместье Сент-Оноре. Шарль де Ремюза причисляет себя к «кругу предместья Сент-Оноре». С 1797 по 1868 год он сменил четырнадцать квартир (не считая министерских), и все в пределах этого предместья, границами
которого служили Вандомская площадь и бульвар Мадлен, улица Соссе иулица Предместья Сент-Оноре, улицы Анжу-Сент-Оноре и Руаяль-Сент-Оноре. Отличительными чертами жителей этого предместья Ремюза считалздравомыслие и умеренность. Уходящее корнями в обществодореволюционное, не чуждое философии Просвещения, выступающее за«добропорядочную революцию», общество, обитавшее в предместье Сент-Оноре, было связано «многими узами» с Империей. Но, в конце концовразочаровавшись в Наполеоне, предместье" Сент-Оноре приняло сторонуРеставрации, чьи идеи, «хотя и с некоторыми оговорками, вполне разделяло».
Репутация у предместья Сент-Оноре была гораздо менее ярко выражена, чем у Сен-Жерменского предместья или его антипода, квартала Шоссе-д'Антен. По Ремюза, предместье Сент-Оноре представляло собой средоточие либеральной аристократии, в отличие от Сен-Жерменского предместья - оплота аристократии легитимистской. Впрочем, дело тут было в самых тонких оттенках, ибо в конечном счете тех и других сближали общее происхождение и общая история: «Здесь жило немало эмигрантов, немало людей, чьи отцы погибли под ножом гильотины в 1793 году. Еще больше было здесь людей благороднорожденных, а также светских людей, которые изо всех сил старались мыслить, как люди благороднорожденные».
В предместье Сент-Оноре сосуществуют светские люди двух категорий: аристократы, придерживающиеся либеральных убеждений, и иностранцы, в том числе некоторые послы.
Сен-Жерменское предместье. Сен-Жерменское предместье располагалось на левом берегу Сены; с востока его ограничивала улица
Святых Отцов, с запада - Дом Инвалидов, с севера - набережная Сены, а с юга - ограда семинарии Иностранных миссий. Предместье состояло из пяти длинных улиц: Бурбонов (после 1830 года ее переименовали в Лилльскую улицу), Университетской, Гренель, Варенн, Сен-Доминик. При Людовике XV аристократы полюбили этот район Парижа и охотно чередовали жизнь здесь с пребыванием в Версале. Во время революции многих знатных жителей предместья казнили, другие эмигрировали, а имущество тех и других было реквизировано или распродано. Однако с J796 года началось постепенное возвращение имущества бывшим владельцам, завершившееся в 1825 году принятием закона о миллиарде для эмигрантов. Полученная компенсация позволила некоторым семьям обновить свои особняки.
В эпоху Реставрации все особняки Сен-Жерменского предместья оказались снова заселены. Одна лишь улица Сен-Доминик насчитывала двадцать пять особняков, из которых иные были построены в XVIII или даже в XVII столетии. Знать времен Империи и фавориты новой власти соседствовали здесь со старинной аристократией. Именно в эту пору главной отличительной чертой Сен-Жерменского предместья, прежде славившегося красотой своих построек и уютом садов, стало благородное происхождение его обитателей.
В царствования Людовика XVIII и Карла X жизнь в Сен-Жерменском предместье позволяла аристократам пребывать разом и в городе, и при дворе. Чтобы попасть из Предместья в Тюильри, достаточно было перейти мост. И даже те сто с лишним аристократов, которые занимали придворные посты и потому жили в Тюильри, оставляли за собою и дома в Сен-Жерменском предместье, ибо у многих придворная служба была «поквартальной». В ту пору Предместье и двор полностью совпадали друг с другом. Сначала название «Сен-Жерменское предместье» обозначало реальный квартал, где жили преимущественно аристократы, но вскоре оно приобрело значение символическое. Выражение «Сен-Жерменское предместье», порой превращавшееся в «благородное предместье» или просто «Предместье» с заглавной буквы, стало метонимически обозначать высший слой французского дворянства, живущего в Париже и вращающегося при дворе. Выражение это стало подразумевать не одну аристократию, но - шире - стиль, достойный старой элиты, предполагающий старинное изящество языка и манер. Символ оказался сильнее географии. Если Сен-Жерменское предместье - не только место, но и стиль, то можно жить в другом районе Парижа и при этом оставаться воплощением «духа Предместья». Бальзак намекает на это в «Герцогине де Ланже»: «И на Королевской площади, и в предместье Сент-Оноре, и в квартале Шоссе-д'Антен есть Особняки, где дышит дух Сен-Жерменского предместья».
При Июльской монархии символический смысл выражения «Сен-Жерменское предместье» сделался еще более очевидным. К представителям Предместья стали относить всех аристократов, сохранивших верность старшей ветви Бурбонов, в то время как под обитателями Шоссе-д'Антен и предместья Сент-Оноре стали понимать сторонников новой власти или представителей новых правящих классов. «Сен-Жерменское предместье» стало символом верности, противостоящей предательству, символом старинных ценностей, противостоящих современности.
Кто жил в Сен-Жерменском предместье? Порой в одном и том же особняке из поколения в поколение обитала одна и та же семья, принадлежавшая к старинной знати. Но гораздо чаще вследствие разделов между наследниками и политических катаклизмов особняки переходят от одной семьи к другой.
3. Салоны
.1 Салоны как форма общения
Светское общение происходит, прежде всего, в салоне. Салон - это человек, чаще всего женщина, и адрес. Масштаб салона меняется в зависимости от дня недели и времени дня. Женщина, которая сразу после полудня не впустит в свой дом никого, кроме ближайших друзей, с четырех до шести принимает светских знакомых десятками, а вечером, возможно, устроит танцы для сотен гостей. Таким образом, салон - пространство растяжимое.
Виконт де Мелен, посещавший салон герцогини де Розан, свидетельствует, что в салоне этом сосуществовали два совершенно различных мира. Многочисленные вечерние гости были публикой «очень шумной и легкомысленной». Напротив, считает он, от четырех до шести герцогиня принимала людей «серьезных»: женщин среди них было мало, преобладали политики и литераторы, такие, например, как Вильмен, Сент-Бёв, Сальванди. Клара де Розан унаследовала от матери, герцогини де Дюрас, пристрастие к людям острого ума: «В это время дня г-жа де Розан выказывала не только любезное гостеприимство, но и умение одним словом обрисовать человека или книгу и дать каждому из гостей возможность блеснуть умом». Дамы, как правило, в эти послеполуденные собрания не допускались и потому - из ревности - называли г-жу де Розан «синим чулком».
Общению с близкими друзьями или светскими знакомыми отводилось время после полудня (называемое «утром») и вечер. Утренние часы в собственном смысле слова посвящались сну или делам домашним. Частное пространство превращалось в пространство общежительное только после завтрака. Завтрак этот - трапеза, которая происходила в середине дня и которую иные именовали «обедом», - в описываемую пору, в отличие от XVIII века, общественной жизни не принадлежал. В XVIII же веке в салоне г-жи дю Деффан обед, происходивший в полвторого, и ужин, начинавшийся в десять часов вечера, были весьма важными этапами светского общения: «Обед- трапеза, быть может, чуть более интимная - служит порой прелюдией для чтений или литературных споров, которым отведено время послеобеденное».
Обыкновение принимать гостей в определенный день недели с двух до семи привилось в дамском обществе только при Июльской монархии. Поначалу хозяйка салона называла этот избранный ею день «мои четыре часа». Сочинительница книги «Парижское общество» отмечает в 1842 году, что в четыре часа пополудни каждая дама возвращается домой, в свою гостиную, где принимает светских людей, государственных мужей, артистов.
Мужу на этих приемах места нет; ему более пристало посещать аналогичное собрание в доме какой-нибудь другой дамы. Быть может, это остаток аристократической традиции? Ведь выставлять на обозрение общества супружеские узы считалось делом сугубо буржуазным.
Утренние приемы делились на «малые» и «большие» точно так же, как и вечерние. Маркиза д'Эспар приглашает княгиню де Кадиньян с Даниэлем Артезом на «один из тех "малых" вечерних приемов, куда допускаются только близкие друзья и только если они получили устное приглашение, а для всех остальных дверь остается закрытой». Противоположность «малым» вечерам - большие приемы, балы и проч.
Исходя из проведенного исследования, салонная общежительность не была исключительной принадлежностью высшего света; она служила образцом для всего среднего класса. Вообще в ту пору семья, достигшая уровня мелких буржуа, знала два способа ознаменовать это: нанять горничную и назначить свои день для приемов.
Жизнь салона на всех уровнях обществе строилась одинаково. Вечера в салонах мелкой и средней буржуазии представляли собой, если судить по описаниям, не что иное, как карикатурные подражания вечерам в высшем свете. Рассказчики, живописующие эти буржуазные вечера, часто подчеркивают их контраст с вечерами в шикарных салонах и особенно иронически рисуют портреты хозяек. Дам из мелкой буржуазии чаще всего обвиняют в вульгарности. Вот типичный пример подобного безжалостного сравнения: Кювилье-Флери, наставник герцога Омальского, рассказывает о том, как он провел вечер 23 января 1833 года. Сначала он отправляется к директору лицея Генриха IV, куда ежедневно сопровождает своего воспитанника. Хозяйка дома, г-жа Гайяр - «женщина красивая, но видно, что перчатки свои она надевала не меньше полутора десятков раз». Затем Кювилье-Флери попадает в гостиную аристократки - «белорукая, в изящном туалете, она всегда ухожена, одевается с изысканной простотой, причесана, надушена и обходительна донельзя».
Жены многих чиновников, служащих, директоров лицеев, профессоров устраивают у себя приемы.
Светские навыки, носившие у людей небогатых и незнатных карикатурный оттенок, исполняли роль одного из важнейших инструментов в процессе обучения культурным, утонченным манерам. Смеяться над буржуазками, разыгрывавшими великосветских дам, легко. Однако подражание большому свету, усвоение его манер - дело куда более полезное и почтенное, чем полагали многие насмешники.
Большую роль в салонной жизни играли беседы, которые велись на этих приемах. «Ход беседы, - пишет графиня Дельфина де Жирарден в 1844 году, -зависит от трех вещей, - от общественного положения собеседников, от согласия их умов и от обстановки в гостиной». Она особо останавливается на значении обстановки: салон должен быть подобен английскому саду: пусть на первый взгляд кажется, что в нем царит беспорядок, но беспорядок этот «не только не случаен, но, напротив, создан рукою мастера».
Занимательная беседа никогда не завяжется «в гостиной, где мебель расставлена строго симметрично». Беседа в такой гостиной оживится не меньше чем часа через три, когда в ее стенах постепенно воцарится беспорядок. Если же это произойдет, по уходе гостей хозяйке дома ни в коем случае не следует приказывать слугам, чтобы они расставили стулья и кресла по местам; напротив, нужно запомнить расположение мебели, благоприятствующее беседе, и сохранить его на будущее.
Настоящий мастер беседы должен иметь возможность двигаться и жестикулировать. По этой причине Дельфина де Жирарден осуждает моду на «дюнкерочки» - этажерки для безделушек, - загромождающие салоны, но, с другой стороны, напоминает о том, как важно предоставить в распоряжение гостя какие-нибудь мелкие предметы, которые он сможет машинально взять в руки в ходе разговора и с которыми потом уже не расстанется: «Самый занятой политик проведет в вашем доме много часов подряд, разговаривая, смеясь, пускаясь в самые очаровательные рассуждения, если вы догадаетесь положить на стол неподалеку от него перочинный ножик или ножницы».
Это означает, что старинной традиции устраивать «кружки» пришел конец. Много лет подряд гостьи усаживались в кружок вокруг хозяйки дома. Это создавало немало проблем: как вновь прибывшей гостье найти себе место в этом кругу? как затем из него выйти? Г-жа де Жанлис в своем «Старинном придворном этикете», написанном по заказу Наполеона, отстаивает кружок в той форме, в какой он существовал при Старом порядке. Однако она замечает, что современные молодые женщины ведут себя нескромно: они желают во что бы то ни стало поздороваться с хозяйкой дома и тем нарушают гармонию кружка. При Людовике XV и Людовике XVI гости старались двигаться как можно меньше; хозяйка дома издали приветствовала вновь прибывших гостей кивком головы, и это их вполне удовлетворяло. В эпоху Реставрации дамы по-прежнему усаживались в кружок. 26 января 1825 г. Леди Гренвил писала: «Каждый день я бываю не меньше, чем на двух вечерах. Начинаются и кончаются они рано, и все похожи один на другой: около полусотни избранных ведут беседу, усевшись в кружок».
Между тем пристрастие к «кружку», особенно если у хозяйки дома был властный характер, чаще всего отнюдь не способствовало непринужденности и приятности времяпрепровождения. Отнен д'Оссонвиль вспоминает о том, как в 1829 году, двадцатилетним юношей, посещал салон г-жи де Монкальм: «Мановением руки она указывала тому, кто входил в гостиную, предназначенное ему кресло или стул в ряду других кресел и стульев, расположенных веером вокруг некоего трона или, скорее, королевского кресла в парламенте, которое безмятежно занимала она сама; если тот, кто придумал выражение "вести кружок", хотел сказать, что завсегдатаи того или иного салона повинуются его хозяйке, то выражение это всецело подходило к г-же де Монкальм: она "вела" свой "кружок" твердою рукой». В гостиной г-жи де Монкальм вы не только не могли выбрать себе место по своему желанию, вы также не имели право свободно болтать с соседями: завяжи вы с ними беседу, хозяйка дома тотчас призвала бы вас к порядку.
Одной из первых дам, почувствовавших необходимость избавиться от «остатков чинности, порождаемой старинной манерой усаживать гостей в кружок», стала в эпоху Реставрации г-жа де Кателлан: ей так хотелось, чтобы в ее салоне гости чувствовали себя непринужденно, что она сама никогда не занимала два дня подряд одного и того же места; она же первой начала расставлять мебель «как попало», и с ее легкой руки это вошло в моду. Жюльетта Рекамье уделяла большое внимание расположению стульев в своем салоне в Аббеи-о-Буа. Их расставляли по-разному в зависимости от того, чем предстояло заниматься гостям - беседовать или слушать чтение какого-либо нового сочинения (или же декламацию театрального монолога). Для беседы стулья расставляли пятью или шестью кружками; это были места для дам; мужчины же, равно как и хозяйка дома, имели возможность прогуливаться по всей гостиной. Такой порядок давал г-же Рекамье возможность тотчас подвести новоприбывших к людям, близким им по интересам. Для чтения кресла и стулья, предназначенные для дам, составлялись в один большой круг (или несколько концентрических кругов); чтец помещался в центре, а мужчины стояли вдоль стен.
Делалось все это ради того, чтобы гости чувствовали себя непринужденно, ибо там, где нет непринужденности, вести беседу невозможно: «Каждый произнес фразу - удачную фразу, которой он сам от себя не ожидал. Люди обменялись мыслями; один узнал анекдот, прежде ему не известный, другой выяснил некую любопытную подробность; остроумец пошутил, молодая женщина выказала прелестную наивность, а старый ученый - непреклонность духа; и в конце концов оказалось, что, вовсе об этом не помышляя, все вели беседу».
Как выбиралась тема для разговора? Интерес завсегдатаев светских салонов к современности часто удовлетворялся с помощью хроники происшествий. Здесь на первом месте стояло самое знаменитое уголовное дело той эпохи - процесс Мари Лафарж, проходивший в сентябре 1840 года в Тюлле. Вдову Лафарж обвиняли в том, что она отравила мышьяком своего мужа. Газеты публиковали полный отчет о заседаниях суда, вся Франция обсуждала дело Лафарж, и высший свет не составлял исключения.
Процесс Лафарж тем более взволновал светских людей что многие из них не так давно встречались с подсудимой в парижских салонах: она была довольно хорошего рода. Чтобы избежать столкновений между лафаржистами и антилафаржистами (первые утверждали, что Лафарж невинна, вторые - что она виновна) хозяйки дома принимали особые меры предосторожности: если верить газете «Сьекль», приглашение в некое загородное поместье кончалось словами: «О процессе Лафарж - ни слова!».
Светские люди особенно живо интересовались судебными разбирательствами, когда в роли обвиняемых выступали люди их круга. Так, в ноябре 1837 года всеобщее внимание было привлечено к делу, возбужденному доктором Корефом против лорда Линкольна и его тестя герцога Гамильтона. Доктор пять месяцев лечил и в конце концов вылечил супругу лорда Линкольна, обезножевшую и страдавшую каталепсией. За свой труд он потребовал четыреста тысяч франков; лорд Линкольн был готов заплатить ему всего двадцать пять тысяч.
В мае 1844 г. завсегдатаи салонов Сен-Жерменского предместья не могли прийти в себя от изумления. Умерла восьмидесятидевятилетняя старуха, которую все привыкли звать «графиней Жанной». И лишь после ее смерти обнаружилось, что эта старая дама, вхожая в самые знатные семейства, была не кто иная, как графиня де Ламот, некогда за причастность к истории с ожерельем королевы приговоренная к телесному наказанию и клеймению.
.2 Салоны и политика
В частных беседах живо обсуждались также все публичные заявления, сделанные известными людьми в палате депутатов, в Академии, во дворце. Любые отступления от нормы шокировали благовоспитанную публику. Так, 23 марта 1833 года всеобщее изумление вызвала речь, с которой выступил в палате депутатов Вьенне: «он набросился на всех как бешеный, принялся, впадая в страшные преувеличения, обличать царящий в нашем обществе анархизм, оскорбил всю страну абсурдным советом расстаться с «убивающей нас законностью» - в общем, говорил как полубезумный поэт». А в феврале 1847 года предметом осуждения становится резкая защитительная речь Александра Дюма, направленная против Эмиля де Жирардена и Верона, которые, устав дожидаться обещанных писателем очередных глав из новых романов, подали на него в суд.
Постоянную пищу для обсуждения в великосветских гостиных давали выборы в Академию. Жаркие споры вызывали и некоторые политические события: например, в конце 1843 года - эпизод с Белгрейв-Сквер. Делегация легитимистов отправилась в Лондон на встречу с герцогом Бордоским. По их возвращении палата заклеймила позором, всех депутатов, принявших участие в этой поездке, с адвокатом Берье во главе. Графиня д'Армайе, отец которой, граф Филипп де Сегюр, голосовал за это решение, вспоминает о последовавших затем резких реакциях: «Дело зашло так далеко, что моей сестре пришлось порвать со многими родственниками и друзьями. Отец мой был в ярости, а все разговоры в доме неминуемо сводились к тому, какими еще грубостями и бестактностями обменялись накануне благовоспитанные люди и как ожесточенно они нападают друг на друга».
В 1838 году раздор в парижское светское общество внес вопрос о строительстве укреплений вокруг столицы. Самые блестящие умы выступали против правительственного проекта: Дельфина де Жирарден утверждала, что «укрепить Париж - это все равно что его оглупить»; Ламартин произнес в палате депутатов страстную речь против постройки укреплений, которые станут «памятником тирании»», триумфом варварства над человеколюбием и свободой. Светские разговоры не отличались по тону от парламентского красноречия, и в салонах тема укреплений вызвала поток шуток и каламбуров. При обсуждении этой животрепещущей темы в одной элегантной гостиной некий генерал пошутил: «Не опасайся я недовольства некоторых важных особ, я бы предложил укрепить Париж с помощью ульев». Выгода, по словам генерала, вышла бы двойная; в мирное время, парижане пользовались бы медом и воском; в военное время выпускали бы рой пчел на противника.
Помимо происшествий, сплетен, заседаний Академии и политических событий, в салонах обсуждали также технические нововведения - открытие железной дороги Париж-Сен-Жермен (или Париж-Версаль), театральные представления, книги, статьи... Чтобы отдать себе отчет в разнообразии тем и интонаций светской беседы, достаточно познакомиться со светскими фельетонами. Для беседы годилась любая тема, даже самая скабрезная; нужно было лишь соблюдать внешние приличия и придать своему рассказу остроумную форму.
Чаще всего предметом светских бесед становились последние политические новости, тем более что после падения Империи всякий высказывал свои мнения без боязни. Светские люди сочувствовали разным партиям, что было чревато конфликтами, однако этика хорошего общества помогала избегать слишком резких столкновений.
Подчас хозяйке дома приходилось, для того чтобы избежать чересчур бурных политических дискуссий, вообще налагать запрет на любые упоминания о политике.
Было и другое решение, позволявшее избежать конфликтов: хозяин дома принимал только тех людей, которые разделяют его политические убеждения. Но это резко сужало круг завсегдатаев. Например, у г-жи Обернон в эпоху Реставрации собирались исключительно либералы. Здесь бывали депутат Манюэль Ари Шеффер, Виктор Кузен, Стендаль, Беранже, Тьер, Минье, Дювержье де Оран и проч. Делеклюз, сотрудник «Журналь де Деба», также посещавший салон г-жи Обернон, замечает, что, поскольку все исповедовали одни и те же взгляды, разговоры, касавшиеся лишь вопросов второстепенных и несущественных, были плоски и скучны. Единообразие политических убеждений порождало речи на редкость посредственные.
Таким образом, салонная беседа нуждалась в разнообразии мнений; об искусности хозяйки дома свидетельствовало ее умение соединять в своей гостиной людей разных взглядов. Герцогиня де Майе в январе 1830 года признается, что ее выбор сделан: ей по душе принимать у себя людей, принадлежащих к элите общества, каковы бы ни были их убеждения и положение: бонапартистов, либералов, конституционалистов, ультрароялистов, отставных министров и министров действующих. Поначалу они чувствуют себя неловко, однако, когда первоначальная скованность и неуверенность проходит, они сходятся, ибо «политики всегда тянутся друг к другу, чтобы завести общий разговор». В конечном счете действия герцогини де Майе вызывают нарекания только при дворе: ультрароялисты упрекают герцогиню в том, что она собирает у себя общество чересчур смешанное. Сама г-жа де Майе, напротив, считает, что, пренебрегая различиями между партиями, предоставляя людям самых разных убеждений встречаться и вести беседу, она не дает правительству замкнуться в «узком круге идей», одобряемых королевским семейством, и тем самым способствует укреплению королевской власти.
При Июльской монархии число политических тенденций умножилось, и потому проблема приглашения в один салон людей с разными взглядами сделалась еще более деликатной. Герцогиня де Дино пишет 24 февраля 1836 года, через два дня после, образования нового кабинета во главе с Тьером: «Вдобавок к делению общества на два больших династических лагеря мы получим теперь столько фракций, сколько есть у нас обманутых в своих надеждах честолюбцев: фракцию Моле, фракцию Броя, фракцию Гизо, фракцию Дюпена и, наконец, фракцию Тьера. Причем каждый из этих государственных мужей ненавидит всех остальных по крайней мере так же сильно, как легитимисты ненавидят "золотую середину"».
Величайшей мастерицей соединять в своем салоне людей самой различной политической ориентации по праву считалась г-жа Рекамье. Делала она это на редкость элегантно. Так, в эпоху Реставрации она приглашала к себе в один и тот же вечер людей крайне консервативных взглядов, таких, как Матье де Монморанси и герцог де Ларошфуко-Дудовиль, и либералов вроде Бенжамена Констана, Лалли-Толландаля или г-на де Кателлана. Все участвовали в общем разговоре, «хотя бы по видимости сохраняя спокойствие».
Итак, в идеале светское времяпрепровождение - занятие бескорыстное, вершина цивилизации. Не только беседа, но и другие формы культурной и художественной деятельности, которой предаются завсегдатаи салонов, - чтение, музыка, - свидетельствуют о том, что для светских людей салон - средоточие всего доброго и прекрасного, а также хранилище изысканных нравов. С этой точки зрения жизнь в свете - сама по себе привилегия и награда..
Эта идиллическая картина, которую рисует Дельфина де Жирарден и которую, как правило, не опровергает Ремюза, страдает одним недостатком: она далека от реальности. Страстям и соблазнам, которые таят в себе любовь, деньги, власть, светские люди подвластны ничуть не меньше, чем обитатели любой деревенской коммуны. Следует ли из этого, что свет был населен исключительно агрессивными молодыми водками, честолюбцами, для которых салоны и альковы модных женщин были не более чем необходимыми этапами на пути к преуспеванию? Следует ли принимать всерьез слова, которые Бальзак вложил в уста своего героя Растиньяка: «Для политика жена - это ключ к власти, машина, умеющая любезно улыбаться; она - самое необходимое, самое надежное оружие честолюбца; словом, это друг, который может совершить необдуманный поступок, ничем не рискуя, и от которого можно отречься, ни чем не поступясь».
Разумеется, степень влияния светской женщины на карьеру того или иного мужчины трудно определить с абсолютной точностью. В самом деле, ничто не оставляет так мало следов, как интриги, которые плетутся ради получения той или иной милости: ведь у людей, оставшихся в выигрыше, хватает ума не рассказывать в мемуарах о хлопотах их благодетелей.
В то же время тем, кто желал поступить на государственную службу, знакомства, завязанные в свете, бывали очень полезны.
При Июльской монархии знакомства приобрели решающее значение, потому что борьба за административные посты сделалась особенно напряженной. Французские факультеты права выпускали слишком много лиценциатов, а свободных должностей в государственной службе было слишком мало: каждый год университет кончало от девятисот до тысячи человек, из них пять-шесть сотен приходилось на Париж, а всех мест в центральной администрации и вообще на государственной службе было в общей сложности шесть тысяч. Многие молодые люди поступали в службу сверх штата, без жалования, в надежде рано или поздно дождаться назначения на оплачиваемую должность. Этот «административный искус» обходился очень дорого родителям молодых людей, однако и такие должности пользовались большим спросом. Даже сверхштатное место нельзя было получить, не имея покровителей и рекомендаций.
Дело в том, что все назначения целиком и полностью зависели от соответствующих министров. До начала 1900-х годов для поступления на службу в министерство не требовалось ни предъявлять диплом, ни сдавать экзамен. Те, кто не был лично знаком с министром, заручались поддержкой депутатов, способных оказать на этого министра определенное давление. Нелишне было обзавестись союзниками и в лагере оппозиции. Сверхштатные служащие трудились не покладая рук, потому что через полгода после их вступления в должность начальство составляло специальный доклад, в котором оценивались их поведение, прилежание и способности. Если по истечении двух-трех лет сверхштатники не получали оплачиваемой должности, они подавали в отставку. Порой ожидать оплачиваемой должности приходилось очень долго.
При парламентской монархии палата депутатов сделалась модным местом. Заседания ее были открыты для широкой публики, которая охотно их посещала. Напротив, заседания палаты пэров, на которые в эпоху Реставрации публика не допускалась и которая сделалась общедоступной лишь после 1830 года, популярностью не пользовалась.
Подчеркивая в 1826 году, что палата депутатов начинает играть важную роль в светской жизни, Стендаль объясняет это обстоятельство двумя причинами. Во-первых, молодые люди «самых выдающихся достоинств» видят в палате «великий инструмент для совершения преобразований, которые не замедлят произойти во Франции». Во-вторых, палата - своего рода барометр таланта: до Революции человек острого ума сочинял стихи или статьи; в эпоху Реставрации он обязан быть депутатом и ежегодно произносить перед коллегами «пару сносных речей».
Если заседания палаты депутатов пользовались большой популярностью и были в моде, о самих депутатах этого сказать нельзя. Светский человек мог сделаться депутатом, не повредив своему положению в свете, однако не всякий, кого избирали депутатом, мог стать светским человеком.
Многие депутаты посещали в Париже лишь официальные приемы. Среди депутатов встречаются как люди заурядные, так и личности, выделяющиеся из общей массы. Именно первые, люди безвестные, вкупе с мелкими чиновниками и представителями торговой буржуазии, «лавочниками», сообщали такой непривлекательный вид официальным собраниям. В эпоху Реставрации двор и Предместье считали эту публику недостойной своего внимания. После 1830 года двор сменил гнев на милость, и выскочек стали приглашать в Тюильри, Сен-Жерменское же предместье осталось непреклонным; его мнение разделяли журналисты, всячески способствуя дискредитации официальных празднеств в глазах общества.
января 1829 года граф Руа, министр финансов, давал бал. Свое крупное состояние он нажил недавно. Гостей он принимал вместе с дочерьми, г-жой де Талуэ и г-жой де Ларибуазьер (обеих он выдал за аристократок). Приглашено было две тысячи человек. Однако ни двор, ни Предместье не почтили особняк на улице Риволи своим присутствием.
С самого начала эпохи Реставрации депутаты, руководствуясь своими политическими пристрастиями, разделились на группы, которые очень скоро стали называться «собраниями». У каждого из них имелся лидер; так возникли «собрание Пье», «собрание Терно», «собрание Лаффита». Собрания отличались от парламентских комиссий, призванных прорабатывать вопросы, которые будут затем обсуждаться в палате; они представляли собою нечто среднее между рабочей группой и кругом завсегдатаев салона.
В начале сессии 1815 года некий Виллель описывает родным свою жизнь: «Почти каждый день я до одиннадцати вечера или даже до полуночи провожу время в обществе депутатов, обсуждая с ними вопросы, которыми вскоре займется палата. Эта часть наших занятий любопытнее всего. Существует, пожалуй, десяток или дюжина подобных собраний, не считая собрания г-на Вуайе д'Аржансона, куда входят исключительно сторонники Бонапарта; это собрание я, сами понимаете, не посещаю, но вот в собрания роялистов меня приглашают постоянно».
декабря 1815 года Виллель сообщает отцу об образований группы либеральных роялистов, поддерживающих министерство герцога де Ришелье. Группа собирается у г-на Руа на улице Сент-Оноре: «Г-да Алексис де Ноай, Пакье, Луи, Беньо, Руайе-Коллар и другие сторонники министерства, утверждающие, что их начинание одобрено королем, привлекли в свое собрание многих депутатов». Сам же Виллель довольно скоро приобрел известность как глава «улырароялистов» - так примерно в эту пору начали называть людей, политическую линию герцога де Ришелье не приемлющих.
В следующем году, после роспуска Бесподобной палаты (Ультророялистская палата, распущенная Людовиком XVIII в сентябре 1816 года за чрезмерный консерватизм) и октябрьских выборов, Виллель, снова избранный депутатом от департамента Верхняя Гаронна, продолжает свою парламентскую деятельность; во время сессии при его активном участии организуется ультрароялистское «собрание Пье». 4 ноября 1816 года, в день открытия сессии, Виллель пишет жене: «Сегодня я обедаю у Пье; вчера у нас состоялось в его доме довольно многочисленное собрание, а нынче вечером мы соберемся вновь». В январе 1817 года Виллель признается, что, к его величайшему огорчению, у него нет ни единой свободной минуты: все вечера он проводит с депутатами-единомышленниками, организуя собственную парламентскую группу.
Пье, бывший адвокат, депутат от Ле-Мана, живший на углу улицы Терезы и улицы Вантадур, один-два раза в неделю, а в начале сессии даже чаще приглашал коллег к себе домой, угощал их обедом, а затем в своей гостиной устраивал «заседание палаты, на котором сам же и председательствовал». Барон де Френийи, в 1821 году посещавший собрания в доме Пье, объясняет: «Там предварительно обсуждали темы парламентских заседаний, определяли повестку дня, голосовали, распределяли роли, и принятое решение становилось обязательным для всей партии».
Свои «собрания» были также и у оппозиции, на выборах 1817 и 1819 годов укрепившей свои позиции в палате и образовавшей там партию независимых. 26 ноября 1819 года Виллель пишет родным: «Из депутатов нашей палаты пятьдесят человек посещают собрание Терно, а пятьдесят четыре - собрание Лаффита; сто десять депутатов - вот, собственно, и все парламентские либералы». «Собрания» оппозиции также не ограничиваются политической деятельностью и функционируют одновременно как светские салоны.
Можно сказать, что, хотя не все салоны были политическими, всякое парламентское «собрание» и, шире, всякая группа людей, объединенных общими политическими симпатиями, не чуждались светской общежительности. Это относится и к группе молодых депутатов, к которой в первые годы Июльской монархии примкнул Ремюза. Все они до 1830 года занимались журналистикой, все были полны сил и рвались в бой. В группу эту входили Тьер, Дювержье де Оран, Дюмон, Жобер, Маюль, Ренуар, Дюшатель, Вите, Пискатори, Гизар, Жанвье, Дежан; сами себя они называли «Бригадой»: «Все вместе мы составляли довольно грозную силу; независимость нашей позиции и наших речей, наша привычка к серьезным размышлениям, наши светские связи, безупречность наших убеждений и нашего прошлого превращали Бригаду в своего рода Демона, имя которому Легион: нас можно было не любить, но пренебрегать нами было невозможно».
4. Светские развлечения
.1 Бульвар, жокей-клуб и светские кружки
Журналист Ипполит де Вильмессан, прославившийся тем, что догадался надушить страницы журнала «Сильфида» духами от Герлена, пишет в своих «Записках»: «Около 1840 года английское словосочетание High Life еще не было известно. Чтобы выяснить, к какому классу принадлежит человек, не спрашивали, принадлежит ли он к высшему обществу, спрашивали только:
"Он человек светский?" Всё, что не было светским, не существовало. А всё, что существовало в Париже, каждый день, около пяти часов, имело обыкновение стекаться к Тортони; двумя часами позже те, кто не ужинали в своем клубе или дома, уже сидели за столиками Парижского кафе; наконец от полуночи до половины второго отрезок бульвара между Гельдерской улицей и улицей Ле Пелетье был полон людьми, которые порой вращались в разных кругах, но непременно обладали одинаковыми бусами, знали друг друга, говорили на одном языке и имели общую привычку встречать друг друга каждый вечер».
Что такое Бульвар? Это слово, так же как слова «Сен- Жерменское предместье» или «предместье Шоссе д'Антен», имеет два смысла - географический и символический. Бульвар был оживленной артерией, которая шла от площади Республики к церкви Мадлен и включала в себя несколько бульваров: Бон-Нувель Пуассоньер, Монмартр, Итальянский бульвар, бульвар Капуцинок. Все эти улицы существовали уже в XVII веке, но в моду они вошли лишь около 1750 года.
Однако чаще всего Бульваром называли только Итальянский бульвар, заслуживший репутацию самой элегантной улицы Парижа в эпоху Директории. Часть этого бульвара получила тогда имя «Маленький Кобленц», потому что стала местом встреч эмигрантов, вернувшихся во Францию. В эпоху Реставрации отрезок Итальянского бульвара от пересечения с улицей Тэбу (на этом перекрестке друг против друга находились кафе Тортони и Парижское кафе) до церкви Мадлен был назван Гентским бульваром по имени города, где Людовик XVIII провел Сто дней. Поэтому модников прозвали «гентцами». Прогуливались они только по правой стороне Бульвара, по направлению к церкви Мадлен.
Бульвар символизировал определенный стиль жизни, которую вели мужчины, принадлежавшие к светскому обществу. В первую очередь жизнь эта протекала в кафе и кружках. Если летом эти господа использовали сам бульвар как «салон на свежем воздухе», то зимой они встречались в более защищенных местах: у Тортони, в Парижском кафе, Английском кафе и кружках, таких, как Союз, Жокей-клуб, Сельскохозяйственный кружок.
Жизнь на бульварах протекает не только в кафе. Здесь ведется оживленная торговля. Около 1830 года появились «базары» (универсальные магазины): Промышленный базар на бульваре Пуассоньер, базар Буффле на Итальянском бульваре и Дворец Бон-Нувель, где, помимо всевозможных прилавков, имелись концертный зал, выставочный зал и диорама. Во времена Июльской монархии торговля предметами роскоши, которая поначалу велась вокруг Пале-Руаяля, постепенно перемещается на бульвары. Перед праздниками модники толпятся у Сюсса, в пассаже Панорамы, покупая подарки: безделушки, ювелирные изделия, фарфор, рисунки и картины. Упомянутый Рудольфом Аппоньи Жиру, чья лавка расположена на углу бульвара Капуцинок и одноименной улицы, тоже торгует подарками: игрушками, произведениями искусства, бронзовыми статуэтками, роскошными писчебумажными товарами, кожаной галантереей и т.п.
Кроме того, Бульвар предлагает парижанам всевозможные развлечения. В доме 27 по Итальянскому бульвару, на пересечении с улицей Мишодьер, находятся Китайские бани. Открытые незадолго до Революции, они с 1836 до 1853 года были роскошным местом отдыха. Вход в бани стоит очень дорого, от 20 до 30 франков, посещают их прежде всего богачи с Шоссе д'Антен. Там есть парильни, ароматические ванны, массаж, и конечно, все это дополняет экзотическая обстановка - архитектура и убранство в китайском стиле: крыша в виде пагоды, гротескные восточные фигурки, иероглифы, колокольчики и фонарики.
Еще одно место развлечений - игорный дом Фраскати на пересечении бульвара Монмартр с улицей Ришелье. В 1796 году этот красивый особняк, построенный Броньяром, был куплен Гарки, неаполитанским мороженщиком, который пожелал расписать его стены в помпейском стиле - фресками с изображением людей и цветов. Гарки превратил особняк в своего рода казино с кафе, танцевальным залом и игорным залом. В этот игорный зал, в отличие от игорных притонов Пале-Руаяля, допускались только элегантные дамы и господа. Игра начиналась в 16 часов и продолжалась всю ночь. В два часа ночи игрокам подавали холодный ужин. Но у Фраскати можно было и просто поужинать или выпить стаканчик вина по выходе из театра. С 1827 года по 31 декабря 1836 года - дата закрытия игорных домов в Париже - там располагалось также игорное откупное ведомство. В 1838 году здание было разрушено.
Наконец, на бульварах к услугам парижан имелись разного рода зрелища. Наибольшее число театров находилось на бульваре Тампль.
Элегантные господа ездили по Парижу, по Елисейским полям, вБулонский лес, по Бульвару верхами. Верховой езде они учились в манежах: вманеже на улице Дюфо или в манеже на улице Шоссе-д'Антен, открытомпосле 1830 года графом д'Ором, бывшим главным берейтором Сомюрскойкавалерийской школы, потому что манеж в Версале, единственное место, гдеможно было научиться французской манере верховой езды, после Июльскойреволюции закрылся.
Первые скачки, организованные по правилам, на английский манер, состоялись во Франции в 1775 году по инициативе графа д'Артуа и несколько лет привлекали публику на равнину Саблон. Потом они перестали пользоваться успехом, и интерес к ним вновь пробудился только тогда, когда граф д'Артуа взошел на престол под именем Карла X: теперь скачки стали проводить на Марсовом поле. Но особенную популярность они приобрели после того, как в 1833 году было создано Общество соревнователей улучшения конских пород во Франции, а в 1834 году - Жокей-клуб.
Интерес к конному спорту усилился еще в конце эпохи Реставрации. Определяющую роль здесь сыграло английское влияние: после того, как многие французские дворяне прожили некоторое время в Англии на правах эмигрантов, все английское вошло в моду.
В 1826 году жил в Париже англичанин по имени Томас Брайен, который, видя, что молодые французские модники совсем не разбираются в лошадях, решил извлечь из этого выгоду. Он организовал Общество любителей скачек и в 1827 году составил небольшой учебник, содержавший британские правила их проведения, что позволяло элегантным господам говорить о модном спорте со знанием дела. 11 ноября 1833 года было образовано Общество соревнователей улучшения конских пород во Франции при непосредственном участии Брайена.
Членами Жокей-клуба были светские люди, а не литераторы и не власть имущие. Поэтому политические споры были запрещены. Высшее общество принципиально ставило себя выше расхождений во взглядах: в Жокей-клубе можно было встретить легитимистов, таких, как маркиз де Рифодьер, который в 1832 году дрался на дуэли, защищая честь герцогини Беррийской, бонапартистов, как, например, князь Московский, сторонников герцога Орлеанского, таких, как будущий герцог де Морни.
Альтон-Ше, перечисляя преимущества кружков, прежде всего называет уверенность в том, что там можно встретить только людей из хорошего общества. Там можно играть, не опасаясь шулеров, меж тем как в другие места, например, в Парижское кафе, допускали всех без разбора. Следовательно, в Жокей-клубе было дозволено без угрызений совести разорять друзей!
Прочие достоинства были практического свойства: члены Жокей-клуба имели возможность за довольно скромную цену наслаждаться роскошью и комфортом (среди прочего, клуб располагал восемью туалетными комнатами и двумя ванными), да и кормили здесь лучше, чем в ресторане. На ужин, который для господ, которые отправлялись затем в театр или в свет, начинали подавать с шести часов, надо было записаться с утра; каждый вечер в Жокей-клубе собирались пятьдесят-шестьдесят его членов. Жизнь здесь шла в том же ритме, что и в свете. До полудня салоны пустовали; люди, стригшие купоны, приходили к трем часам. В 5 часов, когда любители прогулок возвращались из Булонского леса, в клубе собиралась целая толпа.
Общество поощрения и Жокей-клуб определенно способствовали развитию конного спорта. Первый стипль-чез состоялся в 1829 году, первые скачки с препятствиями - в марте 1830 года. В 1830 году была расширена эспланада Марсова поля, но на скачках в те времена лошади бежали не одновременно, а по очереди. С 1833 года Общество соревнователей мечтало превратить в ипподром лужайку в Шантийи. Поскольку замок принадлежал герцогу Омальскому, спросили позволения у Луи-Филиппа, и тот отнесся к этому плану благосклонно. Итак, в 1834 году в Шантийи был открыт ипподром. Скачки в мае 1835 года имели большой успех.
В эпоху Реставрации существовало много кружков, объединявших светских господ. Но судьба двух первых - Кружка на улице Граммона (1819 год) и Французского кружка (1824 год) - складывалась нелегко, потому что было трудно получить официальное разрешение, и кружок на улице Граммона существовал лишь благодаря попустительству властей; в 1826 году оба кружка были запрещены. Наконец в 1828 году правительство Мартиньяка пришло им на помощь и выдало разрешения. В это время и был создан самый известный кружок - «Союз». Его основателем стал поклонник английских нравов герцог де Гиш, руководивший также и двумя предыдущими кружками.
«Союз» стал вторым кружком на улице Граммона. С 1828 по 1857 год он занимал особняк Леви на углу улицы Граммона (дом 30) и Итальянского бульвара (дом 15), а затем переехал на бульвар Мадлен. Принимали в этот кружок с большим разбором. Вступительный взнос составлял 250 франков, ежегодный взнос - столько же. Членский взнос в кружке на улице Граммона равнялся только 150 франков в год. Каждому кандидату требовались рекомендации двух членов клуба (для кружка на улице Граммона достаточно было одной). Прием проходил путем «общего голосования», в котором должны были принимать участие не меньше двенадцати членов. Один черный шар из двенадцати означал отказ (на улице Граммона - три шара). В клубе числилось триста постоянных членов (в кружке на улице Граммона - пятьсот), но иностранцы, временно проживавшие в Париже, могли стать членами на полгода, заплатив взнос 200 франков.
«Союз» был более шикарным заведением, чем Жокей-клуб, и объединял аристократов и членов дипломатического корпуса. После 1830 года он стал
оплотом легитимизма: в него вступали в то время отставные офицеры королевской гвардии, сановники прежнего двора и те дворяне, которые были против новых порядков. Деловые люди из квартала Шоссе-д'Антен в кружок не допускались. Если барон Джеймс Ротшильд и был принят, то не как банкир, а как дипломат. «Союз» можно, пожалуй, назвать самым элитарным из парижских кружков.
Сельскохозяйственный кружок, называемый в обиходе «Картошкой», был основан в 1833 году агрономом г-ном деЛа Шовиньером. Поначалу он назывался Сельскохозяйственной ассоциацией, потом Сельским Атенеем и наконец Сельским кружком, пока в 1835 году не получил окончательное название - Сельскохозяйственный кружок.