Интерпретации и диалогическое взаимодействие текстов (на примере романа Н. Хвылевого 'Вальдшнепы' и 'Братьев Карамазовых' Ф. Достоевского)
Интерпретации и диалогическое взаимодействие текстов
вальдшнеп хвылевой герой карамазов
Делать какие-то определенные выводы относительно идейного содержания романа Николая Хвылевого «Вальдшнепы» или искать выделение формальных особенностей, в частности и относительно жанровой сущности и структурного строения, чрезвычайно сложно именно через его незавершенность. Среди отрывков из романов, незавершенных или «ненаписанных» романов самые известные, бесспорно, «Вальдшнепы» Николая Хвылевого. Точнее, роман был завершен, но к нам дошла только его начальная часть. Общеизвестно, что «Вальдшнепы» писались летом в 1926 году, первая часть печаталась в начале 1927 года в 5-ом числе «Ваплите», вторая уже была набрана в 6-ом числе, но и роман, и статья И. Сенченко «Где волны», и общее противостояние ваплитян к официальной линии компартии удались настолько неприемлемыми, что это число журнала было запрещено цензурой, конфискованное и уничтожено. Как дисциплинированный член партии, М. Хвылевой за указанием соответствующих органов, очевидно, уничтожил рукопись второй части роману, потому она не сохранилась ни в архиве писателя, ни в архивах журнала, цензурного ведомства или спецслужб. С каждым годом надежд на то, что текст будет найден, все меньше и меньше.
Есть только отдельные цитаты из второй части «Вальдшнепов», которых приводит в гострокритичний брошюре «От уклона, - в бездну: О «Вальдшнепы» Волнового» Андрей Хвиля, прежний боротьбист и тогдашний заведующий прессы ЦК КП(б) У. За переводами, запрещена вторая часть роману в виде журнальных гранок передавалась из рук в руки доверенными лицами, потому определенное количество людей все же таки имели возможность ее прочитать. Скажем, Л. Сеник утверждает: в устных воспоминаниях 60-х годов Владимир Гжицкий сообщал, что читал вторую часть «Вальдшнепов». Об отдельных ее сюжетные перипетии наводит известности также Юрий Лавриненко, который, по его словам, тоже читал запрещенную часть роману. Однако этого очень мало, чтобы составить какое-то более-менее четкое представление о полном тексте роману. Поэтому, например, Ю. Безхутрий в обстоятельном исследовании «Волновой: проблемы интерпретации» вообще не анализирует это произведение: «Из известных произведений Волнового 1922-1928 лет вне нашего внимания остался фрагмент роману «Вальдшнепы». Это сделано сознательно: отсутствие окончания, как и в случае с другими незавершенными текстами, не дает возможности адекватно оценить его как целость». Однако понятно, что оставить вне поля зрения литературоведения фрагмент роману, какому М. Хвильовий предоставлял особенного значения в собственной наработке, тоже нельзя. Особенно если учесть, что этот фрагмент, в отличие от многих других фрагментов и незавершенных произведений, все же таки был опубликован и сыграл важную роль в истории украинской литературы и культуры 1920-х годов и XX века в целом. В такой ситуации не остается ничего другого, кроме попытки рассмотреть начальную часть «Вальдшнепов» как отдельное целостное произведение, которое имеет открытое окончание. На сегодня уже существуют немало обстоятельных исследований «Вальдшнепов». Своеобразным итоговым систематическим и синтетическим исследованием стала монография Л. Сеника «Роман сопротивления. Украинский роман 20-х годов: проблема национальной идентичности», точнее раздел из этой монографии «Николай Хвылевой и его роман «Вальдшнепы». Научный работник скрупулезно собрал корпус трудов предшественников, обстоятельно проработал его и произвел собственную концепцию интерпретации «Вальдшнепов», он подает целый ряд чрезвычайно интересных и аргументированных наблюдений, суждений, рассуждений относительно идейного содержания, генологичной сущности, художественных особенностей фрагменту роману, его интертекстуальних перекликаются с произведениями украинской и мировой литературы.
Рядом с этим стоит отметить, что настойчивый труд исследователя иногда совмещается с определенной небрежностью, невнимательностью в прочтении текста «Вальдшнепов» или других произведений или научных исследований. Скажем, Игоря Михайлина он называет Г. Михайлином. Однако есть и более серьезные курьезные недосмотры. Например, утверждается, что «чем-то Одарка напоминает служанку в рассказе М. Коцюбинского «Кони не виноваты», хотя в тексте «Вальдшнепов» М. Хвилевой недвусмысленно отсылает читателя к «Смеху» М. Коцюбинского. В произведении же «Кони не виновные» есть только лакей Савка, и, наверно, не могжет быть оснований для сравнения служанки Одарки из Палажкой, какую М. Коцюбинский вспоминает лишь в одной короткой опосредствованной фразе:»… На обед будут сегодня молодые печерицы, какие Палажка несла утром в приполи из огорода».
Еще в одном месте Л. Сеник проводит аналогии между Дмитрием Карамазовым из «Вальдшнепов» и Алешею из «Братьев Карамазових» Ф. Достоевского, ни одним словом не вспоминая о Дмитрии из романа русского писателя, хотя такая аналогия была бы значительно более уместной. Это вынуждает, придирчиво выучив раздел о М. Хвылевого в монографии Л. Сеника, уточнить или дополнить его; это необходимо тем более, что упоминавшийся труд стал в известной мере хрестоматийным, классическим для последующих исследователей, которые некритически подхватили погрешности и недосмотры, которых допустил Л. Сеник. Отдельно стоит отметить, что на многих исследованиях «Вальдшнепов» и творческой наработки М. Хвылевого в целом отразились идеологические надстройки правого или левого направления или порожденные осматриванием на официальную власть (на изломе 80-90-х годов).
Из-за отсутствия завершения роману загадкой остается его название. В конечном итоге, неизвестно, давал ли полный текст произведения прямой ответ на этот вопрос. Бесспорно, имеют право на существование рассуждения о том, что персонажи роману ассоциируются с вальдшнепами, беззащитными перед дулами ружей охотников, как и версия, за которой вальдшнепы - это мысли, которые «весной летели на Украину». Однако стоит поискать и другие варианты прочтения названия роману, в первую очередь у самого писателя, который был приключенческим «Удивительным путешествием дяди Петра». Установка на новаторские поиски, на эксперимент, использование обнажения приема, игры с читателем тоже в значительной мере были предопределены стремлением повысить уровень читабельности художественной литературы, вызывать спонтанное стремление продолжать неотрывно читать текст. Много весила читабельность произведений и для М. Волнового, потому «любовный» роман - это не только и не столько форма зашифрованости, сколько стремление написать интересный для большого количества читателей художественное произведение, роман, имманентным признаком которого была бы романность, что всегда привлекала читателя и могла бы развлекать его и сглаживать сложность для чтения малосюжетного произведения, интеллектуально нагруженных диалогов и внутренних монологов.
В-третьих, проблема межполовых, эротично сексуальных взаимоотношений становится в 1920-х годах одной из самых актуальных в литературе. Способствовали этому и фрейдовская и ницшеанская теории, с которыми были знакомые широкие слои интеллигенции, и внедряемое в первое послереволюционное десятилетие марсистский лозунг освобождения от фарисейского буржуазного брака, лозунг «свободной» любви, и признание женщины равноправным общественным, а также и сексуальным партнером. Эта проблема была чужой и для творчества М. Волнового, который противопоставлял мещанскому разврату и удовлетворению животной похоти высокую любовь, что, однако, не мыслилось без телесного наслаждения.
Например, Дмитрий Карамазов, в значительной мере alter ego автора, так фиксирует собственные эмоции и желания, увидев Аглаю в купальном костюме: «Дмитрий почувствовал, что ему стало трудно дышать… В нем в первый раз проснулся к ней настоящий самец. Он бесстыже смотри на ее таз, на ее грудь, и никак не мог оторваться, ему захотелось захохотать и так дико, как, очевидно, хохотал первобытный человек. Ему даже пришла мысль подкрасться к фльоберивским дамам и шутя схватить в свои объятия Аглаю». И дальше эта «мисль» становится постоянной:»… Сегодня он увидел прекрасное Аглаине тело… ему захотелось кусать ее. Ему метнулось в голове, что пьянка может образовать неплохую обстановку, и он уже напряженно искал места для оргии». Эта «мысль» приходит к Карамазову еще и еще раз, получая свое последующее развитие, синтезируя в чувстве любовь к Аглаи интеллектуальный и телесный первини: «Он вдруг почувствовал ее присутствие в этом городку, так сказать физиологически, и это чувство началось не вчера… Разве случайно она показала ему свое тело в купальном костюме? Разве случайно она вчера весь вечер пыталась отрекомендовать себя? Разве случайно он услышал эту апологию безумию храбрых на фоне утренней встречи, той встречи, когда она стояла на пляже в потоках солнца и демонстрировала ему свое здоровое тело? Ничего случайного нет… ему до боли захотелось быть… безумным. Ему захотелось схватить ее в объятия и закричать побеждающим криком дикого победителя… Он уже ничего не видел, кроме этой привлекательной девушки и ее миндального взгляда. Карамазов нагло посмотрел на Аглаин торс и остановил на нем свои глаза».
Этот духовно телесный безумство любви к Аглаи уже ни на мгновение не покинет Дмитрия вплоть до конца той части роману, что сохранилась. Понятно, он не может быть только формой укрывательства за эротичными переживаниями персонажа чего-то значительно более весомой из проблем общественной жизни рефлексирующей личности, ее партии и ее нации, а является самодостаточным и весомым фактором идейно-художественного содержания «Вальдшнепов».
Для интерпретации роману М. Хвылевого очень много весит его интертекстуальне прочтение сквозь призму творчества Ф. Достоевского, на что автор сам прямо и недвусмысленно указывал через имена главных персонажей - Дмитрия Карамазова и Аглаи. Об этом говорит и Л. Сеник: «Обращение к традиции в романе умышленно: не случайно герой назван Карамазовым. Его предшественник - Алеша Карамазов, человек противоречив, со многими минусами. Аглая также «имеет свой литературный корень в произведении Ф. Достоевского «Идиот». Однако преждевременной и самонадеянной кажется следующая фраза: «Об этом уже не раз шла речь в научных трудах, потому нет потребности шире вести речь о задании этой трансплантации». Дальше исследователь наводит ссылки на две статьи, в которых эта проблема рассматривается «аж» на одной и пяти страницах соответственно. Кроме этого, как уже отмечалось, об определенной поверхностности знание проблемы свидетельствует проведение параллелей между Карамазовым Волнового и Алешею Карамазовым из роману Ф. Достоевского. В «Братьях Карамазових» обид одного из братьев - Дмитрия - и за именем, и за духовной эволюцией значительно более близкий в плане аналогий к произведению М. Волнового, чем образ его младшего брата.
К проблеме перекликающихся между романами М. Хвылевого и Ф. Достоевского обращалась также Г. Церна. К сожалению, она ограничилась констатацией факта наличия таких перекликающихся и разрозненным анализом «Вальдшнепов» и «Братьев Карамазових». Автор почему-то ищет такие параллели между персонажем М. Хвылевого и Иваном Карамазовым, невзирая на то, что автор «Вальдшнепов» таки назвал протагониста Дмитрием Карамазовым. В то же время заслуживает внимание мысль о возможных интертекстуальных связках между персонажем «Вальдшнепов» и всеми братьями Карамазовыми. Г. Церна, раздумывая о вероятных продолжениях в потерянной части роману, пишет:»… Возможный другой вариант: попав, как Иван, в плен идеи, Дмитрий страдает и через страдание приходит к очистке, как Митя у Ф. Достоевского, становится исповедником добра, как Алеша. То есть возможна такая схема: идея - страдание - очистка». Однако интертекстуальную основу между романами украинского и русского авторов стоит искать в первую очередь через образ Дмитрия из «Братьев Карамазових», а также не зацикливаться только на этом романе Ф. Достоевского, потому что образ Аглаи из «Вальдшнепов» требует обязательного привлечения к анализу еще и роману «Идиот».
Более вдумчивое прочтение «Братьев Карамазовых» (как и творчеству Ф. Достоевского в целом), которые побуждают воспринимать мир и человека в единстве сложных, часто взаимоисключающих явлений, мыслей, убеждений, эмоций, ни одна из которых не имеет индульгенции на истинность в последней инстанции, также могло бы уберечь от определенного упрощения при интерпретации образов «Вальдшнепов».
Собственно об этом, ссылаясь на М. Шкандрия, ведет речь и Л. Сеник:»… М. Шкандрий обращал внимание на то, что во время анализа его творчества следует помнить, что нельзя подходить к объяснению природы или человеческой жизни только с одной стороны, что нужно быть вооруженным разными категориями. Мир сложен: в одно какое-то понятие его не вместить…». Однако это предостережение не уберегло исследователей от определенного упрощения и преимущественно двумерного виденья мира «Вальдшнепов» М. Волнового; часто это было связано с идеологическими факторами, привнесенными в интерпретацию произведения, к тому же они очень часто предшествуют анализу текста.
Обратимся для начала к образу Дмитрия Карамазова. По различным причинам литературоведы на страницах одного и того же исследования выражают противоречивые рассуждения о том, насколько этот образ (а также образ Аглаи) коррелирует с фигурой и взглядами автора «Вальдшнепов». Скажем, М. Жулинский в предисловии к двухтомному изданию произведений писателя подходяще отмечает, что Дмитрий и Аглая в своих диалогах-столкновениях воспроизводят внутренние интеллектуально эмоциональные антиномии автора: «То, о чем говорят в романе «Вальдшнепы» Аглая и Карамазов, - следствие длительных и болезненных размышлений их творца - Николая Волнового. Размышлений честного коммуниста, который сам фанатично уверовал в идее революции, в идее социализма. И вот почти через десять лет после того, как он смотрел смерти в глаза, добывая в борьбе революцию, увидел, как деформируются революционные идеалы».
Но такое утверждение было очень рискованным в 1990 году (возможно, предисловие писалось даже раньше), потому научный работник параллельно отмежевывается от него, пытаясь показать Дмитрия Карамазова и Аглаю исключительно как негативных персонажей: «Вульгарно социологические интерпретаторы быстро отождествили суждение героев этого роману, прежде всего рефлектирующего, истерического и циничного Карамазова, с позицией его творца…. писатель… стремится развенчать такой тип коммуниста, который в атмосфере новой экономической политики идейно размагнитился и готовый всю партию обвинить в измене революционных идеалов и «спускается, так сказать, на тормозах к интересам хитренького мещанина-середняка», - этого критика не замечала». Сегодня такое утверждение, понятно, не выдерживает ни одной критики, как и негативистское восприятия образа Аглаи.
Неоднократно называет Дмитрия Карамазова протагонистом «Вальдшнепов» Л. Сеник. Однако в определенный момент для исследователя «выгодно» развести автора и персонажа-резонера в разные плоскости, и он заявляет: «Коммунист Дмитрий Карамазов (никак не тождественность Волновому, мимо совпадения политических постулатов) - тип человека, который стремится выйти из грязи послереволюционной действительности…» Почему такое внезапное отрицание собственных утверждений, выраженных на предыдущих страницах монографии?
Ответу на этот вопрос стоит, по-видимому, искать в полемике о комунизм/ антикоммунизме М. Волнового. Название монографии Л. Сеника «Роман сопротивления» подсознательно подталкивала к антикоммунистическому прочтению «Вальдшнепов». Уже из первой страницы раздела о романе Волнового автор, опираясь на предшественников, подает едва не готовый вывод: «Как отмечает Ю. Бойко, «такая широта критики, убойно острой, непримиримої, могла быть лишь у человека, который не колебался отрицать советскую систему и ее идейный мир в целом. Но если было такое сознание, то мусила на весь мир появиться и проблема новой действительности, которая вырастет из духово-идейных принципов, противоречивых марксизму-ленинизму. Эти принципы медленно очертились в сознании Волнового как националистические». В следующем предложении уже сам Л. Сеник развивает тезис Ю. Бойка: «Критика «нового» порядка имела, без сомнения, конструктивный характер: должно было родиться новое сознание - антикоммунизм. Но, чтобы она воцарилась в обществе, необходимая была постоянна, скажем так, атака на империю зла, которая захватила пространства Украины».
Рейганивский выражение «империя зла» очень ярко указывает на то, что Л. Сеник, как и Ю. Бойко, пытается говорить об идейно духовный мир М. Хвылевого и персонажа его произведения из позиций современности, из высоты тех знаний о событиях прошлого, которые не могли быть известны писателю и его протагонистам. В этой связи стоит напомнить, что западная, украинская эмиграционная и материковая политология, осознавая общие истоки, все же различает социалистические (коммунистические) теории и большевистскую идеологию, марксистское учение и его ленинское «продолжение». Такое разграничение может казаться несущественным сегодня, когда коммунистическая теория испытала крах во всех без исключения странах мира, но оно было очень важным для М. Волнового. Поэтому тезис о «националистических принципах в сознании Волнового» неполная, потому что общеизвестно, что эти принципы были национал-коммунистическими.
Стремление защитить свой тезис об антикоммунистическом направлении творчества писателя, пользуясь современными знаниями и политологическими теориями, соответственно, проглядывает и в полемике научного работника с оппонентами, которые настаивают на национал-коммунистических идеалах писателя (хотя их утверждения кажутся ближе к истине, замечание Л. Сеника относительно тезиса М. Жулинского, по-видимому, тоже подходящее): «Постоянное отмечание «честности» Волнового, который «работает» на социализм, вызывает стремление полемизировать: разве это был социализм? И именно таким себе представлял его Волновой? Еще одно: федеральный план Ленина относительно создания государства (империи) вроде бы… «правильный»? Вызывает сомнение, стоял ли «Николай Волновой на ленинских позициях национальной политики в стране»… Это же были позиции сохранения империи, конечно, под новой вывеской. Наконец, есть основания сдержаннее утверждать о «коммунизме» Волнового, о его «социалистическом идеале», как их пробует увидеть Г. Михайлин, в частности, утверждая, что «его субъективные намерения лежали в русле утверждения и укрепления «социалистического строительства», очистки коммунистических рядов от некоммунистической плохие» // Михайлин Г. Гамартия Николая Волнового… С «коммунизмом» Волнового здесь что-то не в порядке: ряд художественных произведений и «Вальдшнепы» говорят о другом».
Педалирование антикоммунистических тенденций в произведениях М. Хвылевого второй половины 1920-х годов приводит к очень желаемому выводу, который, однако, не совсем согласовывается с творческим миром писателя: «Невозможность национального возрождения под лозунгами большевизма, очевидно, Карамазов еще не осознал до конца. Но он уже способен избавиться от иллюзий. В этом нем активно поможет Аглая. Автор, таким образом, намекает о будущем прозрении своего протагониста» (здесь Карамазов уже протагонист). Напрашивается вывод: Дмитрий еще не прозрел окончательно, но это вскоре случится, следовательно, уже окончательно прозрел автор, который к этому подводит своего протагониста. По-видимому, это не совсем отвечает действительности. Как здесь не вспомнить, в конечном итоге, утверждение самого Карамазова из «Вальдшнепов»: «Кто хочет быть волевым человеком, тот не может не побороть в себе неуверенность… Я не могу не побороть, потому что будущее за моей молодой нацией и за моей молодой клясою…».
Для понимания сути внутренней эволюции персонажей «Вальдшнепов» так или иначе необходимо обращаться к «Идиоту» и «Братьям Карамазових» Ф. Достоевского, в первую очередь к образам Дмитрия Карамазова и Аглаи. Дмитрий - это человек, который живет исключительно эмоциями, поездами тела и сердца, и эти эмоции и поезда могут быть как высокодуховными, так и никчемными, почти животными. Что будет следующего мгновения, сам герой произведения Ф. Достоевского не знает, проблема разграничения добра и зла - это не для него:»… Дмитрий - человек, в душе которого живут туманные благородные порывы. Но он лишен позитивных моральных устоїв, не умеет бороться со своими страстями, одинаково способен и на высоких, и на наиболее никчемные поступки».
Под воздействием морально духовных потрясений, как это часто бывает, Дмитрий внутренне перерождается. Он очень хотел смерти отца, но не убивал его. Однако все подозрения падают только на него. В конечном итоге, через «судебную ошибку» (название раздела) Дмитрия Карамазова обрекают к каторге, но он воспринимает это не как наказание, а как возможность искупления своих и чужих грехов. «Все за всех виноватые», - провозглашает он главный тезис Зосими и принимает страдания, благодаря которым в нем еще к каторге воскресает новый человек»; «Дмитрий… готовый своим страданием внести свою лепту в борьбу за общее счастье…» Если Иван и Алеша только теоретизировали о потребности «переработки всего человечества за новым штатом», то Дмитрий начал ее практически из себя.
Кажется, аналогия из «вальдшнепивським» Карамазовым полностью понятна: Дмитрий в произведении Волнового длительное время жил тоже исключительно за призывом сердца и тела, симбиоз его высокие и жестокие чувства не знал страха и не поддавался ни одной внутренней рефлексии. Карамазов руководствовался одним принципом: если это нужно для идеалов революции, то не стоит останавливаться даже перед человеческими жертвами. Именно так он и делает, столкнувшись со случаем мародерства. Очевидно, «барышни, что рылись в барахле, напихивая ими свои саквояжи», были таки из своих, красных, однако ни это, ни то, что перед ним женщины, не остановило Дмитрия.»… Вин вынул из кобуры браунинга и подошел к одному ларю, где возились барахольщики. Он выстрелил одной барышни в подзатылок. В тот же день чека расстреляла еще нескольких мародеров».
Невосприимчивость преступления и наказания за него не вызывала у Дмитрия ни одного сомнения в правомерности его поступка. Именно этот революционно романтичный фанатизм Карамазова и становится чертой, которая неразрывно соединяет его с Анной, по-видимому, таким же романтичным фанатиком идеалов революции и коммунистической идеи. Анна и в дальнейшем остается безгранично отданной «социальным идеалам», олицетворением которых для нее была и остается компартия, потому партийная дисциплина для Анны Карамазовой - более всего.
Кстати, неправомерным кажется восприятие образа этой женщины лишь как»… консерваторки, безкритичной, несамостоятельной, без порыва, хотя не лишенной проницательного ума, наблюдательности, чисто женской интуиции, определенной интеллигентности и такта…». Не до конца справедливые относительно Анны и рассуждение Дмитрия о «типичном миргородском мещанстве… что, так позорно выпроводив сыновей на Запорозьку Сеч, пошла плодить безвольных людей», на которых ссылается Л. Сеник. Ведь Анна тоже видит вырождение коммунистической идеологии, упадок революционной романтики, но продолжает безнадежно верить в их жизнеспособность или в возможность их возрождения. Об этом нужно говорить, но исключительно в партийных ячейках, ревностно оберегая реноме коммуниста в глазах беспартийных, даже если эти беспартийные - ближайшие приятели, как, например, лингвист Волчище:» - …Не забывай, что товарищ Волчище все-таки внепартийное. - Ты думаешь, что такие вопросы нужно ставить на ком'ячейке? - Именно это я и хочу сказать…» Недаром Анна говорит, что «Дими» идет «против себя самого».
Анна - это вчерашний Дмитрий, потому ему выдается, что именно она «не может не стоять ему на дороге». Анна остается на том же «вчерашнем» уровне, она отказывается делать самостоятельные выводы или искать каких-то путей вне партии. Дмитрий, как и его тезки из «Братьев Карамазових», вдруг просыпается и начинает искать собственного понимания добра и зла, только в основу этого поиска он кладет не христианское вероучение, а дело нации, которое пытается неразрывно связать с делом пролетариата. Кажется, такая эволюция закономерна, однако в действительности неизвестно, чем она завершится. Вероятнее всего, трагическая антиномия так и останется нерешенной для Дмитрия, наилучшим выходом для него может быть лишь собственная смерть, как это случилось со многими персонажами М. Хвылевого и собственно с самим писателем. На самоубийство, очень частое среди протогонистов произведений М. Хвылевого и к которому придет в жизненном итоге сам писатель, как завершение судьбы Дмитрия Карамазова в «Вальдшнепах» указывает в воспоминаниях Ю. Лавриненко, который читал полный текст роману.
Вернемся к роману «Брать Карамазовы» Ф. Достоевского. Эволюция, внутренние изменения в мировоззрении Дмитрия, как это вообще происходит с персонажами русского писателя, не имеют однолинейного развития, они проходят в быстром темпе, часто совмещая прямой и обратной направления движения. Можно утверждать, что каторга для Карамазова - это следствие лишь «судебной ошибки», которая, однако, привела к его внутреннему перерождению, до принятия духа, а не буквы христианской идеологии. Но так же можно думать, что каторга становится для него закономерным наказанием за предыдущую жизнь, ведь намерение убить, который не осуществился по независимым от преступника причинам, и самому убийству даже в юриспруденции трактуются как равноценные преступления и караются одинаково. Тем более они равнозначны с точки зрения морально христианских принципов.
Не станет ли какое-либо несправедливое наказание главного персонажа «Вальдшнепов» со стороны партийно-государственной бюрократии такой же возможностью искупления за предыдущие антигуманные преступления? Ведь на руках Дмитрия кровь не только барышни-барахольницы: он туманно намекает на убийство еще какой-то женщины, «около какого-то провинциального монастыря». Очевидно, таких убийств, которые раньше воспринимались Карамазовым как революционная целесообразность, а теперь вызывают муки совести, было больше.
Приметное, что персонаж роману Достоевского, который раньше руководствовался только собственными душевно телесными порухами, решил искупать не только собственные грехи, а в первую очередь грехи других, чувствуя нестерпимую боль за тех, кто страдает, за «дите», которое неутешительно рыдает. И вчера, и сегодня его деятельность подчинена счастью других. Только вчера Дмитрий Карамазов уважал за полностью нормальное ради счастья одних убивать других. Сегодня он осознает, что эти кровавые жертвы были напрасными. Напрасными, потому что результатами революции, как всегда, воспользовались негодяи. Но напрасными, по-видимому, и потому, что Дмитрий, как и персонажи «Братьев Карамазових» (Дмитрий и Иван), осознает: нельзя построить счастье одних за счет других; если есть хотя бы одно страдание, то нельзя верить в благоденствие остальных. А страдания герой произведения М. Хвылевого встречает на каждом шагу: это и служанка Одарка, и жители курортного местечка, которые в каждому отдыхающему видят господина, теперь уже советского.
Именно поэтому из его уст срывается монолог, за духом очень близкий к тем, которые произносят персонаже Ф. Достоевского (такие монологи приметны и для персонажей других произведений М. Волнового, предшественником которого относительно этого в украинской литературе можно считать В. Винниченко, что тоже, очевидно, испытал влияние Достоевского): «Я думаю в настоящий момент о нашем фарисейском, и думаю: почему? Почему мы не стесняемся говорить о пюре и о котлетках? Почему мы наконец не стесняемся проедать здесь народные деньги… именно в то время, когда вокруг нас люди живут в невозможной бедности, в такой бедности, что аж рыдать хочется… Почему мы, наконец, боимся выносить горькую правду на люди (хоть люди и без нас ее знают) и прячем по своих ком'ячейкам?». Фраза Волчища «ну, эта уже слеза и эта карамелька вовсе не к делу»
Определение «Вальдшнепов» еще и как роману-пародии, по-видимому, стоит дополнить или и расширить. Ведь в произведении немало аллюзий и реминисценций на тексты не только Ф. Достоевского, но и других литераторов разных эпох и участников литературно-общественной полемика середины 1920-х годов, потому можно говорить однако, что «Вальдшнепы» - это еще и интертекстуальный роман, а по утверждению Ю. Ковалива, - еще и автоинтертекстуальный:»… Радикальные высказывания Аглаи кажутся цитатами ненапечатанного памфлета «Украина или Малороссия?», аллюзиями на новеллы и повести М. Волнового, потому роман воспринимается прежде всего как автоинтертекстуальный произведение писателя…».
В целом можно констатировать, даже на основе незавершенного текста, что «Вальдшнепы» за жанровой природой - произведение, которое совмещает в себе традиционные особенности роману с новаторско-экспериментальным поиском. Он полностью вписывался в общемировые тенденции становления и развития интеллектуального, философского, политического и тому подобное роману 1920-1930-х годов и в контекст достижений передовой философской мысли этих суток. И»… М. Волновой подал свой вариант экспериментального романа, построенный на синтезе разного стилевого дискуса. Он выходил за пределы нормативных требований, реализовывал собственное представление о преодолении канона… обосновывал собственные мифологические для него модели с соответствующей онтологической глубиной и экзистенциальной проблематикой». «Вальдшнепами» М. Хвылевой в первый раз вводит в украинскую литературу целый спектр романных разновидностей, что имело весомое влияние на последующее развитие этого жанра в отечественной литературе.