Философия науки Р. Лэйнга
Философия науки Р.Лэйнга
Философия науки постмодерна
Постмодерн предлагает философию науки, которая, возможно, с точки зрения более общих и глубоких систем, таких как кантианство и неокантианство, не может показаться серьезной, однако в культурном смысле она органична. Если формулировать кратко ее основную идею: истины нет. Само по себе это утверждение, вообще говоря, достойно; к нему привел законный философский путь: рефлексия над методом. В первый раз это произошло еще у софистов. В Новейшее время ход мысли был, упрощенно говоря, таков. Мир Нового времени - торжество репрессии. Репрессивная идеология привела ученых к некоторым выводам (Крепелина к утверждению, что шизофрения неизлечима). Итак: 1) наука продукт идеологии, 2) доказать можно все, что угодно. Наша идеология могла привести нас к другим выводам (Лэйнга к утверждению, что шизофрения лучше, чем здоровье). Однако мы совершаем усилие, чтобы вовремя остановиться. Поскольку от идеологии не свободны ни те, ни другие, лучше не делать никаких заключений. Остается сказать, что истины нет, точнее говоря, она неуловима.
Итак, утверждения объявляются продуктами идеологии, результатами соглашений, порождением культурных парадигм; релятивизируются как по оси времени, так и по оси пространства, претендуют на равноправное сосуществование взаимоисключающего и так далее. Если Гегель верил, что единство и борьба тезиса и антитезиса знаменуют (будущее) явление синтеза, в котором оба претерпят снятие, то ученые эпохи постмодерна не верят в синтез. Слишком многое, что казалось вопросом теории, оказалось на самом деле экзистенциально. Синтезироваться и сниматься в итоге синтеза могут теоретические положения. Но если люди отождествляют себя со своей точкой зрения (то есть когда они, если можно так сказать, доходят в ней до предела возможного), гегелевская логика требует снятия людей. Конечно, можно возразить, что научная точка зрения - не человек. Если она оказалась ложной, человек может изменить точку зрения, и это не означает для него экзистенциального крушения. По-видимому, в абсолютно нечеловеческих науках, таких как математика, это в самом деле так, но психиатрия, о которой речь в данном случае, не абсолютно нечеловеческая наука. Истина в ней не отыскивается на бумаге, а, к сожалению, во многом представляет собой вопрос веры (это по-разному показывают Ясперс и Фуко). Драма этой науки в том, что ученые могут очень много знать, но иногда не могут это по-настоящему доказать. Часто они едва ли не сами неотъемлемо носят в себе и представляют собой свою позицию. Поэтому гегелевская наука логики не работает. Нельзя обходиться с экзистенциальными выборами как с тезисом и антитезисом, то есть иметь в виду их синтез. Может быть, сам по себе синтез и возможен, но он не доступен сегодняшним людям, на наличном уровне сознания. Экзистенциальный выбор в науке делают тогда, когда интеллект дошел до предела своих возможностей (это может случиться и рано). И поэтому речь идет о неотъемлемом или-или. Постмодерн внес сюда нежелание выбирать до конца, потому что логика выбора до конца требует убийства отождествившего себя с иным выбором противника. Но недопустимо убивать на почве науки. Отсюда научная толерантность и релятивизм. Видно, что этот ход мысли подготовлен Гегелем и Кьеркегором.
Ход мысли Лэйнга был не такой. Лэйнг находился на уровне, предшествовавшем постмодерну, на ступени идеологии "новых левых". По крайней мере, он верил, что истина где-то есть, хотя относительно того, как ее узнать, ему приходилось выдвигать в ряде случаев экстравагантные гипотезы.
"Факты жизни" (1977)
Эта книга - поздняя вещь Лэйнга. В ней он пытается обобщить свою позицию, некоторым образом сформулировать итог. Когда он ее писал, ему было 50 лет. Антипсихиатрия была позади. В эти годы Лэйнг уже почти не занимался общественной деятельностью, хотя иногда выступал по телевизору; темой его выступлений по-прежнему была реорганизация психиатрии. Он погружался в буддизм, ездил в монастыри на восток, практиковал упражнения и так далее. Однако буддизм, судя по всему, не очень помогал, так сказать, общему просветлению сознания. Он все больше пил. "Факты жизни", таким образом, написаны в состоянии кризиса. В смысле языка Лэйнг всегда писал ярко, поэтому книгу читать легко, но после прочтения остается впечатление растерянности и безнадежности.
На русском языке ее нет, поэтому ниже я кратко расскажу ее содержание. Книга начинается автобиографией (главы 0-1), которая охватывает детство и изложена в повествовательном ключе. Затем идет глава "Размышления"(2), вся состоящая из вопрошаний. В течение нескольких страниц повторяется "что есть я", "в чем смысл жизни", "где найти душу" и "то, что говорят люди обо мне, это их карта меня; то, что я говорю о себе - моя карта меня; а где сама территория?"
Затем в течение 5 глав (3-7) длится "научная" часть. Автор отдается гипотетическому теоретизированию, скорее всего в жанре "мыслей, достаточно безумных, чтобы быть истинными" (маловероятно, конечно, что истинных). Частично речь идет о реинкарнациях, частично об эмбриологии, на какой стадии душа вселяется в зародыш, как дальше идет его развитие, возможны ли воспоминания о внутриутробном существовании, если да, то каким образом, как это связано с ЦНС и так далее. Для нас подобные теории обычно связываются с именем С.Грофа, но в те годы этим занимались многие, и исследования только начинались. Научная строгость не нарушается: построения реинкарнационных схем автор увязывает с эмбриологическими данными. В этой части книги имеются схемы и рисунки. Для иллюстрации воспоминаний о предыдущих жизнях (Лэйнг думает, что они возможны) приведены случаи из клинической практики.
В восьмой главе жанр меняется. Название главы: "Самоописание". Именно это и есть ее основное содержание: наблюдения над собственными эмоциями, обычно над их связью с телом, связью с автобиографией, над своими странными поступками, странными ощущениями и т.п. Некоторые самоописания приведены, чтобы подтвердить высказанные ранее гипотезы (например, о вселении души в зародыш). Даже для тех случаев, которые призваны это подтвердить, автор охотно приводит возможные опровержения. Некоторые - ничего не подтверждают. Часто Лэйнг пишет по следующему шаблону: "Со мной произошло то-то и то-то... Это интересно, но как это объяснить, я не знаю". Некоторые случаи из жизни совершенно явно рассказаны ради цели исповеди.
До и после этой главы структура текста связная, т.е. можно проследить основную мысль или хотя бы доминирующую интенцию, но в "Самоописании" никакой попытки систематизировать опыт нет.
Вот одно характерное место из "Самоописаний":
"Все начинается с того, что я рассказываю Ютте о своем отце. Он уже очень стар, он почти ничего не помнит и, наверное, долго не проживет.
Я начинаю что-то вертеть в руках, потом чувствую, что говорю, запинаясь. Какая-то волна во всем теле... Что-то рвется...
Вдруг все мои чувства резко обостряются \
Я отворачиваюсь. Смотрю на узор на полу справа от меня. Он начинает расплываться: мои глаза наполняются слезами. Хлынув из глаз, слезы льются по лицу; в носу закладывает, из него по лицу тоже льется чистая жидкость (..)
Я не могу дышать носом.
Резкая боль в районе задней стенки глотки. Вся дыхательная система охвачена конвульсиями. Она содрогается, как лодка в бурю.
Диафрагма, межреберные мышцы, мышцы брюшной полости, мышцы языка и лица дергаются рассогласованно. Если я попытаюсь усилием воли прекратить их судороги, у меня, может быть, будет приступ астмы. Если я не буду пытаться это делать -
Мое лицо совершенно распускается, теряет свою форму (когда оно было более хрупким, чем сейчас, я бы сказал: "ломается").
Подрагивания в мышцах обеих щек непроизвольное дрожание губ \
Рыдания, всхлипывания
Я их не сдерживаю
Так две или три минуты
Потом все это проходит. \ Такие вещи для меня самого представляют загадку
Рассогласование
Потеря речи
Измененное состояние сознания
Необычные физические ощущения
Значительные нарушения физиологических функций
Включающие в себя общие реакции всех отделов ЦНС
Гормональной системы, мускулатуры и так далее
Реакции дыхательной
И сердечно-сосудистой систем"
На этом данное самоописание кончается.
"Примеры из психиатрии"
Содержание обычно для Лэйнга: обвинения в адрес традиционной психиатрии, традиционной семьи, традиционного общества и так далее. Лэйнгу удается рассказать несколько ярких примеров ошибочного диагностирования шизофрении, употребления ее как ярлыка для тех, кто по каким-либо причинам отклоняется от принятого стандарта и т.п. В нескольких местах этот несгибаемый борец с нексусами вдруг замечательно отступает от собственной воинственности: (Речь идет о матери девочки, которая довела дочь до шизофрении неправильным воспитанием) "а может, она может раскаяться и смягчиться? \ прощать и, может быть, быть прощенным... \ и оставь нам долги наши, как мы оставляем должникам нашим!"
Эта глава, которая вообще-то, судя по названию, должна была вся состоять из примеров из психиатрии, кончается следующей, по характеру дневниковой, записью:
"7 октября 1973, Лондон
Телевизионный комментатор, мужчина средних лет:
'...в прошлом году она победила в нескольких забегах
у нее должны были родиться близнецы
но,конечно
с близнецами не побегаешь
пришлось прервать беременность \
и вот она снова на беговой дорожке
я думаю, она должна выиграть этот забег
давайте пожелаем ей удачи
и сейчас
и в будущем!' \
я сначала подумал, что он говорит
о какой-то женщине-спортсменке,
но оказалось - о лошади
впрочем, сегодня лошадь
завтра женщина
какая разница?"
Следующие две главы: небольшая "Научный метод и мы" (10) и "Одна лекция" (11) - публицистика антисциентистского направления. Их основное содержание - критика науки, точнее, в основном методов, которыми она действует, но отчасти и целей (Лэйнг дает, главным образом, примеры из собственного опыта). Доказательства - иллюстрации, выводы - по характеру лозунги, типа: "Научное вмешательство - самое разрушительное из всех вмешательств. Только ученый знает, что нужно делать, чтобы вмешаться наиболее разрушительно." (Не сказано, почему, неизбежно ли это, в природе ли это науки и так далее). Под конец нарастает пафос отвержения позитивистских, технологических методов в науке, вплоть до самой технологии в обществе.
"Когда я был студентом в Глазго, я имел счастье учиться именно у тех людей, кто с полным на то основанием относил себя к /позитивистской/ традиции. Если мы полагаем, что представляем собой кусочки некоей химической материи, мы можем запросто брать ткань, кровь, те же нервы и все остальное и запросто проделывать со всем этим все, что нам заблагорассудится, наблюдая, как оно реагирует. Идея состоит в том, чтобы взять эти кусочки химического вещества и терзать, мучить их любым способом, какой вам понравится, все то время, пока, на основании того, что произошло прежде, вы будете пытаться предугадать, что будет дальше. Вы надеетесь, что будете способны предугадать то, что произойдет, если я делаю именно то, что соответствует гипотезе, сформулированной вами на основании того, что произошло, когда вы это проделали. Если вы довольны тем, что получилось, и если вам повезет, вы вполне можете получить Нобелевскую премию. Сэр Чарлз Шеррингтон поставил свое личное клеймо на рефлекторную дугу, хотя не он открыл ее, и теперь рефлекторная дуга навсегда запечатлевается в уме каждого студента-биолога. И если вы не освоитесь с такого рода вещами в биологии, а также в физиологии, анатомии, патологии, клинической неврологии, нейропсихиат-рии, у вас нет шанса стать врачом: вы никогда не сдадите экзамены. Сэр Чарлз Шеррингтон когда-то сказал в "Интегративной деятельности нервной системы", что в действительности рефлекторная дуга является экспериментальной фикцией, и привел примеры множества других подобных "фикций". Это одна из статей экспорта из лаборатории в нашу повседневную жизнь: многое в теории и практике обучения, в "программировании" поведенческой терапии основано на представлении о том, что мы, вообще-то в принципе - если набраться мужества и отказаться от не поддающихся проверке мнений далеких от науки философов и прочих неучей - не что иное, как физико-химические черные ящики; в такой черный ящик производится ввод, а из него получают вывод. В промежутке происходит нечто вроде основной обработки этих промежуточных битов (которые рассматриваются в сумме). ..."
В конце книги жанр еще раз меняется. Теперь это скорее всего художественная проза без сюжета: огромное количество диалогов, то с незнакомыми людьми, то с женой и дочерью; выдержки из дневника; описание ощущений, которые испытывает Лэйнг в настоящий момент и так далее. Многие диалоги посвящены теме отчуждения (обычное дело для атмосферы тех лет). Часто обвиняемым лицом, воплощающим холодность, невнимательность и так далее, Лэйнг выводит самого себя. Например, вот краткий диалог с дочерью:
«Наташа папа, тебе нравится мое новое платье?
Я (пишу)очень хорошее Наташа откуда ты знаешь, ты же его не видел?
(Я забыл поднять голову)»
Анализ жанра (вопрос о цельности)
На первый взгляд, это одна из самых сумбурных и беспорядочных его вещей (при том, что он и всегда писал несколько несистематически). Лэйнг не пытался положить в основание книги единую идею; более того, вся книга посвящена, практически, тому, что этой идеи нет, и опровержению тех идей, которые когда-то существовали в этом смысле. Он спорит и с тем, что было принято, и с тем, что приходило в голову ему самому, и опровергает все. Часть текста доказывает вполне определенные положения (когда Лэйнг пишет, что существует внутриутробная память, ясно, что именно он хочет сказать), другая часть текста не доказывает ничего ("я старался только описывать", пишет он), третья сама точно не знает, что она хочет сказать. "Эта книга не претендует на то, чтобы быть путеводителем для тех, зашел в тупик. Я сам в тупике. Но я делал все, что в моих силах, чтобы показать природу моей растерянности." Часть текста нацелена на убеждение, часть на доказательность, а местами Лэйнг пишет с такой горечью, что оставляет всякие попытки что-либо доказать, показать и вообще достичь, в смысле прагматики текста. Иногда кажется, что даже различны цели соседних абзацев. Лэйнг описывает самого себя для иллюстрации на себе некоторых теорий, просто чтобы рассказать о себе или для покаяния. Даже в тех местах, где речь о науке, изложено много побочного материала, а концепцию науки Лэйнга понять не просто. Самое основное содержание книги - это множество вопросов, отсутствие ответов, признание тупика, попытка изложить максимум материала для того, хотя бы, чтобы возможный выход из него был совершен на следующей ступени (кажется, что искренность такого рода всегда подразумевает прогрессистское доверие к существованию истины).
Лэйнг был растерян настолько в общем смысле слова, что даже едва ли можно сказать, что он был неудовлетворен философией науки (хотя именно этой неудовлетворенности посвящены "Факты жизни"). Он был неудовлетворен вообще тем, как складывается все. Он ведь посвятил всю свою жизнь науке, а это дело в конечно счете оказалось не стоящим того, может быть, даже вредным. Он понял это давно, когда-то он создал новую науку антипсихиатрию, но жизнь похоронила ее. Дело, которому человек посвящает себя, неизбежно должно представать перед ним в какой-то степени одушевленным, как-то с ним говорить. То, что говорило с Лэйнгом - наука - имело устрашающее лицо. Но оно говорило, в основном, правду. Лэйнг пишет, что когда он совершал жизненный выбор, он выбрал науку за ту правду, которую она говорит, но отшатывался потом от нее всю жизнь за то, что в этой правде не было ни милосердия, ни любви - не было, по большому счету, того, ради чего можно было жить. А ведь вариантов правды всегда много. То, что наука предлагает такой бессердечный вариант, даже, если подумать, удивительно. И какая наука! Медицина! Это непременно должно что-то говорить об устройстве (нынешнего или вообще) мира.
Возвращаясь к вопросу о человеческой цельности - приведшей в "Фактах жизни" к исключительной теоретической разбросанности - витгенштейновское разделение на "ясно высказываемое" и "показываемое" более не может удовлетворить Лэйнга . Теперь все средства, которые есть у него в распоряжении - лирическая сила письма, мощь научного метода, радикальность и бесстрашие позиции - все вместе направлено на осмысление и анализ одного и того же. Это одно и то же, с одной стороны, субъективно, достоверно дано именно лично; это эмоционально (насколько эмоциональны, например, его аргументы в главе "Научный метод и мы": "Бездушный интеллект неспособен ни на что иное, кроме того, чтобы исследовать ад своих собственных адских построений посредством своих собственных адских орудий/ инструментария/ методов и описывать на языке ада свои собственные адские умозаключения/ открытия/ гипотезы"). С другой стороны, реальность, которую описывает Лэйнг, не выдуманная. Во всей книге нет ни одного слова, которое было бы сказано безответственно. Когда до степени личной боли проникает что-то объективно существующее, трудно требовать разделения на личное и объективное, на лирику и науку. Но личное без выражения и анализа делается неосмысленным, а объективное без личного участия - бесчеловечным. Именно таким разделением сегодня в совершенстве владеет научный метод. Между головой и сердцем сегодня непременно приходится делать выбор. Но Лэйнг стремится во что бы то ни стало остаться цельным. Он не хочет отказываться ни от того ни от другого (по-человечески при подобном конфликте можно было бы только посоветовать ему оставить науку, где проблема неразрешима, и заняться академической философией, которая в большой своей части посвящена рефлексии очень сходной проблематики).
Я хотела бы показать, что искренность и "личность" сами по себе способствует очищению научного мышления от догм, а обезличенность и "научность" способствуют догматичности. Кажется, что искренность Лэйнга в этой книге свидетельствует -помимо того, что, собственно, это был искренний человек - также и о нем как об ученом. В книге присутствуют вполне нетрадиционные рассуждения об эмбриологии реинкарнаций. Но, мне казалось, свидетельствуют о Лэйнге как ученом не они, а художественная часть. К сожалению, доказать это я не могу. Но независимо от того, способствует полная обезличенность догматичности или нет, она коррелирует с ней, потому что является ее симптомом. Во-первых, потому, что писать безлично принято, и ученый, решающийся нарушить рамки, тем самым показывает некоторую отвагу (речь, правда, не идет о книгах, о которых не доказано, что их цель научная). Во-вторых, и это главное, догматичности мышления способствует диссоциация сознания. Человек, который может быть безупречным ученым днем и совершенно другим человеком вечером, способен, следовательно, хорошо переключаться и забывать в одном состоянии другое. Такой человек легко может (вполне искренне) поддерживать гипотезу, против которой имеются (более или менее веские) возражения. Для объективной науки очень полезен спор с самим собой, из него проистекает способность изменять свое мнение, а это трудная задача для диссоциированной личности. (Одно из открытий психоанализа: личность распадается на более мелкие под-личности, не взаимодействующие между собой, в поисках убежища от дискомфорта противоречий между под-личностями, в поисках цельности, самонепротиворечивости хотя бы на уровне одной под-личности; а если и на этом уровне продолжается неудовлетворенность и конфликт, под-личность распадается на еще более мелкие). Спор с самим собой и открытое признание собственного непонимания и растерянности, кроме свидетельства об искренности, еще свидетельство о мужестве ученого.
Концепция науки
Любовь открывает факты...
Р.Лэйнг, "Факты жизни"
В то же время это не слом науки. Лэйнг много пишет против науки, но далеко не полностью выходит и полностью не желает выйти из ее русла. Рассмотрим его концепцию науки подробнее.
"Тело" науки, в смысле ее "базы данных", сохраняется. Он активно использует это "тело", даже когда его собственные научные построения достаточно фантастичны (эмбриология реинкарнаций).
Философия науки, прежде всего в глобальном смысле - сциентизм - полностью отвергается, заменяется религиозностью, трансцендентными спекуляциями и т.п. Этот отказ носит надрывный характер и в общем убедителен эмоционально, а не логически ("я надеюсь, что тот, кто захочет разобраться во мне, не станет разрезать меня пополам...") В более узком смысле, философия психиатрии, то есть построение в ней концептов психоза и нормальности и т.п. - остается на уровне достаточно открытых вопросов, и вопрос о причине болезней тоже. Однако, надо заметить, что, если в середине шестидесятых Лэйнг готов был больных называть здоровыми и наоборот, то теперь, в общем, он не сомневается, что больных надо лечить. Другой вопрос, как. Третий вопрос о ценности мира тех, кто считается нормальным.
Методика науки, описанная художественно и убедительно ("мы брали лягушек...") бескомпромиссно отвергается. Он категорически против бесчеловечности биологии, редукционистского увлечения изучением субстрата.
Цель науки, которая во времена антипсихиатрии, может быть, и колебалась, к рассматриваемому моменту не колеблется: она обычная; для медицины это излечение. Лэйнг цитирует Парацельса:
"Исцеление достигается врачеванием,
само же искусство врачевания
проистекает из милосердия.
Следовательно,
не трудом Веры постигается исцеление,
но трудом сострадания.
Истинная основа медицины -
"Любовь"
"Любовь открывает факты, которые без нее остались бы нераскрытыми," - пишет он, предлагая любовь в основание научного метода.
Лэйнг везде приходит только отрицанию методов науки, но не ее целей. По-настоящему не ставится под сомнение не только прикладная цель, излечение, но и вторичная отвлеченная цель, поиск научной истины. Среди свойств науки самые глобальные: доказательность, общезначимость, объективность - не умаляются в своем значении. Когда он выдвигает гипотезу о реинкарнациях, это вполне научный дискурс. В самоописаниях Лэйнг увлечен спорами с самим собой, потому что все время преследует цель доискаться до истины! Он провозглашает то же самое в главе "Попытка умозаключения". Когда он пишет: "Сколько себя помню, я всегда пытался уразуметь, как я здесь оказался, что я здесь делаю, почему я здесь, почему здесь другие люди," - он не предполагает, что на вопрос "как я здесь оказался" можно дать какой угодно ответ. Ответ принципиально может быть только истинный, только такой ответ на философское вопрошание может удовлетворить. Но истинный ответ тут найти не просто, следовательно, скорее всего, ответа никакого не будет, и, следовательно, вопрошание будет повторяться вечно - довольно мучительное состояние. (Взаимодействие такого рода мучительного вопрошания с приверженностью "научному методу" описано в эпилоге "Фактов жизни": "В тибетском монастыре я задал вопрос одному йогу: Как следует жить? Йог ответил: Пусть твое сердце уподобится Солнцу и сияет всем и каждому." - Лэйнг в безвыходном колебании между верой и сомнением: "Откуда у него это знание? Или же это просто его собственное мнение?" - и т.п.) Когда Лэйнг признается в растерянности и в том, что находится в тупике, это тяжелое признание для ученого, но оно максимально научно объективно и в конечном счете, очевидно, эффективнее служит истине, чем подстановка ложных гипотез.
Сциентистская субъективность (гипер-бритва Оккама)
Рассмотрим еще раз кажущееся нарушение научной строгости, которое возникает в местах, где Лэйнг приводит материал, на первый взгляд не связанный с основной мыслью. Он делает это сознательно. В предисловии он пишет: "Я пытался описывать, даже там, где выношу суждение". Это заявка на стремление к объективному подходу. Он находится в одном русле с мыслью о необходимости отсутствия пре-селекции в материале и об особой сциентистской субъективности, которая по своей природе специфически склонна к такой пре-селекции.
Незаконное использование "бритвы Оккама" ("Не следует умножать сущности без необходимости") - один из наиболее частых грехов современной науки. Вот что пишет Лэйнг: "В современной научной теории и практике мы нередко сталкиваемся с установкой, которая оправдывается этим принципом, однако я сомневаюсь в том, что она имеет к нему хоть какое-то отношение. / Это все равно, что игнорировать существование X по той причине, что мы не располагаем ни одной гипотезой на его счет, или по той причине, что оно не подтверждено наукой или наука не в состоянии его доказать, а порой даже потому, что наука не в силах его опровергнуть . I Это все равно, что считать X лишенным какой-либо ценности, лишь потому, что современная научная теория не находит в нем никакой ценности. / Некоторые ученые неспособны понять, что своими методами они обнаруживают нежелательный для них тип информации, когда пытаются очертить четкие границы того типа информации, с которым они имеют дело." (Курсив Лэйнга).
Оккам сформулировал свой принцип для применения против умозрительных концепций (допустим, если некоторое количество предметов можно сгруппировать в две группы, то незачем группировать в четыре; если можно обойтись четырьмя категориями, то не нужны десять и т.п.) Оккам не имел в виду объяснения реальности. Ему не пришло бы в голову сказать, что если какое-то явление молено объяснить тремя действующими сущностями, то значит их было три. Или, если мы какой-то гипотезой удовлетворительно объяснили явление, значит, его нельзя объяснить по-другому. У нас вообще (особенно со времени Юма) нет никакого инструмента для того, чтобы определить, что является причиной явления, а что нет. Бритва Оккама была направлена против излишней игры ума, против категорий, а не против гипотез. Направлять ее против гипотез - значит ее сильно гиперболизировать.
Тем не менее, современная наука практически вся действует по принципу гипербритвы Оккама. Она принимает в качестве парадигмы своей деятельности, что то минимальное количество сущностей, которого достаточно для объяснения явления, и есть их полный набор. Вполне естественно, что она действует так в целях экономии средств, которые иначе она расходовала бы на оговорки. Но если это приемлемо как способ экономии, то это недопустимо, когда превращается в инструмент репрессивности. Неприемлемо утверждать, что если нечто кажется простым, то оно и есть просто, что если самой науке кажется, что она объяснила нечто, то оно и впрямь объяснено полностью и окончательно.
Одна из возможных иллюстраций: вопрос о телепатии. Те, кто не верят в телепатию, утверждают, что ее наблюдаемые феномены можно объяснить другими причинами. Возможно, это так во всех случаях. Даже тогда из этого не будет следовать, что телепатии нет. Не будем говорить, что телепатия есть нематериальный способ передачи информации. Наука не может примириться с этим, потому что она принципиально не может исследовать нематериальное, и, значит, у нее отняли ее область определения. Но даже если у нас гораздо более слабое утверждение, что телепатия есть какой-то материальный, до сих пор не известный способ передачи информации - даже против этого утверждения наука начинает протестовать. Адепты науки обычно пытаются сказать, что естественные причины всегда известны. Почему? Казалось бы, если что-то неизвестное будет когда-нибудь открыто, это будет означать, что предыдущие объяснения были недостаточны, неправильны, и все. Теоретически ведь наука никогда не объявляла себя застрахованной от ошибок. Тем не менее, на практике безобидные и слабые утверждения - "это нам еще не известно" - встречают сильное сопротивление. Отбрасываются предположения, что распространенные ныне способы объяснять могут оказаться неудовлетворительными. А если существующие объяснения телепатии охватывают, допустим, не 100%, а 99%? Тогда очень часто делаются заявления, что этого 1% "просто нет, это выдумка, иллюзия и т.п." - а такие заявления уже противозаконны даже не только с точки зрения философии, но и с точки зрения самой науки.
Таким образом, пре-селекция материала - ошибка слишком догматичных ученых. Наука с этой догматичностью борется, вводя "двойные слепые пробы" и т.п. Но гипер-бритва Оккама - ошибка самой науки. Она делает ее по своей природе. Она не предполагает наличия того, чему наличествовать не обязательно, даже если на самом деле оно все-таки наличествует, и очень часто заявляет, что если она не видит его, то его нет. В конце концов, нельзя же требовать от здравомыслящего общественного института, каким является наука, чтобы он снова и снова исследовал явление, однажды уже удовлетворительно объясненное, в предположении, что удастся опровергнуть свое объяснение. А может быть, первое объяснение было правильное! Постоянная нацеленность на усложнение объяснений и поиск сущностей была бы очень расточительной тратой сил. Кажется, что именно таким ходом мысли материализм дошел до утверждений "нет души", "нет бога" и так далее. Ученые часто вообще не претендуют на умозаключения типа "нет". Многие являются позитивистами на практике, но не в теории, другими словами, исследуют свойства своего предмета, насколько они им открываются (а исследовать свойства, когда они открываются - занятие чрезвычайно увлекательное). Когда они могут построить непротиворечивую теорию, исходя только из того, что находится "внутри" самого предмета, перед ними, они обходятся этим. Делать предположения о чем-то, что вовне, представляется им излишним. Пример такого ученого: И.П.Павлов. Ему удалось объяснить происходящие явления, не выходя за пределы предмета (объяснить работу нервной системы, исходя из свойств нервов). Он, таким образом, занимался физиологией; утверждения типа "бога нет" представлялись ему лежащими за пределами того, чем он занимается. Философы, предающиеся наблюдениям над работой ученых, делают умозаключения: "Если работу ЦНС можно объяснить, не вводя гипотезу о боге, значит, бога нет". Является ли такое заключение строгим? Думается, что нет. Соответствует ли оно принципу бритвы Оккама? Думается, что Оккам имел в виду не это.
О том же пишет и Лэйнг, упрекая науку в сциентистской субъективности. Сам он по возможности старается избегать ее. Он избегает ее, когда пишет про все подряд и спорит с самим собой. Вообще говоря, он солидарен в этом с феноменологически-экзистенциальной мыслью. Как уже было сказано, Лэйнг очень часто мог бы сослаться на Ясперса, а он вместо этого открывает то же самое заново.
Итак, анти-наука Лэйнга радикально порывает с наукой в ее сциентистской философии и в области ее методического инструментария, но не противоречит в области целей и пользуется ее данными. В такой позиции, очевидно, заключается некоторая противоречивость. Не стоило бы дерзать спорить с Парацельсом и Лэйнгом, но по-моему, все-таки, основание медицины не любовь, то есть и у медицины другое основание, и у любви другое назначение. Любовь, как кажется, несомненно ближе к религии, чем к науке, почему и психиатрия на основе любви приводит к антипсихиатрии (методу не особенно научному и весьма мистическому). Впрочем, с другой стороны так же очевидно, что медицина без любви, только как наука - еще более страшный монстр. Если ее допустить в область формирования норм, как это произошло с психиатрией в наше время, она неизбежно примется калечить людей и духовно кастрировать общество. Так что противоречивость позиции Лэйнга соизмерима с самой сложностью вопроса о науке и любви в медицине.
Основной конфликт книги
В главе "Научный метод и мы" система доказательств чисто эмоциональная: "Бездушный интеллект неспособен ни на что иное, кроме того, чтобы исследовать ад своих собственных адских построений посредством своих собственных адских орудий /инструментария/ методов и описывать на языке ада свои собственные адские умозаключения /открытия/ гипотезы." Бессердечности противопоставляются: "Уважение, внимательность мягкость, доброта, предупредительность, сочувствие, милосердие...". Или еще: "Жить с открытым сердцем - это не значит быть "романтиком", гуманистом, стремящимся "назад-к-природе" и к тому подобным стереотипам "сердечности". Это вопрос здравого смысла, да поможет нам Бог".
Основной конфликт книги "Факты жизни" в противоречии науки и морали. Лэйнг цитирует фон Вайцзекера: ""Научно-технический мир современного человека ... представляет собой итог его дерзкой предприимчивости, знания без любви." Точно. Не понимаю, как плодом знания без любви может быть знание любви; как бездушный метод, приносящий бездушные плоды, может быть способен на что-то еще, кроме как объяснения без души." Лэйнг может только констатировать. Он не в состоянии разрешить это противоречие изнутри науки. Фразы наподобие "Должен же быть какой-то правильный способ жить," - бездоказательная апелляция к вере; столь же бездоказательны и апелляции к сердцу. Трудно спорить, что Лэйнгу удается эмоциональное убеждение. Но нельзя эмоционально убедить науку. Для науки вся аргументация такого рода заведомо бессильна и обречена на поражение. Интеллект в принципе не может иметь сердце; это человек может иметь то и другое. Додумывая за Лэйнга, можно сформулировать так, что он категорически против М.Вебера. Он считает, что исключение ценности из науки (морально) ужасно.
Что касается науки, то она развивается по собственным законам, и, по всей видимости, каковы бы ни были ужасные результаты, которые будут достигнуты ей, они будут непременно достигнуты. Все самые бесчеловечные открытия, какие только можно сделать, по всей видимости, обязательно будут сделаны. Практически наверняка интеллект всегда будет оставаться таким же бессердечным и бездушным, как в 1977 году. Психиатрия сама представляет одну из многих иллюстраций развития науки как духовного явления и развития науки как общественного учреждения. Кроме Лэйнга, в истории психиатрии были другие ученые, желавшие изменить ее направление (Шаш, Роджерс, Перлз...) но институт психиатрии мало изменяется за годы. Антипсихиатрия появилась и умерла, а традиционная психиатрия живет, хотя и следует отметить, справедливости ради, что в последние десятилетия характер ее стал, в общем, несколько скромнее и мягче. Наука, в том числе как учреждение, живет, если она жизнеспособна, и не живет, если нежизнеспособна. Количество ее жертв - для нее самой не аргумент, оно ни в малой степени не останавливает ее автономное движение вперед, как духовного явления, и ее функционирования, как учреждения. Не похоже также, чтобы науку можно было остановить борьбой героических одиночек, общественным мнением и даже совокупной волей человечества (пример: разработки допинговых средств запрещены и осуждаются на официальном уровне, но неофициально ведутся во всех странах. И они, скорее всего, будут вестись до тех пор, пока не перестанут находиться новые допинги. Также с разработками оружия массового поражения и т.п.). Конечно, на том, насколько наука процветает, сказывается общественное отношение к ней, культурная среда и так далее. Но ее автономность по отношению к среде велика. Запретить ее крайне сложно, особенно если она видит впереди себя перспективы своего движения вперед. Ученый, стоящий на пороге открытия, не принадлежит себе, им почти всецело владеет нечто гораздо большее, чем он, нечто, что относится к нему как целое к части. Поэтому каково бы ни было его человеческое отношение к тому открытию, которое он делает (это может быть открытие, которое убьет его и его детей), скорее всего, он сделает его, несмотря ни на что. Чаще всего он ведет себя так, как диктует ему наука. Источник: личные наблюдения над учеными. И поэтому наука может заглохнуть, если исчерпает себя. Так что против нее, судя по всему, самое эффективное средство - побыстрее довести ее до конца, пока она, прошу прощения, не успела всех угробить, но я должна заметить, что в той мере, в какой я знакома с наукой, конца ей пока не видно. И не видно конца даже такой частной вещи, как традиционная психиатрия.
Итак, если стоит вопрос примирения, сочетания науки и "сердца", то он требует метафизического разрешения. Если же это вещи принципиально несочетаемые, то выбор между ними сводится к субъективному - не метафизическому, а экзистенциальному - акту индивида. Можно или нельзя совместить науку и "сердце"? Из текста кажется то второе, то первое. В этом одно из противоречий подхода Лэйнга к проблеме, которую он пытается разрешить. Он с самого начала не проясняет принципиально: могут истина и ценность сочетаться в науке, или ценность - нечто внешнее по отношению к науке? Выражаясь более близко к неокантианской традиции, может ли наука биологического типа, такая как физиологическая психиатрия, сама создать представление о норме? Риккерт без сомнений указывал, что не может [Риккерт, 1998, с.293] Какова связь этого с моралью? С одной стороны, Лэйнг отдает себе отчет в том, что выбор между тем, что кажется и что не кажется моральным - акт индивида. В русле этого лежат его призывы остановить демоническую технологию и запретить средства, управляющие сознанием. С другой стороны, он не оставляет попыток достичь объединения науки и "сердца". Он идет к этому или путем создания некоей новой науки (десять лет назад он создал антипсихиатрию, теперь создает своеобразный вариант психосоматики и т.п.), или путем нахождения теоретического, метафизического соединения моральной и научной истин, путем определения той и другой, путем приведения их к общим целям и т.п. С одной стороны, он указывает на первичность морального критерия, с другой стороны, отказ от науки на этом основании для него капитуляция. Какой-то из двух капитуляций не избежать, но до конца Лэйнг с этим не примиряется. Когда он пишет: " Может ли ошибочное с точки зрения нравственности быть правильным с точки зрения науки? Два мира сокрушают друг друга" -это вопрос, на который он не отвечает спокойно и просто "да", но всеми силами желает (и не может) ответить "нет". Фраза "Правильная жизнь должна существовать!" -отражение его веры в существование морали и ценности, столь же объективно существующих, как научная истина.
В эпилоге "Фактов жизни" Лэйнг формулирует первичную альтернативу как альтернативу религиозного характера: "Кажется, невозможно опровергнуть, что некто сказал, что другой некто сказал, что он есть путь, истина и жизнь. И что в этой емкой фразе он обещает что там, где двое или трое соберутся вместе во имя Пути, Истины и Жизни, Я буду среди них. ... Это кажется мне одним из самых глубоких утверждений." Что глубокого находит Лэйнг (не христианин) в этих словах Христа? Некоторым образом идеал философии науки. Если верить, и считать истиной, что "там, где встречаются двое во имя Мое, там Я с ними", то, следовательно, наука безнравственной быть не может. Ведь она является видом встречи, так как объективна, открыта всем и создается в духовном пространстве общества. Она является встречей "во имя
Мое", поскольку цель ее истина и Бог - истина (в смысле: Бог все создал, все знает...).
И, поскольку Бог присутствует в ней, она не может отклоняться от божественной правильности. Божественно правильная наука не будет аморальна. Для тех, кто не верит, что "где двое встречаются, там Я", никакой связи между научной правильностью и моралью быть не может. Отсутствие связи между этими вещами в настоящее время - свидетельство того, что у науки нет религиозного понимания своей деятельности, свидетельство того, что наука более не действует и ученые более не встречаются "во имя Мое".
Итак, первичный выбор - дело веры. В эпилоге Фактов жизни Лэйнг ссылается на фразу Юнга: "Мы должны оставить всякую надежду найти какую-либо связь между душой и мозгом..." И кажется, что он согласен с Юнгом. В то же время из этого будет следовать, очевидно, что во имя божественного измерения от науки следует вообще отказаться, но этого вывода он не делает.
Следует заключить, интенция деятельности Лэйнга: достичь синтеза науки и трансцендентного - осталась недостигнутой. Это не особенно удивительно для обычного сознания, но для Лэйнга это было крушением его жизненного проекта. В эпилоге "Фактов жизни" он пишет об этом совершенно открыто. Все, что ему удается -более или менее написать о собственной растерянности. Природа его растерянности в состоянии современной науки. Лишенная трансцендентного, религиозного, божественного измерения, наука достигает бесчеловечных и противоречащих морали результатов. Трансцендентное измерение науке (по меньшей мере в настоящее время) не присуще, в него можно верить или не верить, но даже если верить в него, наука мало меняется. Мораль - дело "сердца", что-то принципиально иное, нежели наука. В настоящее время между сердцем и наукой связи нет, он призывает к ней как публицист, пытается действовать таким образом как ученый, но как философ метафизически не устанавливает ее.
Современная философия психиатрии
М.Вебер, можно полагать, подверг бы Лэйнга уничтожающей критике за само появление такого намерения. Вообще говоря, конечно, кажется, что под лозунгом совершенно раздельного существования истины и ценности (по-другому можно сказать: должного и сущего, причины и цели и т.п.) развивается любая наука и любая теоретическая мысль. Насколько это возможно, в каждом случае решается, наверное, отдельно, но как лозунг это необходимо науке для того, чтобы быть наукой. Любая мысль стремится к истине. Даже исходя из простого анализа этого предложения можно сказать, что истина - что-то внешнее по отношению к мысли; мысль действует при этом логически, то есть сообразно со своими внутренними законами; и, собственно говоря, она "стремится", то есть совершает некоторым образом страстное действие, основанное на интересе и потому, можно сказать, мотивированное ценностями. Эти ценности - некоторым образом внешние для мысли, но внутренние по отношению к мыслящему человеку; человек, таким образом, предполагается существом расщепленным. Риккерт указывал на неотъемлемость функционирования ценности в историческом исследовании [Риккерт, 1998]. С другой стороны, в математике ценность вряд ли может оказывать воздействие (вопрос, конечно, открытый). Однако психиатрия - наука не совсем такая же бесстрастная, как математика. Поэтому от ее функционирования нельзя отнять ценности. Весь вопрос в том, каким образом и какие ценности могут (и должны) функционировать в психиатрии. По крайней мере, насколько представляется, можно сказать, что порождать эти ценности (и, соответственно, собственные цели) она должна не сама. Рассуждая, нужно поставить цель. Для примера можно взять адаптацию, о которой очень часто говорят как о цели психиатрической деятельности (более того, чуть ли не даже как о цели человеческого существования). Достаточно ясно, в особенности с культурологической точки зрения, что видеть целью адаптацию можно только в такой ментальной обстановке, когда имеется удовлетворенность существующим положением дел. Если чисто отвлеченно-философское требование "духовной ситуации времени" таково, что надо что-то менять, никак не может удовлетворить такой критерий нормы человеческого существования, как "адаптация". Конечно, вопрос о том, как может быть такое, что "надо что-то менять", что это может означать с философской точки зрения (например, кому и зачем надо), настолько сложен, что в данном случае углубляться в него невозможно. Однако похоже, что этот вопрос может оказаться уместен в рамках, например, неокантианства. Его вполне можно переформулировать в терминах ценности и смысла. Что касается философии психиатрии, то в связи с ней, с ее развитием и настоящим положением, изучить вопрос о функционировании ценностей и их систем представляется столь адекватным и необходимым, что - если выразиться, может быть, несколько вольно - кажется, самый насущный лозунг в ней: "назад к неокантианству!"
Антипсихиатрическая идея о ценности психоза
философия наука лэйнг психоз
Метафора идеального наблюдательного пункта
Цитата из "Политики переживания":
«С идеального наблюдательного пункта на земле можно следить за боевым порядком самолетов. Один самолет может оказаться вне этого порядка. Но и весь порядок может двигаться не по курсу. Самолет, находящийся "вне порядка", может быть ненормальным - больным и "сумасшедшим" с точки зрения порядка. Но и сам порядок с точки зрения идеального наблюдателя может быть больным или сумасшедшим. Самолет, находящийся вне порядка, также может двигаться не по курсу больше или меньше, чем сам порядок.
Критерий "вне порядка" - клинически позитивистский критерий.
Критерий "не по курсу" - онтологический. Необходимо высказать два суждения по поводу этих параметров. В частности, фундаментально важно не сбивать личность, которая может быть "вне порядка", говоря ей, что она движется "не по курсу", тогда как это не так. Фундаментально важно также не делать позитивистской ошибки, предполагая, что поскольку группа находится "в порядке ", то это означает, что она обязательно движется "по курсу". ...
Если сам порядок двигается не по курсу, то человек, действительно двигающийся "по курсу", должен оставить порядок. » (Разрядка Лэйнга. Курсив мой).
По поводу онтологического критерия Лэйнга необходимо сразу же высказать еще одно суждение: нам воочию дано видеть только "в порядке" или "не в порядке", и то не особенно точно, а что значит двигаться "по курсу", можно только умозаключать, потому что в общем случае никакого знания о курсе нет.
Однако в (физиологическую) психиатрию вместе с такой постановкой вопроса входит не очень удобный для нее - абсолютистский? Объективистский? Трансценден-талистский? Я бы назвала его "обоснованный религиозно" - взгляд на вещи. Нормой провозглашается направление движения, известное идеальному наблюдателю. Норма
-это, следовательно, идеал. Далее я буду называть идеальный пункт не наблюдательным, а командным. Это в принципе безразлично, только позволяет заострить мысль.
С точки зрения культурной характеристики эпохи немаловажно отметить, что такое резкое акцентирование внеположного и абсолютно трансцендентного идеала в терминах Доброхотова представляет яркую черту авангарда. С точки зрения внутренней логики Лэйнга важен другой вопрос. Каким образом узнать, куда лететь?
Лэйнг делает из своей метафоры вывод: самолет, чтобы лететь по курсу, должен оставить порядок. При этом подразумевается, что сумасшедшие имеют знание о должном направлении движения, которое утратили здоровые (последние "летят куда все", в привычных нам терминах это называется как-нибудь вроде "социокультурная адаптация). На самом деле вывода о должном направлении движения практически сделать нельзя ни в рамках порядка, ни утратив с ним связь, причем во втором случае - особенно! Здесь Лэйнг (речь об изложенном в книге "Политика переживания") несколько расходится со здравым смыслом.
Как мыслит Лэйнг соотношение между порядком, отбившимся самолетом и идеальным командным пунктом? Восстанавливая его мнение и общее мнение всей революционной атмосферы 60-х годов: 1) весь порядок следует не по курсу (это известно практически наверняка); 2) отделившаяся личность следует или по курсу, или не курсу (в общем случае это не известно); 3) однако если откуда-то все же известно относительно более правильное направление, то самолет, желающий следовать ему, непременно оставляет порядок; 4) движущийся не в порядке самолет мы называем психически больным (согласно здравому смыслу, все-таки не всегда); известно также -уже скорее из других источников - что отделившиеся от порядка самолеты часто падают и разбиваются и также в любом случае страдают от одиночества и потери коммуникации.
Если продолжать аналогию Лэйнга, что делает самолет, сбившийся с курса, отбившийся от порядка? Или он старается восстановить связь с порядком через коммуникацию, пройдя этап догонки, в течение которого ему придется лететь быстрее чем обычно и запрашивая у порядка сигналы для ориентации. Это, если можно так выразиться, социоположительный вариант возвращения сумасшедшего к норме. Если самолет был недоволен порядком - кажется, именно это имел в виду шестидесятник Лэйнг - или утратил с ним связь, он может наладить ориентацию на местности. (Неизвестно, насколько много людей сходит с ума от недовольства жизненным миром;
по версии Лэйнга и его единомышленника Грегори Бейтсона, много). Остается открытым вопрос, насколько это возможно, впрочем, совершенно очевидно, что по крайней мере необходима карта местности. Относительно "утраты коммуникации" Блейлер писал, что именно это прежде всего характерно для шизофрении, правда, по мысли Блейлера, это была не причина шизофрении, а симптом. Бейтсон в пороках коммуникации видит уже причину. Так стали трактовать психозы начиная с середины 20-го века, параллельно с общим признанием роли социума для конституирования индивидуального сознания.
Метафора психоза как путешествия
То, о чем шла речь до сих пор, предполагает метафору психоза как путешествия. Лэйнг эту метафору привел и много раз использовал. Мир, в путешествие по которому отправляется больной, не пуст, он имеет заранее данное содержание (кажется даже, что он населен сущностями). Для ориентировки в нем нужны карты, нужна культурная передача знания, нужны проводники. Кроме того, нужна забота о теле того, чей ум путешествует; в последнем Лэйнг видел одну из задач антипсихиатрических клиник. Без всего этого путешествие опасно. Мечта Лэйнга - стимулировать путешествия (по принципу ухода от "одномерного сознания") и обеспечить возвращение. Что это за мир? и что там надо делать? Ответ на этот вопрос очень напоминает вопрос из предыдущей аналогии: куда лететь? как получить сигнал от идеального командного пункта и как ориентироваться на местности?
Очевидно, что поставленные вопросы трудно разрешить без откровенного знания, хотя отчасти ситуацию можно облегчить доступными практическому разуму соображениями о должном. В дальнейшем движении наступают затруднения. Может показаться, что, по мысли Лэйнга, психоз сам же предоставляет необходимое для путешествия откровенное знание. Однако так может показаться именно потому, что "произошло забвение очень простых истин, которые когда-то были всем известны" (так пишет Лэйнг). Эти известные давно путешествия и этот мистический опыт, в христианской, например, литературе, всегда упоминаются с большим недоверием. Без подготовки пускаться в мистические путешествия нельзя, а подготовка к ним такова, что отбивает всякую охоту (христианский вариант: монастырь). И только когда в них пускаются те, кто прошел подготовку - и кто уже не имеет своей охоты - они в безопасности и вернутся. Предположительно, от них известно об ангелах, демонах и других сущностях обсуждаемого мира. Некоторым образом религия могла бы дать искомую карту местности, но если бы Лэйнг оперся на религию - что во всей его схеме напрашивается! - он тут же получил бы резкую отповедь своей неумеренной активности в путешествиях. По-видимому, понимая это, он настраивается против той религии, которая его воспитала (в книге "Факты жизни" он очень неприязненно пишет о пресвитерианском обществе своего детства) и поворачивается к восточным учениям. Все, что буддизм мог дать западному уму, Лэйнг добросовестно взял, даже ездил стажироваться на Шри-Ланку. Но это необходимой ценности не имело, во-первых, потому что западный человек в принципе, на мой взгляд, не способен понять восточное учение как следует, во-вторых, Лэйнг до конца жизни не оставлял попыток синтеза. Весь его третий период - синтетический. Он синтезировал психиатрию, психоанализ, эмбриологию, буддизм, гностицизм, временами вспоминал и христианство (см. об этом в "Фактах жизни"). Это хорошо читается, но с научной точки зрения представляет собой нечто вроде фэнтези. Если бы Лэйнг не занимался синтезом чужой ему религии и ненавидимой им науки, а избрал бы что-то одно, например, буддизм, то он и книг не писал бы, а предался бы медитации. Тогда и мир не узнал бы от него то, что узнал: нечто, скорее всего, дилетантское и ложное, но привлекательное эмоционально. Половинчатый путь, по которому пошел Лэйнг, для него самого кончился печально. Это, конечно, совсем не онтологический аргумент, но приходит на ум сравнение с религиозными святыми, в основном просветленно оканчивавшими жизнь.
Сравнение двух метафор
Две метафоры Лэйнга - психоза как отклонения от порядка и психоза как путешествия - различаются отношением к состоянию тела. В случае путешествия тело пребывает в больнице, путешествует только сознание. В данном случае Лэйнг профессионально призывает к изменению режима терапии. В более поздних книгах "Факты жизни" и "Голос опыта" он пишет о недопустимости прерывания путешествий, о том, что они благотворны. В этой метафоре, если можно так выразиться, неопределенное количество переменных, что предоставляет почти неограниченные возможности для интерпретации. Интерпретация в основном зависит от того, какой веры придерживаться: чем глубже Лэйнг погружался в буддизм и чем ближе сходился с Грофом, тем чаще в его практике встречались случаи, когда путешествие становилось аналогом рождения, перерождения, избывания кармической обреченности и т.п.
Во второй метафоре переменные всего три: отношение к порядку, отношение к местности, отношение к идеальному командному пункту, и только последняя, так сказать, трансцендентна. Если то, что происходит в мистическом мире, завязано на вопрос о "правильной карте", то то, что происходит в жизни, сводится к вопросу о взаимоотношении двух миров. Речь идет о жизненном движении среди вещей не внутреннего, а этого мира, и критерий "движение по курсу" подразумевает определенный - предпочтительный - способ жизни. Этой метафоре будет удовлетворять, например, Ломоносов, который отправляется учиться; покаявшийся разбойник, который оставляет банду; вообще любой, кто изменяет жизнь. Очевидно, что добиться искомой ориентации на местности можно не впадая в психоз. Впрочем, по-видимому, это нельзя сделать, не обладая, как картой, какой-то руководящей идеей.
Основной вопрос "Есть что-нибудь за этим или нет?" (о характере истины)
Феноменология и мистика
Позитивистская психиатрия классического периода описывала явления как они видятся тем, кто, так сказать, обеими ногами находится в этом мире. Феноменология, конечно, объявила о понимании и вживании; это уже не телесный мир, но нечто, что при желании с ним еще можно совместить. Лэйнг идет в направлении совсем невидимого и возвращает в психиатрию религиозно-мистическое толкование болезней. Возвращает он его из Средневековья, но не только. В культуре мистика была жива всегда, даже в атеистические века, такие как 19-й. Кроме того, в 20-м веке экспансию в Европу осуществил буддизм. Кроме того, на Лэйнга, как и на многие другие восприимчивые умы, произвел впечатление гностицизм Наг-Хаммади (он цитирует "Евангелие от Фомы").
Вообще говоря, мистика строит картину "параллельного мира", существующего невидимо, грубо говоря, рядом, недоступного обычному восприятию. Как я писала выше, это мир не пустой. В нем существуют пути, предположительно, к блаженству/страданию, к некоторому знанию, к бессмертию (список составлен спонтанно). Само собой, в процессе достижения целей достигающему обеспечиваются, так сказать, путевые впечатления. Различные мистические учения и обычные религии, как правило, предлагают варианты понимания этого мира, попадания или избегания его, обучают целеполаганию и т.п. По некоторым вариантам, мир населен сущностями, другие учения акцентируют, наоборот, их отсутствие.
Лэйнг, прежде всего, постулирует наличие этого другого мира (что будет важно впоследствии, см.ниже об основном вопросе философии науки). Он проводит аналогию между психотическими явлениями и мистическими переживаниями (хотя, выражаясь математически, тождество в обе стороны необходимо доказать). Видно, какой это демонстративный отход от феноменологической позиции 1-го периода.
Об эмпатии
Феноменология, с одной стороны, отрешается от теорий и регистрирует чистые явления сознания, с другой стороны, не возбраняет понимание, или эмпатию. Ясперс это признавал с определенностью. Если же вчувствование и понимание происходят, то как обойтись без каких бы то ни было внешних теорий, хотя бы рудиментарных, например, отголосков культурных представлений? Редуцируя теоретизирование (я имею в виду применение внешних теорий ) редуцируешь и эмпатию. Грубо говоря, если не владеть, по меньшей мере справочным образом, общераспространенными ходами мысли, то ни с каким собеседником будет не о чем говорить (не случайно Гуссерль, как говорят, обладал весьма недиалогическим сознанием). Самое эффективное со-присутствие с другим - это найти с ним как можно больше общего, другими словами, вдумать в него как можно больше своего; то же утверждает герменевтика, то же психоанализ теорией катексиса. Кроме того, для эмпатии необходима рефлексия, а что есть рефлексия, как не применение к себе - своим невербальным душевным движениям и неосмысленным перцепциям - понятий, то есть социально порожденных фигур речи, структур мысли !
Что касается феноменологии, во втором периоде Лэйнг ее оставляет. Он отходит от эпохэ и редукции и приводит в свои построения объяснительную систему, основанную на мистике. Шаг от дескрипции до интерпретации, причем такой радикальной, соответствует радикальному повороту в мировоззрении. На мой взгляд, здесь заключена ключевая проблема вообще всей философии науки (и не только науки): есть что-нибудь за всем этим или нет?
Наука. Антиномия "верующих" и "неверующих"
Хочется сказать, что принципиальная дилемма материализма и идеализма перестала быть основанием предельных вопросов. Сейчас предельный вопрос философии, по меньшей мере философии науки: есть что-нибудь за этим или нет? По тому, как на него отвечают, определяются по отношению к истине. Те, кто отвечают "да", (если они последовательны) верят в существование истины, те, кто отвечают "нет" и "не знаю" - истиной не озабочены.
На бытовом уровне ответ "да" обычно свойственен верующим. Ко "всему этому" они относят видимое (и его связи), к тому, что "за этим" - мистическое, трансцендентное миру. "Нет" отвечают те, кого обычно называют "неверующими" (=материалистами).
Положение в науке отличается. Наученная трансцендентальными учениями, философия науки "все это" сужает практически до происходящего в сознании; к тому, что "за этим", относится то, что, наверное, надо было бы назвать "вещами в себе". К этому относится материальное и его связи, а также и нематериально-мистическое . Последнее оказывается примерно в том же статусе, что материальное - недостижимой внеположной вещи; оно разве лишь чуть-чуть менее достижимо.
"Верующими" будут и материалисты, и мистики: обе эти категории верят в то, что есть что-то за пределами их сознания и их бытия. Материалисты оказываются посередине между двумя крайностями, то есть схема разделения выглядит так:
экстремально верующие (мистики) - (просто) верующие - верующие только во внешний мир (материалисты) - неверующие в познание (скептики) - экстремально неверующие (субъективные идеалисты).
Крайняя верующая позиция с точки зрения эпистемологии утверждает "истина есть и она дана", средняя - "истина есть и ее надо познать", неверующая - "истина есть, но ее познать нельзя", крайняя неверующая - "истины нет" (а самая крайняя, солипсизм, утверждает: возможно, нет существования никого, кроме меня). Иными словами, первую крайность можно сформулировать так: "верующие не только в бытие, но и в истину" (уже известную), вторую крайность: "не верующие не только в истину, но и в бытие". Это, в свою очередь, показывает, что познание истины в плане веры находится в двойственном положении: чтобы познавать истину, надо не верить в ее данность, но верить в ее бытие, то есть находиться в неотъемлемо двойственном и промежуточном состоянии.
Как ни странно, "неверующие" при всей кажущейся экстравагантности их позиции в философии науки преобладают. Практически идея объективной истины и познания как приближения к ней, если так можно выразиться, не в моде. Ее опровергают учения о конвенциональном, прагматическом характере теорий. "Неверующая" наука и философия науки: трансцендентальный идеализм, отвергающий познаваемость вещи в себе, феноменология, отвергающая теоретизирование, философия жизни, отвергающая рациональное познание, аналитическая философия, отвергающая разговор обо всем, кроме языка, наконец, постмодерн, отвергающий значимость почти всего, отходят от всякого представления, что "за этим что-то есть". Честность возвращает науку от "за" ко "всему этому", и в результате философия науки без конца рефлексирует над "научным методом", над "языком науки" и т.д. Предельный тупик этой позиции - это полный релятивизм теорий и в философии, и в самой науке. (Повторюсь, что, к счастью или к несчастью, позитивным наукам, пока им есть что открывать, до релятивизма теорий далеко). Фактически это солипсизм и скандал науки. И движение в этом направлении реально осуществляется. На "бытовом уровне философии" - в публицистике, в политике, в общественной мысли - торжествует релятивистские идеи: от прав человека и прав меньшинств до этики ненасилия, уважения к чужому и т.п. Все перечисленные лики релятивизма принципиально отрицают идею истины (под истиной я имею в виду нечто внешнее по отношению к познающему сознанию) .
Если сформулировать, может быть, несколько заостренно: идея истины приводит к насилию (и это есть позитивизм), релятивистская идея - к "солипсическому" скандалу науки и вседозволенности (и это есть постмодерн).
Если в науке довольно часто стремление к некоторой внеположной истине постулируется, и даже во времена релятивизма редко какая наука сама объявляет себя конвенциональной, то в жизни человека, наоборот, вопрос внеположной истины неясен. (Легко видеть, что это снова вернуло нас к онтологическому критерию Лэйнга: по курсу или не по курсу?) Существующее положение в науке таково, что позитивные науки почти всегда относятся к "верующим", и только философы, наблюдая со стороны за их деятельностью, замечают в них конвенциональность, игру парадигм и т.п. (и, конечно, эти философы уже довольно часто встают на позицию "неверующего"). Но те же самые философы, мысля, не считают себя конвенционалистами, за ними будут наблюдать с целью так их назвать другие философы. Быть "научно неверующим" до конца, как представляется, невозможно.
Что касается жизни, то философия "неверующего" распространена на самом бытовом уровне. Именно обычные люди массово считают, что "кроме этого ничего нет". Согласная с этим философия, наблюдая за ними, предается культурологическим, постмодернистским, релятивистским построениям. Провозглашается, что "сознание конституировано культурой" (культурология), "критерий нормы - успех адаптации" (биологические науки, в т.ч. психиатрия), "всякие культуры и общества хороши" (по-литкорректность), все истинно и неистинно (постмодерн). Естественный жизненный смысл среднего человека посреди такого торжества неверия - грубый бытовой материализм. Ясно, что в такую схему не укладывается никакой "более истинный, чем другие" способ жизни. Лэйнг, однако, пишет, что такой способ жизни есть. Вообще говоря, его позицию в этом вопросе нельзя назвать последовательной. Он твердо придерживался феноменологического эпохэ - и, значит, релятивистского подхода - в первом периоде; затем поменял позицию на противоположную, стал "верующим" мистиком; а в третьем периоде, в книге "Факты жизни", он, с одной стороны, критикует разум за насилие и призывает к "уважению и милосердию", с другой стороны, не оставляет попыток набросать схему новой науки, которая опиралась бы, например, на истины буддизма. Он строит этот дискурс как научный: с примерами для иллюстрации, с рассуждениями для доказательства. "Факты жизни" очень эклектическая книга, и Лэйнг, если можно так сказать, не стыдится своего эклектицизма: он не преследует цели создать что-то внутренне цельное и когерентное, по крайней мере насколько, чтобы это соответствовало рационально установленным рамкам "жанра". Ему важнее, чтобы это соответствовало тому, что он видит.
В предположении, что "за этим ничего нет", наука как до своего предельного основания доходит до языка или дискурса. Рефлексируется конвенциональность, постулируется внутренняя когерентность, торжествует релятивизм (одно из современных порождений релятивистского сознания - наука культурология. Шире говоря, это весь постмодерн).
Совершенно ясно, что "оправдание" нелогичной теории строится на предположении, что теория должна соответствовать истине. Если последнее не очень очевидно, как это, например, не очевидно многим постмодернистам (для которых, как кажется, любая теория - это лишь дискурс), то требования к внутренней когерентности теорий увеличиваются. Они начинают строить систему доказательств через себя (уже не говоря о том, что часто они не обременяют себя никакими доказательствами, хотя и продолжают стремиться к стройности). Такого рода "неверующие" теории можно назвать самообосновывающими. Самообосновывающие теории существуют в пространстве дискурса ("неверующая" философия науки к ним относит большинство научных теорий, но я не думаю, что это оправдано: некогерентные описательные теории, по-моему, могут быть "не дискурсивны" или "не очень дискурсивны").
Вопрос когерентности
В предположении, что "за этим что-то есть", предельное основание науки - истина. Это то, к чему все привыкли. Поэтому я сосредоточусь только на одном следствии. Если мы постулируем требование максимально возмоэюного совпадения теории с внеположной "истиной", мы должны снять такое требование, как обязательная внутренняя когерентность теоретического построения.
Конечно, я упрощенно оставляю в стороне теоретические вопросы, такие как принципиальная непознаваемость, трансцендентальность перцепции и т.п. (то есть, вообще говоря, наиболее вероятен ответ, что "что-то есть, но об этом ничего нельзя узнать"). Я обращаю внимание только на то, что в предположении о внеположной истине наука может позволить себе быть описательной, как и создавать внутренне не особо логичные и красивые, а то и противоречивые теории. В описательном смысле такая теория может оказаться ближе к истине, чем внутренне непротиворечивая, содержащая много "вдуманного" в нее автором. Теория, на первый взгляд кажущаяся нелогичной, допускает прием новых данных, в то время как стройные теории внутренне завершены. Тем самым они рискуют оказаться закрытыми для совершенствования и для приведения в соответствие с новыми данными. Эти данные в таком случае они могут отбрасывать.
Вот схема. Допустим, истина выражается сложной фигурой:
Экспериментально найдены точки А, Н, I, В, С:
Вот теория (1): Эта теория достраивает фигуру до выглядящей логично и облегчает нахождение еще неизвестной точки F. Однако, когда будет найдена точка D или Е, теория объявит эту находку ложной
(2) Не ближе к истине некогерентная, внутренне некрасивая теория (2),однако она не сопротивляется открытию точки D.
(3):Теория (3) к истине ближе всего. Она настолько "некрасива", что ее вообще с трудом можно назвать теорией. Свои многочисленные натяжки (например, почему соединены точки С и Н, а не С и I) ей приходится все время объяснять, и наверняка объяснения, которые она придумает, будут тоже натянуты. Сам же теоретик, придумавший эту теорию, мог это сделать, например, если он слышал от маргинальных ученых о неожиданных открытиях (или по каким-то другим причинам). Конечно, вообще-то меньше всего сопротивление, когда вообще никакой теории нет, но для науки это не очень возможно. По-видимому, к этому идеалу стремился Гуссерль.
Так или иначе, идеальная теория, очень близко держащаяся фактов и очень мало домысливающая, может казаться на первый взгляд совершенно некогерентной.
(Кажется, что подходы Лэйнга к науке и к безумию похожи. Если мы можем сказать, что нелогичная теория бывает ближе к истине, чем логичная, то естественно сказать, что безумный (=нелогичный, непредсказуемый) человек по-своему может быть ближе к истине, чем адекватный, предсказуемый, нормальный. В последнем может быть слишком много социально определенного.)
Список использованных источников и литературы
1.Миронов В.В. Образы науки в современной культуре и философии. М.: Гуманитарий, 1997.
2.Мотрошилова Н. Драма жизни, идей и грехопадения Мартина Хайдеггера. В кн.: Философия Хайдеггера и современность, М: Наука, 1991.
.Мэй Р., Искусство психологического консультирования, М.: Класс, 1999, с. 51.
.Нидлман Дж., Критическое введение в экзистенциальный психоанализ Л.Бинсвангера, в кн.: Л.Бинсвангер, "Бытие в мире".
.Ортега-и-Гассет X. Восстание масс. М., 1992.
.Перлз Ф.С. Внутри и вне помойного ведра (практикум по гештальт-терапии.). СПб, 1995.
.Пиаже Ж. Избранные психологические труды, М., 1994.
.Проблема интенциональности у Гуссерля и экзистенциалистская категория трансценденции. В сб.: Современный экзистенциализм. М., 1966.
.Риккерт, Г. Критика биологистического принципа ценности. В кн.: Риккерт, Г. Науки о природе и науки о культуре. М.: Республика, 1998.
.Романов И. Мелани Кляйн в истории психоанализа, в кн.: М.Кляйн. Развитие в психоанализе. М.: Академический проект, 2001.
.Руднев, В. Феноменология галлюцинаций. Логос, №2, 2001 (28), с. 25-45.
.Руткевич А., Политический контекст немецкой психиатрии, Логос, 1996, №8.
.Руткевич А., "Понимающая психология" К.Ясперса, История философии, №1, М, ИФРАН, 1997.
.Руткевич A.M. От Фрейда к Хайдеггеру, М., 1985.
.Рыклин М. Предисловие к: Хайдеггер М. /Ясперс К., Переписка, 1923-1969, М., "Ad Marginem", 2001.
.Савенко Ю. Антипсихиатрия. // Независимый психиатрический журнал, №4, 1992
.Сокулер, 3. Предисловие к: Фуко, М. История безумия в классическую эпоху. СПб, 1997.
.Сосланд А.И. Фундаментальная структура психотерапевтического метода или как создать свою школу в психотерапии. М, Логос, 1999.
.Тиллих П. Мужество быть. В: Пауль Тиллих. Избранное. Теология культуры. М., 1995.
.Ткаченко А., К.Ясперс и феноменологический поворот в психиатрии, Логос, 1992 (3)
.Торчинов Е.А. Религии мира. Опыт запредельного. Трансперсональные состояния и психотехника. СПб: Центр "Петербургское востоковедение", 1998.
.Уэйт Дж., Политическая онтология. В кн. Философия Хайдеггера и современность., М: Наука, 1991.
.Франкл В. Человек в поисках смысла, М, 1990.
.Фрейд 3. Влечения и их судьба. М., 1999
.Фрейд 3. По ту сторону принципа наслаждения; Я и оно; Неудовлетворенность культурой . СПб., 1998.
.Фрейд 3. Тотем и табу. М.: Олимп, 1997
.Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб.: "Университетская книга"., 1997. Предисловие: 3.Сокулер.
.Хайдеггер М. / Ясперс К., Переписка, 1923-1969, М., "Ad Marginem", 2001
.Хайдеггер М. Бытие и время. Пер. В.В.Бибихина. М., Ad Marginem, 1997.
30.Хайдеггер М. Письмо о гуманизме. Пер. В.В.Бибихина /Время и бытие. М., Республика, 1993.
.Хайдеггер М. Положение об основании. Пер. О.А.Коваль. СПб, Алетейя, 2000.
.Шторк И. Душевное развитие маленького ребенка с психоаналитической точки зрения. В кн.: Энциклопедия глубинной психологии, т.2. М., 1999.
.Юнг К.-Г. Архетип и символ. М., 1991.
.Юнг К.-Г. Йога и Запад. Львов-Киев, 1994.
.Юнг К.Г. Психологические типы. М., СПб., 1996.
.Ясперс К. Введение в философию. Минск, Изд-во ЕГУ "Пропилеи", 2000.
.Ясперс К. Истоки истории и ее цель. В кн.: Смысл и назначение истории, М., Политиздат, 1991.
.Ясперс К. Общая психопатология. М., "Практика", 1997.
.Ясперс К. Стриндберг и Ван Гог. СПб.: "Академический проект", 1999.
.Ясперс К. Феноменологическое направление исследования в психопатологии. В кн.: Собр.соч. по психопатологии, т.2. М.: Академия, СПб: Белый Кролик, 1996. С. 91. Каузальные и "понятные" связи между жизненной ситуацией и психозом при Dementia praecox (шизофрении). Там же, с. 112.
.Ясперс К. Философская вера. В кн.: Смысл и назначение истории, М., Политиздат, 1991.
.Ясперс К. Философская автобиография. М.: Изд-во НПА, 1995.