Жанр жития в русской духовной литературе XIX-XX вв.

Жанр жития в русской духовной литературе XIX-XX вв.

Русская Православная Церковь

Московский Патриархат

Санкт-Петербургская Православная Духовная Академия

Кафедра церковно-практических дисциплин

Дипломная работа по теме:

Жанр жития в русской духовной литературе XIX-XX вв.

Санкт- Петербург

год

Введение

Двадцатый век ознаменовался в истории Русской Православной Церкви событиями, значение которых еще предстоит осознать. Небывало жестокие гонения, сравнимые с гонениями первых веков христианства, многочисленные сонмы мучеников и исповедников, положивших свои жизни за веру Христову, явили миру новую эпоху русской святости. Осознать происшедшее, извлечь из него исторические и нравственные уроки, является важнейшей задачей для нас - их потомков и наследников в вере.

В этой связи безусловно важным фактом является канонизация новомучеников и исповедников Российских, активно проводимая в последнее время Русской Православной Церковью. «Осуществление за последний период канонизации святых в Русской Православной Церкви являются свидетельством возрождения в ней прерванной на многие десятилетия традиции прославления подвижников веры и благочестия, которая была присуща Церкви на протяжении всего ее исторического бытия».

Вместе с канонизацией святых возрождается и отечественная агиография. Важной задачей становится написание житий святых, прославленных Церковью в XX веке, а также тех, прославление которых - дело ближайшего будущего. Русская Православная Церковь уже приступила к решению этой задачи. Для каждого из более полутора тысяч новопрославленных святых существует хотя бы краткое жизнеописание. Для многих из них написаны развернутые и подробные жития. Таким образом, в последние десятилетия произошел небывалый всплеск агиографической литературы. Если в XIX веке было написано всего несколько житий для пяти святых, прославленных в течение столетия, то в последнее время количество житий новопрославленных святых исчисляется сотнями. Все это заставляет с особым вниманием отнестись к проблемам современной агиографии.

Данные проблемы обусловлены несколькими причинами. Во-первых, это, как уже отмечалось, небывалое в истории не только Русской, но и Вселенской Церкви количество новопрославленных святых. Особым обстоятельством здесь является то, что подавляющее большинство из них - мученики, а именно этот род святых до начала XX века не имел большого значения в истории Русской Церкви, и, соответственно, в русской агиографии. Среди почитаемых святых мученического чина, имеющих развернутые жития, можно назвать, пожалуй, только св. князей Михаила Черниговского и Михаила Тверского, но и они больше почитались как благоверные князья, чем как мученики. Совершенно иная картина открывается перед нами в новейшей истории Русской Церкви, когда мученичество и исповедничество становятся лицом русской святости в XX веке.

Во-вторых, сам по себе жанр жития - явление очень устойчивое и традиционное, формировавшееся на протяжении многих веков и мало изменившееся за время, предшествующее рассматриваемому в работе периоду. При этом современная культура, в том числе и литературная, коренным образом отличается от культуры, органической частью которой являлся житийный жанр. В эпоху, в которой даже классический литературный язык Пушкина и Достоевского с трудом воспринимается иными современными читателями, житийный канон, отражающий литературные нормы и мировоззрение средних веков христианства, едва ли будет до конца понятен даже для верующего человека.

Для преодоления возникающих в связи с выше сказанным трудностей необходимо, прежде всего, представить общую картину развития житийного жанра. Этому и посвящена данная дипломная работа.

Цели и задачи исследования

Целью дипломной работы является выявление основных особенностей и определяющих тенденций развития агиографического жанра в русской духовной культуре XIX - XX вв. Указанная цель определят собой следующие конкретные задачи исследования:

Описать традиционный житийный канон, как он сложился в средневековой русской литературе.

Характеризовать церковный и общекультурный контекст развития житийного жанра в XIX и XX вв.

Выявить и проанализировать сходства и отличия житий XIX в. с традиционным агиографическим каноном.

Выделить и описать основные тенденции, характеризующие развитие агиографического жанра в XX в., особенно в конце этого столетия, так как это время отмечено исключительной активностью агиографического творчества.

Актуальность

Актуальность дипломной работы определяется насущной необходимостью осмыслить основные тенденции развития церковной культуры и литературы в новое секуляризированное время. Жанр жития является важной составляющей этой литературы и его анализ позволяет наглядно определить многие общие закономерности и даже попытаться наметить некоторые направления ее дальнейшего развития.

Научная новизна

Как представляется, дипломная работа обладает определенной научной новизной. Жития русских святых исследовались фактически только применительно к древнерусской литературе. Развитие данного жанра в XIX - XX вв. остается практически не изученным. До сих пор не предпринимались попытки рассмотреть общие тенденции развития агиографии в новое время.

Практическая значимость

Практическая значимость проведенного исследования определяется активизацией работы в области агиографии, которая ведется в последнее время. Перед авторами житий естественно встает целый ряд вопросов, во многом связанных с проблемой соотношения церковных традиций и современной литературной культуры. Сделанные в работе наблюдения и описанные закономерности могут существенно помочь в решении вопросов подобного рода.

Методология

Определяющим методом исследования является метод системного культурологического анализа, строящийся на представлении о культуре как строго организованной системе. Он позволяет определить место житийного жанра как в церковном, так и в культурно-историческом контексте, а также связать развитие агиографии с историей Русской Православной Церкви и русского общества. Этот метод позволяет также выявить структурообразующие элементы самого жанра и описать его развитие. Кроме того, в работе используются элементы филологического метода, позволяющего проанализировать отдельные памятники агиографического жанра.

Историография

Жития XIX - XX вв. фактически не изучались, однако агиографической литературе средневековья посвящена обширная литература. Особое значение для древнерусской культуры имеют работы В.О. Ключевского, А.П. Кадлубовского, В.П. Адриановой-Перетц, А.С. Орлова, И.П. Еремина, Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева. Выводы, сделанные данными исследователями активно использовались в дипломной работе.

Кроме того, мы опирались на целый ряд работ по истории русской культуры и литературного языка, а также по теории культуры. Здесь необходимо упомянуть работы Ф.И. Буслаева, прот. В.В. Зеньковского, прот. Г. Флоровского, Л.П. Якубинского, Н.А. Мещерского, В.М. Живовова, А.В. Михайлова, С.С. Аверинцева, Б.П. Успенского, П.Е. Бухаркина.

Важное значение для данного исследования имеют работы Е.Е. Голубинского, Г.П. Федотова и прот. В. Цыпина, посвященные истории и проблемам канонизации святых в Русской Православной Церкви.

Вся использованная в дипломной работе литература учтена в библиографии.

Источники

Материалом первой части дипломной работы явились некоторые древнерусские жития святых, особенно «Сказания о святых мучениках Борисе и Глебе», «Чтение о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба», жития прп. Феодосия Печерского, Сергия Радонежского, Авраамия Смоленского и др.

Во второй и третьей частях исследования использовались жития святых XIX - XX вв., причем агиографическая литература XIX в. исследовалась нами фронтально. Особое внимание уделялось следующим текстам: «Житие Святаго Митрофана, Епископа Воронежскаго» архиеп. Филарета (Гумилевского), «Сказание о жизни Святителя и Чудотворца Митрофана перваго Епископа Воронежскаго», «Житие, прославление и чудеса Святителя Феодосия Углицкаго, Архиепископа Черниговскаго», «Сказание о святом Иннокентие первом Иркутском Епископе».

Из агиографических произведений XX в. нами были выбраны отдельные тексты, позволяющие охарактеризовать главные особенности современного жития. Это, в первую очередь, ряд агиографических произведений игум. Дамаскина (Орловского), а также «Жизнеописание иеромонаха Никона, последнего старца Оптиной пустыни», «Житие оптинского старца схиархимандрита Варсонофия» В. Афанасьева, «Житие святителя и исповедника митрополита Агафангела (Преображенского)» и др.

Структура исследования

Обширный и разнообразный материал, относящийся к различным эпохам и связанный с разными сторонами церковной и культурной жизни, обуславливает структуру работы.

Дипломная работа состоит из введения, трех частей, заключения и списка использованной литературы, включающего 59 названий.

Первая часть посвящена описанию древнерусского житийного канона, только на фоне которого возможно описать эволюцию жития в новое время. Вторая и третья части посвящены развитию житийного жанра в XIX и XX вв. Каждая из трех частей заканчивается выводами, сделанными на основе материала этой части. Общие выводы дипломной работы приведены в заключении.

Многоаспектность исследования, а также использование филологического анализа, по своей природе дробящего материал, приводит к выделению в каждой части отдельных глав, а внутри них самостоятельных параграфов и даже подпараграфов. Подобная дробность представляется вполне оправданной. Она придает работе системность и позволяет представить разные стороны житийного жанра в их внутренней взаимосвязи и в их взаимоотношениях с другими явлениями культуры.

1. Житийный жанр в древнерусской литературе

.1 Особенности формирования древнерусской литературы

Возникновение древнерусской письменности

Житийный жанр возник в Древней Руси вместе с письменностью. Возникновение древнерусской письменной культуры носило особый характер, она возникла в результате трансплантации на Русь византийской культуры. Известно, что последняя оказала существенное влияние на русскую культуру на начальном этапе ее формирования. Более того, в отношении русской литературы, как убедительно показал Д.С. Лихачев, можно говорить не о влиянии, а о переносе византийской литературы на русскую почву. Действительно, мы ведь не можем говорить, что византийская религия «повлияла» на русскую, что византийское православие оказало «влияние» на русское язычество. Византийское христианство не просто повлияло на религиозную жизнь русских - оно было перенесено на Русь. Оно не изменило, не преобразовало язычества - оно его заменило и, в конечном счете, уничтожило. Также и византийская литература не могла повлиять на русскую литературу, так как последней по существу не было - на Руси не знали письменных произведений до появления переводной литературы. Именно поэтому правильнее говорить не о влиянии литературы Византии, а о ее переносе, трансплантации на славянскую почву.

В трансплантации византийской литературы на русскую почву особую роль сыграла древнеболгарская литература. Русь получила византийский культурный опыт не только в его непосредственном состоянии, но и в «адаптированном» Болгарией виде. Древнеболгарская литература достигла высокого развития раньше, чем литература других славянских народов. Она была на столетие древнее литературы русской. Ранняя христианизация Болгарии позволила болгарской литературе усвоить из византийской сравнительно сложные произведения и развить собственную оригинальную письменность. Древнеболгарская литература стала основой для своеобразной «литературы-посредницы» - наднациональной литературы южных и восточных славян, существовавшей на общем для всех них священном церковнославянском языке. Славянская «литература-посредница» создавалась во многих странах, была общим достоянием этих стран, служила их литературному общению. Она имела особый межнациональный фонд памятников и существовала одновременно на территориях ряда южнославянских и восточнославянских стран как единое развивающееся целое, объединяющее эти страны. Именно эта литература и была перенесена на Русь в X в., одновременно с принятием русскими племенами христианства.

Однако этот перенос не был механическим, и им не заканчивалась жизнь явления. На новой почве перенесенная литература продолжала жить, развиваться, приобретала местные черты. Перевод произведения в средние века был связан с продолжением его литературной истории, с появлением новых редакций, иногда с приспособлением его к местным, национальным условиям. Византийское произведение в результате оказывалось в известной мере произведением местной, национальной литературы.

Говоря о рецепции византийской книжности восточными славянами необходимо отметить, что параллельно с переводными произведениями возникали и оригинальные русские тексты. При этом важно, что появление первых литературных памятников, созданных в Киевской Руси, с самого начала было связано с Церковью. Первым русским литературным произведением является написанное в 1049-1050 гг. «Слово о законе и благодати» Киевского митрополита Иллариона. Основным содержанием «Слова» является апология Русской земли, влившейся после принятия христианства в семью европейских христианских народов. Уже в конце XI века появляются первые русские жития. Это житие прп. Феодосия Печерского, написанное преподобным Нестором Летописцем (1050-е гг. - нач. XII в.), а также два варианта житий свв. мучеников Бориса и Глеба - «Сказание о святых мучениках Борисе и Глебе» и «Чтение о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба»; автором последнего был так же прп. Нестор.

О самом прп. Несторе в житии прп. Феодосия сообщается, что он был пострижен в Киево-Печерском монастыре при игумене Стефане (1074-1078) и возведен им в диаконский сан, и что «Чтение» свв. Бориса и Глеба им было написано до жития прп. Феодосия. Однако вопрос о точном времени написания обоих житий остается спорным: разные исследователи относят их или к 80-м гг. XI в., или к началу XII в.; в последнем случае написание «Чтения» датируют примерно 1109 г. «Чтение» широко распространилось в древнерусской письменности. Старший из известных нам списков находится в составе Сильвестровского сборника сер. XIV в. Житие прп. Феодосия вошло в состав Киево-Печерского патерика и в этом виде получило широкое распространение в древнерусской книжности, начиная с XV в. Отдельных списков жития известно сравнительно немного; старший из них находится в составе Успенского сборника XII-XIII вв.

В том же Успенском сборнике находится и старший список «Сказания о святых мучениках Борисе и Глебе». В этом сборнике он озаглавлен как «Въ тъ же день съказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба» и состоит из двух частей. В первой части рассказывается о мученической смерти свв. братьев, о борьбе Ярослава со Святополком, о перенесении при Ярославе тела Глеба из-под Смоленска в Вышгород и погребении его рядом с Борисом. Заканчивается она похвалой святым. Вторая часть, имеющая свое заглавие - «Сказание чюдес святую страстотерпцю Христову Романа и Давида» - представляет собой рассказ о чудесах, совершенных святыми, о построении посвященных им церквей в Вышгороде, о перенесении их мощей в 1072 и 1115 гг. Таким образом, если «Сказание» с самого начала состояло из двух частей, то оно не могло быть написано ранее 1115 г. Однако многие исследователи считают, что первоначальный вариант «Сказания» не содержал второй части, и датируют его началом второй половины XI в. «Сказание» дошло до нас в большом количестве списков (более 160-ти), что говорит о популярности этого произведения в Древней Руси. Из «Сказания» явствует, что автор его знал целый ряд памятников переводной житийной литературы: он ссылается на Мучение Никиты, Жития Вячеслава Чешского, Житие Варвары, Житие Меркурия Кесарийского, Мучение Димитрия Солунского.

Церковно-славянский язык как язык древнерусской литературы

Древняя Русь, восприняв от Болгарии византийскую культуру, получила от нее не только относительно полный комплекс произведений христианской литературы, но Болгария дала Руси и литературный язык, на котором были написаны эти произведения. Поэтому, говоря о словесной культуре Древней Руси, прежде всего необходимо сказать о языке этой культуры.

Основное условие стиля высокой, торжественной литературы средневековья и особенно литературы церковной состоит в том, что ее язык обособлен от бытовой речи. «Церковнославянский язык Киевской Руси X-XI вв. был отграничен, отличался от древнерусского народного языка не только в действительности…, но и в сознании людей», - пишет исследователь древнерусской литературы Л.П. Якубинский.

Б.А. Успенский описал такое специфическое соотношение церковнославянского и древнерусского языков как ситуацию диглоссии. Диглоссия подразумевает «сосуществование книжной языковой системы, связанной с письменной традицией…, и некнижной системы, связанной с обыденной жизнью. В наиболее ясном случае книжный язык выступает не только как литературный (письменный) язык, но и как язык сакральный (культовый), что обусловливает как специфический престиж этого языка, так и особенно тщательно соблюдаемую дистанцию между книжной и разговорной речью; именно так и обстоит дело в России».

«Иной» язык церковной литературы должен был быть языком приподнятым и в известной мере абстрактным. Привычные ассоциации высокого литературного языка средневековья отделены от обыденной речи, возвышены над нею и оторваны от конкретного быта и бытовой речи. Чем больше разрыв между литературной речью и речью бытовой, тем больше литература удовлетворяет задачам абстрагирования мира. Отсюда проходящее через все средневековье стремление сделать язык высокой литературы языком «священным», неприкосновенным быту, не всем доступным, ученым, с усложненной орфографией.

Воздействие языка памятников прошлых эпох постоянно сказывалось на языке памятников новых. Отдельные, особенно авторитетные произведения сохраняли свой язык на много столетий. В этом своеобразие истории церковнославянского языка, традиционного, устойчивого, малоподвижного. Это был язык традиционного богослужения, традиционных церковных книг.

При этом очень важно, что высокий язык традиционной церковной литературы являлся частью так называемой культуры «готового слова». Тем самым усиливалась его традиционность, верность канонам. На данной проблеме следует остановиться подробнее.

1.2 Традиции и каноны в культуре Древней Руси. Древнерусская культура как культура «готового слова»

Духовно-эстетическое мышление Древней Руси предполагало существование определенных канонов, которые распространялись почти на все сферы жизни, в том числе и на литературу, в особенности литературу церковную. Причиной этого был особый характер древнерусской культуры. Если воспользоваться периодизацией С.С. Аверинцева, то древнерусскую культуру можно идентифицировать, как рефлективно-традиционалистскую, т. е. для нее был характерен «примат общего перед частным». А.В. Михайлов предложил называть период, к которому относится древнерусская культура, культурой «готового слова». Это значит, что человек той эпохи в литературной речи старался пользоваться «готовыми словами», устоявшимися и традиционными стереотипами, канонами. С точки зрения А.В. Михайлова, «в древнерусской литературе… у автора нет прямого доступа к действительности, потому что на его пути к действительности всегда стоит слово, - оно сильнее, важнее и даже существеннее (и в конечном счете действительнее) действительности, оно сильнее и автора, который встречает его как «объективную» силу, лежащую на его пути. Как автор, он распоряжается словом, но только в той мере, в какой это безусловно не принадлежащее ему слово позволяет ему распоряжаться собою как общим достоянием или реальностью своего рода. Главное - что слово встает на пути автора, и всякий раз, когда автор намерен о чем-либо высказаться…, слово уже направляет его высказывание своими путями. Такое слово заготовлено наперед - самой культурой, оно существует в ее языке, и такое слово оправданно именовать готовым, имея при этом ввиду, что такое готовое слово есть вообще все то, что ловит автора на его пути к действительности, все то, что ведет его своими путями или, может быть, путями общими, заранее уже продуманными, установившимися и авторитетными для всякого, кто пожелает взять в руки перо…».

Автор, действующий в пределах культуры «готового слова», оперирует словесными и другими формулами, существование которых регламентируется традицией, предусматривавшей для каждого литературного жанра свой арсенал формул. Древнерусский писатель влагал все исторически происшедшее в соответствующие церемониальные формы, создавал разнообразные литературные каноны. Житийные формулы, риторические саморекомендации авторов, формулы интродукции героев, приличествующие случаю речи, размышления, молитвы, формулы некрологических характеристик и другие многочисленные поступки и ситуации повторяются из произведения в произведение. Авторы стремятся все ввести в известные нормы, все классифицировать, сопоставить с известными случаями из Священной истории, снабдить соответствующими цитатами из Священного Писания и т. д. Средневековый писатель ищет прецедентов в прошлом, озабочен образцами, формулами, аналогиями, подбирает цитаты, подчиняет события, поступки, думы, чувства и речи действующих лиц и свой собственный язык заранее установленному «чину».

Система таких образцов и формул - лексических, фразеологических, синтаксических, сюжетных - формирует литературный канон.

Этот канон слагается из представлений средневекового писателя о том, как должен был совершаться тот или иной хода событий; из представления о том, как должно было вести себя действующее лицо сообразно своему положению; из представления о том, какими словами должен описывать писатель совершающееся. Перед нами, следовательно, канон миропорядка, канон поведения и канон словесный. Все вместе сливается в единую нормативную систему, которая определяется извне - предметами изображения, а не внутренними требованиями литературного произведения.

Словесные и ситуационные канонические формулы, закрепленные неподвижным, не подлежащим изменению сводом авторитетных церковных произведений, воспринимаются как общеобязательные. Характерную черту литературы церковных жанров составляют заимствования и компиляции, стремление избегать индивидуальных особенностей стиля.

В этом смысле характерно обоснование необходимости пользоваться другими произведениями для создания своего собственного, которое дается в «Слове похвальном Петру и Павлу» иерусалимского пресвитера Исихиа: «Добро убо цвътовъ пролътныхъ часомъ к себъ приносящим объуховати, но аще ко крину преплетутся, в лъпоту благоуханна наслажения бываетъ». Здесь работа писателя сравнивается с составлением букета цветов - цветов из других произведений. Чем авторитетнее круг произведений, из которых собираются писателем «цветы» его стиля, тем сильнее они настраивают читателя на благочестивый лад своею привычной приподнятостью, тем легче вызывают они благоговение и сознание высоты описываемого. Отсюда обилие цитат из Священного Писания, особенно из Псалтири, стилистическая роль которых в церковной литературе средневековья огромна.

Однако это не значит, что литературный канон русского средневековья есть лишь совокупность механически повторяющихся шаблонов и трафаретов, недостаток творческой выдумки, «окостенение» творчества. Все дело в том, что все эти словесные формулы, стилистические особенности, определенные повторяющиеся ситуации и т. д., применяются средневековыми писателями вовсе не механически, а именно там, где они требуются. Писатель выбирает, размышляет, озабочен общей благообразностью изложения. Литературные каноны варьируются им, меняются в зависимости от его представлений о том, как должен быть изображен тот или иной предмет.

Говоря о древнерусских литературных канонах, Д.С. Лихачев замечает, что «традиционность древнерусской литературы - факт определенной художественной системы, факт, тесно связанный со многими явлениями поэтики древнерусских литературных произведений, явление художественного метода… Традиционность (литературного) приема не воспринимается как его недостаток… Эффект неожиданности не имел в древнерусском литературном произведении большого значения: произведение перечитывалось помногу раз, его содержание знали наперед. Древнерусский читатель охватывал произведение в целом: читая его начало, он знал, чем оно кончится. Произведение развертывалось перед ним не во времени, а существовало как единое, наперед известное целое».

Традиционность древнерусской литературы, не препятствовавшая ее художественной выразительности и внутреннему разнообразию, опиралась на особенности средневекового сознания. В ней можно видеть Традиционность сравнений, аналогий, эпитетов, метафор и т.д. имеет и еще одно основание: традиционность их зависит от традиционность тех богословских представлений, которые лежат в ее основе. Художественные тропы стремятся не к облегчению конкретно-ощутимого восприятия описываемого, а к указанию на внутреннюю, религиозную сущность явлений, сущность, уже раскрытую богословием, а в литературе лишь вновь и вновь напоминаемую.

Этот подход определял собой всю литературную культуру Древней Руси и, в частности, судьбу житийного жанра.

Связь литературных жанров с практической жизнью и отношение к литературному произведению в Древней Руси

Литературные жанры Древней Руси имеют очень существенные отличия от жанров нового времени: их существование в гораздо большей степени обусловлено их применением в практической жизни. Как показал Д.С. Лихачев, они возникают не только как разновидности литературного творчества, но и как определенные явления древнерусского жизненного уклада, обихода, быта. Жанры различаются по тому, для чего они предназначены. Жития святых связаны с церковным богослужением, и это определяет их жанровые особенности. Мы можем различать жития минейные и проложные не только по тому, что первые включаются в четьи минеи, а вторые в прологи, но и по тому, что первые и вторые читаются в различной обстановке.

Сильно разнится и отношение к литературному произведению самого читателя по сравнению с тем отношением, которое возникает у читателя к книге в наше время. Для нас произведение существует в его воспроизведении читателем - вслух или про себя. Напротив, средневековый книжник, создавая или переписывая произведение, создает известное литературное «действо», «чин». Чин этот существует независимо от автора или читателя. Читатель не «воспроизводит» в своем чтении это произведение, он лишь «участвует» в чтении, как участвует молящийся в богослужении, присутствующий при известной торжественной церемонии. Индивидуальные впечатления от литературного произведения не предусмотрены, хотя произведение не только читается вслух для многих слушателей, но и отдельными читателями.

«Узнаваемость» жанров

Характерной особенностью древнерусских жанров является то, что они обычно декларативно обозначались в самих названиях произведений. Как предположил Д.С. Лихачев, название жанра выставлялось в заглавии произведения под влиянием некоторых особенностей самого художественного метода древнерусской литературы. Традиционность художественного выражения настраивала читателя или слушателя на нужный лад. Те или иные традиционные формулы, жанры, темы, мотивы, сюжеты служили сигналами для создания у читателя определенного настроения. Стереотип помогал читателю «узнавать» в произведении необходимое настроение, привычные мотивы, темы. Поэтому читателя необходимо было заранее предупредить, в каком «художественном ключе» будет вестись повествование. Отсюда эмоциональные «предупреждения» читателю, данные в названиях литературных произведений: «повесть преславна», «повесть умильна», «повесть душеполезна», «повесть известна и удивлению достойна», «повесть страшна», «повесть слезная», «сказание дивное и жалостное, радость и утешение верным» и пр. Отсюда же и пространные названия древнерусских литературных произведений, как бы подготовлявшие читателя к определенному восприятию произведения в рамках знакомой ему традиции. Той же цели «предупреждения» служат названия произведений, в которых кратко излагается их содержание: «О житии и о смерти и о Страшном суде», «Повесть о блаженном старце Германе, спостнице преподобным отцем Зосиме и Саватию, како поживе с ними на острове Соловецком». Ту же функцию имеют предисловия к произведениям. Во вступлении часто указывается адресат произведения - читатели и слушатели, а также в самой общей форме - предмет повествования и восхваления, но, самое главное, сообщается тот эмоциональный ключ, в котором должно восприниматься все дальнейшее.

Приготовление к чтению вообще занимало в Древней Руси серьезное место. В одном из слов о книжном учении «Измарагда» читаем: «Седящу ти на почитании и послушающи божественных слов, то первее помолися Богу, - да ти отверзет очи сердечныя, не токмо написанное чести, но и творити я, и да не во грех себе учения святых прочитаем». Чтение книг во многих случаях было связано с обрядом и обычаем, не всякое произведение и не во всякое время можно было читать; поэтому читатель должен был быть предуведомлен в названии произведения, о чем в нем пойдет речь, какого жанра произведение и на какой лад следует настроиться.

Образ автора в жанровом литературном произведении

Эти особенности древнерусских жанров определяли собой и образ автора в литературном произведении. Древнерусское искусство стремится выразить коллективные чувства, коллективное отношение к изображаемому. Отсюда многое в нем зависит не от творца произведения, а от жанра, к которому это произведение принадлежит. Каждый жанр имеет свой строго выработанный традиционный образ автора, писателя, «исполнителя»: в проповеди он один, в житиях святых совершенно другой. Индивидуальные отклонения по большей части случайны и не входят в замысел произведения. Стремление к обновлению стиля отсутствует, как и четкое представление об авторской собственности. Авторская принадлежность тех или иных произведений ценилась только тогда, когда автор обладал внелитературным церковным авторитетом.

В сознании читателя древнерусская литература не разделяется ни по авторской принадлежности, ни по историческим периодам. Древнерусская литература существует для читателя как единое целое. То, что литературное произведение создано в иную историческую эпоху, осознается слабо. Житие святого написано, оно читается, читатель ценит, что оно написано свидетелем жизни святого или тем или иным крупным церковным деятелем, но вместе с тем читателя не интересует в житии «колорит эпохи», нет сознания изменяемости литературных стилей и литературного языка.

Как пишет Д.С. Лихачев, «в письменности было «одновременно», а вернее, вневременно, все, что написано сейчас или в прошлом. Не было ясного сознания движения истории, движения литературы, не было понятий прогресса и современности, следовательно, не было представлений и об устарелости того или иного литературного приема, жанра, и пр.».

1.4 Особенности житийного жанра

Назначение и общие принципы построения житийного произведения

Все перечисленные особенности древнерусских жанров проявлялись, в частности, и в жанре, к которому принадлежат жития святых. В основе сюжета житийного произведения - рассказ о жизни человека, прославленного Церковью в лике святых. Основное назначение жития состоит в том, чтобы обосновать причину признания этого человека святым, описать его подвиги во славу веры и Церкви. По словам В.О. Ключевского, «житие по существу своему состоит из двух элементов совершенно различного происхождения и свойства: это ораторское произведение, церковная проповедь, предметом которой служат те же религиозно-нравственные истины, как и в простом церковном слове, но рассматриваемые не в отвлеченном анализе или практическом приложении, а на известных исторических лицах и событиях».

Житие входило в состав богослужения, читалось в церкви во время службы святому на шестой песни канона вслед за кондаком и икосом. Рассматривая содержание и форму этих кондаков и икосов, не трудно заметить их литературное родство с житием. Кондак кратко передает в повествовательной форме основные черты деятельности святого; икос на основании этих черт излагает похвалу святому, начиная каждую черту возгласом «радуйся». Таким образом, в этих песнях содержится литературная программа жития. «Житие святого, - пишет историк П. Знаменский, - само составляло принадлежность богослужения в день его памяти …, и потому … настраивалось обыкновенно на возвышенный хвалебный тон церковных песней и чтений, который требовал от него не столько живых конкретных черт в обрисовке личности и деятельности святого, сколько черт именно типических, отвлеченных, чтобы сделать эту прославляемую личность чистым олицетворением тоже отвлеченного идеала». Необходимость дать в житии образец чистого идеала, желание показать, что святой своим образом жизни, своими поступками походил на других святых, определили один из существенных принципов агиографии - стремление агиографов строго соблюдать в житии выработанные длительной историей и твердо закрепившиеся в литературной традиции каноны житийного жанра.

Принципиально важным аспектом в жизнеописании святых становится единство (единообразие) формы, обусловленное единством подвига святых данного лика. По одной только принадлежности святого к тому, или иному чину (например, святительскому или преподобническому) прорисовывается и предугадывается в общих чертах вид его подвига. Общий закон житийного стиля требует подчинения частного общему, растворения человеческого лица в небесном прославленном лике. Это приводит к тому, что в агиографических текстах наблюдается устойчивая тенденция к абстрагированию изображаемых явлений.

Абстрагирование в агиографической литературе

Стремление к абстрагированию изображаемого проходит через всю средневековую русскую литературу. Абстрагирование давало возможность увидеть во всем временном и тленном, в явлениях природы, человеческой жизни, в исторических событиях символы и знаки вечного, вневременного, духовного, божественного. Основное, к чему стремятся авторы произведений высокого стиля, к которому относятся и жития, - это найти общее, абсолютное и вечное в частном, конкретном и временном, «невещественное» в вещественном, христианские истины во всех явлениях жизни. Стилистический принцип здесь совпадает с нравственным: «Въ веществене телеси носити невещественое». «Такое отношение к факту сообщало биографическому содержанию житий отвлеченность, которая делает его неуловимым для простого повествования: дорожа лишь той стороной явлений, которая обращена к идеалу, биограф забывал о подробностях обстановки, места и времени», - отмечает В.О. Ключевский.

Из житийных произведений по возможности изгоняются бытовая, политическая, военная, экономическая терминология, названия должностей, конкретных явлений природы данной страны, некоторые исторические припоминания и т. д. Если приходится говорить о конкретных политических явлениях, то писатель предпочитает называть их, не прибегая к политической терминологии своего времени, а в общей форме; стремится выражаться о них описательно, давать названия должностей в их греческом наименовании, прибегает к перифразам и т. д.: вместо «посадник» - «вельможа некий», «старейшина», «властелин граду тому»(ЖБиГ, 17); вместо «князь» - «властитель той земли», «стратиг» и т. д. Изгоняются собственные имена, если действующее лицо эпизодично: «человек един», «муж некто»(ЖБиГ, 50), «некая жена»(ЖБиГ, 58), «некая дева»(ЖАвр СМ, 3), «некде в граде»(ЖБиГ, 59). Эти прибавления - «некий», «некая», «един» - служат изъятию явлений из окружающей бытовой обстановки, из конкретного исторического окружения. Это вознесение действующих лиц над конкретной исторической обстановкой может совершаться и другими путями. Вот, например, характерное описание родителей Авраамия Смоленского: «Бе же сей блаженный Авраамей от верну родителю рождься, беста и та в законе гоподни добре живуща благочестно. Бе же отец его всеми чтим и любим, от князя честь приемля, бе бо воистину от всех опознан, яко и правдою украшен и многым в бедах помагая, милостив и тих к всем, к молитве и ко церквам прилежа. Такоже и мати его всем благочестием украшена». В этом описании не названы ни имена родителей святого, ни должность, которую занимал его отец, а добродетели, их «украшавшие», перечислены в самой общей форме.

Вводя по необходимости просторечные слова, писатель вынужден тут же рядом приводить их греческий эквивалент или оговаривать их просторечность: «…един зверь, рекомый аркуда, еже сказается медведь», «и дровы на всех, яко же речеся, сечаше». Феодосий Тырновский имел «недуг люто зело того удручавающ, по словенскых слогнех глаголемый кашлица». Боязнь «худых» и «грубых» слов, слов «зазорных», «неухищренных», «неустроенных», «неудобренных» обусловлена стремлением поднять события жизни святого над обыденностью, рассматривать их под знаком вечности. Тому же абстрагированию служит манера говорить об известном как о чем-то неизвестном, будет ли это обычай, имя исторического лица, название города и т. д.: «…якоже обычай есть христианом имя детищу нарещи»; «славнейший град Бдин, иже к Истру лежащий»; «бысть бо, рече, князь в тыи годы, володый всею землею Рускою, именем Владимер. Бе же муж правдив и милосив к нищим и к сиротам и к вдовичам, елин же верою. Сему бог спону некаку створи бытии ему христьяну, яко же древле Плакиде»; князь «именем Ярослав» и т. д. Абстрагирование поддерживается постоянными аналогиями из священного писания, которыми сопровождается изложение событий жизни святого. Эти аналогии заставляют рассматривать вся жизнь святого под знаком вечности, видеть во всем только самое общее, искать во всем наставительный смысл.

Структура житийного канона

Известный исследователь древнерусской агиографии Л.А. Дмитриев выделяет следующие характерные черты житийного канона. Классическому житию свойственно неторопливое повествование в третьем лице; иногда допускалось отступление: обращение автора к читателю, похвала от своего имени святому. В композиционном отношении обязательны три части: вступление, собственно житие, заключение. Внутри этого трехчленного композиционного деления соблюдается целый ряд более частных обязательных черт агиографического канона. Традиционно само название жития, в котором должны быть обозначены название месяца и день памяти святого, его имя с указанием чина, к которому он принадлежит. В риторическом вступлении должны быть соблюдены определенные и обязательные требования: уничижение автором своих литературных способностей, оправдание своей дерзости и обоснование необходимости написать житие, при этом приводятся некоторые цитаты из Священного Писания, как правило - о нерадивом рабе, скрывшем свой талант. Иногда автор сообщает во вступлении, по каким источникам и как он составил житие. В главной части также могут быть отмечены постоянно присутствующие в разных житиях типические черты: сообщение о родителях и месте рождения святого, рассказ о его детстве. Житийный канон требовал говорить, что святой в детстве не любил ни детских игр, ни зрелищ, прилежно учился, учение, как правило, давалось ему легко. Подвижничество святого носило в житиях разнообразный характер, хотя и здесь в целом ряде ситуаций повторялись одинаковые образы, святые как бы подражали друг другу. Заканчивалась это часть рассказом о смерти святого. Описание кончины подвижника сходно в разных житиях. Вслед за этим следовали рассказы о чудесах и исцелениях по молитвам святого, как правило, агиограф говорит о невозможности описать их все. Описание чудес являлось важной частью агиографического произведения. «Пространное, правильно составленное житие без посмертных чудес - чрезвычайно редкое исключение, - подчеркивает В.О. Ключевский. - Напротив, иногда повесть и жизни святого по объему и содержанию является не более как беглым предисловием к гораздо более обширному и тщательнее составленному описанию чудес».

В заключении жития должна быть похвала святому. Это одна из наиболее ответственных частей жития, требовавшая большого литературного искусства, хорошего знания риторики.

Изображение добра и зла в агиографическом произведении

Житие требовало от агиографа, и это один из наиболее существенных признаков агиографического стиля, строго определенного изображения героев повествования - ярко положительного или резко отрицательного. Герой отрицательный - всегда злодей, святой часто противопоставляется ему как его наглядное отрицание.

Следует особо отметить, что взятым из жизни, из реальных обычаев каноническим нормам подчинялось только поведение идеальных героев. Поведение же злодеев, отрицательных действующих лиц этому канону не подчинялось. Оно подчинялось только канону ситуации - чисто литературному по своему происхождению. Поэтому поведение злодеев не поддавалось конкретизации в той же мере, как и поведение идеальных героев. В их уста реже вкладываются вымышленные речи. Злодеи идут рыкающе, «акы зверие диви, поглотити хотящее праведнаго». Они сравниваются со зверями и, как звери, не подчиняются реальному канону, однако само сравнение их со зверями - литературный канон, это повторяющаяся литературная формула. Здесь литературный канон целиком рождается в литературе и не заимствуется из реального быта.

Отличия жанра жития от биографии

Содержанием жития является жизнеописание, «биография» святого. Отрицательный герой вводится в житие обычно только для контраста - на заднем плане. Тем не менее, житие - это вовсе не биография в точном смысле этого слова. Биография обычного человека полна драматического движения. В житии нет движения, роста, становления характера. Святой «неподвижен» (равно как и агиографический злодей). Он свят уже с момента рождения, он - избранник Божий. И в этом смысле он не имеет биографии, автору нечего рассказывать. Автору-агиографу остается только одно: подобрать материал для иллюстрации его святости. Житие и сводится обычно к такой иллюстрации в рамках биографического повествования о жизни святого и его кончине.

Таким образом, значение жития не биографическое или историческое, скорее его можно назвать дидактическим. «Единственный интерес, который привязывал внимание общества, подобного древнерусскому, к судьбам отдельной жизни, был не исторический или психологический, а нравственно-назидательный: он состоял в тех общих типических чертах или нравственных схемах, которые составляют содержание христианского идеала и осуществление которых, разумеется, можно найти не во всякой отдельной жизни», - пишет В.О. Ключевский. Задачей агиографа было «извлечь из описываемой деятельности практические уроки жизни, представить в биографических чертах нравственные парадигмы». «Житие не столько отражает действительность, сколько планомерно и настойчиво навязывает ей свой … идеал человека», - отмечает уже советский исследователь древнерусской литературы И.П. Еремин. С этим утверждением нельзя не согласиться, хотя и с известными оговорками. Житие не отражает, но преображает действительность. Оно являет миру точно выверенный идеал человека, святого - обычным людям, небо - на земле. Оно указывает читателю «узкий путь в Царство Небесное» (Мф. 7:14), причем изображает его максимально узко и точно, без тех случайных отклонений, свойственных жизненному пути каждого человека, которые ошибочно могли бы быть приняты читателем за образец.

1.5 Реализация житийного канона в двух житиях свв. Бориса и Глеба

Несмотря на свое огромное значение для средневекового писателя, житийный канон не был эксплицирован в каких либо древнерусских текстах. Чтобы увидеть, как он функционировал в древнерусской литературе, необходимо обратиться к конкретным текстам, так как он не существует вне определенных агиографических произведений.

Значение и особенности житийного канона можно проиллюстрировать на примере сходства и различия двух житий святых страстотерпцев князей Бориса и Глеба: «Сказание о Борисе и Глебе» и «Чтение о Борисе и Глебе» прп. Нестора. Как уже говорилось, это одни из первых произведений восточной агиографической письменности. Оба они безусловно написаны под влиянием византийского агиографического стиля, описывают одних и тех же святых и, возможно, пользуются общим материалом. Однако, не смотря на естественное сходство, в них имеются серьезные различия: «Чтение» прп. Нестора в гораздо большей степени соответствует правилам житийного канона.

«Сказание о Борисе и Глебе»

«Сказанию о Борисе и Глебе» предпослана короткая экспозиция, цель которой - познакомить читателя с действующими лицами предстоящего повествования. Здесь находим упоминание о святом князе Владимире - крестителе Руси, перечень его сыновей и некоторые необходимые сведения от основных участниках «Сказания» - Борисе и Глебе, Святополке и Ярославе. Центральная часть «Сказания» - история гибели св. мчч. Бориса и Глеба от руки их старшего брата Святополка. Борис в изображении «Сказания» - высокий идеал младшего князя, во всем покорного князьям, старшим в роде. Он знает, что Святополк готовит покушение на его жизнь, на ничего не предпринимает, чтобы предотвратить грозящую беду. Он верен своему долгу и смерть предпочитает измене. Однако образ Бориса наделен автором «Сказания» другими чертами, не свойственными традиционному образу святого. В «Сказании» Борис боится ожидающей его судьбы. При мысли, что ему надлежит умереть, оно испытывает страх. Автор показывает рождение и развитие этого чувства.

Уже оплакивая смерть отца, Борис высказывает предположение: Святополк «об убиении моемь помышляеть». Предчувствие переходит в уверенность. Уверенность все возрастает, растет вместе с ней и тревога. Бориса охватывает «печаль, и «горесть сердечная», и «скорбь смертная». Даже внешний облик его меняется («Образ бо бяаше унылый его»). Когда убийца подходят к его шатру, его охватывает трепет, но он продолжает молиться. Скорбная атмосфера, созданная автором вокруг Бориса, в особенности сгущается, когда тот, не в силах сдержать сердечного сокрушения, проливает слезы - обильные, заливающие все лицо, «горькие» и «жалостливые», сопровождающиеся тяжкими вздохами и стенаниями.

Во многом напоминает Бориса в «Сказании» и его брат Глеб. Глеб верен своему также как и Борис, подобно ему он добровольно принимает смерть от руки убийц, посланных Святополком. Однако образ Глеба в «Сказании» не во всем дублирует образ Бориса: наряду со сходством автор подчеркивает и различие. Глеб моложе Бориса и по возрасту, и, следовательно, по иерархии княжеских отношений (Бориса он называет «господином»), моложе и неопытнее. И автор это не только констатирует, но и показывает на ряде мелких деталей. В отличие от Бориса, томимого мрачными предчувствиями, Глеб ничего не подозревает, даже когда от брата Ярослава узнает о смерти отца и о гибели Бориса от руки Святополка. Он только выражает желание «ту же страсть въсприяти», чтобы поскорее встретится с любимым братом. При виде убийц, подплывающих к нему на лодке, он, не замечая их мрачных лиц, радуется, ожидая от них привета. О том, что они собираются его убить, Глеб догадывается лишь тогда, когда они стали «скакати» в его лодку, держа в руках мечи. Полная неожиданность их поступка особо оговаривается автором: «…абие вьсем весла от руку испадоша, и вьси от страха омьртвеша». Глеб, «телъмь утьрпая» (дрожа, слабея), просит о пощаде, как просят об этом дети: «Не деите мене… Не деите мене!». Он не понимает, за что и почему должен умереть: «…Кую обиду сътворих брату моему…».

Изображение беззащитной юности Глеба, по мнению Д.С. Лихачева, является чисто литературным приемом. Если принять летописную версию истории св. князя Владимира, то самому младшему из сыновей в момент его смерти было бы не меньше двадцати семи лет. Следовательно, Борис и Глеб были отнюдь не юношами, а зрелыми воинами. Также по законам литературного жанра строится описание смерти Глеба. Когда убийцы с обнаженными мечами прыгают в его лодку и князю остаются считанные мгновенья до смерти, время повествования как бы останавливается. Глеб произносит три больших монолога, потом молится перед смертью. В это время его убийцы как бы застывают с мечами, занесенными над своей жертвой.

Миру света и добра в «Сказании» резко противопоставляется мир тьмы и зла в образе Святополка. Святополк олицетворят в себе зло, которое обязательно должно присутствовать в житии как сила, с которой успешно или, напротив, обреченно сражается святой. Второй Каин, Святополк уже в начале «Сказания» появляется с эпитетом «окаянный». Эпитет этот затем становится постоянным и сопровождает Святополка до конца повествования. Святополк - злодей по самой своей природе. Он уже родился с печатью греха («от дъвою отцю»). Он жесток и коварен и не пытается даже перед самим собой оправдывать это зло. «Приложю убо беззаконие к беззаконию», - говорит он себе, готовясь убить Глеба. Он подлежит полному и безоговорочному осуждению и по божественным и по человеческим законам. Именно сам дьявол подсказывает ему мысль уничтожить братьев. Образ Святополка у автора последовательно выдержан в одном и том же ключе. Он неизменно появляется в окружении обличающих цитат из Писания и слов, подчеркивающих его «лесть» и злобу.

«Чтение о Борисе и Глебе» прп. Нестора Летописца

«Сказание о Борисе и Глебе» свидетельствует о том, что уже в XI в. агиографический стиль был усвоен литературой Киевской Руси. Однако, «Сказание» еще не вполне соответствовало классическим византийским образцам этого жанра. Оно слишком документально и исторично. Именно поэтому, как полагает И.П. Еремин, прп. Нестор решает написать иное житие, более удовлетворяющее самым строгим требованиям классического канонического памятника этого жанра. «Чтение о Борисе и Глебе» было написано прп. Нестором, возможно, в связи с тем, что в 1115 г. произошло перенесение мощей Бориса и Глеба. Работая над «Чтением», Нестор, скорее всего, стремился приблизить его к типу византийских житий прославленного мастера этого жанра Кирилла Скифопольского, византийского агиографа VIII в. Творения этого автора Нестору были известны в переводе с греческого языка на славянский.

Преподобный Нестор начал свое «Чтение» с обширного вступления, с обращения к Богу с просьбой подать ему разум на сложение жития и с просьбой к читателю извинить его «грубость». Далее шел краткий очерк всемирной истории от Адама и Евы до крещения Руси. Очерк этот, по замыслу автора, должен был наглядно показать читателю всемирно-исторический смысл крещения Руси и появления на Руси первых ее святых - Бориса и Глеба. От этой национально-патриотической темы Нестор переходит к собственно житию Бориса и Глеба. Начало он его, следуя агиографическому канону, с рассказа о детстве святых. «Сказание» ничего не сообщало о детстве Бориса и Глеба. Нестор решает восполнить этот пробел. Младшие сыновья князя Владимира, Борис и Глеб, уже в раннем детстве «свтящеся, акы две звезде светле посреде темных». Уже тогда почила на них благодать Божия. Борис усердно читает книги, преимущественно жития святых мучеников, много со слезами молится, приуготовляя себя к будущему подвигу - мученической кончине. Борис во всем старался подражать и его младший брат Глеб. Он ни на шаг не отходил от старшего брата, и, когда тот молился, он внимательно прислушивался к его словам, день и ночь сидя около Бориса и повторяя за ним слова молитвы. Когда Борис достиг юношеского возраста, он женился, но не потому, что чувствовал влечение к браку, а чтобы не ослушаться отца, подобно Алексею, человеку Божию. Во Владимире, куда он вскоре переехал по настоянию отца, Борис продолжал тот же образ жизни, что и в Киеве, удивляя всех своим милосердием и кротостью.

Рассказ Нестора о мученической кончине Бориса и Глеба во многом напоминает соответствующий рассказ «Сказания»: тот же ход событий, те же ситуации, но имеются и некоторые характерные отступления. Эти отступления наглядно раскрывают замысел Нестора. В его изображении Борис и Глеб утратили те лиричные, «человеческие» черты, которые были им свойственны в изложении «Сказания». Перед нами подлинные лики святых, строгие, отрешенные, написанные по всем правилам византийской словесной иконописи. Не только Борис, но и Глеб у Нестора знают о том, что их ждет смерть от руки наемных убийц. Знают и деятельно готовятся к ней: прощаются с окружающими, молятся. Борис перед смертью в ожидании убийц, даже читает книгу. Все предопределено, все известно заранее, и братья спокойно идут на встречу смерти, чтобы принять мученический венец, обещанный им еще в детстве. В «Сказании» Борис и Глеб непрерывно плачут, проливая целые потоки слез; у Нестора они радуются своей участи, почти совсем не плачут. Образы Бориса и Глеба у него суше, строже, схематичнее: в «Сказании» они проникнуты теплым трогательным лиризмом; у Нестора - торжественной, почти литургической патетикой.

Большое место занимает у Нестора рассказ о посмертных чудесах свв. князей Бориса и Глеба, которые совсем отсутствовали в «Сказании». Рассказ этот - он следует непосредственно за рассказом о кончине Бориса и Глеба - распадается на девять небольших новелл, из которых каждая вполне самостоятельна и связана с соседней только единством темы.

.6 Отступления от канона

Все сказанное отнюдь не означает, что житийный канон представлял собой раз и навсегда определенную схему, под которую подгонялись все жития. Житийный канон - не схема, а принцип, лежащий в основе каждого агиографического произведения, но не определяющий жестко все его содержание. О том, что житийный канон не имел статуса непреложного закона для древнерусского агиографа, говорит тот факт, что этот канон не описан как таковой в средневековой литературе. Мы не найдем среди древнерусских литературных памятников изложения схемы житийного канона, нет там и специальных правил для написания житий. Все это - лишь результат позднейшего анализа древнерусских агиографических текстов литературоведами нового времени. Так же можно с уверенностью утверждать, что практически все жития, стремясь к соблюдению строгого идеала житийного канона, все же имеют какие-либо отличия от него.

Как отмечает Л.А. Дмитриев, с самого возникновения древнерусской агиографии должны быть отмечены нарушения строгого житийного канона, такие явления, которые придавали житиям значение рассказов, могущих заинтересовать читателя своими сюжетными поворотами, близостью к произведениям устного творчества. В некоторых случаях, как, например, в житии свв. Петра и Февронии Муромских, в житии св. Петра, царевича Ордынского, все житие в целом, по существу, превращалось в сюжетное повествование, близкое к сказке. Но это были единичные явления. И сюжетность, и интерес к беллетристически-повествовательным мотивам в агиографии проявлялись чаще всего в каких-то элементах житийных текстов, в отдельных эпизодах житий.

Нельзя утверждать, что развитие агиографии шло от строго канонических в жанровом отношении текстов к текстам все более и более нарушающим эти каноны, или наоборот. Жития, в которых не соблюдались, нарушались жанровые каноны, в которые вторгались на свойственные жанру особенности (бытовые зарисовки, психологические коллизии, сказочно-легендарные мотивы и т. п.), возникали в разные периоды. Также в разное время создавались житийные произведения, написанные строго в соответствии с житийными канонами. Сравнивая различные редакции одних и тех же житий, нетрудно убедится, что сами древнерусские книжники прекрасно осознавали наличие двух противоположных тенденций в агиографии и видели в текстах, отличавшихся беллетристичностью, включавших в себя фольклорные мотивы, отступление от канонов жанра.

Рассказы о чудесах

Наибольшей сюжетностью и близостью к реальной жизни отличались рассказы о чудесах. Героями чудес выступали самые обычные люди со своими повседневными заботами и нуждами. Рассказы о чудесах, творимых святым при жизни и после смерти, более чем остальные части жития, отступали от агиографических канонов, отличались близостью к жизни, носили сюжетный характер. Уже Ф.И. Буслаев писал: «В статьях о чудесах угодников иногда в замечательно ярких очерках выступает частная жизнь наших предков, с их привычками, задушевными мыслями, с их бедами и страданиями». В подавляющем большинстве житийных чудес речь идет об исцелении больных. Но немало в древнерусских житиях и чудес - рассказов о необычайных случаях из жизни самых разнообразных людей, занимательных историй, ярких повестей о реальных событиях.

Рассказ о жизненном пути прп. Иоанна Новгородского выдержан в житийных традициях. Но он занимает небольшую часть жития (70-е годы XV в.). Основное содержание - легенды об Иоанне. Одна из них - легенда о чудесной помощи новгородцам иконы Знамения Богородицы во время осады Новгорода суздальцами в 1170 г. Легенда эта имеет длительную литературную историю и до включения ее в состав жития и после того, как она вошла в житие. Другая - легенда о путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим и о мести беса Иоанну. Эта легенда сохранилась только в составе жития, но сходный сюжет встречается еще в двух древнерусских житиях (Авраамия Ростовского и Василия, епископа Муромского) и имеет широкое распространение в мировом фольклоре. Третья - рассказ о чудесной помощи Богородицы Иоанну и брату его Григорию при постройке братьями каменного храма Благовещения в Благовещенском монастыре. Все три эпизода отличаются близостью к фольклорной поэтике, сложностью перипетий, изобразительностью повествования.

Житие св. Михаила Клопского (70-80-е годы XV в.) традиционного рассказа о жизни подвижника до его появления в монастыре вообще не имеет. Все житие - цепь кратких новелл о чудесных и достопримечательных событиях в жизни монастыря, главным героем которых выступает Михаил Клопский. В житии отразился быт Новгорода, повседневная будничная жизнь монастыря. Язык произведения близок к живому разговорному языку эпохи, пестрит местными диалектическими оборотами. В житии много оборотов пословичного характера.

Первые редакции жития прп. Варлаама Хутынского (XIV и XV вв.) - это произведения, выдержанные в канонах житийного жанра. Но с именем Варлаама в Новгороде был связан ряд легендарных преданий, и со временем, к XVI в., все эти легенды вошли в состав жития. Сюда должны быть отнесены: пророчество Варлаама «о снеге и мразе» в Петров пост, рассказ о двух осужденных, сказание о видении хутынского пономаря Тарасия, рассказ о посещении Хутынского монастыря великим князем московским Иоанном III. Все эти эпизоды жития прославляют Варлаама как святого, но они далеко выходят за рамки житийного канона. На первый план в них выступает не религиозно-нравственная идея, а сюжет. Это рассказы с острыми перипетиями, неожиданными развязками. В них нашли широкое отражение местные новгородские предания, события новгородской истории, черты быта и повседневной жизни города.

Кроме этих легендарных житий, в русской агиографии есть еще ряд легендарных житийных произведений. Некоторым из них (Авраамия Ростовского, Меркурия Смоленского, Никиты Переяславского) уделил специальное внимание в своей монографии о древнерусских житиях А.П. Кадлубовский. Тем не менее, он пришел к заключению, что «легендарное содержание в русских житиях представлено слабо: по-видимому, преобладание назидательной цели, стремление восхвалить добродетель святого как образец для подражания вытесняли легенду».

Индивидуальность и психологизм в рассказе о святом

В некоторых житиях сюжетность, интерес к человеку, к жизненной судьбе человека проникают не только в рассказы о чудесах, но и в текст самого жития, в рассказ жизни святого. Житие становится не только религиозно-нравственным произведением, в центре которого находится обобщенный, отвлеченный образ, но и рассказом об индивидуальной судьбе человека, рассказом со сложными перипетиями, жизненными коллизиями. В житии проявляется интерес к душевному состоянию персонажа, интерес к деталям, частным фактам, интерес к природе.

Многими исследователями отмечалось, что в одном из первых русских житий, в житии прп. Феодосия Печерского, написанном прп. Нестором, тесно переплетаются канонические приемы и отступления в сторону сюжетности рассказа и жизненного психологизма. Традиционная житийная ситуация столкновения будущего святого, желающего оставить мир, с удерживающими его в миру родителями, передана Нестором с не свойственной агиографическому жанру психологический эмоциональностью. Эта тема в житии Феодосия раскрывается рядом ярких индивидуальных черт: характеристика матери Феодосия, описание наказаний, которым она подвергает сына, и т.п. Вслед за прп. Нестором многие русские агиографы разрабатывают эту жизненно острую тему, внося в нее оригинальные зарисовки человеческих взаимоотношений. В житии прп. Сергия Радонежского и в житии прп. Варлаама Хутынского подробно рассказывается о самоистязаниях отрока, об уговорах родителей «пожалеть свою юность» и не огорчать их. Живые нотки звучат в эпизоде жития прп. Сергия, когда родители будущего святого просят не покидать их до их смерти. Много внимания теме отношений подвижника, ушедшего в монастырь, со своими родителями уделено в житии прп. Иосифа Волоцкого: Иосиф берет больного и немощного отца с собой. Он держит его в своей келье (отец также принял монашество) и до смерти отца ухаживает за ним. Во всех этих эпизодах перед читателем проходят картины человеческих чувств и взаимоотношений. Но человеческие страсти, поступки, не противоречащие человеческой природе, земные черты приданы лишь родителям святых. Сами же святые везде олицетворяют отвлеченный идеал полного и несомненного самоотречения, устремленности только к подвигу во имя Бога. Они стоят выше земных страстей, не колеблются, не сомневаются и сами поучают и наставляют своих родителей. Поэтому как дальнейшее приближение к реальной жизни, к живым человеческим чувствам должны расцениваться нами такие жития, в которых эта тема раскрывается не только с большими подробностями, но и с желанием показать земные, человеческие переживания самого святого.

В житии прп. Александра Свирского, написанном Иродионом в 1545 г., автор дополняет его деталями, которыми стремится передать чувства своего героя. Услышав от инока Валаамской обители о монашеском житии, будущий святой загорелся желанием покинуть мир и уйти в монастырь, но он в нерешительности: не знает, как это осуществить. Он боится, что если он скажет о своем желании родителям, то они «восхотят браку причтати мя и, любоплотием удержан, не достигну таковаго жития». «Хотел же бых бежати, - продолжает он, - и пути не веде, егда како блудящу ми намнозе, постинет мя отце мой, яко мощну ему сущу, и возратит мя. И в скорбь отца вложу, себе же в студ мног, и по сих не управлен буду таковому рачению». Александр все же решается уйти из дома. Но он не просто уходит тайно от родителей. Он «украдает отпущение» родительское и получает их благословение, говоря, что пойдет в «некую весь», к известному в семье человеку («и имя тому прилож»), ради неких дел. Получив обманом родительское напутствие, Александр уходит.

Приведенные примеры свидетельствуют о том, что с самого начала древнерусские агиографы не воспринимали житийный канон как некую абсолютно неизменяемую форму. Даже в классическом житии оставалось место для изображения индивидуальных черт личности подвижника, хотя главной целью повествования всегда оставалось изображение его святости. Феодосий, автор жития прп. Александра Ошевенского (1567), повторил в своем житии эпизод жития Александра Свирского с описанием сомнений и терзаний отрока перед бегством из дома. Но в целом ряде деталей эпизод оригинален, и в дальнейшем рассказе Феодосий уделяет много внимания описанию взаимоотношений святого со своим отцом и братьями. Александр Ошевенский, став иноком, навещает свою семью, свой монастырь он создает вблизи того места, где поселился его отец с сыновьями, в строительстве ему помогают отец и братья.

Жанр жития является органической частью единой древнерусской словесности, тесно и неразрывно связанной с жизнью Православной Церкви. Особенно важно, что житие входило в состав православного богослужения, таким образом являясь органической составляющей самой важной стороны жизни Церкви - литургической. Этому факту способствовало то обстоятельство, что все жития писались на церковно-славянском языке.

В данном жанре проявляются все основные особенности средневековой русской литературы. Как большинство древнерусских литературных жанров, жанр жития опирается на определенный канон, не эксплицированный в литературных текстах того времени, но ясно ощущаемый средневековым читателем. Благодаря этому житие в древнерусской литературе представляется цельным органическим жанром. Несмотря на определенное разнообразие, фактически во всех древнерусских агиографических текстах выделяются одни и те же структурообразующие элементы, придающие анализируемому жанру устойчивость.

Древнерусские агиографы могли вносить в свои произведения различные детали, которые не вполне соответствовали всей строгости житийного канона. Можно даже проследить, как с течением времени отношение к житийному канону становилось все свободнее.Житие постепенно переставало быть исключительно церковно-служебным жанром, который прежде всего мыслился в связи с богослужением. Оно постепенно становилось жанром литературным, подчиняющимся общим законам развития русской литературы и в определенной мере ориентирующимся на требования, предъявляемые к литературному произведению. Однако все эти изменения вплоть до конца XVIII в. происходили внутри самого житийного канона, не изменяя границ жанра. Законы агиографического жанра, структура житийного произведения оставались в целом неизменными. Существенные изменения произошли в XVIII в., с приходом в русскую словесность новых литературных норм, связанных с наступлением постриторической эпохи.

2. Развитие житийного жанра в XIX в.

.1 Общекультурный контекст развития житийного жанра в XIX в.

Русская культура XIX в. как результат духовной секуляризации

XIX век был для России временем продолжающейся секуляризации культуры и общества. К этому времени история секуляризации в Росси насчитывала уже не одно столетие. Процесс отхода от целостной церковности и создание нового стиля «мирской» жизни начался приблизительно уже в конце XV в. С самого начала этот процесс был осложнен тем, что новый стиль жизни формировался под влиянием западной светской жизни, притягательность которой действовала чрезвычайно сильно на русских людей. Процесс секуляризации принимает острые формы после Смутного времени, т.е. с половины XVII века. Сначала быт самих царей и их приближенных, а затем постепенно и тех слоев, которые их окружали, стал сильно и быстро меняться. Не только разные технические «удобства» жизни, но еще больше эстетика западного быта оказывали сильное влияние на русских людей. Уже в XVII в. в России заводится театр, а с началом XVIII в. под прямым наблюдением и по строгому приказу государственной власти насаждаются разные формы западного быта. Эти перемены отвечали, конечно, внутренним сдвигам, происходившим в русской душе, - и прежде всего внутренней секуляризации, которая создавала потребность и внешнего своего выражения.

Наиболее значительной вехой в истории секуляризации, несомненно, явились государственные и церковные реформы Петра I. «В системе Петровских преобразований Церковная реформа не была случайным эпизодом. Скорее напротив. В общей экономии эпохи эта реформа была вряд ли не самой последовательной и принципиальной. Это был властный и резкий опыт государственной секуляризации… Опыт этот удался». С момента начала преобразований Петра I новый стиль жизни формируется в верхних слоях русского общества с такой быстротой, что уже через несколько десятилетий старый быт сохранился в целостности лишь в провинции, - у народа и у старообрядцев.

В это время возникает самостоятельная светская культура, уже не имеющая связи с церковным сознанием… Прежнее единство культуры разбивается, творческая работа в церковном сознании и вне его идет не по единому руслу, а по двум разным направлениям. Процесс создания светской культуры идет вне Церкви и независимо от нее, а иногда даже и в сознательном противопоставлении себя церковному сознанию: рождается светская культура, открывающая простор для «мирских» интересов и развлечений.

Как отмечает о. Василий Зеньковский, светская культура в России есть явление распада предшествовавшей ей церковной культуры. Это происхождение светской культуры из религиозного корня дает себя знать в том, что в светской культуре всегда есть своя религиозная стихия, свой внецерковный мистицизм. Светское культурное творчество всегда одушевлено ярким и определенным идеалом - устроения «счастливой» жизни здесь на земле. Идеал, одушевляющий светскую культуру, есть ничто иное, как христианское учение о Царстве Божием,- но уже всецело земном и созидаемом людьми без Бога. Деятели культуры настолько обычно внецерковны в самых основах и глубинах своей творческой жизни, что среди них одинаково возможны и дружелюбное и враждебное отношение к Церкви. Но в обоих случаях светская культура стихийно движется в сторону вытеснения Церкви из жизни.

Возникновение секуляризованной светской культуры привело к рождению специфически светской литературы, отвечающей запросам нового культурного общества. Эта литература строилась на подражании и заимствовании из европейской литературной традиции и последовательно старалась отмежеваться от своих церковно-славянских корней. Однако еще долгое время новая литература продолжала пользоваться прежним церковно-славянским языком. Только к началу XIX в. светская литература в полной мере обрела свой собственный литературный - русский - язык, и этот язык имел уже мало общего с языком древнерусской литературы.

Общие проблемы литературного языка в светской и церковной словесности XIX в.

Древнерусская литература неотделима от церковнославянского языка. Этот язык во многом определяет литературный облик древнерусских произведений. До конца XVII в. позиции церковнославянского языка в языковом, а значит, и в культурном сознании были чрезвычайно прочны. Именно церковнославянский язык обладает в полной мере способностью выражать Божественное содержание, и поэтому в течение средних веков воспринимался на Руси как образец. С началом секуляризации его твердое положение ослабевает, он начинает вытесняться из центра языковой жизни. В связи с этим перед русской культурой с неизбежностью возникает перспектива формирования нового литературного языка, особенно резко обозначившаяся после петровских реформ. Создавшаяся по воле Петра I «новая культура должна была создать для себя новый язык, отличный от традиционного».

Однако создание нового литературного языка пошло по иному, во многом противоположному, пути. Этот путь полностью соответствовал петровскому стремлению предоставить новой культуре совершенно новый язык и был ознаменован ориентацией на разговорную речь, «т. е. на естественное словоупотребление». Такое направление языкотворчества, по понятным причинам, связано с западноевропейскими языковыми теориями и политикой, ведь именно они, воспринимаясь как образцовые, и определяли «естественное словоупотребление». Подражая ему, подражали не действительно существовавшей разговорной речи, а тому, как хотели бы говорить в соответствии западноевропейской модой.

Если же рассмотреть произошедшую языковую реформу в контексте церковной культуры, то она означала принципиальное языковое отделение мирской литературы с ее новым, русским, языком от церковнославянского слова Церкви. Языковое родство между ними оказывалось нарушенным; литература и Церковь предстали как разные языковые субъекты. Это, в свою очередь, привело к вытеснению церковных авторов из литературы. В предыдущую эпоху творчество церковных писателей входило в состав основного корпуса словесного искусства. На это, в частности, указывает факт постоянного обращения светских писателей к церковной словесности. Она воспринималась как некая норма, общая для всей русской литературы. К ней обращались как к образцу, как к источнику дальнейшего литературного развития. Начиная с 30-40-х гг. XIX в. эта ситуация принципиально меняется - церковная словесность перестает восприниматься как одна из важнейших основ литературы. Не случайно отклики светских писателей и критиков на события церковной жизни становятся весьма редкими. В доминирующем слое культуры господствует отношение к церковной словесности как периферийной области духовной жизни, как к чему-то оставшемуся в стороне от основного пути русского слова.

Церковнославянский язык, как уже отмечалось, начинает ощущаться отчасти чужим, и вследствие этого причастная ему церковная литература воспринимается теперь как что-то удаленное от центра культурной жизни. Более того, к ней нередко относятся как к литературе на другом языке, языке «семинарском». Так, архимандрит Киприан (Керн) в предисловии к изданию 1948 г. «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу» писал: «Стиль духовно-просветительской литературы, не подчинявшейся требованиям литературной критики и культуры, отталкивал от себя очень многих читателей, жаждавших религиозного просвещения. Книги духовно-нравственного содержания почему-то почти всегда писались особым, неприемлемым для литературного слуха языком, обильно уснащенным славяно-русскими оборотами, языком условным, приторно-елейным и потому легко кажущимся неискренним. Можно смело сказать, что при всем богатстве богословских трактатов и монографий первоклассной научной ценности русское общество, жаждавшее религиозного просвещения, было совершенно лишено книг, написанных вполне естественным языком, не режущим слух литературно образованного читателя».

Из приведенного отрывка видно, что архимандрит Киприан видит в языке Церкви нечто принципиально отличное от общелитературного языка. Он не только констатирует его отличие от языка светской литературы, но оценивает его с позиции последнего. Тем самым архимандрит Киприан признает существование общих для всей культуры языковых норм, причем несоответствие им воспринимается как недостаток. Так же считало и большинство других авторов, писавших о разделении речи церковной и мирской.

Таким образом, можно констатировать, что даже для церковных писателей изменилось то место, которое занимала в их самосознании церковнославянская литературно-языковая традиция. Она перестает ощущаться как фундамент, лежащий в основе культуры, как камень, положенный во главу угла. Она, напротив, становится чем-то второстепенным, маргинальным. А в центр однозначно выходит светский язык, созданный с опорой на естественное словоупотребление и возникший вне церковных стен. Именно с его позиций теперь оценивается все происходящее в словесности, в том числе - и духовной.

Это приводит к тому, что церковная литература все больше подпадает под влияние секуляризованной светской литературы. Имеющая с последней общего читателя, она, чтобы быть понятой, вынуждена подстраиваться под общелитературные нормы. В XIX в. практически вся церковная литература, в том числе и жития святых, пишется уже не на славянском, а на русском языке. Со сменой языка происходит и коренная перестройка всех жанров церковной словесности. Теперь она живет и развивается не по родным для нее правилам древнерусской литературы, а по общим законам русской, а теперь уже значит и европейской литературы. Все изменения, все события которые происходят в литературе XIX в. теперь находят свое непосредственное отражение и в церковных жанрах. Самым значительным среди таких событий, событием, ознаменовавшим собой конец всей предшествующей литературной эпохи, было возникновение постриторической культуры.

Возникновение культуры «неготового слова»

В конце XVIII - начале XIX вв. происходят значительные изменения в русской словесной культуре. По сути, происходит смена различных культурных эпох: завершается старая риторическая эпоха, ведущая свое начало еще с античных времен, ей на смену приходит эпоха постриторическая, эпоха новой культуры «неготового слова». С наступлением новой эпохи меняются отношения автора, действительности и литературного слова. В пределах средневековой литературной культуры автор для изображения какой-либо части действительности обращается к готовым словам, понятиям, заведомо верно отражающим действительность. Наиболее яркий образец такого понимания словесной культуры - это молитва и богослужение, когда в уже готовый, выверенный и освященный церковным авторитетом текст, каждым участвующим в молитве вкладываются свои личные чувства.

В отличие от предшествующей эпохи, в XIX в. писатель волен в обращении со словом. Он тем свободнее распоряжается им, что цель его - уже не слово, объективное, концентрирующее в себе, в своей устроенности окончательный смысл постигнутого - а сама жизнь, действительность, забота о них.

Как отмечает А.В. Михайлов, для писателя в реалистическую, антириторическую эпоху слово - средство. Действительность выше слова и выше стиля. Поэтому здесь стилистические решения в подчеркнутом отношении индивидуальны, неповторимы, их число - принципиально не ограничено. Конечный результат - тот конкретный облик произведения, который, благодаря цельности и единству его стиля, присутствует и ощутим в каждой отдельной «точке» произведения и складывается из взаимодействия личности писателя, его «я» и действительности. Напротив, в литературе риторической конкретный облик произведения предопределен характером слова, самим жанром произведения, а писатель его только варьирует.

В риторической литературе писатель приходит к реальности через слово, в реалистической литературе XIX в. - к слову через действительность, причем действительность понимается каждым автором индивидуально. Автор не довольствуется сложившимся традиционным видением мира, закрепленным при помощи слов в культурном наследии древности, но стремится выразить свое собственное понимание мира при помощи своих собственных слов. Традиционные жанры утрачивают свое значение для авторов. В связи с этим происходит вытеснение церковной словесности из общей литературной культуры, как принципиально традиционной. Церковные произведения, такие как житие или проповедь выпадают из общего литературного фонда, становятся произведениями «специальной», церковной литературы, отграниченной от остальной литературы, но тем не менее во многом живущей по общим с ней законам.

Жанры церковной литературы и, в частности, житийный жанр вступает в противоречие с индивидуальным литературным творчеством. Противоречие это обусловлено несоответствием структуры жанра, сложившегося в рамках культуры «готового слова», ориентированной на выражение коллективного отношения к изображаемому, новому, индивидуалистическому типу авторского сознания. В этих условиях житийный жанр невольно начинает меняться, испытывая воздействие того литературного контекста, с которым он, по логике культурного развития, оказывается связан и который противоречит главным установкам житийного жанра. Однако прежде чем рассмотреть последствия данной ситуации, остановимся на особенностях церковной и церковно-научной жизни XIX в., оказавших влияние на литературную судьбу церковных жанров.

2.2 Житие в контексте церковной и церковно-научной жизни XIX в.

Канонизация святых в XIX в.

XIX век не дал обильного материала для русской агиографии. В течение всего столетия произошли только четыре общецерковные канонизации, причем все новопрославленные святые принадлежали к святительскому чину. Первым святым, канонизированным в XIX в. к общему празднованию был Иннокентий, первый епископ Иркутский, скончавшийся 26 ноября 1731 г. и погребенный в находящемся недалеко от Иркутска Вознесенском монастыре. Около 1755 г. по случаю работ в церкви, под которой был погребен епископ, было обретено нетленным его тело, хранившееся потом под церковью в специально устроенном склепе. В 1800 г. два сенатора, осматривавшие Иркутскую губернию, донесли императору Павлу о нетленном теле святителя и о происходящих у его гробницы чудесах. В 1801 и 1803 гг. по запросу Св. Синода были получены два отчета Иркутского епископа Вениамина, подтверждающие факт нетления мощей святителя, сообщающие о продолжающихся чудесах и о том, что народное желание видеть мощи открытыми усиливается. Однако только после личного обращения Сибирского генерал-губернатора к первенствующему члену Св. Синода митр. Амвросию и обер-прокурору князю Голицыну, Св. Синодом было принято окончательное решение. 1 декабря 1804 года Св. Синод, с Высочайшего соизволения, всенародно объявил о прославлении свт. Иннокентия Иркутского. 2 февраля, в праздник Сретения Господня, в Вознесенском монастыре, при соборе всего монастырского братства и иркутского духовенства, преосвященный Вениамин поднял святые мощи из склепа в Тихвинскую церковь. Через неделю состоялось торжественное перенесение мощей свт. Иннокентия из Тихвинской церкви в соборную Вознесенскую.

Вторым святым, канонизованным в XIX в. был Митрофан, первый епископ Воронежский, скончавшийся 23 ноября 1703 г. и погребенный в кафедральном Благовещенском соборе. Память святителя была благоговейно чтима народом с самого дня его кончины, однако с 1830 г. число его почитателей значительно возросло, о чем было доведено до сведения Св. Синода. В 1831 г. при починке фундамента собора мощи свт. Митрофана были обретены нетленными. В 1832 г. комиссия Св. Синода освидетельствовала нетление обретенных мощей и достоверность сведений о происходящих от них чудесах. На основании результатов, полученных этой комиссией, Св. Синод представил императору доклад о канонизации свт. Митрофана, который и был утвержден императором 25 июня 1832 г. Открытие святых мощей было совершено 6 августа 1832 г. в день Преображения Господня архиепископом Тверским Григорием и епископом Воронежским Антонием в присутствии многочисленного духовенства.

Почти через тридцать лет после свт. Митрофана был канонизован другой Воронежский епископ, Тихон, скончавшийся на покое в Задонском Богородицком монастыре 13 августа 1783 г. В 1846 г. при сооружении в Задонском монастыре нового храма в честь Владимирской иконы Божией Матери, во время разборки алтаря старого храма, под которым находился склеп с телом святителя, оказалось, что сам склеп за давностью времени обвалился, однако тело свт. Митрофана было найдено нетленным, несмотря на 63-х летнее пребывание в сыром месте. Об этом, а также о многочисленных чудесах, совершавшихся у гроба святителя, архиепископ Воронежский Антоний два раза доносил Св. Синоду. В 1860 г. то же было подтверждено и другим архиепископом Воронежским - Иосифом. Синодальная комиссия под руководством Киевского митрополита Исидора окончательно убедила Св. Синод в истинности происшедших событий. 25 мая 1861 г. Св. Синод направил императору Александру II доклад о прославлении свт. Митрофана, утвержденный императором в тот же день. Открытие мощей святителя было возложено на того же митрополита Исидора, к тому времени уже носящего титул Новгородского и Санкт-Петербургского, совместно с епископом Воронежским Иосифом, епископом Курским Сергием, а также епископом Тамбовским Феофаном. Торжество прославления свт. Митрофана состоялось в Задонске в назначенный императором день 13 августа 1861 г. при участии до 300 человек духовенства.

Четвертым и последним святым, канонизованным в XIX в. был Феодосий Угличский, архиепископ Черниговский, скончавшийся 5 февраля 1696 г. и погребенный в кафедральном Борисоглебском соборе. Ряд чудесных проявлений благодати Божией от мощей святителя открылся исцелением от тяжкой болезни его преемника на черниговской кафедре - архиепископа Иоанна (Максимовича). Известно, что большим почитателем памяти святителя был М.И. Кутузов; император Александр I, будучи проездом в Чернигове, воздавал поклонение его мощам. В 1850 г. Св. Синодом было сделано первое расследование об исцелениях от мощей святителя Черниговский губернатор в своем отчете о состоянии губернии за 1889 г. свидетельствовал о всеобщей уверенности народа в святости свт. Феодосия. Выполняя указание Св. Синода Черниговский архиепископ Вениамин (Быковский) представил в 1892 г. 60 случаев чудотворения по молитвам свт. Феодосия, после чего в 1895 году состоялось официальное удостоверение в нетлении мощей святителя. Доклад обер-прокурора Св. Синода о канонизации свт. Феодосия был утвержден императором 13 апреля 1896 г. Торжество открытия мощей свт. Феодосия произошло 9 сентября того же года в Чернигове и было возглавлено Киевским митрополитом Иоанникием совместно с Черниговским архиепископом Антонием.

Небольшое количество канонизаций в XIX в. естественно приводила к относительно немногочисленному числу житий новопрославленных святых, однако это обстоятельство восполнялось обширной работой в области источников, собирания и издания житий уже прославленных русских святых. В ходе этой работы возникали определенные проблемы, связанные с литературным языком агиографических произведений.

Перевод и литературная переработка житий

На протяжении всего средневековья вплоть до начала XVIII в. постоянно велись работы по переделке существующих житий. Достаточно назвать агиографические тексты Пахомия Логофета (вторая половина XIV в.), Великие Минеи Четьи митрополита Макария (первая половина XVI в.), Четьи-Минеи святителя Димитрия Ростовского (конец XVII - начало XVIII вв.). В ходе создания этих сводов осуществлялась значительная литературная переработка и стилистическая редакция существующих текстов. Однако в XIX в. подобная работа осложнялась проблемой языка. Действительно, необходимость в переиздании житий в XIX в. была связана как с малочисленностью старых изданий, так и с изменением литературного языка. Церковно-славянские тексты были не только труднодоступны, но и малопонятны для современного читателя. Более того, как уже отмечалось, к церковно-славянскому языку в русском культурном обществе сложилось устойчивое негативное отношение. Возникла необходимость приблизить форму житий к современной словесной культуре, поэтому в XIX в. впервые происходит перевод и литературная переработка существующих церковно-славянских житийных текстов. При этом важно, что эта работа велась не только духовными лицами, но и известными светскими писателями (А.Н. Муравьев).

Среди новых изданий русских житий святых в XIX в. прежде всего необходимо упомянуть сборник житий архиепископа Черниговского Филарета (Гумилевского, +1865), озаглавленный «Русские святые, чтимые всею Церковию или местно». Это собрание представляет собой большую ценность, так как архиепископ Филарет впервые использовал в нем архивные материалы, относящиеся к русским святым: летописи, рукописные жития и святцы, исторические акты, а также греческие и латинские источники.

«Жития святых Российской Церкви, также Иверских и славянских», составленные по благословению митрополита Московского Филарета (Дроздова) выдающимся писателем и путешественником XIX столетия Андреем Николаевичем Муравьевым, представляют собой еще один важный агиографический памятник, так как в них вошли многие, уже ушедшие в забвение, сказания о русских святых подвижниках, и даже целые летописные отрывки, которые таились в их житиях.

В своей работе мы будем рассматривать только новые жития общецерковных святых, канонизованных в XIX в., так как именно в них наиболе6е четко прослеживаются все основные тенденции, свойственные агиографическому жанру в XIX веке. В отличие от новонаписанных житий, переведенные и переработанные жития несвободны от влияния оригинальных текстов и, соответственно, не дают полной картины тех перемен, которым подвергся в это время житийный канон.

Возникновение агиологии

В XIX в. начинается научное изучение истории русской литературы. В этой связи достаточно назвать имена С.П. Шевырева и А.П. Пыпина; древнерусскую литературу и культуру исследуют Ф.И. Буслаев, М.И. Сухомлинов и многие другие. В течение XIX в. создается целый ряд исследовательских работ по русской агиологии. Среди них можно назвать «Полный Месяцеслов Востока» архиепископа Сергия (Спасского), «Источники русской агиографии», изданные археографом Н. Барсуковым, «Месяцеслов святых, всею Русскою Церковью, или местно чтимых», составленный архиепископом Димитрием (Самбикиным). Также большое значение в решении проблем агиологии и агиографии имеет исследование В.О. Ключевского «Древне-русские жития святых, как исторический источник», автор которого, начав с изучения узкой проблемы колонизации русского севера, в конечном итоге создал фундаментальный труд по агиографическому наследию Древней Руси.

Это обстоятельство очень важно для житийного жанра. С этого момента агиографический канон существует не только в литературной традиции, отныне он четко описан и зафиксирован в научно-исследовательской литературе. Автор, пишущий в агиографическом жанре, имеет возможность не только равняться на своих предшественников, подражать известной ему литературной традиции, но он может непосредственно выяснить для себя, что такое житийный канон вообще и каковы основные законы и особенности житийного жанра. Взгляду писателя открывается история развития агиографии, ее место и значение для русской литературы в целом. Таким образом, в XIX в. впервые происходит самоосознание жития как литературного жанра.

2.3 Сходства и отличия жития XIX века с традиционным агиографическим каноном

Рассмотренные выше особенности русской церковной, церковно-научной и культурной жизни XIX в. оказали существенное влияние на агиографический жанр. Задача настоящего раздела состоит в том, чтобы выявить новые черты житийного жанра и описать сходства и отличия житий XIX в. по сравнению с традиционными текстами этого жанра. Для этого выделяются некоторые структурообразующие особенности житий, такие как основные признаки житийного жанра, композиция, язык, историчность, изображение зла, и прослеживается их судьба в житийных произведениях XIX в. Такой подход, как представляется, позволяет увидеть связь этих житий с традицией и одновременно их принципиально новые черты.

Основные признаки житийного жанра

В связи с наступлением новой культурной и литературной эпохи, агиографический жанр в XIX в. претерпел серьезные изменения. Эти изменения коснулись всех существенных особенностей житийного жанра. Можно даже сказать, что житие XIX века имеет гораздо больше общего с современной светской литературой, чем с традиционным агиографическим каноном. Однако в целом житию все же удалось сохранить основные черты своего жанра.

По-прежнему подчеркнуто традиционно само название агиографического текста. В нем в различных вариантах указывается на содержание произведения, на святость личности, которой оно посвящено: «Житие, прославление и чудеса…», «Сказание о жизни святителя и чудотворца…», «Сказание о святом…» и пр. Остается неизменной сама функция жития - житие посвящено прославлению святого, описанию его подвигов во славу веры и Церкви. С этой функцией связан и характер изображения самого святого. Это изображение по-прежнему имеет достаточно абстрактные черты. Описывается не конкретный человек, не индивидуальность, а святость вообще, воплощенная в известной личности. Детали, подробности не имеют решающего значения в этой картине, они либо отбрасываются, либо преподносятся с такой точки зрения, с которой они могут служить дополнительной иллюстрацией святости, подчеркивая или лишний раз, напоминая о какой-либо добродетели святого. В житии XIX века есть историческая, но нет бытовой конкретики, она не соответствует целям и задачам агиографического жанра. Житие абстрагируется от конкретной бытовой реальности. Описывая факты земной истории, имевшие место в конкретной историко-временной обстановке, оно указывает на небесный вневременной их смысл.

Идеализируется не только личность святого, но и историческая обстановка вокруг него. В житии Митрофана Воронежского говорится, что он «удостоился присутствовать при венчании на царство двух юных Государей, Иоанна и Петра Алексеевичей, совершившемся в 1682 г. июня 25; при этом торжестве он поднес патриарху на золотом блюде венец, для возложения на главу отрока Петра». При этом не указывается, что оба эти венчания происходили в разное время, и что такое, не имеющее аналогов в русской истории событие, было связано с сильной смутой, вызванной борьбой за власть различных политических партий.

В том же житии подробно описываются отношения императора Петра I и свт. Митрофана. Здесь говорится, что Петр искренне почитал и любил «такого святого старца», что свт. Митрофан старался помогать императору в его государственных делах. Но ни словом не упоминается о происходящей в России по воле Петра государственной секуляризации, о закрытии монастырей и пр.

Композиция. Описание чудес

В житии сохраняются некоторые особенности традиционной композиции. По-прежнему неотъемлемой частью агиографического произведения является описание чудес, совершившихся по молитвам святого. Чудеса занимают важное место композиции жития: зачастую именно их перечислением и заканчивается произведение. Описание чудес может составлять значительную часть жития, оно изобилует подробностями, наполнено исторической конкретикой. В нем упоминаются имена, звания, названия местностей, даты и пр. Вместе с тем, чудеса присутствуют в тексте жития скорее как обязательная часть, как дань установившейся традиции, чем как его органическая составляющая. Если в древнерусском житии рассказы о чудесах отличались наибольшей сюжетностью и близостью к реальной жизни, изобиловали яркими бытовыми зарисовками, живыми характеристиками персонажей, то теперь описание чудес носит протокольный характер, упоминаются только факты - диагноз, конкретные «способы» исцеления (помазание маслом из лампадки, поклонение гробу, молитва святому и пр.), через сколько времени оно наступило и какими событиями сопровождалось. Все это скорее похоже на записи, составленные у гроба подвижника с целью зафиксировать факт чудес как основание для последующей канонизации, чем на часть литературного произведения. Таким образом, можно сделать вывод, что хотя описание чудес еще остается важной частью агиографического канона, но оно во многом уже перестает быть частью самого житийного произведения.

Утрата трехчастной формы

Однако в целом композиция жития претерпела серьезные изменения - исчезает традиционное трехчастное строение агиографического текста. В большинстве житий вступление и заключение отсутствуют. Как уже говорилось, эти части имели большое значение в древнерусском житийном каноне. Во вступлении автор обращался к читателю, излагал причины, побудившие его к написанию жития, говорил, что он недостоин писать о святом, но оправдывал свою дерзость необходимостью прославления последнего. В заключительной части жития помещалась похвала святому, это была своеобразная кульминация его прославления, самая важная и торжественная часть произведения.

Всех этих традиционных черт агиографического жанра мы не найдем в житийных произведениях XIX века. Практически все жития начинаются прямо с даты и места рождения святого, лишь изредка встречается одно-два вводных предложения. Авторы как бы спешат перейти сразу к фактам биографии святого, боясь утомить своего читателя рассуждениями, не относящимися к «существу дела». Кажется, что небольшое риторическое введение в житии свт. Феодосия Угличского вызвано именно тем, что обстоятельства рождения святого неизвестны его агиографу. В этом введении автор в нескольких предложениях сообщает об этом прискорбном для него факте и объясняет его в житийных традициях - скромностью святителя.

Отсутствие заключения также очень заметно в житии. Повествовательная ткань произведения как бы обрывается, композиция остается художественно и идейно незавершенной. Как уже говорилось, иногда функцию заключения берет на себя описание посмертных чудес святого. Однако скупое перечисление фактов исцелений, хотя и носящих чудесный характер, не может восполнить собой отсутствия торжественной похвалы святому, возвещающей о прославлении его в небесном лике. В некоторых случаях этой цели служит история канонизации святого, описание его церковного прославления, открытия мощей. Часто же единственным заключением ко всему житию являются тропарь и кондак, что особенно характерно для житийных сборников. В этом смысле своеобразным компромиссом традиций является житие свт. Иннокентия Иркутского, в заключение которого автор помещает молитву святому Иннокентию, прославляющую его как молитвенника и предстателя за православных христиан. Особенностью данного случая является то, что молитва эта написана самим автором. Она воспринимается как органическая часть всего житийного произведения и читается как бы от лица самого писателя, напоминая этим похвалу древнерусского жития. В этом же житии элементы похвалы неожиданно возникают в начале произведения: «Преславный во святых, дивный в чудесах, чтимый ближними и дальними, Чудотворец Иннокентий, первый Епископ Иркутский, родился…». Это также свидетельствует о свободном обращении автора с композиционным каноном жития.

Историческая достоверность

Соотношение между традицией и историческим фактом

Рассказ о детстве святого, обязательный для древнерусского житийного канона, также отсутствует в агиографических произведениях XIX века. Отсутствие этого момента в композиции жития не случайно, оно отражает общую тенденцию, сложившуюся в житийной литературе. Агиограф XIX века уже не использует в своих произведениях традиционные словесные и ситуационные формулы. Обязательность наличия в портрете святого определенных общих черт утрачивает свою силу. Исчезает ситуация, когда сама принадлежность подвижника к определенному чину определяла собой тип его подвига, и, как следствие, многие детали его жития. Важнейшей причиной появления в рассказе о святом того или иного эпизода является не необходимость иллюстрации его святости, но наличие или отсутствие соответствующего факта в известной автору биографии подвижника. Авторы не пишут ничего от себя, ничего такого, чего нельзя было бы подтвердить документами, материалами, известными историческими фактами. Таким образом, даже если определенный эпизод из жизни святого, например, рождение от благочестивых родителей, ни у кого не вызывает сомнения, он не будет упомянут в житии, если нет достоверных исторических сведений, подтверждающих его истину.

В этом смысле характерен пример, который можно найти в житии Феодосия Угличского. В отличие от прочих, в этом житии есть традиционное упоминание о детстве святителя. Агиограф свт. Феодосия пишет, что «еще семейным воспитанием положены были в его юную душу семена страха Божия и христианского благочестия. Эти высокия и дорогия качества души св. Феодосия еще более развились и окрепли во время пребывания его киево-братском Богоявленском училище…». Однако вполне в духе времени автор считает своим долгом привести читателю определенную аргументацию сказанного: о благочестивом семейном воспитании, по мнению автора, ясно говорит «последующая подвижническая жизнь св. Феодосия»; а развитие и укрепление его добродетелей в стенах училища должно подтвердить то, что «кроме основательного для того времени знания Слова Божия, писаний св. отцов, учения православной веры, св. Феодосий мог еще ознакомиться здесь с церковным пением, и вообще с церковным благочинием…».

Раньше говорилось, что средневековый писатель стремился ввести свое творчество в традиционные рамки, писать обо всем «как подобает». Главной задачей жития было максимально уподобить литературный образ святого сложившемуся идеалу святости. Агиограф XIX века напротив, прежде всего старается соответствовать научно-историческим критериям, подчинить свое произведение фактам и документам, сделать его максимально достоверным с исторической точки зрения. Таким образом, писатель не свободен в создании образа святого от известных, или наоборот, неизвестных ему исторических фактов. За автором остается лишь ограниченное право трактовать известные факты с традиционной точки зрения.

Историчность

Склонность древнерусского жития к обобщению и абстрагированию, преодолению исторической и бытовой конкретики сменяется в XIX в. тяготением к научному историзму. Это основная и самая важная характеристика, которая отличает произведения агиографического жанра этого времени. Житие становится предельно исторично. Его содержание в избытке наполнено разнообразным историческим материалом. Агиограф XIX века - прежде всего добросовестный исследователь и, как таковой, озабочен исторической достоверностью своего произведения. Он использует в тексте жития известные исторические сведения, публикует выдержки из сохранившихся документов, приводит точные даты, цифры, имена, названия местностей и пр.

В текстах святительских житий приводится подробная статистика экономического состояния их епархий, точные границы епархий и их изменения за описываемый период, указываются даты постройки храмов и монастырей, данные о состоянии духовного просвещения, перечисляются исторические и культурные памятники, связанные с именем святого, как сохранившиеся, так и утраченные к моменту написания жития. В конце жития, как правило, приводится история прославления святого, сопровождаемая датировкой основных событий, указанием постановлений Св. Синода, результатов работы комиссий, свидетельствовавших мощи святого и происходящие от них чудеса. Заканчивается эта часть жития описанием торжественного открытия мощей с обязательным упоминанием имен всех архиереев, а также количества духовенства и мирян в ней участвовавших.

Публикуемые исторические документы зачастую составляют значительную часть агиографического произведения. В качестве примера приведем здесь перечень документов, использованных полностью или частично архиепископом Филаретом (Гумилевским) в житии свт. Феодосия Черниговского:

Записи Унженского монастыря

Окружное послание еп. Воронежского Митрофана к пастырям местных церквей.

Указ от 29 июля 1683 года, преосвященнейшаго Митрофана, епископа Воронежского об организации праздника Происхождения Честнаго Креста.

Письмо еп. Митрофана от 17 апреля 1692 года к Острогожскому полковнику Петру Алексеевичу Буларту об аренде епархиальных земель.

Письмо еп. Митрофана к Острогожскому полковнику Феодору Ивановичу Куколю о доставке рыбы к празднику Благовещения.

Грамота патриарха Иоакима от 30 января 1696 года о границах Воронежской епархии.

Жалованная грамота Петра I от 1699 года о приписке к Воронежской епархии ряда городов принадлежавших Рязанской епархии.

и 9. Грамоты Петра I, адресованные святителю от 20 апреля 1700 г. и от 18 мая 1701 г. с благодарностью за пожертвования последнего на постройку флота и «на ратных».

Синодик, принадлежавший еп. Митрофану.

Письмо еп. Митрофана к игумену Уженскому от 16 сентября 1693 г. и его же

Письмо к архимандриту Шартрошского монастыря об оказании покровительства его сыну Ивану.

Духовное завещание еп. Митрофана.

Стоит отметить, что пространные тексты окружного послания и духовного завещания святителя приводятся в житие почти полностью. Это составляет значительную часть объема произведения, весь текст которого помещается на двадцати четырех станицах. Данное житие является далеко не единственным примером обширной цитации в агиографическом произведении. Значительно превосходящий его по объему текст жития Тихона Задонского, принадлежащего тому же автору, почти сплошь закавычен - он состоит по большей части из цитат, заимствованных из сочинений и писем святителя, а также из воспоминаний его келейников.

Таким образом, жанр жития в XIX веке приближается к историческим жанрам. Конечно, житие остается житием, но значительное воздействие исторического дискурса на агиографический жанр бесспорно.

Особенности языка

Наиболее заметным отличием агиографического произведения от более ранних памятников этого жанра - язык, на котором оно написано. Все жития XIX в. написаны уже не на церковно-славянском, а на русском языке. Как уже отмечалось, это обстоятельство много значит для церковной литературы, и соответственно для житийного жанра. Использование церковно-славянского языка было неотъемлемой частью агиографического канона и его изменение не могло не привести к возникновению серьезных противоречий между жанром и языком.

Поскольку русский литературный язык был ориентирован на разговорную речь, то и литературные произведения, написанные на этом языке, отмечены близостью к разговорному стилю. Эта тенденция имеет место и в произведениях агиографического жанра. В житиях святых, издавна считавшихся принадлежностью высокой литературы, теперь встречаются просторечные слова и выражения. Так в житии свт. Иннокентия Иркутского говорится, что для святителя были затруднительны переезды из монастыря в город «по тогдашней дурной и топкой дороге». В другом месте жития автор пишет, что святитель перед своей кончиной «раздавал некотрыя из вещиц своих». Архиепископ Филарет в своем житии свт. Митрофана Воронежского, говоря о материальном состоянии Воронежской кафедры, упоминает, что к архиерейскому дому «приписаны были кое-какие земли». Он же пишет, что «Петр Великий проживал по временам по нескольку недель в Воронеже…», а описывая известный случай между Петром I и свт. Митрофаном, начинает этот рассказ словами: «Раз царь пригласил к себе святителя».

Однако изменение языка не приводит к возникновению «отторжения» между языком и житийным жанром. Причем не только сам жанр активно меняется, сообразуясь с новыми языковыми требованиями, но и русский язык житийного произведения обильно насыщается элементами церковно-славянской языковой традиции - церковно-славянизмами, характерными риторическими оборотами, сентенциями (обобщениями), элементами усложненного синтаксиса. Все то, что было отличительными качествами священного языка - особая торжественность, стремление к абстрагированию, нарочитая усложненность и оторванность от повседневной речи - по возможности сообщается новому языку житийного произведения.

Язык житийных произведений наполнен большим количеством церковно-славянизмов. Они придают русскому языку возвышенное, торжественное звучание, напоминая о том, что исторически житие принадлежало к разряду высокой литературы. Кроме того, их использование естественно создает в произведении необходимую для духовного жанра атмосферу церковности. Приведем лишь некоторые примеры церковно-славянизмов, характерных для житийного жанра: «пастырь», «инок», «благолепие», «свещница», «узы», «очи», «чаяние», «жительство», «поприще», «тщета», «истление», «облеченный», «цельбоносный», «достопамятный», и множество других.

Нередко в житиях встречаются целые фразы, написанные нарочито высоком стиле. Обычно они относятся к наиболее значительным моментам повествования. Так агиограф свт. Иннокентия Иркутского говоря о церковной канонизации святителя употребляет следующее выражение: «Уреченное в совете Вышняго время пришло, чтоб поставить светильник на свещнице». В житии Митрофана Воронежского в подобном стиле выдержано описание его кончины: «Мир глубокой совести изливался дивным спокойствием на лице его, и тихий свет благодати озарял меркнувшия очи». Последний пример отличается тем, что возвышенность стиля достигается здесь не только использованием церковно-славянизмов. Последние встречаются в данном отрывке - «изливался», «меркнувшия очи», однако большее значение имеют словосочетания русские, имеющие возвышенное семантическое значение - «мир глубокой совести», «тихий свет благодати».

Особый колорит житиям придают встречающиеся в них примеры архаизмов разного типа. Так, Петр I говорил, «обратясь к воинской своей дружине». В данном случае имя существительное «дружина» является скорее не историзмом, а лексическим архаизмом. Примеры грамматических архаизмов находятся в житии Иннокентия Иркутского. В нем говорится, что свт. Иннокентий был «был Проповедником веры во языцех монгольских», а архимандрит Антоний старясь очернить свт. Иннокентия, «употребил… наветы и оглаголания». Использование архаизмов кроме достижения эффекта высокого стиля, вносит в текст дополнительный момент традиционности.

Сентенции также традиционны для житийных текстов. Они служат целям абстрагирования, позволяя взглянуть на конкретный исторический эпизод с точки зрения вечности. В житии свт. Митрофана Воронежского автор, рассуждая о несчастьях, перенесенных подвижником, замечает: «для земнаго человека, кто бы он ни был, нужна скорбь, чтобы очистить душу его. Она нужна была и для блаженнаго Митрофана». Другой подобный пример можно найти в житии свт. Феодосия: «верный делатель винограда Христова, не мог избежать участи всех лучших людей - наветов зла, присущаго нашей земной жизни».

Среди элементов традиционного агиографического канона можно назвать и использование в житиях определенных риторических приемов. Приведем несколько примеров: «Новый архипастырь по истине светил своими делами не только на свещнице паствы черниговской, но и далеко за пределами ея».

«Не возможно открыть к нашему назиданию, несомненно, полную высоких подвигов келейную жизнь св. Феодосия, но как живое свидетельство о них являются теперь православному миру св. мощи его».

«Не можем мы достойно изобразить всех внутренних духовных подвигов нашего Первосвятителя, который был образ верным словом, житием, любовию…».

Подобная синтаксическая организация предложений, связанная с использованием антитезы и различными формами перечисления, способствует значительному усилению экспрессивности, что было характерно для древнерусской литературной традиции.

Обязательным для агиографического произведения остается использование Св. Писания. Отсылки к Св. Писанию могут вводиться в житийный текст по-разному. В одном из житий свт. Митрофана используется традиционный житийный прием, когда в уста святителя вкладываются строки из Псалтири: «До самаго последняго дыхания молитва не сходила с уст его «Готово сердце мое, Боже», взывал он, «кто даст мне криле, яко голубине, и полечу и почию»?». В другом житии этого же святого приводится пример из Священной Истории и сам святитель сравнивается с ветхозаветным пророком: «Пророк Илия ревновал против соблазнов, посеваемых в народе, и говорил о нечестии соблазна царям Израиля. И святитель Митрофан не боялся говорить правду царю, в виду опасностей грознаго царскаго гнева».

В житии Феодосия Угличского можно встретить уже новый способ цитирования Св. Писания - здесь приводится дословная закавыченная цитата из послания ап. Павла с точным указанием ее места в Библии: «По окончании своего учения св. Феодосий, «вменив вся тщету бытии за превосходящее разумение Христа Иисуса Господа и Его ради всех отщетившись» (Филип. 3,8), оставил «красная» мира сего решился посвятить Богу всю свою жизнь». В этом примере важно отметить еще одну особенность - церковно-славянское слово «красная», обозначающее здесь суетную красоту этого мира, поставлено автором в кавычки. Видимо, даже для языка житийного произведения это слово уже является настолько чужеродным, что автор прибегает к приему цитирования, подчеркивая этим, что использует слово другого, не русского языка.

Изображение зла

Характерной особенностью древнерусской агиографии было наличие антитезы добра и зла в сюжетной основе произведения, - святому противопоставлялся отрицательный герой, олицетворявший в себе злое начало темных сил. Это резкое противопоставление позволяло ярче изобразить духовный подвиг святого, показать его как достойного члена Воинствующей Церкви, брань которой «не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной». (Еф. 6:12).

Такое понимание концепции агиографического жанра лишь частично наследуется в житийных произведениях XIX века. Духовный подвиг святого изображается чаще всего в терпеливом несении трудностей своего служения, преодолении различных искушений, недостатков собственного характера, иногда - в борьбе с суеверием, ересью или расколом. В некоторых текстах житий встречаются и элементы традиционного изображения зла, выдержанных в духе средневековых образцов этого жанра.

В житии Митрофана Воронежского можно найти характерное описание группы раскольников, ворвавшейся в царские палаты: «Эта безобразная толпа с старинными иконами, кучами книг, с зажженными в руках свечами, с диким криком, изрыгая хулу на святую церковь, требовала, чтобы патриарх и святители вступили с ними в соборное состязание о вере…». Исступление и неистовство раскольников изображается таким образом, что в воображении читателя невольно возникают ассоциации с дикими зверями, что полностью соответствует древнерусской традиции изображения зла. Аналогичный, но менее выразительный пример находится в другом житии свт. Митрофана. Здесь указывается, что во времена святителя отчизна и Церковь страждут «от дикаго магометанства».

Другой традиционный мотив, связанный с изображением зла в агиографическом произведении, - мотив наказания и суда Божия над притеснителями святого (совершающихся после смерти последнего), обязательный для фабулы древнерусского жития, - присутствует в жизнеописании свт. Иннокентия: «Господь вскоре после кончины Святителя Иннокентия открыл суд свой над обидевшими угодника Божия…». Одному из обидчиков святителя - архимандриту Антонию Платковскому - после публичного позора, перенесенного в Пекине, присуждено лишение сана и заточение, другому - вице-губернатору Жолобову - по приговору уголовного суда отрублена голова.

Однако приведенные примеры лишь подчеркивают общее отсутствие в агиографии XIX в. традиционного изображения зла как антитезы святости. Мистическое начало в житии значительно ослабевается, что дополнительно сближает последнее с биографическими и историческими произведениями этого времени. Изображение духовной борьбы со злом уступает свое место описанию внешних фактов биографии святого. Повествование жития разворачивается уже не в плане вечности, не в плане онтологической борьбы святости и зла, а в рамках обычной земной истории.

Рассмотренные особенности житий, такие как основные признаки житийного жанра, композиция, язык, историчность, изображение зла, говорят об изменении жанра агиографии в XIX в. При этом очень важно, что меняются не частности, меняется, во многом, содержание, сущность жития и его место в культурном контексте. Наиболее важными являются здесь два момента.

Во-первых, изменяется само направление движения мысли. Если раньше личность святого воспринималась с точки зрения идеала святости, и важнейшей задачей жития как раз и было как можно полнее раскрыть, что святой во всей полноте соответствовал этому идеалу. Теперь же сама святость рассматривается сквозь призму личности святого. В его индивидуальных качествах, особенностях жизненного пути стараются различить знамения неба. Вглядываясь в земной путь каждого подвижника, вновь и вновь пытаются уяснить, что же такое небесная слава, которую стяжали своими подвигами святые.

Во-вторых, с изменением языка, на котором пишется житие, ослабевает связь последнего и церковной службы, по-прежнему использующей только церковно-славянский язык; ослабевает связь между житием и Священным Писанием, русский перевод которого появился только во второй половине века и не успел войти в широкое употребление. Вообще, если можно так сказать, ослабевает связь жития и Церкви в пользу усиления связи между житием и светской литературой. С утратой священного языка житие и само перестает быть частью священнодействия, приближаясь к разряду собственно литературных произведений. Если оно в своем обновленном виде и продолжает читаться на службе в положенном месте, то уже не может восприниматься как часть этой службы, но является инородной вставкой, прерывающей естественное течение богослужения.

3. Житийный жанр в XX в.

.1 Канонизация святых в XX в.

По сравнению с предыдущим веком, в XX столетии сложилась принципиально иная историческая ситуация. В течение этого века произошли глобальные потрясения, коренным образом изменившие весь ход истории России и Русской Православной Церкви. «XX век, век 1000-летия христианства на Руси, оказался временем величайшего, беспрецедентного гонения на Церковь. Он пришел на смену веку XIX, тихому и безмятежному, в недрах которого, правда, уже наблюдаются признаки приближающихся испытаний… В XX столетии Русская Церковь как будто вернулась к первым векам христианства - началась новая эпоха свидетелей Истины, запечатлевших своей мученической кончиной, этим крещением кровью, славу Христову на земле». Эти потрясения не могли не отразиться самым серьезным образом на всей церковной жизни и, в частности, на судьбе житийного жанра.

Таким образом, развитие житийного жанра в XX в., в отличие от века XIX, не было таким же ровным и единообразным. В этом развитии можно выделить несколько различных этапов, причем в каждый из этих этапов судьба жанра складывалась очень по-разному. В связи с этим историю развития агиографического жанра в XX в. целесообразно разделить на три периода:

До Поместного Собора 1917 г.

После 1917 г. до Поместного Собора 1988 г.

После Поместного Собора 1988 г.

Такая периодизация позволит выявить особенности формирования жанра на каждом из названных этапов и, благодаря этому, составить общую картину развития агиографического жанра в XX столетии.

С начала века до 1917 г.

В начале XX столетия в церковной жизни происходят такие события, которые придают ей существенно новый в сравнении в двумя предшествующими столетиями тон. Одним из новых благодатных явлений в жизни Русской Церкви стало умножение числа канонизаций святых. За время царствования императора Николая II (1894 - 1917) канонизировано было больше святых, чем за два столетия правления его предшественников - в течение всей синодальной эпохи. При предшественниках императора Николая II от Петра Великого до Александра III (1689 - 1894), было совершено лишь четыре общероссийские канонизации, а за годы последнего царствования к лику святых было причислено шесть угодников Божиих. Из них один святитель Феодосий Угличский был канонизирован в конце XIX в., прославление остальных пяти святых состоялось в начале XX столетия.

Великим торжеством Православной Церкви и благочестивого русского народа стало прославление преподобного Серафима Саровского (+1833), величайшего из русских святых синодальной эпохи. Еще при его земной жизни тысячи верующих, получавших помощь от Бога по его молитвам, почитали его за угодника Божия. После его святой кончины по молитвам к нему совершались многочисленные чудеса. Могила преподобного Серафима Саровского слала местом паломничества. 19 июля 1903 года в Саровской пустыни состоялось торжественное открытие и перенесение его мощей. На эти торжества в глухую обитель в лесном крае съезжались и сходились благочестивые люди всех сословий и званий, от Государя Императора и Царственной Семьи до странников и нищих.

сентября 1911 года к лику святых был причислен епископ Белгородский Иоасаф (+1754), мощи которого сохранились нетленными.

Триста лет спустя после мученической кончины страдальца за Православную Церковь и за Россию Патриарха Ермогена (+1612), в год празднования трехсотлетия царствования династии Романовых, 12 мая 1913 года, состоялось его прославление. На праздничные торжества прибыл Патриарх Антиохийский и всего Востока Григорий IV, который совершил Божественную литургию в Успенском соборе Кремля, где почивают мощи прославленного тогда святителя. Участие одного и Восточных Патриархов в канонизации священномученика Патриарха Ермогена, первого из носителей этого высокого сана, кто был прославлен Русской Церковью, усилило стремление к восстановлению Патриаршего престола в России.

июля 1914 года к сонму святых угодников, почитаемых Церковью, был причислен епископ Тамбовский Питирим (+1698). В 1916 году Св. Синод установил всероссийское празднование памяти святителя Иоанна, митрополита Тобольского (+1715), которого почитали в Сибири издавна. Его первоначальное прославление состоялось по решению епархиального архиерея архиепископа Тобольского Варнавы.

Как можно видеть, в начале XX в. не только был преодолен застой в деле канонизации новых угодников Божиих, продолжавшийся все время синодального периода. Причтение к лику святых преподобного Серафима Саровского нарушило сложившуюся за это время тенденцию канонизировать только святых, принадлежавших к святительскому чину. Кроме того, когда обсуждалась возможность прославления преподобного Серафима, в Синоде вызвало смущение состояние мощей угодника Божия, которые не сохранились в совершенном нетлении. Этот случай помог тогда выяснить подлинное учение Древней Церкви о нетленности мощей святых. Древняя Церковь, в отличие от позднейшей практики канонизации, не видела в нетленности мощей непременного условия для почитания подвижника в лике святых. Этот вывод имел важное значение в дальнейшем, когда Церковь решала вопрос о канонизации того или иного угодника, мощи которого либо оставались в безвестном месте, либо не сохранились в совершенном нетлении.

Говоря об агиографии этого периода, следует отметить, что она продолжает традиции предыдущего столетия. В житиях продолжает развиваться тенденция к историзму. Агиографы тщательно собирают и анализируют все факты, относящиеся к биографии святого, обстоятельства, характеризующие эпоху, в которую он жил, и нравы его современников. Однако ряд авторов, таких как Е. Поселянин и митр. Серафим (Чичагов), выделяются из общего русла. Их жития гораздо ближе к жанру рассказа, изобилуют яркими красками. Перед читателем встает живой образ подвижника. Повествование становится более эмоциональным и увлекательным, а формы - более свободными. В этих житиях могут встречаться и бытовые сценки из жизни святого, и художественные авторские отступления, восхваляющие добродетель подвижника. Все эти новые особенности, появляющиеся в житиях начала XX в., в наиболее яркой форме проявляются уже в агиографии конца XX в. и будут отдельно рассмотрены в разделе, посвященном этому периоду.

В связи с этим особенности агиографических произведений начала XX в. в данной работе анализироваться не будут, так как они или в общих чертах повторяют все отличительные черты житий XIX в., рассмотренные в предыдущей части, или аналогичны особенностям, характерным для житий конца XX в. и подробно анализируются в соответствующем разделе работы.

С 1917 по 1988 гг.

Этот период начинается Поместным Собором Русской Православной Церкви 1917-1918 гг., на котором среди других обсуждались также и вопросы канонизации. В частности, были причислены к лику святых два угодника Божия, народное почитание которых существовало уже давно, по сути дела со времени их преставления: святители Софроний Иркутский (+1771) и Иосиф Астраханский (+1672).

В последующее время прерывается эта благодатная цепь духовной жизни Русской Православной Церкви - канонизация святых.

Первая канонизация после длительного перерыва состоялась 10 апреля 1970 г., когда Священный Синод Русской Православной Церкви принял Деяние о причислении к лику святых в чине равноапостольных просветителя Японии архиепископа Николая (Касаткина; 1836 - 1912), которого благоговейно чтили православные японцы и к памяти которого с уважением относились японцы иных вероисповеданий. Этой канонизации предшествовало обращение к Русской Православной Церкви Собора Православной Миссии в Японии с просьбой о канонизации святителя.

В 1974 г. в Синод Русской Православной Церкви поступило обращение Священного Синода Православной Автокефальной Церкви в Америке с просьбой о канонизации просветителя народов Сибири, Дальнего Востока, Алеутских островов и Аляски, митрополита Московского и Коломенского Иннокентия (Вениаминова; 1797 - 1879). Рассмотрев это прошение, Священный Синод учредил комиссию для изучения материалов из жизни святого и в результате 6 октября 1977 г. провозгласил Иннокентия (Вениаминова) святым, причисляя его клику равноапостольных.

Помимо тех святых, которые прославлены самой Русской Церковью, в наши святцы в этот период внесены были имена русских по происхождению угодников Божиих, которые были канонизированы иными Поместными Церквами. Так, святой Иоанн Русский, канонизованный Константинопольской и Элладской Церквами, был внесен в списки святых в Русской Православной Церкви 19 июля 1962 г., а преподобный Герман Аляскинский, канонизированный Американской Православной Церковью 9 августа 1970 г., в Русской Православной Церкви был внесен в святцы по постановлению Синода 12 ноября 1970 г.

Трудность положения, в котором находилась в этот период Русская Православная Церковь в отношении к возможности канонизации своих угодников, можно понять из следующего примера. 21 февраля 1978 г. Священный Синод принял решение: «Службу и акафист святителю Мелетию, архиепископу Харьковскому, утвердить и благословить их к употреблению во всех церквах Московского Патриархата». Это была фактическая канонизация святителя Мелетия (Леонтовича; 1784 - 1840), которая оказалась возможной в это время лишь в такой форме.

Таким образом, приведенные немногочисленные случаи канонизаций лишь подтверждают общую неблагоприятную обстановку для канонизации святых и, следовательно, для развития агиографии в это время. Несомненно, что XX век войдет в историю русской агиографии преимущественно своим последним периодом.

После 1988 г.

Новая эпоха в истории канонизации в Русской Православной Церкви началась с года празднования 1000-летия Крещения Руси. По числу канонизированных святых ее можно сравнить разве только со временем святого митрополита Московского Макария (1542 - 1563). За короткое время с 1988 по 1997 гг. на ряде Архиерейских и Поместных Соборов было канонизировано двадцать семь угодников Божиих. Существенно не только количество, но и разнообразие чинов, к которым принадлежат новопрославленные святые. Среди них святитель Иов, патриарх Московский, священномученик Вениамин, митрополит Петроградский, преподобномученицы Елисавета и Варвара, мученики Юрий и Иоанн, преподобный Амвросий Оптинский, благоверный князь Димитрий Донской, святой праведный Иоанн Кронштадский, блаженная Ксения Петербургская.

Однако важнейшим из чинов святых для XX в. безусловно является чин новомучеников. Мученический чин не был широко представлен в истории русской святости и в русской агиографии вплоть до XX века. Известный писатель Г.П. Федотов писал в своей книге, посвященной древнерусским святым: «…Русская Церковь ничем не выделила из ряда святых своих мучеников, которые в Греческой Церкви, (как и в Римской) всегда занимают первое место и в литургическом, и в народном почитании. Большинство русских мучеников за веру или местно чтутся, или забыты русским народом». В XX столетии эта ситуация принципиально меняется. Время беспрецедентного гонения, которого не знала еще история Русской Церкви, не могло не изменить места мучеников в общем сонме русских святых.

В связи с прославлением новомучеников и исповедников XX века особое место занимает Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви 2000 года. На этом Соборе помимо значительного количества угодников Божиих, подвиг которых принадлежит к различным чинам святости, был прославлен в лике святых для общецерковного почитания Собор новомучеников и исповедников Российских XX века. В этот Собор, помимо уже прославленных к общецерковному и местному почитанию новомучеников, вошло еще восемьсот шестьдесят мучеников и исповедников, материалы о жизни, служении и мученическом подвиге которых рассматривались Синодальной Комиссией по канонизации святых.

Важно отметить то обстоятельство, что в связи с прославлением новомучеников меняются традиционные для Русской Церкви критерии канонизации святых. В своей работе, посвященной истории канонизации святых в Русской Церкви, профессор Московской Духовной Академии Е.Е. Голубинский писал: «Основанием для причисления усопших подвижников благочестия к лику святых служило прославление подвижников даром чудотворений или еще при жизни…, или же, как это было наибольшей частью, по смерти. В Греческой Церкви… были целые классы подвижников, для причтения которых к лику святых служили иные основания кроме или помимо прославления даром чудотворений. Но у нас это прославление даром чудотворений составляло единственное общее основание для причтения к святым…». В конце XX века эти критерии, остававшиеся традиционными для Русской Церкви на протяжении всей ее предыдущей истории, были пересмотрены. Гонения, сравнимые с первыми веками христианства, необходимо вызвали и возвращение к практике канонизаций, существовавшей в начале истории христианской Церкви: «Совершая канонизацию новомучеников, Русская Православная Церковь опирается на примеры почитания мучеников в первые века христианской истории, когда Церковь возрастала из семени, которым явилась для нее кровь, пролитая мучениками за Христа. Древние мученики почитались как святые уже по самому факту пролития ими крови в свидетельство своей веры в распятого и воскресшего Спасителя…».

Таким образом, именно мученический чин определяет собой русскую святость XX века. Почитание канонизированных и неканонизированных новомучеников является живой чертой благочестия православного народа нашего времени. При этом важно, что начало канонизации новомучеников и исповедников Российских совпадает со временем, когда голос Церкви может звучать достаточно громко, когда миллионы русских людей вновь обратились к вере и Церкви, когда впервые за долгое время появилась возможность широкого издания житий святых. Все это придает житийному жанру особое значение в истории русской духовной литературы и церковной жизни конца XX в. Особенности агиографических произведений именно этого периода и будут рассмотрены ниже.

3.2 Специфика исследования современных агиографических текстов

Рассматривая развитие агиографического жанра в конце XX в., мы сталкиваемся с рядом трудностей разного порядка. Во-первых, означенный период является слишком недавним прошлым для исследователя: отсутствует необходимая для объективного исследования историческая дистанция, абсолютно нет каких-либо научных и критических работ в этой области. Некоторую сложность исследованию придает и тот факт, что все авторы текстов являются нашими современниками.

Во-вторых, неоднозначным является вопрос, что именно считать житием. С одной стороны существует ряд текстов, которые можно представляют собой материалы для жития святого, или же его биографию, но их отношение к житию, как к жанру, достаточно спорно. С другой стороны, различными авторами написано значительное число текстов, оценка которых Церковной иерархией, выраженная в конкретных определениях и постановлениях, отсутствует.

В-третьих, совершенно очевидно, что мы находимся в начале процесса возрождения отечественной агиографии, в то время, когда старые традиции во многом утеряны, а новые еще не успели сформироваться.

Дополнительную трудность в анализе агиографических текстов создает и разнообразие житий, написанных в XX в. Это разнообразие состоит как в том, что новопрославленные подвижники могут относиться к различным чинам святости, так и в том, что время их жизни и подвигов принадлежит к совершенно различным историческим периодам, от средних веков до настоящего времени. И тот и другой фактор придают житию свои особые свойства, что затрудняет выявление общего направления развития агиографического жанра этого столетия. При этом жития святых прошлых веков неизбежно зависимы от влияния агиографических, исторических и фольклорных источников своего времени, и могут в значительной степени копировать традиционные жития подвижников, принадлежащих к тому же чину святости. Поэтому в данном разделе будут рассматриваться только жития святых, принадлежащих к XX столетию.

Говоря о специфике изучения современной агиографической литературы необходимо остановиться на источниках подобных исследований. Здесь мы также сталкивается с определенными трудностями. Несмотря на значительное количество изданных агиографических произведений, подавляющее большинство житий новомучеников и исповедников Российских собраны в одной книге и принадлежат одному автору. Речь идет о единственной в своем роде многотомной работе члена Синодальной комиссии по канонизации святых иером. Дамаскина (Орловского) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия». Таким образом, именно этот автор во многом определяет лицо агиографического жанра в конце XX в., что также необходимо учитывать при исследовании житий этого периода.

В этих условиях целесообразно дать общую характеристику агиографической литературы конца XX в., не рассматривая подробно отдельные памятники этого жанра. Представляется особенно важным обозначить основные тенденции, представить общую картину развития жанра, не вдаваясь в детали, что не представляется возможным в работе такого типа.

житийный жанр агиографический литература

3.3 Характеристика агиографической литературы конца XX в.

Главной особенностью агиографического жанра конца XX в. является его неоднородность. Произведения этого жанра во многом отличаются между собой по стилю и подходу к изложению материала. Отсутствуют не только строгие общепринятые правила написания житийных произведений, но нет и четко очерченных границ самого жанра. Все вышесказанное можно объяснить двумя факторами:

Во-первых, агиографический жанр в конце XX в. находится в состоянии возрождения и даже во многом формирования заново. После вынужденного перерыва старые традиции оказались утерянными. Кроме того, в условиях современной культуры искусственная реставрация этих традиций оказывается несостоятельной, они трудны для восприятия современным читателем. Это приводит авторов к поиску новых литературных форм для жанра.

Во-вторых, в XX в. развивается начавшаяся еще в предыдущем столетии тенденция к индивидуализации авторского сознания. Авторы стремятся к созданию собственного стиля в произведении. Неповторимость, индивидуальность являются обязательными качествами для творчества любого автора художественной литературы, и эта тенденция не может не сказываться на литературе церковной. Это тем более так, если автором жития является профессиональный писатель. Даже если предположить, что церковно мыслящий автор не стремиться к индивидуализации своего творчества, он, тем не менее, неизбежно встает перед задачей формирования собственного стиля. Литературное произведение не может не обладать каким-либо определенным стилем, иначе оно перестанет отвечать литературным нормам, не будет адекватно воспринято читателем. Тем более, при отсутствии сформировавшихся жанровых норм, автор неизбежно приходит к необходимости создания своего собственного стиля в произведении. Все эти факторы приводят к отсутствию жанрового единства в агиографии конца XX в.

Тем не менее, несмотря на отсутствие единства в агиографическом жанре, некоторые общие тенденции, присущие большинству житий этого периода все же можно определить. При этом надо иметь в виду, что описываемые ниже особенности свойственны далеко не всем текстам, но именно они определяют своеобразие житийной литературы XX в.

Магистральные тенденции развития житийного жанра

Компилятивная структура повествования

В некоторых произведениях агиографического жанра конца XX в. можно выявить определенную тенденцию в изложении материала: все повествование жития состоит практически из одних исторических и биографических фактов, относящихся к жизни подвижника, а также включают выдержеки из его воспоминаний, писем или творений (если таковые сохранились). Агиограф воздерживается от явных толкований, обобщения или осмысления излагаемого материала. Такое отношение к написанию агиографического произведения лучше всего характеризуют слова, которые приводит В. Афанасьев, агиограф оптинского старца схиархимандрита Варсонофия. Эти слова взяты им из предисловия к житию другого оптинского старца, написанному еще в XIX в., но они наиболее точно выражают тенденцию, характерную именно для XX в.: «… я старался как можно менее пускаться в мои личные рассуждения, а сопоставлять только факты, приводить по возможности более устные или письменные слова самого отца Архимандрита, чтобы читатель сколь возможно яснее видел перед собою самого старца-подвижника и верного раба Христова». «Так что главным голосом в жизнеописании старца Варсонофия будет его собственный голос, а ничего лучшего и желать не надо», - добавляет в заключении сам В. Афанасьев.

Возникновение такой тенденции обусловлено, очевидно, новыми возможностями, открывшимися перед агиографами XX в. Обилие исторического материала, близость времени жизни подвижников к их агиографам дают большую свободу в выборе и использовании непосредственных свидетельств жизни угодников Божиих.

Однако можно усмотреть и иную причину в появлении описываемой тенденции. В XX в. возрастает понимание роли автора в литературном произведении. Осознается важность влияния личности автора на всякий текст, который выходит из-под его пера. Действительно, в любом произведении (не только художественном) находят отражение черты личности самого писателя, его мировоззрение, взгляды, пристрастия. Причем этот процесс происходит независимо от желания самого автора. Поэтому агиографы, осознавая свою ответственность за точность передачи образа святого, намеренно стараются как можно меньше привнести в житие своих собственных мыслей, предоставляя место для высказывания самому подвижнику. В этом смысле важной деталью является то, что если в книге упоминается имя агиографа, то он, как правило, именуется не автором, а составителем жития.

Тем не менее, при подобном способе изложения материала, роль автора в агиографическом произведении не становится менее значимой, хотя это может быть и не столь явно для читателя. То, как именно собираются в единое целое разрозненные факты, и, главное, как они подаются читателю, играет важнейшую роль в произведении, иногда даже превосходящую значение самих излагаемых фактов. При этом важно, что тексты документов, воспоминаний, писем и пр. могут не только приводиться в тексте полностью, как это было в житиях XIX в., но из их отрывков может создаваться общая повествовательная ткань, являющая целостную картину образа святого. Таким образом, описанная тенденция свидетельствует не о литературной слабости авторов житий XX в., а об их понимании своего творчества в духе православных традиций. Кроме того, отсутствие явно выраженного авторского отношения к излагаемому материалу в виде комментариев или толкований может «компенсироваться» другими литературными приемами, о чем будет сказано ниже.

Отсутствие автокомментариев

Следующая особенность агиографической литературы конца XX в. необходимо вытекает из предыдущей, однако заслуживает отдельного рассмотрения.

Древнерусское житие, как во многом и житие XIX в., являясь, прежде всего, произведением нравственно-назидательного, дидактического характера, непременно содержало поучения, толкования, сентенции, обращения автора к читателю, долженствующие наставить последнего в христианских добродетелях. Примеры из жизни святых приводились с той целью, чтобы дать пример для подражания, о чем напоминалось читателю в соответствующих местах повествования и что определяло характер их изложения. Употребление толкований в житиях XIX в. часто было связано и с иными причинами: за неимением каких-либо непосредственных сведений о жизни святого делались заменяющие их выводы из анализа или толкования некоторых косвенных фактов, как то: историческая обстановка, нравы и обычаи эпохи и т. п.

Эти особенности, свойственные агиографическому жанру предшествующих эпох, почти полностью утрачиваются в XX в. Как уже говорилось, во многих житиях практически отсутствуют авторские комментарии, духовное толкование или осмысление излагаемых событий. Дидактическая функция жития теряет свое значение, авторские пояснения или комментарии заменяются использованием соответствующего контекста, характером подачи самого материала.

Активное использование мемуарных источников

Еще одной средством, которое в достаточном изобилии стало доступным для агиографа XX в., стали воспоминания очевидцев. Таким образом, в разряд непосредственных свидетельств о жизни подвижника, наравне с его собственными воспоминаниями, письмами и творениями, попадает еще один новый биографический источник. Воспоминания духовных детей, соратников, людей близких к подвижнику, а иногда даже и гонителей святого, обильно используются составителями житий. При этом важно, что эти воспоминания нередко собираются и записываются самим агиографом непосредственно от очевидцев, или пишутся последними специально для жития.

Примеры использования воспоминаний очевидцев можно встретить и в отдельных житиях XIX в., однако здесь их использование еще не приобретает такого характера, как в агиографических текстах XX в. Здесь воспоминания зачастую занимают довольно значительную часть произведения, причем нередко их текст приводится дословно, без литературной обработки автором жития. Таким образом, свидетели жизни подвижника становятся как бы соавторами агиографа в написании жития святого.

Важным обстоятельством здесь является то, что в этих воспоминаниях встречаются не только описания фактов биографии святого, его поучения или беседы, но и личные впечатления авторов воспоминаний о святом, описание собственных переживаний, связанных с его личностью и даже оценка его поступков.

Таким образом, то, что недопустимо для современного агиографа, становится допустимым для авторов воспоминаний. В этом составители житий, видимо, руководствуются теми соображениями, что мнение очевидцев, как непосредственных свидетелей жизни подвижника, ценнее мнения самого агиографа. Кроме того, авторам воспоминаний, как присутствующим в повествовании все-таки в качестве третьих лиц, не будет оказано читателем того абсолютного доверия, которое обычно интуитивно присваивается любому высказыванию автора литературного произведения, как лицу, непосредственно ведущему разговор с читателем. Личные впечатления очевидцев могут быть восприняты читателем как исторический факт, именно как свидетельство того влияния, которое оказывал подвижник на своих современников.

Тем не менее, использование воспоминаний в текстах житий является свидетельством более свободного понимания агиографического жанра в конце XX в. и становится отличительной особенностью житийных произведений этого периода.

Беллетристичность повествования

Важнейшей особенностью, которую можно отметить во многих агиографических произведениях конца XX в. является тенденция к беллетристичности. Жития этого периода отличает больший динамизм повествования, стройная последовательность развития событий, сюжетность. Если для житий предыдущих эпох было характерно спокойное ровное повествование назидательного или описательного свойства, то современные жития насыщены действием, в основе их композиции зачастую содержится интрига (или ряд интриг), захватывающая и удерживающая внимание читателя. Нередко в житиях встречаются описания внутренних переживаний героев, причем не только самого подвижника, но и лиц, принадлежащих ко второму плану повествования.

Усиление беллетристичности особенно ярко иллюстрируют две особенности, возникающие в текстах современных житий. Во-первых, это характерные именно для жанра беллетристики обращения автора к читателю, связанные с описанием самой структуры рассказа, например: «Здесь надо сделать отступление и рассказать о судьбе иеромонахов-исповедников, которые были близки к епископу Варнаве».

Другой формальной особенностью, свидетельствующей о беллетристичности житийных произведений, впрочем имевшей место и древнерусских житиях, является использование в тексте диалогов:

«Она рассердилась… И полетела вымещать на них справедливый, как она в ту минуту думала, гнев.

Влетела в санчасть и сразу же напустилась:

Ах вы болтушки! Все рассказали! Вы что, хотите, чтобы мне еще десять лет сроку прибавили?!

Да что такое? Что рассказали-то? - недоумевали они.

Да что я мать Михаила.

А ты разве Михаила? - те удивились. - А мы и не знали.

И только тут до нее вдруг дошло, что никак они не могли это знать».

Последний пример, помимо диалогов, содержит описания чувств и мыслей героев - «она рассердилась», «те удивились», «до нее вдруг дошло», а также зримое изображение их действий - «полетела вымещать», «влетела… и напустилась». Этот пример особенно ярко демонстрирует, что современные тексты житий нередко приближаются по своему стилю к текстам различных жанров художественной литературы - повести, рассказу и т. п. Участники описываемых событий становятся литературными героями беллетристического произведения, характер действия которых обусловлен сюжетом повествования и замыслом автора. Такие качества текста облегчают его восприятие современным читателем и свидетельствуют о перерождении жанра и о его движении в сторону «популяризации».

3.4 Разнообразие в пределах жанра

Как уже говорилось, в агиографическом жанре конца XX в. нельзя выделить определенных качеств, присущих всем произведениям этого жанра. Описанные выше тенденции впервые возникают именно в XX в. и свойственны большинству житийных текстов, но не распространяются на все жития этого периода. По сути, разнообразие стилей, в которых написаны современные жития, так же широко, как и количество авторов, пишущих в этом жанре. В рамках настоящей работы не представляется возможным дать полную характеристику всех авторских типов житийных произведений. Отметив самые важные, на наш взгляд, тенденции в современной агиографии, мы, в заключение, приведем примеры еще двух, во многом противоположных друг другу по стилю, житий. При этом оба жития различным образом выходят за рамки описанных выше тенденций. ограничимся характеристикой еще двух направлений, которые, как представляется, обозначают крайние точки диапазона современных жанровых стилей. (занимают крайние позиции в диапазоне жанровых стилей.)

Это жизнеописания митр. Агафангела (Преображенского) и иером. Никона (Беляева), последнего старца Оптиной Пустыни.

Историко-биографический тип жития

Тип первого их этих двух житий можно условно назвать «историко-биографическим». С одной стороны, он во многом напоминает тип исторического жития XIX в. Этому типу совершенно не свойственны беллетристические тенденции, в нем нет динамики развития, преобладают повествовательные, описательные интонации. Здесь широко используется авторская трактовка событий, объяснение смысла исторических фактов читателю, характеристика действий подвижника.

С другой стороны, этот тип можно идентифицировать, как научный. Это тип научной работы, характеризующийся последовательным и подробным изложением материала, наличием точных формулировок и определений. В подобном произведении часто встречаются речевые обороты, характерные именно для научных работ: «так, например…», «несмотря на то, что…», «однако...», «не только…, но и…», а также употребление сложных предложений и деепричастных оборотов. Примером последних трех пунктов может послужить следующий отрывок из жития свт. Агафангела: «Придавая в своей епархии столь большое значение церковно-просветительской и проповеднической деятельности, святитель Агафангел стремился не только поднять духовный уровень своей православной паствы, но и решить важную миссионерскую задачу по отношению к лютеранскому населению епархии, которое получило возможность через просветительскую деятельность прибалтийского духовенства и мирян открыть для себя богословскую и литургическую традицию Православия».

Это житие лишний раз свидетельствует об отсутствии общепринятых норм в современном агиографическом жанре, что позволяет авторам житий использовать в своих произведениях нормы иных, иногда значительно отличающихся друг от друга, жанров.

Художественно-изобразительный тип жития

В совершенно ином стиле выдержано жизнеописание иером. Никона (Беляева). Художественность и беллетристичность достигают в этом произведении очень высокого уровня. Беллетристичность не ограничивается здесь просто набором приемов, о которых говорилось выше. Все в этом агиографическом произведении, от общей структуры до литературного языка, выдержано в формах классической художественной литературы. Рассмотрим это произведение подробнее.

Книга разбита на ряд глав, каждой из которых предпослан эпиграф со словами из Священного Писания. Главы, посвященные жизнеописанию подвижника, перемежаются с главами, содержащими тексты его писем, выдержки из его бесед с духовными детьми или проповедей. События из жизни подвижника и его собственные слова дополняют друг друга, создавая перед читателем живой образ самого угодника Божия, а подобное чередование материала благоприятно сказывается на художественном восприятии произведения.

Рассказу о жизни иером. Никона предпослано введение, посвященное Оптиной Пустыни. «Если хотите, читатель, пойдемте со мной вместе, вместе со светлыми воспоминаниями моей юности в Оптину Пустынь!», - восклицает автор и как бы ведет читателя за собой, по дороге из Козельска в Оптину и далее, в самый Скит, к деревянному храму во имя Св. Иоанна Крестителя. Во время этого литературного путешествия перед читателем открываются живописные картины русской природы, величественные монастырские здания, перед ним проходят богомольцы и насельники монастыря, пока он не оказывается в светлой тишине и благоухании скитского сада - смысловом центре всего повествования. Именно в этот Скит «однажды, зимой, …вошли двое юношей-братьев, приехавших из Москвы», одним из которых и был будущий иером. Никон.

Заканчивается книга описанием праведной кончины старца, после которого автор, чтобы запечатлеть в памяти читателя духовный образ подвижника, приводит различные эпизоды его жизни, характеризующие его с наиболее ярких сторон. Венчают этот рассказ размышления автора о смерти и вечной жизни по учению св. отцов.

Из приведенного описания жития видно, что его автор строит концепцию своего произведения с точки зрения художественной выразительности и активно использует художественно-изобразительные литературные средства. Таким образом, агиограф, оставаясь верным православному пониманию жанра в содержании произведения, максимально приближает его эстетические качества к нормам современной художественной литературы.

Агиографический жанр в конце XX в. находится в стадии своего возрождения. Отсутствуют устойчивые признаки жанра. Среди авторов житий нет единства в понимании целей и задач жанра, а также в выборе литературных средств. Тем не менее, просматриваются некоторые общие тенденции, свойственные большинству агиографических произведений.

В первую очередь это тенденция к беллетризации жития, стремление сделать этот жанр более художественным, тем самым облегчив его восприятие для современного читателя. Авторы, сохраняя точность в передаче исторических событий, описывают их в достаточно яркой, непосредственной художественной манере. Живость литературных образов, динамика развития событий создают значительный контраст с историческим житием XIX в. В то же время эти особенности в некоторой степени сближают современное житие с образцами древнерусской литературы этого жанра. В древнерусской агиографии сюжетные и художественно-изобразительные качества произведения также имели большое значение. Эти качества иногда даже становились важнее, чем точность передачи исторических событий. Разница между древнерусским и современным подходом к написанию жития заключается в том, что древнерусский книжник руководствовался при этом нормами сложившейся жанровой традиции, а современный писатель - своим пониманием литературных задач этого жанра и, во многом, нормами современной светской литературы.

В то же время многие современные агиографы отказываются от собственного разъяснения излагаемых фактов, от явно выраженного авторского отношения к происходящему. В произведении отсутствует голос автора, рассказчик, все события выносятся непосредственно на суд самого читателя. Автор стремится донести до читателя голос самого подвижника, не внося в его звучание своих собственных комментариев.

Все сказанное свидетельствует о переосмыслении задач агиографического жанра в новейшее время. Традиционной целью написания жития было прославление святого через раскрытие соответствия его жизни идеалу святости. Это соответствие выявлялось путем описания добродетелей святого, его подвигов, сопровождавшимся похвальными словами автора подвижнику. Таким образом, основным предметом изображения в житии был идеал христианской святости как таковой, при этом основной задачей жития было наставить читателя в христианских добродетелях, ведущих к достижению этого идеала. В новейшее время такое дидактическое понимание агиографического жанра отходит на второй план. Идеал святости к этому времени уже достаточно полно раскрыт как в агиографической, так и в нравственно-назидательной литературе. Этот идеал остается неизменным на протяжении всей христианской истории. Гораздо больше современного писателя и читателя волнует возможность достижения святости в наше смутное время, условия жизни в которое столь сильно отличаются от условий жизни древних подвижников. Какие они - святые современной эпохи, внешне живущие среди нас, но не принадлежащие к этому миру? - вот вопрос, который более всего волнует читателей агиографической литературы.

Это приводит к значительному усилению личностного начала и психологизма в современном житии. В нем теперь изображается не абстрактный идеал святости, а конкретная человеческая личность, стремящаяся и достигающая спасения, со всеми ее переживаниями, искушениями и неизбежными ошибками, совершаемыми ею на этом пути. Такое житие драматично, полно сложных перипетий и коллизий, и лишено абсолютной однозначности, как и сама современная жизнь. Все эти изменения свидетельствуют об изменении самого типа современного читателя и автора агиографического произведения. Органическое сочетание такого понимания жития с традициями этого древнего церковного жанра представляется достаточно проблематичным и еще не нашло своего однозначного воплощения в современной агиографической литературе.

свт. Иов, патриарх М. +1607

свт. Тихон 1865-1925

Иоанн Кроншт. 1829-1908

Свщмч. Владимир Киевский 1848-1918

Свщмч. Вениамин Петр. и иже с ним архим. Сергий и мчч. Юрий и Иоанн 1873-1922, 1866-, 1882-, 1978-

Препмчц. Елисавета и Варвана 1864-1918, +1918

Прп. Кирилл и Мария XIVв.

Свт. Филарет Моск. 1782-1867

Свщмч. Александр, протопресвитер 1872-1937

Иоанн, протоиерей 1871-1917

Петр, митр. Крутицкий 1862-1937

Серафим, митр. 1856-1937

Фаддей, архиеп. 1872-1937

Заключение

Учитывая то обстоятельство, что каждая часть дипломной работы заканчивается выводами, мы не будем в заключительной части работы повторять эти промежуточные итоги. Постараемся сделать общие выводы из проведенного исследования.

Сравнение житий нового времени с древнерусским житийным каноном, а также исследование развития агиографии XIX - XX вв. позволяют выявить магистральную тенденцию, определяющую движение житий. Ее можно определить, как размывание форм и границ жанра. Это связано с тем, что в послепетровское время житие выходит из круга литургической жизни Церкви, становясь скорее фактом благочестивого домашнего чтения православных христиан. С одной стороны, важной причиной этого выхода стала смена языка житийных текстов: именно в XIX в. церковно-славянский язык традиционного жития сменяется русским языком. Однако пример жанра проповеди, несмотря на аналогичную смену языка оставшегося частью богослужения, убеждает в том, что причина этого процесса находится вне границ самого жанра. В любом случае, с выпадением жития из богослужения Православной Церкви его развитие во многом подчиняется общим закономерностям литературного процесса. Житие изменяется параллельно с другими литературными и, шире, речевыми жанрами. При этом крайне существенно, что вся литература нового времени развивается в направлении все большей секуляризации, что, таким образом, определяет и возрастающую секуляризацию агиографического жанра.

Несмотря на то, что в последние десятилетия наблюдается крайняя активизация агиографического творчества, не происходит возвращения этого жанра к его древнерусским истокам. Это особенно заметно на фоне возрождения древнерусских традиций в иконописи и, частично, в музыке. Пример иконописи здесь особенно интересен. В XX в. происходит подлинная реставрация иконописного творчества. Религиозная живопись, доминирующая в интерьерах храмов XVIII - XIX вв., вновь сменятся иконами древнерусского типа. С агиографическим жанром ничего подобного не происходит. Многочисленные новые жития последних десятилетий все дальше отходят от древнерусского канона. Некоторым исключением являются жития святых, предназначенные для детского чтения, удивительным образом напоминающие древнерусские житийные тексты.

Как представляется, разница между житием и биографией, также как между иконой и портретом, проповедью и лекцией обуславливается именно принадлежностью первых к литургической жизни Православной Церкви. В таком случае стоит задаться вопросом: возможно и нужно ли возрождение древнерусских агиографических традиций в том случае, если житие не станет вновь частью православного богослужения.

Конечно, некоторые элементы средневекового агиографического канона все же сохраняются в текстах современных житий. Значение этих элементов в тексте жития и их соотношение с остальным материалом произведения представляют собой серьезную проблему для исследователя. Эта проблема, только затронутая в дипломной работе, представляется слишком значительной и должна стать предметом дальнейших самостоятельных исследований.

Список использованной литературы

1.Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции // Аверинцев С.С. Древнегреческая поэтика и мировая литература. М.: Школа «Языки русск. культуры», 1996. 146-157 с.

2.Адрианова-Перетц В.П. Задачи изучения агиографического стиля Древней Руси // Труды Отдела древнерусской литературы: Институт русской литературы АН СССР. Л., 1964. Т. XX.

.Буслаев Ф.И. Историческая хрестоматия церковнославянского и древнерусского языков. М., 1861.

.Бухаркин П.Е. Язык А.С. Пушкина и проблемы секуляризации русской культуры // Бухаркин П.Е. Риторика и смысл. Спб: изд-во С.-Пет. ун-та, 2001. 42-60 с.

.Голубинский Е. История канонизации святых в Русской Церкви. М., 1903. 597 с.

.Дмитриев Л.А. Литературные судьбы жанра древнерусских житий: Церковно-служебный канон и сюжетное повествование // Славянские литературы: VII Международный съезд славистов: Варшава: Авг. 1973 г. М., 1973. 400-418 с.

.Дурново. Н.Н. Легенда о заключенном бесе в византийской и старинной русской литературе // Древности. Труды славянской комиссии Московского археологического общества. М., 1907. Т. IV. Вып. 1.

.Еремин И.П. К характеристике Нестора как писателя // Труды Отдела древнерусской литературы: Институт русской литературы АН СССР. Л., 1961. Т. XVII.

.Еремин И.П. Лекции по древней русской литературе. Изд-во Лен. ун-та, 1968. 208 с.

.Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.

.Зеньковский В.В., прот. История русской философии. Л.: Эго, 1991. Том I. Часть 1. 220 с.

.Знаменский. П. Сергий Шелонин, один из малоизвестных писателей XVII века // Православное обозрение. 1882. февр.

.История русской литературы X - XVII веков / Под ред. Д.С. Лихачева. М.: Просвещение, 1980. 462 с.

.Кадлубовский А.П. Очерки по истории древнерусской литературы житий святых. Варшава, 1902.

.Лихачев Д.С. Избранные работы в трех томах. Л.: Худ. лит-ра, 1987. Том 1: Развитие русской литературы X - XVII веков. 654 с.

.Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979. 357 с.

.Мещерский Н.А. История русского литературного языка. Л., 1981.

.Михайлов А.В. Поэтика Барокко: завершение риторической эпохи // Михайлов А.В. Языки культуры. М., 1997. 112-175 с.

.Михайлов А.В. Роман и стиль // Михайлов А. В. Языки культуры. М., 1997. 404-423 с.

.Словарь книжников и книжности Древней Руси / Отв. ред. Д.С. Лихачев. Л.: Наука, 1987. Вып. I: XI- первая половина XIV в. 494 с.

.Соловьев С.М. История России. М., 1962. Т. VII.

.Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI-XIX вв.). М., 1994.

.Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. 280 с.

.Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. 600 с.

.Цыпин Владислав, прот. О канонизации святых в XX веке (до 1988 г.) // Канонизация святых в XX веке. М.: Изд. Сретенского м-ря, 1999.12-17 с.

.Яблонский В. Пахомий Серб и его агиографические писания: Биографический и библиографически-литературный очерк. СПб., 1908.