соответственно поставленным целям и задачам состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы и источников, приложения.
1. История изучения богочановской культуры в контексте археологических исследований в Зауралье и Западной Сибири
культура хозяйство археологический богочановский
Прежде чем приступить к рассмотрению истории изучения раннего железного века южнотаежного Прииртышья, мы хотим предупредить, что не стали подробно останавливаться на отдельных работах, поскольку многие аспекты истории изучения раннего железного века уже очень хорошо представлены в археологической литературе. В данной главе мы сосредоточили свой взгляд на наиболее интересных и необходимых для понимания основных проблем изучения раннего железного века работах.
Первые раскопки археологических памятников на территории южнотаежного Прииртышья носили грабительский характер и были связаны с деятельностью «бугровщиков», нанесших страшный урон западносибирской археологии. Научное изучение древней истории края началось значительно позднее. При этом, как отмечал В.Н. Чернецов, южная часть территории Приобья по среднему течению Иртыша и его притоков меньше привлекала внимание археологов, чем северная (Чернецов В.Н., 1953б. С. 9). Можно добавить, что по сей день лесная полоса Среднего Прииртышья традиционно остается менее изученной по сравнению с лесостепной.
В дореволюционное время сбором древностей здесь занимались в основном краеведы любители, среди которых следует отметить жителей д. Серебрянка на р. Ишим Усовых. Однако, несмотря на то, что их усилия способствовали пополнению музейных коллекций, отсутствие сведений об обстоятельствах находок снижало научную ценность переданных материалов.
Первое исследование археологических памятников раннего железа на данной территории, сопровождавшееся составлением полевой документации, относятся к 80-м годам XIX века. Такие работы на Потчевашском курганном могильнике близ Тобольска провел А.И. Дмитриев-Мамонтов. К сожалению, дневниковые записи исследователя и полученный материал сохранились лишь частично (Мошинская В.И., 1953а. С. 189).
В 1913 году по заданию Археологической комиссии Н.И. Бортвин произвел раскопки на городище Голая Сопка неподалеку от устья Ишима, на котором, как выяснилось позднее, представлены материалы эпохи раннего железа. На памятнике было вскрыто более 80-ти квадратных сажен. Отчет о результатах исследования поступил в Археологическую комиссию (ОАК за 1913-1915 гг. С. 175-177).
С 30-х годов XX века начинает свою деятельность по выявлению памятников археологии Прииртышья А.Ф. Палашенков. Собранный материал для археологической карты Омской области по сей день сохраняет большое значение (Палашенков А.Ф., 1979, 1980, 1984, 1987, 1990, 1991).
Итогом этого периода изучения древностей Прииртышья стало накопление определенного объема источников, ставших базой для дальнейших исследований. Вместе с тем редкими были попытки их научной интерпретации, не говоря уже о направленном изучении отдельных эпох.
Значительный вклад в археологическое изучение Прииртышья был внесен работами Западносибирской экспедиции ИИМК АН СССР под руководством В.Н. Чернецова. В.Н. Чернецов - крупный талантливый ученый, археолог и этнограф, сделавший очень много для восстановления древней истории Западной Сибири. Занимаясь культурой обских угров и выяснив важное значение южного компонента в ее формировании, он счел необходимым сосредоточить работы в Прииртышье и Зауралье (Флуткова А.В., 1988, с. 9, 10).
Первая экспедиция, осуществленная в 1945 году наметила цели общерекогносцировочного порядка. Сначала работы велись непосредственно в Омске.
По окончании разведки в Омске работы были перенесены в Тарский район Омской области. Этот район по своим географическим данным представлялся В.Н. Чернецову заслуживающим большого внимания (Флуткова А.В., 1988, с. 11). Весомый вклад в изучении эпохи железа был внесен В.Н. Чернецовым, в связи с исследованием городищ Безымянное 1, 2, 3.
В это же время полевые работы по исследованию памятников эпохи железа ведутся и в сопредельных регионах, идет накопление и публикация материалов (Басандайка, 1947).
Первую систематизацию имеющихся данных провел также В.Н. Чернецов. В обобщающих работах им была намечена схема этнокультурного развития Приобья, начиная с неолита и кончая поздним средневековьем (Чернецов В.Н., 1953б; 1957). Для интересующей нас эпохи раннего железа было выделено несколько культур, в том числе на территории Среднего Прииртышья. Основываясь на находке Мурлинского клада, правобережье Иртыша в пределах Тарского района Омской области В.Н. Чернецов включил в ареал формирования кулайской культуры IV-I в.в. до н.э. Западнее и несколько ниже по Иртышу в середине I тыс. до н.э. сформировалась потчевашская культура. По среднему течению Иртыша, на территории Омской области была выделена среднеиртышская культура раннего железного века, которая, как считал В.Н. Чернецов, занимала промежуточное положение между лесными памятниками и степными типа Коконовки и Саргатки (Чернецов В.Н., 1953в. С. 223, 224).
В.Н. Чернецов первым подчеркнул значение южнотаежного Прииртышья как контактной зоны для лесных и лесостепных групп населения. По его мнению, существующие между ними связи особенно усилились в эпоху бронзы, что привело к сочетанию в материальной культуре, в частности, в керамике, черт, уходящих корнями в таежный неолит и степных андроноидных мотивов. Проникновение андроновской орнаментации в среду таежных племен, где в последствии она послужила основой современной орнаментальной системы хантов и манси, В.Н. Чернецов объяснял глубокими этническими связями (Чернецов В.Н., 1953б. С. 60, 61). По мнению исследователя, в эпоху раннего железа с территории среднего Прииртышья началось проникновение в таежные культуры Приобья древнеугорского элемента, который он связывал с лесостепными племенами савыров, оставивших Саргатские и Коконовские курганы (Чернецов В.Н., 1953в. С. 240).
Разрабатывая этнокультурную схему древнего Приобья, В.Н. Чернецов большое внимание уделял определению семантики бронзовых изображений, гравировок и узоров на керамической посуде, а также их связям с современными, отражающими тотемистические представления обских угров. Не утратила своего значения его работа по типологии западносибирских кельтов (Чернецов В.Н., 1947).
Концепцию В.Н. Чернецова поддерживала В.И. Мошинская, опубликовавшая ряд работ по данной проблематике (Мошинская В.И., 1953а, 1953б, 1953в).
Важную роль в изучении раннего железного века Западной Сибири сыграло выявление комплексов переходного от эпохи бронзы к раннему железу периода. В 1940-1950-х гг. началось активное изучение памятников гамаюнской культуры, попутно исследователи выдвигали свои схемы этнокультурного развития Урала, Зауралья и Западной Сибири начиная от эпохи поздней бронзы заканчивая ранним железным веком. Подробно эти работы рассмотрены в монографии В.А. Борзунова (Борзунов В.А., 1992).
-е годы XX века отмечены активизацией полевых работ в Западной Сибири, включая и Прииртышье, где они охватывали преимущественно зону лесостепи. Памятники таежной полосы обследовались рекогносцировочно или подвергались раскопкам разведочного характера. В результате интенсивного накопления археологического материала возникла необходимость обобщения полученных данных.
С 1961 года в лесостепной и частично лесной зонах Зауралья и Западной Сибири началась работа Уральской археологической экспедиции под руководством В.Ф. Генинга. Особое внимание было уделено изучению памятников эпохи железа: работами В.Ф. Генинга и В.Е. Стоянова была уточнена и значительно расширена классификация лесостепных памятников эпохи раннего железного века Зауралья, выделены новые носиловский, речкинский и баитовский типы (Викторова В.Д., 1969, с. 5). Систематизации археологических памятников лесного Зауралья эпохи железа была посвящена диссертация В.Д. Викторовой, в которой автор выделяет ряд типов археологических памятников: зеленомысский, воробьевский, баитовский, речкинский, кашинский, вагильский, синдейский (Викторова В.Д., 1969).
Работы уральских исследователей, проведенные в это время сыграли серьезную роль в дальнейшем изучении памятников раннего железного века Западной Сибири, в том числе и Среднего Прииртышья. На основе этих исследований позднее, в ходе осмысления результатов раскопок, а также дальнейшего расширения источниковой базы, были выделены новые археологические культуры, некоторые культуры и типы в свою очередь не были приняты широким кругом исследователей.
В 1960-1970 гг. велась активная разработка схемы развития культур эпохи поздней бронзы на территории Западной Сибири (Косарев М.Ф., 1964; Матющенко В.И., 1974. С. 151 - 154). Исследования культур эпохи поздней бронзы сыграли в последствии важнейшую роль в изучении культуры раннего железного века, да и в целом культурогенеза южнотаежного Прииртышья (Данченко Е.М., Полеводов А.В., 2007).
В 1970 году на археологическом совещании в Томске группа уральских археологов во главе с В.Ф. Генингом была предложена периодизация памятников эпохи железа Омского Прииртышья. Потчевашскую культуру, которую В.Н. Чернецов и В.И. Мошинская относили к эпохи раннего железа, уральцы датировали эпохой раннего средневековья, выделив в ней два этапа - сперановский и горносталевский (Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Федорова В.Н., 1970. С. 222, 223). К сперановскому этапу были отнесены материалы, на основании которых В.Н. Чернецов выделил среднеиртышскую культуру раннего железного века. Памятники лесостепной полосы, типа Коконовских и Саргатских курганов, были объединены в абатскую культуру, названную по одноименному могильнику на р. Ишим, давшему выразительный материал с четкой хронологической привязкой. Население абатской культуры, по мнению исследователей, предшествовало появление племен с фигурно-штампованной керамикой, в частности, орнаментированной «уточкой» и «змейкой» (Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Федорова В.Н., 1970. С. 213, 218).
В пользу датировки потчевашской культуры второй четвертью I тыс. н.э. - VIII в. н.э. высказалась А.С. Чагаева. Как и свердловские археологи, она пришла к выводу, что при рассмотрении материалов Чувашского мыса В.И. Мошинская ошибочно объединила два различных в хронологическом отношении комплекса - раннего железа и средневековья (Чагаева А.С., 1970. С. 237). В концепции, изложенной на том же совещании В.А. Могильниковым, для начала эпохи железа выделялась ивановско-баитовская культурная общность VII-IV в.в. до н.э., в которую были включены памятники лесостепных и, что для нас особенно важно, таежных районов Прииртышья. Происхождение населения с ивановско-баитовской керамикой В.А. Могильников связывает с местными племенами эпохи бронзы, оставившими памятники типа Красноярского городища на Иртыше и Старомаслянского на Ишиме. По мнению ученого, ивановско-баитовские племена в качестве субстрата вошли в саргатскую культуру, о чем свидетельствует сходство форм и орнаментации посуды (Могильников В.А., 1970. С. 175-177, 181). В.А. Могильников поддержал выделение В.Н. Чернецовым среднеиртьшской культуры, отметив пришлый характер ее населения. Как район, из которого могли продвинуться племена, оставившие памятники типа Сперановского городища, называлось Среднее Приобье, связанное с территорией Прииртышья сетью малых таежных рек (Могильников В.А., 1970. С. 183, 184).
Дальнейшая разработка вопросов изучения памятников эпохи поздней бронзы и переходного периода к раннему железному веку продолжилась в конце 1970-х - начале 1980-х гг. На материалах Среднего Прииртышья была выделена красноозерская культура (Косарев М.Ф., 1981; Косарев М.Ф., Потемкина Т.М., 1985).
Большое значение для изучения раннего железного века имело выявление керамики кулайской культуры. Заслуга эта принадлежит М.Ф. Косареву и Л.А. Чиндиной, которая выделила васюганский и саровский этапы существования культуры и соответствующие им типы посуды (Косарев М.Ф., 1969. С. 51; 1974. С 140, 141; Чиндина Л.А., 1973. С. 161). Сопоставление приобских и прииртышских керамических комплексов позволило В.А. Могильникову высказать предположение о том, что таежное правобережье Иртыша, неосвоенное саргатцами, стало районом куда продвигались кулайские племена (Могильников В.А., 1978. С. 86). Это продвижение фиксируется находками кулайского бронзового литья и керамики обоих типов - васюганского и саровского - на среднеиртышских памятниках. В.А. Могильников считал, что особенно значительными были миграции кулайцев в Прииртышье на саровском этапе и связывал памятники среднеиртышской культуры с одной из групп кулайского населения, продвинувшегося и Среднего Приобья (Могильников В.А., 1978. С. 90). Позднее им было отмечено, что на правобережье Омского Прииртышья, в бассейнах рек Оми и Тары, население саргатской и кулайской культур непосредственно соприкасалось, причем взаимосвязи, имевшие характер брачных и обменных контактов, наиболее четко прослеживаются на памятниках III-II в.в. до н.э. и ослабевают в дальнейшем (Могильников В.А., 1986. С. 27, 28). Открытие погребальных комплексов, в которых саргатская посуда находилась совместно с кулайской, опровергало точку зрения свердловских археологов о разновременности названных типов керамики (Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Федорова В.Н., 1970. С. 118)
Большой интерес специалистов вызвала публикация В.А. Могильниковым материалов Богочановского городища, расположенного в Знаменском районе Омской области, включающих предметы бронзового литья и связанный с ними комплекс керамики. Отмечая своеобразие последнего, В.А. Могильников все же отнес его к васюганскому этапу кулайской культуры, датировав IV-II или даже V-III в.в. до н.э. Учитывая наличие аналогичной посуды на ряде памятников Тарско-Тобольского Прииртышья, включенных ранее в ивановско-баитовскую общность, исследователь высказал предположение, что во второй половине I тыс. до н.э. западная граница кулайской культуры шла по Иртышу вдоль южной кромки тайги (Могильников В.А., 1984. С. 31, 32).
В свете новых данных Л.А. Чиндина, которая ранее ставила вопрос о существовании среднеиртышского варианта кулайской культуры, включила правобережный бассейн Среднего Прииртышья в район ее формирования (Чиндина Л.А., 1982. С. 18; 1984. С. 164) и, таким образом, стала на позицию, ранее высказанную В.Н. Чернецовым. Вывод о раннем формировании культур кулайской общности на правобережье лесного Среднего Прииртышья позднее сделал В.А. Могильников. Анализируя находки с жертвенного места Окунево - V на реке Таре, он пришел к заключению об участии в этом процессе населения красноозерской культуры (Могильников В.А., 1987. С. 85).
Новые материалы из таежного Прииртышья позволили А.Я. Труфанову иначе подойти к решению рассматриваемых вопросов и выделить богочановский тип керамики, родственный васюганскому в Среднем Приобье. Несколько ранее, по его мнению, существовала керамика журавлевского типа, занимающая промежуточное положение между сузгунской, испытавшей крестовое влияние, и богочановской, и являющейся посудой переходного времени от бронзового к железному (Труфанов А.Я., 1987. С. 129). Обоснование намеченной схемы составило содержание совместной работы Е.М. Данченко, В.А. Могильникова, А.Я. Труфанова (Данченко Е.М., Могильников В.А., Труфанов А.Я., 1991).
Подготовка статьи по времени совпала с выходом монографии Н.В. Полосьмак, где памятники Тарско-Тобольского Прииртышья типа Богочановского и Ивановского городищ объединялись с северобарабинскими и сургутскими в новочекинскую культуру V-III в.в. до н.э., которая, по ее мнению, сформировалась в Северной Барабе на основе местного населения местного населения эпохи поздней бронзы с гребенчато-ямочной керамикой. Расселяясь на границе тайги и лесостепи, население Северной Барабы испытывало влияние южных соседей - носителей саргатской культуры, у которых, в частности, заимствовало черты погребальной обрядности. Новочекинские памятники рассматривались Н.В. Полосьмак в рамках одной общности с кулайскими васюганского типа (Полосьмак Н.В., 1987. С. 104-107).
Одновременно с этим В.А. Могильников поставил вопрос о выделении особой богочановской культуры, население которой он ранее рассматривал как ивановско-баитовское. Своеобразие ее, по мнению исследователя, проявляется в форме и орнаментации керамики, а также в предметах культового бронзового литья, выполненных в сплошной, а не ажурной манере. Вместе с тем В.А. Могильников отметил наличие у населения богочановской и кулайской культур общих черт в посуде, а также в распространении ряда однотипных орудий, таких как бронзовые кельты и наконечники стрел кулайского типа (Могильников В.А., 1988. С. 28,29).
Несколько позднее Ю.П. Чемякин, проводивший раскопки поселений и городищ Сургутского Приобья, высказался против включения их, а также богочановских памятников Прииртышья, в новочекинскую культуру. Материалы Барсовой Горы, ранее выделяемые в так называемую «IV группу», были объединены исследователем в самостоятельную калинкинскую культуру (Чемякин Ю.П., 1993. С. 159).
Весомый вклад в изучении южнотаежного Прииртышья в эпоху раннего железа внес Е.М. Данченко. Исследователем проведены раскопки целого ряда памятников на территории Омской и Тюменской областей. Результаты исследований были частично опубликованы и обобщены в монографии (Данченко Е.М., 1991; 1993; 1995; 1996).
С выходом монографии планомерное исследование памятников южнотаежного Прииртышья эпохи раннего железа в археологической литературе практически прекратилось и в настоящее время носит эпизодический характер. Последние публикации, посвященные памятникам богочановской культуры, не решают принципиальных проблем их изучения (Данченко Е.М., 1999; 1999 А; 2000; Данченко Е.М., Колесникова И.М., 2000; Могильников В.А., Данченко Е.М., Горьковая О.Е., 1999; Данченко Е.М., Штамп И.А., 2003).
Однако не прекратилось расширение источниковой базы. На протяжении многих лет, с 1991 года и вплоть до настоящего времени отрядом экспедиции ОмГПУ, под руководством Е.М. Данченко проводятся археологические раскопки на Красноярском археологическом комплексе в Усть-Ишимском районе Омской области (Данченко Е.М., 1996а, 1998, 1998а, 2000а, 2002, 2003, 2004, 2005, 2006). Комплекс включает в себя ряд культурных горизонтов начиная от эпохи мезолита до позднего средневековья, самым представительным является комплекс находок, связанный с ранним железным веком (Данченко Е.М., Горьковая О.Е., Грачев М.А., Колесникова И.М, 2001).
Кавырдакской археологической экспедицией под руководством К.Н. Тихомирова, при содействии ОмГУ проводились археологические работы на ряде памятников южнотаежного Прииртышья, также относящихся к эпохе раннего железа: Новоягодное II, Новоягодное IV, Зимнее III, Усть-Тара 71.
Обозревая историю изучения богочановской культуры и вообще южнотаежной зоны Прииртышья, можно заключить, что сейчас археологическое исследование этой территории стоит лишь на стадии накопления материала. Давно уже принято делить историю изучения на определенные периоды, как правило, это донаучный период, период накопления материала и первых интерпретаций, период обобщения и выстраивания концепции культурного развития. В принципе данная периодизация характерна для всей Западной Сибири и уже плотно закрепилась в археологической литературе.
Первый период обычно начинают с деятельности бугровщиков, это период стихийного накопления материала, если научные исследования ведутся, то очень широко, не ставятся конкретные археологические цели (к примеру, деятельность Г.Ф. Миллера). Собственно научный период накопления материала начинается лишь в XX веке, когда многие опальные археологи были вынуждены уехать из столиц в Сибирь. Особой вехой этого периода обычно считают 1940-1950-е гг., когда начинается планомерное изучение археологии Сибири, это, прежде всего, связано с научной деятельностью В.Н. Чернецова. Это же и время первых интерпретаций и обобщений. Начало следующего периода относят к концу 1960-х - началу 1970-х гг. - это период интерпретации накопленного материала, теоретических обобщений и выстраивания концепции этнокультурного развития Западной Сибири.
Однако такое деление с нашей точки зрения не совсем соответствует действительности. Получилось так, что работы В.Н. Чернецова (несомненно, важные) сводились к поверхностному обследованию археологических памятников, некоторые из которых исследовались более тщательно, некоторые лишь рекогносцировочно. Однако результатом этих работ стало создание схемы этнокультурного развития Западной Сибири (предварительной). По мере накопления источниковой базы, а в реальности лишь появления таковой в результате планомерных полевых работ только сформировавшихся местных научных центров. В конце 1960-х - начале 1970-х гг. происходило не столько обобщение материала, сколько вписывание его в уже созданную схему В.Н. Чернецова. Материал в этих целях дробился типологически, что и позволяло втиснуться ему в рамки уже привычной схемы. Получалась обратная ситуация: обобщение и интерпретация практически опередили накопление источниковой базы, которое продолжается и по сей день. Археологический материал по мере поступления дробится, и встраивается в существующую схему, на основе типологического анализа все той же керамики. Однако в результате этих бесконечных дроблений и прибавлений всякого рода археологических культур, общностей и локальных вариантов, общая этнокультурная схема приобрела довольно аморфный вид, где связи между отдельными звеньями носят зачастую сумбурный и противоречивый характер, что вызывает в свою очередь непримиримые споры представителей отдельных научных центров.
2. Археологические источники по раннему железному веку Южнотаежного Прииртышья
В данной главе мы не будем подробно останавливаться на характеристике всей источниковой базы, поскольку большинство материалов уже довольно не плохо освещены в археологической литературе, и легли в основу обобщающей монографии Е.М. Данченко. При этом мы уделим внимание новым и неопубликованным материалам с богочановских памятников.
Как мы уже отмечали, археологические памятники богочановской культуры представлены в основном поселениями.
.1 Поселения и жилища богочановской культуры
Трудно переоценить значение поселений в изучении истории и культуры древних обществ. Для многих археологических культур основным, а порой и единственным типом памятников являются поселения. Поселенческие материалы характеризуют изучаемую культуру с недосягаемой для других памятников полнотой, многоплановостью и представительностью, они как никакие другие, дают возможность увидеть ее в динамике. Ведь функционируя в течение более или менее длительного времени, большинство стационарных поселений непрерывно накапливают информацию о, может быть, незаметной на первый взгляд, но вполне закономерной и неизбежной эволюции материальной культуры общества, которую при достаточно полном исследовании таких памятников можно проследить (Матвеев А.В., 1989. С. 4).
Формообразование поселений происходило, прежде всего, соответственно особенностям конкретной природной среды, тип и форма поселения определялись характером водоема, рельефом, климатическими условиями (Викторова В.Д., 1984. С. 10). Однако организация жилой среды является не только одной из форм экологической адаптации, но и частично наследуется от предыдущих поколений, частично дополняется инновациями, обусловленными как творческой деятельностью людей, так и культурными контактами. При этом развитие любой культуры сопровождается выработкой собственной системы расселения и домостроительства (Матвеева Н.П., 2000. С. 37,38).
Поселения журавлевского этапа богочановской культуры.
В настоящее время на Иртыше и Ишиме известно 16 поселений с керамикой журавлевского типа. Они занимают территорию от низовьев р. Оми на юге до устья р. Ишим на севере. Все памятники в разной степени исследовались раскопками и, за исключением городища Ямсыса VII и Новоягодное IV, являются многослойными. Общая мощность культурных отложений, как правило, невелика и равняется 0,4 - 0,8 м; при этом судить о толщине собственно журавлевского слоя трудно. На Ямсысе VII она составляла 0,2 м под валом и 0,6 - 0,7 м на основной площади городища. Большинство поселений расположено на коренных террасах Иртыша, возвышающихся над старицами или долинами малых рек (Новоникольское III, Богочановское, Кип III, Кип IV), а также по берегам иртышских притоков - Оми (Сперанское), Тары (Окунево IV), Шиша (Новоягодное II), Ямсысы (Ямсыса VII), Ишима (Михайловское, Борки, Боровлянка II). Высота площадок обычно достигает 9-11 м. Довольно низко над уровнем поймы расположено городище Ямсыса VII и поселение Боровлянка II, а самыми высокими являются городища Новоягодное II - 30 м, Верхнее Аксеново II, имеющее отметку 56 м (Данченко Е.М., 1996. С. 15).
Из 16 учтенных поселений 11 укреплены. При этом установить связь журавлевской посуды с оборонительными сооружениями трудно, а порой и просто невозможно из-за многослойности памятников, на большинстве которых не проводилось специальных исследований (Данченко Е.М., 1996. С. 15, 16).
Наличие такой связи прослежено на городищах Ямсыса VII, Борки, Красноярском.
Возведению укреплений предшествовало отложение культурного слоя, поэтому можно сказать, что поселение некоторое время оставалось неукрепленным. Принадлежность оборонительных сооружений журавлевскому населению подтверждается стратиграфическими данными. Особенность Борковского городища - наличие так называемого «выселка», расположенного на противоположной стороне оврага на мысу и состоящего из жилищных западин, опоясанных с напольной стороны валом (Данченко Е.М., 1996. С. 17, 18).
Городище Ямсыса VII по той же классификации В.Е. Стоянова относится ко II типу, объединяющему городища, расположенные как на сплошных участках террас, так и на мысах и ограниченные замкнутыми (прямоугольными, овальными, округлыми) линиями валов и рвов (Стоянов В.Е., 1970. С. 239). Памятник расположен на пятиметровом берегу р. Ямсыса - правого притока Иртыша. Несмотря на то, что городище находится на мысу, оно имеет не поперечную, а круговую систему обороны в виде вала и рва, ограничивающих площадку треугольной в плане формы площадью около 300 кв. м (Данченко Е.М., 1996. С. 19; Труфанов А.Я., 1983).
Журавлевские селища по топографической приуроченности не отличаются от городищ. Часть из них (Утьма, Зимнее I) находятся на останцах, другие (Кип III, Окунево) занимают мысовидные участки коренных террас. Высота площадок от уровня поймы достигает 9-11 м. (Данченко Е.М., 1996. С. 20).
В целом журавлевские поселения очень схожи с аналогичными памятниками сопредельных регионов. Так, большое сходство мы находим с поселениями васюганского этапа кулайской культуры, здесь городища и селища также занимают мысовые участки, всегда на господствующей над окружающим пространством местности. По особенностям искусственных укреплений их можно разделить на круговую, трехстороннюю и одностороннюю системы обвода. В свою очередь по форме они были прямоугольные, дугообразные или подковообразные, овальные. Валы и рвы городищ были 1,5-3,0 м ширины, высота вала - 0,6-0,9 м, глубина рва - 0,6-0,8 м. За укреплениями обычно находилось 2-15 западин (Чиндина Л.А., 1984. С. 16).
Общие черты прослеживаются и с баитовскими, новочекинскими, калинкинскими поселениями (характер укреплений и приуроченность к высоким береговым террасам) (Матвеева Н.П., 1989; Полосьмак Н.В., 1987; Чемякин Ю.П. 1993). Во многом это сходство обусловлено одинаковыми природными условиями, которые порождали схожие черты в материальной культуре.
Топография поселков, возможно, связана с хозяйственной деятельностью южнотаежного населения Западной Сибири. Данный регион находится на стыке двух ландшафтных зон - таежной и лесостепной. Наличие наряду с лесными массивами и водоемами, богатыми рыбой, открытых поименных участков, удобных для выпаса скота и занятий земледелием, создавало все необходимые условия для формирования у древнего населения многоотраслевого хозяйства, как наиболее полно отвечавшего экологическим особенностям данной территории. Топография поселков свидетельствует о том, что они, как правило, располагались в местах, прилегающих к устьям небольших рек или вблизи стариц и поныне богатых рыбой. Часто памятники устраивались на террасах, возвышающихся над широкими пойменными участками, которые могли использоваться как пастбища.
Возможно, общие черты связаны и с одинаковыми этнокультурными процессами происходившими в Западной Сибири в переходный период от бронзового века к железному. Речь идет о миграции северных групп населения - носителей крестово-струйчатой керамики - на юг. Продвижение северных племен в X-IX вв. до н.э. в Среднее Прииртышье, ассимиляция ими части местного сузгунского и ирменского населения постепенно привели к сложению красноозерской культуры (Косарев М.Ф., 981, с. 189 - 193; Абрамова М.Б., Стефанов В.И. 1981; Труфанов А.Я. 1985), а затем - смешанных групп с керамикой журавлевского типа (Труфанов А.Я. 1987). Трудно сказать, сохранило или нет местное население лесостепи, среди предков которых были строители городища Черноозерье I, навыки сооружения фортификаций. Скорее всего, нет. Они иногда селились на высоких, естественно защищенных мысах, но валы и рвы здесь появились только в эпоху железа (городище Розановское, Большой лог) (Генинг В.Ф. и др., 1970. С. 36-44). Носителями идеи укрепленного поселения, очевидно, являлись пришельцы с крестовой керамикой, стремившиеся закрепиться на новых территориях в окружении чуждого населения.
Поселения богочановского этапа богочановской культуры.
Число поселений, на которых известна керамика богочановского типа к настоящему времени перевалило за 30. Занимаемая ими территория в основном совпадает с ареалом журавлевских памятников, но распространяется дальше на север, где крайним пунктом нахождения богочановской посуды является городище Уки II.
По топографическим особенностям богочановские поселения не отличаются от журавлевских. Подобная ситуация прослеживается и применительно к саровским поселениям, которые сменяют васюганские (Чиндина Л.А., 1984. С. 44). Чаще всего поселки располагались на мысах, реже - сплошных участках террас или останцах. Высота площадок колеблется от 6 м на городище Иванов Мыс IV до 62 м на селище Яр, в большинстве случаев равняется 9-11 м (Данченко Е.М., 1996. С. 39).
В большинстве своем это многослойные поселения, содержащие находки различных эпох. Однослойными являются поселение Затон, а также мысовая часть Михайловского городища. 18 поселков имеют укрепления, но также как и в случае с журавлевскими памятниками не всегда получается выявить связь фортификационных сооружений со временем бытования богочановцев.
Богочановские укрепленные поселения так же, как и журавлевские представлены I и II типами по классификации В.Е. Стоянова.
К I типу относится Богочановское городище, на котором прослежена связь укреплений и богочановской керамики. Оно занимает треугольный мысовидный выступ террасы левого берега Иртыша высотой около 10 м. Городище имеет две площадки треугольные в плане формы, общей площадью до 4500 кв. м., разделенных двумя валами и рвом между ними. Следов деревянных конструкций не обнаружено. В.А. Могильников, исследовавший памятник, пришел к выводу, что оборонительные сооружения на городище оставлены богочановским населением. К I типу можно также отнести городища Безымянное II, Ивановское, Новоягодное I, Конашовка III, Иванов Мыс IV, Новоникольское I, Красноярское.
Ко II типу принадлежит городище Михайловское, имеющее замкнутый пояс укреплений. Городище расположено на двадцатиметровом мысу, возвышающемся над старицей р. Ишим. С запада и юга оно хорошо защищено обрывом террасы, а с севера и востока ограничено валом и рвом. Еще одна линия укреплений типа вал-ров-вал разделяет городище на две площадки трапециевидной формы. Основываясь на характере распределения богочановской керамики на памятнике, Е.М. Данченко связывает возведение укреплений со временем обитания на нем богочановского населения (Данченко Е.М., 1996. С. 40, 41).
В целом богочановские поселения мало, чем отличаются от журавлевских, следует отметить, что они превосходят последние по количеству, мощности и насыщенности культурного слоя и занимают более обширную территорию.
Жилища эпохи раннего железного века южнотаежного Прииртышья.
Другим важнейшим компонентом жилой среды (кроме поселения как такового) является жилище. Жилища полифункциональны. Их первое назначение - защита от природных и социальных явлений. С этим связаны: ориентировка жилища, форма выхода и его местоположение относительно водоема и господствующих ветров, наличие дренажных канавок и т.д. Другое назначение - обеспечение жизнедеятельности коллектива, она предполагает определенный численный состав обитателей жилища, коррелированный с основными видами хозяйственной деятельности и формой семьи. Организация бытовой деятельности может быть зафиксирована в виде площадки для приготовления и потребления пищи, пищевых отходов, места для сна и отдыха в виде остатков деревянных или земляных нар, определенного размера участков в жилищах с малым включением находок и слабо окрашенным культурным слоем (Викторова В.Д., 1984. С. 11,12). Формообразование жилищ происходило с учетом природного строительного материала, свойств орудий и строительных технологий. Форма жилищ, мощность стен и покрытий, характер крепления стен зависели от строительного материала и плотности грунта.
К сожалению, обстоятельные исследования жилищ богочановской культуры не проводились. Мы не располагаем достаточным количеством исследованных жилищ, чтобы делать серьезные выводы об особенностях домостроительства у богочановцев, поэтому ограничимся общими морфологическими признаками жилищ, известным по существующим публикациям.
Жилища журавлевского этапа богочановской культуры.
Журавлевские жилища исследованы И.А. Сыркиной на городище Борки, описание этих объектов даны в монографии Е.М. Данченко (Данченко Е.М., 1996).
Жилища однокамерные с прямоугольным или подквадратным в плане котлованом, ориентированным по сторонам света и углубленным в материк на 0,1 - 0,2 м. Стенки котлована отвесные или слегка покатые, а пол имел небольшое понижение к центру. По периметру сооружений, как с внутренней, так и с внешней стороны, прослежены столбовые ямки. В жилище 1, помимо этого, они были сосредоточены в центральной части у очага и по диагоналям помещения, группируясь по две или по три. Диаметр ямок равнялся от 0,04 до 0,3 м при глубине 0,04 - 0,2 м от уровня материка. Жилище 2 имело в восточной стене прямоугольную нишу размером 4 x 1,3 - 1,5 м. Вход, оформленный в форме прямоугольного выступа, мог располагаться в различных частях сооружения: в северо-восточном или северо-западном углу (жилища 1 и 4), или в западной стене (жилище 2). В последнем случае он представлял собой прямоугольное углубление 1,5 х 1,95 м, ориентированное длинной осью по линии восток - запад, которое, начинаясь от уровня пола, понижалась на 0,15 м и тянулась, выходя за пределы постройки, на 0,8 м.
Количество очагов и их устройство могло быть различным. В жилище 1 единственный очаг находился в центре, на овальном останце материкового грунта размером 1,4 х 3 м, который возвышался над полом на 0,08 - 0,1 м. В жилище 2 выявлено 6 очагов на материке, один из которых располагался в центральной части, четыре других - вокруг него, и один - северо-западном углу, у стены сооружения. Очажные пятна имели мощность 0,08 - 0,1 м размеры от 0.3 х 0,25 м до 1,5 х 0,5 м. В жилище 4 один очаг располагался в прямоугольной яме размером 0,8 х 1 м и имел мощность 0,15 м. Два других, диаметром 0,35 и 0,8 м и мощностью 0,07 и 0,09 м, находились на материке. Четвертый очаг - подпрямоугольной в плане формы, размером 1,3 х 0,7 и мощностью 0, 07 и 0,08 м - имел в западной части ямку диаметром 0,45 м и глубиной 0,2 м, со сферическим дном, заполненную углем и золой, которая, по мнению И.А. Сыркиной, могла служить для установки сосуда. Рядом с ней зафиксирован 2 ямки диаметром 0,1 м и глубиной 0,08 - 0,1 м, возможно, оставшиеся от жердей для подвешивания сосудов с пищей.
На дне жилища 1 расчищены две ямы: одна размером 1,1 х 1,7 м и глубиной 0,1 м находилась пред входом, другая размером 1,5 х 0,8 м и глубиной 0,67 м располагалась в 2,4 м южнее. В заполнении обеих ям встречены развалы сосудов. Два аналогичных углубления выявлены в северо-западном и юго-западном углах жилища 2. Кроме того, хозяйственные ямы примыкали к жилищам 1 и 4 с внешней стороны. Таким образом, жилища 1, 2 и 4 представляли собой постройки площадью соответственно 56,2, 40 и 18,7 кв. м, которые, судя по незначительной углубленности в материк, являлись наземными, со столбовой конструкцией кровли. Особенности расположения столбовых ямок в жилище 1 позволили И.А. Сыркиной предполагать наличие четырехскатной крыши.
О принадлежности исследованных сооружений журавлевскому населению свидетельствует найденная на полу керамика и бронзовые наконечники стрел.
Жилища богочановского этапа богочановской культуры.
Богочановские жилища не были объектом пристального изучения, в монографии Е.М. Данченко им посвящен небольшой раздел (Данченко Е.М., 1996. С. 41-44).
В настоящее время исследованы остатки четырех богочановских жилищ - на поселениях Затон и Утьма, а также на Богочановском и Михайловском городищах. Постройки имели котлован, углубленный в материк на 0,12 - 0,35 м, с отвесными или слегка наклонными стенками. Дно котлована было ровным (поселение Утьма) или имело наклон к одной из стен (Богочановское городище). В северной части жилища на поселении Затон на полу была зафиксирована впадина трапециевидной в плане формы размером 2,7 - 1, 6 x 2,4 м и глубиной 0,15 - 0,2 м. Пол сооружения, исследованного на Михайловском городище, имел небольшое понижение к центральной части; при этом у одной из стен отмечен выступ, наподобие ступеньки, а у другой - возвышение, на котором находился очаг.
Жилища имели разную площадь: 13 кв. м (Михайловское), 24 кв. м (Богочановекое), 50 кв. м (Утьма), 64 кв. м (Затон). Постройки, раскопанные на поселениях Затон и Утьма, были многокамерными и, помимо основной жилой части, имевшей довольно правильные подпрямоугольные очертания, включали хозяйственные помещения подпрямоугольной или иной формы. Соединялись отдельные части жилища переходами (Утьма) или смежно (Затон).
Сооружения на городищах Богочановском и Михайловском также имели подпрямоугольную конфигурацию, но являлись однокамерными. Из исследованных жилищ три были ориентированы по линии СВ-ЮЗ или СВВ-ЮЗЗ (Михайловское, Затон, Утьма), и одно было вытянуто с запада на восток (Богочаново).
Выход из сооружений на поселениях Затон и Утьма представлял из себя длинный (соответственно 5 и 10 м) коридор, который тянулся в направлении СВ или СВВ по прямой (Затон) или резко поворачивая к СЗ, а затем к северу (Утьма). В жилище на Богочановском городище выход был короче - 2,5 м и вел в западном направлении, постепенно суживаясь от 1,5 до 0,8 м. В жилище на Михайловском городище коридорообразный выход не прослежен. В сооружениях находилось от 2 до 4 очагов, которые, как правило, располагались в центральной части (Затон, Утьма, Михайловское) или у одной из стен вдали от входа (Богочановекое, Михайловское. Затон). В жилищах на поселении Затон и Богочановском городище по одному очагу находилось в углублениях подпрямоугольной формы, уходящих в материк на 0,3 - 0,4 м. В жилище на Михайловском городище, как уже отмечалось, один из очагов, расположенный у стены, занимая поверхность возвышения высотой около 0,2 м от уровня пола. В той из камер сооружения на поселении Утьма, вблизи наземного очага, зафиксированы столбовые ямки.
С очагами в жилищах связаны развалы богочановских сосудов (Утьма, Михайловское), скопление костей животных и рыб (Затон). Размеры и мощность очажного слоя могли быть различными. Наряду с небольшими пятнами прокала диаметром 0,3 - 0,5 м и толщиной 0,03 - 0,1 м, встречались обширные очаги 2,45 x 1,2 м, 2,2 x 0,9 м или 1,8 x 1,2 'м, мощность которых достигала 0,2 - 0,3 м. Очажный слой мог иметь подовальные пни подпрямоугольные очертания. На поселении Утьма, городищах Михайловском и Богочановском небольшие очаги примыкали к жилищам снаружи.
В постройках на поселениях Утьма и Затон вскрыты хозяйственные ямы. Они представляли собой углубления подъовальной или округлой в плане формы размером от 2 x 2 м до 3,5 x 1,7 м по верхнему краю, уходящие в материк на 0,6 - 0,95 м. В заполнении, состоящем из чередующихся слоев супеси, углистого и материкового грунта, а также обожженной глины, встречены кости животных и керамика. Ямы располагались в основной части сооружений (Затон), в хозяйственных помещениях или в расширении коридорообразного выхода (Утьма). На поселении Утьма, помимо этого, хозяйственные ямки, заполненные костями животных, примыкали к жилищу с наружной стороны.
По периметру котлована построек с внутренней и внешней стороны фиксируются столбовые ямки диаметром 0,08 - 0,3 м и глубиной 0,05 - 0,35 м от уровня материка.
Следует также отметить, что от основного жилого помещения в направлении юго-запад тянулись две канавки большего размера. Одна имела длину 0,57 м, ширину 0,17 м и глубину 0,15 м. У другой те же параметры соответствовали 1,86 м, 0,36 ми 0,14 м.
Незначительная углубленность в материк, наличие столбовых ямок внутри сооружения и за его пределами позволяет предполагать наземный характер богочановских построек. Форма жилищ с длинным коридорообразным выходом находит аналогии на поселениях саргатской культуры и, по-видимому, являлась оптимальной для существовавших условий.
.2 Инвентарь памятников
К сожалению опубликованных материалов богочановских памятников очень мало.
Наиболее массовый материал с богочановских памятников - керамика, находки исчисляются тысячами фрагментов и десятками сосудов. Мы не будем останавливаться на подробном описании богочановской керамики, посколько она очень подробно описана в монографии Е.М. Данченко.
Кости домашних животных встречены на многих богочановских поселениях. Определения костей сделаны для поселений Затон, Копейкино, Утьма, Михайловское. Из зубов этих животных изготавливались подвески (Данченко, 1996. С. 71).
Костные остатки диких животных встречены также на многих поселениях. Определения костей сделаны для поселений Затон, Копейкино, Утьма, Михайловское.
Костные остатки рыб. Определения костных остатков сделаны только для поселений Затон и Утьма. На поселение Затон обнаружено скопление костей рыб в очаге жилища, это кости щуки, стерляди, плотвы, карася, язя, окуня, налима. На поселение Утьма костные остатки встречены в хозяйственной яме, это кости щуки и язя (Данченко, 1996. С. 210).
Предметы конской упряжи. В погребении кургана 1 Михайловского могильника найдена сбруйная бляха в форме ассиметричного листка с узором в виде «запятой» и рельефным изображением на круглом щитке, которая, возможно может судить об использовании лошади для верховой езды. В заполнении жилища на поселении Затон найдены костяные предметы, которые могли иметь отношение к конской упряжи (Данченко, 1996. С. 72).
Пряслица встречены на поселениях Затон, Серебрянка III, Утьма, Кип III, Михайловском городище, Михайловском могильнике, Красноярском городище. Формы и размеры разнообразны. Диаметр колеблется от 2,2 до 5,5 см. Представлены экземпляры с поперечным сечением в виде сегмента, полумесяца, шестигранника, прямоугольника, овала и т.д. Большинство пряслиц покрыты узором, при этом, независимо от формы, их объединяет наличие солярной символики, выполненной, как правило, резными линиями и ямочными наколами. Помимо лепных встречаются пряслица, изготовленные из фрагментов керамики (Данченко, 1996. С. 64). Находки пряслиц указывают на наличие у богочановцев прядения, при котором в качестве сырья могли использоваться шерстяные и растительные волокна. Остатки шнурков, свитых из шерстяных нитей, сохранились на бляхе из кургана 1 Михайловского могильника и личине с городища Новоникольское III (Данченко, 1996. С. 72).
Изделия из кости. Ложки, наконечники стрел, проколки и т.д., а также их заготовки, говорят о развитии косторезного дела.
Проколки из костей животных представлены на поселениях Затон, Кип III.
Костяная ложка с плоским черпаком овальной формы и длинной прямой ручкой. длина 15 см. Найдена в жилище на поселении Затон. Находит аналогии в материалах кулайской культуры (Чиндина, 1984. Рис. 28-5).
Наконечники стрел. Опубликовано 10 костяных наконечников и две заготовки. Они происходят с городища Ямсыса VII, Михайловского и Богочановского городищ, поселений Затон и Утьма. Все наконечники черешковые. Длина их в среднем равняется 8,5 - 11 см. Выделяется крупный наконечник длиной 17,2 см из жилища на поселении затон. Большинство имеет трехгранное или четырехгранное сечение, обычно с выемкой на одной из граней, что связано с использованием в качестве исходного материала трубчатых костей животных. Черешок в большинстве случаев плоский. У четырех наконечников нижняя часть граней срезана под прямым или острым углом и оформлена в виде шипов. У других переход к черешку более плавный. Три наконечника заполированы и отличаются тщательностью отделки. Остальные изготовлены довольно небрежно (Данченко, 1996).Ножи находят широкий круг аналогий в памятниках эпохи раннего железа на сопредельных территориях (Троицкая, 1979. Табл. VII; Полосьмак, 1987. Рис. 33-5-15).
Предметы, имеющие отношение к металлургическому производству.
Ножи из бронзы. Опубликовано 5 экземпляров. Два происходят из насыпей средневекового могильника у с. Кип, расположенного на поселении эпохи бронзы - раннего железа. Один из культурного слоя Сперановского городища, один с Богочановского городища. Один экземпляр происходит из грунтового погребения на многослойном поселении Усть-Тара 71 (Булавкин, 2007. С. 96).
. Нож без выделенной рукояти длиной около 8 см, лезвие изогнуто. Подобные ножи датируются VI-II (Данченко, 1996. С. 36).
. Нож с выгнутой спинкой и прямым лезвием, отделенным от рукояти небольшим уступом. Длина 7,3 см, толщина спинки и рукояти 2 мм. В лесной полосе Западной Сибири подобные ножи известны в большереченских погребениях VI-VII в.в. до н.э. Томского могильника, на Степановском-1 поселении васюганского этапа кулайской культуры, где датируется V-IV в.в. до н.э. (Комарова, 1952. Рис. 17-12, 13, 16; Чиндина, 1984. Рис. 7-5, 6).
. Нож с выгнутой спинкой и прямым лезвием, отделенным от рукояти небольшим выступом. Длина 15,8 см, толщина спинки - 3 мм. Датируется в пределах VII-I в.в. до н.э. (Бельтикова, 1986. С. 73).
. Нож имеет прямую спинку и закругленное лезвие, отделенное уступом от рукояти, конец которой, по-видимому, обломан. Аналогии известны в памятниках VII-I в.в. до н.э. (Бельтикова, 1986. Рис. 4-9. С. 73).
. Нож без выделенной рукояти, Длина - 6,6 см, ширина - 1,1 см. Нож имеет широкие аналогии в памятниках Западной Сибири (Грязнов, 1956. Табл. XVIII - 30; Членова, 1967. С. 175; Шамшин, 1989. Рис. 3; Фролов, 1996. С. 136)
Железные ножи.
. Массивный нож, найденный на Михайловском городище. Длина 19 см, толщина рукояти и спинки - 5-6 мм. Ручка, отделенная от лезвия уступом, расширяется вверх, на ее конце, срезанном под тупым углом, имеется круглое отверстие. Аналогии известны на иткульских памятниках Малое Вишневое конца V-IV в.в. до н.э. и Иткульское-1 VII-IV в.в. до н.э. (Бельтикова, 1984. Рис. 4-16; 1988. Рис. 6-17-19).
. Ножи с вытянуто-треугольным лезвием, отделенным от короткого плоского черешка резким уступом со стороны режущей кромки. Три экземпляра происходят с однослойного поселения Затон, причем два из них найдены в жилище. Аналогичный нож со слегка изогнутым лезвием и заклепкой у основания черешка встречен в заполнении жилищного котлована на Михайловском городище. по форме близок предыдущим нож с поселения Утьма, имеющий чуть выгнутую спинку и более длинный черешок. На лезвии, конец которого обломан, сохранилась заклепка. Этот экземпляр соспостовим с некоторыми кулайскими образцами (Чиндина, 1978. Рис. 10-7).
Бронзовые топоры-тесла в комплексе с богочановской керамикой не встречены, однако об их существовании у богочановцев говорят некоторые находки литейных форм (Данченко, 1996. С. 63).
Бронзовое шило. Подобных находок также не известно, однако, наличие литейной формы на городище Ямсыса VII возможно указывает на существование у богочановцев подобных орудий (Данченко, 1996. С. 36).
Тигли представлены обломками на городище Ямсыса VII, Новоникольское III и др. По размеру и форме они однотипны и имеют вертикальные стенки и плоское дно, толщина которого равнялась толщине стенок или несколько превышала ее. Все тигли были в употреблении: на многих из них сохранились следы бронзы (Данченко, 1996. С. 37, 64).
Литейные формы. Обломок створки глиняной литейной формы для отливки шила или булавки найден на городище Ямсыса VII. Литейные формы также фрагментарно представлены на Михайловском городище, поселениях Затон и Утьма (Данченко, 1996. С. 37. 64).
Сопла глиняные. Обломки двух экземпляров обнаружены в жилище на поселении Затон. Внутренний диаметр одного из них 2,3 - 2,5 см, толщина стенок - 3 - 8 мм. Второе имело стенки толщиной 1,3 - 1,7 см. Диаметр его внутренней части определить трудно.
Сердечники для литейных форм. Фрагменты пяти сердечников из глины и песчаника найдены в жилом сооружении на поселении Затон (Данченко, 1996. С. 65).
Отдельно стоит находка роговой мотыги, которая обнаружена в жилище на поселении Затон. Длина 36 см. Изготовлена из отростка лосиного рога, основание которого было обрублено и стесано таким образом, что одна сторона представляет собой плоскость. На противоположном остром конце, примерно на 1/3 всей длины изделия, рельеф рога полностью стерся, как если бы оно использовалось для рыхления почвы (Данченко, 1996. С. 65).
Предметы неопределенного назначения. Происходят из жилища на поселении Затон.
. Костяной крючок. Длина 7,6 см.
. Костяная лопатка. Длина 13,5 см. Приостренный рабочий край заполирован, по-видимому, от длительного использования.
. Обломок костяного изделия в виде пластины с тремя отверстиями в плоскости: круглым посредине, прямоугольным на одном конце и двумя круглыми, просверленными вплотную друг к другу, на другом. В последнем случае отверстия были расположены рядом специально для того, чтобы в ходе дальнейшей доработки получить отверстие четырехугольной формы, как это было сделано на противоположном конце изделия.
. Обломок костяного предмета, сохранившаяся часть которого имела форму треугольника с круглым сквозным отверстием диаметром 9 мм. На обломанном конце изделия находилось еще одно отверстие прямоугольной формы (Данченко, 1996. С. 69, 70).
.3 Новые археологические источники для изучения богочановской культуры Среднего Прииртышья
Стратиграфическая ситуация, прослеженная на КрАК, является достаточно сложной, поскольку мыс был обитаем на протяжении нескольких эпох, и ранние горизонты культурного слоя многократно нарушались в последующие периоды заселения. В довоенные годы часть памятника занимали хозяйственные постройки, о чем свидетельствуют сохранившиеся местами остатки столбов. Определить принадлежность многих вскрытых объектов к конкретному периоду было непросто: неоднократно фрагменты разновременной и разнокультурной керамики расчищались на одной глубине и даже в одних скоплениях.
Результаты многолетних раскопок показывают, что первые свидетельства пребывания здесь древнего населения относятся к эпохе мезолита. В дальнейшем на мысу существовали поселения разных этапов бронзового века, а в начале эпохи железа на нем были возведены оборонительные сооружения, которые, после неоднократных реконструкций, в дошедшем до нас виде, представляют три линии укреплений типа «ров-вал».
Внутренний вал имеет ширину 8,4 м и высоту от укрепленной площадки городища 1,2 м. Следующий за ним ров при ширине 4 м имеет глубину 0,75-0,8 м. Ширина среднего вала достигает 8,2 м, высота - 0,93-1 м. Далее следует ров шириной 4,2 м и глубиной 0,53 - 0,9 м. Сам внешний вал при ширине 10,4 м возвышается на 1 м от среднего рва и на 1, 6 м от внешнего. Наконец, внешний ров имеет ширину 2,2 м при глубине 0, 9 м от современной поверхности селища.
Коллекция материалов, относящихся к раннему железному веку, является самой представительной на памятнике. В основном она включает керамику, которую по облику можно отнести к заключительной стадии раннего, журавлевского этапа богочановской культуры (рис. 2: 1, 3, 5). С данным комплексом посуды можно связать бронзовые наконечники стрел - как степных форм, так и кулайского типа, специфичного для таежной зоны Обь-Иртышья. Бронзовая бабочковидная бляха с петлей на обороте, часть глиняных пряслиц, бронзовых и железных ножей, бронзовый кельт, обломок глиняного жертвенника также могут быть отнесены к эпохе раннего железа. Облик керамики и инвентаря позволяет датировать их серединой - второй половиной I тыс. до н.э. Наряду с южнотаежной журавлевской и богочановской керамикой на городище встречена посуда саргатской культуры (рис. 2: 2, 4), занимавшей огромную территорию лесостепи Зауралья и Западной Сибири
В ходе сезона 2005 г., впервые за все время исследований КрАК, на нем выявлены остатки сооружения раннего железного века. Прежде удавалось находить лишь скопления керамики или отдельные ямы, содержащие материалы этого времени (Данченко Е.М. 2006). К сожалению, к моменту написания данной работы не обработаны до конца материалы 2007 года.
Поселение Зимние III (рис. 3) Было впервые обнаружено в 2002 году Кавырдакским разведочным отрядом Южнотаежной археологической экспедиции под руководством К.Н. Тихомирова (Тихомиров К.Н., 2004). Тогда же он был описан и на него был составлен план, произведена его фотофиксация. Памятник был обнаружен по керамике, найденной в выбросе грунта из норы грызуна. По керамике памятник был предварительно датирован эпохой позднего неолита - ранней бронзы. Найденная керамика была отнесена к керамике екатерининского типа. Однако, от местных жителей, косивших здесь траву, была получена информация, что здесь находилась деревня Зимние, оставленная в середине XX века. С целью уточнения культурной и хронологической принадлежности и выяснения характера культурного слоя, а также разрушений, причиненных культурному слою человеческой деятельностью, в 2003 году на нем был заложен раскоп площадью 16 м2.
Для раскопа было выбрано место на окраине памятника в том месте, где не фиксировалось видимых объектов.
В результате раскопок были найдены фрагменты керамики эпохи бронзы, а также раннего железного века, относящихся к богочановской культуре (рис. 4).
Городище Новоягодное IV (рис. 5) расположено в 1,5 км к ЮЗ от с. Новоягодное Знаменского района Омской области, в 2,57 км к СВ от бетонного моста через р. Шиш, в 0,08 м от дороги Усть-Шиш - Новоягодное, в 2,5 км к Ю от администрации сельского поселения Новоягодное, в 7,4 км к СВ от конторы лесоучастка в п. Усть-Шиш Знаменского района Омской области. Памятник находится на краю коренной террасы левого берега р. Шиш, недалеко от стрелки с коренной террасой правого берега р. Иртыш. Высота террасы здесь достигает 10 м. Терраса левого берега р. Шиш в месте расположения памятника поросла сосновым лесом, без подлеска. Бор растет на хорошо дренируемых подзолистых почвах, сложенных из супеси и легкой супеси. Такая ситуация привела к тому, что дерн практически полностью отсутствует или маломощный, а гумусированность культурного слоя слабо выражена. Вследствие этого сложилась ситуация, когда культурный слой слабо отличается от подстилающего материкового слоя и границы объектов в материке слабо читаются.
Под террасой расположен заболоченный лес на плохо дренируемых тяжелых почвах, с преобладанием ели и пихты, с примесью березы, с густым подлеском. Здесь встречается незначительное количество кедра.
Перед началом раскопок был снят план памятника. Городище было впервые обнаружено К.Н. Тихомировым в 2002 году. В настоящее время городище представляет собой приподнятую полукруглую площадку, окруженную рвом. На территории городища фиксируется несколько впадин, предположительно являющихся остатками построек. Городище расположено на краю террасы р. Шиш. На террасе растет сосновый лес с небольшим количеством молодого подроста. В месте расположения памятника высота террасы составляет 10 м. Под террасой расположена старица р. Шиш - озеро Каскагуль. Оно находится на самом высоком здесь месте. Городище относиться к террасному типу. Оно имеет в плане полукруга, окруженного рвом, глубина которого составляет 0,3 м, при средней ширине его - 1 м. С восточной стороны имеется вход на городище в виде перемычки во рву шириной 3 м. Западная часть городища не имеет рва, так как она вплотную примыкает к крутому склону террасы. Его размеры с ЮВ на СЗ составляют 35 м, с ЮЗ на СВ 30 м. Таким образом площадь городища составляет 1050 м2. На городище было зафиксировано 15 объектов.
Для проведения аварийно-спасательных работ был выбран северный участок городища, прилегающий к бровке террасы. Раскоп был соотнесен с краем террасы. Вследствие этого ориентировка раскопа приобрела не строго С-Ю, а имеет отклонение на 20 градусов к востоку и в целом приобрела ориентацию вдоль линии СВ-ЮЗ. Площадь раскопа составила 120 м2. Место раскопа было выбрано так, чтобы в него попали участок за пределами видимой части городища, ров и впадина от постройки. Такое расположение раскопа позволяет исследовать не только отдельную постройку, но и также исследовать оборонительную систему и площадь за пределами городища, что позволит получить наиболее полную информацию о комплексе. Выбор места раскопа был обусловлен стремлением спасти ту часть городища, разрушение которой возможно в ближайшее время. Именно здесь планируется заезд на участок тяжелой техники для лесозаготовительных работ. Этому же способствовал и тот факт, что здесь наименьшее количество растущих деревьев и проводимые раскопки в наименьшей степени могут повредить природе. Важным обстоятельством выбора места раскопа послужил и то, что закладка здесь раскопа наиболее удобна для последующих спасательных работ.
Раскопки памятника дали довольно содержательную коллекцию - 1764 находки. Подавляющее большинство находок составляла керамика, в основном небольшие фрагменты, кроме этого было обнаружено 9 скоплений керамики, в том числе один целый керамический сосуд. Кроме керамики на памятнике было обнаружено множество костей животных, фрагментов глиняных льячек и тиглей, железняка, лощила и костяная заготовка для маленького ножика или наконечника стрелы.
Вся керамика, за исключением нескольких небольших фрагментов, относящихся к более раннему времени (рис 6: 2, 4), относится к журавлевскому этапу богочановской культуры. Самыми часто встречающимися элементами орнамента являются фестоны, выполненные гребенчатым штампом и наколами (рис 6: 5; 7: 2; 8: 2), вообще накольчатая техника превалирует на керамике городища. Наибольшее количество на городище сосудов с прямой вертикально поставленной шейкой и выраженным переходом к тулову.
В раскоп попали два объекта. Одним из них - это остатки рва городища. Второе - остатки котлована от постройки. Исследование рва позволило прийти к выводу, что он сильно заплыл, а кое-где был перекрыт грунтом с городища. Постройка же была многокамерная, и попала в раскоп лишь частично. Тем не менее, можно говорить о том, что она имела на некоторых участках отвесные стенки и была слегка углублена в грунт. Более точные и достоверные сведения мы можем получить лишь исследовав объекты полностью.
Городище Новоягодное II (рис. 11). Городище расположено на краю коренной террасы левого берега р. Шиш, правого притока р. Иртыш. Между старой лесопилкой с. Новогоядного и действующим кладбищем указанной деревни, недалеко от развалин детского дома. В 250 м. к востоку от городища проходит дорога из с. Новоягодное в п. Усть-Шиш. Край террасы здесь покрыт сосновым бором. Подлесок в лесу практически отсутствует. Не доходя городища р. Шиш начинает петлю и отходит от террасы. Под террасой, в месте расположения городища находится старица р. Шиш - оз. Каскагуль. Описание конструктивных особенностей городища здесь не имеет смысла ибо оно уже неоднократно описано в литературе.
В настоящее время процессы дефляции привели к тому, что место расположения памятника с двух сторон охватывают овраги. Молодые растущие овраги прорезают террасу на глубину 25-35 метров. На дне южного оврага даже в середине лета протекает довольно большой ручей. Склоны оврага не задернованные отвесные и осыпаются. Овраг растет быстро и именно поэтому раскоп был разбит с южной стороны городища. Северный овраг более старый в нем наблюдаются поросли молодой березы, тем не менее, он медленнее, но, тоже продолжает расти. В ближайшее время эти овраги могут соединиться. В этом случае участок мыса с расположенным на нем городищем может быть отрезан от основного массива террасы. В конце концов, этот участок террасы будет разрушен.
Неблагоприятному состоянию памятника способствуют и методические ошибки раскопок прошлых лет в настоящее время на городище отмечаются следы многочисленные следы раскопок. Они не рекультивированы ни в малой степени. Более того, раскопы разбросаны по городищу в разных местах и не связаны между собой никоим образом. В настоящее время уже сложно восстановить, кто, когда и какой раскоп раскапывал. Непонятно также, куда исследователи прошлых лет девали отвалы не рекультивированных раскопов и как указанные отвалы повлияли на внешний облик городища.
В плохое состояние городища внесли свой вклад и местные жители. В настоящее время на дневной поверхности кроме раскопов фиксируются и многочисленные современные ямы разного размера и формы. Часть из них интерпретируются как своеобразные землянки. По словам местных жителей, дети из детского дома и села копали в валах городища землянки и там играли. В последнее время на городище стали вырубать лес. Падающие деревья, а также работа землеройной техники вела к разрушению культурного слоя на городище.
Впервые об отнесение части материалов с городища к эпохе раннего железа заговорила А.С. Чагаева, которая связывала их с потчевашской культурой (Чагаева А.С. 1966. С. 124). Однако исследовательница опиралась на датировку потчевашской культуры, предложенную В.А. Мошинской - конец I тыс. до н.э. - I тыс. н.э. (Мошинская В.И., 1953). В 1970 году группа уральских археологов во главе с В.Ф. Генингом подвергла критике концепцию В.И. Мошинской и датировала потчевашскую культуру эпохой раннего средневековья, в пользу этой датировки высказалась также А.С. Чагаева (Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Федорова Н.В. 1970. С. 222, 223; Чагаева А.С. 1970. С. 237). Позднее, Е.М. Данченко, обобщая в своей монографии материалы, выделяемые в богочановскую культуру, отнес один из слоев городища к эпохе раннего железного века (Данченко Е.М., 1996).
К сожалению, нам не доступны материалы раскопок городища 1963 года, поэтому в характеристике раннего железного века мы будем опираться на работы 1975, 1976 и 2005 годов.
В материалах 1975, 1976 годов к керамике раннего железного века можно отнести 54 фрагмента. В материалах 2005 года достоверно к эпохе раннего железа можно отнести 44 фрагмента.
Судя по найденным фрагментам, керамика изготавливалась ленточным способом, ширина стенок в целом составляла 5 - 7 мм. Излом на большинстве фрагментов происходил по основанию шейки. Можно предположить, что она приформовывалась, будучи изготовленной отдельно.
Формовочная масса состоит из глины с примесью шамота, органики, талька, в двух случаях встречается толченые кальцинированные кости и дресва. В тесте отмечается наличие болотной руды. Судя по следам заглаживания на фрагментах керамики, обработка поверхности проводилась путем заглаживания щепкой или пучком травы, встречаются фрагменты ангобированной керамики. Наряду с хорошо обожженной керамикой встречается и посуда плохого обжига, один сосуд, по-видимому, высушен или обжиг был прерван.
По профилировке верхней части и преобладающим элементам орнамента эту керамику можно разделить на группы.
К первой группе относятся 24 фрагмент закрытых банок, с округлой формой среза венчика, орнаментированные рядами ямок или жемчужин, часто сочетающихся вместе, а также рядами косопоставленной крупнозубой гребенки (рис. 12: 2, 4) Скорее всего, орнаментом была покрыта только верхняя часть сосудов. Сочетание ямок и жемчужин является характерным признаком керамики раннего железного века. Ближайшие аналогии мы находим в керамике Михайловского могильника (Данченко Е.М. 1991. рис. 2-5,6) или 1 типе богочановской керамики (Данченко Е.М. 1996. С. 53).
Вторая группа представлена 38 фрагментами с прямой вертикальной шейкой различной высоты и четко выраженным переходом к тулову, округлым срезом венчика. Для орнамента характерны ряды гребенки, луночных вдавлений или ниспадающих наколов, вызывающих позднесузгунские ассоциации, а также ряды ямок, «елочки», выполненной гребенкой (рис. 12: 1, 5, 7; рис. 13). Эта группа сходна с журавлевской керамикой, прямые аналогии находятся с сосудами городища Ямсыса VII (Данченко Е.М. 1996. Таб.1; Труфанов А.Я. 1983. Рис. 9, 10, 12, 16, 19).
К третьей группе относятся 4 фрагмента с профилированной шейкой и плавным переходом к тулову, ровным срезом венчика и небольшим карнизом снаружи, без орнамента или со следами протащенной гребенки (рис. 12: 6). Причем большинство подобных фрагментов, найденных в разных частях раскопа, скорее всего, относятся к одному сосуду. Подобная керамика встречена на Богочановском городище и отнесена Е.М. Данченко к третьему типу богочановской посуды (Данченко Е.М. 1996. С. 53, 165).
К четвертой группе относятся 7 фрагментов со слабопрофилированной верхней частью. Срез венчика, как правило, плоский, с небольшим козырьком. Орнаментированы рядами ямок, жемчужин, гладким вертикальным штампом, выполненным палочкой, «елочкой», выполненной тем же штампом, а также наколами различной величины (рис. 12: 3, 8). Отличительной чертой этой группы является отсутствие гребенки.
По профилировке данная группа соотносится с II типом богочановской керамики (Данченко Е.М. 1996. С. 53).
К пятой группе можно отнести развал сосуда горшковидной формы, орнаментированный рядами «жемчужин», ямок, косопоставленной крупнозубой гребенчкой, образующей елочный узоры и «сетку» (рис. 14). Данный сосуд относится к IV типу богочановской посуды (Данченко Е.М., 1996. С. 54, Рис. 40 - 13).
В шестую группу мы выделим керамику, которую сложно связать с определенной археологической культурой, однако она в целом носит черты керамики раннего железного века. К этой группе относятся три фрагмента саргатского облика, а также два фрагмента от одного сосуда, которые по форме и орнаментации находят аналогии в носиловской иткульской керамике (Могильников В.А., 1992. С. 276 - 277, Табл. 115; Сальников К.В., 1962. С. 28, Рис. 4).
Вся вышеперечисленная керамика, в материалах 2005 года была сконцентрирована на двух участках раскопа в квадратах, расположенных на двух объектах, представляющих из себя подпрямоугольные западины, на предматериковой глубине. Исходя из орнаментации и формы фрагментов керамики, можно говорить, что данная керамика за небольшими исключениями составляет один культурный комплекс и, судя по всему, относится к богочановской культуре раннего железного века, причем к двум хронологическим этапам существования археологической культуры.
Усть-Тара 71 (рис. 15). В ходе археологического обследования поймы р. Тара в районе д. Усть-Тара Тарского района Омской области недалеко от устья р. Зимовная (правый приток р. Тара). На краю первой надпойменной террасы р. Зимовная в лесозащитной борозде были найдены фрагменты керамики различных эпох (эпоха ранней бронзы, раннее средневековье). В трех метрах от склона террасы, в месте ее поворота, был заложен разведочный раскоп площадью 16 кв. м. с целью выявления особенностей культурного слоя и выяснения культурно-хронологической принадлежности памятника. В результате раскопок был получен материал, подтверждающий первоначальные предположения. Кроме того при зачистке на четвертом штыке было зафиксировано пятно серого цвета овальной в плане формы, половина которого уходила под западную стенку в квадратах А-1, А-2, ориентировано длинной осью по линии С - Ю. Пятно фиксировалось на глубине 30 см от условного нуля. При выборке пятна на материке на глубине 40 см были найдены фрагменты человеческих костей. Было решено сделать прирезку в западную стенку раскопа размером 3х1 м. Во время исследования культурного слоя в прирезке на зачистке после третьего штыка было зафиксировано пятно серого цвета аморфной формы на глубине от 14 до 19 см от условного нуля. При дальнейших зачистках условных горизонтов пятно приобрело полуовальную форму. В заполнении встречались фрагменты керамики эпохи ранней бронзы (екатериненская культура). В могиле находился скелет человека с сопроводительным инвентарем (рис. 16). Скелет лежал не в анатомическом порядке, что, возможно, свидетельствует о том, что могила была потревожена. Череп находился в южной части могилы, кости рук лежали севернее с правой стороны от него, кости таза находились севернее черепа на условной линии череп - сосуд, севернее его располагались бедренная и большая берцовая кость. В ногах погребенного лежал бронзовый нож без выделенной рукояти, его длина 6,6 см, ширина 11 мм. В северной оконечности могилы находился небольшой круглодонный сосуд, диаметр устья сосуда - 9 см, высота - 8 см, толщина стенок - 3,5 мм. Он имеет прямую вертикально поставленную шейку и четко выраженный переход к тулову, срез венчика закруглен. Сосуд орнаментирован зигзагами, выполненными наколами, орнаментом покрыта лишь шейка.
Данное погребение не имеет прямых аналогий. Сосуд, найденный в могиле отличается определенным своеобразием: круглодонность и достаточно бедная орнаментация - характерные признаки керамики эпохи раннего железного века, орнамент в виде зигзагов в свою очередь вызывает ирменские ассоциации. Тот факт, что облик данного сосуда близок керамике раннего железного века и при этом имеет черты, уходящие в предшествующую эпоху поздней бронзы позволяет нам отнести его к журавлевскому типу керамики VI-IV в.в. до н.э. Это предположение подтверждает и датировка бронзового ножа. Подобные ножи имели широкое распространение на территории Сибири и большинством исследователей датируются VI-III в.в. до н.э. (Грязнов М.П. 1956. Табл. XVIII - 30; Членова Н.Л. 1967. С. 175; Генинг В.Ф., Ещенко Н.К. 1973. рис. 4-11-12; Шамшин А.Б. 1989. рис. 3; Фролов Я.В. 1996. С. 136). Один экземпляр найден в насыпи средневекового могильника у с. Кип, расположенного на поселении эпохи поздней бронзы - раннего железа, однако его связь с журавлевским населением условна (Данченко Е.М. 1996. С. 36).
Таким образом, можно говорить о первом исследованном погребении журавлевского этапа богочановской культуры, которое не позволяет судить в целом о погребальном обряде журавлевского населения, так как он мог быть многовариантен. Однако мы можем отметить определенную преемственность погребальной обрядности с памятниками красноозерской культуры, которую можно определить как грунтовые захоронения в неглубоких материковых ямах (Матвеева Н.П. 1991.С. 78 - 84). Но тот факт, что известные красноозерские погребения также являются случайными единичными находками, делает эту преемственность весьма условной.
На данный момент в южнотаежном Прииртышье в той или иной степени исследованы около 40 богочановских памятников. Некоторые памятники подвергались систематическим раскопкам, некоторые были исследованы лишь с помощью разведочных шурфов. Более того, бросается в глаза абсолютное преимущество поселенческих памятников перед погребальными. На сегодняшний день бесспорно богочановским можно назвать лишь Михайловский могильник (Данченко Е.М. 1991). Возможно, что грунтовое захоронение на памятнике Усть-Тара 71, исследованное в 2006 году экспедицией, под руководством К.Н. Тихомирова относиться к журавлевскому этапу богочановской культуры. Так же относящимися к богочановской культуре считают грунтовое захоронение Танатово IV (Татауров С.Ф. 1993). Возможно, такой перекос со временем удастся преодолеть, однако он характерен не только для богочановской культуры, в сибирской археологии ни для кого не секрет существование так называемых «культур покойников» и «культур керамики».
К сожалению, обновление источниковой базы богочановской культуры происходит стихийным образом. Тогда как необходимо целенаправленное изучение археологических памятников, которые составляют некое культурно-хозяйственное единство («кусты»). Перспективна в этом плане идея археологических микрорайонов.
3. Хозяйство богочановской культуры
.1 Ландшафтная специфика и динамика природной среды южнотаежного Прииртышья в позднем голоцене
Природная среда во многом определяла жизнеобеспечение древнего населения, обуславливая выбор мест поселения и тип хозяйства, направление миграционных потоков, влияя на демографическую и социальную структуры общества, этнокультурные связи. Трудно представить восстановление целостной картины прошлого человечества без палеоэкологических реконструкций, которые стали возможны благодаря развитию таких научных дисциплин, объединивших методы палеоэкологических и археологических исследований, как археологическое почвоведение, палеонтология и палинология (Зах, Рябогина, 2005. С. 85).
Географическая среда как материальная основа процесса производства оказывала большое влияние на характер и темпы социально-экономического развития первобытного общества.
Говоря о важной роли природной среды, нельзя безоговорочно раз и навсегда, определять то или иное географическое окружение как «благоприятное» или «неблагоприятное». Отдельные элементы географической среды - особенности ландшафта, направление речных путей, наличие или отсутствие удобных для эксплуатации каменных и рудных месторождений и другие факторы - в разных своих сочетаниях, в разные эпохи и при разных исторических обстоятельствах проявлялись по-разному (Косарев, 1976. С. 3).
Для интересующей нас территории характерен континентальный климат бореального типа. Особенностью его является большая изменчивость и непостоянство по годам, характерны сильные ветры, суховеи, резкие изменения температуры. Зима продолжительная и суровая, весна короткая и сухая, лето жаркое и короткое. Безморозный период - с конца мая и до начала сентября. Природные условия достаточно благоприятны для развития скотоводства, охоты, рыболовства и собирательства. Повторяющиеся засухи и годы с избыточным увлажнением отрицательно сказываются на земледелии (Матвеева, Ларина, Берлина, Чикунова, 2005. С. 6).
Традиционно ранний железный век Евразии относят к первой половине субатлантического периода голоцена. Он характеризуется неоднородной ландшафтно-климатической ситуацией и совпадает с периодами увеличения увлажнения в середине и конце I тыс. до н.э. и аридизации в начале I тыс. н.э. В ритмической модели голоцена, разработанной Е.В. Максимовым, ранний железный век включал холодно-влажную (VI-II в.в. до н.э.), холодно-сухую (II в. до н.э. - I в. н.э.) и тепло-сухую (I-IV в.в. н.э.) климатические фазы. Время наступления каждой из них в разных регионах Евразии различалось на 100 - 200 лет они имели неодинаковую продолжительность. В степях аридизация была более глубокой, чем в лесостепи, происходило смешение зон и подзон, но характер изменения ландшафтных зон на сегодня малоизучен (Матвеева, Рябогина, 2003. С. 30).
М.Ф. Косарев выделяет в раннем железном веке две волны увлажнения климата. Первая произошла около VIII-VII в.в. до н.э. и была отмечена распространением в лесостепи памятников красноозерского и завьяловского типов, в материале которых прослеживается много северных лесных черт - распространение в орнаментации керамики крестового штампа, повышение в производственном инвентаре доли каменных и костяных орудий, увеличение в хозяйстве роли охотничьего и рыболовческого промыслов. Вторая волна имела место в последние века I тыс. до н.э. и выразилась в распространении в предтаежном Обь-Иртышье памятников кулайского типа ближайшие аналогии которым известны в Нарымском Приобье и в северных районах таежного Обь-Иртышья (Косарев, 1984. С. 42).
По мнению М.Ф. Косарева, эти две волны, возможно, были разделены периодом относительной сухости (около V-III в.в. до н.э.), во время которого произошло распространение лесостепных культур (саргатской, большереченской) на территорию нынешней таежной зоны - в районы Тобольска, Томска и даже севернее. Не исключено, однако, что этот этнокультурный сдвиг был обусловлен причинами исторического порядка (Косарев, 1984. С. 42).
Однако картина, описанная М.Ф. Косаревым, в свете новых исследований оказывается не вполне достоверна и требует уточнения (Матвеева, 2000. С. 18). Все же с небольшими оговорками ее можно использовать для интересующей нас территории южнотаежного Прииртышья.
Климатические шкалы голоцена построены преимущественно по палинологическим данным торфяных или озерных отложений с выделением крупных, продолжительностью 1000 и более лет, климатических периодов. При такой величине палеогеографического шага природные события меньшего хронологического диапазона ускользают из поля зрения исследователя и, зачастую, не удается связать изменения природной среды с развитием этнокультурных процессов (Спиридонова, 1991). Появилась потребность в детализации палеоклиматических построений с разрешающей способностью в 100 лет, что позволило бы выявить частые и кратковременные изменения ландшафтно-климатических условий и определить степень их влияния на жизнь древнего населения.
В Западной Сибири палинологические исследования культурных слоев археологических памятников до сих пор проводились очень редко. Как правило, их результаты сложно сопоставить с фоновыми климатостратиграфическими схемами для данной территории, основанными на изучении озерно-болотных и аллювиальных разрезов в лесотундровой и таежной зонах. Долгое время основным источником палинологических материалов в южных районах Западно-Сибирской равнины, где главным образом сконцентрированы археологические объекты, служили ограниченно распространенные здесь торфяники. Все исследованные в лесостепной и степной зонах разрезы, по данным которых можно судить об изменениях растительности и климата на юге Западной Сибири, приурочены к южным и юго-восточным районам. Разрезы голоцена известны на оз. Чаны в Западно-Барабинском районе, Каякском и Суминском займищах в Восточно-Барабинском районе, болотах Гладком и Толмачевско-Криводановском в Новосибирском Приобье. Результаты детальных палинологических исследований и данные радиоуглеродного датирования разрезов Озерки, оз. Пашенного и болота Мохового в северных и северо-восточных районах Казахстана, а также разреза Красноярка на р. Алей в Алтайском крае позволяют считать их опорными для южной части Западной Сибири и Казахстана (Зах, Рябогина, 2005. С. 86). Также произведены палинологические и стратиграфические исследования в Тоболо-Ишимье, здесь мы имеем данные четырех озерно-болотных и 22 почвенных разрезов (Рябогина и др., 2000; Рябогина, Орлова, 2002; Матвеева и др., 2003; Иванов, Рябогина, 2003).
Во многом в нашей работе мы будем опираться на палеоклиматические исследования Тоболо-Ишимья, которые в целом не противоречат концепции М.Ф. Косарева.
Как мы уже отмечали выше, ранний железный век относится к субатлантическому периоду голоцена. В начале этого периода на интересующей нас территории отмечено чередование кратковременных, но ярко выраженных микроплювиалов и микроаридов. Установить их климатические характеристики и возраст удалось только по данным торфяников. В интервале ок. 2600-2500 л.н. увеличился уровень увлажнения, было умеренно прохладно, особенно в северных районах. Постепенное уменьшение увлажнения, приведшее к зарастанию озер и снижению влажности на болотах, отмечено для интервала ок. 2500-2300 л.н. В спектрах, относящихся ко времени ок. 2300-2100 л.н., выявлено резкое увеличение доли пыльцы полыни, злаков, бобовых, изредка эфедры, что позволяет предположить потепление и недостаток увлажнения. Прекратилось активное продвижение лесов на юг. В интервале 2100-1900 л.н. стало прохладнее, увеличилось увлажнение (Зах, Рябогина, 2005. С. 95).
Итак, мы имеем следующую картину: начало раннего железного века было отмечено волной похолодания и увлажнения, в VI-IV в.в. до н.э. мы наблюдаем постепенное потепление, с IV в. до н.э. становится значительно теплее и происходит усыхание климата, к концу I тыс. до н.э. вновь начинается похолодание и увлажнение климата, которое достигает своего пика на рубеже эр.
Из изложенного выше следует, что ранний железный век делится на несколько климатических периодов, которые могли серьезным образом повлиять на динамику хозяйственного развития древнего населения, более того привести к изменениям в основном направлении древней экономики.
.2 Реконструкция системы жизнеобеспечения и экономики населения южнотаежного Прииртышья в эпоху раннего железного века
В эпоху раннего железного века в Западной Сибири происходили существенные перестройки ландшафта, к которым приходилось приспосабливаться людям. Частые и кратковременные колебания температурного режима и увлажнения в эпоху раннего железа постепенно изменили облик региона (Матвеева, Берлина, Ларина, Чикунова, 2005. С. 206).
К сожалению, источники по хозяйству богочановского населения очень немногочисленны, что, несомненно, сильно ограничивает нас в достоверной реконструкции системы жизнеобеспечения и древней экономики богочановцев. Несмотря на ограниченность имеющихся данных, мы можем говорить об основных направлениях развития хозяйства населения южнотаежного Прииртышья второй половины I тыс. до н.э.
В древности, когда человек сильно зависел от окружающей среды, система жизнеобеспечения древнего населения напрямую была обусловлена природным окружением. Поэтому в сходных природно-климатических условиях у разных человеческих коллективов складывались схожие хозяйственные системы, которые являлись результатом процессов адаптации человека к окружающей среде.
В этой связи мы позволим себе переносить некоторые хорошо изученные элементы системы жизнеобеспечения населения сопредельных территорий, прежде всего саргатской культуры, на систему жизнеобеспечения богочановского населения, а также использовать этнографические материалы.
Наличие наряду с лесными массивами и водоемами, богатыми рыбой, открытых пойменных участков, удобных для выпаса скота и занятий земледелием, создавало все необходимые условия для формирования у древнего населения многоотраслевого хозяйства, как наиболее полно отвечавшего экологическим особенностям данной территории. Рациональность многоотраслевой экономики заключалась в способности постоянно менять в зависимости от конкретных ландшафтно-климатических обстоятельств, количественное соотношение и производственную значимость разных своих сторон и звеньев, в силу чего она обладала большими адаптивными возможностями (Данченко, 1996. С. 70, 71).
Многоотраслевое или комплексное хозяйство существовало у предшественников богочановской культуры. М.Ф. Косарев привел достаточно свидетельств о существовании у позднебронзового населения сузгунской культуры наряду с рыболовством и охотой, скотоводства и, возможно, земледелия (Косарев, 1984. С. 116, 117). Видимо комплексное хозяйство было и у красноозерцев. Судя по материалам красноозерских памятников у д. Инберень в Большереченском районе Омской области, в переходное от бронзы к железу время хозяйство племен Прииртышья также оставалось комплексным, несмотря на значительное возрастание охотничье-рыболовческих промыслов (Абрамова, Стефанов, 1985. С. 124). Богочановская культура, сформировалась под влиянием сузгунской и красноозерской культур, и видимо традиции многоотраслевой экономики предшественников получили дальнейшее развитие в раннем железном веке (Данченко, 1996. С. 71).
Традиции комплексного хозяйства продолжали существовать и далее в эпоху средневековья (Могильников, 1987. С. 191; Коников, 1993.С. 153.). Более того, в целом эти традиции доживают до этнографической современности. Подобное комплексное хозяйство вели в частности ханты. Комплексность достигалась путем сезонного чередования занятий в рамках одного хозяйства. Акцент на тот или иной вид деятельности делался в зависимости от времени года. Специализация в общегодовом хозяйственном цикле проявлялась лишь в преимуществе какой-либо отрасли. Комплексность хозяйства объясняется и быстрая смена одного вида занятий другим при отсутствии, например, рыбы, зверя, или при потере скота (Салымский край, 2000. С. 92).
Ближайшие соседи богочановцев - саргатцы - также вели комплексное хозяйство, более того ареалы этих культур были нечетко разграничены, зачастую на багочановских памятниках встречается саргатская керамика (Данченко, Штамп, 2003. С. 220). Исследователи отмечают очень сильное влияние саргатцев на богочановскую культуру (Данченко, 1996. С. 102-106). Более того, ряд исследователей считает, что в III-II вв. до н.э. саргатцы проникают на север - на территорию богочановской культуры и частично вытесняют богочановцев (Матвеева, Ларина, Берлина, Чикунова, 2005. С. 15). Система жизнеобеспечения и экономика саргатской культуры на данный момент изучена довольно неплохо, особенный прогресс в этом достигнут в последние годы (Матвеева, 2000; Матвеева, Коновалов, Берлина, 2003; Матвеева, Ларин, 2000; Матвеева, Ларина, Берлина, Чикунова, 2005). Мы считаем, что некоторые выводы этих исследований можно смело применить к богочановской культуре, поскольку обе культуры существовали практически в схожих природно-климатических условиях и активно взаимодействовали между собой.
Восточными соседями богочановской культуры были кулайские племена. Однако о такой тесной связи богочановцев с кулайцами, как это прослеживается в отношениях с саргатскими племенами, мы говорить не можем. Вопрос о связях богочановской культуры с кулайской до сих пор остается неясным (Данченко, 1999. С. 42).
Скотоводство. О наличии у богочановского населения скотоводства говорят находки костей домашних животных. Определения остатков костей сделаны для памятников Затон, Копейкино, Утьма, Михайловское. О характере скотоводства мы можем говорить лишь предположительно. Специфика форм скотоводства определяется экологическими условиями. Скорее всего, оно носило полуоседлый характер. Из-за сравнительно небольших площадей пригодных для пастбищ, а на данной территории это почти исключительно поймы рек, древним скотоводам приходилось делать несколько перекочевок.
Возможно, часть коллектива отгоняла скот на пригодное в определенное время года место на выпас, там же могли заниматься ловлей рыбы. О составе стада и процентном соотношении крупного рогатого скота и лошади, мы на данный момент не можем говорить. Однако в виду особенностей природно-климатических условий наиболее продуктивно было разводить именно крупный рогатый скот, тогда как коневодство наиболее продуктивно в степи и лесостепи.
Охота. Население богочановской культуры, несомненно, занималось охотой, о чем свидетельствуют находки костей диких животных.
Запас таежной биомассы в Обь-Иртышье сравнительно невелик. В отличие от соседних географических областей (Урала, степной и тундровой зон) эта территория лежит в стороне от наиболее активных путей сезонных перекочевок диких животных. Лось и олень в тайге не группируются в большие по численности стада, и здесь в древности, как и у этнографически изученных аборигенов, должна была преобладать индивидуальная охота на крупных копытных: гоном по насту (весной), скрадыванием в воде (летом), добыча на звериных тропах при помощи сторожевого лука или ловчих ям и т.д.
По этнографическим данным, в западносибирской тайге применялся лишь один способ загонной охоты на крупного зверя - при помощи так называемой «засеки». «Засека - писал о северотаежном Приобье В.Ф. Зуев, - делается как городьба из кольев, а между ними оставляется проход, в коем становятся либо луки, либо утверждает вверху кольев петлю и оную расширяет, а как зверь в оный пойдет, то либо в петлю попадет, либо, задев за спинку, натянутый лук спусчает… В таковые засеки заходят олени, лоси, медведи.» (цит. по книге: Косарев М.Ф., 1991).
Среди остатков диких животных на богочановских памятниках преобладают кости лося, кабана и косули, то есть животных, идущих, прежде всего на мясо (Данченко, 1996. Табл. XIV.). Доля пушных зверей довольно мала. Похожую ситуацию мы наблюдаем и на памятниках саргатской культуры, где доля пушных животных в общем количестве охотничьей добычи невелика. На притобольских памятниках она колеблется 10 до 47%, на прииртышских поселениях - от 17,9% до 33,3% от всех диких животных (Матвеева, 2000. С. 58.). Возможно это связано с сезонностью пушного промысла, тогда как мясная охота велась круглый год, а также обычаем разделки тушек пушных животных на месте охоты, вследствие чего на поселение приносилась только шкурки.
Способы охоты - весьма консервативная сфера человеческой деятельности, возникнув в глубокой древности, как наиболее рационально приспособленные к природным условиям, они практически не претерпели изменений на протяжении многих веков и дожили у коренных народов Сибири до этнографической современности. Мы позволим себе предположить, что подобные способы охоты в основном были и у населения южнотаежного Пииртышья в эпоху раннего железа.
Выбирая способ охоты, учитывали особенности поведения животных, характер природных условий и время года. В начале сентября на лося ставили петли. Когда выпадал снег, охотились по следу. Лоси в это время держались в молодняке, где достаточно корма. Охотники прокладывали лыжню, за пределы которой животные не выходили. С каждым выпавшим снегом лыжню возобновляли. Весной, по насту, начинали гоньбу, загоняя лося так, чтобы он был с наветренной стороны. С осени на лося ставили самострелы в загородях, устраиваемых на узких лесных гривах и имеющих длину в 200 - 500 м. Существует два основных типа загороди: городьба и засека. Городьба - это специально построенная из жердей изгородь, засека - препятствие из поваленных деревьев. Последняя более примитивна, но требует больше затрат времени на устройство, поэтому делалась короче городьбы. Выбор типа загороди зависел от ландшафта: вдоль рек и по краю леса устраивали городьбу, которая иногда тянулась на десятки километров. Загороди обычно располагали по прямой линии не только по гривам, но и между болотами - в постоянных местах переходов животных. Идя вдоль изгороди, они выходили в специально оставленные проходы, где и настораживались самострелы или устраивались ямы. Засеки с самострелами использовали и в летний период (Салымский край, 2000. С. 112).
В материалах богочановских памятников пока не встречено остеологических остатков птиц, однако мы считаем, что это всего лишь дело будущего. Вероятнее всего, что богочановцы практиковали охоту на дичь. Мясо птиц всегда занимало важное место в пищевом рационе коренных народов Сибири.
Возможно, некоторые известные нам способы охоты на дичь применялись и в древности. В частности ханты промышляли уток с помощью так называемого перевеса. Просеки («перевесья») прорубали между двумя небольшими лесными озерами, рекой и ее протокой, сором или озером - в местах, где собиралась птица. Как правило, просеки шли с юго-востока и на северо-запад, что соответствовало направлению перелета птицы. Просеку очищали от валежника и кустарника, птица летела вдоль нее, не поднимаясь над лесом. Ширина просеки совпадала с размерами сети-перевеса, длина зависела от особенностей местности. Перевес представлял собой сеть из крапивных ниток с размером ячеи 4 - 5 см. Средний размер перевеса - 14 х 19 м. С каждой стороны имелась веревка-тетива. С помощью специальных приспособлений перевес натягивали и закрепляли над просекой. Охотник с вечера садился в засаду. Утка налетала в перевес вечером и перед утренней зарей. Задача охотника - вовремя опустить его. Затем птицу доставали из сети и натягивали ее вновь. За весну одним перевесом можно было поймать от 100 до 200 уток, иногда попадали и гуси. В июле во время линьки, на водоплавающую птицу ставили обыкновенную рыболовную сеть. Ее натягивали на колья и устанавливали так, чтобы она охватывала водоем треугольником, или ставили поперек небольшой протоки, на мелких местах. Птицу загоняли в сеть, и охотники стреляли в нее из луков (Салымский край, 2000. С. 116).
Рыболовство. О рыболовстве у богочановского населения свидетельствуют кости рыб, найденные на поселениях. Так на поселении Затон в скоплении костей, находившемся в очаге жилища найдены и определены специалистом (определения Е.А. Цепкина) остеологические остатки щуки, стерляди, плотвы, карася, язя, окуня, налима. Кроме того, в коллекции находились мелкие позвонки (21 экземпляр) карповых рыб (очевидно, карася, язя, плотвы) и 69 экземпляров ребер и лученосцев, определяемых только как принадлежавшие рыбам вообще. На поселении Утьма в расчищенной яме найдены позвонок щуки, обломки чешуи, кости язя (Данченко, 1996. С. 210).
Ловля рыбы вероятнее всего велась с помощью запоров, сетей и удочек, как это было и у саргатского населения (Матвеева, 2000. С. 60).
Собирательство. Археологически свидетельств об этой отрасли хозяйства древнего населения не зафиксировано, но возможно, что обитатели южнотаежного Прииртышья занимались сбором ягод, трав, различных кореньев и т.д.
Металлургия и домашние ремесла. О черной металлургии нам говорят находки железных ножей. Был проведен металлографический анализ находок. Как показало микроскопическое изучение, при их изготовлении использованы различные технологические схемы и разный по качеству материал. Наивысшим качеством отличаются два ножа из жилища на поселении Затон. Они изготовлены из специально полученных путем цементации стальных заготовок и закалены в холодной воде. Высокое качество металла и ковочных операций проявилось в равномерности структуры, отсутствии следов перегрева металла, обезуглероженности. Еще четыре ножа отличаются меньшим качеством, однако в целом соответствуют кузнечной практике второй половины I тыс. до н.э. (Данченко, 1996. С. 73, 74). Подобная технология отражает начальную стадию развития железоделательного производства. Она включала изготовление изделий из низко- и высокоуглеродистой стали, образовывавшейся непосредственно в горне в ходе сыродутного процесса, способами ковки и закалки в холодной воде.
Свидетельства цветной металлообработки представлены находками бронзовых изделий, литейных форм, тиглей и т.д. Она базировалась на привозном сырье в виде руды и самородной меди возможно с зауральских месторождений, однако, выяснение вопроса о поступлении сырья еще дело будущих исследований.
Ткачество, шитье и вязание одежды, гончарство, косторезное дело, как повседневные занятия отражены в материалах раскопок. Пряслица, остатки волокон встречены на богочановских памятниках, что указывает на местное изготовление простейших тканей.
Кость и рог являлись важнейшим сырьем для изготовления мелкой бытовой утвари, украшений и предметов одежды. Известны находки костяных ложек, проколок и т.д.
Вероятнее всего было развито и деревообрабатывающее дело, хотя находок деревянных поделок на богочановских памятниках нет. Деревообрабатывающее производство видимо не было специализированным и включало как подготовку строительных материалов для жилого, хозяйственного, оборонного, мемориального строительства, так и для изготовления бытовой утвари.
Гончарство являлось одним из важнейших производств, но центров изготовления посуды или крупных скоплений утвари, брака, керамического боя не зафиксировано. Поэтому можно предположить, что это было домашнее производство, посуда делалась по мере надобности, вероятно женщинами.
Технология изготовления богочановской керамики специально не изучалась. Мы можем только сказать, что посуда была лепная, изготовлена из глины с примесью шамота и песка ленточным способом, что особенно хорошо заметно в местах излома. Толщина лент на стыках составляла 2 - 3 мм, а стенок в целом - 4 - 7 мм. Довольно часто излом на сосудах проходил по основанию шейки, которая, по-видимому, приформовывалась, будучи изготовленной отдельно. Обработка керамики проводилась путем заглаживания поверхности гребенчатым штампом, щепкой или пучком травы. Внешняя сторона сосудов обрабатывалась более тщательно, хотя в ряде случаев и на ней заметен сильный «расчес». Цвет черепков серо-желтый, коричневый или черный. В одних и тех же комплексах, наряду с хорошо обожженными встречаются сосуды плохого обжига, с рыхлой, непрочной фактурой. Значительная часть посуды покрыта нагаром (Данченко, 1996. С. 24). К сожалению исследования следов нагара не производилось.
Наши знания по хозяйству богочановского населения довольно скудны, причины этого, возможно кроются в стратегии изучения культуры. Полевые исследования проводились на отдельных памятниках, разбросанных по северу Омской области, тогда как вероятнее всего хозяйственный цикл древнего населения проходил на определенной территории, которую мог освоить один большой коллектив (племя?). Остатки хозяйственных занятий древнего населения в этом случае могли быть оставлены не на основных (центральных) поселениях, а на сезонных. Возможна тактика исследования археологических памятников отдельными микрорайонами в сочетании с палеоэкологическими исследованиями, а также обращением к этнографическим параллелям даст ощутимые результаты.
4. Проблемы хронологии и культурной принадлежности
Культурно-хронологические проблемы изучения богочановской культуры не разработаны до сих пор. Споры исследователей сопровождают любые попытки выстроить схему культурного развития. Дискуссия по вопросу культурно-хронологической схемы развития южнотаежного Прииртышья закончилось, не дав ответы на самые важные вопросы.
Существующая долгое время схема развития богочановской культуры кратко сводится к следующему: на основе местных традиций эпохи бронзы (сузгунская культура) и пришлых северных «крестово-штампованных» традиций (красноозерская культура) складывается переходный журавлевский тип керамики, выделенный в 1987 году А.Я. Труфановым на городище Ямсыса VII, который постепенно трансформируется в богочановский тип, собственно сформировавшийся тип раннего железного века (Труфанов, 1987). Окончательное оформление схема приобретает в монографии Е.М. Данченко, где исследователь разбивает богочановскую культуру на два хронологических этапа: журавлевский - VI-IV в.в. до н.э. и богочановский - IV-II в.в. до н.э. (Данченко, 1996).
Надо сказать, что по вопросу происхождения культуры раннего железного века южнотаежного Прииртышья мы в целом согласны с предыдущими исследователями. Наиболее вероятно, что формирование журавлевских комплексов происходило на основе позднебронзовых и переходного от бронзового к железному веку традиций. Это проявляется в формах и орнаментации журавлевской керамики, однако следует отметить достаточно большой удельный вес более древних местных традиций, прежде всего кротово-логиновских. Возможно, обращение к архаичным традициям было инструментом преодоления влияния пришлых крестовых традиций, причем не только в журавлевской керамике, но и в красноозерской (Труфанов, 1984: С. 58). Видимо соотношение сузгунских и красноозерских традиций в разных частях ареала было различным, в том числе достаточно серьезную роль могли играть и различные культурные влияния (зауральские, приобские и т.д.).
Если по вопросу формирования богочановской культуры мы придерживаемся прежней схемы, то дальнейшее развитие культуры видим по-другому. Мы не считаем, что богочановский этап является органичным продолжением журавлевского, скорее это время, когда в развитие культуры раннего железного века южнотаежного Прииртышья вмешались племена саргатской культуры. IV-II в.в. до н.э. именно то время, когда саргатская культура достигает пика своего могущества (Матвеева, 2000: С. 294-295).
Возможно население саргатской культуры, стремясь к расширению пастбищ, продвигалось в северную лесостепь и южную тайгу. В это же время основной тенденцией изменения климатической ситуации в данном регионе было усыхание климата, что делало его довольно привлекательным для скотоводов (Зах, Рябогина, 2005: С. 95). Возможно двигалось и не само саргатское население, а сарагатская культурная традиция, поскольку движение традиции не всегда предполагает перемещение населения (Тихомиров К.Н. 2007. С. 38, 39).
В материальной культуре населения южнотаежного Прииртышья именно в IV-II в.в. до н.э. появляются элементы, которые можно связать со степным влиянием, прежде всего, предметы конской упряжи, курганные захоронения с ровиками. Показательно, что захоронения журавлевского этапа были грунтовыми, это предположение было высказано еще Е.М. Данченко в 1996 году, работы последних лет подтверждают это утверждение. На богочановских памятниках отмечено совместное залегание богочановской и саргатской керамики (Данченко, 1996: С. 102-103). Сама богочановская керамика внешне имеет больше сходства с саргатской керамикой, нежели с журавлевской. Объяснить это можно усилением влияния степных и лесостепных групп населения на обитателей южной тайги. Саргатские традиции тем более легко проникали в южнотаежную зону, поскольку имели общие глубокие местные корни с собственно богочановской традицией. Степной (сакский) компонент в саргатской культуре вероятнее всего не был определяющим, что неоднократно отмечали некоторые исследователи (Данченко, 1998: С. 24-25; Могильников, 1997: С. 135).
Саргатское влияние скорее всего было различным в разных частях ареала богочановской культуры. Так на памятниках, расположенных по р. Иртыш (таких как КрАК), журавлевская, а тем более богочановская керамика носят сильный отпечаток саргатской орнаментальной традиции, на них же найдена и сама саргатская керамика. На памятниках, находящихся в глубине тайги (Новоягодно IV), журавлевская керамика выглядит намного архаичнее, сохраняя традиции эпохи бронзы и «лесной колорит» (рис. 8: 1, 2). Это может указывать на то, что такие памятники как Красноярское городище, находясь на важных транспортных магистралях (каковой, безусловно, являлся Иртыш), были одними из тех пунктов, где местное (журавлевское) население неминуемо перенимало некоторые черты саргатской культуры, носители которой имели экономические связи с данным регионом. Население, жившее в таежных районах, по-видимому, было не так подвержено культурным влияниям лесостепных жителей.
В существующей культурно-хронологической схеме верхняя дата богочановской культуры определяется II веком до н.э., вопрос о дальнейшей судьбе богочановского населения остается открытым, поскольку памятников относящихся к рубежу эр на территории южнотаежного Прииртышья пока не найдено. Следующий исторический этап на данной территории определяется существованием потчевашской культуры, нижней датой которой считается IV-V в.в. н.э. Что происходило со II в. до н.э. по IV в. н.э. не понятно.
Видимо на рубеже тысячелетий начинается движение саргатских племен, это время связано с ухудшением климатических условий и политической ситуации в южных и восточных районах саргатской культуры. Что в свою очередь привело к кризису ее общество, нарушило внутренние связи и дестабилизировало экономику. Некоторые исследователи связывают с этим временем миграцию саргатских племен на север и северо-запад, следствием чего, по их мнению, стало опустение лесостепи, «где свободные, пригодные для рыболовства и охоты территории стали занимать группы лесного происхождения» (Корякова, Морозов, Суханова, 1988: С. 127).
Мы считаем, что в этот процесс втягивается население южнотаежного Прииртышья, которое находилось под влиянием саргатских племен. Это время, когда исчезает богочановский комплекс. Показательно, что также не прослеживается прямой связи культур раннего средневековья с саргатской традицией (Погодин Л.И. 1993. С. 175), как и с богочановской, однако в культурах развитого средневековья, таких как усть-ишимская и бакальская явственно проступают некоторые богочановские и сарагатские реминисценции.
Создается искушение связать исчезновение богочановских памятников с миграцией, однако нет никаких свидетельств миграции. Вернее говорить об исчезновении комплекса признаков богочановского типа у населения южнотаежного Прииртышья, который мы ассоциируемый с саргатским влиянием.
Какой же набор культурных признаков (маркеров) приходит на смену богочановскому? Как это не парадоксально, возможно, что журавлевский, или вернее лесная традиция, восходящая к красноозерской и журавлевской. Мы считаем, что не достаточно свидетельств того, что журавлевская традиция окончательно затухает в IV в до н.э., уступив место богочановской. Возможно, что стратиграфические наблюдения на одном или даже на нескольких памятниках не дают стопроцентной уверенности, что типичная журавлевская керамика будет обязательно датироваться временем раньше бытования богочановской керамики, тем более на памятниках южнотаежного Прииртышья, довольно бедных на датирующие находки. Вероятно, лесные традиции были усилены проникновением на данную территорию отдельных групп таежного населения, которые в связи с начавшейся миграцией населения саргатской общности, начинают проникать в южнотаежные и лесостепные районы. Эти группы населения, которые мы связываем с карымскими древностями, несли с собой традиции штампованной керамики. Вероятно, сосуществуя с местным населением, карымцы постепенно были ассимилированы.
Видимо в процессе подавления пришлых карымских элементов в культуре местного населения, а также проникновения в южнотаежное Прииртышья в первые века н.э. носителей сперановской традиции формируется потчевашская культура раннего средневековья.
Показательно в этой связи наличие на многослойных памятниках Прииртышья карымской керамики вместе с журавлевской, богочановской и потчевашской. Так на городище Новоягодное II в материалах раскопок 2005 года на наш взгляд присутствуют эти четыре комплекса керамики. Ранее исследователями были объединены два поздних комплекса керамики в один потчевашский (Райтер, 2006). Однако в материалах раскопок в общей массе «классической» потчевашской керамики четко выявляется комплекс керамики орнаментированной ромбическим глазчатым штампом, который находит аналогии в карымских материалах (рис. 17) (Чернецов, 1957: С. 162, Табл. X; Федорова, Зыков, Морозов, Терехова, 1991: С. 129 - 131). Карымские материалы встречены и несколько южнее, в бассейне р. Тара, на могильнике Усть-Тара VII (Данченко, Скандаков, 1999), а также в материалах многослойного памятника Усть-Тара 71.
Высказанные нами предположения могут послужить основой для выработки новой схемы развития культуры раннего железного века южнотаежного Прииртышья. Конечно, как и существующая уже много лет она не совершенна и с течением времени по мере анализа новых материалов будет корректироваться.
Заключение
В ходе проделанной работы нами сформулированы следующие выводы.
Обозревая историю изучения богочановской культуры и вообще южнотаежной зоны Прииртышья, можно заключить, что сейчас археологическое исследование этой территории стоит лишь на стадии накопления материала. Давно уже принято делить историю изучения на определенные периоды, как правило, это донаучный период, период накопления материала и первых интерпретаций, период обобщения и выстраивания концепции культурного развития. В принципе данная периодизация характерна для всей Западной Сибири и уже плотно закрепилась в археологической литературе.
Первый период обычно начинают с деятельности бугровщиков, это период стихийного накопления материала, если научные исследования ведутся, то очень широко, не ставятся конкретные археологические цели (к примеру, деятельность Г.Ф. Миллера). Собственно научный период накопления материала начинается лишь в XX веке, когда многие опальные археологи были вынуждены уехать из столиц в Сибирь. Особой вехой этого периода обычно считают 1940-1950-е гг., когда начинается планомерное изучение археологии Сибири, это, прежде всего, связано с научной деятельностью В.Н. Чернецова. Это же и время первых интерпретаций и обобщений. Начало следующего периода относят к концу 1960-х - началу 1970-х гг. - это период интерпретации накопленного материала, теоретических обобщений и выстраивания концепции этнокультурного развития Западной Сибири.
Однако такое деление с нашей точки зрения не совсем соответствует действительности. Получилось так, что работы В.Н. Чернецова (несомненно, важные) сводились к поверхностному обследованию археологических памятников, некоторые из которых исследовались более тщательно, некоторые лишь рекогносцировочно. Однако результатом этих работ стало создание схемы этнокультурного развития Западной Сибири (предварительной). По мере накопления источниковой базы, а в реальности лишь появления таковой в результате планомерных полевых работ только сформировавшихся местных научных центров. В конце 1960-х - начале 1970-х гг. происходило не столько обобщение материала, сколько вписывание его в уже созданную схему В.Н. Чернецова. Материал в этих целях дробился типологически, что и позволяло втиснуться ему в рамки уже привычной схемы. Получалась обратная ситуация: обобщение и интерпретация практически опередили накопление источниковой базы, которое продолжается и по сей день. Археологический материал по мере поступления дробится, и встраивается в существующую схему, на основе типологического анализа все той же керамики. Однако в результате этих бесконечных дроблений и прибавлений всякого рода археологических культур, общностей и локальных вариантов, общая этнокультурная схема приобрела довольно аморфный вид, где связи между отдельными звеньями носят зачастую сумбурный и противоречивый характер, что вызывает в свою очередь непримиримые споры представителей отдельных научных центров.
В связи с этим можно сказать, что место богочановской культуры, как и многих других, в этнокультурной истории Западной Сибири еще, наверное, предстоит определить.
Нами были проанализированы коллекции с нескольких археологических памятников: Ноовоягодное II, Новоягодное IV, Зимнее III, Усть-Тара 71 и Красноярского археологического комплекса. Обозрение источниковой базы, а именно новых неопубликованных материалов, привело к определенным выводам, касающимся культурно-хронологических проблем изучения богочановской культуры. Прежде всего, стоит отметить, что материалы богочановских памятников не составляют единого массива археологических признаков. Многие признаки варьируют в пределах ареала культуры, особенно это относиться к журавлевским комплексам. Наиболее ярко это представлено в керамике, которая отличается многовариантностью форм и орнаментальных композиций. Возможно, это связано с особенностями формирования журавлевских комплексов в переходный период. Возможно не стоит рассматривать генезис богочановской культуры в тех узких рамках (на основе сузгунской и красноозерской традиций), в которых мы привыкли. Стоит, наконец, отойти от практики дифференциации отдельных культур и рассматривать их как культурные комплексы, образовавшиеся в результате распада некоей общности андроноидных культур, а также мощного давления северных «крестовых» традиций.
Так, к примеру, журавлевское погребение на Усть-Таре 71 несет много ирменских черт. Баитовская керамика внешне похожа на богочановскую и новочекинскую. Все это прямо или косвенно может указывать на определенную культурную общность этих комплексов, к сожалению изучающихся археологами обособленно.
Сравнение журавлевских комплексов с Красноярского городища и памятников по р. Шиш дает иллюзию того, что последние более архаичны, однако это, скорее всего, не хронологическое отличие, а локальное. Причем памятники по р. Шиш, возможно, стоит рассматривать как единый комплекс, и в дальнейшем их исследовании исходить из этого единства.
Перспективно исследование памятников с присутствием богочановских, карымских и потчевашских комплексов, возможно, что они прольют свет на проблему переходного периода от раннего железного века к раннему средневековью.
Рассматривая вопросы культурно-хронологического характера, мы исходили из того, что на этнокультурную ситуацию в южнотаежной зоне Прииртышья, да и вообще в Западной Сибири, действовало два определяющих фактора: экологический и политический.
Экологический фактор выражался в природно-климатических колебаниях и сопутствующих им миграциях и адаптационных изменениях в культуре местного населения.
Политический фактор определялся влиянием саргатской культурной общности. Именно с саргатским влиянием, возможно, была связана трансформация внешнего облика культуры южной тайги в IV-V в.в. до н.э. и последующее исчезновение богочановской культурной традиции. Саргатское влияние скорее всего было различным в разных частях ареала богочановской культуры. Так на памятниках, расположенных по р. Иртыш (таких как КрАК), журавлевская, а тем более богочановская керамика носят сильный отпечаток саргатской орнаментальной традиции, на них же найдена и сама саргатская керамика. На памятниках, находящихся в глубине тайги (Новоягодно IV), журавлевская керамика выглядит намного архаичнее, сохраняя традиции эпохи бронзы и «лесной колорит». Это может указывать на то, что такие памятники как Красноярское городище, находясь на важных транспортных магистралях (каковой, безусловно, являлся Иртыш), были одними из тех пунктов, где местное (журавлевское) население неминуемо перенимало некоторые черты саргатской культуры, носители которой имели экономические связи с данным регионом. Население, жившее в таежных районах, по-видимому, было не так подвержено культурным влияниям лесостепных жителей. И по нашему мнению новации в культуре журавлевского населения, которые привели к трансформации некоторых ее черт в таком случае были вызваны внешними факторами, а не внутренним развитием местной традиции. В этом и заключается главное отличие нашего видения концепции богочановской культуры, от устоявшегося мнения, что появление богочановскго комплекса было результатом эволюционного развития журавлевской традиции.
В данной работе рассмотрена проблема перехода от раннего железного века к раннему средневековью. Этот период на сегодняшний день является «белым пятном» в древней истории Среднего Прииртышья. Опираясь на археологический материал, полученный в результате полевых работ последних лет, предложено свое видение решения этой проблемы. В результате действия факторов социально-экономического порядка в пределах и на границе ареала саргатской культурно-исторической общности, произошли серьезные изменения в самой саргатской культуре, которые в свою очередь прямо или косвенно затронули культуры, находящиеся в сфере ее влияния. Итогом этих процессов явились подвижки населения, сопровождавшиеся изменениями в традиционной культуре населения Западной Сибири. В данный период произошло кардинальное изменение этнокультурной картины региона, южнотаежное Прииртышье не стало исключением. Происходит исчезновение комплекса признаков богочановского типа у населения южнотаежного Прииртышья, который мы ассоциируемый с саргатским влиянием.
Какой же набор культурных признаков (маркеров) приходит на смену богочановскому? Как это не парадоксально, возможно, что журавлевский, или вернее лесная традиция, восходящая к красноозерской и журавлевской. Вероятно, лесные традиции были усилены проникновением на данную территорию отдельных групп таежного населения, которые в связи с начавшейся миграцией населения саргатской общности, начинают проникать в южнотаежные и лесостепные районы. Эти группы населения, которые мы связываем с карымскими древностями, несли с собой традиции штампованной керамики. Вероятно, сосуществуя с местным населением, карымцы постепенно были ассимилированы.
Видимо в процессе подавления пришлых карымских элементов в культуре местного населения, а также проникновения в южнотаежное Прииртышья в первые века н.э. носителей сперановской традиции формируется потчевашская культура раннего средневековья.
Показательно в этой связи наличие на многослойных памятниках Прииртышья карымской керамики вместе с журавлевской, богочановской и потчевашской.
В результате дальнейших полевых исследований и на основе высказанных в данной работе предположений, возможно достижение ощутимых результатов в изучении сложных этногенетических процессов, протекавших на территории Западной Сибири на рубеже эр.
Дальнейшая разработка проблем раннего железного века, возможно, позволит решить многие вопросы происхождения средневековых культур Западной Сибири, что в свою очередь прольет свет на многие аспекты этногенеза коренных народов Сибири.
Список использованной литературы и источников
- Данченко Е.М. Отчет о работах в таежном Прииртышье в 1995 году // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 1996а.
- Данченко Е.М. Отчет о работах в таежном Прииртышье в 1996 году // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 1998.
- Данченко Е.М. Отчет о раскопках Красноярского городища в таежном Прииртышье в 1998 году // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 1998а.
- Данченко Е.М. Отчет о раскопках Красноярского археологического комплекса на севере Омской области в 1999 году // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 2000а.
- Данченко Е.М. Отчет о раскопках Красноярского археологического комплекса на севере Омской области летом 2001 года // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 2002.
- Данченко Е.М. Отчет о раскопках Красноярского археологического комплекса на севере Омской области летом 2002 года // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 2003.
- Данченко Е.М. Отчет о раскопках Красноярского городища на севере Омской области летом 2003 года // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 2004.
- Данченко Е.М. Отчет о раскопках Красноярского городища на севере Омской области в 2004 году // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 2005.
- Данченко Е.М. Отчет о раскопках Красноярского городища на севере Омской области в 2005 году // Архив МАЭ ОмГПУ. Омск. 2006.
- Татауров С.Ф. Отчет об исследовании археологических памятников близ д. Танатово Муромцевского района Омской области // Архив МАЭ ОмГУ. Ф. II. Д. 87 - 1. Омск. 1993.
- Тихомиров К.Н. Полевой отчет о разведочных и раскопочных работах на границе Тевризского и Знаменского районов Омской области летом 2003 года // Архив МАЭ ОмГУ. Ф. II. Д. 182 - 1. Омск. 2004.
- Труфанов А.Я. Отчет о раскопках городища Ямсыса VII и поселения Новотроицкое I 1982 года // Архив МАЭ ОмГУ Ф. II. Д. 33 - 1. Омск. 1983.
Литература:
- Абрамова М.Б., Стефанов В.И. Красноозерская культура на Иртыше // Археологические исследования в районах новостроек Сибири. Новосибирск. 1985. С. 103 - 130
- Басандайка: Сборник материалов и исследований по археологии Томской области. Томск. 1947. 220 с.
- Бельтикова Г.В. Иткульское 1 городище - место специализированного металлургического производства // Вопросы Археологии Урала: Древние поселения Урала и Западной Сибири. Свердловск. 1984. Вып. 17. С. 63 - 79.
- Бельтикова Г.В. Памятник металлургии на острове Малый Вишневый // Материальная культура древнего населения. Свердловск. 1988. С. 103 - 117.
- Борзунов В.А. Зауралье на рубеже бронзового и железного веков (гамаюнская культура). Екатеринбург. 1992. 188 с.
- Булавкин И.А. Грунтовое погребение начального этапа раннего железного века в Тарском Прииртышье // Археология, этнология, палеоэкология Северной Евразии и сопредельных территорий. Новосибирск. 2007. С. 95 - 97.
- Викторова В.Д. Население эпохи железа лесной полосы Среднего Зауралья (опыт систематизации археологических памятников): Автореф. дис. канд. ист. наук. Свердловск. 1969. 20 с.
- Викторова В.Д. Обоснование программы археологического исследования поселений // Вопросы археологии Урала: Древние поселения Урала и Западной Сибири. Свердловск. 1984. Вып. 17. С. 7 - 14.
- Генинг В.Ф., Корякова Л.Н., Овчинникова Б.Б., Федорова Н.В. Памятники железного века в Омском Прииртышье // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск. 1970. С. 127-190.
- Генинг В.Ф., Ещенко Н.К. Могильник эпохи поздней бронзы Черноозерье I // Из истории Сибири. Томск. 1973. Вып. 5. С. 53 - 63.
- Грязнов М.П. История древних племен Верхней Оби по раскопкам близ с. Большая Речка // Материалы и исследования по археологии СССР. М. - Л. 1956. №48. 160 с.
- Данченко Е.М. Михайловский могильник эпохи раннего железа в южно-таежном Прииртышье // Древние погребения Обь-Иртышья. Омск. 1991. С. 139-142.
- Данченко Е.М. Поселение Копейкино // Памятники истории и культуры Омской области: проблемы выявления, изучения и использования. Омск. 1993. С. 77-79.
- Данченко Е.М. Комплекс раннего железного века поселения Утьма в южно-таежном Прииртышье // Памятники Евразии скифо-сарматской эпохи. М. 1995. С. 88-97.
- Данченко Е.М. Южнотаежное Прииртышье в середине - второй половине I тыс. до н.э. Омск. 1996. 212 с.
- Данченко Е.М. К вопросу о контактах населения южнотаежного Прииртышья и Зауралья // Словцовские чтения - 99. 1999. С. 190-192.
- Данченко Е.М. Основные итоги и проблемы изучения памятников скифской эпохи в таежном Прииртышье // Основные итоги и проблемы изучения памятников скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий. Барнаул. 1999а. С. 39-42.
- Данченко Е.М. Поселение Кип III // Исторический ежегодник Омск. 2000. С. 60-75.
- Данченко Е.М., Могильников В.А., Труфанов А.Я. Богочановское городище и проблемы культурной стратификации лесного Прииртышья в эпоху поздней бронзы и раннего железа // Советская археология. 1991. №3. С. 196 - 220.
- Данченко Е.М., Скандаков И.Е. Курганный могильник Усть-Тара VII в южнотаежном Прииртышье // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность». Омск. 1999. Вып. 3. С. 160 - 186.
- Данченко Е.М., Колесникова И.М. Керамика эпохи раннего железа с Красноярского археологического комплекса // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность». Омск. 2000. Вып. 4. С. 154-172.
- Данченко Е.М., Могильников В.А., Горьковая О.Е. Керамические комплексы эпохи раннего железа с городища Старый Погост // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность». Омск. 1999. Вып. 3. С. 120-144.
- Данченко Е.М., Горькавая О.Е., Грачев М.А., Колесникова И.М. Некоторые итоги и перспективы изучения Красноярского археологического комплекса на севере Омской области // Гуманитарное знание. Серия «Преемственность». Омск. 2001. Вып. 5. С. 76-89;
- Данченко Е.М., Штамп И.А. О фортификации Красноярского городища в южнотаежном Прииртышье // Культура Сибири и сопредельных территорий в прошлом и настоящем. Томск. 2003. С. 219-220.
- Данченко Е.М., Полеводов А.В. Сузгунское наследие в культурогенезе южнотаежного Прииртышья // Проблемы археологии: Урал и Западная Сибирь (к 70-летию Т.М. Потемкиной). Курган. 2007. С. 125 - 130.
- Зах В.А., Рябогина Н.Е. Ландшафты и человек в среднем и позднем голоцене лесостепного Тоболо-Ишимья // Археология, этнография и антропология Евразии. 2005. №4. С. 85 - 91.
- Иванов С.Н., Рябогина Н.Е. Материалы палинологического исследования торфяника Станичный Рям // Проблемы взаимодействия человека и природной среды. Тюмень. 2003. Вып. 4. С. 62 - 68.
- Клейн Л.С. Археологическая типология. Л. 1991. 448 с.
- Комарова М.Н. Томский могильник - памятник истории древних племен лесной полосы Западной Сибири // Материалы и исследования по археологии СССР. М. 1952. №48. С. 7 - 50.
- Коников Б.А. Таежное Прииртышье в X-XIII в.в. н.э. Омск. 1993. 223 с.
- Корякова Л.Н. Ранний железный век Зауралья и Западной Сибири. Свердловск. 1988. 240 с.
- Корякова Л.Н., Морозов В.М., Суханова Т.Ю. Поселение Ипкуль XV - памятник переходного периода от раннего железного века к средневековью в Нижнем Притоболье // Вопросы археологии Урала: Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири. Свердловск. 1988. Вып. 19. С. 117 - 129.
- Косарев М.Ф. Бронзовый век Среднего Обь-Иртышья: Автореф. дис. канд. ист. наук М. 1964
- Косарев М.Ф. К вопросу о кулайской культуре // КСИА. 1969. Вып. 119. С. 43-51.
- Косарев М.Ф. Географическая среда и неравномерность социально-экономического развития разных районов Западной Сибири в первобытную эпоху // Вопросы археологии Приобья. Тюмень. 1976. С. 3 - 20.
- Косарев М.Ф. Бронзовый век Западной Сибири. М. 1981. 278 с.
- Косарев М.Ф. Западная Сибирь в древности. М. 1984. 244 с.
- Косарев М.Ф. Древняя история Западной Сибири: человек и природная среда. М. 1991. 234 с.
- Косарев М.Ф., Потемкина Т.М. Городище Чудская Гора в свете этнических интерпретаций андроноидных культур Западной Сибири // Урало-алтаистика. Новосибирск. 1985. С. 32 - 38.
- Массон В.М. Метод палеоэкономического анализа в археологии // КСИА. 1971. Вып. 127. С. 3 - 8.
- Матвеев А.В. Некоторые вопросы теории и методики полевого исследования поселений эпохи бронзы и железа в западносибирской лесостепи // Западносибирская лесостепь на рубеже бронзового и железного веков. Тюмень. 1989. С. 4-25.
- Матвеева Н.П. Начальный этап раннего железного века Тоболо-Ишимской лесостепи // Западносибирская лесостепь на рубеже бронзового и железного веков. Тюмень. 1989. С. 77-103.
- Матвеева Н.П. Первые погребения переходного периода от бронзового века к железному в лесостепном Приишимье // Древние погребения Обь-Иртышья. Омск. 1991. С. 78 - 84.
- Матвеева Н.П. Ранний железный век Приишимья. Новосибирск. 1994. 152 с.
- Матвеева Н.П. Социально-экономические структуры населения Западной Сибири в раннем железном веке (лесостепная и подтаежная зоны). Новосибирск. 2000. 399 с.
- Матвеева Н.П., Волков Е.Н., Рябогина Н.Е. Новые памятники бронзового и раннего железного веков. Новосибирск. 2003. С. 117 - 136.
- Матвеева Н.П., Коновалов А.А., Берлина С.В. Фортификация раннего железного века: палеоэкономический аспект // Проблемы взаимодействия человека и природной среды. Тюмень. 2003. С. 33 - 39.
- Матвеева Н.П., Ларин С.И. О характере расселения и хозяйства племен саргатской культуры // Российская археология. 2000. №2. С. 15 - 25.
- Матвеева Н.П., Ларина Н.С., Берлина С.В., Чикунова Комплексное изучение условий жизни древнего населения Западной Сибири (проблемы социокультурной адаптации в раннем железном веке). Новосибирск. 2005. 228 с.
- Матвеева Н.П., Рябогина Н.Е. Реконструкция природных условий Зауралья в раннем железном веке (по палинологическим данным) // Археология, этнография и антропология Евразии. 2003. №4. С. 30 - 35.
- Матющенко В.И. Древняя история лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Часть 4. Еловско-ирменская культура // Из истории Сибири. Томск. 1974. Вып. 12. 193 с.
- Могильников В.А. К вопросу об этнокультурных ареалах Среднего Прииртышья и Приобья эпохи раннего железа // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск. 1970. С. 172-190.
- Могильников В.А. К вопросу о контактах населения Среднего Приобья и Прииртышья в раннем железном веке // Ранний железный век Западной Сибири. Томск. 1978. С. 84-92.
- Могильников В.А. О западной границе кулайской культуры // Советская археология. 1984. №3. С. 28 - 34.
- Могильников В.А. Взаимоотношения кулайской и саргатской культуры // КСИА. 1986. Вып. 186. С. 25-29
- Могильников В.А. Угры и самодийцы Урала и Западной Сибири // Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М. 1987. С. 163 - 236.
- Могильников В.А. К этническому составу Омского Прииртышья в раннем железном веке // Археология Западной Сибири (история, краеведение и музееведение Западной Сибири). Омск. 1988. С. 27 - 30.
- Могильников В.А. Лесостепь Зауралья и Западной Сибири // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М. 1992. С. 274 - 292.
- Могильников В.А. Социально-экономическая структура этнические процессы на юге Западной Сибири в середине - второй половине I тыс. до н.э. // Социально-экономические структуры древних обществ Западной Сибири. Барнаул. 1997. С. 122 - 135.
- Мошинская В.И. Городище и курганы Потчеваш // МИА. 1953а. Вып. 35. С. 189 - 220.
- Мошинская В.И. Керамика усть-полуйской культуры // МИА, 1953б. Вып. 35. С. 107 - 120.
- Отчет Императорской Археологической комиссии за 1913-1915 гг. СПб. 1918. 295 с.
- Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // История, археология и этнография Сибири. Томск. 1979. С. 85 - 95.
- Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // Археология Прииртышья. Томск. 1980. С. 100 - 146.
- Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // Проблемы этнической истории тюркских народов Сибири и сопредельных территорий. Омск. 1984. С. 124 - 147.
- Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // Источники по истории Западной Сибири. История и археология. Омск. 1987. С. 116 - 126.
- Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // История археологических исследований Сибири. Омск. 1990. С. 154 -160.
- Палашенков А.Ф. Материалы к археологической карте Омской области // Древние погребения Обь-Иртышья. Омск. 1991. С. 156 - 181.
- Погодин Л.И. Проблема исторической судьбы саргатской культуры // Археологические культуры и культурно-исторические общности Большого Урала. Екатеринбург. 1993. С. 175 - 177.
- Полосьмак Н.В. Бараба в эпоху раннего железа. Новосибирск. 1987. 143 с.
- Райтер А.Я. Новые раскопки на городище Новоягодное II (раннесредневековые материалы) // Археология, этнология, палеоэкология Северной Евразии и сопредельных территорий. Красноярск. 2006. С. 57 - 59.
- Рябогина Н.Е., Матвеева Н.П., Орлова Л.А. Новые данные о природной среде Зауралья в древности // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Тюмень. 2000. Вып. 3. С. 205 - 212.
- Рябогина Н.Е., Орлова Л.А. Позднеголоценовый торфяник Гладиловский Рям как индикатор изменения палеоэкологических условий Ишимской равнины // Вестник археологии, антропологии и этнографии. Тюмень. 2002. Вып. 4. С. 203 - 214.
- Салымский край. Екатеринбург. 2000. 344 с.
- Сальников К.В. Иткульская культура // Краеведческие записки. Челябинск. 1962. Вып. 1. С. 21 - 46.
- Соколов П.Г. Экономика и система жизнеобеспечения обществ эпохи поздней бронзы Верхней Оби: Автореф. дис. канд. ист. наук. Кемерово. 2005. 21 с.
- Спиридонова Е.А. Эволюция растительного покрова бассейна Дона в верхнем плейстоцене - голоцене. М. 1991. 221 с.
- Стоянов В.Е. Классификация и периодизация западносибирских лесостепных памятников раннего железного века // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск. 1970. С. 238 - 253.
- Тихомиров К.Н. Миграционные процессы на территории Западной Сибири (эпоха бронзы - средневековье): трансформации культуры и социокультурная адаптация населения. Омск. 2007. 148 с.
- Троицкая Т.Н. Кулайская культура в Новосибирском Приобье. Новосибирск. 1979. 124 с.
- Труфанов А.Я. Материалы по происхождению и развитию красноозерской культуры лесостепного Прииртышья // Проблемы этнической истории тюркских народов Сибири и сопредельных территорий. Омск. 1984. С. 57 - 77.
- Труфанов А.Я. Закрытые комплексы городища Ямсыса VII // Скифо-сибирская культурно-историческая общность. Раннее и позднее средневековье. Омск. 1987. С. 127-130.
- Федорова Н.В., Зыков А.П., Морозов В.М., Терехова Л.М. Сургутское Приобье в эпоху средневековья // Вопросы археологии Урала. Екатеринбург. Вып. 20. 1991.С. 126 - 145.
- Флуткова А.В.В.Н. Чернецов и археологическое изучение Омска и области // Археология Западной Сибири: История, краеведение и музееведение Западной Сибири. Омск. 1988. С. 9 - 12.
- Фролов Я.В. Грунтовый могильник раннего железного века Клепиково 1 // Погребальный обряд древних племен Алтая. Барнаул. 1996. С. 135 - 143.
- Чагаева А.С. Памятники эпохи железа в Среднем Прииртышье // Из истории города Омска и Омской области. Омск. 1966. С. 118 - 129.
- Чагаева А.С. О хронологии памятников Чувашского мыса // Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Томск. 1970. С. 229-237.
- Чемякин Ю.П. Селище Барсова Гора 1/43 - памятник калинкинской культуры // Памятники древней культуры Урала и Западной Сибири. Екатиренбург. 1993. С. 158 - 182.
- Чернецов В.Н. Опыт типологии западносибирских кельтов // КСИИМК. 1947. Вып. 16. С. 65 - 78.
- Чернецов В.Н. Бронза усть-полуйского времени // МИА. 1953а. Вып. 35. С. 121 - 178.
- Чернецов В.Н. Древняя история Нижнего Приобья // МИА. 1953б. Вып. 35. С. 7 - 71.
- Чернецов В.Н. Усть - полуйское время в Приобье // МИА, 1953в. Вып. 35. С. 221 - 241.
- Чернецов В.Н. Нижнее Приобье в I тыс. н.э. // МИА. 1957. Вып.35. С. 136 - 245.
- Чиндина Л.А. Культурные особенности среднеобской керамики эпохи железа // Из истории Сибири. Томск. 1973. Вып. 7. С. 161 - 174.
- Чиндина Л.А. Саровское городище // Вопросы археологии и этнографии Сибири. Томск. 1978. С. 51 - 80.
- Чиндина Л.А. Культурные особенности Приобья в эпоху железа // Археология и этнография Приобья. Томск. 1982. С. 14 -22.
- Чиндина Л.А. Древняя история Среднего Приобья в эпоху железа. Кулайская культура. Томск. 1984. 255 с.
- Членова Н.Л. Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры. М. 1967. 251 с.
- Шамшин А.Б. Переходное время от эпохи бронзы к эпохе железа в Барнаульском Приобье (VIII-VI в.в. до н.э.) // Западносибирская лесостепь на рубеже бронзового и железного веков. Тюмень. 1989. С. 116 - 129.