Теория и практика демократии и тоталитаризма (Ф. Хайек, П. Арон, З. Бжезинский)
Теория и
практика демократии и тоталитаризма (Ф. Хайек, П. Арон, З. Бжезинский)
Тоталитаризм, по Хайеку,
подступает постепенно и незаметно; он оказывается непреднамеренным результатом
самых возвышенных устремлений самых достойных людей. Погоня за дорогими нашему
сердцу идеалами приводит к последствиям, в корне отличающимся от ожидавшихся, -
таков лейтмотив "Дороги к рабству". Чтобы это произошло, нужно совсем
немного: поставить себе целью организовать жизнь общества по единому плану и
последовательно стремиться к реализации этой цели на практике. Стоит только
встать на эту дорогу - остальное довершит неотвратимая логика событий. Вслед за
заменой спонтанного рыночного порядка сознательным плановым руководством
неминуемо начинают рушиться одна за другой все ценностные скрепы и опоры
свободного общества - демократия, правозаконность, нравственность, личная
независимость, свободомыслие, что равносильно гибели всей современной культуры
и цивилизации. [Должно быть понятно, что, говоря о плане, Хайек имеет в виду не
просто систему экономических заданий, но любой глобальный замысел-проект
сознательного переустройства всех сфер общества.]
Процесс разворачивается с железной
последовательностью: поскольку руководство по единому всеобъемлющему плану
подразумевает, что государство вовлекается в решение необозримого множества
частных технических проблем, то очень скоро демократические процедуры
оказываются неработоспособными. Реальная власть неизбежно начинает
сосредоточиваться в руках узкой группы "экспертов". План
устанавливает иерархию четко определенных целей, и концентрация власти
выступает необходимым условием их достижения. Система централизованного управления,
когда решения принимаются исходя из соображений выгодности в каждом отдельном
случае, без оглядки на какие-либо общеобязательные стабильные принципы права,
являет собой царство голой целесообразности. Твердые юридические правила и
нормы сменяются конкретными предписаниями и инструкциями, верховенство права -
верховенством политической власти, ограниченная форма правления -
неограниченной. Точно так же несовместимо царство целесообразности с
существованием каких бы то ни было абсолютных этических правил и норм: нравственным
признается все, что служит достижению поставленных целей, независимо от того, к
каким средствам и методам приходится для этого прибегать. Но так как органы
власти физически не в состоянии издавать приказы по каждому ничтожному поводу,
образующиеся пустоты заполняются квази-принципами квази-морали.
"Квази" - потому что она предназначается для нижестоящих и ее когда
угодно могут перекроить в соответствии с изменившимися условиями момента. План
неявно содержит в себе всеобъемлющую систему предпочтений и приоритетов: он
определяет, что лучше, а что хуже, что нужно, а что не нужно, кто полезен, а
кто бесполезен. Устанавливая неравноценность различных людей и их потребностей,
план, по сути, вводит дискриминацию, перечеркивающую формальное равенство всех
перед законом: то, что по плану разрешено одним, оказывается запрещено
другим." При отсутствии системы нравственных ограничений вступает в
действие механизм "обратного отбора": выживают и оказываются наверху
"худшие", те, кто полностью свободен от ненужного бремени
нравственных привычек и не колеблясь решается на самые грязные дела. – Иллюзией
оказывается надежда интеллектуалов, что контроль государства можно ограничить
экономикой, сохранив в неприкосновенности сферу личных свобод. В условиях
централизованного контроля за производством человек попадает в зависимость от
государства при выборе средств для достижения своих личных целей: ведь именно
оно в соответствии со своими приоритетами определяет, что и сколько
производить, кому какие блага предоставлять. Сужается не только свобода
потребительского выбора, но и свобода выбора профессии, работы, места
жительства. Это означает размывание и исчезновение защищенной законом сферы
частной жизни, где человек был полновластным хозяином принимаемых решений. –
Единодушие, единомыслие и единообразие поведения облегчают достижение
запланированных целей. Отсюда стремление государства установить контроль не
только над вещами, но и над умами и душами людей. – Общество насквозь
политизируется: его членами признаются лишь те, кто разделяет установленные
цели; любой человек и любое событие оцениваются по их нужности для общего дела.
Несогласие с общепринятым мнением становится несогласием с государством, то
есть - политической акцией. – Наука и искусство также ставятся на службу
"социальному заказу". Все, что бесполезно – чистое искусство,
абстрактная наука, – отвергается; общественные дисциплины превращаются в
фабрики "социальных мифов". Наступает смерть свободного слова,
свободной мысли." Формируется новый человек – "человек единой
всеобъемлющей организации", которому причастность к коллективу заменяет
совесть. Происходят необратимые психологические изменения: достоинства, на
которых держалось прежнее общество – независимость, самостоятельность,
готовность идти на риск, способность отстаивать свои убеждения, – отмирают,
потому что человек привыкает обращаться за решением всех своих проблем к
государству.
Итак: установление тоталитарного
строя, подчеркивает Хайек, не входит в сознательные замыслы проектировщиков
светлого будущего; это – непредумышленное, никем не предполагавшееся следствие
их попыток сознательно управлять обществом по единому плану.
В своих позднейших работах Хайек
уделяет много места полемике с идеологией "государства
благосостояния". С его точки зрения, намеченная цель – достижение
справедливой структуры распределения благ – сама по себе иллюзорна. В рамках
рыночного порядка понятие социальной, или распределительной, справедливости в
принципе лишено смысла. Оно наполняется реальным содержанием только в условиях
централизованной экономики, где некий орган определяет долю совокупных благ,
причитающуюся каждому члену общества, так что погоня за миражом
"социальной справедливости" как раз и может привести к постепенному
формированию подобной системы. Сочетание "государства благосостояния"
с господством неограниченной демократии, полагает Хайек, делает перспективу
"вползания" в тоталитарное общество вполне реальной.
Прежде всего он обращает внимание на
неизбежные сдвиги в психологии людей, когда они приучаются пользоваться
патерналистскими благодеяниями, которыми оделяет их "государство
благосостояния". Привычка к зависимости от государства, ослабление личной
инициативы и ответственности могут подталкивать к соответствующим изменениям
политических институтов общества.
Основной тезис "Дороги к
рабству" нередко понимается в том смысле, что, по Хайеку, достаточно
любого незначительного вмешательства государства в жизнь общества, чтобы
перспектива установления тоталитарного режима стала неизбежной. Но он хотел сказать
своей книгой вовсе не это. Английская пословица, которую любит приводить Хайек,
гласит: "Кто не совершенствует своих принципов, тот попадает в лапы к
дьяволу". Движение к тоталитаризму оказывается неотвратимым, когда условия
существования либерально-рыночного порядка слепо принимаются как данность и
игнорируются лежащие в его основе исходные принципы, постоянно нуждающиеся в
осмыслении, защите и дальнейшем развитии. По Хайеку, нельзя противостоять
тоталитаризму, пребывая на одном и том же месте: для этого необходимо двигаться
вперед – к свободе.
Хайековская философия свободы,
восстанавливающая ценности классического либерализма, нужна сегодня для
интеллектуального выздоровления обществ, испытавших на себе ужас тоталитарного
рабства, ибо она помогает изживать многие предрассудки
"коллективистского" мышления.
Сегодня много говорят и пишут о
кризисе демократии. Известный французский политический мыслитель Р. Арон
в книге “Демократия и тоталитаризм” пишет: “Можно мечтать об идеальном
конституционном режиме без каких бы то ни было несовершенств, но нельзя
представить себе, что все политические деятели заботятся одновременно и о
частных интересах, которые они представляют, и об интересах сообщества в целом,
которому обязаны служить; нельзя представить режим, где соперничество идей
свободно, а печать беспристрастна, где все граждане осознают необходимость
взаимной поддержки при любых конфликтах”.
Р. Арон рассматривает различные виды
разложения конституционно-плюралистических, т.е. демократических, режимов. Так,
он считает, что их разложение можно наблюдать на уровне государственных
институтов, настроений в обществе, социальной инфраструктуры; они могут
разлагаться из-за избыточной олигархичности или из-за чрезмерной
демагогичности. Но сам он предпочитает и предлагает другим для рассмотрения
простое, по его словам, различение: “еще нет” и “больше невозможно”. Р. Арон
поясняет: “Известны конституционно-плюралистические режимы, которые разлагаются
из-за того, что у них еще нет глубоких корней в обществе; в то время другие разлагаются
под воздействием времени, собственного износа, привычки,– иными словами, их
функционирование более невозможно”.
Известный американский политолог С.
Липсет отмечал: доверие американцев к власти, ко всем государственным
институтам в США устойчиво снижается. Так, общенациональные опросы, проводимые
службой Харриса с 1966 г., выявили в 1994 г. самый низкий уровень доверия к
правительственным институтам из когда-либо зафиксированных. “Большое доверие” к
исполнительной ветви власти выразили всего лишь 12% всех опрошенных (в 1966 г.
– 41%, в 1981 г. – 24%). Доверие к Конгрессу выразили – 8% опрошенных (в 1981
г. – 16%, в 1966 г. – 42%). Служба Янкелевича отмечает резкое снижение доли
респондентов, уверенных в том, что то, что делается правительством, всегда или
в большинстве случаев правильно. В 1964 г. так думало 76% опрошенных, в 1984 г.
– 44, а в 1994 г. – 19%12.
В анкете, предложенной центром
изучения общественного мнения Мичиганского университета, задавался вопрос:
“Могли бы Вы утверждать, что в своей деятельности правительство в основном
руководствуется интересами немногих влиятельных группировок, или же оно
действует на благо всего народа?” В 1964 г. 29% опрошенных ответили, что
правительство действует в интересах ограниченного числа крупных предпринимателей.
К 1980 г. этот показатель достиг уже 70%, а в 1992 г. – 80%. Согласно опросу
общественного мнения, проведенного институтом Гэллапа в 1994 г., 66%
респондентов, входящих в общенациональную выборку, согласились с тем, что
“правительство почти всегда оказывается расточительным и неэффективным”.
Примерно такой же процент опрошенных высказали мнение, что “большинство
избранных должностных лиц мало волнует, что думают простые люди”.
Что касается России, то к ней вполне
применима формула кризисного состояния демократии, определяемая Р. Ароном как
“еще нет”. Действительно, в России нет глубоких корней демократии (народной
власти), не говоря уже о демократии либеральной (конституционной), т.е. власти
народа, соблюдающей права каждого человека.
Среди россиян существуют разные
взгляды на сущность демократии. Согласно данным социологического опроса
населения России, проведенного Центром социологических исследований МГУ в конце
1995 г., на вопрос: “Как Вы думаете, что самое главное в демократии?”, 41%
респондентов ответили, что это – законность и правопорядок; 15,6 – свобода
личности и 14,8 – власть народа, 4,2 – частная собственность; 2,4% – учет
интересов меньшинства.
Сегодня в России наблюдается
противоречивая ситуация. С одной стороны, можно утверждать, что демократия
пустила в России достаточно глубокие корни. Об этом свидетельствуют ответы
респондентов на вопрос: “Поддержали бы Вы лидера, который во имя восстановления
порядка в России установил бы с помощью армии и сил безопасности диктаторский
режим, или противостояли любой диктатуре, считая, что свобода важнее?” Больше
половины опрошенных – 51,8% заявили, что противостояли бы любой диктатуре, 21,8
– поддержали бы такого лидера, 25,2 – затруднились ответить.
В то же время многие исследования
говорят о том, что в России растет отчуждение граждан от политики и, прежде
всего, от власти. Они попрежнему являются в неизмеримо большей степени объектом
политики, нежели ее субъект. О насущных нуждах простых людей стремящиеся во
власть слышат только во время предвыборных кампаний, но, войдя во власть, тут
же забывают о них и их нуждах. Ответственность властей за результаты своего
руководства и управления обществом мала как никогда. Демократическая эйфория,
характерная для конца 80-х – начала 90-х гг. прошла.
К. Фридрих и З. Бжезинский
в своей работе "Тоталитарная диктатура и автократия" предлагают для
определения "общей модели" тоталитаризма пять признаков:
• единая массовая партия,
возглавляемая харизматическим лидером;
• официальная идеология, признаваемая
всеми;
• монополия власти на СМИ (средства
массовой информации);
• система террористического
полицейского контроля и управления экономикой.
Концепция Фридриха и Бжезинского,
получившая в историографии название "тоталитарный синдром", оказала
большое влияние на последующие исследования в этой области. В то же время
неоднократно указывалось на несовершенство их формулы, что, впрочем, признавали
и сами авторы.
Недостаток признаков, предложенных З.
Бжезинским и К. Фридрихом, заключается в том, что в них нет системности, а
главное - не выделен общий интегрирующий признак, нет общей связующей нити.
Список черт тоталитаризма можно было бы продолжить. Так, при тоталитаризме
утверждается монополия на массовую культуру, централизовано управление
художественным и научным творчеством. Все признаки сами по себе верны, но
неясно, что, же является наиболее существенным, определяющим, исходным, а что
характерным, но все, же производным. Единая массовая партия, общая для всех
официальная идеология типичны для тоталитарный режимов, но обусловлены они
более общими свойствами тоталитаризма, емко выражающими его сущность.