Образ Англии в творчестве Е. Замятина
Татьяна Давыдова
ОБРАЗ АНГЛИИ В ТВОРЧЕСТВЕ ЕВГЕНИЯ ЗАМЯТИНА
По словам
американской поэтессы Б.Дейч, знавшей Замятина, этот высокий, стройный, гладко
выбритый блондин с небольшими усами и голубыми глазами, был "больше похож
на представителя англо-саксонской расы, чем на русского" (Давыдова Т.Т.
Евгений Замятин. М., 1991. С.25).
После возвращения из Англии писателя даже прозвали
англичанином. Инженер-кораблестроитель, Замятин был командирован туда в марте
1916 г. и провел там около двух лет. Впечатления от жизни в Великобритании,
преимущественно в Ньюкасле на Тайне, отразились в произведениях писателя на
английскую тему. Они интересны попыткой воссоздать особенности английского
характера и менталитета, хотя их художественная задача более широкая -
творческая рецепция сформулированных немецким ученым XIX века Р.Ю.Майером
законов сохранения и превращения энергии и ее "вырождения"
(равномерного перераспределения), энтропии, а также ницшеанской теории двух
общебытийных начал - аполлонического и дионисийского. Последнюю теорию Замятин
воспринял как непосредственно из работ Ф.Ницше, так и через близкое ему
творчество символистов. Сквозь призму этих двух научных концепций и
раскрывается у Замятина неоднозначный образ Англии.
С одной стороны, в английском "уездном" Замятин,
бывший до Октября большевиком, увидел то же, что не устраивало его в русской
провинции: власть традиций, лицемерие и ханжество, однообразие и
регламентированность существования. Мотив ханжества появляется уже в замысле
повести "Островитяне" (опубл. в 1918 г.), возникшем из рассказа
одного англичанина о том, "что в Лондоне есть люди, живущие очень странной
профессией: ловлей любовников в парках". Первый вариант развязки
"Островитян" "позже стал жить самостоятельно - в виде рассказа
"Ловец человеков"" (напечатан в 1921 г.), - признавался Замятин
в статье "Закулисы" (Замятин Е.И. Закулисы // Как мы пишем. Л.,
1930. С.34).
По письмам Замятина, написанным весной 1916 года жене из
Англии, видно, что жизнь английского Ньюкасля показалась ему однообразной и
тоскливой. "<...> Сам Нью-Кастль - какой противный. Все улицы, все
жилые дома - одинаковые <...>", "Город большой, но скучный
непроходимо. <...> Глупейшие театры - нечто вроде живого кинематографа,
добродетельная английская публика...Тоска" (Замятин Е. И.
Рукописное наследие // Рукописные памятники. СПг., 1997. Вып. 3. Ч.1. С.196,
197). Эти впечатления художественно преломились в образе Джесмонда.
Для буржуазно-дворянской среды Джесмонда, где происходит
действие повести "Островитяне", характерны аполлоническое (в
ницшеанском смысле) чувство меры, самоограничение, покой, тенденция к застыванию
внешних форм существования (см.: Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. М., 1996.
Т.1. С.61, 92-93), или, по Замятину, энтропия. Это видно, в частности, в пронизанном
иронией коллективном портрете представителей джесмондской среды, а также в образе
викария Дьюли, автора книги "Завет Принудительного Спасения",
подчинившего своей власти религиозную общину, постепенно перерождающуюся в
тоталитарную секту, члены которой ведут аскетический образ жизни, ратуют за
строго моральное поведение, часто посещают церковь и пытаются приобщить к ней
окружающих. "...Праведны как <...> устрицы, и серьезны - как
непромокаемые сапоги", - иронизирует по поводу англичан адвокат-ирландец
О'Келли, а вместе с ним и автор. Почему? Английский литературовед Д.Й. Ричардс
считает, что наиболее явно энтропия проявлялась в религиозной сфере и поэтому
писатель, враг "всякой установленной религии", принял показное
благочестие за специфически английскую или западную черту и
сатирически изобразил его в "Островитянах" и "Ловце человеков"
(см.: Richards D.J. Zamyatin: A Soviet Heretic. London, 1962).
Среди персонажей
данной группы выделяется Дьюли, как бы претендующий на роль бога, приписывающий
себе право спасать, наказывать своих ближних, всячески ограничивать и
регламентировать их жизнь.
Цель такой регламентации - сделать из людей послушных,
лишенных индивидуальности человекообразных роботов. Замятин-сатирик находит для
выражения сухой рассудочности супругов Дьюли, а также идейных сторонников
викария гротескную метафору "человек-машина", основанную на сравнении
жизни этих персонажей с механизмами. Метафора "человек-машина"
раскрывает бесчеловечность героя-идеолога, намеревающегося создать земной рай с
помощью огня и меча: "<...> мы, мы - каждый из нас - должны гнать
ближних по стезе спасения, гнать - скорпионами, гнать - как рабов. Пусть будут
лучше рабами господа, чем свободными сынами сатаны..." (Замятин Е.И.
Собрание сочинений: В 4 т. М., 1929. Т.3. С.65). В "Островитянах"
показано несоответствие между благородной целью и средствами ее достижения.
Желая спасти пытающегося "выломаться" из джесмондского общества сэра
Кембла, "праведник" вместе со своими сторонниками следит за невестой
и другом молодого джентльмена, что приводит в конце концов не к спасению, а к
гибели героя.
Персонажам этого типа присущи "аполлоническая"
определенность и внутренняя застылось, которая передается через внешнюю
статуарность. Герой рассказа "Ловец человеков", "апостол"
Общества борьбы с пороком Краггс постоянно сравнивается с чугунным
монументиком, а его жена до тех пор, пока она не изведала чувства любви, с
мрамором. Приведенные сравнения воссоздают бедность данного психологического
типа и способствуют созданию примитивистских образов. Предельное выражение эта
аполлоническая, или энтропийная тенденция получает в передающем позицию автора
высказывании О`Келли: "Через несколько лет любопытный путешественник
найдет в Англии объизвестленных неподвижных людей, известняк в форме деревьев, собак,
облаков..." (Там же, с.69). Слова О’Келли - философски-символическое
обобщение всего негативного, увиденного писателем в "островитянах".
Если в образах своих английских и шотландских героев
писатель больше акцентирует рациональное, сознательное, то поведением его
ирландцев - циничного, умного скептика О'Келли, артистки Нанси - а также
людей искусства очаровательной танцовщицы Диди, одаренного органиста Бэйли управляет
дионисийское - иррациональное, стихийное, бессознательное
начало. По Замятину, полная энергии ирландская кровь "больше похожа
на вино, чем на медленную благоразумную жидкость, которая течет в жилах у
англичан" (статья "Ричард Бринсли Шеридан" // Замятин Е.И. Избранные
произведения: В 2 т. М., 1990. Т.2. С.333).
Автор симпатизирует героям второго типа, так как им присущи
наслаждение нетривиальными размышлениями, свободное проявление чувств,
пренебрежение общественными условностями и моральными нормами,
непредсказуемость поведения. Эти герои по-настоящему раскрываются не в уныло
энтропийном, однообразном Джесмонде, а в загородном Санди-Бае с его вызывающим
страсть бурным морем и кипятящим кровь солнцем. Замятин по-своему художественно
преломляет здесь ницшеанское понимание дионисийства, соединяя его, по словам
американского исследователя А.Шейна, с понятием солнечной энергии у Р.Майера.
Оба эти понятия становятся у Замятина символами пылких страстей, разрушающих
вялое мещанское равновесие (см.: Shane A. The Life and Works of Evgenij
Zamyatin. Berkely; Los Angeles, 1968). В восприятии героев творческого склада
поэтизируются тонущие в тумане Джесмонд и Лондон. Так рождаются волшебные
видения в духе полотен К.Моне.
Особенно значим образ О'Келли. В нем синтезированы лучшие, с
точки зрения Замятина, качества народа Великобритании, проявившиеся у
представителей разных сословий в разные периоды национальной истории. Здесь и
свободолюбие сапожника Джона, сожженного за верность Лютеровой ереси, и
отвага аристократа Риччио, влюбленного в Марию Стюарт, и бунтарство Оливера
Кромвеля. Эти разные события из английской истории объединены общими понятиями
ереси и бунта. Еретики и бунтари всегда импонировали
Замятину, даже если они взрывали лишь устои личной жизни.
О’Келли еще потому так близок писателю, что способен
критически воспринимать аполлонические, или энтропийные явления в жизни
общества. Слова О’Келли "cчастье - одно из наиболее жирообразующих
обстоятельств <...>" (Замятин Е.И. Собрание сочинений: В 4 т.
М., 1929. Т.3, с.78) обращены против агрессивно утопической теории Дьюли.
О’Келли словно Мефистофель, девиз которого - вечный бунт, разрушение,
возмущение покоя. Рыжий адвокат обладает своеобразной модернистской гармонией
порока и безобразия, он явно подражает имморалисту О.Уайльду,
который упоминается в повести отнюдь не случайно. Как и он, О'Келли проповедует
свободу поведения, даже если эта свобода связана с несчастьем и гибелью.
По точной оценке А. Шейна, "Островитяне" -
несомненная художественная удача писателя. Подтверждение тому - оригинальная
трактовка старых тем любви, революции и мещанства (см.: Shane A. The
Life and Works of Evgenij Zamyatin).
После "Островитян" и "Ловца человеков"
вернувшегося на родину Замятина стали считать антизападником. Однако, как
справедливо замечает Ричардс, "Замятин был оппонентом не Запада, а
энтропии, попыток сдерживать спонтанное и свободное проявление человеческой
индивидуальности" (Richards D.J. Zamyatin: A Soviet Heretic.).
В трудные
послереволюционные годы Замятину пригодилось прекрасное знание английского
языка, понимание английской и американской культуры. С 1918 по 1924 г. он
является членом редколлегии и заведующим редакцией в издательстве
"Всемирная литература". Замятин пишет яркие и глубокие предисловия к
изданиям сочинений Г.Уэллса, Дж.Лондона, О.Генри. В 1931 г. Замятин посвящает
статью творчеству Р.Б.Шеридана. Писатель не случайно обращается именно к этим
именам. Его привлекает родственный собственному психологическому складу тип
индивидуальности бунтаря и "еретика", ломающего литературные каноны.
Особенно близкой своеобразным сочетанием фантастики и интеллектуализма, на
основе чего зарождался жанр антиутопии, была русскому писателю проза Г.Уэллса.
Все эти годы образ Англии продолжал жить в творческом
сознании Замятина и получил новое художественное воплощение в пьесе
"Блоха" /1924/, написанной по мотивам лесковского сказа о Левше.
Оставаясь по-прежнему неоднозначным, образ Англии стал здесь более
игровым и колоритным, что обусловлено самим жанром пьесы-игры, укорененной в
почве русского народного балагана и в то же время творчески преломляющей
традиции итальянского театра масок (dell'arte).
В письме от 22.II.1924 г. из Ленинграда А.Д.Дикому,
режиссеру МХАТа 2, драматург подчеркивает, что в замысле его будущей пьесы для
него самое важное "русская сказка" и что пьеса задумана "в виде
скоморошьей игры, русского Гоцци". А скоморохи из его пьесы -
"гоццевские Панталоны, Тарталья и Бригелла <...>" (Дикий
А.Д. Переписка с Е.И. Замятиным и Б.М. Кустодиевым по поводу спектакля
"Блоха" // Дикий А.Д. Избранное. М., 1976. С.336). Как видно, Замятин
активно искал некий русский аналог классической "комедии масок".
Затронутая в
этом произведении проблема "Россия и Запад" раскрывается с помощью
противопоставления России и Англии. Сюжетная основа пьесы - состязание между
английскими мастерами, которые сделали стальную блоху-нимфозорию, и тульскими
оружейниками, подковавшими ее, из-за чего она перестала танцевать. Если в
"Островитянах" велось исследование разных оттенков внутри одного
национального типа, то в "Блохе" показаны различия национальных
менталитетов двух народов.
Англичан отличает профессионализм, зиждящийся, прежде всего
на образованности, а техническое творчество русских, чуждое строгих расчетов,
результат природной одаренности. Иначе говоря, Англия в пьесе - символ
европейской цивилизации, а Россия - художественный знак, указывающий на
дикарскую культуру. При этом две страны в "Блохе" не только
противопоставляются.
Россию и Англию в "Блохе" объединяет то, что они
показаны в восприятии не автора, а "русского мужика". Это блестяще
передал в художественном оформлении спектакля во МХАТе 2 Б.М.Кустодиев.
Английские "химики-механики" из третьего действия походили на русских
купцов, негр-половой - на трактирного "Ваньку" (см.: Эткинд М.Г.
Б.М.Кустодиев. Л., 1960. С.169). Жизненные реалии, раскрывавшиеся в репликах
"аглицких" мастеров, также были и английскими и русскими: "А это
для топоту, когда казачка, ли нашего аглицкого камаринского плясать. Мы это
очень уважаем", "<...> Ну, камрад, нашей русской горькой для
прокладочки? А?" (Замятин Е.И. Собрание сочинений. Т.1. С.223,
223-224). Такой же колоритно-синтетичной являлась речь английских персонажей. В
третьем действии пьесы даны в русской транскрипции английские "ес",
"донтандерстэнд" и "камрад", разговор англичан и Левши
представляет собой удачную словесную игру, основанную на созвучии
английского "камрад" с русским "кому рада, а кому и не
рада". Пересказанная туляком-сказителем, речь англичан вобрала в себя
образность и шутливость и разговорной русской речи. С помощью подобного
макаронического языка воплощается идея необходимости синтеза научных и
культурных достижений России и Запада (в данном случае Англии).
"Англия все - техника, ад <...>", - писал
Замятину о концепции третьего действия пьесы режиссер МХАТ 2 А.Д.Дикий (Дикий
А.Д. Переписка с Е.И.Замятиным и Б.М.Кустодиевым по поводу спектакля
"Блоха". С.357). Такие ассоциации укреплялись в сцене в
"пищеприемной комнате" с помощью образов железной трубы с
вырывающимся из нее пламенем, пудинга с зажженным ромом, а также искр и
грохота, вызванных неумелым обращением Левши с техническими приспособлениями
(см. также: Там же. С.355). Как видно, в этой сцене все должно было
напоминать об адском пекле. Есть у Замятина и материализованный образ нечистой
силы - негр-половой. В каламбурном диалоге с ним Левши звучит одна из главных
тем третьего действия: "Половой. Ес, ес. Левша. Бес - истинно! Чистый
бес" (Замятин Е.И. Собрание сочинений. Т.1. С.220). Образ
полового-беса резко отличается здесь от скрыто инфернальных образов героев
повести "Островитяне". Он не связан с центральной замятинской
философской концепцией энергийно-дионисийского, революционного начала, а близок
тому значению, которое придают бесу деятели христианской Церкви. Однако образы
полового-беса и адского пекла лишены метафизического содержания. Они указывают
на скрыто метафорическое изображение технократической Англии как ада.
Опаснее всего здесь для Левши "аглицкие" мастера,
старающиеся выманить у него тульский секрет и доказать ему превосходство
английской науки и техники над русской, но получающие с его стороны отпор, хотя
Левша живо интересуется достижениями английской науки и техники и нередко
испытывает в Лондоне чувство профессиональной гордости.
Противоречивость чувств Левши особенно ярко видна в эпизоде
с "аглицкой девкой Мерей". В сцене эротического искушения Левши
"голой техникой" несмотря на соблазн женитьбы на похожей на его Машку
Мере в душе героя пьесы берут верх его лучшие качества - патриотизм и верность
любимой. Поэтому, не выдав секрет, Левша возвращается в Россию.
Примечательно, что в сцене спора с "аглицкими
мастерами" у Замятина отсутствует важный для Лескова - автора
"Соборян" мотив превосходства православной веры над другими
христианскими конфессиями. Вновь сказывается неприязнь писателя к любой
"установленной религии".
В четвертом, последнем, акте завершается сопоставление двух
разных национальных укладов - Англии и России. Именно здесь неоднозначно
оценивается русский жизненный уклад и возникает образ России - отсталой
азиатской страны. В неразвитости науки, равнодушном и жестоком отношении к
способным людям - причины драматичной судьбы Левши. Драматизм прорывается
наружу в кульминации, когда Левша узнает, что подкованная туляками блоха не
танцует: "Левша (в ужасе). Из...из...изгадили, знычть? Мы? Я?
Химик-механик. Ты. Что я тебе про арифметику-то говорил -
помнишь? Оно самое" (Там же. С.247). Позиция Замятина, мечтающего,
подобно Лескову, о синтезе достижений западной цивилизации с русской культурой,
раскрыта во мнении аглицкого мастера о Левше: "Ну, если бы он и правой
взялся, да образование ему мало-мале - так наше дело табак!" (Там же.
С.224).
Несколько изменив мысль Ричардса, скажем, что образ Англии в
творчестве Замятина отражает присущий писателю синтез разных мировоззренческих
традиций: подобно западникам, он восхищается развитием западной науки, техники,
искусства, подобно славянофилам, отрицает западные социальные и экономические
структуры и испытывает особую вражду по отношению к западноевропейскому
среднему классу, в котором усматривает квинтэссенцию мещанства (см.: Richards
D.J. Zamyatin: A Soviet Heretic.). И все же условие будущего
процветания России Замятин видел в соединении ее собственных достижений
с западными, прежде всего английскими. В этом уникальность его личной
писательской позиции.
А синтез двух научных концепций - майеровской и ницшеанской
в произведениях на английскую тему обнаруживает близость творчества писателя
философско-эстетическим исканиям "серебряного века", особенно
русскому символизму.