А. Ахматова и символизм: "блоковский код" в лирике поэта
Контрольная работа
по дисциплине: "Русская
литература конца XIX - начала XX века"
по теме: "А. Ахматова и
символизм: "блоковский код" в лирике поэта"
Явлением в русской поэзии на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий
был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но
обозначил собой особый, характерный для своего времени этап литературной жизни.
Веяния символизма чувствовались уже в последние десятилетия девятнадцатого
века. Система эстетики символистов, их философские устремления вызревали в годы
политической реакции, наступившей после разгрома революционного народничества.
Это была эпоха общественного застоя, эпоха торжества обывательщины - смутное,
тревожное безвременье. Одним из виднейших представителей символизма, человеком
своей эпохи являлся А. Блок, чье творчество оказало влияние на поэзию молодых
поэтов двадцатого века.
Уже к 1910 г. символистская школа приходит к кризису. В ней происходит
перегруппировка сил и расщепление. В десятых годах ряды символистов покидает
молодежь, образуя объединения акмеистов, противопоставивших себя символисткой
школе. Окончательное падение символисткой школы историки датируют приходом
революционного 1917 года.
Однако символизм не перестал существовать, - напротив, "не силой
звука, а мощью отзвука" (Вяч. Иванов) определяется присутствие
символистского художественного опыта в поэтическом сознании постсимволистской
эпохи. Символизм долгое время был живой общекультурной средой. В качестве
эпохального "большого стиля" с его мировоззренческими установками и
базовыми принципами поэтики, он актуализировал процесс формирования новых
художественных систем, не потерявших, однако своего генетического родства с
символистской культурой. Как в период активной художественной и теоретической
практики, так и в фазе своего "латентного" (О. Клинг) существования,
символизм представлял собой тот художественный опыт, который
"заряжал" последователей стремлением позиционировать свое к нему
отношение. Чаще всего это было противостояние в решении всех кардинальных
вопросов жизни и эстетики, - в понимании роли и сущности поэзии, онтологии
творчества, представлении о слове и образе как первоэлементах поэтического
искусства. Но для всех без исключения опыт символизма был значимым и
неотменимым объектом художественных реакций.
Анне Ахматовой "после смерти А. Блока бесспорно принадлежит первое
место среди русских поэтов". Так писал в 1922 г. на страницах центральной
"Правды" (4 июля, № 145) в своем обширном обзоре современной русской
советской поэзии Н. Осинский (Оболенский), активный участник Октябрьской
революции, позднее - академик. И хотя его оценка Ахматовой не встретила
поддержки в тогдашней печати, можно сказать, что таково было в те годы мнение
многих читателей и почитателей этих поэтов.
А. Ахматова, являясь активной участницей литературного процесса 10-х
годов, находилась в атмосфере постоянных и неслучайных контактов с
представителями символистской культуры. Не удивительно поэтому, что символизм
вызывал в ней не только живую творческую реакцию, но и непосредственно-личностный
отклик. Это во многом определило характер поливариантных отношений творческого
сознания Ахматовой с "текстом" символизма как объемной, многослойной
художественной системой, жизнетворческая модель которой не знает деления на "текст
жизни" и "текст искусства".
Литературный дебют Ахматовой подготовлен поэтической ситуацией рубежа
веков, когда, по замечанию Л. Долгополова, "подводятся итоги прошлому,
художник уже имеет перед глазами результат, опираясь на который он стремится
<... > привести свои взгляды на человека и окружающий его мир в
законченную систему. Отыскиваются исторические последовательности, большое
место в литературе начинают занимать параллели с уже бывшим, литературные
реминисценции".
Действительно, переосмысление накопленного художественного опыта стало
характерной приметой эпохи десятых годов XX века. Символизм как поэтическая
школа и эстетико-философское направление оказывал огромное влияние на развитие
постсимволистских художественных систем, однако этот процесс носил имплицитный
характер. Более того, представители новых литературных направлений, в
частности, акмеизма, считали его неспособным отобразить во всей полноте,
сложности, и многообразии духовного опыта эпохальное сознание современного
человека. Как отмечает Н.А. Богомолов, "кризис символизма, претендовавшего
на то, чтобы стать наследником всей мировой культуры в её высших образцах, но и
одновременно ключом к осознанию всего, что происходит в современном мире,
привел <... > к пересмотру представлений о соотношении искусства и
действительности... ". В ретроспективном взгляде А. Ахматовой на события
художественной жизни начала XX века основным критерием, определяющим
мировоззренческую разнородность в процессе постижения исторического времени,
признаётся так называемый "счёт времени" - мироощущение и
миропонимание, отличающие "классиков" от "модернистов".
В 1913 году в статье "Новые течения в русской поэзии" Брюсов
подчеркивает, что акмеизм в лице Гумилёва, Мандельштама, Ахматовой и отчасти
Зенкевича имел многочисленные точки соприкосновения с символизмом. В частности,
он пишет о том, что поэты-акмеисты - М. Зенкевич, В. Нарбут, А. Ахматова -
"примыкают к тому, что уже делалось в поэзии и до них".
Б. Садовской в статье с характерным названием "Конец акмеизма"
признаёт Ахматову как поэта "несомненно талантливого" и указывает на
близость ахматовского лиризма блоковскому: "В поэзии Ахматовой чувствуется
что-то родственное Блоку, его нежной радости и острой тоске; можно сказать, что
в поэзии Ахматовой острая башня блоковских высот как игла пронзает одинокое,
нежное сердце".
"Символистский" фон творчества Ахматовой отмечался
неоднократно, но наиболее обоснованной и принципиально значимой не только для
Ахматовой, но в свете понимания новых тенденций в поэтической современности стала
статья В.М. Жирмунского "Преодолевшие символизм" (1916). Автор едва
ли не впервые отмечает такие стороны в творчестве Ахматовой, "которые
сближают ее творчество с произведениями символистов", но выделяет в её
поэзии более существенные - "черты вечные и черты индивидуальные, не
укладывающиеся до конца во временные и исторические особенности поэзии"
конца Х1Х-начала XX столетий. Внимание критика, однако, привлекают "именно
те особенности времени, которые ставят стихи Ахматовой в период иных художественных
стремлений и иных душевных настроений, чем, те, которые господствовали в
литературе последней четверти века <... > черты, принципиально новые,
принципиально отличные от лирики русских символистов", которые
"заставляют <... > видеть в Ахматовой лучшую и самую типичную
представительницу молодой поэзии". Среди отличительных особенностей
поэтического стиля Ахматовой В. Жирмунский выделяет многое из того, что войдет
в арсенал ее зрелой поэтики: объективированность лирического высказывания,
раздельность и конкретность лирических переживаний, разговорность интонации,
эпиграмматичность и стремление к простоте словесного выражения,
новеллистичность лирического сюжета. Но главное, что удалось проницательно
увидеть Жирмунскому и что особенно важно в свете нашей проблемы, - соотношение
символистского художественного опыта и творческой манеры Ахматовой.
Не отрицая преемственности Ахматовой по отношению к символизму, В.
Жирмунский, однако, отмечает, что, "восприняв словесное искусство
символической эпохи, она приспособила его к выражению новых переживаний, вполне
раздельных, конкретных, простых и земных. <... > Это душевное своеобразие
заставляет <... > причислить Ахматову к преодолевшим символизм".
В.М. Жирмунский был не одинок в этом отношении.
Б. Эйхенбаум в известной работе "Анна Ахматова. Опыт анализа"
(1923) предпринял исследование формальных особенностей поэтического мастерства
Ахматовой. Во втором разделе статьи Б. Эйхенбаум обращает внимание на то, что с
самого начала творческого пути Ахматовой, большинство критиков "не уловило
реакции на символизм", восприняв её ранние стихи только как интимный
дневник. Эйхенбаум выделяет в поэтическом методе Ахматовой особое
"отношение к слову", выразившееся в том, что "словесная
перспектива сократилась, смысловое пространство сжалось, но заполнилось, стало
насыщенным. <... > Речь стала скупой, но интенсивной", новые оттенки
значений слово обнаруживает не в слиянии, а в соприкосновении, "как
частицы мозаики". Однако в поэтическом методе Ахматовой, "отличающем
её от символистов", Б. Эйхенбаум видит "не "преодоление"
символизма, а лишь отказ от некоторых его тенденций, явившихся у поздних
символистов и не всеми ими одобренных".
Г. Чулков: характеризуя образность ахматовской лирики, писал, что
"за ясностью образов и мыслей таится незримый мир, полный тревоги и
тайны", сочетание образов "делает их загадочными психологически и
символическими в их сущности". Для нас особенно важно то, что в
ахматовском психологизме автор видит аналогии с символистской традицией: "Поэтический
опыт Ахматовой <... > приводит её к угадыванию чего-то более глубокого,
значительного и подлинного, и её чуткий талант предуказал ей какие-то
"соответствия". <... > Поэзия Ахматовой символична, т.е.
образы, ею созданные, свидетельствуют о переживаниях, соединяющих её душу с
душою мира как с чем-то реальным".
Тайна поэтического очарования Ахматовой, по Г. Чулкову, "в
равновесии её художественного опыта и поэтического сознания, которое
подсказывает ей, что "мир есть поэма, написанная чудесными таинственными
письменами". Анализируя поэтическую манеру Ахматовой, Г. Чулков
рассматривает её творчество через призму символистских категорий, связывая его,
однако, и с романтической, и с классической, и с реалистической традициями,
затем, чтобы указать на масштабность ахматовского таланта: "Среди поэтесс
прошлых и современных у Ахматовой нет соперниц. Среди поэтов ей конгениальны
старшие символисты. <... > Разнообразие внешних личин не мешает общему
языку. На том же языке говорил покойный Блок. <... > Язык у них был общий
(язык символов, а не стиль, конечно), но дыхание у неё иное".
Многими исследователями Чуковской Л.К., Тименчик Р.Д., Цивьян Т.В., а
также Топоровым В.Н., изучался вопрос "блоковского текста" в
творчестве А. Ахматовой, но наиболее крупное исследование провел известный
литературовед М. Жирмунский. Важно отметить, что и сама Ахматова считала себя в
какой-то степени ученицей старшего поэта. Можно было бы сказать, что Блок
разбудил музу Ахматовой, как она о том сказала в дарственной надписи к
"Четкам"; но дальше она пошла своими путями, преодолевая наследие
блоковского символизма.
Существование для Ахматовой с молодых лет "атмосферы" и
традиции поэзии Блока подтверждается наличием в ее стихах довольно
многочисленных реминисценций из Блока, в большинстве, вероятно, бессознательных.
В литературе уже отмечалась перекличка с Блоком в стихотворении, где, при
всем различии темы, Блоком подсказана общая синтаксическая структура строфы
("Тот город, мной любимый с детства... ", 1929).
У Ахматовой:
Но с любопытством иностранки,
Плененной каждой новизной,
Глядела я, как мчатся санки,
И слушала язык родной.
Ср. у Блока ("Вновь оснеженные колонны... ", 1909):
Нет, с постоянством геометра Я числю каждый раз без слов Мосты,
часовню, резкость ветра, Безлюдность низких островов.
В отличие от этой формальной переклички мы находим и случаи материального
заимствования образа.
"Золотые трубы осени" - индивидуальная метафора, характерная
для поэтического стиля второй книги Блока ("Пляски осенние", 1905):
И за кружевом тонкой березы
Золотая запела труба.
Ср. у Ахматовой в стихотворении "Три осени" (1943):
И труб золотых отдаленные марши
В пахучем тумане плывут...
На этом фоне выступают и другие соответствия: пляски осени (Блок)
- танец (Ахматова); рифмы (очень шаблонные) березы: слезы.
Ахматова:
И первыми в танец вступают березы, Накинув сквозной убор, Стряхнув
второпях мимолетные слезы На соседку через забор.
Блок:
Улыбается осень сквозь слезы
И за кружевом тонкой березы...
Другое стихотворение позднего времени "Слушая пение..." (1961)
неожиданно возвращает нас в передаче музыкальных переживаний к мощному,
иррациональному порыву лирики Блока.
Певица Галина Вишневская исполняет "Бразильскую бахиану"
композитора Вилла-Лобоса:
Женский голос как ветер несется,
Черным кажется, влажным, ночным...
Эта смелая метафоричность завершается видением почти экстатическим, в
манере, характерной для некоторых поздних образцов любовной лирики Ахматовой
("Cinque", "Полночные стихи"):
И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не могила,
А таинственной лестницы взлет.
Здесь неожиданная перекличка с Блоком, по существу, с одним из его
наиболее памятных стихотворений, экстатическим и исступленным, открывающим
собою третий том его лирики ("К Музе", 1912). Пророческим оказалось
стихотворение Блока из цикла "Пляски смерти" (1912-1914), написанное
накануне первой мировой войны (7 февраля 1914 г), - одно из наиболее острых в
его лирике того времени по своей социально-политической теме:
Вновь богатый зол и рад,
Вновь унижен бедный.
Последние две строфы звучали так:
Все бы это было зря,
Если б не было царя,
Чтоб блюсти законы.
Только не ищи дворца, Добродушного лица,
Золотой короны.
Он - с далеких пустырей
В свете редких фонарей
Появляется.
Шея скручена платком
Под дырявым козырьком
Улыбается.
Стихотворение Ахматовой, сходное по теме и первоначально озаглавленное
"Встреча", потом "Призрак", было написано зимой 1919 г. и
впервые опубликовано в сборнике "Anno Domini" (1921). И здесь образ
царя появляется в свете зажженных рано фонарей", и странный взгляд
"пустых светлых глаз" означает смерть.
И, ускоряя ровный бег,
Как бы в предчувствии погони,
Сквозь мягко падающий снег
Под синей сеткой мчатся кони.
Черты общего внутреннего сходства при глубоких индивидуальных отличиях могли
быть порождением общей исторической и художественной атмосферы эпохи этому
свидетельствует наличие в зрелом творчество Ахматовой некоторых основных тем
блоковской поэзии, разумеется - в свойственном ей идейном и художественном
преломлении.
О судьбе своего "поколения" Ахматова говорит в ее стихотворении
"De profundis... ". Оно написано одновременно с первой редакцией
поэмы (23 марта 1944 г., Ташкент) и перекликается по теме с произведением
Блока. "Две войны" у Ахматовой, в отличие от Блока, - первая и вторая
мировые войны.
Ощущение близости трагического конца, угрожающего мнимому спокойствию и
уюту обывательского существования, сопровождало у Блока в предреволюционные
годы владевшее им сознание неминуемой социальной катастрофы." Этот
пророческий страх перед грядущим нашел яркое выражение в известном
стихотворении "Голос из хора" (6 июня 1910 - 27 февраля 1914):
Как часто плачем - вы и я -
Над жалкой жизнию своей!
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!
Стихотворение Блока было опубликовано впервые в журнале "Любовь к
трем апельсинам" (1916, № 1). Слышала ли его Ахматова раньше (в 1914-1915
гг.) в чтении Блока, сказать трудно, но сходная тема прозвучала и в ее
творчестве:
Думали: нищие мы, нету у нас ничего, А как стали одно за другим терять, Так
что сделался каждый день Поминальным днем, - Начали песни слагать О великой
щедрости божьей Да о нашем бывшем богатстве.
Важен - сам факт творческой переклички двух поэтов, сходство темы:
роднящее их ощущение зыбкости привычного жизненного уклада в его мнимом
благополучии и предчувствие грядущих общественных и личных бед - у Ахматовой в
форме более интимной, простой и персональной, у Блока - с перспективой
философско-исторической и с пророческой интонацией.
Той же темой трагической судьбы "поколения" и суда над ним с
точки зрения истории объединены незаконченная поэма Блока "Возмездие"
(1910-1921) и "триптих" Ахматовой "Поэма без героя", точнее
- его первая часть "Девятьсот тринадцатый год. Петербургская повесть"
(1940-1962).
В поэме Ахматовой перед внутренним взором поэтессы, погруженной в сон,
застигший ее перед зеркалом за новогодним гаданьем, проходят образы прошлого,
тени ее друзей, которых уже нет в живых ("Сплю - Мне снится молодость
наша").
Они спешат в маскарадных костюмах на новогодний бал. В сущности, это
своего рода пляска смерти:
Только как же могло случиться,
что одна я из них жива?
Мы вспоминаем "Пляски смерти" Блока, в особенности
стихотворение "Как тяжко мертвецу среди людей Живым и страстным
притворяться!", с его зловещей концовкой:
В ее ушах - нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.
Ср. у Ахматовой:
Вижу танец придворных костей...
Тем самым звучит тема, проходящая через все восприятие исторического
прошлого в поэме: изображая "серебряный век" во всем его
художественном блеске и великолепии (Шаляпин и Анна Павлова,
"Петрушка" Стравинского, "Саломея" Уайльда и Штрауса,
"Дориан Грей" и Кнут Гамсун), Ахматова в то же время производит суд и
произносит приговор над собою и своими современниками. Ее не покидает сознание
роковой обреченности окружающего ее мира, ощущение близости социальной
катастрофы, трагической "расплаты" ("Все равно подходит
расплата") - в смысле блоковского "возмездия":
И всегда в духоте морозной,
Предвоенной, блудной и грозной,
Жил какой-то будущий гул,
Но тогда он был слышен глуше,
Он почти не тревожил души
И в сугробах невских тонул.
"Над городами стоит гул, в котором не разобраться и опытному
слуху, - писал Блок еще в 1908 г. в своем известном докладе "Народ и
интеллигенция", - такой гул, какой стоял над татарским станом в
ночь перед Куликовской битвой, как говорит сказание". Ахматова жила под
впечатлением того же акустического образа, подсказанного словами Блока о
подземном гуле революции. С образами "Возмездия" связаны непосредственно
и стихи, завершающие приведенный отрывок торжественным и грозным видением новой
исторической эпохи:
А по набережной легендарной
Приближался не календарный -
Настоящий Двадцатый Век.
Ср. у Блока в начале его поэмы проникнутую глубокой безнадежностью,
характерной для него в годы безвременья, философскую и социально-историческую
картину смены тех же двух веков:
Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
И дальше:
Двадцатый век...
Еще бездомней,
Еще страшнее бури мгла.
Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла.
Образ снежной вьюги был хорошо известен современникам Ахматовой из лирики
Блока, начиная со стихотворений второго тома, объединенных в разное время в
сборники "Снежная маска" (отдельное издание - 1907), "Земля в
снегу" (1908), "Снежная ночь" (1912). Как символ стихийной
страсти, вихря любви, морозного и обжигающего, он развертывается в любовной
лирике Блока в этот период в длинные ряды метафорических иносказаний,
характерных для его романтической поэтики. В дальнейшем те же символы, более
сжатые и сконцентрированные, переносятся поэтом на восприятие России - Родины
как возлюбленной, ее мятежной, буйной красоты и ее исторической судьбы:
Ты стоишь под метелицей дикой,
Роковая, родная страна.
Отсюда они перекидываются в "Двенадцать", поэму о революции как
о мятежной народной стихии, превращаясь из "ландшафта души" в
художественный фон всего действия, реалистический и в то же время символически
знаменательный.
С Блоком связан и основной любовный сюжет поэмы Ахматовой, воплощенный в
традиционном маскарадном треугольнике: Коломбина - Пьеро - Арлекин.
Биографическими прототипами, как известно, были: Коломбины - приятельница
Ахматовой, актриса и танцовщица О.А. Глебова-Судейкина (жена художника С.Ю.
Судейкина); Пьеро - молодой поэт, корнет Всеволод Князев, покончивший с собой в
начале 1913 г., не сумев пережить измену своей "Травиаты" (как
Глебова названа в первой редакции поэмы); прототипом Арлекина послужил Блок.
Сама Ахматова называет свою героиню "Коломбиной десятых годов",
объясняя в своих заметках, что задумала ее не как индивидуальный портрет, а как
собирательный образ женщины того времени и того круга творческий облик
Ахматовой остается совершенно непохожим на Блока даже там, где она трактует
близкую ему тему
Так же известно пять стихотворений, которые Ахматова посвятила Блоку. Они
относятся к разным периодам ее жизни и одинаково свидетельствуют о том
исключительном значении, которое имело для нее явление Блока.
Первое стихотворение - ответ на "мадригал" Блока ("Я
пришла к поэту в гости... ", 1914)
Второе - поминальное, написано в августе 1921 г. непосредственно после
похорон Блока на Смоленском кладбище 10 августа
Этим ограничиваются стихи Ахматовой, современные Блоку, которые были
известны до сих пор.
Три последних стихотворения были написаны в 1944-1960 гг., через много
лет после его смерти, и содержат в поэтической форме воспоминание и оценку,
дистанцированную во времени, претендующую на историческую объективность, хотя и
личную по тону.
Первое и третье написаны в 1944-1950 гг., второе присоединено к ним в
1960 г. и в дальнейшем вошло в состав одного с ними цикла "Три
стихотворения" (1944-1960).
Первое: "Пора забыть верблюжий этот гам... ", озаглавленное
первоначально "Отрывок из дружеского послания", представляет прощание
с Ташкентом и с ориентальными темами периода эвакуации.
Поэтесса возвращается на родину, и родной среднерусский пейзаж Слепнева и
Шахматова связывается в ее воображении с именем Блока, воспевшего красоту
родной земли:
И помнит Рогачевское шоссе
Разбойный посвист молодого Блока...
Аллюзия понятна только при пристальном знакомстве с блоковской поэзией.
Его стихотворение "Осенняя воля" ("Выхожу я в путь, открытый
взорам... "), написанное в июле 1905 г., помечено автором: Рогачевское
шоссе. Это одно из первых стихотворений, подсказанных Блоку веяниями
революции 1905 г., в которых выступает новый образ России как родины, любимой в
ее буйной, "разбойной" красе:
Третье стихотворение цикла, помеченное в рукописи 7 июня 1946 г.
("Он прав - опять фонарь, аптека... "), написано Ахматовой в самые
тяжелые годы ее жизни и отмечено аллюзией на стихотворение Блока из
трагического цикла "Пляски смерти":
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Конец, подымающийся над безысходностью личного чувства до высокого
сознания исторически непреходящего значения поэзии, был, по-видимому, подсказан
Ахматовой воспоминанием о выступлении Блока 13 февраля 1921 г. на многолюдном
юбилейном собрании в Доме литераторов с речью "О назначении поэта",
которая начинается и заканчивается "веселым именем Пушкина". С этим
последним выступлением Блока, на котором Ахматова, вероятно, присутствовала,
связано и его стихотворение, посвященное Пушкинскому Дому (написано 5 февраля
1921г), - на него Ахматова намекает в своих стихах:
Как памятник началу века, Там этот человек стоит - Когда он Пушкинскому
Дому, Прощаясь, помахал рукой И принял смертную истому Как незаслуженный покой.
Во втором стихотворении, самом позднем по времени написания ("И в
памяти черной пошарив, найдешь
До самого локтя перчатки... ", 1960), в воспоминании героини
мелькают ассоциации светской и артистической жизни Петербурга 1910-х годов -
театр, петербургские ночи, поездки на острова.
На этом фоне образ Блока возникает психологически сниженный - как образ
героя своего времени:
Тебе улыбнется презрительно Блок -
Трагический тенор эпохи.
"Памятник началу века" и "трагический тенор эпохи"
представляют для Ахматовой два диалектически взаимосвязанных аспекта образа
Блока как "человека-эпохи".
А. Ахматова была несомненно связана с эпохой, сформировавшей ее как
поэта, - с так называемым серебряным веком русской художественной культуры.
Можно с уверенностью сказать, что на творчество поэта огромное влияние оказало
поэтическое наследие символистов. Но творчество ее отлично от поэзии символистов,
восприняв словесное искусство символической эпохи, она приспособила его к
выражению новых переживаний, вполне раздельных, конкретных, простых и земных.
Не вызывает также сомнения, что на Ахматову оказал влияние "человек
эпохи" символист А. Блок. Ее глубинное отношение к творчеству Блока
проявилось не в воспоминаниях, а в поэзии, во всей ее художественной системе.
По своему духу и поэтике Ахматова, особенно в ранний период, была далека от
Блока и шла собственным путем. Поэзию Ахматовой соединяла с поэзией Блока не
столь явная преемственность, творческая эстафета, сколько “диалектическая связь
- зависимость, проявляющаяся в отталкивании и преодолении". Однако важным
свидетельством о восприятии Ахматовой Блока в разные периоды ее жизни является
также прямое содержание ее стихотворений, относящихся к поэту.
Список
литературы
1. Долгополое
Л. На рубеже веков. Л., 1977
2. Жирмунский
В. Анна Ахматова и Александр Блок. - Рус. лит., 1970, № 3.
4. Клинг О.
Эволюция и "латентное" существование символизма после Октября. //
Вопросы литературы - М., 1999, №4
5. Чулков Г.
Анна Ахматова // Анна Ахматова. Pro et contra
6. Эйхенбаум
Б. Анна Ахматова. Опыт анализа // Эйхенбаум Б. О поэзии. Л., 1969