Петрарка
ПЕТРАРКА (Petrarca) Франческо
(1304-1374), итальянский поэт, родоначальник гуманистической культуры
Возрождения. «Канцоньере» («Книга песен») — сонеты, канцоны, секстины, баллады,
мадригалы на жизнь и смерть Лауры (1327-74) — лирический дневник, образец поэтического
самовыражения, проникнутого противоречием между аскетическим средневековым
мироощущением и новым видением мира. Поэмы: «Африка» (1339-42; на латинском
языке) о 2-й Пунической войне, «Буколики» (1346-57). Автобиографическая проза
(«Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру», 1342-43; «Письмо к потомкам»,
1374). Оказал значительное влияние на развитие европейской поэзии.
Явление Петрарки огромно. Оно не покрывается никаким самым высоким
признанием его собственно литературных заслуг. Личность, поэт, мыслитель,
ученый, фигура общественная — в нем нераздельны. Человечество чтит великого
итальянца прежде всего за то, что он, пожалуй, как никто другой, способствовал
наступлению новой эпохи открытия мира и человека, прозванной Возрождением.
Говорить о Петрарке — значит говорить о мысли и искусстве уходящего
Средневековья, говорить о Гуманизме и Возрождении, говорить о петраркизме
итальянском и европейском. Петрарка был первым великим гуманистом, поэтом и
гражданином, который сумел прозреть цельность предвозрожденческих течений
мысли и объединить их в поэтическом синтезе, ставшем программой грядущих
европейских поколений. Своим творчеством он сумел привить этим грядущим
разноплеменным поколениям Западной и Восточной Европы сознание — пусть не всегда
четкое — некоего духовного и культурного единства, благотворность которого
сказывается и в современный нам век.
Петрарка — родоначальник новой европейской поэзии. Его «Канцоньере»
(или «Книга песен») надолго определил пути развития европейской лирики, став
своего рода непререкаемым образцом. Если на первых порах, для современников и
младших гуманистов, Петрарка являлся великим реставратором классической
древности, провозвестником новых путей в искусстве и литературе, непогрешимым
учителем, то, начиная с 1501 года, когда стараниями Пьетро Бембо и типографщика
Альдо Мануцио Ватиканский кодекс 3197 «Канцоньере» был предан широкой гласности,
началась эпоха петраркизма, причем не только в поэзии, но и в области
эстетической и критической мысли. Петраркизм вышел за пределы Италии.
Свидетельством тому «Плеяда» во Франции, Гонгора в Испании, Камоэнс в
Португалии, Шекспир и елизаветинцы в Англии. Без Петрарки их лирика была бы не
только непонятной для нас, но и попросту невозможной.
Мало того, Петрарка проторил своим поэтическим наследникам путь к
познанию задач и сущности поэзии, познанию внутреннего мира человека, его нравственного
и гражданского призвания.
личность и поэт
В невольно возникающем при чтении Петрарки автопортрете бросается в
глаза одна черта: потребность в любви. Это и желание любить, и потребность быть
любимым. Предельно четкое свое выражение эта черта нашла в любви поэта к Лауре,
главному предмету всего «Канцоньере». Любви Петрарки к Лауре посвящено
неисчислимое количество трудов ученых и неученых, и потому говорить тут об этом
подробно не имеет смысла. С нужной полнотой читатель все узнает из самих
стихотворений. Необходимо лишь заметить, что Лаура — фигура вполне реальная,
внешняя биография ее в самых общих чертах известна и большого интереса не
представляет. О «внутренней» же рассказывает сам поэт. Конечно, как всегда
бывает в настоящей поэзии, любовь эта сублимированная, к концу жизни поэта
несколько приутихшая и едва ли не слившаяся с представлением о любви райской,
да и самим Раем.
Конкретнее в жизни Петрарки любовь к матери, к домашним: (брату Герардо
и племяннику Франческо), к многочисленным друзьям: Гвидо Сетте, Джакомо Колонна,
Джованни Боккаччо и многим другим. Вне дружбы, вне любви к ближним и вообще к
людям Петрарка не мыслил себе жизни. Это накладывало определенный нравственный
отпечаток на все им написанное, привлекало к нему, повсеместно делало своим,
любимым.
Еще одна черта, которую обнажал сам поэт, за которую порой (особенно на
склоне лет) себя бичевал: это любовь к славе. Не в смысле, однако, простого
тщеславия. Желание славы у Петрарки было теснейшим образом связано с творческим
импульсом. Оно-то в большой степени и побудило Петрарку заняться писательством.
С годами и эта любовь, любовь к славе, стала умеряться. Достигнув беспримерной
славы, Петрарка понял, что она вызывает в окружающих куда больше зависти, чем
добрых чувств. В «Письме к потомкам» он с грустью пишет о своем увенчании, а
перед смертью готов даже признать триумф Времени над Славой.
Любопытно, что любовь к Лауре и любовь к Славе между собой не только не
враждовали, но даже пребывали в тесном единении, что подтверждалось устойчивой
в поэзии Петрарки сим великой: Лаура и лавр. Но так было до поры до времени. В
годы самоочистительных раздумий Петрарка вдруг почувствовал, что и любовь к
Лауре, и желание Славы противны стремлению обрести вечное спасение. И вовсе не
потому — а это чрезвычайно существенно для Петрарки! — что они греховны сами
по себе. Нет! просто они мешали вести тот образ жизни, который надежно подвел
бы его к спасению. Осознание этого противоречия повергло поэта в глубокое
душевное смятение, умеряемое, впрочем, писанием трактата, где он пытался со
всей откровенностью обнажить свое душевное состояние.
Конфликт этот был лишь частным случаем конфликта более общего и
философски более значимого: конфликта между многочисленными радостями земного
бытия и внутренней религиозной концепцией.
К земным радостям Петрарка относил прежде всего окружающую природу.
Он, как никто из его современников, умел видеть и наблюдать ее, умел
наслаждаться травой, горами, водой, луной и солнцем, погодой. Отсюда и столь
частые и столь любовно написанные в его поэзии пейзажные описания. Отсюда же
тяга Петрарки «к перемене мест», к путешествиям, к возможности открывать для
себя все новые и новые черты окружающего мира.
К несомненным земным радостям относил Петрарка и веру в красоту
человека и могущество его ума. К ним же он относил любое творческое проявление:
будь то в живописи (сошлюсь на его суждения о Симоне Мартини и Джотто), в
музыке, философии, поэзии и т, д.
За эти существеннейшие качества человека Петрарка благодарил Творца.
Но эти же качества могли явиться и причиной гибели человека.
Тут надо сказать два слова о личной религиозности Петрарки.
Предписаниями религии он не манкировал. Соблюдал их неукоснительно и без
рассуждения, в дебри теологии не встревал. Но и отказа от радостей жизни не
было. Многочисленные его друзья и родной и горячо любимый брат Герардо
отрешились от всего земного и уединились в своих обителях. Петрарка их одобрял,
но примеру не следовал. Молчаливо принимая созданное единым Творцом и порой
вознося ему хвалу, Петрарка был не чужд и протеста. Ведь это именно он,
Петрарка, восклицал: «...что это за мир вокруг?.. Почему Ты отворачиваешься от
него? Разве Ты забыл о нашей нищете и страданиях?»
Петрарка не отказывался от привилегий, связанных с его духовным саном,
но никогда не соглашался принять конкретную должность, взять на себя обязанности
по спасению чужих душ.
Петрарка был поразительно восприимчив ко всему, что его окружало. Его
интересовало и прошлое, и настоящее, и будущее. Поразительна и широта его
интересов. Он писал о медицине и о качествах, необходимых для полководца, о
проблемах воспитания и о распространении христианства, об астрологии и о
падении воинской дисциплины после заката Римской империи, о выборе жены и о
том, как лучше устроить обед.
Петрарка превосходно знал античных мыслителей, но сам в области чистой
философии не создал ничего оригинального. Критический же его взгляд был цепок
и точен. Много интересного им написано о практической морали.
Сторонясь мирской суеты, Петрарка жил интересами времени, не был чужд
и общественных страстей. Так, он был яростным патриотом. Италию он любил до
исступления. Ее беды и нужды были его собственными, личными. Тому множество
подтверждений. Одно из них — знаменитейшая канцона «Италия моя». Заветным
устремлением его было видеть Италию единой и могущественной. Петрарка был
убежден, что только Рим может быть центром папства и империи. Он оплакивал
разделение Италии, хлопотал о возвращении папской столицы из Авиньона в Вечный
город, просил императора Карла IV перенести туда же центр империи. В какой-то
момент Петрарка возлагал надежды на то, что объединение Италии будет проведено
усилиями Кола ди Риенцо. Самое страшное для Петрарки — внутренние распри.
Сколько усилий он приложил, чтобы остановить братоубийственную войну между
Генуей и Венецией за торговое преобладание на Черном и Азовском морях! Однако
красноречивые его письма к дожам этих патрицианских республик ни к чему не
привели.
Но ни общественные и политические симпатии, ни принадлежность к
церковному сословию не мешали основному его призванию ученого и литератора.
Петрарка отлично понимал, что для этого нужна прежде всего личная свобода,
независимость (тут и он мог бы воскликнуть, что «служенье муз не терпит
суеты»). И надо сказать, что Петрарка умел находить ее повсюду, где ему доводилось
жить. Кроме, понятно, Авиньона — этого нового Вавилона» — за что он ненавидел
его еще и особенно. Именно благодаря такой внутренней свободе — хотя иной раз
дело и не обходилось без меценатов -- Петрарке удалось создать так много и так
Девятую, окончательную, редакцию содержит так называемый Ватиканский
кодекс под номером 3195, частично автографический.
По этому Ватиканскому кодексу, опубликованному фототипическим способом
в 1905 году, осуществляются все новейшие критические издания.
В Ватиканском кодексе между первой и второй частями вшиты чистые листы,
заставляющие предполагать, что автор намеревался включить еще какие-то
стихотворения. Разделение частей сохраняется: в первой — тема Лауры—Дафны
(лавра), во второй —Лаура — вожатый поэта по небесным сферам, Лаура —
ангел-хранитель, направляющий помыслы поэта к высшим целям.
В окончательную редакцию Петрарка включил и некоторые-стихи отнюдь не
любовного содержания: политические канцоны, сонеты против авиньонской курии,
послания к друзьям на различные моральные и житейские темы.
Особую проблему составляет датировка стихотворений сборника. Она
сложна не только потому, что Петрарка часто возвращался к написанному даже
Целые десятилетия спустя. А хотя бы уже потому, что Петрарка намеренно не
соблюдал хронологию и порядке расположения стихотворного материала. Соображения
Петрарки нынче не всегда ясны. Очевидно лишь его желание избежать тематической
монотонности.
Одно лишь наличие девяти редакций свидетельствует о неустанной,
скрупулезнейшей работе Петрарки над «Канцоньере». Ряд стихотворений дошел до
нас в нескольких редакциях, и по ним можно судить о направлении усилий
Петрарки. Любопытно, что в ряде случаев, когда Петрарка был удовлетворен своей
работой, он делал рядом с текстом соответствующую помету.
Работа над текстом шла в двух главных направлениях: удаление
непонятности и двусмысленности, достижение большей музыкальности.
На ранней стадии Петрарка стремился к формальной изощренности, внешней
элегантности, к тому, словом, что так нравилось современникам и перестало
нравиться впоследствии. С годами, с каждой новой редакцией, Петрарка заботился
уже о другом. Ему хотелось добиться возможно большей определенности, смысловой
и образной точности, понятности и языковой гибкости. В этом смысле очень
интересно суждение Карло Джезуальдо (конец XVI — начало XVII вв.), основателя знаменитой Академии музыки,
прославившегося своими мадригалами. Про стих Петрарки он писал: «В нем нет
ничего такого, что было бы невозможно в прозе». А ведь эта тяга к прозаизации
стиха, в наше время особо ценимая, в прежние времена вызывала осуждение. В качестве
образца такого намеренного упрощения стихотворной речи приводят XV
сонет:
Я шаг шагну -— и оглянусь назад.
И ветерок из милого предела
Напутственный ловлю...
------------------------------------------------------
Но вспомню вдруг, каких лишен
отрад,
Как долог путь, как смертного
удела
Размерен срок, — и вновь бреду
несмело,
И вот — стою в слезах, потупя
взгляд.
В самом деле, отказавшись от стиховой разбивки и печатая этот текст в
подбор, можно получить отрывок ритмически упорядоченной прозы. И это еще
пользуясь переводом Вяч. Ивано ва, лексически и синтаксически несколько
завышенного.
Странно, что такой проницательный критик и знаток итальянской
литературы, как Де Санктис, не увидел этой тенденции в Петрарке. Де Санктису
казалось, что Петрарке свойственно обожествление слова не по смыслу, а по
звучанию. А вот Д'Аннунцио, сам тяготевший к словесному эквилибризму, заметил
эту тенденцию.
Петрарка уделял преимущественное внимание, тщательно ее обрабатывал,
оркестровал.
Чаще всего у Петрарки ритмико-синтаксическая единица заключает в себе
какое-нибудь законченное суждение, целостный образ. Это прекрасно усмотрел
великий Г. Р. Державин, который в своих переводах из Петрарки жертвовал даже
сонетной формой ради сохранения содержательной стороны его поэзии.
Показательно и то, что Петрарка относится к ничтожному числу тех
итальянских поэтов, чьи отдельные стихи вошли в пословицу.
Как общая закономерность слово у Петрарки не является поэтическим
узлом. В работах о Петрарке отмечалось, что встречающаяся в отдельных его стихотворениях
некоторая «прециозность» носит характер скорее концептуальный, чем вербальный.
Хотя, конечно, есть примеры и обратные. Примером может служить V сонет;
он построен на обыгрывании имени Ла-у-ре-та:
Когда, возжаждав отличиться
много,
Я ваше имя робко назову —
ХваЛА божественная наяву
Возносится от первого же слога.
Но некий голос Умеряет строго
Мою РЕшимость, как по
волшебству:
Вассалом сТАть земному божеству
—
Не для тебя подобная дорога.
Можно было бы сослаться и на сонет CXLVIII, первая строфа которого целиком состоит из
звучных географических названий.
Интересно, что этот рафинированно-виртуозный, «второй» Петрарка,
особенно бросался в глаза и многим критикам, а еще больше переводчикам. Эта
ложная репутация, сложившаяся не без помощи эпигонов-петраркистов, воспринявших
лишь виртуозную сторону великого поэта, сказалась на многих переводческих работах.
В частности, и у нас в России. Словесная вычурность, нарочитая синтаксическая
усложненность, за редкими исключениями, почти общая болезнь.
К сожалению, репутация эта оказалась довольно устойчивой. С легкой руки
романтиков, отметивших тягу «второго» Петрарки как несомненный, с их точки
зрения, порок, этот «второй» Петрарка надолго если не заслонил, то значительно
исказил «первого» и «главного» Петрарку, который и позволил ему стать одним из
величайших поэтов мира.
В приложении к «Книге песен» даются два письма Петрарки, носящих
автобиографический характер. Они не только интересны сами по себе. Они, как
думается, помогут читателю глубже разобраться и оценить «Канцоньере». В
каком-то смысле они являются бесценным к нему комментарием.
Сам «Канцоньере» печатается в несколько необычном виде. Обычно
стихотворения, его составляющие, печатаются вперемешку, со сплошной нумерацией.
То есть так, как это было зафиксировано в упоминавшемся Ватиканском кодексе.
Печатая сборник целиком, такой порядок бесспорен.
В данном же издании полностью печатаются только сонеты — самая
известная и распространенная часть сборника. Остальные же стихотворные пьесы
(канцоны, баллады, мадригалы и секстины) — выборочно. Отобраны, как нам
кажется, наиболее значительные и интересные из них и к тому же в переводе
одного поэта. Отсюда два раздела: сонеты и другие стихотворения.
Для интересующихся творчеством Петрарки приводим самую основную
библиографию работ и изданий на русском языке.
Работы о Петрарке: А. Н. Веселовский. Петрарка в поэтической исповеди «Canzomere».
СПб., 1912; М и х. Коре-л и н. Ранний итальянский гуманизм и его историография,
т. 2 (Франческо Петрарка. Его критики и биографы), изд. 2-е. СПб., 1914; р.
Хлодовский. Франческо Петрарка. М., «Наука», 1974.
Петрарка. Избранные сонеты и канцоны в переводах рус ских писателей
(«Русская классная библиотека» под редакцией А. Н. Чудинова, выпуск XI).
СПб., 1898; Петрарка. Автобиография. Исповедь. Сонеты. Перевод М. Гершензона и
Вяч. Иванова («Памятники мировой литературы»). М., 1915; Петрарка. Избранная
лирика. Перевод А. Эфроса. М., 1953; 2-е изд. — 1955; Франческо Петрарка. Книга
песен (в переводах разных поэтов). М., 1963; Франческо Петрарка. Избранная
лирика. Перевод Е. Солоновича. М., 1970; Франческо Петрарка. Избранное.
Автобиографическая проза. Сонеты. М., 1974.