сочинение по литературе
УЧЕБНО-ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ КОМПЛЕКС
«ШКОЛА ИНДИВИДУАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ №590»
ОЛИМПИАДНАЯ РАБОТА ПО ЛИТЕРАТУРЕ
РАЗМЫШЛЕНИЯ
НАД ТЮТЧЕВСКИМИ СТРОЧКАМИ
(Попытка анализа стихотворения Ф.И. Тютчева «Я очи
знал, - о, эти очи!..)
Работа выполнена ученицей
10-а класса Ивановой Марией
Учитель – Смирнова З.Ю.
Санкт-Петербург
2000
История любви великого русского поэта Ф.И. Тютчева и Елены Денисьевой –
одна из самых трагических любовных историй, воплощенных в русской поэзии.
Исследователь творчества Тютчева Н. Берковский написал о стихах, условно
называемых «Денисьевским циклом»: «Сам Тютчев, создавая их (стихи), менее всего
думал о литературе. Стихи эти – самоотчет, сделанный поэтом с великой
строгостью, с пристрастием, с желанием искупить вину свою перед этой женщиной,–
а он признавал за собой вину». Вину за «людское суесловие», за ее
одиночество, за каренинскую судьбу, за тяжкую болезнь, за безвременную смерть…
Действительно, Тютчев, войдя в жизнь юной
Лели Денисьевой, которая была практически ровесницей его старшей дочери, принес
в эту жизнь не только страсть, глубокое, истинное, всепоглощающее чувство, но и
горечь унижения, страданий, испытания «беззаконной любви», не признаваемой
обществом.
Стихи «Денисьевского цикла» циклом можно назвать только очень условно:
ведь поэт сам не работал серьезно над своим собранием сочинений, не объединял
стихотворения в циклы. И все же принято так называть стихотворения,
посвященные этой «любви последней», написанные начиная с 1850 года и
возникавшие в творчестве поэта вплоть до его собственной смерти. Стихи,
посвященные Денисьевой, появлялись и после ее смерти (1864 год). Поэт вплоть до
собственной кончины возвращался к прерванному судьбой диалогу с возлюбленной.
Мое внимание привлекло стихотворение, условно датированное между 1850 –
1851 годами, - «Я очи знал, - о, эти очи!..» Оно написано в самом начале этого
горького романа и создает психологический портрет героини – Е.А. Денисьевой.
***
Я очи знал, - о, эти очи!
Как я любил их – знает Бог!
От их волшебной, страстной ночи
Я душу оторвать не мог.
В непостижимом этом взоре,
Такое слышалося горе,
Такая страсти глубина!
Дышал он грустный, углубленный
В тени ресниц ее густой,
Как наслажденья, утомленный
И, как страданья, роковой.
В эти чудные мгновенья
Ни разу мне не довелось
С ним повстречаться без волненья
И любоваться им без слез.
В стихотворении звучат две темы, которые
неразрывно, тесно сплетены между собой: поэт создает образ возлюбленной –
необыкновенной и незабываемой женщины – и образ чувства, ею пробужденного.
Образ женщины воплощен в единственной портретной детали. Эта деталь –
ее поразительные глаза, которые в стихотворении названы «очами». Русский
литературный язык середины века чаще использовал слово «глаза». «Очи» – это
явно поэтически-возвышенное выражение, которое напрямую связано с еще одним
использованным в стихотворении «высоким» словом: «взор» вместо чаще
употребляемого обыкновенного «взгляда». Этот лексический ряд - «очи», «взор» –
свидетельствует и о человеческой и женской неповторимости героини, и об особом
отношении к ней лирического героя.
Тема «очей» развивается двумя причудливо соединяющимися путями:
«внешняя», портретная линия и «внутренняя», психологическая.
|
Портретная линия:
|
Психологическая линия:
|
|
«очи»,
|
«горе»,
|
|
«непостижимый взор»,
|
«страсть»,
|
|
«тень ресниц густая».
«страдания».
|
Портретная линия изображения практически лишена конкретности. О цвете
глаз можно судить по метафоре «волшебная, страстная ночь» (параллель с ночью
позволяет говорить о черном цвете глаз). Еще одна портретная деталь – тоже
метафора – «тень ресниц густая».
Казалось бы, перед нами условно-традиционное изображение красавицы
(жгуче-черные очи, глядящие на мир из венца густых ресниц). «Непостижимый взор»
этих глаз – тоже непременная портретная деталь, характерная для
красавицы-возлюбленной, которая всегда загадочна и таинственна. Но
«психологическая линия» углубляет портрет, делает красавицу действительно
необыкновенной. Обратим внимания на то, что чувства, кипящие в этих «очах», в
этом «непостижимом взоре» – чувства прямо противоположные, полярные. Они и
стоят в строфах стихотворения словно попарно: «горе» – «страсти глубина»,
«наслаждения» – «страдания».
Поразительные метафоры «волшебная, страстная ночь» очей и взор, «жизнь
обнажающий до дна»… Эпитеты «утомленный» и «роковой», характеризующие этот
взор… Сравнение его с наслаждениями и страданием… В этих обрахах –
порывистость, страстность, искренность, беззащитность и необыкновенная
внутренняя сила возлюбленной поэта. Радость, страдания – все в одном порыве,
все неразрывно соединено, хоть и кажется несоединимым. Красота без глубины и
трагизма для Тютчева невозможна. Именно такая красота покорила лирического
героя. Его возлюбленная чем-то неуловимо напоминает героинь Достоевского, в
частности Настасью Филипповну из романа «Идиот».
Любовь к такой женщине не может быть безоблачной. Тема чувств и
переживаний лирического героя в стихотворении созвучна теме возлюбленной и по
страстной силе, и по непостижимому соединению страдания и наслаждения.
Рассказать словами о своих переживаниях герой не может и словно
захлебывается:
Я очи знал – о, эти очи!
Как я любил их – знает Бог!
Сила чувства необыкновенно выразительно
передана в метафоре «душу оторвать не мог». Существует широко употребимая
языковая метафора «не мог глаз оторвать». Это выражение синонимично слову
«залюбоваться». Поэт разрушает привычное выражение, меняя «глаза» на «душу».
Возникает эффект неожиданности, создающий сильное впечатление.
Но если вдуматься, то дело не только в неожиданности, разрушении
привычного. Любуются – глазами. Любят – душой. Значит, не только роковая
красота привлекает героя. Душа предельно чувствительна. «Душу оторвать» можно
только с кровью. Так с первой строфы стихотворения начинает развиваться мотив любви,
в которой слиты неразрывно наслаждение и страдание. «Волнение» и «слезы» в
последней строфе – итог развития этой темы.
Интересно, что в последней строфе стихотворения – осознанно или
бесознательно? – у Тютчева возникает пушкинский образ: «чудные мгновения».
Данный без кавычек, он все же не может осознаваться вне связи с пушкинской
трактовкой. «Чудные мгновения» любви – по Пушкину это всегда «пробуждение»
души, ее воскресение, «и Божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь».
Любовь как катализатор души, пробуждающий ее, заставляющий страдать, болеть, но
при этом острее чувствовать жизнь, ее неповторимость, ее красоту, ее
наслаждение… Пушкинский образ в стихотворении Тютчева усиливает тему страстного
чувства, в котором сливаются воедино боль и счастье.
Интересна композиция стихотворения. Она представляет собой словно два
концентрических круга. Первый – внешний круг – первая и четвертая строфы –
изображает переживания и чувства лирического героя. Второй круг – внутренний –
вторая и третья строфы – рисуют героиню. Но оба круга связаны общим мотивом -
мотивом переплетения, соединения наслаждения, радости и боли, страдания.
Стихотворение написано четырехстопным ямбом, но в первом стихе
четвертой строфы не хватает одного слога. Редактор «Собрания стихотворений»
Ф.И. Тютчева Н. Сушков принял эту потерю слога за описку, небрежность и
поторопился «исправить» поэта. Однако в издании «Большой серии» «Библиотеки
поэта» стихотворение опубликовано точно по тютчевской рукописи, и в
комментариях по этому поводу даны объяснения. «Опущенный» слог можно заменить
паузой-вздохом. Такой достаточно редкий поэтический прием называется
«липометрией». В рассматриваемом стихотворении он обладает особой
выразительностью, поскольку словно обозначает переход от одного композиционного
круга стихотворения к другому, от изображения возлюбленной к изображению
переживаний лирического героя. Можно представить себе, что герой словно
задохнулся от воспоминаний о возлюбленной, от глаз которой он «душу оторвать не
мог»…
…Я смотрю на портрет Елены Денисьевой работы художника Иванова.
Акварель начала 50-х годов, начала «трагического романа». Юная красавица в
изысканном платье с цветами, кажется, только что отвернулась от зеркала, перед
которым кокетливо поправляла волосы. Нежный овал красивого лица, затейливая
прическа, длинная шея, покатые плечи, дивные руки. Все дышит изящной,
благородной женственностью. Но останавливают на портрете глаза. Они огромны на
этом тонком, полудетском лице, и взгляд их удивленно-грустен. Наверное, эти глаза
могли изливать потоки восторга и гнева, в них сверкали страсть и страдание.
Каренинская судьба была суждена этой женщине – только вместо самоубийства –
смерть от страшной скоротечной чахотки. Она прошла через осуждение света,
позор, унижение, одиночество, рождение внебрачных детей. Человек, которого она
любила больше жизни, никогда не принадлежал ей целиком. Но на портрете она еще
спокойна, прекрасна и молода, еще впереди катастрофа ее жизни. И только глаза
смотрят так, словно напоминают:
В непостижимом этом взоре,
Жизнь обнажающем до дна,
Такое слышалося горе,
Такая страсти глубина!