Обломов И.Гончарова
В этом романе
затронуты и жизненные, современные вопросы настолько, насколько эти вопросы
имеют общечеловеческий интерес; в нем выставлены и недостатки общества, но
выставлены не с полемической целью, а для верности и полноты картины, для
художественного изображения жизни, как она есть, и человека с его чувствами,
мыслями и страстями. Полная объективность, спокойное, бесстрастное творчество,
отсутствие узких временных целей, профанирующих искусство, отсутствие
лирических порывов, нарушающих ясность и отчетливость эпического повествования,
- вот отличительные признаки таланта автора, насколько он выразился в последнем
его произведении. Мысль г. Гончарова, проведенная в его романе, принадлежит
всем векам и народам, но имеет особенное значение в наше время, для нашего
русского общества. Автор задумал проследить мертвящее, губительное влияние,
которое оказывают на человека умственная апатия, усыпление, овладевающее
мало-помалу всеми силами души, охватывающее и сковывающее собою все лучшие,
человеческие, разумные движения и чувства. Эта апатия составляет явление
общечеловеческое, она выражается в самых разнообразных формах и порождается самыми
разнородными причинами; но везде в ней играет главную роль страшный вопрос:
"зачем жить? к чему трудиться?" - вопрос, на который человек часто не
может найти себе удовлетворительного ответа.
Этот
неразрешенный вопрос, это неудовлетворенное сомнение истощают силы, губят
деятельность; у человека опускаются руки, и он бросает труд, не видя ему цели.
Один с негодованием и с желчью отбросит от себя работу, другой отложит ее в
сторону тихо и лениво; один будет рваться из своего бездействия, негодовать на
себя и на людей, искать чего-нибудь, чем можно было бы наполнить внутреннюю
пустоту; апатия его примет оттенок мрачного отчаяния, она будет перемежаться с
лихорадочными порывами к беспорядочной деятельности и все-таки останется
апатиею, потому что отнимет у него силы действовать, чувствовать и жить. У
другого равнодушие к жизни выразится в более мягкой, бесцветной форме; животные
инстинкты тихо, без борьбы, выплывут на поверхность души; замрут без боли
высшие стремления; человек опустится в мягкое кресло и заснет, наслаждаясь
своим бессмысленным покоем; начнется вместо жизни прозябание, и в душе человека
образуется стоячая вода, до которой не коснется никакое волнение внешнего мира,
которой не потревожит никакой внутренний переворот. В первом случае мы видим какую-то
вынужденную апатию, - апатию и вместе с тем борьбу против нее, избыток сил,
просившихся в дело и медленно гаснущих в бесплодных попытках; это - байронизм,
болезнь сильных людей. Во втором случае является апатия покорная, мирная,
улыбающаяся, без стремления выйти из бездействия; это - обломовщина, как назвал
ее г. Гончаров, это болезнь, развитию которой способствуют и славянская природа
и жизнь нашего общества. Это развитие болезни проследил в своем романе г.
Гончаров. Огромная идея автора во всем величии своей простоты улеглась в
соответствующую ей рамку Илья Ильич Обломов, герой романа, олицетворяет в себе
ту умственную апатию, которой г. Гончаров придал имя обломовщины. Слово
обломовщина не умрет в нашей литературе: оно составлено так удачно, оно так
осязательно характеризует один из существенных пороков нашей русской жизни,
что, по всей вероятности, из литературы оно проникнет в язык и войдет во
всеобщее употребление. Посмотрим, в чем же состоит эта обломовщина. Илья Ильич
стоит на рубеже двух взаимно противоположных направлений: он воспитан под
влиянием обстановки старорусской жизни, привык к барству, к бездействию и к
полному угождению своим физическим потребностям и даже прихотям; он провел
детство под любящим, но неосмысленным надзором совершенно неразвитых родителей,
наслаждавшихся в продолжение нескольких десятков лет полною умственною
дремотою, вроде той, которую охарактеризовал Гоголь в своих "Старосветских
помещиках". Он изнежен и избалован, ослаблен физически и нравственно; в
нем старались, для его же пользы, подавлять порывы резвости, свойственные
детскому возрасту, и движения любознательности, просыпающиеся также в годы
младенчества: первые, по мнению родителей, могли подвергнуть его ушибам и
разного рода повреждениям; вторые могли расстроить здоровье и остановить
развитие физических сил. Кормление на убой, сон вволю, поблажка всем желаниям и
прихотям ребенка, не грозившим ему каким-либо телесным повреждением, и
тщательное удаление от всего, что может простудить, обжечь, ушибить или утомить
его, - вот основные начала обломовского воспитания.
. Роковой
вопрос: к чему жить и трудиться? - вопрос, возникающий обыкновенно после
многочисленных
разочарований и обманутых надежд, прямо, сам собою, без всякого приготовления,
во всей своей ясности представился уму Ильи Ильича. Этим вопросом он стал
оправдывать в себе отсутствие определенных наклонностей, нелюбовь к труду
всякого рода, нежелание покупать этим трудом даже высокое наслаждение,
бессилие, не позволявшее ему идти твердо к какой-нибудь цели и заставлявшее его
останавливаться с любовью на каждом препятствии, на всем, что могло дать
средство отдохнуть и остановиться.
Между тем
идут года, и с годами возникают сомнения. Обломов оборачивается назад и видит
ряд бесполезно прожитых лет, смотрит внутрь себя и видит, что все пусто,
оглядывается на товарищей - все за делом; настают порою страшные минуты ясного
сознания; его щемит тоска, хочется двинуться с места, фантазия разыгрывается,
начинаются планы, а между тем двинуться нет сил, он как будто прирос к земле,
прикован к своему бездействию, к спокойному креслу и к халату; фантазия
слабеет, лишь только приходит пора действовать; смелые планы разлетаются, лишь
только надо сделать первый шаг для их осуществления. Апатия Обломова не похожа
на то* тяжелый сон, в который были погружены умственные способности его
родителей: эта апатия парализирует действия, но не деревянит его чувства, не
отнимает у него способности думать и мечтать; высшие стремления его ума и
сердца, пробужденные образованием, не замерли; человеческие чувства, вложенные
природою в его мягкую душу, не очерствели: они как будто заплыли жиром, но
сохранились во всей своей первобытной чистоте. Обломов никогда не приводил этих
чувств и стремлений в соприкосновение с практическою жизнью; он никогда не
разочаровывался, потому что никогда не жил и не действовал. Оставшись до
зрелого возраста с полною верою в совершенства людей, создав себе какой-то
фантастический мир, Обломов сохранил чистоту и свежесть чувства,
характеризующую ребенка; но эта свежесть чувства бесполезна и для него и для
других. Он способен любить и чувствовать дружбу; но любовь не может возбудить в
нем энергии; он устает любить, как устал двигаться, волноваться и жить. Вся
личность его влечет к себе своею честностию, чистотою помыслов и
"голубиною", по выражению самого автора, нежностию чувств; но в этой
привлекательной личности нет мужественности и силы, нет самодеятельности.
Этот
недостаток губит все его хорошие свойства. Рядом с Обломовым выведен в романе
г. Гончарова другой характер, соединяющий в себе те результаты, к которым
должно вести гармоническое развитие. Андрей Иванович Штольц, друг Обломова,
является вполне мужчиною, таким человеком, каких еще очень мало в современном
обществе. Штольц - вполне европеец по развитию и по взгляду на жизнь; это – тип
будущий, который теперь редок, но к которому ведет современное движение идей,
обнаружившееся с такою силою в нашем обществе. "Вот, - говорит г.
Гончаров, - глаза очнулись от дремоты, послышались бойкие, широкие шаги, живые
голоса... Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами!"
Гончаров жил
и творил главным образом в сфере зрительных впечатлений: го впечатляли и
привлекали больше всего картины, позы, лица; сам себя азывает он рисовальщиком,
а Белинский чрезвычайно тонко отметил, что он влекается своим уменьем рисовать
{9}. Интенсивность зрительных впечатлений, по собственным признаниям, доходила
у него до художественных галлюцинаций.
Вот отчего
описание преобладает у него над повествованием, материальный момент над отвлеченным,
краски над звуками, типичность лиц над типичностью речей.
Я понимаю,
отчего Гончарову и в голову никогда не приходила драматическая форма
произведений.
Островский,
наверное, был более акустиком, чем оптиком; типическое соединялось у него со
словом - оттуда эти характеристики в разговорах. Оттуда эта смена явлений,
живость действия, преобладающая над выпуклостью изображений.
Площадный
синкретизм нашего времени вмазал в драматическую форму "Мертвые души"
и "Иудушку", но едва ли бы чья пылкая фантазия отважилась создать
комедию из жизни Обломова.
Вспомните
эти бесконечные и беспрестанные гончаровские описания наружности героев, их
поз, игры физиономий, жестов, особенно наружности; припомните, например,
японцев или слуг: они стоят перед нами как живые, эти Захары, Анисьи, Матвеи,
Марины. Во всякой фигуре при этом Гончаров ищет характерного, ищет поставить ту
точку, которая, помните, так прельщала Райского в карандашных штрихах его
учителя. Гончаров далеко оставил за собою и точные описания Бальзака или
Теккерея и скучные "перечни" Эмиля Золя...Преобладание оптического
над акустическим окрасило в определенный цвет все гончаровское творчество:
образы его осязательны, описания ясны, язык точный, фраза отчеканена, его
действующие лица зачастую сентенциозны, суждения поэта метки и определенны;
музыки, лиризма в его описаниях нет, тон рассказа, в общем, поразительно
однообразен, неподвижные, сановитые фигуры вроде Обломова, бабушки, ее Василисы
Гончарову особенно удавались.
Высказывать
своих мыслей в отвлеченной форме Гончаров не любил. Он искал, чтобы эти мысли
вросли в образ. Начнет писать критическую статью об игре Монахова в "Горе
от ума" {22}, а рука рисует абрис Чацкого; хочет высказать свое мнение о
Белинском {23}, а пишет его портрет. Зато действующие лица Гончарова несомненно
часто высказывают его мысли.
В 1-й части
"Обломова" герой разражается следующей тирадой против обличений в
поэзии; разговаривает он с литератором Пенкиным.
- Нет не
все! - вдруг воспламенившись, сказал Обломов. - Изобрази вора, да и человека
тут же не забудь. Где же человечность-то? Вы одной головой хотите писать! -
почти шипел Обломов, - вы думаете, что для мысли не надо сердца. Нет, она
оплодотворяется любовью. Протяните руку падшему человеку, чтоб поднять его, или
горько заплачьте над ним, если он гибнет, а не глумитесь. Любите его, помните в
нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, - тогда я стану вас читать и
склоню перед вами голову... - сказал он, улегшись снова покойно на диван...
Или дальше:
- Извергнуть
из гражданской среды! - вдруг заговорил вдохновенно Обломов, встав перед
Пенкиным, - это значит забыть, что в этом негодном сосуде присутствовало высшее
начало; что он испорченный человек, но все человек же, то есть вы сами.
Извергнуть! А как вы извергнете из круга человечества, из лона природы, из
милосердия божия? - почти крикнул он с пылающими глазами.
- Вон куда
хватили! - в свою очередь с изумлением сказал Пенкин. Обломов увидел, что он
далеко хватил. Он вдруг смолк, постоял с минуту, зевнул и медленно лег на
диван.
Эти мысли
теоретически развил потом Гончаров в статье "Лучше поздно, чем
никогда".
Гончаров
неизменный здравомысл и резонер. Сентиментализм ему чужд и смешон. Когда он
писал свою первую повесть "Обыкновенную историю", адуевщина была для
него уже пережитым явлением.
Пуще всего
он бегал тех бледных, печальных дев, большею частью с черными глазами, в
которых светятся "мучительные дни и неправедные ночи", дев, с
неведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить,
сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами,
потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо,
говорят, что жизнь их обречена проклятью, иногда падают в обморок (II, 72).
Илья Ильич
Обломов не обсевок в поле. Это человек породистый: он красив и чистоплотен, у
него мягкие манеры и немножко тягучая речь. Он умен, но не цепким, хищным,
практическим умом, а скорее тонким, мысль его склонна к расплывчатости.
Хитрости в
нем нет, еще менее расчетливости. Если он начинает хитрить, у него это выходит
неловко. Лгать он не умеет или лжет наивно.
В нем ни
жадности, ни распутства, ни жестокости: с сердцем более нежным, чем страстным,
он получил от ряда рабовладельческих поколений здоровую, чистую и спокойно
текущую кровь - источник душевного целомудрия.
Обломов
эгоист. Не то, чтобы он никого не любил, - вспомните эту жаркую слезу, когда во
сне вспомнилась мать, он любил Штольца, любил Ольгу, но он эгоист по наивному
убеждению, что он человек особой породы и на него должны работать принадлежащие
ему люди. Люди должны его беречь, уважать, любить и все за него делать; это
право его рождения, которое он наивно смешивает с правом личности. Вспомните
разговор с Захаром и упреки за то, что тот сравнил его с "другими".
Он никогда
не представляет себе свое счастье основанным на несчастье других; но он не стал
бы работать ни для своего, ни для чужого благосостояния. Работа в человеке, который
может лежать, представляется ему проявлением алчности или суетливости,
одинаково ему противных. К людям он нетребователен и терпим донельзя, оптимист.
Обломов любит свой привычный угол, не терпит стеснения и суеты, он не любит
движения и особо резких наплывов жизни извне, пусть вокруг и разговаривают,
спорят даже, только чтоб от него не требовали ни споров, ни разговоров. Он
любит спать, любит хорошо поесть, хотя не терпит жадности, любит угостить, а
сам в гости ходить не любит.
Отнимите у
Обломова средства, он все же не будет ни работать, ни льстить; в нем останется
то же веками выработавшееся ленивое, но упорное сознание своего достоинства.
Может быть, с жалобами, капризами, может быть, с пристрастием к рюмочке, но,
наверное, без алчности и без зависимости, с мягкими приемами и великодушием
прирожденного Обломова.