Влияние социально-экономических процессов на экспансию сниженной лексики в современном русском языке...
Влияние
социально-экономических процессов на экспансию сниженной лексики в современном
русском языке
В
статье рассматривается социально-экономическая мотивированность развития
словарного состава языка на материале сниженной лексики в современном русском.
Конец
XX века поразил языковедов интенсивным расширением использования
сниженных слов и выражений в русском языке. Начиная с середины 1980-х годов
господствующие в России дискурсивные типы перестраиваются в качественно новый
дискурс – агрессивный, риторичный, актуализирующий в языке функцию воздействия
и, как следствие, требующий, с одной стороны, новых форм для старых значений, с
другой – переосмысления существующих в языке лексем, вытеснения из них прежнего
значения новым. Этот процесс совершается по нескольким направлениям, главное из
которых характеризуется интенсивной коллоквиализацией и жаргонизацией
словоупотребления.
Заметной
тенденцией в перестройке лексической системы современного русского языка, и
прежде всего, его стилистияческой системы, является переход жаргонных лексем и
значений в сферу общеизвестной лексики. Этот процесс приобретает массовый
характер. Многочисленные социально- и профессионально-групповые жаргоны, ранее
бывшие обособленными, эзотерическими системами, теперь проявляют явную
тенденцию к открытости и, вступая в активное взаимодействие с кодифицированным
литературным языком, разговорным языком и просторечием (весьма условно, на наш
взгляд, выделяемая форма языка неграмотного и малограмотного населения),
приводят к образованию специфического функционального слоя в русской лексике –
общенационального жаргона, или интержаргона, или общенационального (в отличие
от социально замкнутого) сленга.
В
общеупотребительном языке сегодня широко используются слова, которые лет
двадцать назад если и выходили за пределы колючей проволоки, огораживающей
места заключения преступников, то не далее кабинетов следователей и оперативных
работников правоохранительных органов. Так, по нашим наблюдениям, в разговорном
языке, наряду со словом бездельничать, получает широкое распространение его
экспрессивный арготический аналог дурковать; опрос нескольких практиканток
медицинского училища показывает, что в речи больничных работников уже несколько
лет прочно утвердилась лексема жмурик (труп). Широко употребляются в
общеизвестном языке также формы: децил (немного), канать (идти), кемарить
(спать, отдыхать), лажа (нечто фальшивое, не соответствующее действительности)
и облажаться (показать свою несостоятельность в чем-либо), мазы
(обстоятельства) (например: Какие мазы? – Как дела?), менжа (страх,
нерешительность; нерешительный, боязливый человек) и менжоваться (испытывать
страх), чмо (инвектива) и прочие.
Способность
таких лексем к экспансии поражает. Характерно зафиксированное нами
использование в публичной речи (с университетской кафедры во время лекции)
сугубо арготического слова одним из вузовских преподавателей, женщиной в
возрасте между 50 и 60 годами. Говоря о неких журналистах, выступивших в печати
с ложными сведениями, эта преподавательница сказала, что они, дескать,
‘опарафинились’. Закрытые словари ‘блатной музыки’ растолковывают значение
опарафиниться как ‘подвергнуться унижению одним из существующих в уголовной
среде способов – обливанием мочой’; парафин – ‘подвергнувшийся такому унижению
человек’. Как видим, и форма, и основной план содержания (значение ‘опозориться’)
перешли в общеупотребительный язык, стали осмысляться как возможные для
публичного использования.
Таким
образом, современный дискурс заполняется новыми по стилистической
принадлежности лексическими единицами – общеупотребительным сленгом.
На
несколько порядков шире проявляет себя процесс актуализации в семантической
структуре уже существующих в общеупотребительном языке слов значений, ранее
бытовавших в жаргонах. Основное, традиционное значение вытесняется на
периферию, привычные слова начинают восприниматься в их соотнесенности со
сниженными понятиями, хотя интенция говорящего может иметь иное направление.
Приходилось слышать от школьных преподавателей советы избегать в среде учащихся
младшего и среднего возраста употребления, например, такого слова, как головка
(в высказываниях наподобие: Держите головки прямо и прочее), – и не по причине
неоправданного использования уменьшительно-ласкательных форм, а вследствие
устойчивого параллельного восприятия этой лексемы в значении, связанном с
мужской половой сферой.
Русский
язык конца ХХ века ‘обогащается’ огромным списком общеизвестных лексем, в
которых традиционное значение энергично теснится новым, пришедшим из различных
(уголовного, молодежного, коммерческого и других) социальных жаргонов: базар
(базарить) – выяснение отношений; разговор; баян – шприц; болт –
перстень-печатка; гасить – бить до потери сознания; гнать – говорить неправду;
грузить – утомлять трудновоспринимаемой речью, внушать что-либо; доход – слабый
человек; завалить – убить; замочить – то же, что завалить; крыша – криминальная
поддержка предпринимательской деятельности; кинуть – обмануть; колоть –
заставлять кого-либо в чем-либо признаться; мусор – милиционер; наезжать
(наезд) – предъявлять требования; опустить – подвергнуть унижению или резкой
насмешке; петух – инвектива; плетка – пистолет; приход – начало действия
наркотического вещества; стрела (стрелка) – условленная встреча; тереть
(перетирать) – разговаривать о делах, решать вопросы в беседе; щегол –
инвектива и другие.
Влияние
жаргонной семантики сегодня так велико, что на уровне общественного сознания
начинают переосмысляться лексические нормы русского языка: возникает, наряду с
зафиксированным в академических источниках, некий мифологический свод правил
словоупотребления. Так, студентка-филолог уверяет в невозможности использования
даже в разговорной речи форм кончить школу, университет, кончить работу, фильм
кончился и т.д. Здесь очевидна попытка избежать той формы слова, которая
связана с жаргонным значением (кончить – получить удовлетворение в половом
акте), хотя на вопрос, не влияет ли это обстоятельство на представления
информанта о правилах семантической сочетаемости слов, им был дан полный
негодования отрицательный ответ. Исследования показывают, что достаточно широк
круг людей (в данных материалах это рабочие, водители, грузчики, то есть в
основном мужчины в возрасте от 20 до 50 лет), которых можно обидеть
предложением сесть. По их представлениям, садятся в тюрьму, а на стул, кресло –
присаживаются. Список примеров можно продолжить.
Наблюдения
показывают интенсивное распространение в современной русской лексике усеченных
слов, слов-обрубков, которые отличаются от своих производителей
(общеупотребительных слов) новым качеством – отчетливо выраженной сниженностью.
Данные лексемы образованы с явными нарушениями традиционных
словообразовательных механизмов, нарочито в обход проторенных путей. Корни
усекаются практически произвольно: азер (азербайджанец), алик (алкоголик),
Афган (Афганистан), глюк (галлюцинация), диссер (диссертация), дистроф
(дистрофик), мент (милиционер), преп (преподаватель), хрон (хронически больной
человек) и целый ряд других.
Обращает
на себя внимание то обстоятельство, что эффект сниженности новых слов возникает
не просто в результате сокращения материальной оболочки производящей основы
(как известно, морфологический способ словообразования при помощи нулевого
суффикса широко распространен в русском языке). В данном случае очевидно, что
важным стилеобразующим, снижающим средством является именно нарочитая нестандартность,
отсутствие словообразовательной закономерности в акте усечения лексемы.
Качественно
новый этап обозначился сегодня в распространении обсценной (непристойной)
лексики. Мат всегда занимал существенное место в языковом сознании русского
народа [см., напр., 4] , однако сегодня исследования показывают его невиданную
ранее экспансию.
Столь
интенсивные модификации русского дискурса конца ХХ века настоятельно требуют
выяснения лежащих в основе этого процесса факторов.
С
одной стороны, активизацию сниженной лексики в современной русской речи следует
рассматривать в контексте внутреннего закономерного развития национального
языка и его ядра – языка литературного. По мнению Б.А.Ларина, “историческая
эволюция любого литературного языка может быть представлена как ряд
последовательных ‘снижений’, варваризаций, но лучше сказать как ряд
концентрических развертываний” [Ларин, 1977: 176]. Видимо, действие закона
экономии речевых усилий, заставляющего использовать более краткие по форме и
емкие по смыслу, экспрессивные лексические единицы, и закона аналогии,
упрощающего, универсализирующего лексический, словообразовательный и другие
системные уровни языка, возникая на низших функционально- стилистических
ступенях, со временем распространяется в сфере общеупотребительной речи.
Однако
не вызывает сомнений, что главными трансформаторами современного русского
дискурса выступают экстралингвистические факторы.
Сниженная
лексика была представлена в языке и до 80-х годов. Как отмечают исследователи
(например, [Грачев, 1992: 61]), в ХХ веке русский язык трижды испытал нашествие
сниженных слов (в частности арготизмов, то есть лексики деклассированных
элементов – преступников, бродяг, босяков, беспризорников, нищих и прочих).
Важно отметить, что вторжение арготизмов и прочих жаргонных единиц было связано
с глобальными историческими событиями, социальными переменами, идеологическими
сломами: 10–20-е годы – Первая мировая война, две революции, гражданская война,
НЭП, повлекшие возникновение революционной и, параллельно, мелкособственнической
идеологии; 40–60-е годы – Великая Отечественная война, затем идеологическая
ломка после 1956 года, ‘оттепель’. Преобразования общественно-экономических
условий, произошедшие в 80–90-е годы, лежат в основе сегодняшних трансформаций
языка.
Изменение
способов материального существования человека в русском обществе повлекло смену
идеологической парадигмы. Возникла необходимость самостоятельно отвечать за
свой общественный статус, самоутверждаться в конкурентной борьбе;
актуализировался страх субъекта перед окружающим миром. Характер социальных
отношений приобрел своеобразную напряженную диалогичность.
Снятие
социально-политических запретов по инерции распространилось и на сферу языка:
‘свобода’ в нем проявилась, в частности, в виде ненормированного
словоупотребления.
Отменена
цензура в СМИ – это привело к тому, что тоталитарный дискурс потерял
искусственную поддержку.
В
публицистическом, политическом, художественном и других видах дискурса широко
разрабатываются темы криминальной, политической борьбы, наркомании и пьянства,
секса, проституции; в рекламных роликах активно используются ранее
табуированные номинации гинекологического и урологического характера
(критические дни, моча, менструация, прокладки, тампоны). Это обусловлено
выдвижением на первый план интересов, связанных с коммерческой деятельностью,
сферой быта, удовлетворением естественных потребностей человека.
В
итоге язык становится в значительной степени средством самоутверждения субъекта
в социуме. Дискурс приобретает агрессивность, речевое поведение – риторичность;
активизируется функция воздействия в языке. Интенсивно развиваются полемические
формы диалога.
Отдельного
внимания требует вопрос о факторах, вызывающих интенсивный наплыв обсценной
лексики в современной речи. Процесс инвективизации имеет, как представляется,
следующее объяснение.
Грубая
лексика активизировалась как естественная реакция на неоправданное засилье
высокой парадной лексики в тоталитарном дискурсе периода СССР. Таким образом,
она как результат реактивного снижения дискурса, явилась ответом на
сформированные неадекватно реалиям тоталитарные тексты.
Инвективы,
будучи элементами ‘неофициального’ языка, воспринимаются субъектами речи в
качестве одной из форм социального протеста, поэтому политическая свобода на
бытовом уровне проявилась в психологической готовности публично использовать
нецензурную лексику, которая в определенных социальных слоях, а главное – в
определенных ситуациях перестала мыслиться как табуированная.
В
разговорном дискурсе употребление инвектив диктуется необходимостью для
субъекта речи эмоциональной разрядки. Матерные слова, благодаря своему особому
положению в языке, создают при употреблении мощный резонанс, реализуя тем самым
экспрессивную функцию.
Инвективы
употребляются также для обеспечения связности устных разговорных текстов при
недостаточности в языковом арсенале говорящего иных текстообразующих средств. В
этом случае, вероятно, табуированное значение матерных слов стирается,
обсценные лексемы зачастую в той или иной степени редуцируются – до форм бля,
на и др.
Исследователи,
занимающиеся социальными диалектами, подчеркивают общественную обособленность,
замкнутость их носителей. Э.М. Береговская, говоря о молодежном сленге,
включает в сферу изучения информантов в возрасте от 14-15 до 24-25 лет.
Основная часть носителей молодежного жаргона, по ее наблюдениям, – это
‘хиппующие’ старшеклассники и студенты [Береговская, 1996: 40]. Исследователи
блатного наречия выделяют его носителей в уголовной и близких к ней средах.
Собранные
материалы дают гораздо более значительный разброс в отношении социального
статуса носителей интержаргона. Большую часть (около 60%) авторов сниженных
словоупотреблений в наших записях составляет молодежь в возрасте от 14-15 до 30
лет. При этом социальный состав ее неоднороден: в большинстве своем –
школьники, студенты, аспиранты и молодые преподаватели вузов разного интеллектуального
и культурного уровня; меньшую часть составляют лица, занимающиеся
предпринимательством, в том числе торгующие на рынках г. Воронежа,
люмпенизированные слои (наркоманы, носители уголовного сознания, не нашедшие
себя в жизни молодые люди). Оставшаяся доля информантов составлена из лиц более
зрелого возраста: работники милиции, коммерсанты (как ‘офисные’ работники, так
и торговцы на рынках), преподаватели воронежских вузов, рабочие и служащие. В
СМИ зафиксированы высказывания крупных общественных деятелей, государственных
чиновников (в том числе депутат Государственной Думы А.И.Гуров, Президент РФ и
прочие), журналистов.
Таким
образом, данные ставят факты сниженного словоупотребления в зависимость не от
определенного статуса носителей языка, а от характера коммуникативной ситуации.
Тем самым закладываются основы для нового понимания социальных жаргонов. Как
известно, современные изыскания по вопросу о распространенности социальных
диалектов опираются на предположение об их замкнутости в среде их носителей.
Утрированно (или на бытовом уровне) эту точку зрения можно выразить так:
уголовник, наркоман, милиционер и т.д. пользуется присущим ему языком, не
осознавая его сниженности, неуместности. Лингвистические материалы говорят о
том, что человек любого социального уровня в соответствующей речевой ситуации
может перейти в сниженный ‘регистр’ языка, преследуя определенные
коммуникативные цели. Опыт подсказывает, что ни один студент, увлеченный
музыкой, не станет на экзамене объясняться с преподавателем на языке музыкального
жаргона; уголовнику, желающему устроиться на работу, в отделе кадров любого
предприятия придется забыть арго – и, как правило, он с этим успешно
справляется; инженер, всю жизнь вращавшийся в интеллигентской среде и теперь
занявшийся предпринимательством, овладевает не только коммерческим жаргоном, но
и тесно связанным с ним языком уголовной ‘крыши’. Жизнь дает много других
примеров.
Таким
образом, выбор стиля (подобно выбору оружия) определяется в значительной
степени конкретной речевой ситуацией, а гибкость в его использовании зависит от
развитости языкового сознания носителя речи, от объема его лексикона, который
формируется (часто помимо воли субъекта) в настоящих условиях чрезвычайно
активно: за счет СМИ, кино, художественной литературы, активного общения в
разных социальных сферах и т.д. Поэтому в языке выражается не только “образ
жизни речевого коллектива, который его породил”, то есть социального субъекта,
как полагает Э.М.Береговская [1996: 39], но и качество социальных связей –
характер общественно-экономических процессов, формирование новых социальных
отношений и сфер, обретение отдельными общественными слоями (коммерческим,
уголовным и другими) новых социальных функций, пересмотр общественных
приоритетов. Язык характеризует не столько группы, сколько целостную социальную
структуру в ее тенденциях.
Литература
Береговская
Э.М. Молодежный сленг: формирование и функционирование // ВЯ. 1996. №3.
С.32-41.
Грачев
М.А. Третья волна // Русская речь. 1992. №4. С.61-64.
Ларин
Б.А. История русского языка и общее языкознание. М., 1977.
Успенский
Б.А. Религиозно-мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии. Семантика
русского мата в историческом освещении // Semiotics and the History of Culture
(In Honor of Jurii Lotman). Ann Arbor, 1988.