Поступок: путь к другому
Поступок: путь к другому
С.А. Юхименко
Современная
духовная ситуация характеризуется оскудением духовных сил человека, что делает
почти невозможным нравственный поступок. Философия, если она хочет быть еще
хоть чем-нибудь полезной, обязана отрефлексировать данное явление, найти
основания поступка или причины их отсутствия.
Человек
отрицает свою наличную данность, преобразуя ее в свободном творческом действии.
Но откуда он отрицает? Другими словами, если пользоваться аналогией с
трамплином, то что позволяет человеку прыгнуть, заставляет прыгнуть и куда он
прыгает, что в нем решает, насколько далеко улететь? Сам по себе трамплин не
может служить причиной прыжка, а только одним из условий его возможности. Т. е.
одно существование наличной данности не требует ее отрицания, ведь нет же его в
животном мире, только в человеческом оно существует. Реальность не заключает в
себе проекта своего преобразования, но приходит человек, вечно всем и вся
недовольный, и начинает ломать и строить. Перед человеком всегда развернуты
необозримые горизонты возможностей, перед которыми он должен определиться,
поставить себя и избрать один-единственный путь.
Причем
ситуация осложняется еще тем, что человеку здесь не отделаться выбором наудачу,
здесь от него требуется, он сам от себя требует (и не может смириться с иным
поворотом дела) необходимости выбора. Выбор должен быть не только свободным и
личностным, но и необходимым. Причем необходимость внешняя в расчет не
принимается, человек ищет, требует от себя, если он по отношению к себе честен,
чтобы необходимость эта была внутренней. Ни на чем ином, кроме внутреннего
долженствования, человек не хочет и не может останавливаться, если он ищет
основания своих поступков.
Внутреннее
основание поступков — воля. Поступок — дело творчества, отрицания, воли не
только по отношению к объекту, но и к субъекту действия.
В
пространстве воли проблема принятия единственного должного, необходимого
решения развертывает перед нами новые горизонты вопрошания. Чем человек
руководствуется, избирая тот или иной путь, сценарий, проект изживания жизни?
Стремлением к власти (Адлер), стремлением к удовольствию (Фрейд), стремлением к
самоактуализации (Маслоу)? Франкл разбивает все их аргументы и утверждает, что
ни одно из этих стремлений не является определяющим в человеке, во главу угла
он ставит стремление к смыслу.
Назвав
цель человеческих стремлений смыслом, мы лишь немного прояснили ситуацию, этим
вовсе не оказывается снята проблема выбора проекта, теперь — выбора смысла. Ни
один смысл не заключает в себе долженствования, «вообще ни одно теоретическое
определение и положение не может заключать в себе момент долженствования, и он
невыводим из него» [1]. Употребив слово «смысл», мы ко всему прочему еще и
оказались в области мышления. Однако «каждая мысль моя с ее содержанием есть
мой индивидуально-ответственный поступок, один из поступков, из которых
слагается вся моя единственная жизнь как сплошное поступление» [2], —
утверждает Бахтин — и тем самым вводит сферу смыслов в сферу жизни, сферу
мышления, разума в сферу поступка, воли. Теперь «все, даже мысль и чувство,
есть мой поступок» [3].
И
здесь мы сталкиваемся еще с одним затруднением: возникает два противоположных
мира: мир жизни, поступка, решения — и мир смысла, культуры, теории. Мир воли и
мир разума оказываются расколоты. Мир культуры, смысла «не есть тот
единственный мир, в котором он (человек, — С.Ю.) живет и в котором
соответственно свершается его поступок» [4]. Потому-то всегда и кажется, что
философия вечно «говорит как-то не о том».
Смысл
не дает долженствования. В области теоретического мышления невозможно найти
причины для поступка в жизни, их не дает даже сам факт истинности суждений. И
мы остаемся в сфере воли, никуда теперь из нее не выбраться. Человеку не
избежать в жизни волевого решения, даже если этим решением является
сознательное безволие и соглашательство (на него-то он решился). Другое дело,
что решать все-таки надо, и советчиков найти невозможно, да и нельзя. Воля,
пока она остается волей, пока она существует, не может руководствоваться чем-то
иным себе, внешним, последнее слово всегда за ней. Таким образом, чтобы
поступить, человек должен обратиться сам к себе: что говорит ему воля? Это
попытка осуществить на деле надпись на дельфийском храме «познай самого себя»,
чтобы изнутри своей жизни и воли решиться на ответственный поступок. Но
«подобно тому, как бумеранг возвращается к бросившему его охотнику лишь если он
не попал в цель, так и человек возвращается к самому себе и обращает свои помыслы
к самоактуализации, только если он промахнулся мимо своего призвания» [5].
И
здесь не обретается искомое. Оказывается, что «нигде человек не может вернее
убежать от самого себя, чем занявшись самопознанием» [6]. Найти себя — как
выйти на воздух из комнаты, перестать оседать в самокопании в смертельной
усталости от себя самого. Казалось бы, что еще, если не самопознание, может
решить все вопросы, когда мы пришли к выводу, что решение их зависит только от
нас. Что еще, если не обращение к последнему основанию своих действий и мыслей —
к себе, к своему «я»? Однако, странным образом это обращение дает человеку
меньше всего. Ибо человек себя всегда и везде уже видел. Ничего не дает
изучение homo sapiens и его «неизведанных возможностей», замечательных
способностей приспосабливаться к любым условиям «Человек не найдет себя в
самопознании. Предчувствие правды подсказывает нам, что мы скорее найдем себя,
если бросим себя, например, на какое-нибудь дело…» [7]. Перестать говорить и
начать делать, а дело, правое дело всегда найдется, потому что каждый из нас
сам для себя в глубине души очень хорошо знает, на что ему совесть велит
бросить себя. Только нежелание слышать этот голос может вызвать апатичное
бездействие, «академическое забытье», в котором человек начинает анализировать
правое дело, что на него нельзя безусловно бросить себя. Но стремление к
правому делу все-таки настолько сильно в человеке, что он сам рад обманываться,
ища, во что себя вложить. «Мы так устроены, что находим себя, когда бросаем
себя на что-то. <…> Мы все лишние люди, каждый человек по своему существу
лишний, если верно, что он находит себя в возможности бросить себя на что-то.
<…> Он должен решиться: решить себя как задачу, уравнение. Сам человек
себе задание» [8].
Дело
и мысль (смысл) вовсе не противоположны друг другу, иначе бы сфера мысли,
смысла не была бы встроена в сферу жизни, дела. Да, сегодня мы видим их
отчужденность друг от друга, но делая поправку на абсолютную изолганность
современного мира (в котором поистине не осталось ничего святого), мы кое-что
все же поймем. Даже теперь, когда мир лежит во лжи, когда думать и делать не
просто не одно и то же, но и взаимоисключающие акты, даже тогда бывают еще
случаи, когда мысль, просто «случайная мысль» переворачивает всю человеческую
жизнь.
«Мысль
это то опасное, откуда один шаг до поступка, или даже не шаг, а мысль это то,
откуда люди оступаются в поступок» [9]. Решимость и благородная способность
поступать оказываются на поверку присущими мысли и «настоящая мысль существует
ровно и только в той мере, в какой она имеет смелость вдруг расступиться в
поступок так, как можно провалиться в яму, глядя наверх» [10]. Настоящая мысль
подобна Фалесу, который упал в подпол, заглядевшись на звезды. Изолганная
псевдо-мысль на это не способна, она смеется над Фалесом, как та знаменитая
служанка из древней легенды. Настоящая мысль — «то, что может выйти из себя,
всегда стать другим, — не смениться другим, а сама мысль станет другим. Мысль
это то, что опасно вдруг, внезапно открывается другому» [11]. То состояние, в
котором человек оказывается, по-настоящему задумавшись и поняв вдруг, что
«нечего сложа руки сидеть», а надо, непременно надо вот сейчас же встать и
побежать на дело, вот сейчас взять и перемениться — это состояние не случайно,
а даровано именно мыслью. Сама мысль выталкивает в дело. Когда мы переходим от
мысли к делу, мы видим, как наша благородная решимость слабеет, вязнет в
обстоятельствах, но это означает только одно, а именно, что никакое дело
никогда нам не удастся, если мы не сохраним ту свободу, которую дала нам мысль.
Возможна
и здесь определенная ошибка, свидетельствующая опять же об изолганности и
бессилии человечества, его психастении. Но «за этой крутостью стоит на самом
деле: хватит с меня риска мысли, опасности оступиться в поступок, теперь я буду
не думать, а следовать такому-то курсу» [12]. Человек не выдерживает
всепоглощающего напряжения и ответственности мысли, срывается в дело, бросив
мысль, но тот курс, который он себе выбрал, очень скоро оказывается не курсом,
а дрейфом. По-настоящему совершить какое-то дело можно только не расставшись со
свободой, т. е. с мыслью. Так становятся лишними людьми. «Нам кажется, что мы
лишние люди потому, что у всех как-то есть свое дело, а мы остались не при
деле, выпали из колеи. Нет, мы остались без мысли и потому упустили рискованную
опасность и возможность оступиться в поступок» [13].
Суть
не в том, что человек не знает, что ему делать — нет, знает, всегда прекрасно
знает, что велит ему совесть, но решиться на это никак не может. Все ходит
вкруг да около и лукавит, играет сам с собою в прятки. Дескать, сколько же
будет дважды два? «Положим, человек только и делает, что отыскивает эти дважды
два четыре, океаны переплывает, жизнью жертвует в этом отыскивании, но
отыскать, действительно найти — ей-богу, как-то боится. Ведь он чувствует, что
как найдет, так уж нечего будет тогда отыскивать» [14]. Человек провозглашает
великий поиск, воздвигает знамя крестового похода за смыслом, тогда как
искать-то, далеко ходить не надо, «ведь это только — старая истина, которую
биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же! <…> Если только
все захотят, то сейчас все устроится» [15]. Если человек до сих пор еще чего-то
не нашел, то вовсе не потому, что искомое недоступно или его нет, а все потому
лишь, что для него до сих пор «дважды два четыре — только нахальство-с», а
«дважды два пять — премилая иногда вещица» [16].
Одно
только отсутствие решимости всерьез кинуть себя на дело уничтожает все
возможное достоинство этого дела. Ложь, ложь, ложь! — такое обличение висит над
всяким лишним человеком В чужих руках мерещится ему истина, но потянувшись за
ней, тронув ее пальцем, обращает ее в прах. Мир изолган. Напрасно искать в нем
правды. Да неужели же она не существует «на самом деле»? Но ведь существует же
для других! Отчего тогда кому-то мир распахнут, как окно весной и истина
является несокрытой, приглашая к познанию, а кому-то везде мрак и каменные
стены законов природы, одна ложь? Дело, очевидно, в самом человеке. Видно, есть
в нем нечто, оживляющее или мертвящее весь мир. Откажи человек миру в смысле,
он так и останется насквозь лживым.
Отныне
думать и делать — не одно и то же. Отныне мысль потеряла свой вес, поступок —
свою ценность. Мысль стала ложью для реальности действий и не заключает в себе
долженствования оступиться в поступок. Поступок повис в воздухе, сам себе
долженствования он придать не может — и остается потому случайным и неважным
телодвижением. Ни поступить, ни помыслить. Мысль — пустая теория, дело —
бессмысленные движения. Мир раскалывается на «сущее», которое больше не
является сущим, т. к. не имеет смысла — и на «должное», которое тоже не
является должным, утратило свою необходимость, отгородившись от жизни.
Параллельно
с этим расколом происходит размывание единства человеческой личности, вообще человека
как субъекта своей жизни. Он «бывает одним, и потом, когда становится другим,
конечно замечает, что он уже не тот, но продолжает уверенно говорить я или мы»,
не ведет учет своим я и «спокойно вкладывает себя в ту колею, в которую его
повернула жизнь» [17]. Он всегда такой, какой он есть, он не обманщик, он
постоянно меняется, он разный. «Что же такое этот человек? Клубок диких змей,
которые редко находят покой друг с другом — и вот уходят они друг от друга и
ищут добычи в мире» [18].
Но
несмотря на такую свою раздробленность и безымянность, именно теперь человек
горой стоит за свое «я». Все увиденное внутри себя приписывают себе. Все, что
человек видит, смотря в свои «глубины», ему вовсе не принадлежит, и совсем не
потому, что он больше не является таким (т. к. изменился), — нет, он тем, что
видит, никогда и не был. «Я не то, что видим в себе, а то, чем все видим,
смотрящий взор. Но за «я» нельзя принимать ничего временного и местного.
Привязав
свое имя к временному и местному, человек оказывается связан им по рукам и
ногам. Множество лиц, масок, состояний, переживаний, ответных эмоций, мыслей и
стремлений, кишащее, кричащее и противоборствующее — не может быть мною, иначе
меня бы не было. Человек не улей, хотя даже в улье есть единство. И разве эта
множественность, которую человек называет собой, может чего-то хотеть, разве
может быть у нее единая воля, единая мысль, единая цель и пресловутый смысл
жизни?
А
если нельзя говорить о воле, то тем более — о свободе. Свобода всегда — свобода
воли, свободы без воли нет. Сначала есть единая воля, которая создает жизненное
пространство, в котором и возможна свобода. Воля раздвигает небо и землю: то,
чего еще нет, и то, что уже есть, будущее и настоящее, цель и наличную
данность. Воля задает планку, до которой будет потом, задыхаясь и выбиваясь из
сил, долго прыгать свобода.
Человек
— не от мира сего, он иной миру, иностранец, пришелец. Истинно человеческое —
быть не в силах сказать миру «да», но быть абсолютным «нет». Этим отрицанием
совершается упразднение земли. Но у человека есть еще и небо над головой: это
истина, благо, короче, все то, к чему он стремится помимо земли, несмотря на
землю (и не смотря на нее), т. е. его идеи, проекты изменения реальности. Это
то звездное небо, засмотревшись на которое, Фалес провалился в подпол. Это то,
куда должен глядеть человек, чтобы оступиться в поступок.
Человек
живет не в земле и не на небе, а в пространстве, отделяющем небо от земли —
только здесь ему есть чем дышать. «Небо слишком недоступно, земля наоборот
слишком податлива. Небо не пространство для жизни, потому что мы, люди, никогда
не сможем утвердиться на нем. Но и земля не пространство для жизни, она
гостеприимно притягивает нас в сладостную могилу» [19]. Земля зовет стать
землей, ее голос — голос смерти: «все, что ты есть, погибнет, смирись». Земля
приглашает «есть, пить и веселиться», построить новые житницы, принять то, что
есть и отказаться от того, чего нет. Пожить и умереть — что остается еще
существу, которое прах есть и в прах отыдет? Что может противостоять этому
губительному голосу сирен? Ответ смерти заключается в этом крике, в нем
открывается та правда, что та черная дыра, в которую проваливается мир —
раскрытый в крике человеческий рот. Зачем кричать? Чтобы услышать ответный
крик. «Услышать голос! Далекий, возможно, неслышный. Но такой нужный лично мне,
как весть из иного равноправного сознания. <…> Ощутить посторонний голос
как особую точку зрения на мир и на самого себя, как бытие другого человека» [20].
Человек
живет между небом и землей, но жизненное пространство он должен создавать себе
сам, возложив на себя все напряжение, которое возникает между ними, разводя и
удерживая их: т. е. человек должен хранить свою мысль, расступающуюся в
поступок в первозданной чистоте, не давая ей испачкаться компромиссом с
реальностью, должен оберегать свои идеалы от посягательств чего-то временного и
смертного присвоить их имена. Древние умели хранить это напряжение, мы все
меньше заботимся о нем. Тогда нет цели, нет смысла жить: нет неба. И нет
податливой глины в руках: нет земли. Он не знает, что ему творить, да и
творить-то не из чего: все застыло, все «уже есть». И человек цепенеет.
Добывать
простор придется прямо из этого оцепенения. «Прорываясь, я топчу себя, гублю
себя, не попутно, а в корне» [21]. То, что является «сокровищем» человека, —
его собственная гибель. «Теперешнее владение, выходит, не крупица будущего, а
помеха ему. Чем большим я сейчас владею, тем тяжелее будет отрекаться от своего
я» [22].
К
чему мы пришли? С одной стороны, нами усиленно подчеркивался факт раскола
смысла и дела, а с другой стороны, теперь все яснее вычерчивается необходимость
дистанции между небом-смыслом и делом-землей. Не лучше ли дать им соединиться,
ликвидировав тем самым раскол? Но соединяться уже нечему: человек задыхается в
земле в ситуации внешней определенности и отсутствия смысла. Наличная данность
обрела над ним власть, как только он остановил на ней взгляд, сделал свои
отношения с ней непосредственными (без посредства смысла). Реальность приобрела
качество пуленепробиваемости, тогда как раньше была мягкой глиной. Уничтожен
смысл и потеряно дело. Отныне существуют бездельные смыслы и бессмысленные
дела.
Теперь
воли нет, есть «свободное хотение» — по сути, сиюминутное желание,
результирующая того клубка сил, которому человек дает свое имя, забывая, что
это вовсе не он, а та же самая наличная данность, кусок мира, то, чем он оброс,
его «здесь» и «сейчас». На полную волю не выйти полаганием своей частной
истины, частного смысла, ибо такое полагание опять же будет исходить из огорода
«я» — т. е. из «здесь-бытия». Частный смысл будет предопределен им, отрыва от
земли не произойдет.
На
полную волю выводит всеобщий смысл, только он вырывается из мира разрозненных
явлений. Одинокая определенная окружающей средой единичность — житель этого
мира. Одинокая — т. к. отгороженная, с четким знанием своих границ — зато (и
потому) подвластная «внутреннему» содержанию. Воля требует разгораживания.
«…
поступок человека знает… больше, чем человек» [23]. «Лишь изнутри моего
ответственного поступка может быть выход в единство бытия» [24]. Даже в
насквозь изолганном мире остались еще поступки, выдающие, что «другой человеку
не другой» [25]. Это акты бескорыстного милосердия. Уступи место — не потому
что, а просто: уступи. В основе каждого подлинного акта бескорыстного
милосердия лежит истина «это ты».
«Каждый
в чистоте намерения проявленный акт благотворительности показывает, что
осуществляющий его вступает в прямое противоречие с миром явлений, в котором
посторонний индивид стоит совершенно отдельно от него, (в поступке милосердия)
он признает себя тождественным с ним» [26]. Как бы человек ни пытался скрыть
это, и милостыню он подает, и место уступает на самом деле лишь потому, что
узнает себя в другом, происходит «узнавание своего истинного существа в другом,
в чужом, будто бы отдельном от меня человеке» [27].
Такой
поступок задевает всех, т. к. намекает на незримое единство человечества и
выдает, что кто-то об этом единстве еще не забыл. Этот кто-то — совершающий
нравственный поступок — «не ведая того, оступается в свое существо, которое не
я, а это ты» [28].
Когда
происходит подъем над наличной данностью, тогда, как утверждает Шопенгауэр,
открывается существо вещей, мировое целое. Тогда «иллюзий уже не остается: мир —
это безысходная борьба воль, всеобщее взаимное поедание» [29
].
Если за меру всего полагать себя, то мир иногда плох, иногда неплох, а иногда и
совсем хорош. Во всеобщности чувствуется явно: мир пахнет адом. Граница между
«я» и другим теряет свою определенность, чужесть другого становится
сомнительной и состояние его — моим состоянием. «Тогда само собой следует, что
такой человек, который во всех существах узнает себя, свою самую интимную и
истинную самость, должен и бесконечные страдания всего живущего рассматривать
как свои и так взять на себя боль всего мира» [30
].
Но
если человек узнает себя в мире — это вовсе не значит, что мир тотчас же
меняется и включает его в себя: он остается лишним и отдельным. «Узнавание себя
в другом включает и узнавание себя другим, аспект надрыва.… другой не перестает
быть самим собой, опыт это ты не отменяет нашей разности, он только вносит
разность в меня самого, открывает надрыв между мной и другим, которого я
никогда не приватизирую» [31
].
Бибихин
прослеживает этимологию слов «часть» и «целое» и утверждает, что часть имеет
тот же корень, что и кусок, таким образом, часть понимается языком как
«насильно оторванное, отгрызенное»; также близки слова «целое» и «целить» — т.
е. целое — исцеленное, спасенное. Тогда часть и целое приобретают иной, не
обыденный смысл. Мы привыкли думать о целом как о чем-то идеальном, что выше
части, а о части — как о чем-то мелком и не значимом. Целое тогда — вроде
вагона: успеешь вскочить — поедешь, не успеешь — уедут без тебя. Т. е. целое
мыслится независимым от своих частей, а часть — не влияющей на целое, забыт
опыт исцеленного целого и оторванной части. На самом деле целое навсегда
остается ущербным, лишаясь части, как алфавит перестает быть алфавитом, если
убрать одну букву.
Единственное,
что осталось в части от целого, единственный способ присутствия целого в части —
это надрыв, опыт лишенности, оторванности. «Мир заседает неисправимым надрывом
в существе части» [32
]. Эту рану можно замазать, но тогда от
целого ничего не останется, тогда и человека больше не будет, т. к. невозможен
будет выход к всеобщему смыслу.
Таким
образом, внутреннее безусловное основание поступка обнаруживается в воле,
исходящей из существа человека — из «это ты». Т. е. именно всеединство и может
быть этим основанием.
Тем
не менее, тема остается открытой, т. к. опыт всеединства есть опыт боли: мир
виден только через боль и само поступание в такой ситуации проблематично.
Список литературы
[1] Бахтин М.М. К философии поступка //
Философия и социология науки и техники. Ежегодник. 1984-1989. М., 1986. С. 82.
[2]
Там же.
[3]
Там же.
[4]
Там же.
[5]
Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990. С. 59.
[6]
Бибихин В.В. Узнай себя. СПб., 1998. С. 7.
[7]
Там же. С. 8.
[8]
Там же. С. 9.
[9]
Там же. С. 12.
[10]
Там же. С. 12.
[11]
Там же. С. 12.
[12]
Там же. С. 14.
[13]
Там же. С. 15.
[14]
Достоевский Ф.М. Человек из подполья / Повести и рассказы. М., 1985. С. 29.
[15]
Достоевский Ф.М. Сон смешного человека / Повести и рассказы. М., 1985. С. 334.
[16]
Достоевский Ф.М. Человек из подполья / Повести и рассказы. М., 1985. С. 30
[17]
Бибихин В.В. Там же. С. 136.
[18]
Ницше Ф. Так говорил Заратустра./Ницше неизвестный и неожиданный. Симферополь,
1998. С. 75.
[19]
Бибихин В.В. Там же. С. 272.
[20]
Гуревич П.С. Проблема Другого в философской антропологии М.М. Бахтина / М.М. Бахтин
как философ. М., 1992. С. 88.
[21]
Бибихин В.В. Там же. С. 284.
[22]
Там же. С. 288.
[23]
Там же. С. 73.
[24]
Гуревич П.С. Там же. С. 90.
[25]
Бибихин В.В. Там же. С. 74.
[26]
Там же. С. 72.
[27]
Там же. С. 73.
[28]
Там же. С. 77.
[29]
Бибихин В.В. Там же. С. 83.
[30]
Там же. С. 84.
[31]
Там же. С. 172.
[32]
Там же. С. 172.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://anthropology.ru/