Язык как система обозначения
Язык как система обозначения
Копылов Михаил Юрьевич
Ныне
человек воспринимает язык прежде всего как средство отчуждения опыта и
рассуждения (познания). Но мы никогда не дойдем до истинной сути языка (и в
истинной сути познания), пока не разберемся в том, каковы его, языка как языка
вообще, исходная (первородная) функция и история происхождения, то есть история
появления у него новых функций. И уж затем - каковы его свойства и роль в
процессе познания.
Необходимость
в языке возникает только тогда, когда люди начинают что-либо делать совместно
(то есть делать нечто единое с разделением функций). Ибо для обеспечения этой
совместности на этапе ее организации необходимо потребуется информационное
взаимодействие между людьми. Иначе говоря, язык в действительности становится
необходим только тогда, когда одному человеку требуется что-то сообщить
другому, что-то узнать от него или вообще что-то требуется от другого. (В той
мере, в которой индивид это что-то может сделать самостоятельно, не прибегая к
помощи других людей, язык для него не является необходимым.) Отсюда важный
вывод: поскольку язык возникает как элемент человеческой деятельности, то есть
кооперативного взаимодействия людей с предметным миром, то язык необходимо
устроен в точности так, как устроен предметный мир. Иначе: структура языка
необходимо повторяет структуру предметного мира, ибо в противном случае человек
не мог бы посредством языка сообщать о предметном мире. Этот тезис мы вывели
исходя из точки зрения на язык как на систему обозначения (сущностей
предметного мира). Но рассмотрим теперь этот вопрос с иной точки зрения -
отыскания свойств естественного языка вообще.
Поскольку
ни одно информационное взаимодействие не может быть воспринято, если оно не
облечено в какую-нибудь физическую форму, язык так или иначе должен
базироваться на какой-то внешней сенсорной системе. Хотя собственно язык как
система обозначения должен быть независим от свойств какой-либо сенсорной
системы. Следовательно, главный вопрос в происхождении языка - каким образом и
при каких обстоятельствах какой-либо физический поток начинает восприниматься
не как непосредственный физический поток, а как знаковый. Очевидно, в случае
неоднократного совмещения во времени и пространстве знакового физического
потока с непосредственным, им обозначаемым.
Исторически
первой формой информационного взаимодействия было, очевидно, побуждение
(например, “спасите”), следующей - сообщение (например, “тепло”) и, наконец,
последней, свидетельствующей о наиболее высокой стадии развития языка - вопрос,
поскольку вопрос - это не просто языковое действие, а языковое действие,
предполагающее языковую же реакцию, тогда как побуждение явно предполагает
непосредственную реакцию, а сообщение не предполагает никакой. Первые
предложения были, по всей видимости, однословными, и этом смысле не
существовало еще различия между словом и предложением. Объясняется это тем, что
жизнь первобытного человека была полна опасностей и трудов, и поэтому у него не
было времени для длинных разговоров, для пользы дела нужно было изъясняться
коротко, так как в противном случае можно было лишиться жизни. Несомненно, что
количество слов в первобытном языке было небольшим. Сначала возникли междометия
(ох, ура, а-а-а, ну), затем - нечто вроде относительных местоимений-наречий
(здесь, туда), то есть такие слова, которые могли интерпретироваться как и
побудительная форма глаголов - команды. Затем стали появляться нарицательные
имена. Пополнение словарного запаса языка происходило по мере вхождения новых
видов предметных сущностей в сферу получения предметного опыта и обсуждения в
процессе его получения. Но даже после появления в языке нарицательных имен,
вследствие небольшого их количества преобладало употребление местоимений,
поскольку одно местоимение (особенно относительное) могло заменить в речи
большое количество несуществовавших еще имен (пример: “я с ним был там” +
указывающий жест). Причина этого - то, что местоимения отличаются от имен тем,
что привязывают высказывание к конкретной ситуации. Поэтому они очень кстати,
когда нет еще необходимости обсуждать то, что непосредственно не оказывает в
данный момент воздействия на органы чувств обсуждающих. В этом смысле язык
первобытных был проязыком, типа языка собак, привязывающих свои сообщения к
конкретным предметным местам (“Здесь был я”). Рудименты той стадии развития
языка в виде весьма сложных систем личных местоимений, в которых каждое личное
местоимение имеет множество различных форм в зависимости от характеристик того,
на кого указывает, встречаются и некоторых современных языках (например, в
кабардинском, индейцев квакиутль, сунданском, алеутском).
Итак,
развитие языка шло в направлении улучшения его выразительности и отделения слов
от места. Выразительность языка имеет два разных аспекта: широта охвата
сущностей предметного мира и “разрешающая способность” обозначения. Однако на
начальном этапе удовлетворение обоих этих аспектов происходило одинаково - за
счет увеличения количества слов в языке. Такое имело место, по-видимому, по нескольким
причинам: во-первых, не менее важно было также и требование лаконичности языка,
во-вторых, количество слов в языке еще оставалось небольшим, в-третьих, отличие
двух аспектов выразительности тогда еще недостаточно хорошо осознавалось. В
целом на начальном этапе развития в языке преобладала синкретичность
(однословность) обозначений и высказываний. По мере развития производительных
сил жизнь человека стала менее напряженной , поэтому важность лаконичности
языка стала меньше. Количество слов языка увеличилось настолько, что стало
существенным препятствием для полноценного его освоения. Наконец, в языке
появилось довольно много составных десигнатов, для которых в других языках, а
возможно и в этом же, существовали несоставные эквиваленты (книга песней = песенник).
Это было результатом развития выразительности по второму аспекту и было связано
с возникновением составных высказываний.
Несомненно,
что у самого феномена высказывания имелась (и имеется) объективная основа:
наличие в предметном мире не только разных видов сущностей, но и разных родов:
предметов, отношений, свойств предметов и свойств отношений (количества можно
считать особой разновидностью свойств предметов либо самостоятельным видом
сущностей). Считается, что во флексирующих языках различие между ними
отражается в виде различия в морфологии (строении) отдельных слов, а также их
грамматическими категориями. В соответствии с этим словарный запас языка
делится на классы частей речи. В агглютинирующих языках отдельное слово (вне
предложения ) уже невозможно отнести к какой-либо части речи, так как различие
в морфологии отдельных слов отсутствует. Наличие же каких-либо грамматических
категорий у слова в таких языках проявляется только в предложении. Так, если
слово имеет категорию падежа, в русском и татарском языках его относят к
существительным, при наличии категории спряжения - к глаголам. Однако
сравнительный анализ грамматической категориальности в разных языках
показывает, что одна и та же грамматическая категория в разных языках может
быть связана с разными частями речи. Так, в ненецком языке спрягается
существительное , в нгасанском - спрягается наречие, в кетском - склоняются
глаголы. В татарском языке существует особая категория существительного,
которая отсутствует в русском - категория принадлежности. Наконец, изолирующие
(в идеале) языки вообще свободны от таких “предрассудков”, как грамматические
категории и морфология слов (например, китайский и в большей степени
вьетнамский). В таких языках понимание смысла предложения и отнесение слов к частям
речи держится исключительно на порядке слов в предложении, то есть смысл
предложения изменяется при изменении порядка слов.
Весьма
своеобразны инкорпорирующие языки (папуасский, гадсуп, чукотский). В них
элементами предложения-слова являются не слова, а морфемы. Например, слово
“юнаампатепини” (гадсуп) означает “является ли (это) (принесенным) оттуда, где
пища?” или, более точно, “является ли (это) оттуда-где-пища?”. Такое значение
складывается из следующих элементов: юнаам - пища, па - где или место, те -
предлог “из”, пи - вопросительная частица “ли” , ни - быть. Таким образом,
“юнаампатепини” буквально переводится как “пища-где-из-ли-быть”. Отсюда ясно,
что инкорпорирующие языки тяготеют, как и изолирующие, к фиксированному порядку
элементов высказывания (обстоятельство-дополнение-сказуемое-(подлежащее)),
который противоположен порядку, принятому в изолирующих языках.
Какие
же из всего сказанного следуют выводы? Во-первых, постулат о том, что
высказывание состоит из (самостоятельных) слов, не является универсальным для
всех естественных языков (то есть не является инвариантом естественного языка
и, стало быть, свойством языка вообще ). Во-вторых, не является универсальным
также постулат о том, что элемент высказывания (как отдельный, так и в составе высказывания)
обладает морфологией. Общий вывод: определение предметного смысла элемента
высказывания, то есть отнесение его к некоторому типу предметных сущностей по
наличию у него определенных морфем (в том числе и грамматических категорий),
является не только неуниверсальным, но и безосновательным. Так, например, какой
предметный смысл имеет слово “мышление”? Наличие морфологических признаков
существительного у этого слова подталкивают к неправильному ответу. Мышление -
это не предмет, а отношение. Таковы же и любовь, и познание, и жизнь, и
развитие, и понятие и даже, представьте себе, сознание, и много других подобных
существительных. Все это - отношения, а не предметы. Псевдопредметность всегда
порождала и порождает множество всяческих недоразумений, которые, по-видимому,
являются основными недоразумениями не только в быту, но и в науке. В качестве
одного из самых “свежих” примеров таких недоразумений следует привести введение
элементарных частиц сознания - дживатм.
Обсудим
теперь, какие новые возможности получает язык в связи с развитием в нем
свойства аналитичности. Это - возможность абстрагирования и возможность
формального вывода знания (иначе – рассуждения), а значит - возможность науки и
том числе теоретической деятельности. Как это ни странно, наиболее
приспособленными для выполнения этих функций являются языки с 1-уровневой
морфологией (например, английский). Почему? Потому что 2-ой уровень морфологии
(имеющийся в русском языке) допускает инверсию элементов высказывания и их
отбрасывание, а также вносит путаницу в различение предметных статусов
элементов высказывания. Не зря ведь язык математики имеет 1-уровневую
морфологию. Перечисленные выше свойства языков с двухуровневой морфологией
очень часто способствуют “затемнению” предметного смысла высказываний,
понимание которого является необходимым условием для анализа операций
абстрагирования и формального вывода. Поэтому при работе в таких языках, к
которым относится и русский, для прояснения предметного смысла высказываний
необходимо осуществлять процедуру приведения к канонической структуре.
Высказыванием
с канонической структурой является высказывание вида
(подлежащее-предмет)+(сказуемое-отношение)+(дополнение-предмет), так как именно
такую (как минимум) структуру имеет то, что выше было названо предметной
ситуацией. Итак, предметной ситуацией называется фрагмент (в общем случае
пространственно-временной) предметного мира, обозначаемый в речи в виде
простого высказывания с канонической структурой. Дополнение в канонической
структуре обязательно, если того “требует” выражаемое сказуемым отношение.
Можно себе представить также и схему развернутой канонической структуры
высказывания, которая уже не может быть изображена в виде одной строки:
(подлежащее-предмет)->(сказуемое-отношение)-->(дополнение-предмет)
(свойство_предмета)
(свойство_отношения) (свойство_предмета)
В
этой схеме удается отразить отличие родов предметных сущностей не только по
предметному смыслу, но также и по месту их обозначений в вопросно-ответной
структуре высказывания, которая, как это видно опять-таки из приводимой схемы,
не тождественна структуре порядка следования элементов предложения. Итак,
каноническая структура высказывания - это вопросно-ответная структура, а не
линейная структура порядка следования.
Предметный
статус члена предложения (указываемый в обоих схемах после наименования члена
предложения и обязательный, чтобы структура была признана канонической)
определяется, как уже было сказано, не по морфологическим признакам, а по
содержательным, которые заключены в основе слова. Интересный случай
представляет слово “мысль”, которое, несмотря на свою основу, выше определенную
как отношение, все-таки обозначает предмет. Такое имеет место потому, что это
обозначение реконструируется как “то, что мыслится”, то есть является обозначением
для дополнения отношения “мыслить”. Такие случаи в русском языке, по-видимому,
редки, так как по нормам языка в данном случае должна применяться форма
страдательного причастия настоящего времени -”мыслимое” (в функции
подлежащего). Для отношения “любить” это, например, выглядит так: “мой любимый
пришел”. Реконструкция этого предложения выглядит так: “тот, кого я люблю,
пришел”. Еще один пример реконструкции: вместо предметно неясного “мышление
начато” получается “Некто начал мыслить”.
Перейдем
теперь к предметной обусловленности различия родов сущностей предметного мира.
Иначе говоря, попытаемся ответить на такой вопрос: действительно это различие
существует в предметном мире или это результат умственных действий человека?
Начнем с того, что всерьез оспаривать то, что все живое воспринимает предметный
мир с помощью органов чувств, бессмысленно. Именно это обстоятельство со времен
Беркли породило идею отождествления предметного мира с комплексом ощущений.
Именно это обстоятельство, немного подперченное идеями Беркли и помноженное на
технический прогресс, порождает сейчас проекты 100%-ной внешней виртулизации
человеческого общества, то есть замены всех внешних ощущений каждого человека
на другие, причем для всех людей одинаковые. Но у этой идеи есть и более далеко
идущее продолжение (очевидно, тоже принадлежащее Беркли) - что предметного мира
не существует. Как ни странно, и это положение находило отклик в сердцах
мыслящей интеллигенции. Правда, тоже воспринявший эту идею эмпириомонист
А.Богданов все-таки один раз почувствовал в ней что-то недоброе, выразив это в
виде вопроса: “Как опыт (одного человека, например, самого А.Богданова)
соотносится с опытом других людей?” Не правда ли, вся эта история - весьма
характерный пример того, как очевидное обстоятельство можно довести до
абсурдной формы, но при этом и в этой абсурдной форме оно продолжает жить и
тешить человеческое самолюбие?
Но
вернемся к нашей основной теме. Действительно, как это ни странно звучит для
марксистски подкованного интеллигента, предметный мир - это не более чем поле
свойств. Можно даже сказать смелее: мир - это поле чисел и векторов, так как
любому свойству соответствуют только они. Это, конечно, фигуральное выражение,
но именно такая формулировка помогает понять, что мир предстает таким только в
начале своего пути к человеческому, собачьему или чьему-либо сознанию, потому
что только в таком виде он может быть воспринят и воспринимается органами
чувств. И здесь нас ждет еще одно когнитологическое приключение. Это
приключение “берет свои истоки” в том, что с органами чувств, как правило,
отождествляются рецепторы. Отсюда и делается вывод, что, мол, все живое видит
глазами, а слышит ушами. Между тем физиология вводит понятие - сенсорная
система. Означает оно только одно: чтобы увидеть или услышать, кроме глаз и
ушей нужно еще что-то. Этим чем-то являются нейроны головного мозга, которые
обрабатывют поступающие от многочисленных рецепторов импульсы, чтобы сложить из
них единую картинку. Отсюда вывод: слышит все живое головным мозгом, ушами оно
слушает.
Теперь
обсудим следующее: что же такое могут проделывать с поступающими от рецепторов
импульсами нейроны головного мозга? Для этого надо вернуться к началу, где
сказано, что собственно все, что поступает на вход этих нейронов - это, чуть не
сказал, числовое или векторное поле. “Чуть не сказал”, потому что это будет
действительно так, если к поступающей от внешних рецепторов
пока-еще-не-информации добавить пока-еще-не-информацию, поступающую от
рецепторов двигательной системы и все это обработать. Вот тогда и получится
действительно поле и даже (где-то) векторное. Пока же двигательной составляющей
нет, существует только поток скаляров. Но, допустим, числовое поле (начнем пока
с него) получено, что дальше? Это - нельзя сказать, что очевидно, но по крайней
мере об этом уже можно сказать несколько слов. В числовом поле можно искать как
минимум границу (существующую в нем в виде непрерывной совокупности
скачкообразных изменений параметра поля в данной его точке), причем желательно
четкую и замкнутую. Когда найдем, тогда и получим традиционное представление о
предмете, а заодно и ощутим сам предмет. Таким образом, предмет как тип
предметной сущности действительно существует в виде, как правило, замкнутой и
четкой границы в числовом поле некоторого свойства.
Осталось,
следовательно, разобрать, каким образом предметно существует отношение. Для
этого немного поиграем. Поставим красный кубик (куб А) на синий (куб Б) и
покажем это ребенку. Если у него уже есть представление об этих предметах
(каковыми являются кубики) как о чем-то отдельном (а оно у него есть, если у
него есть представление о них как о предметах, потому что предмет - это, как
правило, нечто отдельное), то он поймет, что они находятся в отношении, то есть
имеет место отношение: куб А стоит на кубе Б. Каким образом это удается понять
(даже не зная слова “отношение”)? Начнем издалека: пусть в пространстве
обнаружена зрительным путем граница, пусть (для простоты) в виде вертикальной
плоскости. Но при этом, посмотрите-ка, случилось чудо: вместе с границей,
появилось и отношение “находиться слева” (а заодно и взаимообратное с ним
отношение “находиться справа”), а также еще и два предмета-полупространства,
находящиеся между собой в этом отношении: одно из них слева от другого. Если мы
вообразим себе горизонтальную плоскость, то появится пара отношений “находиться
вверху” и “находиться внизу”, первое из которых является составной частью
разбираемого отношения “стоять на”. Другими составными частями разбираемого
отношения, очевидно, являются “соприкасаться с” и “покоиться” (этим оно,
видимо, и исчерпывается). Последнее отношение (“покоиться”) выводит нас в до
сих пор не рассматриваемую сферу отношений - динамических. Все рассмотренные
выше отношения - это статические отношения, они существуют, как это уже стало
ясно, в виде пространственных связей между элементами предметных ситуаций -
моментальных срезов предметного мира. Динамические отношения более сложны, они
существуют в виде связей между различными моментальными срезами предметного
мира, то есть как временные связи в предметном мире.
Специфическими
отношениями являются отношения, включающие не только сенсорные, но и
эмоциональные компоненты. Примеры таких отношений очевидны: “ненавидеть”,
“бояться”, “восторгаться”, “умиляться” и т.п. Мир таких отношений для
конкретного человека - это как раз то, что художественным мышлением называется
внутренним миром человека. Каким образом и где образуются эмоции? Поскольку это
тоже чувства, то для их образования должны существовать какие-то рецепторы. Они
расположены, по-видимому, в самом головном мозге, потому что эмоции - это
ощущение головным мозгом того, что в нем происходит с точки зрения процессов
возбуждения и торможения в нем. Поэтому эмоции обязательно сопровождают любую
деятельность человека, в том числе и познание. Рассмотрим, как возникают
основные эмоции. При отсутствии цели получаем эмоцию апатии. Если цель
возникает, то возникает и дилемма: известен или неизвестен индивиду способ ее
достижения. В первом случае получается эмоция воодушевления, во втором - эмоция
прострации. Дальше события развиваются следующим образом: если к воодушевлению
добавляется еще и достижение цели, то она плавно перерастает в эмоцию радости.
После этого круг эмоций замыкается: радость, при отсутствии подпитки новыми
целями, может перейти опять в апатию, в разной степени “подкрашенную”
предыдущими радостями. Из этого анализа становится ясно, что все основные
эмоции связаны с наличием цели, способов ее достижения и события достижения
цели. Выявляется также весьма существенная деталь: в дереве эмоций есть две
тупиковые ветви (апатия и прострация), которые теоретически могут продолжаться
неограниченно долго, что грозит для их носителя иногда весьма катастрофическими
последствиями. Следовательно, понять, как человек выходит из них, и научиться
сознательно осуществлять их является весьма важной научной задачей. Обращает на
себя и такой момент, что в построенном дереве эмоций отсутствуют такие
безусловно важные эмоции, как гнев и страх. О них можно сказать лишь то, что
они связаны с обнаружением или переживанием энтропии, то есть наличия того, что
неожиданно может помешать (страх) или уже мешает (гнев) реализовать намеченный
план. Обе эти эмоции могут возникнуть в точке воодушевления, а страх еще и в
точке прострации, то есть когда план только еще вырабатывается. И страх, и гнев
относятся к этапу выработки способа достижения цели, который может иметь место
не только в стадии прострации, но и в стадии достижения цели.
Все
остальные эмоции образуются, по-видимому, следующими способами: 1) путем
комбинации основных (так как у индивида может быть сразу несколько целей); 2)
путем добавления еще одной переменной в “систему координат” пространства
эмоций; 3) путем привязывания эмоций к каком-либо предмету (например, умиление
или восторг).
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.sciteclibrary.ru