Чернышевский Н.Г.
РЕФЕРАТ
Чернышевский. Н. Г.
Чернышевский,
Николай Гаврилович (12(24).VII.1828, Саратов -
17(29).Х.1889, там же) - экономист, философ, публицист, литературный критик,
прозаик. Революционный демократ. Родился в семье священника. До 12 лет
воспитывался и учился дома, под руководством отца, отличавшегося многосторонней
образованностью, и в тесном общении с родственной семьей Пыпиных (двоюродный
брат Чернышевского - А. Н. Пыпин - стал известным историком литературы).
По собственному
признанию, "сделался библиофагом, пожирателем книг очень рано..."
(Поли. собр. соч. - Т. 1.- С. 632; далее указываются том и страница). В
1812-1845 гг. Ч. учился в Саратовской семинарии, где ему прочили блестящую
духовную карьеру (сочинения Ч. хранились в семинарской библиотеке). Изучал
многие языки, в т. ч. восточные (под наблюдением профессора Г. С. Саблукова
написал "Обзор топографических названий в Саратовской губернии татарского
происхождения"). Однако духовное поприще не влекло Ч., и, не закончив
семинарию, он поступил в 1846 г. на отделение общей словесности философского
факультета Петербургского университета, где занимался славянской филологией у
профессора И. И. Срезневского (составил "Опыт словаря из Ипатьевской
летописи"); теорией словесности - у профессора А. В. Никитенко (написал
диссертацию "О "Бригадире" Фонвизина"); всеобщей историей;
физикой (долго работал над проектом вечного двигателя) и др. Но академические
занятия составляли лишь часть интересов Ч., все более склонявшихся в сторону
политики (он пристально следил за революционными событиями в Западной Европе
1848 - 1849 гг.), философских и экономических учений (А. Сен-Симон, Ш. Фурье,
Л. Фейербах и др.) После ареста петрашевцев в 1849 г. он отметил в дневнике,
что "сам никогда бы не усомнился бы вмешаться в. их общество и со временем,
конечно вмешался бы" (1, 274). В круг друзей Ч. входила М. Л. Михайлов, петрашевец
А. В. Ханыков, И. И. Введенский (педагог и переводчик, на вечерах у которого
собиралась радикально .настроенная молодежь). За годы учебы в университете (1846-1850)
были выработаны основы мировоззрения. Сложившееся в 1850 г. убеждение в
необходимости революции в России сочеталось с трезвостью исторического
мышления: "Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой
революции и жажда ее, хоть я и знаю что долго, может быть, весьма долго, из
этого ничего не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только увеличатся
угнетения и т. д. - что нужды? <...> мирное, тихое развитие
невозможно". С 1850 г. в дневнике появляются записи свидетельствующие об
атеизме. Форму борьбы за улучшение человеческой жизни видел Ч. и в
художественной литературе, особенно высоко ценя Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова,
В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Жорж Санд, Ч. Диккенса Он пробовал свои силы в
прозе (рассказ о Лили и Гете, повесть о Жозефине, "Теория и практика"
"Отрезанный ломоть"). Выйдя из университета кандидатом, Ч., после
кратковременной работы репетитором во 2-м кадетском корпусе в Петербурге,
служил старшим учителем словесности Саратовской гимназии (1851-1853), где говорим
в классе "такие вещи, которые пахнут каторгой!* (1,418). К этому периоду
относится его сближение с сосланным в Саратов историком Н. И. Костомаровым (их
объединяло признание огромной роли народа в истории, хотя Костомаров был далек
от революционных выводов). В апреле 1853 г. Ч. женился на Ольге Сократовне
Васильевой, дочери саратовского врача, предупредив ее о грозящей ему,
вследствие его образа мыслей, опасности: "...у нас будет скоро бунт а если
он будет, я буду непременно участвовать в нем" (1. 418). Чувства Ч. к
невесте, его мысли о семейной жизни запечатлены в "Дневнике моих отношений
с той, которая теперь составляет мое счастье. Впоследствии Ч. посвятил жене
романы "Что делать?" и "Пролог". Вернувшись в мае 1863 г. в
Петербург, Ч. преподавал во Втором кадетском корпусе, одновременно готовясь к
экзаменам на степень магистра и работая над диссертацией "Эстетические
отношения искусства к действительности". Диспут по представленной еще
осенью 1853 г. профессору Никитенко диссертации состоялся 10 мая 1855 г. и
явился манифестацией материалистических иней в эстетике, вызвав раздражение
университетского начальства. Диссертация была официально утверждена лишь в
январе 1859 г. Параллельно шла журнальная работа, начатая летом 1853 г.
рецензиями в журнале "Отечественные записки", издаваемом А; А.
Краевским. Решающее значение для всей дальнейшей судьбы Ч. имело его знакомство
осенью 1853 г. с Н. А. Некрасовым и окончательный выбор - весной 1855 г. -
между "Современником" и "Отечественными записками" в пользу
некрасовского журнала. С того времени Ч., вышедший в отставку, занимался почти
исключительно журнальной работой для "Современника" (в 1858 г.
редактировал и "Военный сборник").
Сотрудничество Ч. в "Современнике"
(1854- 862), где его роль быстро стала ведущей (Некрасов в августе 1856 г.,
уезжая почти на год 1*а' границу, передал редакторские полномочия 1.), пришлось
на период общественного подъема. (вязанного с подготовкой крестьянской реформы.
* революционной ситуации (1859-1861). Под руководством Ч. и Некрасова, а с 1857
г. и Добролюбова определилось революционно-демократическое направление журнала.
Изменялся состав сотрудников: постепенно уходили критики и писатели
либерально-дворянской ориентации А. В. Дружинин, В. П. Боткин, П. В. Анненков,
Н. Толстой, А. Н. Майков, А. А. Фет, И. С. Тургенев, Д. В. Григорович и др.),
уступая место иномышленникам его руководителей (М. Л. Михайлову, Н. В.
Шелгунову, М. А. Антоновичу, Г. 3. Елисееву и др.), по преимуществу из разночинцев.
В тематике статей журнала возрастала роль политических, экономических вопросов:
с июня 1858г. появляется особая рубрика "Устройство быта помещичьих
крестьян", в 1859 г. журнал становится "литературным и
политическим". направление и тактику "Современника" не полностью
принимали издававшие в Лондоне газету "Колокол" Герцен и Н. П.
Огарев, питавшие в период подготовки крестьянской реформы определенные иллюзии
относительно политики Александра II. В июне 1859 г. Ч. ездил в Лондон
объясняться с Герценом по поводу его статьи "Very dangeruos!!" в
"Колоколе" (№ 44), содержащей резкие выпады в адрес
"Современника" в связи с ироническим освещением в журнале
"обличительной" литературы (материалы сатирического отдела
"Свисток", статья "Литературные мелочи прошлого года" Н. А.
Добролюбова). Следствием поездки было примирительное выступление Герцена в
"Колоколе" (№ 49), однако полностью разногласия искоренены не были;
надежды Герцена на правительство окончательно будут убиты лишь пореформенной
реакцией.
С 1854 г. Ч. вел в "Современнике"
отдел критики и библиографии. В конце 1857 г. он передал его Добролюбову.
Встреча и многочасовая беседа Ч. с Добролюбовым в апреле 1856 г. завершилась
приглашением Добролюбова в постоянные сотрудники "Современника" и
положила начало дружбе, очень много значившей для обоих. Ч. полностью полагался
на Добролюбова как соредактора, заботился о его бытовых, денежных делах. Он
очень тяжело пережил его раннюю смерть в ноябре 1861 г. "Я тоже полезный
человек, но лучше бы я умер, чем он... Лучшего своего защитника потерял в нем
русский народ писал Ч. о Добролюбове. Ч. собрал и уже в 1862 г. частично
опубликовал "Материалы к биографии Н. А. Добролюбова", подготовил
первое собрание его сочинений (Добролюбов Н. А. Соч.: В 4 т. -Пб., 1862).
С приходом Добролюбова в
"Современник" Ч. сосредоточился преимущественно на политической (в
1859-1862 гг. он вел ежемесячные политические обозрения), экономической, философской
темах. В серии статей, посвященных классовой борьбе во Франции с ее революционными
кульминациями 1830 и 1848 г.: "Кавеньяк" (Современник 1859.-№ 1, 3);
"Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле Х" (1858.- № 8,
9); "Франция при Людовике Наполеоне" (не пропущено цензурой, 1859);
"Июльская монархия" (1860) и др., Ч., широко привлекая материалы
западных историков (Ф. Гизо, Л. Блана и др.), интерпретировал события в свете
интересов "работников". Он подчеркивал бесплодность борьбы за
политические преобразования, если они не приводят к улучшению материальных
условий рабочих, лицемерие либералов ("умеренных республиканцев"), в
решительные моменты предающих интересы народа. Считая общественный строй
Западной Европы выше русских феодально-крепостнических порядков, Ч. в то же
время отмечал формальный характер свободы западного "работника" -
"на факте - раба нищеты". Он подверг критике развиваемый многими
буржуазными экономистами принцип невмешательства государства в частное
предпринимательство, свободной конкуренции: "Тюрго" (1858.-№ 9),
"Экономическая деятельность и законодательство" (1859.-№ 2). В
противовес "теории капиталистов" (оправдывающей получение прибыли, в
т. ч. земельной ренты, собственниками, не участвующими в производительном
труде) Ч. развивает, опираясь на некоторые положения классиков английской
политической экономии (А. Смита, Д. Рикардо), "теорию трудящихся", согласие
которой необходимо "полное соединение качеств собственника и работника в
одном и том же лице". При этом Ч., вслед за Фурье. Р. Оуэном, подчеркивает
преимущества крупного производства, объединения работников -
"товарищества" - как формы, наилучшим образом удовлетворяющей
потребностям личности; в апелляции к потребностям и ограничении их "разумными"
проявлялся антропологизм, просветительский рационализм Ч. ("Капитал и
труд", 1860.-№ 1). Наиболее полно свои экономические воззрения Ч. изложил
в примечаниях и переведенным им "Основаниям политической Экономии"
Дж. - Ст. Милля (1860.-№ 2-4, 6- 8, 11) и в "Очерках из политической
экономии (по Миллю)" (1861.-№ 6-10. 12). Он вскрыл тщетность усилий Милля
сочетать интересы капиталистов и рабочих, несостоятельность учения Т. Мальтуса
о превосходящем возможности производства росте народонаселения, обосновал
проект социалистического общественного устройства. К. Маркс писал в послесловии
ко второму изданию "Капитала" о книге Милля: "Это - банкротство
"буржуазной" политической экономии, что мастерски показал уже в своих
"Очерках политической экономии (по Миллю)" великий русский ученый и
критик Я. Чернышевский". (К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве - Т. 1.- С.
524). Применяя разрабатываемую экономическую теорию к специфическим условиям
России, Ч. подчеркивал важность сохранения - после отмены крепостного права -
крестьянской общины как естественной основы "товариществ", считал
возможным благодаря общине избежать для России мучительной капиталистической
ступени развития. ("Критика философских предубеждений против общинного
владения". 1858 - № 12; "Экономическая деятельность и
законодательство". 1859 - №2; "Суеверие и права логики", 1859 -
№10). Такой взгляд, характеризующий Ч. как крестьянского, утопического
социалиста, отличался в то же время от славянофильского преклонения перед
общиной (для Ч. она признак отсталости страны), от антитезы молодой России и старого
Запада: "Запад, далеко опередивший нас, далеко еще не исчерпал своих
сил..." (7, 618). Убежденность в прогрессе, несмотря на драматизм многих
эпох - источник исторического оптимизма Ч. ("Апология сумасшедшего";
не пропущена цензурой, 18611 "О причинах падения Рима". 1861.-№ 5).
Наиболее системное выражение взгляды Ч. на
природу, общество, человека получили в его главной философской работе
"Антропологический принцип в философии" (1860.--№ 4-5). Творчески
развивая антропологическую теорию Фейербаха, Ч. вносит в нее классовые мотивы,
тем самым преодолевая антропологизм и устанавливая иерархию
"эгоизмов": "...общечеловеческий интерес стоит выше выгод
отдельной нации, общий интерес целой нации стоит выше выгоды отдельного
сословия, интерес многочисленного сословия выше выгод малочисленного" (7,
286)., В целом статьи Ч. своей неизменно сильной стороной имеют защиту интересов
самого "многочисленного сословия" - русских крестьян, французских
рабочих, "простолюдинов". Он "был также революционным
демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в
революционном духе, проводя через препоны и рогатки цензуры идею крестьянской
революции, идею борьбы масс за; свержение всех старых властей.
"Крестьянскую реформу" 61-го года, которую либералы сначала
подкрашивали, а потом даже прославляли, он назвал мерзостью, ибо он ясно видел
ее крепостнический характер, ясно видел, что крестьян обдирают гг. либеральные
освободители, как липку"
Отношение Ч. к правительственной кампании по
крестьянскому вопросу менялось по мере того, как прояснялась суть реформы.
Начиная с 1857 г. Ч. регулярно освещал экономические и политические аспекты
темы, доказывая необходимость освобождения крестьян с землей, без выкупа или с
минимальным выкупом, сохранения общины, установления крестьянского местного
самоуправления и др. ("О новых условиях сельского быта"., 1858.-№
2-4; полемика с противниками крестьянской общины, выступавшими в
"Экономическом указателе" И. В. Вернадского; ведение с июня 1857 г.
рубрики "Устройство быта помещичьих крестьян" и др.). Убедившись же в
грабительском характере готовящейся реформы, Ч. бойкотирует предреформенный
ажиотаж; по обнародовании манифеста 19 февраля 1861 г. "Современник"
прямо не отозвался на него. В "Письмах без адреса", написанных после
реформы и адресованных фактически Александру II (опубл. , за границей в 1874
г.), Ч. обвинил самодержавно -бюрократический режим в ограблении крестьян,
имеющем одно положительное следствие - рост политического самосознания народа:
"Когда люди дойдут до мысли "ни от кого другого не могу я ждать
пользы для своих дел", они непременно и скоро сделают вывод, что им самим
надобно взяться за ведение своих дел". Рассчитывая на крестьянскую
революцию, круг "Современника" во главе с Ч. в 1861 г. прибегал к
нелегальным формам борьбы. Ч. написал революционную прокламацию "Барским
крестьянам от их доброжелателей поклон". Вместе с воззванием "К
молодому поколению" Шелгунова (при возможном участии Михайлова),
"Русским солдатам от их доброжелателей поклон и "Русским
солдатам" Шелгунова прокламация Ч. была осуществлением плана обращения к
различным слоям населения. По воспоминаниям членов "Земли и воли" (А.
А. Слепцова, Л. Ф. Пантелеева), Ч. был причастен к этой подпольной организации,
созданной с целью руководства крестьянским восстанием, ожидаемым к весне 1863
г. (по окончании "временно-обязанного состояния крестьян", т. е. их
работы на помещиков).
В обстановке растущей пореформенной реакции
(расстрел крестьян в с. Бездна Казанской губ., репрессии против студентов и
закрытие Петербургского университета, арест Михайлова, В. А. Обручева и др.)
внимание III отделения все более привлекает деятельность Ч. С осени 1861 г. за
ним была установлена полицейская слежка (использовались и такие средства, как
подкуп прислуги). Но Ч. был умелым конспиратором, в его бумагах не находили
ничего подозрительного. В июне 1862 г. было запрещено на восемь месяцев издание
"Современника" и "Русского слова".
7 июля 1862 г. Ч. был арестован у себя на
квартире (жена с двумя сыновьями гостила в Саратове). Поводом для ареста
послужило перехваченное на границе письмо Герцена и Огарева к Н. А.
Серно-Соловьевичу, в котором предлагалось издавать "Современник" в
Лондоне или в Женеве. В тот же день Ч. стал узником Алексеевского равелина
Петропавловской крепости, где пробыл до вынесения приговора - гражданской
казни, состоявшейся 19 мая 1864 г. на Мытнинской прощали. Он был лишен всех
прав состояния и присужден к 14 годам каторжной работы в рудниках, с
последующим поселением в Сибири; Александр II сократил срок каторги до 7 лет.
Судебный процесс по делу Ч. тянулся очень долго из-за отсутствия прямых улик;
роковую роль в нем, как и в делах Михайлова и арестованного позднее Шелгунова,
сыграли написанные Вс. Д. Костомаровым (участвовавшим в напечатании
прокламаций) фальшивые бумаги. В вину Ч. вменялись, помимо написания
"Барским крестьянам...", также его подцензурные статьи в "Современнике";
Ч. и его друзья тщетно боролись с полным отсутствием законности.
В крепости Ч. обратился к художественному
творчеству. Здесь, с 14 декабря 1862 г. по 4 апреля 1863 г., был написан роман
"Что делать? Из рассказов о новых людях". За ним последовали
оставшиеся незаконченными повесть "Алферьев" (1863) и роман
"Повести в повести" (1863), "Мелкие рассказы" (1864).
Увидел свет - по недосмотру цензуры - лишь роман "Что делать?"
(Современник. - 1863.-ЛГо 3-5).
20 мая 1864 г. Ч. под конвоем отправили в Е
Сибирь, где он находился сначала на руднике Кадае Нерчинского округа (месте
каторги и скорой смерти Михайлова), а с сентября 1865 г. - в тюрьме
Александровского завода. По официальному разрешению в Кадаю в августе 1865 г.
приезжала на несколько дней О. С. Чернышевская с сыном Михаилом. Круг общения
Ч. на каторге составляли политические заключенные (С. Г. Стахевич. П. Ф.
Николаев и др.), впоследствии вспоминавшие о читках Ч. не дошедших до нас
художественных произведений, в особенности сожалевшие о пропаже отосланного в
Петербург Пыпину романа "Старина", вобравшего в себя обширный
автобиографический материал. Его продолжением был "Пролог. Роман из начала
шестидесятых годов" (написан в 1867- 1870 гг.; первая часть - "Пролог
пролога" - опубл. в Лондоне в 1877 г.; в России роман был издан полностью
в 1906 г.). Сохранились также пьесы "Драма без развязки",
"Мастерица - варить кашу", повесть "История одной девушки",
рассказы "Кормило кормчему", "Знамение на кровле" и др.;
почти все они были задуманы как части неосуществленных полностью больших
циклов.
Каторга, срок которой истек в 1871 г.,
оказалась преддверием к худшему испытанию - поселению в Якутии, в городе (а в
сущности в глухом поселке, где тюрьма была лучшим зданием) Вилюйске,
отличавшемся губительным климатом. Здесь Ч. был единственным ссыльным и мог
общаться только с жандармами и местным якутским населением; переписка была
затруднена, а часто специально задерживалась. Все же Ч. узнал в 1877 г. о
смертельной болезни Некрасова и успел передать ему - в письме к Пыпину - слова
любви и прощания (15, 86-88). Т. к. бумаги Ч. отбирались при обысках, он писал
и сам уничтожал написанное (из созданного в Вилюйске сохранились две части
романа "Отблески сияния"). Только в 1883 г., при Александре III, под
давлением требований "Народной воли" Ч. было разрешено переселиться в
Астрахань. Резкая перемена климата очень повредила его здоровью.
Годы крепости, каторги и ссылки (1862-1883) не
привели к забвению имени и сочинений Ч.- его слава мыслителя и революционера
росла, вдохновляя на смелые планы его освобождения (ему пытались устроить побег
Г. А. Лопатин в 1871 г., И. Н. Мышкин в 1875 г., оба были арестованы; были и
другие попытки). Сам Ч. никогда не просил о смягчении своей участи, в
частности, летом 1875 г. отказался от подачи прошения, к которому его пытались
склонить власти. "А что касается лично до меня, - писал он жене в 1871 г.,
- я сам не умею разобрать, согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот
переворот, который повергнул тебя на целые десять лет в огорчения и лишения. За
тебя я жалею, что было так. За себя самого совершенно доволен. А думая о
других, - об этих десятках миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и
заслуги придано больше прежнего силы и авторитетности моему голосу, который
зазвучит же когда-нибудь в защиту их" (14, 504).
По приезде в Астрахань Ч. надеялся вернуться к
активной литературной деятельности, однако публикации его работ, хотя и под
псевдонимом, были затруднительны. Основным источником заработка, в котором
крайне нуждалась семья Ч., стали переводы, тяготившие Ч. тем более, что его
глубоко не удовлетворяли субъективно - идеалистические воззрения авторов переводимых
книг ("Энергия в природе" В. Карпентера, многотомная "Всеобщая
история" Г. Вебера и др.). Используя приемы работы с Миллем, Ч. снабжал переводы
вступительными статьями, послесловиями, нередко выбрасываемыми при издании. Все
же Ч. удалась опубликовать некоторые собственные философские работы:
"Характер человеческого знания" (Русские ведомости 1885.- М. 63-64,
под псевдонимом Андреев), "Происхождение теории благотворности борьбы за
жизнь" (Русская мысль. - 1886. - ЛГ 9, за подписью Старый трансформист).
Вместе с написанным в 1888 г. предисловием к предполагаемому 3-му изданию
"Эстетических отношений..." (состоявшемуся лишь в 1906 г.) эти работы
Ч. заключают в себе резкую критику неокантианства, агностицизма
("иллюзионизма"), характерного для многих философов и естественников
тех лет. Из художественных сочинений Ч. опубликовал "Гимн Деве неба"
(Русская мысль. - 1885.- № 7, под псевдонимом Андреев). Писал повесть
"Вечера у княгини Старобельской". Получив спасенные Антоновичем после
ареста Ч. "Материалы к биографии Н. А. Добролюбова", готовил их к
изданию и успел опубликовать первый раздел (Русская мысль. - 1889.- № 1-2).
Первый том вышел в 1890 г., после смерти Ч.
При всей интенсивности работы Ч. самые дорогие
для него замыслы - в частности, создание давно задуманных популярных
энциклопедий по разным отраслям знаний - осуществить не удалось. В июне 1889 г.
.Ч. получил разрешение вернуться на родину, в Саратов. Он строил большие планы
несмотря на резко ухудшавшееся здоровье. Умер от кровоизлияния в мозг, похоронен
на Воскресенском кладбище в Саратове.
В разностороннем наследии Ч. важное место
занимают работы по эстетике, литературная критика, художественное творчество.
Во всех этих областях он выступил новатором, возбуждающим по сей день споры; к
Ч. применимы его собственные слова о Гоголе как писателе из числа тех,
"любовь к которым требует одинакового с ним настроения души, потому что их
деятельность" есть служение определенному направлению нравственных
стремлений" (3, 21).
В содержании искусства - "учебника
жизни" - подчеркивается общее с наукой и нравственной деятельностью
человека.
Манифест материалистической эстетики Ч. не
свободен от противоречий. Блестяще показав жизненную основу прекрасного и
типического и призвав в то же время художников к овладению передовым
мировоззрением, Ч. недостаточно связал субъективную сторону содержания
искусства (объяснение жизни и вынесение приговора) с творческим, в т. ч.
формотворческим, процессом и ограничил роль фантазии. В результате положение о
том, что "жизнь не думает объяснять нам своих явлений", в то время
как "в произведениях науки и искусства это сделано (2, 87), осталось в
значительной мере декларативным, поскольку не была до конца прослежена специфика
объяснения жизни на "языке искусства". Недооценка Ч. творческой
типизации, особенно заметная на фоне гегелевского учения об идеализации в
искусстве, отчасти была полемической издержкой "апологии действительности
сравнительно с фантазиею" (2, 89). Уязвимым было и отрицание
закономерности трагического, сведение его к "ужасному в человеческой
жизни" (2, 301). Впоследствии Ч. показал огромную роль творческой
типизации, на службе у которой и состоит фантазия, вымысел. Так в творчестве
Пушкина им подчеркнута огромная роль долго обдумываемого плана, предшествующего
исполнению: "Прояснить в своем уме основную мысль романа или драмы,
вникнуть в сущность характеров, которые будут ее проявлять своими действиями.
сообразить положения лиц, развитие сцен - вот что 1 важно..." (2, 452).
Диссертация Ч., большинству читателей
известная по авторецензии, вызвала острые дискуссии. Ее не приняли многие
ведущие писатели и критики (Тургенев, Л. Толстой, Анненков, Дружинин и др.),
упрекавшие автора в умалении искусства. Эстетика была областью, где раньше
всего обнаружились расхождения между либералами и демократами присутствовавший
на защите диссертации Шелгунов отметил, что "умственное направление
шестидесятых годов <...> в первый раз в своем зачаточном виде было
провозглашено в 1855 г. на публичном диспуте в Петербургском
университете"
Литературная критика Ч., опирающаяся на его
эстетическую теорию, в то же время понималась им как публицистическая
деятельность, для которой важны тесная связь с читателем и понимание его интересов:
"Отвлеченные истины могут быть уместны в ученом трактате, но слова
публициста должны прежде всего сообразоваться с живыми потребностями известного
общества в данную минуту" (5, 648). Такими Ч. считал "слова" Г.
Э. Лессинга, Белинского. Собственно критике, ее истории и теории, посвящены
программные статьи: "Об искренности в критике" (1854.-№ 7); цикл
"Очерки гоголевского периода русской литературы" (1856.-№ 12,
1856.-№1 1-2, 4, 7, 9-12), к ним примыкает цикл "Лессинг, его время, его
жизнь и деятельность" (1856.-№ 10-12; 1857.- № 1-4, 6). где деятельность
немецкого просветителя осмысляется в свете сходной русской общественно-
литературной ситуации.
В соответствии с выдвинутыми в диссертации
задачами искусства Ч. считает (в статье "Об искренности в критике")
важнейшим критерием оценки произведения истинность его общей идеи,
"мысли". Ее фальшивость оправдывает резкость тона критика, менее
всего щадящего признанные авторитеты: "...жар нападения должен быть
соразмерен степени вреда для вкуса публики, степени опасности, силе влияния, на
которые вы нападаете" (2, 257). Поэтому "превосходная в
художественном отношении, но приторная" поэма Гете "Герман и
Доротея" заслуживает более строгого суда, чем какая-нибудь другая
идиллическая поэма какого-нибудь посредственного писаки" (2, 257). С
нелицеприятной критикой выступил сам Ч. в своих первых рецензиях на
произведения популярных писателей: "Роман и повести М. Авдеева"
(1854.- № 2), "Три поры жизни. Роман Евгении Тур" (1854.- № 5),
выявляя их подражательность, пустоту содержания, ложный пафос. За
"ошибочное направление" (2, 240) - идеализацию патриархального купеческого
быта - он осудил пьесы "Не в свои сани не садись" и "Бедность не
порок" А. Н. Островского: "бедность не порок. Комедия А.
Островского" (1854.- № 5), резко разойдясь в оценках с
"органическим" критиком А. А. Григорьевым. На примере этих не
свободных от славянофильских мотивов пьес Ч. доказывал, что "ложные по
своей основной мысли произведения - бывают слабы даже и в чисто художественном
отношении" (2, 240). Последующая оценка этих пьес Добролюбовым в статье
"Темное царство", в соответствии с принципами "реальной
критики", будет значительно мягче.
В "Очерках..." Ч. охарактеризовал,
через их отношение к Гоголю и гоголевскому, до сих пор "единственному сильному
и плодотворному направлению" (3, 6), деятельность ведущих критиков,
журналистов 30-40 гг.: Н. А. Полевого. О. И. Сенковского, С. П. Шевырева, круга
пушкинского "Современника", Н. И. Надеждина, Белинского (имя
которого, по цензурным условиям, было названо лишь в пятой статье цикла).
Подчеркнуты некоторые общие условия эффективности критики: наличие системы
убеждений; забота о распространении своих мнений в публике (чуждая критикам
пушкинского круга - почитателям Гоголя); эстетический вкус; умение "говорить
о том, что нужно нашей публике в наше время" (3, 225) отличающее
Белинского. Как "образователя" Белинского Ч. выделяет Надеждина,
привившего русской критике начала эстетики Ф. Шеллинга: "От него узнали у
нас, что поэзия есть воплощение идеи <...>; что красота формы состоит в
соответствии ее с идеею" (3, 163-164). Но первое проявление самостоятельности
русской мысли Ч. видит в Белинском и его сподвижниках, последовательно
развивших и применивших к русской действительности диалектику Гегеля.
Белинского Ч. считает и первым историком русской литературы, определившим
исторические заслуги многих писателей до Пушкина (М. В. Ломоносова, Г. Р.
Державина. Н. М. Карамзина и др.) и тем самым положившим "границы
отрицанию" (3.193), которое у противников классицизма (Полевой) и
романтизма (Надеждин) было абсолютным. В деятельности Белинского Ч. в
особенности выделяет 40 гг., когда критик преодолевает идущий от гегелевской
системы "квиетизм" и проникается передовыми стремлениями времени
(важнейшие из них - "гуманность и забота об улучшении человеческой
жизни" - 3, 302). Отсюда и горячая защита Белинским Гоголя,
"натуральной школы", и полемика с апологетами "чистого
искусства" (а по существу принципа "эпикуреизма"). Ч. подчеркнул
возрастающую публицистичность критики Белинского, статьи которого за 1846-1848
гг. изобилуют рассуждениями об отраженных в произведении общественных вопросах:
"...в осьмой и девятой статьях, заключающих разбор "Онегина",
эпизоды подобного рода занимают уже наибольшее число страниц" (3, 275).
Акценты, расставленные Ч. в его разборе
критики Белинского (предпочтение последнего периода, оправдание
публицистических отступлений и др.), как и интерпретация творчества Пушкина и
Гоголя, расходились с мнениями "эстетической" критики. Борьба между
либералами и демократами в середине 50 гг. нередко формулировалась ее
участниками как защита "пушкинского" или "гоголевского"
направления в литературе, чему способствовали издания сочинений обоих
писателей, осуществленные Анненковым и П. А. Кулишем. Наиболее развернутым ответом
на "Очерки..." Ч. со стороны "эстетической" критики была
статья Дружинина "Критика гоголевского периода и наши к ней
отношения" (Библиотека для чтения. - 1856.-№ 11), где Пушкин
интерпретировался как поэт "чистого искусства", противопоставляемого
"дидактике". Ч. откликнулся на издания Пушкина - еще до
"Очерков..." ("Сочинения А. С. Пушкина" // Там же. - 1855 -
№ 2-3, 7-8) и Гоголя ("Сочинения и письма Н. В. Гоголя" // Там же. -
1857.-№ 8), подчеркивая, что при огромности заслуг Пушкина как первого русского
поэта- художника (здесь Ч. опирался на суждения Белинского) творчество Гоголя
гораздо больше связано с современной русской действительностью: он "первый
научил нас знать наши недостатки и гнушаться ими" (4, 665). За анализом Ч.
трагических заблуждений Гоголя и их истоков (этой цели служила отчасти и статья
об одном из духовных учителей Гоголя: "Сочинения В. Жуковского" //
Там же. - 1857.- № 5) проступал идеал критика - гармония между мировоззрением и
творчеством писателя.
Сложность проблемы соотношения мировоззрения и
творчества, в особенности реалистического, с которой столкнулся Ч. прежде всего
при анализе наследия Гоголя, стимулировала эволюцию его критического метода.
Предвосхищая обоснованные позднее Добролюбовым в статье "Темное царство"
(1859) принципы "реальной критики", он высоко оценивает некоторые
произведения за реализм отражения жизни, даже при уязвимости их авторской
тенденции. Так, у А. Ф. Писемского. воззрение которого на крестьянский быт
"не подготовлено наукой" (4, 571), Ч. находит социальное обличение,
вытекающее из самой достоверности изображения ("Очерки из крестьянского
быта А. Ф. Писемского".- 1857.-№ 4). Не оспаривая прямо тургеневскую мысль
о стихийности чувства, выразившуюся в повести "Ася" ("Русский
человек на rendez-vous" // Атеней. - 1858. - № 18), Ч. подчеркивает
зависимость характера героя, господина М (которому свойственна эта стихийность)
от условий его формирования: "Лучше не развиваться человеку, нежели
развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых
участием в них" (5, 169). Разбор любовного сюжета повести перерастает в
суд над дворянским либерализмом, не подготовленным к "решительной
минуте", под которой имеется в виду прежде всего освобождение крестьян.
Важнейшим открытием Ч., сделанным также на базе "реального" метода,
было определение особенностей таланта молодого Л. Толстого: его формы
психологизма (изображения "диалектики души"), находящейся в прямой
связи с пафосом писателя - "чистотой нравственного чувства"
("Детство и отрочестве). Сочинения графа Л. Н. Толстого. Военные рассказы
Л. Н. Толстого". 1856.-№ 12). Некоторая избирательность анализа, выявляющего
прежде всего сильные, реалистические моменты содержания, была в то же время
продуманной тактикой Ч. по отношению к писателям либерально - дворянской ориентации.
Однако критический метод Ч. видоизменялся в
зависимости от свойств произведений: последовательная демократическая авторская
тенденция всегда поддерживалась Ч. (хотя и не заменяла для него таланта:
"...тенденция может быть хороша, а талант слаб..."- 14, 322). К анализу
тенденции в особенности располагала лирика. Любимейшим поэтом Ч. был Некрасов;
не имея возможности писать о поэзии соредактора "Современника", Ч. в.
1856 г. (когда Некрасов был. за границей) поместил в журнале (№ 11), по выходе
"Стихотворений" Некрасова, столь выразительную подборку его
произведений ("Поэт и гражданин". "Забытая деревня",
"Отрывки из путевых записок графа Гаранского"), что она повлекла за
собой цензурное предостережение журналу. Ч. предсказал долгую жизнь поэзии
Огарева ("Стихотворения К. Огарева" // Там же. - 11850.- № 9),
утверждающей счастье "жить для других" (3, 565) и напоминающей о
Герцене (имя которого было под запретом), высоко ценил А. В. Кольцева ("Стихотворения
Кольцева") и др. В прозе он приветствует "Губернские очерки" М.
Е. Салтыкова-Щедрина ("Губернские очерки" // Там же. - 1857 - № 6),
обнаружившие в авторе более высокий, по сравнению с гоголевским, уровень
теоретического обобщения: "Теперь, например, Щедрин вовсе не так инстинктивно
смотрит на взяточничество - прочтите его рассказы "Неумелые" и
"Озорники", и вы убедитесь, что он очень хорошо понимает, откуда
возникает взяточничество, какими фактами оно поддерживается, какими фактами
оно могло бы быть истреблено. У Гоголя вы не найдете ничего подобного мыслям,
проникающим эти рассказы" (4, 633). Противопоставленные "обличительной"
кампании, нападающей на отдельные злоупотребления (комедия В. А. Соллогуба
"Чиновник" и др.). "Губернские очерки" подробно комментируются
Ч. для доказательства наивности надежд на силу нравственного примера, якобы
способного "устранить действие закона причинности, по которому нравы
народа сообразуются с обстановкою народной жизни" (4. 289).
Отрадный симптом "значительной перемены в
обстоятельствах" (7, 884) видит Ч. ("Не начало ли перемены?" -
1861.-№ 11) в рассказах В. Успенского, пишущего "о народе правду без
всяких прикрас" (7, 856). По Ч.. в рассказах Успенского преодолевается
традиция "идеализации" народа ("Шинель" Гоголя, Григорович,
Тургенев), которому нельзя было помочь ничем, кроме сострадания. В этом
последнем большом критическом разборе Ч. чувствуется ожидание близящейся
народной революции: подчеркивая силу "рутины", обычая в жизни массы,
критик отмечает возможность "минут одушевления" и ставит сложную
проблему руководства стихийным движением. Литературная критика Ч.- органичная
часть его революционной публицистики.
Художественное творчество Ч. не было только
вынужденной в условиях изоляции формой работы: о склонности к беллетристике
свидетельствуют и пробы пера в студенческие годы, и психологическая детализация
в дневниках (1847-1853); кроме того, он имел богатый опыт литературного
критика. Как художник Ч. более всего связан с традицией философской просветительской
прозы (Лессинг, Д. Дидро. Вольтер, А. Н. Радищев, Герцен), выступая в то же
время новатором, в особенности в разработке политической темы. В контексте
русской литературы 60 гг. созданный Ч. тип "разумного эгоиста",
просветляющего разумом стихию чувств. противостоит различным формам
противоречивого сознания. свойственного героям Тургенева, Л. Толстого, Ф. М.
Достоевского и др. Не свободная от просветительских иллюзий, утверждаемая Ч.
концепция гармоничной личности, встающей на путь революционной борьбы без
пафоса жертвенности, вырастала прежде всего на почве исторической реальности.
Герои Ч. 'были типичны и в своем рационализме и в своем героизме, что
обусловило огромный резонанс "Что делать?" и реализм последующих
произведений, имеющих менее счастливую читательскую судьбу.
В "Что делать? Из рассказов о новых
людях" Ч. продолжил открытую Тургеневым "Отцах и детях" тему
нового общественного деятеля. в основном из разночинцев, сменившего тип
"лишнего человека". По отношению к тургеневскому роману произведение
Ч. полемично: "нигилизму" Базарова противостоят позитивные взгляды
"новых людей", его одиночеству и трагической смерти - их сплоченность
и стойкость ("Отцы и дети" как необходимый фон восприятия подчеркнуты
фамилиями Кирсанова и Лопухова, последняя напоминает о словах Базарова:
"...а из меня лопух расти будет..." - Тургенев И. С. Поли. собр. соч.
и писем: В 30 т. - М., 1981.- Т. 7.- С. 121).
Несмотря на "эзопов язык",
используемый в борьбе с цензурой (названия глав, акцентирующие любовно-семейный
сюжет, авантюрно- интригующее начало, загнанный в глубь повествования сюжет об
"особенном человеке" - революционере, система перифраз, аллегорий, цитат
и пр.), мировоззрение Ч. нашло в романе четкое выражение, чему способствовала
активность автора-повествователя как интерпретатора событий. Через голову
"проницательного читателя" автор многократно обращается к части
публики, способной стать "новыми людьми", разъясняя ей конкретную
программу действий. Это роман художественно-публицистический.
Действительность предстает в "Что делать?"
в трех временных измерениях: прошлое - "старый порядок", идейно
изживший себя, хотя и господствующий; настоящее (деятельность "новых
людей"); будущее (его абрис в духе идей утопического социализма дан в
"Четвертом сне Веры Павловны"). Через все произведение проходит
антитеза старых и "новых людей", поступки которых кажутся странными
обывателям (Марье Алексеевне, "проницательному читателю"); их
удивление, непонимание - источник комических ситуаций. Отношение к
представителям прошлого дифференцировано: жизнь праздная (Сторешниковы. Серж)
на аллегорическом языке романа - "фантастическая грязь"; трудовая, в
заботах о куске хлеба, вырабатывает "злые", но дельные характеры
(Марья Алексевна) - это "реальная грязь", из которой "родится
пшеница" ("Второй сон Веры Павловны")-
Романтический пафос произведения - в
устремленности к социалистическому идеалу, будущему, когда тип "нового
человека" станет "общею натурою всех людей" (Что делать? - С.
149; далее указываются стр.). Прообразом будущего выступают и личные отношения
"новых людей", разрешающих конфликты на основе гуманной теории
"расчета выгод" (новая мораль оттенена традиционностью сюжетного
мотива любовного треугольника: Вера Павловна - Лопухов - Кирсанов), и их
трудовая деятельность (организация швейных мастерских, учеба Веры Павловны на
врача и др.). Эти подробно освещенные сферы жизни "новых людей"
соотнесены с потаенным, "эзоповым" сюжетом, главным героем которого
выступает профессиональный революционер Рахметов. Но он не одинок: упоминается
о "восьми образцах этой породы", несомненно участие в нелегальной
борьбе Лопухова - Бьюмонта после его ухода "со сцены", мужа
"дамы в трауре" и др. Темы любви, труда, революции органично связаны
в романе, герои которого исповедуют "разумный эгоизм", стимулирующий
нравственное развитие личности: "О, сколько наслаждений развитому
человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он чувствует как
удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и
как много их у него!" (С. 233). На высшей ступени этой лестницы развития
стоит "особенный человек" Рахметов, сын богатого помещика, ушедший в
революцию, "ригорист", живущий только интересами "дела". В
ссылке на "натуру", разную у "обыкновенных порядочных" и
"особенных" людей, сказался антропологизм Ч. Реалистический принцип
типизации последовательнее выдержан в Рахметове, суровое мужество которого
продиктовано условиями революционной борьбы нач. 60 гг. Призыв к светлому и
прекрасному будущему, исторический оптимизм Ч., мажорный финал сочетаются в
романе с осознанием трагической судьбы его "новых людей":
"...еще немного лет, быть может и не лет, а месяцев, и станут их
проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые" (С.49).
Публикация романа вызвала целую бурю в
критике. На фоне многочисленных обвинений Ч. в безнравственности, отсутствии
художественности и пр., остроумно высмеянных в сатирических стихах В. С.
Курочкина в "Искре" ("Молодая жена! Ты "Что делать?"
взяла?"; "Нет, положительно, роман "Что делать?"
нехорош!", 1863), выделяется серьезностью разбора статья Н. Н. Страхова
"Счастливые люди". (Библиотека для чтений. - 1865.- № 4). Признав
жизненную основу и "напряжение вдохновения" автора,
"органический" критик оспорил рационализм и оптимизм "новых
людей" (скрытого трагизма романа он не увидел) и отсутствие между ними глубоких
конфликтов. М. Е. Салтыков-Щедрин ("Наша общественная жизнь" //
Современник. - 1864.- № 1, 3), выразив сочувствие общей идее романа, отметил,
что в ее воплощении автор "не мог избежать некоторой произвольной
регламентации подробностей..." (Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т.
-М., 1968. -Т. 6. - С. 324). Горячим пропагандистом романа стал Д. И. Писарев,
выступивший с подробным анализом его содержания ("Новый тип" //
Русское слово. - 1865.- № 10; впоследствии 1 статья была названа "Мыслящий
пролетариат").
Исключительное место в русской литературе
занимает "Что делать?" по силе воздействия на общественную жизнь: под
его влиянием устраивались мастерские, коммуны, в частности "коммуна"
В. А. Слепцова (см.: Чуковский К. И. История слепцовской коммуны Чуковский К.
И, Люди и книги шестидесятых годов. - Л., 1934).. Герои Ч. и в особенности
Рахметов повлияли на формирование характера многих деятелей освободительного
движения. Роман стимулировал нравственные и художественные искания русских
писателей: как последователей Ч. ("Степан Рулев" Н. Ф. Бажин?),
"Андрей Кожухов" С. М. Степняка-Кравчинского, "На жизнь и
смерть" В. В. Верви-Флеровского и др.), так и оспаривающих его взгляды, концепцию
личности ("Записки из подполья", "Преступление и наказание"
Достоевского, "Некуда" Н. С. Лескова, "Живой труп" Л.
Толстого и др.).
К "Что делать?" тематически близки
написанные в крепости повесть "Алферьев", роман "Повести в
повести", цикл "Мелкие рассказы". Здесь также противопоставлены
"новые" и старые люди и утверждается странная в глазах обывателя - не
своекорыстная и свободная от лицемерных условностей - новая мораль. Однако
решение образа автора здесь иное: он скрыт за системой рассказчиков. Стремление
к "объективным" способам изображения характерно и для последующих
произведений ("История одной девушки", "Отблески сияния",
пьесы и др.), включая "Пролог. Роман из начала шестидесятых годов".
В "Прологе" (предназначавшемся для
публикации за рубежом) политическая тема непосредственно отражена в сюжете, в
особенности в первой части ("Пролог пролога"), где воссоздана на
широкой прототипической основе борьба демократов с либералами и консерваторами
в связи с начатой в Петербурге предреформенной кампанией (действие происходит в
1857 г.). Вождем демократов выступает журналист Волги", в котором узнаются
многие черты самого Ч. Незаконченность второй части ("Из дневника
Левицкого за 1857 год"), посвященной в основном жизни Левицкого (его
прототип - Добролюбов) в деревне. не позволяет в полном объеме судить о
деятельности этого героя, революционная направленность которой подчеркнута
тщательной конспирацией. В изображении "новых людей" Ч. отходит от
принципа группового портрета, используемого в "Что делать?" (характеристики
Лопухова и Кирсанова). Герои существенно расходятся в понимании перспектив
общественного развития, спорят по тактическим вопросам (политический реализм и
"апатия" Волгина противостоят нетерпению Девиц- кого, некоторым
либеральным иллюзиям Соколовского и в особенности Нивельзина). Оценивая в конце
60 гг. (в условиях спада крестьянского движения, эволюции либерализма, развития
народничества) предреформенную "весну". Ч. в гораздо большей степени,
чем в "Что делать?", обнажает трудности, стоящие перед
"мужицкими" демократами в связи с неподготовленностью масс к революции.
Трезвый анализ Волгиным общественно-политической ситуации, его революционная
тактика - не только ретроспекция Ч.. но и, вероятно, предостережение народникам
(с которыми он тесно общался в Александровском заводе).
В юмористическом ключе изображены .в романе
либералы - "прогрессисты" (Рязанцев и его почитатели), в
гротескно-сатирическом - правительственные чиновники - деятели реформы
(Савелов, Чаплин). Их беспринципность проявляется не только в политике, но и в
личных отношениях (история Савеловой). Своеобразной параллелью к трудностям
политического руководства массами выступает в романе, тема помощи отдельной
личности. В ошибочных первоначальных прогнозах Волгина относительно Савеловой.
Левицкого относительно Анюты, Настеньки, в его тщетной попытке воздействовать
на Мерк ощутима автополемика с "Что делать?" (история Настеньки
Крюковой и др.). Однако автополемические мотивы "Пролога" не
следствие пересмотра концепции личности и теории "расчета выгод";
рассуждая, извлекая уроки из заблуждений, главные герои проходят школу
самовоспитания, учатся быть руководителями. Факты повседневности осмысляются
как симптомы тенденций, которые нужно учитывать в политике (случай с
Чекаловым). В целом "Пролог" свидетельствует о развитии революционной
мысли Ч. в пореформенный период.