Слово о русском языке
Слово о русском языке
Великий могучий русский язык.
«Толковый словарь живого
великорусского языка» Владимира Ивановича Даля - явление исключительное и, в
некотором роде, единственное. Он своеобразен не только по замыслу, но и по
выполнению. Другого подобного труда лексикография не знает. Создатель его не
был языковедом по специальности. О себе и своём словаре В. И. Даль говорит:
«Писал его не учитель, не наставник, не тот, кто знает дело лучше других, а кто
более многих над ним трудился; ученик, собиравший весь век свой по крупице то,
что слышал от учителя своего, живого русского языкa». Выдающийся знаток
русского слова, В. И. Даль был чутким ценителем и заботливым собирателем
русской речи в самых многообразных её проявлениях: меткая самобытная пословица,
поговорка, загадка, сказка находили в нём внимательного собирателя и бережного
хранителя. Отсюда и та необыкновенная полнота, с которой отражается народное
речевое творчество в составленном им словаре
В. И. Даль обладал исключительным
интересом к русскому народному языку, творчеству и быту, а личная судьба его
сложилась так, что ему пришлось побывать в различных частях обширного русского
государства, прийти в тесное соприкосновение с многочисленными и разнообразными
представителями русского народа, по преимуществу крестьянства.
В. И. Даль горячо сетовал на отрыв
книжно-письменного языка его времени от народной основы, от живого русского
языка, на обильное засорение книжной речи «чужесловами», то есть словами,
заимствованными из западноевропейских языков. «Пришла пора подорожить народным
языком и выработать из него язык образованный», - писал В. И. Даль.
Составляемый им словарь, по его замыслу, должен был ответить этой задаче.
Автор-составитель понимал, что путь преобразования литературного языка долгий и
сложный, посильный лишь грядущим поколениям писателей и учёных. Свою роль он
осознавал как роль начинателя большого и важного дела. Убеждённая уверенность
В. И. Даля в высоких достоинствах русского языка, в безграничной способности
его к совершенствованию, в полной возможности своими национальными средствами
выразить любую мысль не покидала его на протяжении всего творческого пути и
определила характер составленного им словаря. Своим словарём и обильно введёнными
в него материалами народной речи В. И. Даль стремился указать современникам
средства народного обновления русского литературного языка XIX века. И,
действительно, «Толковый словарь» Даля сыграл очень большую роль в подъёме
интереса к живым говорам русского языка и к народной основе литературной речи
В. И. Даль не ошибался в той
высокой оценке, какую он давал русской народной речи: «Живой народный язык,
сберёгший в жизненной свежести дух, который придаёт языку стойкость, силу,
ясность, целость и красоту, должен послужить источником и сокровищницей для
развития образованной русской речи». Этот его завет неоспорим, и тот путь,
которым шли и идут лучшие мастера художественного слова, создатели великой
русской литературы, подтверждает правильность его мысли. В. И. Даль вовсе не
считал обязательным переносить всё из народной речи в язык литературно-книжный.
В этом отношении он совершенно недвусмысленно характеризует свой словарь как
собрание материалов, которые подлежат переработке под пером писателя: «Я никогда
и нигде не одобрял безусловно всего, без различия, что обязан был включить в
словарь: выбор предоставлен писателю». Больше того, он предостерегает от
внесения в литературную речь резко выраженных областных слов и оборотов,
которые приводят к порче литературного языка, засорению его. «Нет, языком
грубым и необразованным писать нельзя, это доказали все, решившиеся на такую
попытку, и в том числе, может быть, сам составитель словаря». Между этим
заявлением и одной из попыток сближения литературного языка с народным, которую
демонстрировал Даль Жуковскому за двадцать пять лет до того, существует
заметная разница. Взгляды и вообще мировоззрение В. И. Даля, несомненно,
эволюционировали, отчасти и под влиянием критики, которой они подвергались. В
1837 году, встретившись в Уральске с Жуковским, Даль представил ему образец
двоякого способа выражения: общепринятого книжного и народного. Фраза на
книжном языке имела такой вид: «Казак седлал лошадь как можно поспешнее, взял
товарища своего, у которого не было верховой лошади, к себе на круп и следовал
за неприятелем, имея его всегда в виду, чтобы при благоприятных обстоятельствах
на него напасть». На народном же - «Казак седлал уторопь, посадил бесконного
товарища на забедры и следил неприятеля в назерку, чтобы при спопутности на
него ударить». В ответ на характеристику В. И. Далем народного способа
изложения как более короткого и выразительного В. А. Жуковский заметил, что
вторым способом можно говорить только с казаками и притом о близких им
предметах. Справедливость ответа Жуковского, очевидно, побудила Даля к
пересмотру своих убеждений. Во всяком случае, от крайностей он постепенно
освобождался. Личный опыт обработки Далем народного языка с целью превращения
его в язык книжно-литературный оказался неудачен. Борьба за создание
литературного языка на народной основе, сближение литературного языка с живым,
разговорным языком широких демократических слоев общества - эта задача была
продиктована эпохой Даля и решалась его великими современниками Пушкиным и
Гоголем.
В. И. Даля глубоко волновал вопрос
об иноязычных заимствованиях в русском литературном языке; в его высказываниях
по этому поводу содержится немало и здравых мыслей, хотя в целом его теория
явно неубедительна и носит путаный характер. В. И. Даль объявляет войну далеко
не всем иноязычным словам, проникшим в русский язык: «Мы не гоним общей
анафемой все иностранные слова из русского языка, мы больше стоим за русский
склад и оборот речи, но к чему вставлять в каждую строчку: моральный,
оригинальный, натура, артист, грот, пресс, гирлянда, пьедестал, и сотни других
подобных, когда без малейшей натяжки можно сказать то же самое по-русски?
Разве: нравственный, подлинный, природа, художник, пещера... хуже? Нисколько,
но дурная привычка ходить за русскими словами во французский и немецкий словарь
делает много зла. Мы очень нередко видим, что писатели вставляют самым странным
образом французское слово, явно против воли и желания своего только потому, что
не могли вскорости найти русского, или даже не знали его - неужели и это хорошо
и извинительно». Не всегда предложения В. И. Даля в отношении замены являются
счастливой находкой и приемлемы; вряд ли кому-либо придёт в голову заменять
иноязычное по происхождению слово пьедестал рекомендуемым Далем русским словом
стояло, но самая идея замены ненужных иноязычных слов, особенно в области
специальной научной и технической терминологии, близка нашему времени.
Когда В. И. Даль пишет: «читатели
и писатели, надеюсь, согласятся, что между словами: сапог, кушак, журнал - и
какими-нибудь газонами, кадаверами, кавернами, есть разница», - он стремится
отграничить иноязычные заимствования, усвоенные под влиянием действительной
нужды, с одной стороны, от заимствований под влиянием моды и слепого подражания
- с другой. Реформатор-одиночка, мировоззрение которго было весьма близко к
славянофилам, В. И. Даль не мог найти правильного решения вопроса об
иностранных словах в русском языке, а его практическая пуристская деятельность
шла вразрез с прогрессивным течением общественной мысли. Современная Далю
критика упрекала его в том, что он впадает в крайность, борясь с «чужесловами».
В. И. Даль, видимо, сам отдавал себе в этом отчёт, когда писал: «Во всяком
новом деле крайности неизбежны; станется, что и тут было не без того. Но из
крайности этой может выйти со временем что-нибудь путное, из посредственности
же никогда и ничего не выйдет».
В. И. Даль не избегал иноязычных
слов в своём словаре, справедливо считая: «От исключения из словаря чужих слов,
их в обиходе, конечно, не убудет; а помещение их, с удачным переводом, могло бы
иное пробудить чувство, вкус и любовь к чистоте языка». Помещая «чужесловы» в
своём словаре, он xoтел обезвредить их, вывести из употребления своеобразным
приёмом: подбирая им замены и иногда создавая для этой цели новые слова. Далю
казалось, что при возможности такого выбора отпадёт потребность в «чужесловах».
Вступая на путь словотворчества, Даль не самообольщался: ему были ясны все
трудности продвижения в жизнь нового слова по личному почину. «Переводы эти, -
писал он, - многих соблазняют и вызывают глумление; признаемся, что на это
пенять нельзя: где только, в применении малоизвестного слова, видна натяжка, а
тем более во вновь образованном - погрешность против духа языка, там оно глядит
рожном». В. И. Даль, конечно, был убеждён, что в его опытах не будет
«погрешности против духа языка», что тщательно и стремился доказать, сердясь и
негодуя, когда оставался непонятым. Слабая сторона позиции В. И. Даля была в
другом: ему было чуждо понимание социальной природы языка. Изобретённые Далем
слова: колозёмица, мироколица (атмосфера), небозём (горизонт), насылка (адрес),
носохватка (пенсне), самотник (эгоист) и другие подобные не могли войти в
практику живого речевого общения, оставаясь мёртвыми препаратами, так как они
не были рождены «настоятельной нуждой в общении с другими людьми». Апелляция же
к тому, что «чужесловы» не соответствуют «духу русского языка», не помогала.
Даль несколько раз высказывал
убеждение, что «словарник не узаконитель, а раб языка; что есть - то он обязан
собрать», но на деле он не остался на этой скромной позиции. Он пожелал быть не
только собирателем, но и реформатором русского языка. И если его собирательская
деятельность встречала полное сочувствие и одобрение современников, то его
пуристические попытки осуждались неоднократно и вполне справедливо.
Долгий срок жизни знаменитого
детища Даля свидетельствует о его выдающихся лексикографических достоинствах.
Являясь одной из самых богатых сокровищниц человеческой речи, Словарь Даля
навсегда останется классическим памятником литературы.
Рекомендации Словаря Даля как
увлекательной и занимательной книги для чтения, советы воспользоваться таким
полезным чтением делались неоднократно и разными авторами. Академик Грот, один
из первых исследователей «Толкового словаря», вскоре после выхода книги писал:
«Словарь Даля - книга не только полезная и нужная, это - книга занимательная:
всякий любитель отечественного слова может читать её или хоть перелистывать с
удовольствием. Сколько он найдёт в ней знакомого, родного, любезного, и сколько
нового, любопытного, назидательного! Сколько вынесет из каждого чтения сведений
драгоценных и для житейского обихода, и для литературного дела». Писатель К.
Чуковский в двадцатых годах заявлял: «Нужно, чтобы переводчики всячески пополняли
свой мизерный запас синонимов. Пусть они воспользуются знаменитым советом
Теофиля Готье и возможно чаще читают словарь. Даль - вот кого переводчикам
нужно читать».
«Толковый словарь живого
великорусского языка» - это настоящая энциклопедия русского народного быта,
склада ума и характера, нашедших своё выражение в речи. Достаточно указать, что
В. И. Даль под разными словами поместил около тридцати тысяч пословиц. Словарь
Даля далеко выходит за пределы, которые ограничивают обычные филологические
словари: он объясняет и предметы, характеризующие русский народный быт, и
поверья, и приметы, связанные с сельскохозяйственным календарём, а также даёт
множество других этнографических сведений. Толкуя то или иное слово, В. И. Даль
подбирает множество синонимов, свидетельствующих об исключительном богатстве
русского языка, его гибкости и выразительности, он показывает безграничные
словообразовательные возможности русского языка.
Русский народ за свою историю
отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества,
которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие совестливость, доброту…
Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский
язык, он передан нам нашими дедами и отцами…
Уверуй, что все было не зря: наши
песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наше страдание - не
отдавай всего этого за понюх табаку.
Мы умели жить. Помни это. Будь
человеком
ТУРГЕНЕВ Иван Сергеевич (1818-83),
русский писатель, член-корреспондент Петербургской АН (1860). В цикле рассказов
«Записки охотника» (1847-52) показал высокие духовные качества и одаренность
русского крестьянина, поэзию природы. В социально-психологических романах
«Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860), «Отцы и дети»
(1862), повестях «Ася» (1858), «Вешние воды» (1872) созданы образы уходящей
дворянской культуры и новых героев эпохи разночинцев и демократов, образы
самоотверженных русских женщин. В романах «Дым» (1867) и «Новь» (1877)
изобразил жизнь русских за границей, народническое движение в России. На склоне
жизни создал лирико-философские «Стихотворения в прозе» (1882). Мастер языка и
психологического анализа, Тургенев оказал существенное влияние на развитие
русской и мировой литератур.
РУССКИЙ ЯЗЫК
Во дни сомнений, во дни
тягостных раздумий о судьбах моей родины,- ты один мне поддержка и опора, о
великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не
впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы
такой язык не был дан великому народу!
В формировании исторического
сознания с Нового времени остро соперничают два главных носителя письменной
ментальности в России: государство и интеллигенция. Первое - пытаясь
монополизировать национальный архив; вторая - апеллируя к языковому началу
культуры. Государственность наша дика, церковь подхалимна, наука и философия
скудны, но язык - великий русский язык - наша звучащая плоть; пока он есть -
Россия существует. "Для России отпадением от истории, от царства
исторической необходимости, от свободы и целесообразности было бы отпадение от
языка. Онемение двух-трех поколений могло бы привести Россию к исторической
смерти" (Мандельштам О. Проза. М., 1983. С. 61.).
Глагол времён, мой гений, мой
язык,
Скрещение судеб и мужества народа…
М. Дудин
Русский язык всегда отличался
изменчивостью и умением включать в себя иностранные слова, которые через
какое-то время становились настолько родными, что исконные термины выпадали из
оборота. Хороший пример этому слова «зодчий» и «архитектор». Хорошо это или
плохо? Надо ли, да и возможно ли бороться с этим процессом?
Например, Екатерина II. Несмотря
на немецкое происхождение, была большой патриоткой России и боролась за чистоту
русского языка. Однако, даже с высоты царского престола не удалось заставить
называть «клизму» - «задослабом» а «бульвар» - «просадом». Можно, кстати,
привести и обратные примеры. Павел I своим указом сумел заставить военных
отдавать команды по - немецки. Именно при нем вместо «ступай» стали говорить
«марш», а «стражу» назвали «караул».
Памятный знак великому
русскому языку
В поселке Мостовском вскоре
появится памятный знак, посвященный великому русскому языку. Инициатива
установки знака была выдвинута несколько лет назад. Однако тогда многие
отнеслись к ней скептически.
И только сейчас представители
общественности смогли обратить внимание районных депутатов на вечные ценности и
заручиться их поддержкой. Проект памятного знака уже готов и даже благословлен
владыкой Майкопско-Армавирской епархии епископом Филаретом.
Уместно ли сегодня размышлять и
писать о русском языке, когда неясна судьба самого творца и носителя этого
языка - русского народа? Вот уже целое десятилетие русский народ несет тяжелый
крест роста болезней и сокращения численности. По всем прогнозам, ему предстоит
нести этот крест и дальше. Конечно, существует официальный, казенный оптимизм,
типа известной песенки про прекрасную маркизу и ее кобылу. И хотя этот оптимизм
возглашается с достаточно высоких эстрад, он не вдохновляет. Более убедителен
оптимизм самой жизни: язык до сих пор не удалось ни приватизировать, ни продать
с устройством капитала в иностранный банк; даже самый обездоленный бомж
остается владельцем того “великого, могучего, правдивого и свободного языка”, о
котором когда-то с таким чувством говорил И.С.Тургенев. И при смерти человек
стремится свои последние слова сказать на этом языке. А на его поминках все
будут стараться говорить в канонах родного языка, родной культуры (как давно
установили археологи и этнографы, погребальные традиции особенно устойчивы).
Только такой оптимизм позволяет преодолеть тоскливое, щемящее чувство
безбудущности, свертывания науки, культуры и самого языка.